Wer bist ich.

 

(рассказ не автобиографичен)

 

Тунц-тунц-тунц-тунц… Тупой гулкий «клубняк». Все уже, суки, пьяные, да и я сам далеко не стёклышко. Кто-то пытается «едва» танцевать. Ну, так, чтобы было не заметно. Так, едва-едва (е2). Кто-то бурно общается, рассекая сизыми струями дыма воздух. Кто-то жмётся и трогает кого-то в дальних комнатах. А я?... я … я сижу на полу с этой милой девочкой. Вроде Юля… Юля.

- Юль, можно комплимент?

- …

- Знаешь, сегодня среди всех ты почему-то самая спокойная. У тебя настроение плохое? Или же это намеренно? Типа, хочешь показаться тайной и всё-такое? … Такая естественно красивая, милая, молчаливая… Ты всегда такая?

Сижу, много-много говорю, смотрю на тебя и думаю: никакая ты не тайна, обычная тупая лохудра, каких тысячи бродит по нашим грязным улицам. Абсолютно серая мышь. Серее некуда. Так нехотя, осторожно глотаешь пиво…

- А ты тоже… очень… редко такие бывают, обычно всем только одно… ну, ты понимаешь,… а тут – пообщаться можно… интересный очень человек.

Заулыбалась, дурочка. Я тоже улыбаюсь этой сучке, пытаюсь не взболтать осадок мыслей наружу. Ты что-то говоришь невпопад, иногда, подчёркивая «весёлость» своей очередной тупой шутки, глупо смеёшься, оголяя белые зубки. Отводишь глаза. Девственница.

Сразу вспоминаю ту девственницу из деревни. В то время я часто гостил у бабушки в деревне. Мне было лет девять-десять, а ей что-то около семи. Она было обыкновенной маленькой бичухой из запойной ёбнутой семейки. Мне было жалко её больше всего. Она постоянно плакала. Именно поэтому я пихал со всей «дури» свои длинные от рождения пальцы в её голую детскую пизду, и моя мягкая ладошка стукалась ей об лобок. Я хватал её пальцами за выпуклость над дырочкой и оттягивал, не понимая тогда, что это такое, а потом слизывал с мозолей языком кровь. Помню, тогда от её маленькой пиздёнки жутко воняло мочой.

А ты… ты… У неё были такие же большие голубые глаза и золотистые волосы, белая-белая кожа с розовцой на щеках.

Помню, как мы играли в «семью», и я приготовил салат с луком и беленой, заправив его деревенской сметаной. Когда она спрашивала: «Что это за цветы?», я ей отвечал, что «это так, для красоты», прекрасно понимая, что это, прекрасно понимая, что мне сегодня уезжать от сюда далеко-далеко. Больше о судьбе этой маленькой глупышки, которую я накормил ядовитыми цветами, я не знаю ничего.

На мысли о салатах меня кто-то позвал с кухни, и рот мой заулыбало. Никак, суки, без меня обойтись не могут. Юрик… Юрик…

- Извини…

Я встал, пошёл на шум воды и упал в дикой истерике. Один из этих уёбков просит меня нарезать салат. Я отдыхиваюсь, ещё раз извиняюсь и без объяснений режу лук. Мне в слезящиеся глаза сыплют комплименты, а я мило улыбаюсь.

- Слушай, ты постоянно так клёво готовишь, да и лук тонко режешь, будто бы и без меня не справился?

- Юр, да справился, конечно, просто так быстрее…

Дерьмо собачье, не мог позвать какую-нибудь из этих блядей, что в дальних комнатах? Наверняка, уже кого-нибудь из них ебут. Вместо этого, блядь, могли и салат нарезать. Я кидаю нож в мойку, ополаскиваю руки. Какая-то шлюха, визжа, запинывает чёрный футбольный мячик на кухню. Я его пинаю в пустую стену. Он возвращается. Пинаю. Рикошетит. Пинаю. Рикошетит.

Беру в руки и смотрю. Он как тот щенок. Мы нашли их с матерью под крыльцом. Так давно это было… В один из тёплых осенних дней моего детства. Я выкараулил тот момент, когда большая сучка с опухшими сосцами оставит их, и взял одного. Нёс тихо и быстро, пробегая мимо подъездов. Потом забрался на гору. И со всей силой бросил чёрный комок о землю. Комок заплакал визгом. Я, как этот футбольный мяч, пнул его острым носком ботинка, и щенок полетел в воздухе, визжа и переворачиваясь. Он тогда был слепой и не знал, куда летит. А летел он вниз. Упал на середине спуска, на тропинке, и я, подпрыгивая, понёсся к нему. Подняв за шкварник, увидел, как из беззубой ещё пасти бежит кровь. Стиснув зубы, я ещё раз швырнул его о землю, и ещё раз со всей «дури» пнул его вниз. Щенок завизжал ещё сильнее и глухо упал в пожухлую осеннюю траву. Он едва скулил. Я схватил его за шкирку и побежал к оврагу. В воде плавали жёлтые листья, но она была такой прозрачной, что на дне было видно всё до мельчайших подробностей. Я поднял его высоко над зеркальной гладью озера и просто разжал пальцы. Всплеск. Долго смотрел как зачарованный на эту картину. Из его пасти пошли маленькие пузырим. Маленькие такие. И, погружаясь на дно, он болтал лапами, пытаясь за что-то ухватиться, когда опустился совсем, ещё шевелился, а я опёршись на локти долго…

Эта тупая сука тянет свои кривые пальцы к мячу. И я не понимаю, что она хочет сейчас. Зачем?

- Юль, тебе он нужен?

Я ей улыбнулся в тридцать три зуба и опять вспомнил историю. В лет двенадцать на той же горе я отобрал у девочки маленький цветной мячик. Держал его над норой какого-то зверька и грозился кинуть его туда. Она плакала, но не могла уйти, потому что ей очень нужен был этот мячик. Взамен на него я требовал пососать мой неоперившийся маленький отросток. Забавно? Но сосать она у меня не стала и я отдал ей мячик. Девочка жадно зажала его в руке и побежала. Я долго стоял и смотрел на удаляющийся силуэт, на, как сейчас помню, голубое дешёво китайское платье. И улыбался. Вздох. Вздох. Глубокий вздох. Ещё. И темнота.

Я лежу рядом с тобой, Юля. Юра и Юля… Темно. Холодно. Ты, жалкая мелочёвка, стянула на себя всё одеяло. Хм. Смешно. Нажралась и отдалась. Все такие податливые. А ты не девственница. Прикидывалась. Цену набивала. Зря. Долго говорить красивых слов не пришлось. Сама, мурлыкая, сюда потащила и ноги раздвинула. Ноги… Чувствую, как моя пятка упирается в то самое мягкое… Знакомое, очень знакомое ощущение… Тоже из детства…

Когда я был маленьким, бабушка рассказывала мне сказку, а я типа засыпал… Вот. Бабушка ложилась рядом и начинала храпеть, а я разворачивался, будто во сне, поперёк на большой кровати ногами к ней. Бабуля моя спала в ночнушке и без нижнего белья, и я помню, как долгими ночами щупал пятками её старую мохнатую морщинистую пизду. Не надо было спать бабуле «ноги на расшарагу»… А там так тепло было… Будто с нами спал ещё какой-то маленький зверёк, который забился у неё между ног. Кот. Нет кот не там.

Пришёл уродский кот, бля. Прыгнул прямо на меня.

- Василий, милый шёл бы ты от сюда, а? Дорогой…

Я открыл этому жирному комку двери и выпроводил наружу этого зажравшегося любимца семьи. Однажды я видел такого любимца, правда, он был любимец магазина. Он там ходил, как у себя дома. Важно так и чинно. Все его угощали, колбаски да сыра отрезали. И вот я однажды подкараулил у подъездной своей двери. А он почему-то часто там, между прочим, отирался. Такой же вот жирный, как этот, самодовольный такой. Схватил его за шкирку и поволок на крышу. Через чердак. Наверх. Животное не понимало куда, зачем, почему его несут, да и я, собственно говоря, тоже. Лишь зубы, стиснутые зубы. Я подтянулся к краю, глянул. Никого нет. Только бортовой грузовик. Пальцы ослабли, и это тяжёлое-пушистое беззвучно полетело вниз. Секунда. С лишним: и стук, глухой удар. Я быстро спустился вниз и заглянул в кузов. Кот в «непонятках» полз к деревяшкам. Из его маленького розового носика капала кровь. Схватив опять, очутился там же и провернул всё во второй раз. За результатом не пошёл. Пошёл гулять. Помню, был горячий июльский полдень.

А ты лежишь рядом… Такая белоснежная. Сижу, смотрю и думаю: открою окно и с силой выпихну тебя в него, чтобы ты так же летела, переворачиваясь, желая упасть на лапы. И череп, разбитый в крови на асфальте.

Улыбает. Веду холодной рукой по волосам. Спишь. Юля.