Дядюшка Гро был сумасшедшим. Он сошел с ума давно, еще во время Четвертой Большой войны с Нижним полушарием.

В первые дни войны он не стал записываться в добровольцы, а остался сидеть дома, перелистывая по своему обыкновению жухлые страницы своих идиотских книг. Именно из-за них он и свихнулся. После многие говорили, будто бы сразу знали, что он -- псих. На самом деле, я думаю, что его никто просто не замечал все эти годы. Это они так говорили, чтобы показать, какие они все бдительные и проницательные.

Его сумасшествие стало всем заметно, когда призывные бригады начали ходить по домам и забирать на войну мужчин, которые не записались в добровольцы. Так называемых трусов. Не то чтобы кто-то сильно осуждал их за трусость. Понятное дело, не каждый может так вот сразу пойти и воевать. Да и мало ли, может быть, человек собирался пойти в добровольцы, да не успел. Ну завозился по своим домашним делам, в конце концов!

И трусы смирненько прощались с родными и садились в камуфлированные машины призывных бригад. Эти машины отвозили их прямо на войну.

И вот тут-то дядюшка Гро и показал все свое сумасшествие. Он не стал садиться в камуфлированную машину, хуже того, он даже на порог не пустил солдат призывной бригады и через окно заявил им, что на войну он не поедет, и пусть с ним делают что хотят, но в эти игрушки он не играет и убивать никого не станет. Солдаты от такого поворота настолько обалдели, что постояли возле дома дядюшки Гро, постояли, сели в свою машину, да и уехали.

Но на следующий день к его дому подъехала белая машина медицинской полиции и увезла дядюшку Гро в сумасшедший дом.

Еще бы! В призывной бригаде там кто -- фельдфебель и пара солдат. Их дело -- подъехать, вызвать и отвезти. И если что, сообщить, куда надо. И очень им охота связываться со всякими психбольными. А в бригаде медицинской полиции -- там офицер и четверо-пятеро санитаров. Офицер приказал -- санитары исполнили. И никуда не денешься.

И правильно. А то один отказался идти на войну, за ним -- другой, а там, глядишь, и воевать некому.

И это после того как Нижнее полушарие посмело объявить себя Верхним! Оно посмело объявить, что его цивилизация первична, а наша -- только отголосок от нее! А история что гласит? А история гласит, что, когда должна была погаснуть звезда Солнце, возле которой находилась планета Земля -- эта, своего рода колыбель человечества, лучшие, умнейшие из людей построили огромные космические корабли и эвакуировались на планету Зум. Здесь они создали новую великую цивилизацию и положили начало новой, великой эре человечества.

Но худшие и глупейшие из людей, не сумев построить космические корабли самостоятельно, украли у наших предков чертежи кораблей и кое-какие запчасти к ним. И они тоже прилетели на планету Зум, потому что в ближайшем к Солнцу пространстве нет никаких других планет, на которых люди могли бы жить. Их корабли были куда хуже наших, и дальше звезды Веги, возле которой находится наша планета Зум, они долететь не смогли. А наши смогли бы, но какая разница, ведь мы же первыми прилетели!

И тут они, эти худшие из людей, эти рудименты человечества, вместо того, чтобы либо вымереть в новых условиях, либо развиваться согласно эволюции, чтобы достичь нашего уровня, стали красть у нас достижения науки и техники. Все было бы ничего, если бы они перевоспитались и вели себя хорошо. Им бы может быть даже и помогли бы. Но они совершили самое страшное: они украли у наших чертежи оружия и кое-какие запчасти к нему. Тогда они тут же объявили себя лучшими из людей, а свое полушарие -- Верхним. Этой лжи и этого коварства терпеть было нельзя. Так началась Первая Большая война с Нижним полушарием.

За всю двухсотлетнюю историю нашей цивилизации на планете Зум этих войн было четыре. Конечно, уровень нашей техники и вооружения всегда был выше, чем у нижних, но они обладали страшным вероломством, коварством, подлостью, лживостью и другими гадкими качествами и никак не давали себя победить.

И вот, после Четвертой Большой войны, которая длилась почти десять лет, дядюшку Гро выпустили из сумасшедшего дома. В сумасшедшем доме он вел себя прилично. Слушался врачей и санитаров, работал, лечился. Вот его и выпустили, как не представляющего опасности для людей и государства. Тем более, что к этому моменту он был настолько стар, что никак не смог бы работать шпионом нижних.

Он вернулся в наш городок и снова поселился в своем домишке на окраине, за бывшим стекольным заводом. Давно уже все покинули эту слободку, дома стояли полуразрушенными. Никто не ходил по занесенным песком улицам, и дядюшка Гро с трудом нашел свой обветшавший за долгие годы отсутствия хозяина очаг.

И вот тогда-то он и свихнулся окончательно. Он подлатал, на сколько это было возможно, свой полуразвалившийся дом. Он занавесил окна двенадцатью слоями мешковины и обклеил стены сорока слоями старых газет. Никто, ни один человек не мог больше ни видеть самым крайним краешком глаза, ни слышать самым крайним краешком уха, что делает дядюшка Гро в недрах своего маленького домишки с осыпавшейся штукатуркой и провалившейся крышей. Он забил все щели паклей, ватой и глиной, и в его убежище не могли попасть даже крысы, мыши и насекомые. Никто не мог выбить окно и проникнуть к нему -- он заколотил окна досками. Никто не мог высадить дверь -- он прикрутил к ней семь стальных полос. Но все равно все знали, чем занимается дядюшка Гро, отгородившись от всего света слоями досок, газет, мешковины и стальных полос. Дядюшка Гро читал книги.

Я родился за четыре месяца до конца Четвертой войны и историю дядюшки Гро знал с детства. Мне, а заодно и всем моим однокашникам строго-настрого, под страхом отчаянной порки было запрещено: общаться с дядюшкой Гро; кроме того, делать всяческие попытки вступить с ним в контакт; более того, реагировать на его попытки вызвать нас к общению; и вообще, близко подходить к его жилищу. Да и, если честно, даже на заброшенный стекольный завод нам ходить запрещалось.

Но... сами понимаете!

 

--Гро,а Гро! Сделай нам игрушку!

Старый Гро доставал из кармана удивительно большой, вызывающий зависть складной нож, вынимал из кучи принесенного нами хлама нужные элементы и принимался строгать, сверлить, вертеть, гнуть...

И через полчаса мы шли за его древнюю хижину к пустыне. Гро ставил на плотный тяжелый песок странное сооружение на трех пенопластовых колесах, с неизвестно из чего сделанной рамой и начинал прилаживать к мачте полиэтиленовый парус, слюня палец и тыча им в небо. Поймав порыв ветра, Гро отпускал повозку, и она устремлялась вдаль, по песку, от города, к сердцу пустыни. Мы бежали за ней во весь дух, пока не становилось страшно, и возвращались запыхавшиеся, мокрые и восторженные. Гро делал нам воздушных змеев -- странные летательные аппараты, висевшие в одной точке на длинной лесочной привязи, и ветряные мельницы, которые с помощью сложной системы шкивов, ремешков и ковшиков пересыпали песок из одной кучки в другую. Нас поражало умение Гро заставлять обычный ветер делать работу. Как же так?! Ни тебе ни реактора ядерного, ни тебе даже аккумулятора какого-нибудь захудалого, а оно, гляди-ка, и едет, и летит, и землю роет!

Правда, вскоре из шумной ватаги мальчишек, навещавших дядюшку Гро, остались только трое: Чик, Кри и я. Остальные, поддавшись внушению родителей и учителей, не крались больше после уроков к заброшенному стекольному заводу, не прикладывали ухо к заколоченным окнам осыпавшейся хижины, не запускали по протянутой в небо леске кукольных парашютистов, не бегали искать их среди развалин остывших печей.

Они смотрели на нас косо и с завистью. Они говорили какие-то фразы о сумасшествии и предательстве, нахватанные у старших. Они объясняли друг другу, не нам, но так, чтобы мы могли слышать, почему общение с Гро вредно и опасно, и им было стыдно за себя, а нам за них. Дело в том, что Гро существовал, собственно, благодаря нам, мальчишкам. Мы таскали ему из дому обноски, кое-какую еду и, конечно же, никотиновую стружку. На обноски он смущался, еду принимал спокойно, с вежливой благодарностью, а стружке радовался как ребенок.

Он набивал свою трубку из странного слоистого пластика, садился на крыльцо, окруженный тесным кольцом ребят, и начинались бесконечные истории о странной, далекой погибшей Земле. Об отважных мореплавателях, прокладывавших пути от континента к континенту по неправдоподобным, невообразимым, непредставимым страшным океанам, о первых покорителях космоса, об опасностях, встававших на пути первых, кто рискнул высадиться на Луне и Марсе, долететь до Сатурна и Урана. Как просто это было бы сделать теперь, как жутко и захватывающе это было тогда! Как интересно рассказывал старый Гро...

С предательством мальчишек рацион Гро сильно пострадал. Наша неразлучная троица, все мы: и я, и Кри, и Чик-- были из семей бедных, где одежда вынашивалась до состояния вентиляционной решетки, так что старику приходилось что-то выкраивать из накопленного у него тряпья. Гро похудел, осунулся, еще куда-то постарел. Но не из-за еды. Еду он принимал по-прежнему, со спокойной благодарностью, только больше вежливости было в его улыбке и больше бережности в руках, когда он нес ее к себе в хижину. Увы, увы! Никотиновую стружку мог доставать только Чик -- мои родители и родители Кри не курили. И реже набивалась трубка с кривым и непонятно из чего сделанным мундштуком, реже стали звучать истории о первооткрывателях и первопроходцах, нервно и небрежно делались змеи и мельницы.

И однажды летом, когда пустыня, окружавшая город, вошла в него, взяла приступом, легла на тротуары и мостовые улиц, загнала жителей в оазисы домов, я отправился к дядюшке Гро один.

--Скучно с ним стало,-- сказал Кри,-- и не поговоришь, и игрушки его дурацкие надоели.

--На, передай ему,-- сказал Чик и дал мне пакет с никотиновой стружкой.

--Жара-а!--Протянул Кри и покраснел,-- пойду я домой, в тень.

--Мать распсихуется,-- вздохнул Чик и сморщился.

И я поплелся к пустым коробкам цехов один. Задыхаясь от жары и пыльного ветра, я перелез через груды битого стекла и шихты и забрался в плавильный цех, где на загрузочном участке зияли четыре хайла остановленной печи. Там я немного передохнул: монолит застывшего стекла все еще хранил осколок зимы, из страшных черных проемов дышало прохладой.

Дядюшка Гро сидел на крыльце своей хижины, в узкой полоске тени и, щурясь, смотрел на пролом в заборе, из которого я вылез.

--Я думал, и ты не придешь,-- сдавленно прохрипел Гро и заплакал,-- я думал, все бросили старого Гро. Спасибо, мальчик...

Гро пожал мне руку, а потом дернулся весь, и еще раз и обнял меня. Тут он совсем разревелся. Я тоже плакал, ужасно смущался и тыкал старику в руки Чиков пакет. Наконец Гро заметил его и совсем раскис. Он нырнул в свою хижину и вынес мне флягу с водой.

--Попей, малыш, попей и успокойся, разволновал тебя глупый старик.

--Ой нет, нет, что вы, я дома пил и еще попью, когда вернусь, а у вас наверное мало...

--Пей, пей, славный мальчуган, шел ведь ко мне по жаре, не бросил, пей. Я, видишь, какой сухой стал, мне вода и ненужна уже.

Я отхлебнул из фляги, мы вытерли глаза, и дядюшка Гро набил свою волшебную трубку.

Он сладко затянулся вонючим дымом и глаза его снова засветились тем мягким озорным огоньком, на который когда-то слетались стайки любопытных мальчишек.

Я знал, что нужно только немножко подождать, дождаться этого огонька, а потом что-нибудь спросить, как-бы невзначай, и польется завораживающий и увлекательный рассказ, и будет биться и замирать мальчишеское сердце.

И я уже почти поддался соблазну послушать давно обещанную историю о покорении северного полюса Земли, как что-то рывком остановило меня. Какой-то страх. Страх, что умрет Гро, и не узнаю я самого главного, того что, я знал, Гро никогда не рассказал бы всем, а теперь мне одному, я был уверен, расскажет. И я спросил, правда, не совсем по существу:

--Дядюшка Гро, а почему вы не пошли на войну?

--А зачем?

--Ну как же, а Нижнее полушарие, они же...

--Сказали, что они -- верхние?

--Да, и мы все-таки...

--Первыми прилетели?

--Да, а они...

--Знаю, знаю. А вы учили в школе, что во Вселенной нет ни верха ни низа? Что можно на наш шарик и так и этак смотреть, и ничего от этого не изменится?

--Ну конечно, это условно, это в школе, на карте...

--А у них в школах висят точно такие же карты, только кверху ногами.

--Но мы же, все-таки, лучшие из людей...

--А у них в школах учат, что они -- лучшие из людей.

--А откуда вы знаете, вы что, там были?

--Нет, я там не был, но догадаться не трудно.

--Так что, они -- лучшие?!

Гро покачал головой.

--Как же вам это вдолбили, бедные, славные мои мальчишки! Кто-то обязательно должен быть лучше, а кто-то хуже! Да никто! Никто не лучше! И хорошо было бы, если бы никто не был хуже...

--А кто первым напал?

--Милый мой, хороший малыш! Если бы это теперь имело хоть какое-нибудь значение, кто первым, кто вторым напал! Сейчас важнее, кто первым остановится!

--Дядюшка Гро, а скажите, вы это все в книгах прочитали?

--Ну не совсем...-- Гро замялся,-- а впрочем, да, конечно, это все я узнал из книг.

--А можно такой вопрос,-- я осторожно подбирался к главному, что меня мучило,-- а зачем вам эти книги, всю информацию ведь можно в любом компьютере получить? Или вы не признаете компьютеры? Я -- ничего, я так спрашиваю, сейчас тоже, например, многие не признают фотонную транспортировку и предпочитают в ракетах летать...

--Компьютеры? Нет! Почему же не признаю? Очень даже признаю. И эту, фотонную транспортировку тоже признаю. Это надо же, таки додумались! Да, поотстал я от жизни, поотстал... Вот ты говоришь, любую можно в компьютере информацию получить?

--Ну да, а если через сеть, то...

--Понятно, понятно. Любую-то любую, да только, видишь ли ту, что успели записать когда Землю покидали. Ну конечно, и ту, которую уже здесь наворотили.

--Ну правильно! Когда улетали с Земли, то взяли с собой только самое нужное. Только самое главное...

--Это какое же -- самое главное?

--Ха! Ну это... ну как ракеты строить, как полезные ископаемые добывать, как оружие делать...

--Хватит. Ясно,-- Гро помрачнел.-- Значит, все-таки я один. Больше никто. Ясно!-- сказал он громче.-- Ракеты -- это хорошо, полезные ископаемые тоже, оружие -- напрасно. Лучше бы оружие забыли, черт бы его побрал!

--А что забыли?

--Музыку.

--Что?

--Музыку.

--А это что такое?

--Вот видишь, ты даже не знаешь...

--Так что же это такое?

--Вот что, сынок...-- Гро задумался, задышал тяжело и стал говорить отрывисто,-- очень тебя прошу... Если ты пришел, значит, не все забыли сумасшедшего старика... Значит, есть еще что-то в людях... Хотя бы даже только в тебе... Вот что, малыш... Это последняя просьба дядюшки Гро... Я не знаю, сможешь ли ты, но это очень, очень нужно... Вот что, если бы ты смог, завтра принеси мне вот столько, вот столечко,-- он поднял фляжку и показал пальцем чуть ото дна,-- спирту.

Гро выдохнул. Я удивился тому напряжению, с каким Гро просил о такой мелочи как спирт. Конечно, детям его не давали, но у всех его было полно, и раздобыть пол-фляги, а то и полную не составляло особого труда. Я радостно пообещал старику, что принесу ему завтра же, и даже больше, чем "вот столечко". Старик просиял.

--Раз уж оказалось, что живы еще на свете такие как ты, то успею. Успею!

--Дядюшка Гро,-- я не мог остановиться на пороге тайны и не войти внутрь, а я чувствовал, что стою на ее пороге,-- дядюшка Гро, так что же такое музыка?

Старик притянул меня за рукав и заговорил сбивчиво и шепотом. В эту минуту я подумал, что он и впрямь сумасшедший. Он нес что-то совершенно непонятное, действительно похожее на бред воспаленного ума.

--Все, все, все оставили, все на Земле-матушке осталось, и записи все, пленки, диски всех сортов... инструменты... инструмента ни одного не захватили, ни одного! Только

он, предок мой -- эти книги. Контрабандой, вместо барахла! И ни в одном компьютере этого нет! А там -- на каждой странице -- провел смычком, и люди плачут, провел еще -- и смеются. А этот, как его, Орфей, как на лире заиграет, так тебе и птицы поют и цветы распускаются. Птицы, цветы! Где ты здесь такое видел! Что ты здесь, на Зуме видел, кроме крыс и скорпионов!

--Нет, почему,-- я попытался перебить,-- у нас картинки есть в компьютере про Землю, там цветы...

--В компьютере! Картинки!-- Гро презрительно усмехнулся.-- Да что говорить, когда музыка играет, даже оружие молчит! А какая она -- музыка? Какая? Звук? Ну, звук! А какой звук? И ни единой пленочки-ленточки, ни осколочка пластиночки. Только ноты, ноты, ноты, черт бы их побрал! Крючки, крючки да полоски... Вот ты знаешь, какие бывают звуки?

--Ну, голос, когда говорят... Ну, упадет там что-нибудь или ракету запустят... А еще если бомба рванет...

--То-то! Бомба рванет! А музыку-то и забыл! И все забыли! Так вот. Десять лет я разбирался с этими проклятыми нотами. И что ты думаешь? Разобрался! Двадцать лет я делал Ее! Двадцать лет! Я не хотел играть МУЗЫКУ на бутылках или железках. Нет! Только на Ней! Пять лет я учился на Ней играть! О, это было, пожалуй, труднее всего! Да, черт возьми, я знаю, что я паршиво играю! Я знаю, что можно лучше, можно такое!..

Гро задохнулся и закрыл глаза рукой. Он напрягся весь и молчал. Одной рукой он сжимал себе виски, а другой держал меня за рукав. Он молчал и молчал, и я не знал что делать. То ли просто уйти и оставить его, то ли позвать старших. Но тогда и мне влетит, и Гро в психушку заберут. Я хотел уже освободить рукав, но старик почувствовал, снял ладонь с глаз, сам отпустилменя и вздохнул тяжело.

--Прости, малыш,-- Сказал Гро.-- я тебе тут наговорил всякого, ты уж решил, наверное, спятил старик...

--Нет, ну что вы...

--Не говори, я знаю. Я тебя понимаю. И ты меня поймешь. Не сейчас. Да, не сейчас. Но скоро! Да, скоро. Потерпи чуть-чуть. И хотелось мне повременить, рано, понимаешь, рано еще... Не так оно все мыслилось, да некуда деться. Некуда тянуть. Нет у меня времени. А ты поймешь, мой мальчик, поймешь, ты то поймешь. Только не бросай старика, зайди завтра, хотя бы только завтра, об этом я тебя очень прошу.

--Хорошо...

--На воды.

--Да нет, спасибо, я дома попью.

--Попей, сынок, пока дотащишься...

Всю ночь я не спал. Тайна дядюшки Гро приоткрылась передо мной, я шагнул в темноту и заблудился. А может быть, и тайны нет никакой, а просто старик и в самом деле свихнулся? Нет, конечно, это ясно, что он ненормальный. Это и так ясно. Ненормальный то он ненормальный, а тайна какая-то у него была. А копнули мы поглубже -- и нет никакой тайны. Просто съехал старик, мелет всякую чушь. Музыка! Какая-такая к черту музыка! Звук, ноты... Навязчивая идея какая-то. Вон, у Чика, когда отец спиртом опился, тоже орал, что его нижние схватили и в плен волокут. Еще молотком кидался. А что, если Гро буянить начнет?-- испугался я.-- А я один? Еще двинет чем-нибудь по башке! Ну его к черту, не пойду я к нему. Пусть себе как знает. Делать мне нечего, с психами связываться... Ну да, я не пойду, и никто не пойдет, а он возьмет и помрет там у себя. И тайну его никто не узнает. Так ведь нет никакой тайны! Так ведь помрет же, жалко...

И я пошел. И принес ему спирт, как обещал, и поесть, и даже стружки никотиновой раздобыл немножко.

Но старик был неразговорчив, едва поблагодарив, отнес рассеянно к себе спирт и еду, запыхтел трубкой и задумался. На все мои вопросы только кивал и просил подождать еще немного.

Я обиделся и не пошел к нему на другой день. А потом снова всю ночь не спал. А вдруг он помрет там у себя в хижине совсем один. В полном одиночестве. И будет думать перед смертью, что вот, все его забыли, все бросили, даже я. А у него ведь нет никого. И никакой он не буйный, просто сумасшедший. Ну так и что, что сумасшедший? Если сумасшедший, то не человек что ли? Если у человека, например, воспаление легких, или что-нибудь в том роде, то что? Все его жалеют, ухаживают за ним, торчат возле него. А если у человека с мозгами болезнь случилась, то давайте его вообще прогоним! Ха, конечно, он же -- псих! Пусть себе подыхает!

И так мне стало жалко старого Гро, что я заплакал тихонько от стыда и страха.

Утром я встал измученный, невыспавшийся и решил сразу идти к дядюшке Гро. Я почему-то страшно боялся, что он без меня умрет. Но дядюшка Гро сам пришел в город этим утром.

 

Он стоял посреди улицы и глаза его блестели. Солнце жгло ему лицо и бронзовое тело сквозь дыры в одежде. Но он не замечал его. Его глаза блестели. Люди смотрели на него из окон, толпились у подъездов под навесами. Люди косились и перешептывались. Тыкали пальцами. Надо ли говорить, что слова "медицинская полиция" и "сумасшедший дом" висели в шепелявомвоздухе.

Я попал в ужаснейшее положение. Я не мог при всех подойти к дядюшке Гро. Мало ведь того, что дома изругают, так еще и из школы исключат и у родителей неприятности будут. И не подойти к старому Гро нельзя. Вот он стоит один, улыбается и глаза его блестят, а их - много, они ухмыляются, тычут пальцами и шепчут зло. А он улыбается и еще никому не сделал зла. Даже нижних убивать не пошел, ведь они же тоже люди... И я сделал шаг к дядюшке Гро. Но он увидел меня и мотнул головой, остановил меня. Он был добрый старик и пожалел меня. Он оглянулся по сторонам, он обнес всю улицу своей улыбкой и обдал блеском своих глаз. Глаза его блестели. Сиплым сорванным голосом дядюшка Гро тонко крикнул:

--Ну что, ребята, попляшем?

Шепот усилился и зловеще навис над стариком.

Дядюшка Гро положил на плечо Ее -- маленький ящичек из пластиковых пластинок, который он делал двадцать лет. Он взмахнул смычком и заиграл музыку.

И лопнул купол шепота, лопнул стуком открываемых окон. И люди сделали шаг из-под навесов. А потом еще шаг, потому что сзади напирали, и вышли на улицу и стали слушать. И тогда небо стало из белого синим, и солнце из страшного добрым и скромно прикрылось небольшим чисто накрахмаленным облачком. И из облака пошел дождь. Дождь оставлял в песке маленькие ямки, и из них стала расти трава. И дядюшка Гро пошел по улице и люди стали плясать. И кто-то понес над дядюшкой Гро лист облицовочного пластика, чтоб не отсырели струны. А из травы стали подниматься стрелки с бутонами и распускаться в цветы. А дядюшка Гро шел по улице и играл на скрипке, и люди шли за ним и плясали. А когда он заиграл грустную мелодию они шли и плакали. И все новые и новые люди выходили из домов, волной выплескивались из заводских ворот и шли за дядюшкой Гро. И заводы останавливались и прекращали выпускать ракеты и бомбы. И всюду росла трава и цветы, и люди плясали на ней и целовали цветы. А дождь шел, и люди запрокидывали головы и открывали рты, чтобы вдохнуть его.

А потом дядюшка Гро вышел из города и пошел в другой. И дождь шел за ним, и стелилась трава, и распускались цветы. И люди шли за ним и плакали, потому что он играл грустную мелодию.

А потом люди вернулись в город, нарвали букеты цветов и разошлись по домам. И дождь как раз перестал и рабочих позвали на завод.

А через неделю пожелтела трава и завяли цветы на окнах. И все реже и реже кто-нибудь пытался насвистеть какую-нибудь мелодию. И получалось у него все хуже и хуже.

А через четыре года с другой, противоположной стороны города, из пустыни послышался шум. Люди повернули головы и увидели облако. Из облака шел дождь, и под дождем шел дядюшка Гро. И росла за ним трава, и распускались цветы. Гро возвращался. Он обошел всю планету Зум, и на всей планете люди слушали его скрипку, плясали и плакали. А потом возвращались в свои города и снова принимались за работу.

И вот Гро возвращался в наш город. Его вышли встречать тысячи людей. Они хотели снова плясать и плакать, и они снова плясали и плакали. И снова зеленела трава и одуряюще пахли цветы.

А дядюшка Гро, шатаясь, вошел в свою хижину и умер.

И долго еще на узкой полоске, опоясывающей всю планету Зум через Верхнее и через Нижнее полушария, по весне кое-где пробивались редкие пучки недолговечной травы. Эту почти не заметную полоску называли Дорогой Гро.

 

Ну вот, написал и душу облегчил. Вот так и умер дядюшка Гро, единственный из людей, который умел играть на скрипке.

Давно отгремела Пятая Большая война с Нижним полушарием. И нетрудно догадаться что всю войну я просидел в сумасшедшем доме, потому что воевать я не пошел. Вел я себя в больнице прилично -- работал, лечился и, сразу после войны, когда меня выпустили...

...Я вернулся в свой город, подремонтировал почти совсем развалившуюся хижину дядюшки Гро, стряхнул пыль с его книг и действительно свихнулся. И было от чего. Я взял скрипку и стал разбирать ноты. Прошло пять лет, пока я научился разбирать эти чертовы крючки. Еще пять лет скрипка валилась из рук, отказываясь издать хоть два связных звука. Десять лет я разучивал разные мелодии и совершенствовал скрипку. Я бы сдох здесь за эти двадцать лет, но мальчишки, эти любопытные мальчишки прибегали ко мне и приносили какие-то лохмотья, еду, воду и, конечно же, никотиновую стружку. И я набивал трубку дядюшки Гро с настоящим вишневым мундштуком и рассказывал им все что знал из начинающих уже осыпаться книг.

Сейчас я уже стар, и мальчишек моих осталось всего трое. Но я счастливее старого Гро. Они не уйдут. Вот они сейчас сидят у меня на крыльце, ждут, когда я к ним выйду. Догадываюсь, чем они занимаются. Один достал из кармана кусок пластика и, косясь на своего приятеля, набрасывает портрет. Тот, другой, сидит и бормочет себе под нос, подбирая слова. Он недурно рифмует для своего возраста, этот другой. А третий -- любимый мой ученик -- молча ходит вокруг, потупя в землю взгляд. Он -- музыкант. Я вводил его в святая святых -хижину дядюшки Гро. Он уже немного читает ноты и играет гаммы. Жаль, я не успею научить его всему, что умею сам.

Да, я счастливее дядюшки Гро. Что успел разучить старик? Пару средневековых баллад, пару вещичек из барокко, несколько вальсов и рок-н-роллов. А у меня в арсенале более полусотни мелодий, в том числе пяток из Баха и даже две своих!

Но я стар, стар, как Гро, и нет у меня сил и нет времени. Я уже договорился, и ребята принесли мне спирт. Перед первым выходом к публике хочешь -- не хочешь, а надо пропустить стаканчик. Так что завтра -- в путь! Страшно. Но я и так долго откладывал, дальше нельзя. А то не останется сил пройти эту дорогу и умереть, как умер дядюшка Гро.