ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

 

Я был в Одессе три дня. Вообще-то это у меня была первая командировка в жизни и она же была последней. Дело представляло собой такой пустяк, что я не могу до сих пор взять в толк, какие такие внутренние мотивы побудили руководство наших электросетей отправить меня туда, оплатив перелет в оба конца и проживание в гостиннице. Все начиналось вроде буднично...

 

В одну из центральных гостинниц на Дерибасовской меня поселили без проволочек, по командировочному удостоверению, дело было в марте, и наплыва гостей в городе не наблюдалось. Как человек ответственный, я без промедления посетил завод "Нептун", договорился о деталях, которые мне пообещали выдать на следующий день, и, не спеша, отправился вдоль знаменитой Дерибасовской, заходя во все магазины, из любопытства, и изучая объекты общепита на предмет перекусить. Город сразу произвел приятное впечатление, и магазины выглядели очень даже неплохо по тем достославным временам, когда на дворе принимал исторические решения 1980-й год.

 

Я вспоминаю небольшую передвижную продуктовую лавку с экзотическими сливами, имеющими почти все вкусовые свойства свежесорванных, сохраненных, по новейшей в то время, технологии хранения в быстрозамороженном состоянии, тогда еще диковинки для меня, но только не для Одессы. Я не замедлил их отведать в гостинничном номере и пришел в полный восторг. Я обратил внимание на то, что в Одессе не были дефицитны спиртные напитки, а, остродефицитное у нас, в Риге, шампанское, здесь продавалось совершенно свободно и стоило на целый рубль дешевле. Грех было не воспользоваться подобным головотяпством беспечных одесситов.

 

Я прогуливался по САМОЙ Одессе, разглядывал САМИХ одесситов и ловил на себе быстрые, как молнии, взгляды настоящих одесских девушек, это было так, даже если вы мне в это и не поверите...

Но внезапно пропали все одесситы и все девушки, я увидел скромную концертную афишу и от беглого прочтения начертанных на ней имен у меня чуть не выпрыгнуло сердце... 1-е отделение... Стас Намин... 2-е отделение... Жванецкий... Карцев и Ильченко... Зиновий Высоковский... Геннадий Хазанов... Я, помутневшим от растерянности и от мгновенного предположения, что это сон, взглядом, окинул, эту-ха!, смешную цепочку из каких-нибудь жалких 20 человек, и, еще не веря всему происходящему со мной, не медля, встал в эту очередь, нет... очередишку, нет... очередушку-лапушку, такую маленькую и такую желанную, что уверовать до конца в свое чудо я так не сумел... Каюсь. Дрожащий от волнения, мой голос, но на мой совсем не похожий, а совершенно не мой, абсолютно чужой, ломкий и надтреснутый, начал озвучивать пространство вокруг меня, около моего безучастного уже и обмякшего от бессилия озознать непостижимость СЛУЧАЯ, безвольного тела. Со стороны я слышал свой разговор с продавщицей заветных билетов, уже ни на что не реагируя и ничему не удивляясь:

 

- Будьте так любезны, -

пускал мой-не мой голос в ход максимум своего обаяния и такта, -

- а скажите, а на завтра у вас билеты есть?

 

Но обаяние не пригодилось и сухой и деловой ответ продавщицы сбил с моего, дрожащего от натуги голоса, спесь моей "вшивой" интеллигентности:

 

- Сколько? -

только и спросила она, и я прохрипел:

- Один...

 

- Полтора рубля, -

скучая, проговорила она и нехотя добавила:

 

- А в Оперу билетик не желаете?

 

Тут я окончательно потерял равновесие своего хрупкого душевного мира, покраснел, как те раки, которые "по пять", и уже совершенно обалдело закивал головой, лихорадочно соображая, когда и каким рейсом лечу обратно, сколько вечеров у меня в запасе, и выдохнул, запинаясь:

 

- На ... сегодня...

 

- На 19 часов годится? -

спросила кудесница моя, уже видимо догадавшись о том, что перед нею тупой и закомплексованный приезжий, который, похоже, впервые в этом славном городе-Герое, скорее всего, из подвида командированных, которым все нужно разжевывать. Который никогда не видел билетных касс, ни разу в своей пустой и никчемной жизни не был на концерте, тем более, в театре. Она распяла меня своим презрением на чудесных фронтонах старых зданий, на мартовских прозрачных небесах, она сокрушила мое самолюбие, она... Но она подарила мне билеты и это было превыше всего, даже превыше моей, попранной ею мгновенно, никудышной моей гордости, и я возлюбил ее, как самого себя!

 

- Годится, -

чужим голосом произнес я и добавил необходимую сумму.

 

Волшебница посмотрела мне вслед печально и сочувственно.

"Лох" - прошептала бы она сегодня...

 

Я еще немного прогулялся по Дерибасовской, полюбовался на знаменитый "Гамбринус", прикоснулся слухом своей памяти к призрачным звукам жалобного пения скрипки, постоял у памятника герцога Ришелье, окидывая взглядом знаменитую лестницу, сделавшую бессмертным имя Сергея Эйзенштейна, и ожившую в яви, Одесскую гавань, ставшую спасительным прибежищем для покидавших тогдашнюю несчастную окровавленную Россию на последних пароходах, измученных и обезумевших от горя людей... Немного потолкался по Привозу, узнавая его гам, его юмор и колорит. К вечеру, перед походом в знаменитый театр, на оперу композитора Майбороды "Запорожец за Дунаем", у меня уже сложилось такое впечатление, что в этом городе, если я и физически не был еще никогда, то душой пережил с ним многое из бессмертой и славной его жизни... С Куприным, Алексеем Толстым, Исааком Бабелем... Более того, я уже возомнил себя человеком, совершенно по недоразумению, родившимся не в Одессе, а где-то совсем в другом городе, и живущим не в Одессе только лишь для того, чтобы задать себе и миру один единственный вопрос:

"Что я по-вашему делаю здесь, не в Одессе?" и, даже не выслушав на него ответа, гордо удалиться собирать чемоданы...

 

Театр Оперы ослепил, обворожил и очаровал своим роскошным великолепием, я на несколько часов окунулся в волшебную сказку Майбороды. Жизнь, краски и темпераментная музыка так и хлестали со сцены, вовлекая в живительный мир настоящего искусства. Ночью я еще долго не мог заснуть, взволнованный и счастливый.

 

ДЕНЬ ВТОРЫЙ

 

Мой второй день в Одессе с самого утра я решил посвятить своим командировочным делам. В 10 часов утра я уже стоял в ожидании пропуска на проходной завода "Нептун", но, вопреки ожиданиям, все оказалось не так просто. Почти до окончания рабочего дня, часов до 4-х, пришлось бегать по заводоуправлению, звонить, согласовывать, а после ждать заявленных деталей. И когда народ понемногу заканчивал свою смену, в портфеле моем лежали, уже навсегда полюбившиеся мне и ставшие родными, детали, документы к ним, кальки чертежей, а в сердце покоились умиротворение и горячая благодарность работникам славного завода. Моя служебная миссия была почти завершена. Часы показывали 16 годин 15 хволын. Оставался один маленький пустячок, нужно было буквально на минутку забежать на Садовую в Одессэнерго и попытаться выяснить пару пустячных, но перспективных вопросов, связанных с обслуживанием АЭС и передать ребятам горячий привет от наших сетей вместе с бутылкой рижского бальзама.

 

Этот "пустячок" продлился до 19 часов, то есть до начала первого отделения концерта, дело шло к "спиванию писен" и дружеским объятьям, и на мои попытки вырваться из тесных рядов хлопцив, меня увещевали, что песни можно и пропустить (имея в виду Стаса Намина и первое отделение концерта), а такси меня домчит ко второму отделению во дворец спорта за 15 минут, и что времени еще полно. Внимая этим, не лишенным одесской логики, рассуждениям, я однако, по природе своей упрямой, сильно во всем сомневался и норовил улизнуть любым путем, вплоть до преступно-английского. Удалось мне это лишь к половине восьмого, и я бежал по улице, не понимая, правильно ли, нет ли, в поисках зеленого огонька такси.

 

Все такси в тот вечер из Одессы исчезли бесследно. Не было никаких признаков присутствия оных в городе, я искал беспомощным взглядом зеленый огонек, но попадались только неоновые огни витрин, желтые огни окон и белые огни уличных фонарей. Жалкий, позабытый всеми и брошенный на произвол судьбы, я стоял на Дерибасовской с поднятой в молчаливой мольбе рукой, но машины мчались мимо, обдавая меня брызгами и клубами синего дыма.

 

Сначала я даже не заметил, как возле меня тихо остановился жигуленок неприметного цвета, и, до боли знакомый, мягкий баритон, поинтересовался вежливо:

 

- Вам куда?

 

Я замер, чудеса в Одессе не кончались, и, чтобы не вспугнуть удачу, поспешил устроиться рядом с водителем. Скороговоркой, сбиваясь, поведал я ему о своем несчастьи, он слушал, не перебивая, лишь вставляя разумные слова в пользу восстановления части руин, разрушающихся на глазах планов на концерт.

 

Я ехал и думал: "Где я слышал этот голос?", я мельком смотрел на этого человека и что-то, до боли знакомое мне, чудилось в мягких чертах этого полноватого округлого лица. Но главное, голос, где же я мог слышать его?

 

Он довез меня быстро, и на попытку расплатиться сделал такой убедительный протестующий жест, что я поверил в его бескорыстие, и, не ведая, чем мне отблагодарить этого добрейшего и милейшего человека, рассыпался в словах благодарности, пока он не спасся от меня, плавно уведя машину в поток магистрали.

 

Перешагивая через ноги, сердито поглядывающих на меня потревоженных зрителей, извиняясь и протискиваясь к своему заветному месту под сочную мелодию "звездочки моей ясной, которая от меня далека", я лихорадочно думал:" Где я видел этого человека и почему мне знаком его голос?" Эта мысль не давала мне покоя вплоть до окончания концерта, что не мешало и смеяться до упаду над умопомрачительно смешными монологами Жванецкого и Высоковского, над уморительным дуэтом Романа Карцева и Виктора Ильченко, над небольшим, но ярким и неповторимым представлением Геннадия Хазанова, сценок из его, тогда еще первого, моноспектакля.

 

Уже в гостиннице, я молотил кулаками несчастную подушку, стучал головой об, асолютно ни в чем не виноватую, стену, пока мне оттуда не ответили мощным ударом, явно не головы, отчего я, наверное, и вспомнил, наконец, где я слышал этот голос и видел это лицо! Да, я прекрасно знал великолепного артиста, Водяного Михаила Григорьевича, да, я знал, что в те годы он возглавлял Одесский театр музкомедии, но даже в мыслях своих, заплетающихся и беспомощных как никогда именно в те сумбурные минуты, я не мог даже представить себе такой ситуации, которая, верьте-не верьте, произошла со мною в тот мартовский суматошный вечер, в кудеснице-Одессе. Через девять лет не станет этого воистину НАРОДНОГО артиста, но новое здание Одесского театра музкомедии, куда он вложил всю свою драгоценную душу, получит яркое и любимое всеми имя, Имя Михаила Григорьевича Водяного.

 

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

 

Бог, всемогущий Творец, сотворил этот мир за шесть дней. Что Он делал так долго? И что Одесса сотворила со мною всего за три дня? Ей этого показалось достаточно, и я тихо подозреваю, что большего я выдежать был бы не в силах.

 

В чемодане мелодично позвякивали три бутылки настоящего одесского шампанского, (пусть только мадам Клико из французкой провинции Шампань не хватит удар от ревности к одесскому винпрому) и оттаивали коробочки нежных слив, я мчался в аэропорт, к серебристому летающему чуду, ТУ-154, мне хотелось быстрее умчаться в небеса, куда были устремлены все мои помыслы, надежды, чаянья после встречи с этим божественным городом.

 

Мимо плыли облака, потом они нырнули вниз вместе с панорамой города и серебристая птица помчалась ввысь, пробивая своим железным клювом прозрачный воздух высоты. Самолет гудел и натужно выл, ему было тяжело нести в своем чреве неподъемную ношу упакованных в меня чувств. Я понукал и подхлестывал эту огнедышащую жар-птицу, так мы и летели вместе, оставляя за белой пеной облаков и развернутого до бесконечности пространства расстояния, Одессу. Мой город родной.

 

2005.07.19.