В областном центре Минеральске было два похоронных бюро, четыре прачечных и столько же музыкальных школ. Гордостью горожан была орденоносная филармония. Было чем гордиться! Когда-то это здание было домом Дворянского собрания. Его стены еще помнили пышные балы 1824 и 1858 годов, когда город посещали императоры Александр I и Александр II. Пожар 1843 года не пощадил в уездном городе решительно ничего. Сгорело все, что могло сгореть! Пламя только не коснулось этого дома. Истолковать чудо никто, никогда вразумительно не мог.Виолончелист Сидоров неожиданно вспомнил, что видел бумагу, в которой было написано: «В 1935 году президиумом Азово-Черноморского исполкома состоялось подписание документа о создании в Минеральске филармонии. «Вот же странное свойство памяти – что было в 1935 году ты помнишь, а, как это угораздило тебя нализаться вчера – этого ты напрочь не помнишь. Не помнишь даже с кем так надрался», - пристыдил себя виолончелист Сидоров, пытаясь дрожащими руками зашнуровать ботинок, но обрывок шнурка не попадал в дырку. Музыкант нервничал, опаздывал на репетицию. У него сегодня главная партия в прогоне вариаций на тему рококо П.И.Чайковского. «Какая к черту репетиция, если так раскалывается голова? Почему с похмелья она болит? – стал думать Сидоров.Потому что под действием алкоголя мозг усыхает и начинает биться о стенки черепа. А почему когда опохмелишься, перестает болеть?Потому что мозг усыхает еще больше и до стенок уже не достает!». Сидоров, не выпуская из рук инструмента, напился воды из - под крана. Вода была теплая и противная. Искать сейчас в доме какие-нибудь цитрусовые – нет времени. А они были. По-моему вчера Александр Степанович пытался нарезать в чай лимон. Нарезать не смог, точнее не смог попасть в стакан, а потому со страшным выражением лица выжал, выдавил весь сок до последней капли. Правда не в чай, а в «Портвейн» и не лимон, а грейпфрут. Не важно. Важно, что витамин «С» здорово в подобных случаях выручает. Сейчас его под рукой не было. А потому через несколько минут старый трамвай, скрипя всем своим железным нутром на поворотах, нес его к ближайшей аптеке. «Не витамин так хоть таблетку приму», - подумал виолончелист, перебегая трамвайные пути. Он взглянул на часы. До репетиции оставалось пятнадцать минут. «Опоздаю»,- мелькнула мысль. Представил, каким испепеляющим взглядом будет смотреть на него дирижер Белла Моисеевна. Пока трясся в трамвае, головная боль как будто утихла. Можно было рысцой бежать на репетицию. Но рука Сидорова уже открывала двери аптеки. Народу было немного. Какому-то мужику, стоящему на двух ногах, тем не менее, весь персонаж подбирал костыли. Скакали вокруг его, просовывая под мышки разные палки. Другой человек согнулся у прилавка и почти носом водил по стеклу, пытаясь прочесть названия лекарств. Очки он держал в руках отведенных за спину. Сидоров долго, в нетерпении постукивал пальцем по кассовому аппарату. Наконец к нему не подошли. Купил таблетки Альказельцера и, не отходя от кассы, тут же принял одну. Особенно не прислушиваясь к переменам в организме, подхватил виолончель и выскочил из аптеки. Размахивая инструментом, он стремительно приближался к филармонии. Толкнул массивные двери с медными ручками и шагнул в фойе. Торопливо кивнул гардеробщице Дуне. Не снимая пальто, взлетел по широкой лестнице, ведущей в зал. Из-за тяжелых бархатных портье пробивались знакомые звуки. Вместе с пассажами кларнетиста Дурова, литаврами Орлова, завываниями фагота Берковича услышал раздраженный голос дирижера Беллы Моисеевны:

-9.15,а виолончели нет! Ну, Сидоров! По – моему, это будет его последний музыкальный сезон! Терпение мое лопнуло!

-Вы думаете похмелье, Белла Моисеевна, это просто головная боль? Ошибаетесь! Похмелье - это тяжелая работа организма!

Сидоров узнал противный голос второй скрипки Полянского.

-Организма измученного нарзаном! - поддержал его контрабасист Кац.

-Боже мой! Кому я доверила рококо Чайковского! Допустимо ли вариации играть дрожащими лапами?

Сидоров представил, как Белла Моисеевна негодуя, положила ладони на свои высокие груди. Резким движением рук он раздвинул портьеры и вошел в зал.

-Здравствуйте все! Прошу прощения за опоздание.

В полной тишине пошел между рядов и чтоб не огибать оркестровую яму, перелез через голубой плюшевый барьерчик, спустился вниз. Сел на свое место рядом с Полянским.

-А вы знаете, Белла Моисеевна, многолетней практикой доказано: музыкальные вариации наиболее виртуозны, если они исполняются после приличного подпития. Они много ярче, когда в яме присутствует стойкий запах перегара.Полянский, скривив рожу, помахал рукой перед носом. Музыканты нестройно засмеялись.

-Уж лучше пусть пахнет перегаром, Полянский, чем твоими ногами! – Сидоров готов был задушить бездарного скрипача. Белла же Моисеевна, положив ладони на высокие груди, только хлопала глазами.

-Не, мужики!- подал голос кларнетист Дуров. Запах перегара еще во многом зависит от того, чем ты водку запиваешь. Ежели боржоми – один букет, если пепси-колой другой. Хуже всего, когда с пивом. Я однажды…

-Кстати сказать,- перебил его пианист Луценко, - когда лауреата Нобелевской премии по физиологии швейцарца Мюллера спросили, запивает ли он алкоголь водой, он ответил: "Да вы что?! Ведь в воде рыбы трахаются!"

-Прекратите!- закричала с дирижерского пульта Белла Моисеевна и застучала по пюпитру школьной указкой. Она была у нее вместо дирижерской палочки. Про Беллу Моисеевну рассказывали, что в первую свою брачную ночь, которая грянула, когда госпоже Шайкевич стукнуло 52 года, дирижер встала с постели и громко объявила: "Супружеские обязанности! Исполняются впервые!". Этим слухам мало кто верил. Чтобы безоговорочно верить подобным байкам рассказчику надо было присутствовать у брачного ложе. Но там кроме невесты и жениха - начальника пожарной части Асадова никого не было. Иван Федорович, не смотря на то, что через год брак распался, никогда не позволял рассказывать подобные глупости о бывшей жене. Он хоть ее разлюбил, но всегда уважал.

-Прекратите! - умоляла Белла Моисеевна. Начнем с увертюры! Партия скрипок, с третьей цифры, пожалуйста! И помните о фортиссимо! Сидоров щелкнул замочками футляра, откинул крышку и застыл. Вместо виолончели в футляре холодно поблескивал сталью какой-то незнакомый предмет. Музыканта как будто парализовало.

-Сан Саныч, два такта вашей темы, затем вступает рояль!

Белла Моисеевна быстро забывала о мелочных претензиях, вдохновляясь процессом рождением музыки. Но Сан Саныч не мог разогнуться. Он таращил глаза на неизвестную штуку. Штука стала принимать четкие очертания вороненого ствола с прицелом. Длинный контрабасист Кац, перегнувшись через пюпитр, стал медленно вытаскивать из футляра оружие.

-Сидоров винтовку пронес на репетицию, - заложил он коллегу. У него не похмелье. У него - белая горячка. Саныч, у тебя белая горячка?

Кац, вскинул винтовку и припал к оптическому прицелу. В прицеле он увидел Беллу Моисеевну. Ее истошный визг был слышан в бане, которая находилась за три квартала от филармонии. Кац сам не на шутку перепугался. Оркестр, всем миром, бросился отпаивать бесчувственного дирижера водой. Насилу она оклемалась, а контрабасист снова повернулся к Cидорову:

-Нет! Ты объяснись! - сунул он, стоявшему в прострации виолончелисту, оружие. – Белла Моисеевна! Это не я! Это Сидоров пришел перестрелять всех нас!

-Саня, не стреляй! Прости меня мерзавца! – теперь очередь визжать настала побледневшему Полянскому. Он буквально повалился в ноги Сидорову. И снова оркестровая яма замерла. Все знали про их отношения. Их отношения можно было сравнить с отношениями, например, налогового инспектора к человеку, о котором инспектору доподлинно известно, что тот первостепенный вор. Инспектор знает про это, но ничего сделать не может. Из рук в конец издерганной Беллы Моисеевны заскользили, запорхали, как птицы прямо на пол листы нот. Стало так тихо, что слышно было, как гардеробщица Дуня где-то в фойе гремит ведром. Она подрабатывала еще уборщицей.

-Это какое-то недоразумение. Никого я стрелять не собираюсь,- тупо рассматривая Полянского, который лихорадочно обнимал его туфли, выдавил из себя Сидоров.

-А зачем вы это принесли нам?- руки Беллы Моисеевны вздымались вместе с вздымающейся грудью.

-Просто какой-то подлог, какая-то путаница. Оружие не мое. Я, очевидно, второпях схватил не свой футляр! А этот мне подсунули.

К Сидорову вернулась способность говорить.

-Кто подсунул? Где? - Полянский живо вскочил с пола, старательно отряхивая коленки.

Сидоров дрожащими, тонкими пальцами стал тереть лоб, задумался.

-Наверное, в аптеке. Я забежал туда купить себе что-нибудь от головной боли. Больше я никуда не заходил. Все дело в одинаковых футлярах! Кто-то схватил мой, а свой подсунул мне. Вернее оставил эту берданку.

В футляр заглянул кларнетист Дуров:

-Убийца даже смычка не оставил!

-«Берданка»,- улыбаясь, повторил Кац. Модель «SSG-P». Австрия. Фирма «Штейн». Оружие простое, точное, экономичное,- все вспомнили, что Кац слыл знатоком оружия. Оружие было его хобби.

-Значит, состоялась равноценная замена,- ехидно заметил альтист Серегин. - Виолончель у Сидорова была точная копия виолончели, сделанной в XVII веке итальянским мастером Маджини. Все. Теперь пиши письма. Или стреляй, Сан Саныч.

-А почему «убийца»? - Белла Моисеевна тяжело опустилась на банкетку и повернулась к Дурову.

-Белла Моисеевна, где вы видели виолончелиста, хранящего в футляре модель «SSG-P» вместо виолончели? Такие тайники используются исключительно киллерами. Человек шел кого-то замочить, а Сидоров помешал ему. Молодец Сан-Саныч! Подлинный гуманоид! – Дуров даже похлопал Сидорову.

Неожиданно голос подала арфистка Зиночка:

-Сан Саныч, что вы слушаете эти глупости? Не теряйте времени! Бегите в аптеку! Шутка ли! Утеряна виолончель – копия итальянского мастера Маджини! А то еще подумают, что вы позарились на эту винтовку! Она попала к вам случайно и надо вернуть ее законному владельцу.

А уж кто он - убийца или просто стрелок без нас разберутся. Кстати сказать, в консерватории, где я училась один контрабасист, в футляре держал кошку с котятами. Так что он, по-вашему, живодер? - передернула плечиками Зиночка, обиженно взглянув на Дурова.

-Чем больше женщину мы любим - тем меньше времени для сна,- коснувшись пальцами Зиночкиной челки, шепнул ей на ушко Дуров. А Полянский забрал у Каца оружие, осторожно положил его в футляр и щелкнул замками.

-Цитата! - громко объявил он. "Если оркестр безупречный в антиалкогольном отношении и если он против братоубийственных войн со сцены будет звучать настоящая музыка». Но, нам это, увы, не грозит,- оборачиваясь к дирижеру, произнес Полянский, вручая футляр Сидорову. Похоже, Сидоров готов был, действительно, застрелить Полянского, но виолончелиста, удерживая за руки, проводили до дверей, желая скорейшего возвращения с инструментом.

…«Ошибаешься, Зиночка. Это не копия работы Маджини. Это копия знаменитого французского мастера XIX века Николя Коссена. А это мастер на два порядка выше Маджини»,- думал Сидоров, семимильными шагами летя к аптеке. Даже не сообразил прыгнуть в 9 номер трамвая, который остановился напротив филармонии, едва он выскочил из дверей своей альма-матер. Трамвай как раз шел в сторону аптеки. Музыкант припустил во весь дух, задевая прохожих злополучным футляром. Он летел, подгоняемый, мыслью о пропавшем инструменте! Его подстегивала боль, причиненная этим жутким казусом, из-за которого он оказался без дорогой виолончели. Сидоров так летел, что на целую остановку обошел трамвай. Пришел к назначенной цели раньше его. В пальто нараспашку, тяжело дыша, с горящими глазами музыкант ногой толкнул дверь и влетел внутрь. Какая - то старушка сухоньким кулачком стучала по прилавку и выговаривала фармацевту – молодой девушке:

-А я говорю вам! Дайте мне те, которые продолжение твоего тела! Так в рекламе говорят! Запамятовала, как они называются по-иностранному!

-Бабуля! Вашему телу, по-моему, без надобности даже уже туалетная бумага! Не морочьте мне голову! Идите домой! Зачем вам прокладки?

-Да я не себе, а внучке! С крылышками она просила! - трясла кулачком с зажатыми рублями перед продавщицей бабушка.

Сидоров бесцеремонно отодвинул старушку и влез в их спор.

-Девушка! Пол часа назад тут произошла чудовищная ошибка! Я с кем-то обменялся инструментами! Это чужой! - замахал он футляром. - А где мой?

-Явился рассеянный с улицы Басенной! - переключилась девушка на Сидорова. - Буквально вышел пять минут назад из аптеки ваш коллега. Ждал, ждал, не дождался! Она вырвала из какого-то блокнота листок. - Он оставил телефон. Звоните ему!

-А виолончель! Где моя виолончель?- ничего не соображал Сидоров.

-А я откуда знаю? – пожала плечами девушка. Звоните по этому номеру – вам все скажут!

Сидоров схватил листок и выбежал на улицу. Пошарил в карманах, выудил телекарту, стреляя во все стороны глазами в поисках телефона-автомата. Вспомнил, что ближайший телефон за углом. Через несколько минут он уже щелкал по кнопкам аппарата. Прижал трубку к уху и, затаив дыхание, стал слушать гудки.

-Алле, слушаю,- раздался мужской голос.

-Здравствуйте,- сказал Сидоров, - я звоню по поводу своего инструмента!

-А-а-а-а!- взорвалась трубка,- объявился братан, проклюнулся! Кто просил тебя хапать чужой чемодан? Ты представляешь, что ты наделал?

-Но позвольте! Во - первых не чемодан а футляр, а во вторых я профессиональный музыкант городской филармонии, который…

Голос бесцеремонно перебил Сидорова:

-Слушай меня внимательно, Паганини! Сейчас 14.18. Если через двадцать минут ты не притаранишь чемодан, футляр, назови, как хочешь к памятнику Мичурину в скверике, то филармония завтра исполнит по тебе траурную музыку! Но ты ее не услышишь! Скажи мне, ты открывал чемодан?

-Открывал,- упавшим голосом признался Сидоров.

-Кто видел содержимое?

-Оркестровая яма видела.

-Ну, все! Теперь из оркестровой ямы тебя понесут в другую. В деревянном костюме, - добавил голос, чтобы у Сидорова не было сомнения о какой яме идет речь.

-Гады,- пискнул в трубку Сидоров, прекрасно представляя яму.

-Не теряй времени! Дуй в скверик. Там человеку отдашь нашу железную скрипку.

-А как я его узнаю?

-Лох! Окончательный лох! В руках у него будет твой чемодан. То есть футляр.

-Это я говорю с человеком, который на костылях?- вспомнил вдруг Сидоров неприятного типа, с костылями под мышками.

-Ты говоришь с председателем клуба друзей щелкунчика! Друзья сильно недовольны пропажей инструмента! Быстрее к Мичурину, братан! Быстрее! Ты же не на костылях пока!

На том конце отключились. В трубке раздались гудки. Сидоров вывалился из телефона-автомата, дрожащими руками выковырял из упаковки еще одну таблетку от головной боли, проглотил ее и устремился по указанному адресу. Благо скверик был не далеко. Еще издали, у подножия памятника, он увидел человека на костылях.

-Что костыли при вас – это я вижу! А где моя виолончель? – стал кричать Сидоров, стремительно приближаясь к нему. Такой напор и смелость родились у музыканта при беглом взгляде на этого человека. Воображение рисовало крутого мачо, какого-нибудь местного мафиози в малиновом пиджаке, а перед ним стоял тщедушный, рыжий человек с носом, как у попугая да еще на костылях. Это обстоятельство придало виолончелисту храбрости. Мелькнула мысль: «От такого чуть что, я всегда сделаю ноги».

-За виолончель не беспокойтесь! Она в целостности и сохранности, - заскакал на костылях незнакомец, рука его потянулась к своему оружию.

-Разрешите представиться - Исаак Семенович!

-Не так скоро,- осадил его Сидоров, заводя руку с футляром за спину. – Где мой инструмент, Исаак Семенович? Как говорят дети – дай на дай!

-Дорогой мой! Сейчас проедем автобусом к воротам городского кладбища и сделаем дай на дай!

-К воротам кладбища? - застыл Сидоров. - Что я там не видел? Туда я всегда успею! Верните мне мой инструмент, иначе вы будете там раньше, чем я!

Музыкант, для убедительности, потряс содержимым футляра.

-Почему вы такой упрямый, честное слово! - искренне подивился Исаак Семенович.- Поедем на кладбище! Там я верну вашу виолончель!

Сидоров предупредил: если будет со стороны Исаака Семеновича какой-нибудь подвох - расстреляет не задумываясь, прямо у ворот кладбища! Мол, ему терять нечего! И они заспешили к автобусной остановке.

Через некоторое время они катили к городскому кладбищу. В переполненном автобусе Исааку Семеновичу какая-то женщина уступила место, а Сидоров стоял сзади и держал его костыли готовый в любую минуту стукнуть ими по башке в случае чего.

Не открывать же огонь в общественном транспорте. Вскоре за мутными стеклами показались ворота кладбища. Еще не успев выйти из автобуса, Сидоров услышал звуки родного инструмента. Он обалдел, он замер. Рядом с цветочным киоском сидела рыжеволосая девушка и играла концерт для виолончели с оркестром Йозефа Гайдна! На его виолончели - копии знаменитого французского мастера XIX века Николя Коссена!

-Что вы себе позволяете, Исаак!?

Сидоров был так зол, что забыл отчество этого еврея.

-Почему на моем бесценном инструменте кто-то играет? Кто вам дал право на это? Я же не позволяю себе стрелять из вашей австрийской пушки! А очень чешутся руки, глядя на вас!

-Ни слова о пушке! Я вас умоляю! И потом! Как вам это нравиться? «Очень чешутся руки!». А что я вам сделал? Разве это я захватил ваш инструмент?

-А кто я что ли? - Сидоров буквально задохнулся от возмущения.

-Тише! Тише! - взмолился Исаак Семенович.- Нас могут услышать!

Между тем они подошли к девушке. Сидоров отметил про себя, что она поразительно похожа на Исаака Семеновича. Но более всего он поразился не этому, а тому, как мастерски, как уверенно играет она сложный концерт Гайдна, концерт № 1. В раскрытом футляре поблескивали монеты, и слабый ветерок шевелил немногочисленные мятые купюры.

- Это моя дочь Ада.

Ада слегка тряхнула головой, откинула копну вьющихся, золотых волос и Сидоров увидел ее очень грустные глаза. Такие же грустные, как музыка, какую она играла.

-Нам по зарез нужны деньги. Много денег!

- В Израиль собрались? - криво улыбнулся Сидоров.

- Нет. Не в Израиль.

- Понятно. В Америку.

- И не в Америку.

Исаак Семенович вытащил пачку сигарет, жадно закурил. Сидоров молчал, не лез с расспросами. Чувствовал – сейчас Исаак Семенович сам все расскажет.

-У моей Адочки есть парень. Замечательный парень. Его зовут Павлик. Мы уже готовились к свадьбе. И вдруг, как гром среди бела дня - врачи у парня обнаружили тяжелейшую болезнь. Срочно нужна операция по пересадке спинного мозга. Срочно. Иначе человек погибнет.

Исаак Семенович прикурил от первой сигареты вторую.

-Ада под сердцем носит его ребенка. Она любит Павлика и не представляет своей жизни без него.

Сидоров снова взглянул на Аду. Ему почудилось, что струны виолончели сейчас могут не выдержать - лопнут от груза печали и скорби к несчастному парню. Музыкант взял Исаака Семеновича за локоть и помог тому присесть на ящик из - под цветов.

-Наивные, бестолковые люди! Это все полумеры! Надо думать масштабно! Игрой на моей виолончели вы решили собрать необходимую сумму?

Исаак Семенович, как будто не слыша его, продолжил:

-Через нашу местную газету я дал объявление в благотворительный фонд при Минеральской еврейской общине. Коротко обрисовал ситуацию, указал требуемую сумму, подчеркнув, что рассчитывать нам больше не на кого.

-Ну, и много было звонков?

-Был один звонок. Позвонил Ваван, так он представился. Сказал, что очень может помочь нам. Заплатит с лихвой, если я убью человека.

Сидоров стал понимать природу появления у этого еврея винтовки. Он только уточнил:

-А почему Ваван решил, что вы как раз именно тот человек, который способен убить другого?

-Я забыл представиться. Моя фамилия – Киллер. Исаак Семенович. Под моим объявлением стояла подпись: «Киллер». Думаю, учитывая нынешний уровень эрудиции новых русских, ход мыслей этих Ваванов вам ничего объяснять не надо!

-Не надо, - согласился Сидоров. - Я все понял. Ваша эрудиция оказалась много выше эрудиции новых русских. Вы придумали прекрасный способ - за счет смерти одной души спасти другую. Этому ли вас учил ваш пророк Моисей?

-Займите мне 100 тысяч рублей, и Моисей простит меня,- вздохнул Исаак Семенович.

Сидоров демонстративно похлопал по карманам:

-У меня таких денег нет.

-У вас нет денег, а меня нет выбора. Отдайте оружие, - высморкался в грязный платок будущий киллер.

Сидоров протянул ему футляр. Вспомнил о конспирации:

-Расходимся по одному. Вы меня не видели.

Исаак Семенович положил руку на струны, поющей виолончели. Музыка прекратилась. Он забрал у дочки инструмент, положил его в футляр и протянул Сидорову:

-Надеюсь, вы меня не продадите милицейским органам. А теперь расходимся. Расходятся трое в лодке, не стесняясь собаки,- грустно пошутил Исаак Семенович. Ни на кого, не поднимая глаз, Сидоров распрощался, схватил свою виолончель, прыгнул в автобус и уехал.

Прошла неделя. История с подменой виолончели не шла у Сидорова из головы. Он постоянно думал о прекрасной виолончелистке Аде, о ее отце, об ужасной болезни Павлика. Регулярно просматривал газетные криминальные новости. Газеты сообщали об убийствах на бытовой почве, но про заказные убийства Сидорову ничего не попадалось.

Все опасения и страхи стали постепенно забываться пока однажды он не получил звонок от Исаака Семеновича:

-Сан Саныч! Нам необходимо снова встретиться у Мичурина. Есть важный разговор. По телефону ничего не могу сказать! - голос был звенящий и радостный. Чувствуя себя повязанным с Исааком Семеновичем пусть не убийством, но прелюдией к этому жуткому акту музыкант, не долго думая, согласился. «Руки мои не обагрены никакой кровью. Бояться мне нечего»,- подбадривал себя Сидоров, торопясь в скверик. Первое, что бросилось ему в глаза при встрече с Киллером это то, что тот стоял без костылей.

-А где ваши костыли? - простодушно вырвалось у Сидорова.

-Где находиться виолончель я вам сразу сказал,- сиял улыбкой Исаак Семенович, - а где костыли – позвольте, Сан Саныч, перед вами не отчитываться! Скажу только, что так надо было, чтобы сбить кое-кого с толку. «Все понятно,- отметил про себя Сидоров,- значит, ему уже заплатили за работу». Вслух же тихо сказал:

-Вы не с толку сбили, вы убили.

-Никого я не убивал, господь с вами! Обошлись без криминала! Слава богу, диагноз мальчика не подтвердился! Спинной мозг пересаживать не надо! Стало быть, деньги не понадобились! Разве что триста рублей на поливитамины Павлику после очень сильного вирусного гриппа.

Сидоров стоял и не верил собственным ушам:

-Так значит парень в порядке?

-Здоров как Голиаф! - с удовольствием закурил Исаак Семенович.- Приглашаю вас на его свадьбу с Адочкой!

-Спасибо! – до конца еще не осознавая радость подобной новости, поблагодарил Сидоров. Но подумал: «Такой счастливый конец несостоявшегося криминального дела – прекрасный повод прилично выпить сегодня вечером».

-А музыкальный инструмент с оптическим прицелом куда дели? - улыбаясь, сострил он.

-Торжественно возложил на могилу Вована, подлинного хозяина инструмента, закамуфлировав его под цветы.

Глядя на недоуменное лицо музыканта, пояснил:

-Его пару дней назад положили конкурирующие бандиты!

Мысль Сидорова стала работать в одном направлении: «Вот и еще один повод. Надо помянуть Вована каким бы человеком он не был».

-А не отметить ли нам выздоровление чудесным образом Павлика, а за одно и то, что я не нарушил одну из важнейших заповедей Моисея – никого не убил!?- неожиданно хлопнул по плечу Сидорова сияющий Исаак Семенович.

-Исаак Семенович! Вы круче Моисея! Вы читаете мысли! - воскликнул музыкант и они сорвались в ближайший гастроном.

Вечером они сидели в холостяцкой квартире Сидорова. Шутили, подтрунивали друг над другом, чокались, пили. Больше всех куражился и произносил тосты Исаак Семенович. Когда как будто все здравицы иссякли, да и чокаться было уже, практически, нечем Киллер слегка пошатываясь, поднялся со своего места.

-Саня! - взмахнул он рюмкой, - послушай последний на сегодня тост! Дело происходило в Древней Греции. На одном ужине всем изрядно надоел своими дурными тостами один афинянин. Только Диоген громко хвалил его и с удовольствием пил. На недоумение присутствующих он ответил: «За то он молодец! Потому что, будучи совсем плохим тамадой, он все же не стал убийцей». Уважаемый маэстро! Так выпьем же за то, чтобы ты, открывая свой футляр, находил там только свою драгоценную виолончель и ничего больше!

После такого тоста, кто бы не выпил! Тем более, что вечер был сплошь соткан из музыки Сергея Рахманинова, Клода Дебюсси, Людвига Ван Бетховена и Джорджа Крама. Напротив двух радостных пьющих мужиков сидела рыжеволосая счастливая дочка одного из них и играла на виолончели. На виолончели – точной копии инструмента французского мастера XIX века Николя Коссена.

А рядом стоял не менее счастливый Павлик и переворачивал страницы.