Газель, а также газелла, газела (арабск. gazal) – поэтическая форма, представляющая собой небольшое лирическое стихотворение ( чаще любовное или пейзажное) в поэзии народов Востока. Возникла газель в седьмом веке и исполнялась под аккомпанемент струнного инструмента.

 

Газель состоит из ряда бейтов (бейт - двустишие, состоящее из двух стихотворных строк, связанных единой законченной мыслью.), которых обычно не больше 12-ти, с одной только рифмой на все стихотворение.

 

Система рифмовки в газели:

аа ва са dа и т.д. На ряду с рифмой в газели применяется и редиф (редиф - слово или ряд слов, повторяющихся вслед за рифмой и замыкающих строку). Особого совершенства данная форма достигла у поэта 12 века Низами (1141-1203):

 

«В душе всегда готов базар для милой,

Из вздохов я соткал покров для милой.

 

По лалам сахарным, как сахар, таю,

Готов влачить я груз оков для милой.

 

Неверная нарушила обеты,

А у меня уж нету слов для милой...»

 

Также великолено выполнена газель у поэтов Саади (1184-1291) и Хафиза (1300-89).

 

Рассмотрим систему рифмовки на примере «Газели весенней» армянского поэта Сармена (1901 -84), в которой применены и рифма ( «шлет» - «хоровод» - «вод» - «лед» - «поет» - «бьет» - «забот» - «ждет») и редиф («пойдем подружимся с весной»):

 

«Тепло на землю солнце шлет, - пойдем подружимся с весной.

Фиалок пляшет хоровод, - пойдем подружимся с весной.

 

Повсюду звон, и шум, и плеск, бегут ручьи во все края.

Бурлят потоки вешних вод, - пойдем подружимся с весной.

 

Подснежник белые уста с улыбкой нежною открыл,

Пробился к свету он сквозь лед, - пойдем подружимся с весной.

 

 

В лучах купаясь и резвясь, смотря восторженно на мир,

Песнь о любви цветок поет, - пойдем подружимся с весной.

 

Кукушка голос подала, летят с чужбины журавли,

Крылом вожак упрямо бьет, - пойдем подружимся с весной.

 

На нашем тополе гнездо поспешно аист обновил,

Исполнен важных он забот, - пойдем подружимся с весной.

 

А зелень гуще с каждым днем, зеленый океан разлит.

И сердце отдыха не ждет, - пойдем подружимся с весной».

 

Или «Газель о матери» того же автора, с рифмой ( «порой»- «со мной» - «звездой» - «с тоской» - «рукой» - «игрой» - «с тобой» - «пустой») и редифом («я видел мать во сне»):

 

«Как наяву, ночной порой я видел мать во сне.

Она опять была со мной; я видел мать во сне.

 

Поцеловала, обняла; ее глаза в слезах

Светились яркою звездой; я видел мать во сне.

 

«Дитя мое, ты постарел, и голова седа»,-

Она промолвила с тоской; я видел мать во сне.

 

Как будто детство, что прошло, хотела мне вернуть-

Ласкала, гладила рукой; я видел мать во сне.

 

Забытые давным-давно игрушки мне дала,

Чтобы развлекся я игрой; я видел мать во сне.

 

В последний раз поцеловав, сказала вдруг: «Пора!

Должна расстаться я с тобой!» Я видел мать во сне.

 

Ушла, рыдая... В сердце боль. Проснулся – никого.

Один я в комнате пустой... Я видел мать во сне».

 

 

Газель (а также касыды) встречаются у Федерико Гарсиа Лорки в произведении «Диван Тамариты» (сразу же, по горячим следам, хотелось бы объяснить значение слова «диван». Итак, диван (персидск.) – это сборник стихов восточных поэтов, систематизированных по различным стихотворным формам: касиды, газели и рубоят. Название также было заимствовано западными поэтами у восточных. Вспомним «Западно-восточный диван» В.Гёте). Отрывок из «Дивана Тамариты»:

 

I

 

ГАЗЕЛЛА О НЕЖДАННОЙ ЛЮБВИ

 

Не разгадал никто еще, как сладко

дурманит это миртовое лоно.

Не знал никто, что белыми зубами

птенца любви ты мучишь затаенно.

 

Смотрели сны персидские лошадки

на лунном камне век твоих атласных,

когда тебя, соперницу метели,

четыре ночи обвивал я в ласках.

 

Как семена прозрачные, взлетали

над гипсовым жасмином эти веки.

Искал я в сердце мраморные буквы,

чтобы из них сложить тебе - навеки,

 

навеки: сад тоски моей предсмертной,

твой силуэт, навек неразличимый,

и кровь твоя, пригубленная мною,

и губы твои в час моей кончины.

 

II

 

ГАЗЕЛЛА О ПУГАЮЩЕЙ БЛИЗОСТИ

 

Я хочу, чтоб воды не размыли тины.

Я хочу, чтоб ветер не обрел долины.

 

Чтобы слепли ночи и прозреть не смели,

чтоб не знало сердце золотого хмеля,

 

чтобы вол шептался с лебедой вечерней,

чтоб, не видя света, умирали черви,

 

чтобы зубы череп оголил в оскале,

чтоб желтел их отблеск и на белой шали.

 

Я слежу, как бьется ночь полуживая,

раненой гадюкой полдень обвивая.

 

Зелен яд заката, но я выпью зелье.

Я пройду сквозь арки, где года истлели.

 

Только пе слепи ты чистой наготою -

как игла агавы в лозах над водою.

 

Дай тоской забыться на планете дальней -

но не помнить кожи холодок миндальный.

 

III

 

ГАЗЕЛЛА ОБ ОТЧАЯВШЕЙСЯ ЛЮБВИ

 

Не опускается мгла,

чтобы не смог я прийти

и чтобы ты не смогла.

 

Все равно я приду -

и пускай скорпионом впивается зной.

 

Все равно ты придешь, хоть бы

хоть бы губы сжигал тебе дождь соляной.

 

Не подымается мгла,

чтобы не смог я прийти

и чтобы ты не смогла.

 

Я приду,

бросив жабам изглоданный мой огнецвет.

 

Ты придешь

лабиринтами ночи, где выхода нет.

 

Не опускается мгла,

не подымается мгла,

чтобы я без тебя умирал,

чтобы ты без меня умерла.

 

IV

 

ГАЗЕЛЛА О СКРЫТНОЙ ЛЮБВИ

 

В венок я вплел тебе вербену

лишь ради колокола Велы.

 

Гранада, затканная хмелем,

луной отсвечивала белой.

 

Сгубил я сад мой в Картахене

лишь ради колокола Велы.

 

Гранада раненою серной

за флюгерами розовела.

 

И ради колокола Велы

я этой ночью до рассвета

горел в огне твоего тела,

горел, и чье оно - не ведал.

 

V

 

ГАЗЕЛЛА О МЕРТВОМ РЕБЕНКЕ

 

Каждую ночь в моей Гранаде,

каждую ночь умирает ребенок.

Каждую ночь вода садится

поговорить о погребенных.

 

Есть два ветра - мглистый и ясный.

Крылья мертвых - листья бурьяна.

Есть два ветра - фазаны на башнях

и закат - как детская рана.

 

Ни пушинки голубя в небе -

только хмель над каменной нишей.

Ни крупинки неба на камне

над водой, тебя схоронившей.

 

Пала с гор водяная глыба.

Затосковали цветы и кони.

И ты застыл, ледяной архангел,

под синей тенью моей ладони.

 

(Но поет, возле сердца летая,

 

ГАЗЕЛЛА О ГОРЬКОМ КОРНЕ

 

На свете есть горький корень

и тысячи окон зорких.

 

Нельзя и рукой ребенка

разбить водяные створки.

 

Куда же, куда идешь ты?

Есть небо пчелиных оргий -

прозрачная битва роя -

и горький тот корень.

 

Горький.

 

С изнанки лица в подошвы

стекает осадок боли,

и поет обрубок ночи

со свежей слезой на сколе.

 

Любовь моя, враг мой смертный,

грызи же свой горький корень.

 

VII

 

ГАЗЕЛЛА О ВОСПОМИНАНИИ

 

Останься хоть тенью милой,

но память любви помилуй -

 

черешневый трепет нежный

в январской ночи кромешной.

 

Со смертью во сне бредовом

живу под одним я кровом.

 

И слезы вьюнком медвяным

на гипсовом сердце вянут.

 

Глаза мои бродят сами,

глаза мои стали псами.

 

Всю ночь они бродят садом

меж ягод, налитых ядом.

 

Дохнет ли ветрами стужа -

тюльпаном качнется ужас,

 

а сумерки зимней рани

темнее больной герани.

 

И мертвые ждут рассвета

за дверью ночного бреда.

 

И дым пеленает белый

долину немого тела.

 

Под аркою нашей встречи

горят поминально свечи.

 

Развейся же тенью милой,

но память о ней помилуй.

 

VIII

 

ГАЗЕЛЛА О ТЕМНОЙ СМЕРТИ

 

Хочу уснуть я сном осенних яблок

и ускользнуть от сутолоки кладбищ.

Хочу уснуть я сном того ребенка,

что все мечтал забросить сердце в море.

 

Не говори, что кровь жива и в мертвых,

что просят пить истлевшие их губы.

Не повторяй, как больно быть травою,

какой змеиный рот у новолунья.

 

Пускай усну нежданно,

усну на миг, на время, на столетья,

но чтобы знали все, что я не умер,

что золотые ясли - эти губы,

что я товарищ западного ветра,

что я большая тень моей слезинки.

 

Вы на заре лицо мое закройте,

чтоб муравьи мне глаз не застилали.

Сырой водой смочите мне подошвы,

чтоб соскользнуло жало скорпиона.

 

Ибо хочу уснуть я - но сном осенних яблок -

и научиться плачу, который землю смоет.

Ибо хочу остаться я в том ребенке смутном,

который вырвать сердце хотел в открытом море.

 

IX

 

ГАЗЕЛЛА О ЧУДЕСНОЙ ЛЮБВИ

 

Огонь и гипс

безжалостной пустыни,

была ты в сердце влагой на жасмине.

 

Огонь и блеск

безжалостного неба,

была ты в сердце шелестами снега.

 

Пустырь и небо

руки мне сковали.

 

Пустыни неба

раны бичевали.

 

X

 

ГАЗЕЛЛА О БЕГСТВЕ

 

Я не раз затеривался в море,

с памятью, осыпанной цветами,

с горлом, полным нежности и боли.

Я не раз затеривался в море,

как в сердцах детей я затерялся.

 

Нет ночей, чтоб отзвук поцелуя

не будил безгубые улыбки.

Нет людей, чтоб возле колыбели

конских черепов не вспоминали.

 

Ведь одно отыскивают розы -

лобной кости лунные рельефы.

И одно умеют наши руки -

подражать корням захороненным.

 

Как в сердцах детей я затерялся,

я не раз затеривался в море.

Мореход слепой, ищу я смерти,

полной сокрушительного света.

 

XII

 

ГАЗЕЛЛА ОБ УТРЕННЕМ РЫНКЕ

 

Я под аркой Эльвиры

буду ждать на пути,

чтоб узнать твое имя

и, заплакав, уйти.

 

Что за луны льдом озерным

на лице твоем застыли?

Как в заснеженной пустыне

твой костер собрать по зернам?

Твой хрусталь колючим терном

кто задумал оплести?..

 

Я под аркой Эльвиры

буду ждать на пути,

чтобы взгляд твой пригубить

и, заплакав, уйти.

 

Ранит голос твой весенний

среди рыночного крика!

Сумасшедшая гвоздика,

затерявшаяся в сене!

Как близка ты в отдаленье,

а вблизи - не подойти...

 

Я под аркой Эльвиры

буду ждать на пути,

чтобы бедер коснуться

и, заплакав, уйти.

 

К сожалению, я не знакома с оригиналом Лорки, только с переводом А. Гелескулы. Поражает красота образов, об исполнении судить не буду, но форма, кажется, потеряна в процессе перевода.

 

 

В русской и западноевропейской литературе форма газель не получила распространения.