Садятся в длинный поезд пассажиры - У каждого свой груз и свой маршрут. Все где-то были, что-то пережили И что-нибудь еще переживут. Но есть закон случайного общенья И вот попутчик, глядя в потолок - Душа давно искала облегченья - Несвязный начинает монолог: - Ну что мне в ней: задира, балаболка И тридцать лет прошло - потерян след... А память вдруг уколет больно-больно. Как будто вправду бед сильнее нет. Нет, это не в цветной кинокартине, А только в доброй памяти моей: Мой город в серебристом серпантине Сентябрьских стремительных дождей. И это я не страшным сном напуган- Однажды так и было наяву: Та девочка сейчас свернет за угол - Все тридцать лет зову ее, зову. Hе верю в неземные голоса, Но если есть на свете чудеса, Пусть в снах ее, хотя бы в снах ее Звучит признание мое. Уснул попутчик, сердце успокоив, А я его безвинного, браню: Не ведает, что он подсек под корень Всю выдержку хваленую мою. В оконной раме - ты, - как на иконе, Тянусь к тебе, - а ты вдали, вдали... И между нами - не стекло в вагоне, А тридцать лет границей пролегли. Темнеет за окном степная нива. Шепчу, молюсь языческим богам: " О сбереги меня, богиня Ника И больше не заманивай в капкан!" Воспоминанье - по башке поленом... Болит душа - и кругом голова... Мне вспомнились, звучавшие рефреном, Попутчика последние слова. Рефрен его я наизусть запомню И повторю, как заговор, сто раз. И может в эту иль иную полночь Ты вдруг услышишь, будто сквозь мираж: "Не верю в неземные голоса, Но если есть на свете чудеса, Пусть в снах ее, хотя бы в снах ее Звучит признание мое." * * * Я в залоожидальной толчее С заботою, что гнет меня в дугу, С тревогою в душе и на челе... О чем? Я рассказать вам не могу. Я эту боль давно с собой ношу, Как черную гангренозную руку... Но, может быть, сегодня я решусь И дам свое согласие хирургу... * * * В окне морозном - круг, прогретый Дызанием твоим. Что говорить? Все поздно, позддно - Стоим, молчим. Стоим, молчим - и наши лица Стирает мгла. Стекло... Ведь это же граница Уже легла! Стоим, молчим... И знаем только, Что это - навсегда. И уж нельзя добиться толком, За кем же правота. И серца сбой, и дрогнул поезд... Прощанья знак. И незнакомый резкий проблеск В твоих глазах. Все глуше на перроне сонном Раскат колес. И остается нерешенным Больной вопрос. Клубится снег туманом белым, Кружится белый снег. Столбы фонарные, как стрелы, Бросают тени вслед... * * * В Бруклинском небе Полярная светит звезда, А вот видна ли она в этот час над Разъездом? Мне бы однажды хотя б на денек, хоть проездом, Хоть контрабандой тихонько пробраться туда. Вот бы прорезать тоннель через толщу Земли, Вход чтобы здесь, ну, а выход чтоб был - на Титова, Сел в свой F-train, полчаса подремал - и готово - Мы бы тогда каждый вечер встречаться могли. Правда, наверно, я быстро б тебе надоел - Грех возвращенья мы б сразу с тобой замолили, Мы бы обратно тогда наш тоннель завалили, Чтобы отныне я там появляться не смел. Все - миражи, наваждения, самообман, Нам не дано возвратиться в отраду и негу, Пусть я скучаю еще по морозу и снегу, Только от корки до корки прочитан роман. Сентиментальность, выходит, всего лишь - порок? Память о счастье, тоска о потере - химеры? Нет ни любви, ни надежды, ни чести, ни веры? Прошлого прах отряхни, преступивши порог? Что же тогда остается в душе? Пустота. Чем же заполнить ее? Лишь упиться, разъесться? Но для чего-то копают тоннель у Разъезда, И для чего-то над Бруклином светит звезда... * * * Черемуха цветет к весенним холодам, К сибирским поздним заморозкам строгим. Все, что смогу - продам, а нет - и так отдам, Чтоб возвратиться к дорогим истокам. Однажды я вернусь в страну моих надежд Нежданным, позабытым и недужным Где будет все иным, неузнанным, но те ж Любовь, и вдохновение, и дружба. Мне видится рассвет в березовом лесу И я, сошедший с ранней электрички, В дырявом рыжем рюкзаке несу В деревню колбасу, лимоны, спички... Была простая жизнь и не хотел иной - Гол как сокол, да волен точно птица. Я все готов отдать за то, чтобы весной Иль хоть зимой в то счастье возвратиться. Я все начну с нуля, стократ все повторю, Я буду терпелив и милосерден - Лишь только б видеть вновь над той рекой зарю, Предощутить любовь любым предсердьем. Еще я не совсем потерян для труда Глаза на месте, руки шевелятся... Но дни идут, бегут недели, а года Летят, летят и вспять не возвратятся... * * * Тяжелая ветка каштана качается… О чем приуныл, Билли-бой? А это грусть первой любви не кончается, А значит – жива и любовь. Не знаю, какими назначено нормами – По сколько любви и кому. У всех моих песен тональность минорная Любивший поймет, почему. Качается ветка каштана и капают На листья густые желтки… -- Прощай навсегда! -- Мне родная река поет… О, ночь, отчего так жестки Подушки на полке вагонной, в гостинице, И к радости нету дорог? А скоро и горькая старость настигнется, Два шага еще – и порог… Грусть первой любви – доминантою памяти, В той грусти нет яда и зла… Круги по воде – юность бросила камешки – Расходятся… Эх, понесла Судьбина по кочкам – и чересполосицей… Конечно, я сам виноват… Слеза покаянья непрошенно просится… Ах, если бы в юность назад! Ах, если бы, если бы, если бы, если бы… Прости меня, юность-любовь… Высокий мальчишка сбегает по лесенке… Не надо грустить, Билли-бой… * * * Рождественская ярмарка в Манхеттене… Холл Вандербилта, главный их вокзал… Ажиотаж – спешит народ с пакетами И страстью потребительской в глазах. А цены – как на мой карман – кусаются: За кружку четвертак забавы для… Торопятся бродвейские красавицы Бойфрендов раскурочить до нуля. А как иначе поступить с бойфрендами Уж коль ассортимент здесь о-ляля? И шляпки с офигительными брендами, А сумки? Нет, бойфрендов – до нуля! Вот красной шерсти теплые наушницы – За двести баксов – умереть не встать! У нас такие свяжут пэтэушницы – И можете бесплатно надевать. А впрочем, это я с позиций нищего. А у кого не вакуум в мошне, Понятно, может осчастливить ближнего Иль ближнюю покупками – вполне. А я-то здесь не груши околачивал – Изображал охранника, ну, смех! Свою щепотку «гринов» вымолачивал, Чтоб книжечку, свой искупая грех, Издать на эти маленькие «грины» И подарить оставшимся друзьям… На ярмарке – богатые витрины Цвета и формы лупят по мозгам. Как славно, есть богатые в Нью Йорке, Чудесно, что их ярмарка влечет… Не надо мне ни устриц ни икорки – Пусть книжечку поставит мне в зачет, Тот, Кто Имел Весомые Резоны Волшебным даром наградить меня, Он ведает, как я творил бессонно, Дар веший выше золота ценя. На ярмарке – балдеж, столпотворенье. Здесь каждому найдется по уму: Кому-то блестки, мне – стихотворенье… Не задаюсь вопросом: почему… Иммигрант (В подражание Евгению Евтушенко) F train ползет среди ночной Вселенной Вдоль синагог, борделей и аптек. Час после смены в нем, два * перед сменой, Треть жизни в нем наш бывший человек. Ты продал все: и дачу, и "волжанку", Чем дорожил, что собирал весь век... И мне тебя и жалко и не жалко Наш бывший, наш совковый человек. Бежал сюда вдогонку за прогрессом, Но невозможен от себя побег. Экс-инженер, писатель и профессор И в общем-то уже экс-человек. Судьбу, увы, * не перефиглимиглишь - Не зря слезинки покатились с век... * Куда ж теперь? -- ответь-ка мне in English, Наш иммигрантский бывший человек! F train ползет, а жизнь летит ракетой И где-то хорошо, но нас там нет. И все вопросы * ребрами, и где-то Уже готов на все один ответ... В вагоне... Горизонт на закате ал, У березок дрожат листы. По ступенькам смоленых шпал Поезд прыгает, а мосты Вопрошая: "Красиво - нет?" Отвлекая от пустяков, Предлагают мне силуэт На обложку моих стихов, Я сперва посидел в купе, Перебросился парой фраз, Даже чуточку покорпел Над строкой, вспоминая Вас... Неизведанный кармы перст Друг на друга нам указал... Взор духовный на Вас отверст: Ну-ка, что там у Вас в глазах? Было время я не ценил Мною встреченных на пути. Не искал их и не звонил... Откровение было: "Чти Всех и каждого, с кем сведет На случайных разъездах рок..." Каждый встреченный мне дает Незабвенный завет-урок. Что от Вас перейдет ко мне Тайным знанием древних Вед, Что рассыпаны по стране, По сердцам, в коих вещий свет? Полиритмы дороги бьют Метрономаами по вискам... Заревые закаты льют Нежность травам и лепесткам... |