Экстервью.

 

- Ты же знаешь, я всегда замкнутым был, молчуном. От робости может, или от неуверенности. От опаски, что посмеются. Но это в детстве, а сейчас отчего, не знаю даже, скорее, по привычке уже. Основное внутри держу, туда никого не пускаю.

- Не скажи! А писанина твоя? Ты же наизнанку готов вывернуться! Все норовишь движения души расписать подоходчивей.

- Не путай божий дар с яичницей! Это ведь литгерой, я из него любого монстра могу сделать! А могу и нытика, с ТДО и БВЖ, как у юной барышни.

- Это ты что еще за напасти придумал? Не то СПИД, не то ОРЗ.

- Тонкая Душевная Организация и Богатая Внутренняя Жизнь. Бывает у девушек старшего школьного возраста из приличных семей. Скажем, мама музыкант или искусствовед, а папа научный сотрудник. Или наоборот.

- Проехали, пусть будет. Но скажи, многое с себя ведь рисуешь? Это ж видно за версту.

- За версту может и так, а поближе если? Нет-нет, все вымысел, до последней запятой. А что смотрится, как про себя, так в этом интерес главный и есть. Убедительность! Чтобы говорили потом: как это он столько успел всего! А я и не успел совсем, все выдумал.

- И неужто никогда не хотелось так вот, сплеча, с размаху, всю подноготную, да на бумагу?

- Почему не хотелось? И сейчас хочется. Только скучно это. Кому подноготная нужна? Пусть уж под ногтями и остается. Кстати, знаешь, откуда пошло – подноготная? Нет? Это в старину, когда пытали, под ногти иглы загоняли, тут уж волей-неволей все выложишь, даже чего не было. Отсюда и выражение – узнать всю подноготную.

- Мрачненько как. Умеешь ты настроение поднять. Но все-таки, что-то от себя есть, признайся?

- Говорю же, до последней запятой. Взял, да и выдумал. И закроем эту тему, а то я совсем загрущу.

- Хорошо, принято. Напоследок – традиционный дурацкий вопрос: каковы планы на будущее?

- Громадье. Не писать больше ничего – это раз. Не позориться. Самый трудноосуществимый замысел. И роман написать – два. Планы противоречат друг другу, видишь, как получается.

- Вижу. Ладно, удачи тебе! И поскорее с противоречиями совладать.

- Да пошел ты.

- Иду.

 

 

Суббота год назад.

 

Очередная суббота. Без бутылки любимого “Merlot”. А что ты хотел? Да, что? Ведь ты хотел чего-то, все мы хотим. Напрячься – даже есть шанс, что вспомнишь. Но про вчера, или про два дня назад. А про год назад ты даже боишься подумать. Год, это так много! Целый год. А теперь, спустя этот самый год, очередная суббота и очередная осень. Да, мало того, что суббота, так еще и осень. Незадача. И тебе не вспомнить, что ты хотел год назад.

Скоро к тебе пожалуют гости – желтые листья, а людей не будет. Потому, что они тебе не нужны. Листья милее, их можно просто вымести прочь. Или позволить им пожить немного в доме, тогда они будут сопровождать каждый твой шаг, шурша под ногами. А по ночам они будут осторожно перешептываться, затихая только под утро.

А людей надо развлекать, что-то им говорить, так просто их не выгонишь. Им невдомек, что ты устал, устал настолько, что почти не можешь говорить, связки тебя не слушаются, только сипят. Тебе это слышно, и тебе больно говорить. А люди ничего не замечают, они пьют чай или кофе, и внимательно слушают, а ты им рассказываешь, ведь ты умеешь так увлекательно рассказывать, а слушатели и не знают, как тебе больно. Тебе больно рассказывать, но им интересно слушать. За это ты их ненавидишь.

Когда у тебя была улитка, было проще. Тогда ты мог пить вино, и у тебя была компания – чудесная виноградная улитка. Она внимательно слушала, шевелила рожками и ни слова не говорила. Ты ее выпускал на стол и чокался с ее раковиной. Вы вдвоем очень мило проводили субботние вечера. А потом ты выпустил ее в кусты розмарина под окном, больше ты ее не видел. И пил вино уже один. Зажигал свечи, смотрел на огонь, молча о чем-то своем думал. Глядеть на пламя, это так здорово. Завораживает.

Осталось десять дней сухого закона, который ты зачем-то себе придумал, а потом ты опять купишь себе бутылку “Merlot”. Все вернется на круги своя, только улитка будет сидеть под каким-нибудь камнем или листом, а ты будешь с улыбкой вспоминать, что ровно год назад перед тобой была такая же бутылка, а внимательная улитка сидела напротив. И будет играть тихо-тихо музыка, девятнадцатый трек на компакте с ирландской музыкой, подаренном тебе год назад. Бесконечно-протяжная мелодия, поставленная на бесконечное воспроизведение. Тебе очень нравится эта музыка, она напоминает о чем-то, что могло быть или даже было, но очень давно. Скажем, год назад.

 

 

Шапито.

 

А летом в город приезжал цирк Шапито. Что было там, ты уже не очень помнишь, кажется, лошади или пони, с плюмажами и в ярких попонах, медведи и всякие акробаты. А еще были клоуны. Они бестолково метались по арене, и все время попадали в идиотские передряги. Ты был совсем маленький, но тебя все это не радовало. Ты не мог понять, зачем зверей заставляют делать бесполезные вещи, например, сидеть на обитой красным бархатом тумбочке и по команде дрессировщика поднимать поочередно то правую, то левую лапу. Тебе было за них обидно. За что люди так безжалостно унижают сильных диких зверей?

А эти неуклюжие дяденьки, почему они напялили короткие штаны, ведь даже ты всегда сопротивлялся, когда родители пытались нарядить тебя в шорты на лямках, это было так неудобно. Дяденьки размалевали лица, привязали резинками красные поролоновые шарики на носы, толкали друг друга и все время падали. А зрители смеялись и хлопали всем этим нелепостям. Воздушные гимнасты, летающие под самым куполом, на невообразимой, по твоим детским меркам, просто заоблачной высоте, доводили тебя почти до обморока. Ты не мог ничего с собой поделать, твоя неуемная фантазия живо реагировала на их рискованные кульбиты, тебе рисовалась кошмарная сцена: отважный акробат вдруг срывался и падал вниз, на грязные опилки манежа. Тебе было страшно за них, ты не понимал, чему публика так радуется.

Когда подросла дочь, в цирк с ней ты отправлял дедушку. Тот радовался вместе с внучкой, а потом, немного оправдываясь, говорил тебе, что вспоминал свое детство. И опять ты не понимал, отчего у вас такое разное отношение к цирку, почему ты упорно не хочешь возвращаться в такое детство.

Ты до сих пор не любишь цирк.

 

 

Когда темно.

 

Дорога домой ночью из аэропорта в пустой маршрутке. Ты глядел в окно, а там была черная пустыня. Водитель посмотрел в зеркало и сказал:

- Не переживай. Она вернется.

- Откуда ты знаешь? – хотелось тебе спросить, но на всякий случай ты промолчал.

Ты подумал: она не вернется. Ты не поверил водителю, и она не вернулась. Она не вернулась и через год, ты очень ждал, но год прошел, и сегодняшний субботний вечер – тому доказательство. Она так и не вернулась.

Это было год назад.

А еще когда-то давно ты возвращался в город на последней электричке, ты не знал, что будет дальше. За окном было непроглядно. Эту электричку ты помнишь до сих пор, как она громко лязгала на стыках рельс, а вагон бросало из стороны в сторону, и ты понимал, что она идет только в одну сторону. Можно бежать по вагонам, пытаясь догнать мелькающие за окнами тени, на ходу распахивая двери, но в результате упрешься в последнюю дверь последнего вагона, и она окажется заперта. Тебе только останется, задыхаясь, смотреть в мутное стекло на то, как стремительно убегают в темноту шпалы, перечеркнутые двумя тонкими нитками рельс. Убегают туда, куда поезд уже никогда не вернется. В темноту.