Лето как будто закруглялось. Довольный август паутины плел. Неспешно подбивал утешные итоги. Катился на исход, первой дотрогой рыжей до листвы в несмелых перетягах приближая на подходах показавшуюся осень. Ронял устало отяжелевшее червонно золото лучей в суетную бренность бытия. В напуске липком зноя все изнывало. Еще стремилось, обленивясь, в рост. Теплело и томилось. Купалось и пылилось… В охватном беспредельно лазурите тонуло на последках в океане чистоты часом настороженное небо. Прогретый сгусток запахов перетекал духмяной вынегой в обножинах купавных предельно разомлевших зеленей. Дурманил разом нюх прозрачной теклиной медвяно задышавшего прогрева. Рвался без устали в притихшие леса на уже означенные сыро, в свежесть припадавшие погостки. Баюкался на сон легчайшим ветрогоном. Тянулся первой неустойчивой прохладой в глухие, наднебесьем недоступным вызвездившиеся ночи. Спал на вуали стлавшихся туманов. Переводил там в тленности утробной дотекавший зябко дух. Клонился зримо в убыль, истекая сроком по дожиткам… Дораньем, под полнеющие ночи, просыпался с озвончавших криков петухов. В довольстве млел с парной купели вод. Причащал свой светлый лик остуденелою, кристальной прелестью бисерно павших рос. Но чем-то неприметным, тончайшим и неуловимым, как поток воздуха из-под орлиного крыла, стремилась в робких потугах в еще не распогодившиеся окна всласть вымокшей природы уже совсем иная ипостась…

 

- Сергунь! Ну, как ты там ? - Радостно вдувает кто-то в телефон сквозь щетку рыжую усов запах только-только сьеденного лука. Под обволокою, духом на треть навозной, через нос на волю щедро рвется выдых. Дезинфицирует упрямо воздух вокруг рта. Обеззараживает тут же разом дырочки на трубке. Ко всему еще в придачу нечаянно лоснит жирной щекой зеленую пластмассу старенького аппарата.

- Как-как?.. Почти никак. - Тихо втекает змейкой грусть в трубку другую. Уже без термоядерного духа, что блюл по-своему надорванное от букетного приема бормотух здоровье отзвонившегося первым.

- А все же.. - Новая порция вопросов глуховато и с недоумением в обнимку проникает снова в провода. Нутро с начинкой мигом проглотило звук.

- Ну, будто бы и не хреново мне… – Звучит придавленно уже хандрой неисправимой давно пропитый баритон. Прорывается, отчаянно грубея и дрожа, сквозь два диеза на тон ниже. Встает в фаготный коридор. - И к радости все как-то не прибьет. Душа прямо остыла. Хотя шмурыгаю пока. Не как коломенский бычок, конечно. Болтает мою умственную разность, нечто в шторм какой. От этого в душе коляет и в зажим будто прищепки сердце прищемили.

- Стряслось что? - Стелется струйчато-тищайше, не достигая даже ламината под ногами подернутый участливыми нотками, будто неделю тертый наждаками голос.

- Как бы тебе сказать… Я лучше б показал. - В трубку скупо лезет вслед за голосом ненужной примесью противный хруст газеты. - Тут прочитал надысь. Ополоумел весь, сказать по правде… Ужасть та-а-кая дикая! Уму непостижимо! Поглянь, что вытворяют, иродово их, чье не знаю, племя.

- Дак я ж сквозь телефон не вижу. Друган, ты мне уж лучше как-то расскажи. Святая ты уж точно преподобность. Разволновался, вишь, от тени воздуха какой… - Повыше розовеющей зачем-то мочки лезет тому в оволосатевшее ухо просьба.

- Во! Точно… – Удивляется тот так, будто бы только что узнал, что отныне его дни рождения будут выпадать теперь только на среды. - Ты меня прости уж… Начинать? - Прикрякнул скромно в щуплую ладонь. Ощутил обкуренный в четвертый раз склизкий комок подползшим снизу до гортани. Сглотнув, послал подальше в мыслях, горлом опустив гораздо ниже.

- Валяй. - Хрумкает другой беспечно и издалека вслед слову половинкой огурца с намазанным до этого на нее медом. Капелька которого, противно вытянувшись вниз на пядь, уронно падает на стол. Растекается ленивенько в гораздо большую определенно правильным кружком. Придавленно бугрится, золотясь собой.

- «…У нас в России ежегодно пропадает 70 тысяч человек …». Ты уясняешь, что к чему? С чего такого тут у нас на ровном месте выросла в момент из ничего людская недостача. Во проблема, мать твою!.. И прицепилась же! Будто лишай у моей кошки. Представь себе - третью неделю насмерть с ним борюсь. В хлорке Мурку купал. Шампунем мыл. Обкеросинил всю - едва не вспыхнет. От ее кошачьей прегрешенной тяги даже облезлые коты теперь носы воротят… Уж думаю - не валерьянкой ли для соблюдения всех надобных любовных обхождений и приличий бы ее облить.

- С кошатиной ко мне не приставай. От одного названия чесаться тянет. А вот другое… Тебе-то что бояться за пропавших? Совсем как бы ни холодно, ни жарко быть должно. Как негров снег наш ни в какую не качнет. Не растревожит. Трескают себе свои бананы…

- Да я и сам пуще всего боюсь в эту беду хотя б мизинчиком вступить - всласть одиночеством обласкан.

- Тогда женись. Хотя бы для ночей. Чтоб с подогревом быть живым. Да в гормональном всем себя блюсти по норме…

- Да как бы… Даже не поверишь… Прибилась тут хохлушечка одна. Занозочка чернявая такая. Под сальце и борщи прите-е-рлась к телу. Хе-х-хе-ей!.. - (Невыразимой потчует под хохот тайной). - Все удивляется, когда я ею удивляюсь: «Та яка ж я не така?.. Два бидона молока. Ось таки окорока. Кохаю крипше кипятка…» Кровь с молоком и вправду в ней смешались. Вся выпуклость охальная навыпуск так и прет. В любой пригляд. Боюсь другой раз, чтоб по дороге где чего не растрясла. Пампушечка такая на ходу. Ночами в ощупь невозможно потерять. Куда не повернусь - везде она. И вся - моя! Лежит, нечто медуза, в своих греховных прелестях расплывшись. Живу, представь, лишь на одних желаниях и вздохах. К норме давление пристало. И ревматизм куда-то сразу подевался… Ну, да ладно. Ты мне о пропадающих лучше скажи.

- А что здесь уяснять? В бегах они. Как пить дать… - Попутно облизался от идиллии дружковой, чувственным краем малость взбудоражившей похотные места.

- В каких это бегах? - Глумно уставил в шкаф глаза, едва соображая. Будто бы там полный ответ кто написал. И все сомнамбулой зрячим стоит. С мерцательным сознанием в обнимку. Не понимает ничего - хоть рассади башку.

- Ну, ты даешь! У меня оба соседа по лестничной площадке сверкают пятками уже, считай, четвертый год. Просто взяли себе каждый по кредиту – и побыстрее – ноги в руки. Вместо себя оставили по семьям памятью нетленной кроме фоток и тряпья совсем уж огромадный центр, что с музыкой и матюгальниками, знаешь ты, такими по боках, два холодильника и классный пылесос. - Радостно прыскает. Как подавился хлебом. Озорно тычется зачем-то взглядом в немытую груду посуды возле мойки.

- Это что же за фигня? Прям чисто мутотень какая. Отобрать ведь могут. Точно. Как пить дать… Иль по черепушкам, скажем, настучать через кого за поведение плохое.

- Ты не скажи-и-и. Не в записных ребята дураках… - Маятником закачалась голова, увлекая следом за собой уверенность и твердость. - Прописаны у жен, а гамуз весь стоит у стариков. Как бы того… заарестован от отдачи.

- А если выловят, допустим вот, те же ментовские?

- Сослепу и без нужды за допуск не берись. Окромя руки к ширинке… Мы до того сюда надопускали, что скоро негде будет жить самим.

- Но все ж…

- Угу… Прям разбежались. - Сужает донельзя надежду. - Не смеши мою больную селезенку. Так вот возьмут и заметут. Слишком узко понимаешь все. Глядишь почти в ничто. Не разувая глаз… Кому кого искать? Скажи, каким макаром и зачем славной ментуре нашей к лишней заботе подпрягаться? За них одним киношникам трудов невпроворот. Сюжетик, правда, глядя днями в грязное пятно на стенке околотка, сами в охотку накатают. Сплошь - позитив один. Будни в напрягах. Мельтешня. И честолюбие в трех бороздах на лбу. Все мысли - только о работе. Уж расстараются вовсю. Прилепят подвигов косяк. Всякое прочее такое. Честь в долг у кого на время отберут… - Удобно держит паузу. - Вот только кто пускай попробует по-доброму ее не дать! - Голос в другую влез октаву. - По капле героизм понавыжимают. Чтоб по стрелялкам да по догонялкам, как по кочкам, пролетел назначенный носиться с огурцом в служивской кобуре… Побегай-ка вон вместо них ошпаренным годами по всем сьемочным дням сразу на десятках сериалов. Того гляди, сдуру в своих шмальнешь… Там те, киношно-боевые хлопцы за вполне приличный гонорар шустро за час в картонных городах порядок наведут и с холостых патронов отвоюют нам всю справедливость разом. И банды все одной веревкой скрутят. Но думают еще на сьемках, чтоб самим, не приведи Господь, приспанным как будто вечерком на тех же бандюков не напороться часом. В аккурат с тем самым гонораром. Если еще успеют тесаки от перочинных ножичков, что в фильмах им вручали, вмиг на натуре отличить… - Поплыл уютно в трубку почти что через слово громкий смех. - Подо мной сосед вторую пятилетку как усердно гонит самогон. Водит домой любовницу и от души мордует в праздники жену… И ничего. Все чики-пики. Порядок укреплять к ним как-то даже не приходют. Считают на серьезе полном, что он там намертво прирос. Укоренился весь. Облекшись полной мерой в благодетель, блюдет вовсю все ценности семьи. Хотя жена уже так крепко, до мозоликов, понабивала руки на заявах. - Тянется наощупь сухотной, жилистой рукой к стакану с соком, стоящим на столе. Попадает пальцем в сам стакан. С отвращением отряхивает влагу на пол. Вытирает палец о губу и тут же - о штанину.

- Да ты что?… - Округляются в полтинники глаза. Кажется, что одолжил их под вопрос у недотепы.

- Ты где живешь, Семенов? - Режет, будто лезвием, вопросом.

- Все там же. На Елецкой. Ты что, разве забыл?..

- Вот я-то не забыл… Это ты никак не забывай, что живешь, милок, в России. - Прессует каждым словом. Особенно - последним.

- А я не забываю. - Путается в мыслях. - Ну и что? - Встал огорошенно у табурета. Немигающе смотрит с вопросом на губах себе под ноги и под тот же табурет.

- Да ничего… Забудешь - быстренько напомнят, кто в лесу истинный хозяин. Поправят вовремя, если под шапкой правильно варить не будет. Тут не у Пронькиных тебе. Родная власть, никак. Почти законная жена. Хоть шельмовитая невмоготу. Постоянно норовит урвать что из семьи. Но!.. Взял на правление – терпи. Пусть что хотит, то и творит. Тебе какое дело? А слямзит что - беда невелика. Из общей кучи не убудет. Подумаешь, наложит лишний раз себе икры на бутерброд. Пускай хоть и в три слоя… Но ты же сам ее избрал! Вот посему сиди себе смирней. Не вякай. И ничему не удивляйся. Не складывай обиду в губы. С перестановкой сладких мест общий итог не обмельчает. Тебя, к слову, приставь к казенному чему - не отдерешь и тросом до тех пор, пока все не растащишь. Пусть лучше уж они. До дна быстрее доберут. А умники-то каковы! Хищения в халатнось, нечто фокус, одним взмахом пальца превращают…

- Тут бы законом и прижать их…

- Ты себе руку можешь отрубить? Которая доносит в рот…

- Типун те на язык. Без даже доносящей…

- Тогда не спрашивай.

- Тогда прости…

- Ты видел, как растет трава через асфальт?

- А как же !

- Зачем тогда опять начальство взгально хаешь? Разве что станет легче с болтовни. Ворону снизу хоть обплюй - она тебе всегда нагадит… А ей указывать - что пальцем в небо тыкать. Власть даже будет не права-а промах не признает. А то еще, того гляди, признает за успех. Авторитет чтоб низко не ронять. А то другой кто сдуру и подхватит. Типа тебя.…

- Задарма даже не возьму… Заботы не хватало с ним таскаться. Перед всеми растекаться. Гнуться . Лебезить. - Весь аж взмолился. - Сам бери. Голосина вон какой луженый пропадает. Да с такими кулачищами вдобавок…

- Я туда тоже не впишусь. Хоть с теми ж кулаками. Куда они пролезут меж мозгов? Ибо любая власть гибка. Ужом способна извертеться , чтоб кому послабу дать. Кое-что себе простить. Где вину скостить. Кого-то ближе подпустить. Если, допустим, не влезает кто своей мошной в общую рамку для закона. Чтоб деньга мимо закона не прошла… Или кодекс какой может не к тем воротам исполнением приставить . Чтобы от него своих поуберег, способных навернуться. И даже не заметить то, что бороздящие просторы выше носа аппараты никак не состыкуются с предельным неумением создать простой доильный аппарат. Соображаешь?.. Это чтоб иногда заместо бабьих рук автоматикой коров за титьки дергать. - Психует на изводе.

Пока Серега осознал последнее, недоумение недвижно встало в его расширенных зрачках. Донельзя, вчистую вымучило мысли. Как повыжимало силы. (Потрогал было даже нос, чтобы вживую ощутить все аппаратное, летавшее выше его). Мало помог и взбороздившийся высокий лоб. Добил остатки созревавших туго дум островыразительный нелепый взгляд и в нить закатанные губы. Впечатление вошло - и поплыло. Превратилось в тяготную не совсем приятность. Как оглушил кто прямо в лоб половником. Снова вернулся из дремучего, забившим глухо памороки ниоткуда к старой теме. Даже мозгами на подходе чуть не оступился.

- Не семьдесят же тысяч убегает каждый год поэтому? Да еще носятся черт знает где-топчут там всякие угодья. И наделы вместе с ними. Город кочует целый ведь! Прям как какой табор цыганвы… - Качает грушевидной головой. Никак не представляет город безотчетно снявшимся куда-то. Не может осознать 58-м размером головы и побритым восемь дней назад затылком в никуда подавшийся народ. - Не муравьи ж никак… - Разводя руки, поглядел обескураженно в окно. Даже слегка качнулся.Ума недостает, чтобы представить. Потом прогнал по голове примером меньшим просто оленье стадо. Прибавил даже топот для эффекта. Сравнил. Совсем не впечатлило. До мозгов приемлемым масштабом вновь не доползло.

- Где ты, окромя сна, угодья видел, распоганенная ты коростой с недержанием душа? Наслушался вон дряни всякой, будто церковных слов на Пасху возле аналоя. Не знаешь толком - чтить их или в разговоры рядком ставить.

- Ну-у, этоть… Как бы хлеб еще растят там. Пашут где колхозники-крестьяне…

- Пытаются пахать. На всех остатках от угодий. Где еще не заросло. Чтобы угодьями вволю побегать, сперва их надобно найти. И не всегда они лежат между наделов. Чтоб ждать твоих бегущих…

- Отставь тогда их дальше… Пусть бегут пока мимо угодий.

- Вот целым городом и бегают. Толпой… Давай рассудим так. Ты ж понимаешь. В Москве приказ кидают грозный - отыскать! Рукой об стол так уж стучат, что даже прыгает от спроса аж стакан с графином. А на Камчатке - самый сладкий сон в тела вошел. Тепло под одеялом улеглось. Блажью так всех манит, что даже пятку вытянуть наружу - грех до утра уж точно самый из последних. С такой прелюдии служивого любого там войсковой трубой на мелкий подвиг в нужник не зазвать. Или понудить заодно с конфузом задним толком разобраться. Не то, чтоб выйти кого зырить среди снега. Природа даже ночь полярную вместо помех приволокла в подмогу . Чтобы туда сигнал из центра не прошел. Мало кого там сдуру выставили в розыск. Может, кто адрес свой не вспомнит с бодуна. Или невмочь от пассии отлипнуть… Своих барыг вон некогда искать после досмотров, профилактик и поборов. - Спешит в прибор смысловорот заумных слов. - А кто под крылышком пригрет? Им страх нужна как нежность и забота! Нечто сосочка младенцу. Без пригляда уважать ведь точно перестанут. В упор не углядят. Хуже того - еще и отобьются. Даже дворняга вон из самых захудалых лишь перед косточкой стоит на задних лапках… По запросам сделают, конечно, вид, что рыщут. Пошебуршат там дома чем. Полазят каждый под своим диваном. Даже команды в телефон поизрыгают... Но через месяц, ты же знаешь, дружно отчитаются: выискивали ваших розыскных. Дном вверх, мол, перерыли все. Глядишь, свое бельишко в закутках переберут. Простите, скажут, не нашли. И даже рядом не ходило. Ты, что ль, поедешь проверять?.. Зато своих приглядных под зонтом пригреют. Внимание под них найдут. В понятный оборот возьмут. Интерес к кое-кому кровный кусочком неприметным выплеснут. Огладят шерстку. Глядишь, сполна-то и воздастся. И овечки под приглядом будут. И шерсть к чужим не отойдет.

- Может быть, им что недодают, этим служивым. Паек там или что другое… - Серега философствует, углядывая как ненужную добавку к теме большого таракана на окне. Опустошен морально весь. Один паек стоит перед глазами. Служака - рядом. Повесил с горя щеки на погоны… Забыл даже, чем таким внаглую прущего до крошки насекомого, грубо попирающего лапками без него грязное стекло, можно прихлопнуть.

- Ты что, и меру знаешь? - Летит обратно та же философия.

- Как будто нет… Но у нас соседский пес на даче всегда после кормежки к ближайшей мусорке бежал. Меры не знал. - Молчит. Как будто потерял на миг на кухне голос. - А жрать хотел…

- С пропадающими тоже ясно все? - Выспрашивает строго, как учительница в школе.

Длинная следует пауза. Ровно столько, чтоб успеть вытащить свой носовой платок. Смочить его под краном. И протереть виски.

- Я понимаю - урки, бандюки… Все прут и прут они куда-то. - От томных и приятных представлений вдруг потянулся вниз с уголка опущенных по-рыбьи губ приличный обслюнявок.

- Ага! Так они тебе и понеслись. И схоронились. Укрылись там чем попадя. Все ждут. Трясутся. Чтоб их сачком всех разом и собрали. Держи карман пошире…

- А что? Чем бог не шутит…

- Отшутился бог твой в этом деле. И ангелам туда вязаться заказал…

- Но вдруг-то… - Сухим стал от худой надежды взгляд и даже треснул голос. Тут же холодного кефира возжелалось. Пожалел, что хоть пакет не прихватил еще вчера в универсаме. И порывался ведь…

- Не корежь мое сознание. И «вдруг» туда не забегает… Большой бандюк туфли в грязи топтать не будет. Предназначенья нет на то. Он ими двери всех высоких кабинетов будет открывать. - Хохот в томной обволоке придыха тянется бодряще в трубку. - Не смейся, я те умоляю. Не то меня еще мигрень достанет… Раньше, понимаю, он плохим парнем был. Таскал с собой волыну. Носил маслят горстями. Закреплял на стрелках свой авторитет… Но приняли ж его таким. Пальчиком из-за угла никто не пригрозил. На место точно не поставил. И гречку в наказание не сыпал под коленки… - Донельзя повысил тон. - Он себе местечко пожирней и отхватил. И крепко застолбил, скажу тебе я… Законом сверху же не отрыгнулось. Все устаканилось. Срослось. И он с усердием, сжимая твердо в рукоятке право, прилежно в нетерпении таскался на работу. Место рабочее без отпусков в порядок приводил. Переводил в понятия законы. Заглублял покрепче кодекс свой на веские устои. Не забывал, уразумей, башлять в общак. Успешно развальцовкой пальцев всякие споры разводил… Вот и суем мы ныне каждый раз одно и то же рыло в два разных устава, боясь любой несостыковки… Теперь, небось, подался в бизнесмены. Или откинулся в полном довольстве прямо под самым боком у тебя…

- Ты что-то про маслята говорил? А волына, понимаю, это кто совсем к пределу леностью оброс.

- Как бы тебе сказать попопулярней? Во!.. - Сует в ноздрю мизинец. (Сугубо не для дела). В пять секунд вместилась пауза в процесс. - Это у них игра забавная такая. По типу чехарды, с лаптой скрещенной… Чтобы резвее были, туда в игрушки иногда порох подсыпают. Для пущей важности и полного эффекта. Кого догонят, те навек не оправляются. И падают всерьез. Чтоб ноги больше никогда не расплетались. Так действует отменно эта игрушенция. Не то что спотыкач... А волына - справа к той игре. Навроде самопала. Особо нужная вещичка на подхвате. Чтоб порох часом даром не пропал…

- Ого-о-о!.. - Прикинул с перевода арсенал. Но все ж грызло сознание другое. - Кого тогда туда несет, скажи, от этой жизни?

- Тебе скажи-и ты захочешь… - Улыбка сузила глаза в разрез восточный. Выперла щеки яблоками вверх.

- Еще чего! Тут бы свое не растерять…

- Да всех подряд ведет. В кого не ткни. Чуть горе стиснуло кого – и он уж рад хоть к сатане податься. Ведь наша жизнь плохая разве что на горсть послаще ихней сносной. У нас помимо сказок уж и рабство где местами с бурьянами степными рядом проросло. Экзотикой из Папуасии какой к нам занесло. Чтоб для экстрима. Интереса. И от скуки.

- Уму непостижимо: кто же рвет-таки туда! - Достал вчистую. Как ополоумел.

- Кто, кто? Еще раз спросишь - брошу на хер трубку! Привязался банный лист на задницу мою. Без самой бани… Откладывай тогда на пальцах …

- …Толстый палец мой не гнется. А указательный уже готов.

- Первыми бомжей туда накинь…

- Загнул их…

- Алиментщиков еще ты, видно, подзабыл.

- И эти взяты. - Расстроен видом неостриженный ногтей.

- Всякой мелюзги добавь еще, доли ищущей себе посносней. Что сквозь чиновничьи и прочие ячейки к простому счастью не прибилась. Не вышла времям в масть… Разные там заготовщики, договорщики, леваки-золотодобытчики, халтурщики. Другая хреновня.

- Сколько в загиб теперь мне пальцев отправлять?

- Да хоть все. Счета на них не хватит никакого. Детвора туда, допустим, на приход идет, что безо всякого на то надзору по подвалам ошивается. Тьмами без надоб и пригляда оседает ниже жизни. Одолевает блох заместо букваря. Кучкуй туда и их. Их же когда рожали - посчитали.Чуть подкормили, чтобы отбежать могли. Потом вытурили в шею крыс по подвалам выживать. Астмой и пакостью другой неодолимой наверх в недвижимость дышать… А все, что под землей, окромя труб с заглушками, у нас учету вовсе не дается. Хватает гавриков других - на любой вкус и цвет. Тайга с окраинами так кишит уж ими, будто комарами. Кто за бугор свалил. Схватить за куцый хвост какой достаток отчасти подался. Кто в мореманы сдуру залетел, словно в материнство блудная и донельзя беспечная шалава… Сколько, скажи, вон девок по шалманам и гаремам забугорным разобрали? Куда ни глянь - на каждых два в наличии стакана по одной нашей дамской особе развратного порядка припадает. И сколько там таких Натах березок уже больше не увидят… - Лижет надтреснутые губы.

- И никому до них нет дела? - Чересчур странно удивился. Не по-русски. Тут же разболелся под волнующий нутро вопрос давно обломанный после миндального ореха коренной зуб. - Кому-то же они нужны?

- Разве что родне. Если та пока с горя не спилась. У других бабло теперь в потребе. Нас всех к нему давно уж приценили…

- А это что такой за аппарат?

- Эко горазд ты к разным аппаратам?.. Что ты уткнулся в мелкотравчатую жизнь? Разуй глаза!..Это как бы… - Окунулся теплым взглядом в наивную нарядность висевшей возле ванной, в мыле вчера постиранной, аляпистой рубашки. - …Сейчас как бы такое время, что по деньгам и честь. Усек?…

- М-да-а-а… Ну и делишки! Но делать-то хоть что-то надо! - Закипел, как перегретый суп в кастрюле. И даже раз со зла икнул. Скребнула горло кислина отрыжки от вчерашнего супца из порошка.

- Что тут делать?.. У меня на той неделе в ненужном месте тоже вон чирей приличный взгромоздился. Презентиком ненужненьким таким… Не захотел его сразу давить. Все выжидал созрева. Терпел. Пока не вылез стержень. Скальпелем, конечно, было бы быстрей. - Вздохнул от сожаления. - Да больно не было охоты …

- Вон сколько ждать пришлось… А если не прошло бы? До заражения, поди, дойти могло…

- Так мы всегда привыкли ждать. Все потихоньку и проходит… В рассос. За непотребой. Под заживу. Иногда – в черт знает что не знамо где выходит. Как разрывная пуля бестолковая такая. Дум-дум будто зовется. Я сразу говорю - это не Дума. Но той по действию подобна. Все выжидали коммунизм-а вышел не пришей к чему рукав. Да не ко времени. В совсем ненужном месте. Другое стали ждать… Явилось.Тоже - несуразным. Глумным и непонятным, как иероглиф на листке у очумевшего от этого нанайца. Оно теперь хватает все добро подряд. Только не в корм идет… Корову яловую как ни назови - молока от нее шиш получишь. Жрет корм. А вся недойная. И жаль людей берет такая. До утробного, со скрежетом зубов, сплошного завыванья. Ведь всей семьей кормили же! Дождались фиги вместо молочка…

- Но люди ж пропадают! - Не успокоится никак. Все донимает. Будто сверлит того сквозь пол-Москвы одним и тем же утверждением, как коловоротом.

- Уймись! Ты у меня и точно малохольный… - Просчитал до десяти, определяя меру злости на Серегу. - Вовсе не зришь, как будто у тебя разгляд всегдашний застыл навек на минус восемь… Разве не видишь, что одних нариков по всей России целые армии шныряют. Атакуют кайфом города. От немощи по солнечным часам жить не желают. Иногда вылезут, как черви после заливных дождей, на божий свет. Чтоб лето от зимы по снегу отличить. Дозы в года перевести. И снова расползаются по щелкам. Изгоняют из себя, будто чуму, свое здоровье. А оно, зараза, ну никак сразу не исходит. Дадено ж почти на сотню лет… Уж и иголками себя ширяют, метясь под какие процедуры. Усердно, словно какой хавчик, колеса с порошочками все жрут. Поди ж, опять твердо стоит. И не скопытится никак. Разве что только с передоза повезет... Целые армии снуют, переласканные дурью. Как саранча нашла. Мильоны, исходящих в ни во что сквозь век железный. С одеревенелыми напрочь мозгами. Усердно так к червонцу лезут. Демографию зашибить вовсе норовят. И все учету никакому ни в упор не поддаются. Как тот монах обительный разврату.

- Так пусть вся эта… графия и не сдается…

- Да. Тут не сдашься… Когда каждый из трех через день дружит с последним сухарем.

- А правда то, что каждый год народ по миллиону мрет?

- Ты за миллионы сдуру, без разбору, не хватайся. Прежде чем поплавать в межпланетном океане, разберись сперва лучше с клещом обыкновенной комнатной пылинки. Представь себе - есть и такой… Народ в потерях лучше уж предметно ощутить. Вот попробуешь, в пример скажу, - но ты не пробуй - хоть раз первак с пометом. Все сразу и поймешь. Или смешаешь динатуру с димедролом. Ощущение - сплошной вулкан в кишках. И равновесием даже в обхват с рядом стоящим в твоих подмышках даже и не пахнет. Живым мешком стаешь… - Умные слова с особой важностью ползут через губу.

- Да ты что-о-о… И это… - Страшно запершило в горле. - Тоже пьют?.. Ну, как же так? - Горюет, явно представляя судьбу в запой сорвавшегося с лета свояка в деревне под Калугой. Тот же наверняка употребил что не такое и с точно у какой-то бабки заткнутой пробкой. Ибо пошел, сестра писала, после выпитого поутру стакана за косой к соседу, а вышел спустя сутки из околичных крапив и лопухов. Порывался, говорила, к детским шалостям и играм… Про димедрол когда-то слышал. Крепость помета же уму не поддалась. (Комочки в граммы, как назло, никак не переводились).

- Нет. На хлеб мажут… Ты и впрямь потерянный… Паря, просни-ись. Органы у нас какие за порядком на пригляде?.. Ну?

- Охраны права. Прокураторы над ними надзирают. Суды присовокуплены при них. - Жмется робко к стенке с видом, будто только что украл в ближайшем магазине булку.

«С судами, братец, явно ты переборщил. Совокупление давно свернуло не туда. В самую гадость побрело»… Поправил, передумав огорчать.

- Вот! Врубился… - Царствует вздох на том конце. - По охране… сугубо… собственных… прав. Прокуратура смотрит, чтобы и ее поохраняли. От надоедливых таких оберегли, как у меня соседская жена. В судах зорко следят, чтоб и на решку нужную попал закон… А ты на кой хрен нужен им? Кто ты такой? Звать тебя - как? - На части разрывает все слова, к вопросительным приставленные твердо знакам - Тебе, как попадешься на глаза, сразу же в полный рост твою обязанность вменят. Предписания на лоб приклеют. Чтоб никуда не лез. Прав не искал. И не болтался почем зря. На спину долг перед Отечеством набросят. Истину жизни с выворотом наизнанку по всем своим определениям представят. К ней тебя и пришпандорят покрепчей. От рук чтоб, не дай боже, не отбился. К лиходумству не пристал…

- Ну, да-а! Скажи еще… Чужих - хватают. Хулиганье там всякое трясут. Бомжей. Мошенников вон этих. По карманам что снуют… Я сам видал. Но я-то им зачем?

- Кому ты веришь? Все эти законы наши прописаны одной фигней. На постном масле. Оно шипит - а толку нет. Радуйся – и то только пока - , что ни разу под раздачу не попал... У нас прилежных всех от иных-прочих, как баранов от овец, не будут отделять, когда затребуют сверху отчет жирней. Просто вытянут из стада. Зачем определенностью мараться? Другие подвиги вон ждут. Вверху нужны одни лишь палки, чтоб раскрываемость поднять. Ну хоть ты тресни!.. А если даже отделят виновных-то лишь скопом. Просто на глазок. Чтоб цвет волос сошелся… Ты вот живым якута видел? Или хотя б мордву?

- Не-а… - Плывет в полной прострации, как щепка в космосе.

- Но они ж живут? И в ус, поди, почти не дуют. Не ведают, прикинь, что ты о них малейшего понятия к своему десятку пятому совсем не заимел. Даже пальцем их на карте придавить толком не сможешь. А может, они к туркам уже сдуру переплыли. Иль подались в Китай. Подрабатывать за рисовую кашу. Там и бог у них один на всех достался... - Возлияние вопросов нивелируется кое-как журчавым сожалением, явно снимая остроту. Слово последнее даже легло. Мягенько так. В пласт. Привольно развернулось ковриком голосовым.

- Как будто знаю. Да… Живут. Мордву, помню, всунули в программу как-то. Мы как раз тогда «Перцовкой» баловались с кумом… По ящику кругами, все нарядные, носились. И песни тут же с ними… Морды у них всех, будто репы - во-о-о! Кучей с одной на всех гармонью по деревне прут. Мороз вовсю не замечают. Свистят за весь район вокруг. Только воробьев зазря с веток согнали…

- А кто их по лесам считал? Пока надумают, а у них там – глядь - уже зима стоит… Желанье есть. Дороги – нет. Разве что по дымкам над избами на глаз определят. Да прикинут по следам возле крыльца. Заодно вместе с собачьими. Друзья все ж, хоть не человеки. Или пописанные вдруг нагрянут в гости к тем, кого в учет еще не взяли. Там после огненной воды все имена свои лишь через месяц вспоминают… Так что, если народу к нынешней весне станет на миллионов несколько поменьше - я совсем не удивлюсь. Все зависит от зимы. Кому, может, невмочь с карандашом за ухом в лес нос сунуть. Из леса кто не сможет выйти сам. Не от желания считаться. Прирос. За щи недельной давности сосватанный к труду. Не ждать же всем писакам, когда их голодуха за жратвой в спину на стойбища попрет. В года грибные многие, бывает, вовсе не выходят… Рыбаков еще, случается, черт морем носит. А они, подлюги, ушлые такие… - Смеется так заливисто, будто его сейчас по всем лимфоузлам втроем щекочут… - Вешают себе, к слову, растрепанный монгольский флаг. Где на имении только одно болото. Аккурат под щиколоть твою… Идут стряпать свои рыбацкие дела. Пока обратно доберутся, а там уж с пересчетом закруглились… Кому им ждать? Хоть на грамульку уяснил?.. Власти мы - бельмо на глаз. Кучей жить - одна морока. Переселила всех бы к черту на кулички. Достали ведь ее. Тот с жалобой в рваных портках несется. Другой подруливает с просьбой. Третий анонимку пулеметной очередью строчит. Только забот и не хватало ей… А вот когда народу мало – так и забот на чих. В малости душ быстрее нужного найдешь, чтоб на него спихнуть иль уцепиться.

- Ты прав. Как никогда. Ощущение: будто меня с мороза - и прям сразу обухом в затылок… - Причмокнул. - Позавчера еще и про коррупцию писали. В «Собеседнике», кажись. В эту проблемку – как - не окунемся?

- Она тебе – что - мешает? Эдаким прыщиком зудит? Иль в пятке жмет невыносимо?..

- Как будто нет. Мимо меня пока таскается беспутно. Лично в бока пока не припирает.

- Чтива тоже перекушивать не надо, как и мандаринов. Аллергия точно доконает за всю нашу родную бардатель. На работу будет некогда ходить. Да и сны все серыми плыть будут. Немножко даже криво. И ногами вверх. Подобно нашей правде. Кто ж даст ей неприкаянной ходить, себе мозги трепать? Истребователей вон невпроворот. Она должна при нужном деле ошиваться. Быть выбраной определенно. Как невеста. А всем служить - одна морока. У кого кол в руке - того и правда… Дались тебе все эти взятки! О них же пишут только те, кому не дали или с кого содрали поверх меры… А с тебя какой вот толк и что можно урвать?.. Лежи себе удобно. Чеши по очереди пятки.

- Вот тут ты снова попал точно. - Тихо захихикал. Будто держал в ладошке сотни три халявных баксов. - Прямо как без гляду пальцем в глаз. Единственно чем счастлив - не поверишь - так это неимением всего. Гол как сокол. И нищ. Хоть ты стреляй! Все мимо…

- Правильно. Из ничего и нечего терять. Урвал копейку - и быстрей прожри. Пока не отобрали. Только придурков, сдвинутых по фазам, впотьмах за приключениями носит. Зазря обзванивают медяками темноту по переулкам. Да тащут на случайный перерасчет чуть растолстевшие, как показалось им, карманы…

- Я с тобой вполне согласен, будто у нас вся правда для простых совсем не та. Кроме ее кормящих в упор не видит никого. Всех нас сначала кучей дурют, а потом над нами же смеются. Возьми хотя бы ваучеры наши. Или с бесплатной медициной. И пенсии туда же к безобразиям рванули. На всех углах трещали. Верещали. Заботу людям обещали. О справедливости все время речь толкали. По всем законам пропихнули. Под ноги кинули: бери. Только толку ощутить от них никак не можем. Как будто чувствуем, что есть они. Однако же - вода водой. И вилами по ней прописаны наши права. Обязанность - висит на тех же вилах. Не сорвешь!.. До того, слышишь, обидно! И не жаба… А обида к горлу прет, когда сам видишь, что ушел достаток общий совсем к другим в котел... Одно лишь хорошо, что приучают ничему не верить и тонус жизненный ни на секунду не терять. - Совсем не праздничностью светлой преисполнил монолог.

- У меня братан троюродный ну до того нас всех напоминает… Работал раньше аж до чертиков в глазах. Теперь по–черному водяру хлещет. Без разбору. Вчистую игнорирует любую закусь, кроме рукава. Харя вся стала - яблоко с паршой. Коричневеть на зиму глядя даже стал. Якобы с загару. А у него печень вон из бока прет. Пенсии нет. Работы не дают. Дегенератом уже чистым стал, ибо мочиться спьяна под себя считает за прикол. Но злостным алкоголиком личность свою никак не признает. Ну ни в дугу! Чтобы торпеду вшить - ты что! Да никогда!.. Попробуй что сказать - всех псов на тебя спустит. Жена его иной раз опосля его бадяжных разговоров даже на время освобождает от порядка дом. С манатками бежит поперед глаз. А он охальничать горазд! Частенько кроет на любой попад идущее куда мимо него сразу четвертым этажом. Барковский мат - самая невинненькая степень недовольства у него. Нечто баловство какое ребятни . С невинным леденцом во рту…

- А мой шурин, паралик его возьми, всегда после третьего стакана сразу же драться лезет. Виноватит всех подряд за то, что ханку жрет. Зато как трезвый - прямо душка. Млеет в упад от полевых цветов и кормит кур с руки…

- Еще я все боюсь напастей разных…

- Каких?

- Ну, типа этого… Трясения земли. Грозы… Или пожара .

- Мы уже давно живем как опосля пожара. Пора б привыкнуть. Головешки среди пепелища до кровянки делим после тех, кто еще целым растаскал. Тут рецепт один – почаще в телик мимо новостей смотри. И не кушай всякие таблетки. Чуть что - к бабкам лети. Не кабыздись. Припадай у них к отварам и настоям…

- Но самое что интересно - как портвейну вмажу - все проходит. Новая жизнь в гости плывет, когда под мухой сам…

- Значится – так. Если легчает с выпивона - так и будь ближе к нему. Нюх твой тебя пока что не подводит. Застряло где-то глухо наше время. Переправу под него никак не наведут… Ты врубился?

- А то… - Довольно выпятил толстую нижнюю губу. - Что легче быть всегда немножко пьяным и веселым, чем постоянно трезвым и смурным.

- Насчет болячек ты не бойся. Разве что любовное попутно где подхватишь. Венерино хотя б… - Грудь не пустила громкий смех.

- С чего бы это? – С недоумением облагодетельствовал взглядом чайник, носом отвернутый позавчера к стене.

- Знаю я тебя. За каждою хвостом вильнувшею бабенкой мигом готов увиться. Особо если грудь больше четвертого размера. Еще тот чертов кобелина!.. Даже хохлушка не в помеху тут.

- Здорово взял. Да поздновато. Планка теперь совсем не та. Грехи мои почти прибрались. Желания, что не касаемы хохлушки, теперь приходят редко. Почти как високосные года…

- У меня как-то довольно часто застревает под макушкой чувство, будто бы вся страна без всяких поводов поносит. Другой раз, как под кайфом сам, думаю -все! - пройдет. А по утрянке после бодуна твердеет кремнем думка прежняя. К обеду – глядь - вся напрочь застывает. - Сделал паузу. - В цемент стает. Хоть вместе с головой сноси… У нас на третьем этаже семья одна живет. Так года два назад мучила целую неделю всю нашу городскую «скорую». Представляешь?.. Чего ты замолчал? Притих там как. Будто пропал. Аж даже дыха нет… Ты слушаешь, парнища?

- Да-да. Стараюсь представлять…

- Ну, так вот… Кг-г-г… Прикинь себе. Из-за поноса всей семьей в больницу постоянно забирали. Прочистят всех. Везут шоблом домой. А через день – опять - в промывку. Только когда уже синюшные как доходяги стали все, додумались те суп домашний вылить. Оказалось, внук туда пурген подсыпал…

- Га-га-га-а! Ох-хо-хо-о! Ой-е-ей!.. Держи меня! - Ухватился крепче за ребро стола. - Я точно упаду! - Взбалмошно встал на одну ногу. Другой уперся в батарею отопления. Рукой ерошит стрижку.

- Вот так же и над нами все, что за бугром, смеются. Мы ни себе покоя без некого пургена не даем, и ни другим, что там живут. Мы тут хронически болеем, а там стоически все ждут, когда же поумнеем. Им уже кажется, что мы тут уже твердо перешли на дистонию. В обнимку с диареей…

С минуту длится пауза, в которую с трудом невольно втискиваются в один клубок кусочки умных мыслей у Сергея. Радость всех семнадцати приятнось несших мышц перетекла невольно в одну большую, рыхлым лицом означенную грусть. Она тут же потухла, опустившись в скулах. И даже нос застыл крючком.

- Это, наверно, когда стонут… - Промямлил больно уж несмело. С тем донельзя пресным, неуклюжим видом, когда бы после первого разгульного стакана призывал всех сразу пить на «посошок».

- Нет, брат Серега. Это когда до коликов другие стонут, глядя на тебя. А ты, умный такой, лечиться все не хочешь… Тебя ж еще прочистить толком не успели, а ты снова ту же дребедень в свой рот суешь… И так везде. И постоянно. Вкруговую. Предопределенно, почти точно катимся в Нирвану.

- Не рвано… А чего?..

- Это, старик, такая штука, когда бежишь за пузырем в ближайший гастроном, а вваливаешься черт знает к кому на том конце совсем чужой деревни.

- Да ты что-о-о? И так бывает?.. - Растягивает донельзя вопрос. Разинул, будто под горячие пельмени, рот. - Можно ж тако-о-е схлопотать. Там же бабье - чужое все-таки. Добро хоть и живое - да только не твое. Не твоей лежанкой пахнет. Хорошо еще, если огреют только рогачом…

- Бывает даже хуже. Но это если сильно захотеть. - Вальяжно водит перед лбом рукой, попутно радуясь теплому цвету донельзя старых оливковых обоев, наклеенных еще в прошлой, чуток сытнее жизни.

- Хорошо. Возьмем меня. Хотя бы. Очень уж хочу. Это если к примеру прямо подойдет…

- Ты вправду захотел?

- Конечно. Даже чересчур. - С упрямства выпирает грудь. Реже становится дыхание. Вдобавок ко всему с приятного наплыва чувств даже теряет тапок с уже отпрянувшей ноги от батареи.

- Хорошенько… У тебя дверь рядом? - Приставил, будто шкодника какого к стенке, собеседника к вопросу.

- Какая? - Недоуменно вертит головой.

- Да любая. Лишь бы попрочней…

- Ну и?… - Смотрит на свою, давно не ремонтированную, с рамочным стеклом кухонную дверь.

- Бейся об косяк.

- Что я, дурак какой?

- Тут у меня сидит еще один такой же кадр. Тоже не хочет биться… Он обьяснит тебе попроще. И попопулярней… (Слышен голос в глубину квартиры).Чего ты там сказал? Ага-а… Греби сюда, чудила.

- Он тебе как раз чуток сместит акценты.

- Пускай с акцентом. Но не сильным. И чтоб не быстро тараторил. Я пойму. Гм-м… Лишь бы совсем не заикался…

- …Бери. Кому сказал… (Опять летит в квартиру голос). - Выбивается из трубки чужой, чуть сбитый, будто после бега, голос.

- Сергей! Ты меня слышишь?

- Да-да.. Совсем прилично. Почти чисто. Даже без акцента. –Удивился говору, будто нежданному явлению Девы Марии.

- Вы с Пашкой тут остановились только что на дураках…

- Да-да. Стоим… - Встал мыслью рядом с истиной.

- Так вот… А тот другой, что никогда не откликается на дурака, представь себе, сейчас весь лоб всадил бы в твой косяк… Вот потому над нами все до тошноты смеются, что мы веками все сидим голодные на всем, в цене весьма приличном, и постоянно важно дуем губы. Ходим в рубашках даже наизнанку. Ведь всеравно ж тепло. Живем по правилу: кто первым встал - того и туфли. Просто мы так хотим. Да все орем при этом, что мир другой, дескать, совсем не прав, не понимая нас. Забыв совсем о том, что мы его понять никак не соберемся. Все за причудами и дурью недосуг. Ведь строим же черт знает что. И сбоку бантик…

- Ты так много сказал. Больно широко все понимаешь. Никак мозгами я не поспеваю. Аж заболела голова… - Вовсе обмяк. С вставшей в глазах обидой обреченно смотрит в неметенный пол. Свет от окна усугубляет низом его грязный, неприглядный вид.

- Тебе, милок, никто другой такого никогда не скажет. Я из чиновничьих рядов пристал сюда. Чуть заартачился из принципа перед начальством. В позу встал. Тут же в дурдом хотели сдать. А у меня просто совесть с верою срослась. Гадость той кухни всю дотошно пережевывал в зубах годами и потому каждый ее шмат давно знаю на вкус. Вот мы, чтобы прожить, лопаем вприхлеб жижицу щей , закусывая только одним хлебом. Воспринимаем то, что есть, как даденое нам навеки. А мир уже давно вперед ушел. Другое ест. Одет прилично. И думает от сытости гораздо поприятней. Сам оттого становится добрей… Чиновники наши одной рукой обхаживают, лапают за все приличное нашу житуху, а другой хватают нас за ухо, чтоб о своей лучшей даже думать не могли. Знают, что с привязи от воли одуреем… Там из-за голодного щенка на демонстрацию идут, а у нас его хозяев толком не накормят.

- А наши что ж не нагоняют?

- Гм-м-м… (Чем-то хрустит). Так ведь сказал же: недосуг им. Усердно занимаются тобой. Чтоб ты из лап не вырвался… У нас ведь все вокруг противно до того, что просто хочется быстрее обо всем забыть. Кто нахватал добра-любым путем хочет или махнуть в места злачней, или переметнуть деньгу через границу. Хотя в этой стране можно, допустим, еще прилично чем заняться. Когда глядеть всем в одну точку. И в лямку всем упрячься хором. Кто и зачем туда упрется с жирным пузом? У нас вед родину попутали с родней. Одна-то надобность совместная осталась среди нас непоколебимой. Это язык. Ибо без него не обойтись. Другое - в разнобой и невпопад. И все идет так, как карта ляжет… Сады сажают неумехи. Водитель возится в хлеву. А сам хозяин кормится и так весьма прилично доступным лишь ему. И с постоянною отрыжкой все как-то неохота хоть что-то у себя поправить. Ведь все ж нормально. И порядок есть. Как кажется ему. Даже «отчизна» слово по стихам старым пока что не затерлось. Лакеи кормятся с хозяйских рук, масляным ластясь взглядом. А сторож-шельма постоянно норовит хоть что-нибудь да прихватить к себе в хозяйство, что каждый раз ну так и хочется ему недоплатить. Дети прислуги до того уж надоели, что просто хочется завыть. И деть их некуда. И рад бы выслать за Можай. А вдруг да пригодятся! На выборах хотя б. Работать чтоб. Того гляди, для армии сойдут… Жаль, пока что неприкаянными так и носятся по всей усадьбе. Но весь этот бардак хозяину приятен, потому что он - его бардак. И раболепие – родное. Он столько лет потратил, разводя его. Живет при нем в полном достатке. Полнеет от него. В охотку чешет чрево. А после осознания того, что так же будут жить и его внуки, от радости навзрыд плакать готов. И что кому-то плохо жить, ему никак после принятия икры в пикник перед десертом что-то не влезет в ум. Чем больше терпят - меньше он их всех воспринимает. Но ведь и терпят же! Червем порочным доедается сознание, не претерпящее малейших перемен. Над ним довлеет лишь - «мое», «все дураки», «я так хочу». Но вслух сказать так не способен. Ибо власть денег и любая власть слабее силы гнева. Им всем крутиться надо между гроз. Уметь пожар гасить. Соль постоянно сыпать мимо раны. На шестеренки масло лить…

- Дай-ка я чуток передохну. Сниму хоть майку. Весь сопрел от твоих переосложнений…

С минуту возится. Тихо шуршит перед лежащей трубкой. Показалось за кряхтеньем характерным вслед, будто снимал носки.

- Все! - Радостно вздохнул. Как сбросил с плеч мешок. - Конкретно весь готов…

- Значит, шагаем дальше… Гы-кгы!.. И все живущие на время греются с пустой надеждой обреченных против совсем разных подавленных позывов в душах только одной жалкой, обмельченною мыслишкой: «Авось остепенится все. Да как-нибудь пройдет мимо меня вся эта безнадега. Небось, переживем - и слава богу…» Это напоминает чем-то жизнь собачью. Там жрать сверх меры не дают. И побивают иногда. Да в живодерню тащат постоянно против воли… И они все время ждут. Жратвы. Побоев. Но мнение собак о людях почему-то не меняется. Самая крайняя обида тут же втихаря закручивается в хвост.

- Ну, ты, брат, тут намолотил. Не знаю даже звать тебя как. Такое все к разгляду на свет божий выгреб - о-е-ей! Ну, прямо дерьмецо! Иль раковое что… И где тебя Павлуха откопал такого?

- Бери и пользуйся. Еще захочешь - вмиг информацию подтащим. Помельче растолкем… (Противно шебуршит газетой). Ну, все… Я трубочку передаю.

- И как, Серега, вразумел? Под темям что осталось? - Ворвался свежий голос Пашки.

- Еще бы… Сущая наука. Мозги будто плывут. И пот текет. Даже без майки. В жар до самых ног бросает… А я-то думал все, что дураком помру. Он – что - начитанный такой?

- Да успокойся ты. Просто я «Голос Родины» вчерашнюю под сковородку положил с картошкой. Хавчик пока наш жарился, он – глядь - да и нашел ее. Вот и читал тебе. Хохмил. Сливал белиберду. Изнемогал весь тут от скуки. Аж краска кинулась на щеки…

Мужик и злится. И дуреет. Льет вскипом через край всю свою крайнюю обиду далеко по проводам:

- Вы мне тут, бестии, столько вон времени арапа заправляли. Понавыдумывали мутоту и чушь. Выкомуры вместо благости всучили. Расстроили всего. Вчистую. Будто простой овес к причастию подали за кутью. А я, дурак, доверился. – Прямее вытянулись губы. - Адреналин по жилам напрочь кровь опередил. И даже было полегчало на душе. Будто взаправду все. А вышло - одна лажа… - Цокнул недовольно языком. - Лучше б куда сходил. Или для тонуса что успокоительное с градусами вмазал…

- Сколько раз тебе я говорил - никого перед приемом беленькой не слушай и даже не бери газеты в руки! Сиди себе - решай кроссворды. Хохлушку свою жди. Меньше знаешь - дольше проживешь.

- Что ж мне теперь - и трезвым не ходить?.. Сказать по правде - так из вашего вранья почему-то, как из сита, так и вытекают странные, супротив самого его, железные резоны. Даже стоят – ну не скажи! - за брехунковы вести. Черного-то кобеля не отмоешь добела…

- Ну, я не знаю. Может, под какой звездой все случаи сошлись в закономерность… Ты извини. Нам уже пора картоху есть. Такой, гляжу я, корочкой взялась отменной. Все, все. Спешу… Товарищ вон прикрыл статейку сковородкой. Пивко наше, поди, уж нас заждалось. А мы только холодненьким намерены его того… Употребить. Потому что теплое оно-ить это… Как бы подоходчивей тебе сказать… - Фиркнул от смеха в трубку. - Знаешь, небось, сам.

- Ну, как бы и… - Расплылся без определенности ответ навозной грязью в такой же грязной луже.

- Телись быстрей…

- Да вспомнил я… Подобно женщине потливой.

 

…День вытекал огарками на запад. Дремотно стлался, наплывая тут же в непрозрачных сумерках притихший вечер. В спокойной мягкости почти под приглушь дотлевали краски. Свинцовой нависью почти осенних туч землю невидимо придавливало небо. Перевились незримые истома и печаль под угнетающей печатью индиго. И ночь длинной рукой тянула томным напуском вуаль, чтоб примирить собой на время земную радость и печаль.