ЭПИЛОГ

 

Колеса мерно и тоскливо стучали по рельсам. Наступила весна, апрель радовал теплыми днями, но в тамбуре все равно было холодно и неуютно. Михаил Провалов жевал в зубах сигарету, выпуская через нос сизые струйки дыма. От крепкого табака першило в горле, жгло в ноздрях, хотелось кашлять, в голове шумело. Пусть Минздрав и умные люди неоднократно предупреждают, насколько это опасно для здоровья. О здоровье как-то не думалось в эту минуту. А многие курильщики говорят, что сигарета порой может стать хорошим заменителем друга, придет на помощь в трудную минуту. Михаил жадно затягивался, но почему-то легче от этого не становилось. Наоборот, мутило и тянуло рвать.

Ему совсем недавно исполнился двадцать один год, а выглядел на все тридцать. Уставшее серое лицо, скрюченная спина, руки немного дрожали. Нет, он был скорее стариком, которому довелось увидеть многое на своем веку.

Похоже, теперь решил точно порвать с прошлым и уехать в Семёнково. Правда, не знал, как посмотрит в глаза тамошним жителям, сумеет ли найти слова оправдания перед Ефимовной и Тимофеичем. Ведь, уезжая в город, клялся, давал обещания, что позаботится о Кристине, защитит ее. И ему поверили. А теперь радость стариков, свет жизни ушла в мир иной.

Михаил попросил врачей не распространять никому, кроме очень близких людей, информацию о том, что Кристина ждала ребенка. Со слезами на лице уходил домой Миша, после того, как врачи сказали после вскрытия: Кристина носила под сердцем сына. Его сына…

В последние дни он думал о чем угодно, но только не о храме. Принял холодно к сведению, что тот сгорел и, к удивлению горожан, даже попросил оправдать виновных в поджоге. Правда, из этого ничего не вышло: всех их осудили, а организация «Союз Георгия Победоносца» попала под строжайший запрет и, естественно, сразу же прекратила свое существование.

Сложный вопрос касался судебного слушания по делу Андрея Щербеца. К счастью, его удалось оправдать: он нейтрализовал Суворина, потому как тот представлял опасность. По-другому и быть не могло, тем более что Михаил нанял хорошего адвоката. Остальные деньги из церковной кассы Провалов перечислил в детский дом, как и собирался сделать еще тогда, когда не было храма и монахарцы ходили с кубышками среди «одинаковых людей».

Так что Дрюха вернулся к семье: к жене и ребятишкам, и теперь работает на стройке. Когда последний раз Провалову приходилось разговаривать с сестрой, Ольга сказала, что ее муж стал молчалив, задумчив, и часто плачет во сне, как ребенок. Его можно понять. Странно, он казался самым крепким из всех, но не выдержал, сломался. Оля пыталась организовать ему встречу с психиатром, но Щербец отказался. Говорят, он теперь изредка начал посещать православный храм и даже исповедовался, но это, может быть, только слухи.

Миша долго пытался отыскать слепого юношу, чтобы хорошо отблагодарить, как и собирался. Но тут на голову обрушилось еще одно сообщение: после того, как сошел снег, в заброшенном саду возле школы нашли зарытые останки мальчика. И Михаил догадывался, кто его убил. Только вот исправить что-либо уже не представлялось возможным.

Глупая, идиотская игра в свою веру, религию подошла к концу, и последняя кровавая точка в этой истории растеклась, как клякса по исписанному листу. Не осталось ни храма, ни идеологии, ни приверженцев. За несколько часов до того, как отправиться на вокзал, Провалов собрал все свои рукописи с основами вероучения Монахара и сжег их во дворе, а пепел аккуратно закопал в детской песочнице. Теперь можно успокоиться: никто никогда не увидит эти бредовые идеи, цена которым потерянные человеческие жизни.

Впрочем, не стоило просто так забывать обо всем этом. Вычеркнуть эту историю из памяти, во-первых, не удастся, а во-вторых, просто будет ошибкой. Надо сделать так, чтобы другие люди получили урок из трагических событий и по возможности сделали правильные выводы. Этим и собирался заняться будущий писатель Провалов.

Докурив до фильтра, Михаил выбросил окурок в окно и пошел в купе. Хорошо, что он ехал один. Никто не будет докучать пустыми разговорами и идиотскими вопросами. А ведь любой попутчик наверняка спросил бы его, почему на сидение рядом с собой молодой человек посадил большого плюшевого медвежонка. Вроде бы не маленький, глупо как-то…

Нет, не глупо. Это был тот самый медвежонок, которого им с Кристиной подарил Тимофеич, одетый в костюм Деда Мороза. Это была память, грустная память о былых мечтах. Медвежонок смотрел на мир черными глазами и улыбался, но даже в веселом разрезе его рта читалась грусть. А если его наклонить головой вниз, то он протяженно замычит, как ребенок, которому не хочется манной каши. Простонет, понимая, что его лишили радости. Нежные детские руки уже никогда не обнимут его, не вцепятся в теплый мех, не будут с ним играть. А ведь медвежонок был создан именно для этого. И только для этого.

На столе лежала пачка бумаги. Михаил, помешав ложечкой уже пристывший чай, сделал маленький глоток. Напиток был теплым, приторным и неприятным на вкус.

Достав из пачки чистый лист, Провалов взял ручку и внимательно посмотрел на серую бумагу, пока не заполненную его косым почерком. С этого дня, когда поезд уносил его навсегда в Семёнково, начиналась его писательская карьера. И первый свой роман он решил посвятить прошлому и назвать «Ересь».

- Да, именно так, - произнес Миша и принялся писать неровные строки:

«Школьный звонок с дребезгом пронесся по коридорам. Дети – радостные, с веселыми улыбками на лицах, наскакивая друг на друга, огромной толпой рвались в классы. На их свежих, румяных щеках был розовый оттенок детства. У всех. Кроме одного».

Потом вдруг отбросил ручку. Эмоции взяли верх, он опять посмотрел на медвежонка, смахивая со щеки слезу. Встал у окна.

Трава на лугах пробивалась из отогревшейся земли. Где-то вдали трактора пахали поле. А поезд ехал вперед и уносил его прочь от прошлого. Но даже в Семёнково не удастся спрятаться от самого себя.

Бывший лидер церкви Монахара, который когда-то пережил клиническую смерть и вроде бы как разговаривал с Богом, знал это точно…

 

***

 

До чего же интересно выглядят городские кладбища! Про деревенские лучше промолчать, это отдельный разговор. Сплошная русская тоска, деревянные кресты, вороны…

А вот городские… Тут и памятники чуть ли не до небес местным бизнесменам и крутым бандитам, получившим пулю в лоб при очередной криминальной разборке. Каждая подобная могила – настоящее произведение искусства. Однако есть на фоне такой роскоши и совсем обычные, ничем не примечательные.

Правда, одна из таких простецких резко отличалась от других. Чуть ниже скромной физиономии в очках и белого кругляша с надписью «Суворин Евгений Александрович» кто-то угольком написал во всю плиту:

 

ЕРЕСЬ

 

Ходили слухи, что уголек этот ненавистник взял от останков сгоревшего храма Монахара, а затем и вывел зловещее слово. Кто знает. Но, скорее всего, это очередная красивая легенда, и все было гораздо проще. Теперь ведь по городу ходит много разных легенд, и все они так или иначе касаются странной религии, которой больше нет.

Однако вымысел это или нет – насчет уголька или головешки от храма, но никто до сих пор не решается подойти к могиле и стереть это слово. Знают, что здесь лежит человек, убивший беременную девушку. Чокнутый религиозный фанатик, мечтающий только о власти и пытающийся всеми силами доказать, что он вовсе не мямля, вовсе не слабак, а способен на многое.

Под землей покоился бедный парень, которого били и пинали в детстве.

День выдался ясным и солнечным. В чистых облаках кружились маленькие птички. Но тут неожиданно пошел дождь, несмотря на то, что солнце по-прежнему продолжало ярко гореть на голубом небосводе.

Буквы на могиле немного размыло, но слово читалось. Оно даже, кажется, стало еще больше и шире. Вновь тишина, спокойствие и все та же заунывность кладбища. Небо больше не плакало.

Кстати, такой дождик в народе принято называть «слепым».

декабрь 2004 – апрель 2006