Тот день, 22 октября 1996 года, вспоминали многие. И те кто, проводя время в компании, хотел рассказать таинственную историю о пропавших без вести сотрудниках милиции, и те, кому по долгу службы пришлось вести это необычное, запутанное дело. События, которые с каждым новым пересказом обрастали свежими версиями и постепенно превращались в легенду, до сих пор привлекают внимание многих людей, оставляя все больше нерешенных загадок.

В тот холодный, пасмурный день произошло вот что.

Около часа ночи, на пульт дежурной части поступил вызов. Клевавший носом дежуривший сотрудник открыл глаза, встряхнул головой, чтобы отогнать дремоту, и взял телефонную трубку. На том конце линии раздался крик женщины, который быстро привел в чувство сонного милиционера.

Незнакомка, так и не представившись, рыдала и просила о помощи, пытаясь по порядку рассказать о случившемся, но получалось как-то бессвязно: слова сбивались, смешивались с всхлипываниями.

За женщиной по ее словам пришли какие-то дети, чтобы похитить. Какие дети, оставалось не ясным. На расспросы милиционера, потерпевшая не отвечала, лишь только постоянно умоляла о помощи, и вскоре разговор прервался – в трубке раздались короткие гудки.

По адресу, откуда поступил странный вызов, выехал наряд из трех человек. Спустя несколько минут, на жуткий осенний холод из прогретой машины, остановившейся около одного из подъездов пятиэтажки, с неохотой вылезли сотрудники патрульной службы. Самый старший, как по званию, так и по возрасту, сержант Музаев, высокий, плотный, с квадратным подбородком, поморщился от бьющего в лицо ветра, поправил висящий через плечо автомат, и поспешил в подъезд, спасаясь от непогоды. За ним, придерживая шапки, засеменили напарники. Один из них, Каранский Виталий, самый молодой, старался подражать походке сержанта – этим он не только выказывал свое уважение к Музаеву, но и пытался перенять все его повадки, потому, что сам, в своих амбициозных юношеских мыслях, стремился стать лидером. Его коллега, Бычков, вопреки своему прозвищу – Бычок, был невероятно худым, его комплекцию скрывала серая на размер больше нужного милицейская куртка. В наполненной шумом рации машине остался водитель.

Света в подъезде не было. Осторожно, стараясь не споткнуться, милиционеры в молчании поднялись на последний этаж, и остановились у квартиры № 17. Никаких подозрительных звуков. Пошарив рукой, Музаев нашел в темноте кнопку звонка и нажал ее несколько раз: квартира наполнилась соловьиными трелями. Сержант снял, на всякий случай, с плеча автомат.

Никто не открыл. Музаев позвонил еще, подождал, но по-прежнему – тишина. Тогда он слегка, что бы проверить, толкнул дверь рукой. Открылась. Не заперто – странно. Сержант выставил дуло оружия вперед и, открыв дверь полностью, сделал шаг в темноту квартиры. Прислушался – тихо, только справа, видимо на кухне, капала вода из неплотно закрытого крана. Напарники вошли следом.

Бычков похлопал старшего по плечу, и жестами, вглядываясь в настороженное лицо напарника, показал, что собирается сделать. Когда тот согласно кивнул, Бычок нашел выключатель, и как только в коридоре стало светло, Музаев ворвался в комнату. Никого.

Милиционеры внимательно осмотрели квартиру, однако следов борьбы и насилия не было, что привело мужчин в замешательство.

Квартира была однокомнатная. В глаза бросалась опрятность хозяйки. Обстановка вполне обычная: большой сервант с рядами книг, посудой и хрусталем, диван у стены, пара кресел, телевизор в углу накрытый скатертью, телефон на тумбочке, с которого, видимо, был вызов. Каранский снял трубку – телефон работал.

– Странно, никого и никаких следов разбоя, – нарушил тишину Бычков. – Звонили отсюда – больше нигде телефона нет. Но входная дверь не заперта. Может она у соседки?

– Вряд ли – ответил Музаев, взяв фотографию с полки, – но проверить, не помешает.

Он посмотрел на Каранского и тот, правильно истолковав взгляд старшего, бодро зашагал выполнять распоряжение.

– Симпатичная, – сказал Музаев, рассматривая фотографию.

Тот посмотрел на молодую улыбающуюся женщину в купальнике, с медальончиком в виде листка клевера на шее, хмыкнул и, достав из кармана листок, прочитал:

– Гаркуль Елена Сергеевна, тридцать лет, прописана здесь одна, не замужем. Купила квартиру недавно, около месяца назад. – Положив листок обратно в карман, вопросительно уставился на сержанта. – Что будем делать?

– Не знаю. Возможно, она убежала, в панике забыв закрыть дверь. Но куда убежала, и что могло ее напугать непонятно. Дежурный сказал, что она упоминала о каких-то детях пришедших за ней и ждущих за дверью. – Музаев пожал плечами, – может сумасшедшая?

Бычков приоткрыл балкон. В комнату ворвался ветер, обдувая запарившихся в куртках мужчин и принося с улицы мелкую пыльцу осеннего снега. Сырая ночь с черным беззвездным небом угнетала, казалось чересчур мрачной.

Пока сержант докладывал по рации обстановку, его напарник рассматривал хрустальные статуэтки, замысловатые фигурки мужчин и женщин в незамысловатых позах, стоящие в серванте.

 

Прежде чем нанести визит к соседям, Виталик Каранский представил всю проблематичность диалога через закрытую дверь, и как он на крики разбуженных жильцов будет отчаянно доказывать, что из милиции, даже продумал, как будет говорить, но к удивлению милиционера открыли сразу. Старушка в очках, одетая в платье, с серым пушистым платком на плечах, бодрая, словно и не спала в поздний час, удивленно посмотрела на визитера. Виталик опешил: ожидал скандала и угроз, а тут: будто его только и ждали. Ее взгляд показался странным, въедливым и изучающим.

Старушку звали Раиса Петровна. Она пригладила седые волосы, заплетенные по-девичьи в косу, и, так и не пригласив гостя в дом, стоя на едва освещенном пороге, тихо заговорила, будто боясь кого-то разбудить:

– Она ведь недавно сюда переехала еще и месяца не прошло. Всегда аккуратная, порядок любит и, чтобы дверь не закрыла – такого не припомню. Я часто к ней хаживала, то соли попросить, то позвонить – у самой-то телефона нет, да и живем мы не очень, – старушка виновато опустила глаза, – а она добрая, всегда поможет. Золотце просто, а не женщина.

Вздохнув, Раиса Петровны перекрестилась. На лице отразилось беспокойство, и она перешла на шепот:

– Ох, не знаю, где она может быть. На нее это ой как не похоже – она ведь всегда рано спать ложилась, да и женихов ее я никогда не видела.

– Вы слышали сегодня что-нибудь необычное? Может кто-нибудь кричал, или какой-нибудь шум? – спросил Каранский. Хотел полюбопытствовать, почему старушка не спит, но решил, чтобы не показаться назойливым, опустить этот вопрос.

Бабушка опять перекрестилась. Темнота на площадке, просачивающийся из квартиры свет, плач ветра, эхом отдающийся в лестничных пролетах и в дрожании подъездных окон, делали этот жест уместным.

– Не слышала, – замотала головой бабушка, – сплю я мало, по ночам читаю. Если бы что и было, то услышала бы непременно – благо, еще не оглохла, – она улыбнулась.

Виталий еще раз внимательно посмотрел в глаза собеседнице, пытаясь понять, что заставляло избегать этого взгляда, попрощался, и хотел было уже уходить, как услышал детский смех, доносящийся из-за спины Раисы Петровны. Обернулся.

– Внуки шалят, – пояснила старушка и тихонько засмеялась, – родители уехали в отпуск, вот и оставили.

Виталик почувствовал себя неловко: безосновательная подозрительность, вступала в противоречие с вежливостью. Отдав предпочтение вежливости, он еще раз извинился и ушел.

Встретивший его вопросительным взглядом Музаев сидел на диване и просматривал телефонную книжечку. Бычок, уже успел снять куртку, отчего резко уменьшился в размере и теперь, закинув нога на ногу, нежился в мягком кресле.

– Соседка ничего не слышала. Живет одна. Сейчас у нее внуки – родители уехали в отпуск оставили их ей, – отрапортовал Виталик. Хотел еще рассказать о впечатлении, котором произвела на него старуха, однако промолчал – посчитал, что будет выглядеть глупо в глазах сослуживцев.

– Плохо, – вздохнул Музаев, и забарабанил по коленке пальцами.

Сколько продлится ожидание, сказать никто не мог. Виталик устроился на диване и закрыл глаза, слушая шум бьющего в окна снега с дождем. Бычков, вопреки всем правилам приличия в гостях, достал из серванта фотоальбом, и принялся с мечтательным выражением лица рассматривать яркие фотографии с вечнозеленых стран, изредка вставляя возгласы восхищения красотой женщины и отпуская реплики о превратностях царящей сейчас погоды. Только Музаев сосредоточенно продолжал листать блокнот, его лицо казалось обеспокоенным. Ночь ли, по-особенному неприятная, с ее натужными завываниями ветра, или необычность ситуации и странность вызова, беспокоили сержанта – он не знал, но казалось ему: что-то было не так. Страницу за страницей, не понимая, зачем это делает, он просматривал телефонную книгу, пробегая глазами столбики из фамилий и цифр, и это бессмысленное занятие – признался он себе – успокаивало.

Внезапно за стеной послышался детский смех.

Бычков встрепенулся и начал водить глазами по комнате, словно пытаясь увидеть сквозь тонкие, звукопроницаемые стены характерные для таких пятиэтажек, веселящихся мальчишек.

Музаев, так и не выпустив из рук справочник, встал, прошелся по комнате и, подойдя к стене, приложил ухо.

Постояв так минуту, медленно произнес:

– Два детских голоса. Поздновато для игр.

Сдвинув рукав рубашки, он посмотрел на часы. Насупил густые брови и поднес руку поближе к глазам. Рассматривал несколько секунд, будто соображал который час, затем сказал:

– Черт, часы сломались. Вообще время не показывают.

– Еще бы! У тебя электронные – ерунда. Надо носить механически – важно, с чувством превосходства произнес Бычков и показал напарнику свои, механические. Посмотрел на циферблат, и его довольная гримаса сразу сменилась выражением растерянности. Он что-то недовольно пробурчал под нос, побил по стеклышку, покрутил ручку завода, и с видом провинившегося ребенка посмотрел на Музаева.

– У меня тоже остановились. Странно. И не заводятся, – сказал он.

Каранский часов не носил.

Чтобы узнать который все-таки час, милиционеры начали осматривать комнату, ища часы. Ни на стене, ни на шкафу, ни на столике – нигде не было часов. Бычков даже, в поисках времени сходил на кухню, просмотрел коридор, заглянул в ванную и в кладовую, но необходимой для любого человека вещи нигде не оказалось.

Музаев стал еще более напряжен, а его товарищ принимал тщетные попытки реанимировать свои драгоценные механические ходики, подаренные ему отделом по случаю дня рождения.

Сержант, так и не расставшийся с телефонным справочником, держа его в руках, начал открывать ящики серванта. Что толкнуло его на такой обыск, ни Бычков, ни Каранский не знали. А толкал его голос интуиции, и хоть мужчина был атеистом и не верил в мистическое, зато шестое чувство всегда слушал, правда не понимал, откуда оно берется и что заставляет в тех или иных ситуациях поступать вопреки здравому смыслу и должностным инструкциям.

– Должны же в доме быть часы, – сказал он, выдвигая очередной ящик.

Проверив весь верхний ярус серванта, присел, чтобы просмотреть нижние двухдверные отделения. Открыл дверцы самого крайнего и замер, блокнот выпал у него из руки.

Сержант сидел неподвижно на корточках и смотрел на содержимое ящика. Напарники подошли ближе, чтобы лучше увидеть находку, которая так обескуражила их товарища.

Это были вполне обычные небольшие, с деревянным корпусом, часы в форме домика. Необычным было то, что шли они – можно сказать, бежали – очень быстро. Стрелки крутились как сумасшедшие, с огромной скоростью. Создавалось впечатление, что ход их раз в десять быстрее, чем должен быть.

– Что это с ними? Неужто так спешат? – спросил Бычков.

Музаев не ответил, лишь недоуменно пожал плечами и взял часы в руки. Перевернул. На задней крышке корпуса была выгравирована золотистыми буквами памятная надпись: «Дорогой Елене в честь новоселья от соседей: Раисы и ее внуков – Антона и Кирилла»

– Странно, – сказал Каранский. – Никакого упоминания о родителях мальчиков, а ведь старушка сказала, что внуки у нее только неделю.

– Что-то здесь не так, – задумчиво выдавил Музаев.

Он поставил часы на место и подобрал телефонную книжку с пола. Посмотрел на открывшуюся при падении страницу и содрогнулся. На обложке, карандашом, крупными буквами было написано: «помогите 16».

– Шестнадцать – это же номер соседской квартиры, – сказал Бычков.

Все трое, словно сговорившись, прислушались. В той самой, шестнадцатой по-прежнему веселились дети.

– А мы сейчас все проверим, – решительно отрезал Музаев.

Он быстро встал, бросил взгляд на лежащий на диване автомат и направился к двери. Его движения стали дерзкие, в каждом шаге отражались сила и уверенность.

– Свяжитесь по телефону с отделом и узнайте все насчет шестнадцатой и ее жильцов, – крикнул он уже из прихожей, и раздраженно добавил: – а я зайду к старушке.

Оставив дверь приоткрытой, что бы хоть немного освещать погруженную во тьму лестничную площадку, Музаев обратился в слух. Судя по звуку мальчики, резвились и играли где-то справа, там, где между двумя квартирами была общая стена.

Он позвонил. Шум и смех сразу смолкли, послышалось шуршание приближающихся шагов.

Раиса Петровна, открывшая дверь ласково улыбнулась, смотря на мужчину снизу вверх.

– Извините за беспокойство, – начал Музаев вежливо, но напористо, – мне необходимо осмотреть вашу квартиру.

Старушка помолчала, внимательно разглядывая квадратное подбородок милиционера, понимающе кивнула, и к изумлению гостя распахнула дверь, пропуская его в квартиру. Приема Музаев не ожидал, и вопреки напористому стремлению во всем разобраться, вошел как-то робко и неуклюже. Хотел разуться, но Раиса Петровна жестами показала, что это необязательно: удобство такого человека куда важнее чистоты собственного дома.

Двухкомнатная квартира оказалась не такая большая, как представлял себе Музаев. Маленькая прихожая, из которой вел проход на кухню, и здесь же находились две двери – одна в зал, другая в спальню. Двери зала были распахнуты, и он увидел двух мальчиков, близнецов, лет по десять, сидящих на старом обшарпанном ковре. В руках у них были детали конструктора. Близнецы смотрели на вошедшего милиционера с интересом, уставившись на его серую форму, будто видели ее впервые.

– Внуки, – пояснила Раиса Петровна.

Сначала мужчина осмотрел кухню и прилегающую к ней кладовку. Что ищет, не знал, но решил проверить все – это не помешает. Пройдя в зал, поздоровался с мальчиками, даже позволил себе улыбнуться. Те промолчали, засмущались и скромно опустили головы.

Комната выглядела убого, видно было бедственное положение: старый покосившийся шкаф, пожелтевшие, местами ободранные обои, несколько стульев, тумбочка для телевизора, который отсутствовал, грязные шторы, по краям оторванные от карниза.

Увидев замешательство на лице милиционера, старушка начала причитать о сложностях жизни пенсионеров, пожурила реформы, происходящие в стране и, легонько взяв мужчину под руку, повела из комнаты.

– А там у вас что? – спросил сержант, показывая на закрытую дверь спальни.

Раиса Петровна, как показалось Музаеву, на мгновение растерялась, тем самым подстегнув его любопытство.

– Вы знаете, там сестра моя, больная, старенькая. Я ее из Подольска привезла, а то родных у нее не осталось. Ведь ухаживать за ней некому, а она ходить не может. – Старушка придвинулась ближе. В глазах блеснули слезы. – Помрет она скоро, жалко то ее мне как. – При этих словах Раиса Петровна перекрестилась, и вытерла платком слезу.

– Вы не возражаете, если я посмотрю, – как можно более учтиво спросил Музаев.

Хозяйка немного поколебалась и открыла дверь, а сама пошла, успокоить внуков.

Милиционер зашел внутрь. В комнате было темно, лишь только свет из прихожей освещал угол кровати стоящей у окна. Острый запах мочи и пота ударил в лицо, сержант поморщился, при этом закрыв нос и стараясь как можно реже дышать. Судя по всему, комнату не проветривали.

Он заметил силуэт ночника стоящего у изголовья кровати, обернулся посмотреть, не следит ли за его действиями хозяйка, – она еще не вернулась – и включил ночник. Тусклый свет разлился по спальне. На кровати лежала старуха, укутанная в одеяло, и беззвучно шевелила губами. Глаза ее, бледные, словно выцветшие, были открыты. Копна седых волос растрепались по грязной подушке, с которой только что убежал большой таракан. Лицо, морщинистое, сухое, выглядело настолько старым, что Музаев подумал что ей, наверное, больше ста лет. Ему было противно смотреть на тело, видеть страшную старость, заглядывать в полные боли и страдания глаза.

Молодой человек поморщился, развернулся, чтобы быстрее уйти, но больная произвела звук похожий на шипение. Старуха открывала беззубый рот как рыба, задыхаясь, словно силилась что-то сказать. Подошел, но хрипящие, свистящие звуки изо рта этой женщины никак не связывались в членораздельную речь. Она медленно достала из-под одеяла костлявую руку, поманила мужчину подойти ближе. Музаеву не очень хотелось это делать, но он, поборов отвращение, наклонился к ней, перед этим проверив, не пришла ли Раиса Петровна. Та возилась с детьми. Из зала был слышен ее голос.

 

Виталик держал трубку все время у уха и ждал, когда наконец-то заговорит его друг, который, разбуженный и недовольный, после недолгих уговоров, согласился все-таки помочь. Вот уже три минуты в трубке раздавалась дробь клавиатуры, выбиваемая одним из лучших компьютерщиков отдела.

– Так есть, нашел, – раздалось на том конце линии.

– Да, я слушаю, – встрепенулся Виталик.

– Нефедова Раиса Петровна, проживает по улице Посадская, дом один, квартира шестнадцать, ранее не привлекалась. Меняла место жительства много раз.

– У нее есть внуки? – нетерпеливо спросил Виталик.

– Какие внуки?

– Мальчики, близнецы.

– Нет. У нее и детей нет.

– То есть, как это нет? – Каранский смутился.

– Точно нет. Ее дети, мальчики, погибли пятьдесят лет назад – были затоптаны толпой, во время какой-то демонстрации. Скончались практически одновременно, по дороге в больницу.

Каранский дрожащей рукой повесил трубку.

 

Старуха сделала последнее, давшееся ей с трудом усилие, и заговорила, обдав мужчину противным запахом изо рта. Тело ее при этом бил озноб.

– Беги, – прошипела она, трясущимися руками схватив ворот милицейской рубашки, и сделала несколько глубоко вдохов, чтобы закончить фразу. Только сейчас Музаев заметил у нее медальон на шее в форме листка клевера – такой же он видел на фотографии жительницы квартиры, где сейчас находились Бычков и Каранский.

– Она похищает время живых, что бы ее мертвые дети могли существовать, – выпалила старуха.

Милиционер оттолкнул от себя дряхлые руки и резко встал, сделав шаг назад. Он думал, что спит. Бред, не может быть, протестовало сознание сержанта, но интуиция привела к итогу, который заставил его сильное тело дрожать. Страх, настоящий животный страх, загнанной жертвы настигал его по мере того, как он смотрел на лицо старухи и находил в ней знакомые черты той красивой тридцатилетней женщины с фотографии. Это была она – та, на чей вызов они приехали, но только постаревшая за какие-то часы на много лет.

Мужчина развернулся, чтобы бежать, но путь преградила Раиса Петровна. Ее лицо на этот раз не озарялась доброй улыбкой – в ее глазах сияла настоящая злоба. В руках старушки мелькнуло что-то блестящее, металлическое и Музаев спустя секунду почувствовал сильный удар по голове. Свет превратился во тьму и, падая на пол, последнее, что почувствовал сержант – это теплая разливающаяся кровь на затылке.

 

Виталик рванул дверь на себя, но та оказалась заперта. Как ни старался он изо всех сил дергать ручку, выход был закрыт. Бычков кричал, и тщетно бил ногами по двери – кто-то запер ее снаружи.

Спустя минуту, оба почувствовали сильную усталость. Бросились к телефону, чтобы вызвать помощь, но так и не смогли – посмотрели друг на друга и каждый увидел состарившееся лицо, с проседью в волосах. Часы, деревянные, в форме домика, теперь шли еще быстрее, стрелки стремительно описывали круги по циферблату, все больше и больше забирая время – время жизни.