Дорогой читатель! Посмотри сначала на объем, а потом подумай – стоит ли тратить свое драгоценное время. Я тебя предупредил. Автор.

 

«ДОМ РОМАНОВЫХ

Часть первая

«Перекрестки»

1. Дорога

 

Казахские степи. Август. Солнце к вечеру на запад скатывается, но от этого жара, кажется, только усиливается. Убегая от этого раскаленного светила, поезд с юга России на дальний Восток с почти видимым физическим усилием прорывается сквозь зной, спеша укрыться от изнуряющей жары за Алтаем в сибирских Саянах. В вагонах неимоверная духота, окна открыть невозможно - врывается в вагон раскаленный степной воздух с мельчайшим песком, который тут же начинает скрипеть на зубах.

Кто ездил на далекие расстояния поездом, тот, верно, испытывал на себе это странное чувство оторванности, обособленности вагонной жизни от всего остального мира, которое наступает обычно уже на второй день пути.

Вдруг оказывается, что те нити, которые связывали это несущееся, стучащее и раскачивающееся замкнутое пространство вагона со вчерашним днем, как только состав отделяется от здания вокзала, начинают натягиваться. И уже через сутки пути, а может быть и раньше, с негромким теньканьем начинают обрываться, и наступает легкая невесомость какой-то другой, незнакомой, самостоятельной жизни. Со своими законами, дорожного быта, человеческим сообществом, состоящим из временно связанных дорогой людей, которые еще вчера, быть может, не знавших о существовании друг друга. Сегодня же, они вдруг, становятся просто жизненно необходимыми, хотя бы для ощущения реальности происходящего.

Поневоле начинаешь думать о том, что осталось позади, как бы в другой жизни, которой еще недавно жил, и, порой подсознательно, начинаешь подводить итоги, пусть даже предварительные, но все же…

А итоги они всегда и существуют для того, чтобы ими можно было бы поделиться или еще лучше - проверить вслух свои собственные ощущения, чтобы убедиться в правильности собственных выводов. И вот тогда это и начинается.

Соседи по вагону, еще вчера вызывавшие лишь досадное недоумение оттого, что приходится делить сравнительно тесное пространство с кем-то еще, теперь становятся чрезвычайно интересными. Начинаются непринужденные, ни к чему не обязывающие знакомства, бесконечные разговоры, разговоры, разговоры. От «кто, куда и откуда», от разговоров о погоде, урожае, политике, до глобальных изменений на земном шарике, о перманентном состоянии «конца света», о… да мало ли, о чем можно говорить с новыми знакомыми в дороге. Здесь даже нельзя ставить никаких границ, потому что всего бесконечного разнообразия волнующих человека тем, переживаний и просто ощущений невозможно себе и вообразить, да, наверное, и не нужно. Это жизнь.

И, что еще любопытно. Еще вчера, допустим, знающие человека люди, в той оставленной на перроне жизни, считавшие его весьма недалеким, замкнутым и молчаливым, сегодня может быть, страшно удивились. Сегодня его, вдруг, прорывало до такой глубины откровений, на которые он, возможно никогда и не был способен – находило на человека. Потом, когда останется позади и этот вагон, и даже вокзал, через который он пройдет в конце пути, как через некое чистилище, ему самому будет казаться это все сном, нереальностью. Но сегодня…

В этом стареньком плацкартном вагоне, с давно облупившейся краской стен, с давно отсутствующими разными сетками и крючками, однако, разговоры все, или почти все, так или иначе, упирались о войну в Чечне, растущих ценах, о рухнувших надеждах на Ельцина, разгромившего коммунистов, а на смену им приведшего такой неуклюжий аппарат управления, что только еще хуже стало - совсем невмоготу от взяточников всяких. Сходились в одном, что и дальше улучшений скоро не предвидится, а вот хуже… и насколько хуже… и как с этим жить, а лучше сказать, - выживать… Словом, было о чем подумать и вслух поразмышлять. На словах это выливалось в бесконечные споры, переходящие даже в полупьяные ругательства и т.д. и т. д.…

Но в такую одуряющую жару и эти бесконечные, казалось, разговоры незаметно затухали, и тогда вагон погружался в сонную липкую от пота одурь.

Посредине вагона, занимая все купе, едет семейство камчадалов. На верхних полках купе загорелые до синевы пацаны восьми и десяти лет, с утра до вечера «мучают» игровую приставку «Тетрис» или серьезно обсуждают все увиденное за окном. На нижних полках их родители и дед. Вероятней всего, что дедулю они везут к себе, чтобы не оставлять старика, пусть даже и при своем хозяйстве, но одинокого. Всю дорогу старичок тяжело вздыхает и большей частью помалкивает. Тяжело в конце жизни переходить на попечение дочери и зятя, не так ему представлялась старость, как всегда неожиданно подкравшаяся…

На нижней полке в проходе женщина лет двадцати пяти, пухленькая, рыжеволосая и чем-то очень похожая на сельскую учительницу. Скорее всего, это из-за очков в простенькой оправе, да еще, может быть оттого, что всю дорогу, даже ночью она читает, читает толстенный роман. Кажется, «Жана Кристофа» Ромена Роллана.

Над ней, на верхней полке лежит солдат. Как в Краснодаре лег на свою полку, так вот вторые сутки… непонятно - то ли спит, то ли думает о чем. Ночью, правда, пару раз во сне кричал страшно и непонятно, так что вызвал даже небольшой переполох в вагоне. «Учителка» попыталась его осторожно будить, но старичок попросил ее, - «не трогай, не отвоевался еще…», а сын его, крепкий мужик лет сорока, проснувшись от крика, пошел в тамбур курить, пробормотав на ходу, - «синдром… теперь вот чеченский… мать их двадцать пять с четвертью. Вот и расти сынов потом».

Солдат всю дорогу лежит на спине, сложив руки на груди. Только голова повернута к стене. Очень короткая стрижка темно-русых волос… вот только повыше левого уха большое, с голубиное яйцо пятно в волосах, – будто мелом выпачкали. На плече наколка из двух парашютов и какого-то диковинного зверя с оскалом острых клыков.

Неожиданно легко спрыгнул со своей полки, но тут же глухо охнул, побледнев до холодного пота на лбу. На край нижней полки привалился. Соседка, оторвавшись от книжки, испуганно ноги поджала.

Нашарил под полкой между сумками соседки солдатские башмаки, аккуратно зашнуровал их, на «тельник» натянул гимнастерку с погонами сержанта и шевроном на рукаве - с теми же парашютами и невиданным зверем, сунул в карман брюк черный берет и, быстро сориентировавшись, пошел по проходу. Росту он оказался чуть выше среднего, широк в плечах и с хорошей мускулатурой. Никто толком не успел его, как следует разглядеть, только «учителка» заметила, что он очень может быть и красив. Но, увидев на правой щеке длинный, совсем еще свежий, а потому страшный шрам от самого носа через всю щеку под ухо, вздрогнула, «ох, ты, мамочка…», и часто-часто заморгала глазами - оттого, что защемило в груди. Про себя подумала еще, что надо бы непременно как-нибудь познакомиться… пожалеть, что ли… подыскать слова. И снова уткнувшись в книгу, глядя на прыгающие строчки в книге, стала придумывать. Только, что же тут придумаешь, какие слова, когда тебе под тридцать и не замужем, и перспектив никаких на горизонте. И даже надежда на какой-нибудь самый пошленький курортный роман, не оправдалась, и ждут ее уже послезавтра такие же серые будни, полные…

Аккуратно календариком заложила прочитанную страницу, сунула книгу под подушку, легла, отвернувшись к прыгающей перед глазами стенке вагона, и, стиснув зубы, тихо заплакала...

 

В вагоне-ресторане в это время почти никого – кто хотел, тот успел уже отобедать. Впрочем, желающих не так уж много, у едущих с отдыха, денег «кот наплакал», а цены ресторанные весьма и весьма… цифрами многозначными многозначительно поглядывают…

Впрочем, ближе к вечеру, может, через пару часов, потянутся из купейных вагонов командировочные, у которых за все «фирма платит» и торговля пойдет. А пока…

Официантка с буфетчицей треплется у стойки, отставив в проход свою корму, да молоденькая мамаша пытается накормить своего «бутузика» гречневой кашей с молоком. Вот, собственно и все.

Зашел сержант, слегка зацепившись при толчке вагона за косяк дверной. Кинул взглядом по вагону и прошел в самый конец, за последний столик, спиной в самый угол. Сел, положив руки на стол, в окно уставился.

А за окном-то и смотреть не на что – не за что уцепиться глазом. Бегущая степь серая до горизонта, прожаренная солнцем до глубоких трещин в земле, чахлая желто-серая трава, редкие будки обходчиков да мелькающие километровые столбики. Изредка налетит, прогремит встречный товарный состав или со свистом прошелестит пассажирский.

А вот сам сержант любопытен. Руки интересные. Бугристые, крепкие, сильные руки, но при этом, тонкие кисти с длинными, какими наверно должны быть у музыканта, пальцами. Если приглядеться, то можно заметить, как пальцы его слегка подрагивают. Вот такое несоответствие. И лицо характерное… лицо…

- Молодой человек, что заказывать будем?.. - принесла, наконец, от буфета свой зад официантка. Спросила и тоже, как в вагоне та «учителка»… охнула про себя и, будто по спине кусочком льда провели… от лопаток до крестца. Не от шрама - всякого навидалась, от глаз… глубоко посаженных, карих и… ничего не видящих. Взглядом непонимающим, будто насквозь прошел и секунд, может десять…

Потом полез в карман и вытащил двадцатку смятую долларов. Положил на край столика и снова отвернулся. Теперь уставился, на голубую пластмассовую вазочку со стоящими в ней искусственной пыльной розочкой цвета запекшейся крови, с блестящей, тоже искусственной, капелькой росы на ней и большой садовой, живой ромашкой. Живой ее, правда, назвать можно было с большой натяжкой - стебелек по краю вазочки обломился, и сам цветок свесился на столик, лепесточки в последней агонии свернулись в трубочки…

Хотела, было сказать, - «мол, с валютой дело не имеем… и что, в конце концов, нести… кроме водки…», но постояла с полминуты, взяла деньги и пошла к буфету.

Буфетчица Люська оторвалась от тетрадки, в которую только что записывала, шевеля губами, какие-то «цифири» и, взглянув на подругу, неожиданно удивилась,

-Свет, ты че такая? Дембелек обидел, че ли?

-Люсь, он какой-то… наширялся может?

-Да все эти пацаны оттуда возвращаются без крыши – всех не нажалеешься… Монеты-то у него имеются?

-Баксами швыряется.

-Светка, прячь, пока Саныч не увидел. На свои, деревянные накормим и напоим твоего красавчика

-У него морда рваная, а так… ничего

-Я о том и говорю…

Только успела Светка баксы пристроить в свой лифчик, как хлобыстнула дверь и со стороны купейных вагонов вошел крепкий, деловой, слегка вальяжный мужчина лет сорока с небольшим, в спортивном костюме «Адидас» на голое тело и в очках с очень изящной супермодной оправе. От дверей бархатным баритоном пропел,

- Людочек, лапушка моя, а я опять к вам харчиться. Как обычно, по полной программе.

И хотя столики все были свободны, вдруг, может быть даже для самого себя неожиданно, обернулся на солдата.

-Землячок, у тебя не занято? – и не дожидаясь ответа, устроился на стуле напротив. Вытащил пачку «Мальборо» и кинул на стол – закуривай, братишка.

Это «братишка» прозвучало у него несколько фальшиво. Вероятно, он и сам это почувствовал и потому сделал паузу, двумя пальцами прихватил из вазочки увядшую ромашку и выкинул в окно.

-Ладно, давай знакомиться. Николай Николаевич… или Коль Колеч, как удобнее…

Солдат оторвал взгляд от вазочки и взглянул прямо, вернее… опять будто насквозь, куда совсем уж далеко. Через секунду снова в окно глазами ушел. На тень от поезда бегущую по степи. А тень все дальше и дальше отрывающейся от насыпи к горизонту, начинающему уже затягиваться полоской предвечерней синевы…

-Так… мы сегодня не в том состоянии… это поправимо

Крутанул головой начинающей уже слегка лысеть на затылке, закурил и тоже как-то затих. А тут Светлана на стол подала. Все, что было лучшего, фирменно-поездного на кухне и в буфете, потому что помнила вчерашний ужин, на котором удалось ей изрядно «наварить»

-Спасибо, моя радость – и слегка по заду упругому ладошкой достал – ты бы ко мне в купе не заглянула… а-а?

-А это уж как получится, - хмыкнула, на солдатика мельком зыркнула и уже на ходу подумала, «вот с ним … может и пошла бы, … если бы позвал…».

Николай по хозяйски осмотрел рюмки, и по полной разлил из графинчика запотевшего. На селедочку выдавил немного лимона. И только тогда предложил,

-Давай, солдат, за то, чтобы не пришлось в жизни больше стрелять. Чтобы нас всегда кто-нибудь ждал, и чтобы было куда вернуться.

Ни слова в ответ, только блеснул сержант глазами, в которых что-то чуть ожило в глубине, аккуратно выпил и горбушкой хлебной зажевал.

По второй наливая, сказал немного другим тоном… поглуше, что ли,

- Ты, я вижу, не очень-то разговорчив… и догадываюсь почему. Не бери в голову, парень. Жизни у тебя еще впереди много будет… разной. Не надо циклиться. Как говорится, проехали, будем жить дальше. Ты пей да хорошо закусывай. А… если нет охоты говорить… я сегодня и за двоих могу, если не возражаешь.

Ресторан понемногу стал заполняться. Некоторые заспанные, а потому с помятыми лицами пассажиры наскоро ужинали и, прихватив с собой несколько бутылок пива или чего-нибудь покрепче, возвращались в свои вагоны. Но были и такие, что надолго усаживались и за ужином с разговорами разными просто убивали время.

Постепенно разговоры становились все громче, народ начинал пьянеть, и уже матерки становились все отчетливее летать между столиками с позванивающей на стыках посудой. Появился и сел за служебный столик директор ресторана, длинный и жилистый мужчина предпенсионного возраста. За день выспался и сейчас сидел и наблюдал за посетителями, подгоняя официанток. Светлане помогала еще одна, совсем молоденькая, страшно красневшая от ненормативной лексики девчушка.

За окнами быстро темнело и становилось прохладнее. Визави солдата, чем больше пил, тем больше мрачнел. И его бесконечный монолог становился все злее. Он постоянно перескакивал с одной темы на другую. Начав с политики и экономики, вдруг перепрыгивал на свои семейные отношения. Посредине где-то «зависал», еще понимая, что в своих откровениях заходит слишком уж, далеко заходит. Потом начинал костерить своих партнеров по бизнесу, снова перескакивал на Афганистан и Чечню…

Сержант пил мало. И если вначале почти не слушал и все больше поглядывал в окно, то теперь исподлобья смотрел на губы говорящего, пьющего и жующего визави. Он действительно был красив. Нос прямой с совсем небольшой горбинкой, губы хорошо очерченные и чуть припухлые подчеркивались волевым подбородком. Что-то было очень схожее с античными статуями… если бы не глаза. Глаза смотрели холодно и были как-то малоподвижны. Будто одна большая и неподвижная мысль, невыраженная в словах, а потому непонятная и тяжелая, давила этот широкий лоб. Слышал и понимал он хоть что-нибудь из того, что происходило кругом? Или же однажды ушедший в себя, застрял и не может (или не хочет) найти дорогу обратно? Здесь только одни вопросы без ответов.

Вдруг, неожиданно, без всяких приготовлений, поднялся из-за стола и достаточно твердой походкой пошел через вагон. Директор кинул взгляд на буфетчицу, та молча кивнула, мол, все в порядке, в расчете. Николай Николаевича же этот неожиданный уход слегка обидел: - «Вот те раз. Ни спасибо тебе, ни до свидания. Кто ж так делает. Непорядок…». Через минуту тоже грузно поднялся и, цепляясь за края столиков по пути, потопал за ним. Светлана взглянула на него, соображая, но он пробормотал ей: «усе в норме… я сщас…», почти догнал сержанта уже в тамбуре второго от ресторана вагона.

 

Пройдя через следующий вагон, сержант вышел в тамбур с открытыми на обе стороны дверями, что, в общем-то, не разрешалось во время движения, но в такую жару… «если уж совсем невтерпеж, то можно». Сел на грязную площадку, свесив ноги наружу и закурил. В таком виде его и застал Николай Николаевич

- Ну, ты, парень, даешь. Вот так взял и удрал. Нехорошо. Я тебе еще не все рассказал, у меня, можно сказать, творческое настроение… и еще… совсем не поздно… и не все выпито. Нехорошо получается. Я к тебе со всем своим расположением… я не о благодарности… плюю я на твою благодарность… вопрос чести… и может на брудершафт еще… пошли. Да ты слышишь меня или совсем «уплыл», «башня отъехала»?

И он, чуть наклонившись, положил, даже не похлопал, а только положил на плечо сержанту руку.

Дальше все произошло мгновенно. В его запястье впились железные клещи и сильно дернули вперед…

Последнее что успел увидеть Николай Николаевич в почти полной темноте – набегающий навстречу столб…

Дико. Дико. Неправдоподобие. Невозможность…

Вот, только что стоял рядом человек. Скорее всего, даже неплохой человек, проживший еще сравнительно немного, имеющий… имевший планы на будущее. И вот его нет.

Дико. Для чего? Зачем?..

А сержант как сидел, так и застыл в той же позе, будто муху смахнул надоедливую. И так, может час целый. Кто-то проходил за спиной, кто-то курил, бросая окурки-светлячки через его голову в темноту ночи…

 

В тамбур вышла пожилая проводница и начала закрывать двери.

-Сынок, ты бы поднялся. Через полчаса станция, закрыть двери надо, а то влетит мне по первое число. Непорядок.

Солдат вздрогнул вдруг, и через несколько секунд поднялся. Поднялся и отошел к другой, уже закрытой двери, у которой, правда, стекла не было – выбили в дороге.

В наступившей ночи далеко впереди смутно замерцали огоньки приближающегося городка и поплыли вправо, скрываясь за темной гусеницей состава. Громыхнул мост через небольшую речушку и медленно стал наплывать вокзал. Собственно, самого здания вокзала и не было видно из-за стоящего на путях другого пассажирского состава. И платформа низкая. Чтобы попасть к вокзалу, нужно пройти через открытый на обе стороны вагон соседнего поезда. По радио визгливый женский голос что-то верещал, но понять это «объявление» было совсем невозможно, каждое слово эхом вторилось, налезало на следующее, смешивалось с со свистками маневрового тепловоза и клацаньем вагонных сцепок.

Проводница брякнула металлом площадки, ветошкой вытерла пыльный поручень.

Сержант соскочил на гравий, при этом, опять слегка охнув и присев, тут же закурил. Тянуло откуда-то прохладной сыростью, пахло мазутом, гарью и еще чем-то совсем уж вокзальным, букету запахов, которому название, быть может, еще и не придумали…

-Сынок, далеко не отходи, стоять всего минут пять будем.

В тамбуре стоящего рядом состава, проводница жестяным совком шурует печурку титана. Потом выпрямилась, потянулась и выглянула из вагона. Увидела солдата и нарочито широко зевнула, вкусно зевнула - всем телом. Лет недалеко за двадцать. Короткая форменная темно-синяя юбка и голубая рубашка тесно обхватывали крепкое тело.

-Что красавчик, уставился? Бабы давно не видел? Домой едешь, мамке в подол сморкаться? Давай-давай… а то поехали с нами, мы уже отправляемся. Ох, и приголублю…

Ясно дело – хотела пошутить, так от скуки поездной. Лучше бы ничего не говорила. Только стала опускать площадку, чтобы закрыть дверь, как сержант в два шага вскочил в тамбур. А уж вагон совсем неслышно начал свое движение

-Да, ладно, пошутила я, солдатик, прыгай обратно, от своего поезда отстанешь…

Но он с силой захлопнул дверь, будто что отрезал и застыл, глядя на уплывающий назад свой поезд.

Побледнела слегка проводница, закрывая вторую дверь, сказала негромко,

-Второе купе налево, ступай, приду скоро…

В купе зашел служебное, где на полках одеяла, подушки, пакеты с постельным бельем свежим, пахнущим сыростью, и с мешком уже пользованного белья. В верхнюю полку лбом уперся, застонал, заскрежетал зубами вдруг и застыл неподвижно…

Минут, может быть, через пятнадцать вошла, свет не стала включать

-Располагайся, как сумеешь. Можешь мешки под столик засунуть. Утром будем разбираться… знакомиться. Я закрою тебя на всякий…

Только не успела выйти, поймал за плечи сзади, развернул и посмотрел в глаза… и взгляд был дик и пустынен. Успела все же закрыть купе, да молнию на юбке расстегнуть, а то сломал бы враз. Поняла, что кричать и сопротивляться совершенно бессмысленно и устроилась как можно удобнее на столике…

И по тем же степям Казахстана, теперь уже на запад, вдогонку за солнцем теперь…

 

2. Снег

 

Желтоватый потолок, в пятнах протечки по углам, краска кое-где висит лохмотьями. Проснувшись разом и вдруг, долго смотрел, пытаясь понять, что же происходит. Потом обвел глазами комнату. Чисто, аккуратно, все на своих местах. Что же происходит? Посмотрел в окно.

За окном ветка тополя с несколькими ржавыми листочками покрыта густым слоем инея, на котором солнце играет, слепит глаза…

Ничего не снилось! Впервые за… сколько же времени прошло? И не мучают боли в ногах. И голова впервые ясная, холодная… как эта ветка за окном.

Вспомнил, как привела его в эту комнату… как же ее зовут… кажется, Аня. Где она? Наверно… ну да, она же проводницей… верно в рейсе.

Поднялся и сел на кровати. Долго сидел и совершенно беспричинно улыбался. Пол деревянный приятно холодил ноги. Рядом на спинке стула одежда, джинсы старенькие и синяя рубашка. А форма где?

Встал, прошелся по комнате в одних трусах. Заглянул в шифоньер старенький… вот и форма. И все, что было в карманах, тоже на месте. Взял со стола сигарету, закурил. Потом подошел к окну, дотянулся до форточки и открыл. И от снега, плотным, пушистым слоем укрывшего землю в небольшом палисаднике под окном, от звуков недалеко пробежавшей электрички, от карканья вороньего, от слепящего солнца… застучало глухо в груди, и вспомнил все… почти все.

Хирурга госпитального Афанасия, что поднял его, заставляя ходить через силу и когда уж совсем невмоготу, то еще минут пять.… Аню, что пригрела его где-то в дороге и приютила. И даже ночные кошмары, когда просыпаешься от собственного крика и боли… и тут же натыкаешься на теплое, мягкое, женское. И прижимает тебя к груди и как маленького нянькает, пытаясь успокоить. И слезы горячие каплями на своем лице и… пока не забудешься под утро тяжелым сном. И хождения по Москве с утра и до позднего вечера, из конца в конец, вдоль и поперек по улицам и переулкам, по дворам и пустырям, не разбирая дорог… только идти, идти, идти. Пока от боли в ногах искры из глаз и пот холодный по спине. Потом, совсем неважно где, долго сидеть, тупо глядя в землю себе под ноги. И уже в полной темноте, каким-то звериным нюхом, находить дорогу к этой двухэтажной деревянной развалюхе, затерявшейся между заборов, гаражей и заброшенных котлованов где-то недалеко от Савеловского вокзала, поделенной на коммуналки, теперь всеми забытой, вместе со всеми его немногочисленными жильцами.

Про войну и вспоминать нечего, она жива и так - постоянными кошмарами ночными и болью, напоминает о себе. Только вот сегодня чуть-чуть отодвинулась в сторонку, освободив место этому первому морозному утру, заиндевелому тополю, пороше снежной небольшой, даже не прикрывшей траву… дымку от сигареты забытой в руке, что тонкой струйкой стелется по окну и улетает в форточку.

Как был босиком, прошел в туалет, испугав невзначай выходившую оттуда толстую старуху, которая очень даже проворно для своих лет шмыгнула мимо него на кухню. Потом, пока наливал в чайник воду из-под крана, она молча стояла посреди довольно большой кухни, сложив руки на животе и поджав губы, наблюдая исподлобья за его действиями.

В комнате включил электрический чайник, в холодильнике обнаружил сыр, масло, на полке батон хлеба и банку растворимого кофе. Позавтракал неспешно, и долго сидел за столом, вытянув вперед по столу руки.

Надо жить дальше. Как и зачем – не важно. Надо… и все тут, какие еще могут быть соображения, когда тебе только двадцать два с небольшим… позади страшное, впереди неизвестно что. Надо жить.

Дверь открывается настежь, сразу холодок по полу. Входит мужик в ватнике промасленном лет под тридцать. Ниже среднего, худощав, небрит, может неделю. От него пахнет битумом, соляркой и перегаром. Даже не повернулся к нему, только чуть напряглось лицо.

Скинул ватник у порога, прошелся по-хозяйски по комнате, стул ногой двинул и сел спиной к окну. И зависла пауза настороженная. Потом достал из помятой пачки «Ява» сигарету, отломил фильтр и, бросив в пепельницу, потянулся за зажигалкой, что посреди стола лежит. Только другая рука на секунду раньше легла на нее, закрыла. Криво ухмыльнулся, свою зажигалку достал,

-Ты кто?.. – и без ответа повис вопрос. Только взгляд внимательный, но спокойный, не агрессивный.

-Ладно, поставим вопрос иначе, надолго парень приклеился? Долго еще будешь тут без меня Нюрку… женку мою пользовать? Ты что, контуженый, глухой, что ли? Не смотри на комплекцию, могу и по рыльнику пройтись, с другой стороны харю тебе раскрашу… для симметрии…

Только было начал солдат движение на подъем, на попятный пошел мужик, вычислил мгновенно, что дело может плохо для него кончиться.

-Сиди, давай… это я так… к сведению. Вообще, хрен с вами, живите, трахайтесь… как хотите… Нюрка… она ничего, ладная… еще найду. Только… - замялся вдруг и совсем скис. Как опытный попрошайка занюнил.

-Тыщонку или две не подкинешь? Больше и не надо… понимаешь, не хватает… и не приду больше, будь спок. Должен понять - душа горит.

Молча встал. Из шифоньера, из гимнастерки достал бумажник. Почти не глядя, достал стольник зеленый и кинул на стол.

Увидел форму мужик и завял еще больше

-Ты что, дембель, что ли? А чего ж молчал? Мы сейчас по этому поводу… - потянулся через стол и зажал банкноту в грязном кулаке, заюлил. – Это мы мигом. Ты что потребляешь?

Но увидел, что дверь уже для него открыта, и ватник от пинка «отдыхает» в коридоре,

-Так бы сразу и сказал. Понял,… понял и ухожу. А у бакса курс сейчас какой… не в курсе?..

Бочком протиснулся в дверь и прикрыл за собой тихо. Только, видно уже в прихожей, матюгнулся пятиэтажно, зло, с вывертом и дверью входной грохнул.

Не торопясь, достал форму, оделся, берет на затылок, еще раз просмотрел документы, вышел на улицу. Солнце октябрьское последнее тепло отдает, жует и превращает в лужи первый снежок. Пахнет арбузами, что последними небольшими горками лежат в палатках под присмотром… нет, видно еще долго будет сводить скулы от вида «лиц кавказской национальности». Прошел несколько сот метров, по дворам. Мимо ржавых жестяных гаражей и новеньких «ракушек» с номерами, вышел на широкую улицу и сразу попал в круговорот людского потока идущего с электрички. И вместе с толпой спешащих на работу людей, а точнее, захваченный движением этого потока, спустился в метро – первый раз в жизни.

 

Обманчиво солнце в конце октября. На выходе из метро на Чеховской встретили его порывы ветра, набежавшие серые тучи, накрывшие холодным секущим по лицу дождем со снегом. Куда, зачем вышел? Можно было поваляться в теплой чистой постели, подумать о житье-бытье и, может быть придумать что-нибудь дельное. Вот нет же, поперся куда-то…

Тверская пестрила то и дело норовящими улететь зонтами, осенними куртками, плащами. От Пушкинской увидел Исторический музей и пошел к Красной площади, поминутно заходя во все подряд магазины, рассматривая с любопытством цифры на ценниках, яркие рекламные щиты и…

-Пианист!.. Пианист! – выдернулось над толпой, пытаясь попасть именно ему в уши, - Сашка, черт полосатый, стой же!

Улыбающееся до ушей лицо. Парень в джинсах и черной кожаной куртке с множеством блестящих заклепок. Чернявый, с правильными тонкими чертами, вот разве что нос чуть подкачал, чуть вздернутый. Догнал и обнял крепко, кости затрещали.

- Черт, я вначале не поверил, что ты. Прошел уже мимо и только метров через сто сообразил. Ты как в Москве оказался? Давно из госпиталя? Да что это мы… давай сюда заворачивай, посидим.

Напротив центрального телеграфа палатка со столиками. Взяли пива, сели, закурили,

- Все. Рассказывай… а рожу тебе все-таки попортили… могли бы и пластику сделать, уроды. Ладно, с морды водку не пить, или как там… Ты чего, Сашок… так все и молчишь? Не отошел еще? Да нет, вроде, зенки-то живые, соображающие. Ну, ничего, и это мы как-нибудь наладим. Черт, как же мне из тебя вытянуть информацию… писать-то хоть можешь, не разучился?

Засуетился, какие-то бумажки из кармана, авторучку,

- На, вот, пиши… - но на часы глянул и задергался, - Черт, времени мало. Сашок, сделаем так. Вот мой адрес, телефон… хотя на кой он тебе. Адрес вот, пишу подробно, как найти. Сегодня к девяти вечера подваливай обязательно, ждать буду. Ты сиди, допивай пиво, а я… понимаешь, стрелка у меня на Тишинском рынке… а то давай со мной. Сейчас тачку поймаем, вмиг… ну, нет - так нет. До вечера. Чтоб был! Врубился?.. Я еще Славке с Витькой позвоню. Все, побежал… - сорвался с места, тормознул машину и укатил.

-Вот уж кого не ожидал встретить… вправду – «большая деревня».

В палатке сквозняк гуляет, не усидишь долго, озноб начинает бить. Зима скоро, надо об одежке подумать. А тут, в самый раз за соседним столиком разговор о тряпках, мол, «в Луже дешевле можно затариться» и собираются. За ними пристроился и только в метро сообразил, что это Лужники имелись в виду. Ехал и представлял, что прямо на футбольном поле рынок сделали, и даже немного обрадовался, что ошибся.

Долго ходил среди палаток, лотков, рядов и просто открытых грузовых машин, выбирал, приценивался, пока окончательно не продрог. На двести гринов оделся, обулся, сумку купил. Не успел переодеться, да и как тут переоденешься в этом муравейнике. За спиной патруль вынырнул – два солдатика узкоглазых в шинельках коробом и капитан усатый с усталыми глазами.

-Товарищ сержант, документы предъявите.

И что-то ему не понравилось… то ли фото в военном билете… еще щенячье-школьное, то ли еще что. Только носом покрутил и лоб складками собрал. Дембель он и есть дембель, – какой с него спрос, свой долг Родине оттопал. Уже хотел, было, вернуть документ, но почему-то вдруг в карман свой положил.

- Товарищ сержант, пройдемте с нами. В военкомат ближайший, не в комендатуру. Проверим подробнее, и все… иди вперед на выход.

 

На армейском «козлике» за три минуты «допрыгали» до военкомата. Уже ближе к концу рабочего дня.

- Ждите здесь - сказал капитан и ушел куда-то вовнутрь. Солдатики потолкались на крыльце и полезли в машину – все же теплее. Стемнело. Ветер утих, и снег пошел медленными хлопьями, покрывая все горизонтальные поверхности города, призрачно поблескивая в голубоватом свете фонарей. Минут через пятнадцать, капитан озабоченный вышел, постоял на крыльце, предложил закурить.

- Все нормально, сержант. Извини за задержку. Все у тебя не так просто. Покури и зайди в шестой кабинет. Майор тебя ждет, поговорить хочет, а мне пора… служба, понимаешь. Живи, солдат. Удачи тебе, – и пошел к машине, не оглядываясь.

В кабинет вошел не постучав. Майор пожилой, лысоватый, от бумаг оторвался, кивнул в сторону стула.

Присел и в окно на снег… а на переплете окна уже небольшой сугробик вырос.

Закончив писать, майор снял очки, потер пальцами переносицу и тоже на снег уставился. В кабинете темновато, только настольная лампа пол-лица освещает да кучу документов на столе. И после печальной и тягучей паузы и говорить-то громко не хочется.

- Значит, вот такие дела… Романов Александр Николаевич… покопался я в твоих документах, позвонил. В розыске ты у нас был. Вот, отыскался, думали, что уж совсем пропал герой. Ты хоть знаешь, что тебя к Герою России представили? А чечены за твою башку десять штук дают. За «Пианиста»… Ты под Иркутском в госпитале на реабилитации должен быть, а ты вона где. Между прочим, сопровождающего твоего, прапорщика Гусева, из армии «попросили». За невыполнение приказа. Вот так – и опять повисла пауза. Закурил и дымом поперхнулся, раскашлялся.

- В санаторий тебя надо отправить, документы дня через два, думаю, получим из Иркутска, а там… опять же, орден скоро получать. Где сейчас обитаешь? Надеюсь не на улице? Жаль, что нет у меня сегодня никакой возможности тебя нормально пристроить на несколько дней. Зайди непременно завтра… после обеда, что-нибудь придумаем… гостиницу, какую или еще что… Деньги-то хоть есть?.. Ладно, сынок, приходи завтра. Спросишь майора Трошина. Наладится все.

Берет опять на затылок медленно… сумку с одеждой через плечо и к двери пошел, а вдогонку

-Не заблудишься? Непременно приходи завтра… жду.

А когда дверь уже закрылась за солдатом, про себя повторил,

Вот такие дела, брат… вот такие.

 

А снег перестал идти так же внезапно, как и начался. И потеплело. Под ногами сразу грязное месиво. И только на ветках деревьев, на цоколях и подоконниках домов все также белело и искрилось непорочно. День прошел, и ночь впереди долгая. Только бы не было больше кошмаров, не было режущей пополам боли. Прислушался… но внутри спокойно, холодно и чисто. И никаких мыслей, будто подмели веничком.

У дома, приютившего его, к которому он неизвестно в который раз вернулся, посмотрел на окно, теплым желтоватым светом зовущее. Увидел в окне фигуру, глядящую в темноту ночи, ждущую. Но ничего и теперь в себе не нашел ответного, только рукой смахнул с заборчика комочек снега и провел по лицу рукой мокрой.

 

Аня, Анечка, Анюта. Что же у тебя в жизни все не так, как представлялось? Все так хорошо начиналось. И школу с отличием закончила, и чуть-чуть не хватило, чтобы в институт поступить. И квартира, и родители и… ну, словом, все было хорошо. Пошла работать в журнал «Театр». Коллектив славный, работа нравилась. А тут еще любовь, можно сказать, с первого взгляда. На дискотеке в МДМ познакомились. Ну и что, что чуть ниже ростом – шпильки перестала носить, только и всего. По театрам, по музеям и выставкам, ходили… стихи даже читал. Подумаешь, лимитчик… зато работящий, денежный. И родители были не против…

Только потом как-то все другим боком стало разворачиваться. Журнал захирел, отец, никогда не болевший, в три месяца сгорел. Мать, года не прошло, встретила старого друга и уехала с ним в Грузию, теперь словно за границу… Виктор запил, да так, что и квартиру пришлось продать, и вот эта комнатушка теперь… и по месяцам не показывается - подохнет где-нибудь под забором или прибьют… даже забывать стала. Без работы, без денег почти полгода просидела. Спасибо соседке со второго этажа, взяла напарницей проводником. Вначале уставала очень от непривычной работы, но теперь… теперь все равно устает. Почти две недели на колесах, три дня дома, чтобы отоспаться, как следует и опять…

Теперь вот пригрела этого… бессловесного «замороженного» на этой непонятной войне. И два месяца уже, как прямо из поезда привела к себе на одну только ночь, а вот как все вышло. Сердце разрывается от жалости, когда кричит по ночам, зубами скрежещет, глазами от боли побелевшими, невидящими… и, иногда… грубо, по-звериному, с синяками на теле после. Только потом забывается в глухом сне, почти без дыхания. А целыми днями бродит где-то…

Вот и теперь, ночь, на часах уж одиннадцать. И погода скверная, холодно. Куда его опять понесло в одном своем камуфляже?

 

Вошел, с сумкой через плечо. Изменился. Даже не поняла сначала, в чем изменился. Только вдруг увидела глаза живые, понимающие, и… как магнитом потянулась к нему, прижалась к холодной одежде, обняла и заплакала тихо, по-детски всхлипывая. Не снимая с плеча сумку, неловко одной рукой обнял…

После ужина, уже ночью поздней и до самого рассвета… столько нерастраченной, до времени скованной болью нежности оказалось в этом сильном и красивом теле.

А снег все шел и шел, засыпая искристым пышным ковром всю осеннюю слякотную грязь и все, что называлось одним словом – вчера.

 

3. Немой

 

Гараж большой, на пять-шесть машин одновременно. Теплый, приспособленный под ремонтную мастерскую. Со всеми новейшими механизмами и инструментами для ремонта иномарок, которых с каждым днем по Москве все больше и больше. Правда, новых машин пока немного, в основном подержанные, но от этого не менее дорогостоящие и время от времени нуждающиеся в ремонте и профилактике.

Гараж частный. Хозяин, Александр Кудрин, крепыш под пятьдесят, бывший боксер, сам рукастый механик, начинал с мелкого ремонта, с шиномонтажа. За три года поднялся, помещение новое снял, оборудование прикупил. Пять человек теперь у него работает, берет только непьющих… ну, не совсем, - на работе не пьющих. Сам еще нет-нет, да за инструменты хватается – руки чешутся по работе. По началу рэкет пробовал наезжать, но после того, как с ментами местными договор заключил – машины их без очереди… и не только – отстали. В общем, жить можно.

Работа с раннего утра и до позднего вечера, но через день. И странно… в иные дни, очередь из машин, переулок прилегающий заставлен плотно, а в другие… есть, конечно, но не так.

На механика идут знающие водилы, знают, если сегодня немой, то ремонт «средней тяжести» больше часа не затянется. Вот и стоят в очереди к нему… случается и полдня. Действительно, дар у человека. Руки на капот положит, минуты две-три послушает… лучше всякой диагностики электронной. Дальше, как говорится, дело техники, - быстро все и ловко. Деньги ему суют, а он на конторку только глазами показывает, мол, там плати… Немой он. Понюхал пороху в Грозном… после этого не говорит. Это лечится временем или стрессом каким, говорят, но пока вот так, как есть. Немой и немой. На Александра или Сашку оборачивается, слушает внимательно, но будто и не смотрит, в лицо никогда не смотрит…

Но сегодня в гараже пусто. Так, с утра три машины было, да еще две на подъемнике стоят… у них «длинный» ремонт, ну и все. Тридцать первое декабря, – какие ремонты, Новый год через шесть часов.

Александр Михайлович, или просто Михалыч, для своих… в том числе и для клиентов некоторых, в конторке сидит, на калькуляторе щелкает и от удовольствия что-то под нос подмурлыкивает и через большие паузы тезке своему – немому, планы грандиозные рисует на будущее

- Эх, Сашок, мне бы сейчас солидный автосервис… с мойкой, с кафе для клиентов… с диагностикой да бензозаправкой. И чтобы все в фирменных комбинезончиках, а не как сейчас… ходите, как задрыги – кто в чем… Вот бы я развернулся тогда. Давай, ремонтируй свое здоровье, компаньоном возьму в дело, хочешь?.. Сам понимаешь, тут верные люди нужны… не кидалы… и не придурки… а ты…

И непонятно, слушает ли его Немой или нет. Глаза закрыты, устал парень. И шрам его уже не так пугает, затянулся почти, порозовел, но все же достаточно глубокий. А может он слушает треп Юрки, кузовщика и электрика. Юрка маленький, полтора метра с кепкой. И все в нем маленькое, и носик и глазки и лоб. Переднего зуба одного не хватает и он постоянно в разговоре цыкает. А еще если послушать его… через слово «бля» да «бля», вместо пауз и запятых и вообще… для связки слов. Через полчаса общения этого «бляканья» даже у привычного к мату человека, начинается на него раздражение расти. Вот только Николай Андреевич, автомеханик тоже, терпит его и постоянно подначивает на треп.

Сейчас они расположились в углу гаража, где покурить можно сидя на стареньких машинных сиденьях. Юрка заливает про свои очередные похождения, а Николай впопад и невпопад добродушно вставляет в его «бляканье» острые реплики, прикалывает.

- Ну, бля, я ей говорю, бля… че ты, мол, бля, из себя меня выделываешь… как не родная, бля… в натуре…

-А штаны-то успел снять или забыл?

-Ты чо, бля… я чо… я в ванне сижу, бля…

- А воду не забыл налить?

-Ну, ты, Андреич, бля, даешь… я че, придурок, бля?

- А кто ж тебя знает.

Тут Михалыч отрывается от калькулятора, на часы смотрит,

- Мужики, завязываем на сегодня. Валите сюда, деньгу выдавать буду, детишкам на молочишко. И самим на молоко от бешеной коровки… Юрка, ворота закрывай, в этом году зашабашили с работой. После докуем.

Не успел Юрка вразвалочку дойти до ворот, снаружи автомобильный сигнал, трелью такой, соловьиной.

- Кого это, бля, несет на самый праздник? – но посмотрел на Михалыча, грязными руками нос свой поскреб и пошел открывать ворота.

С улицы морозный свежий воздух ворвался в гараж с запахом елово-сосновым. Въехала медленно черная «Ауди-100». Из задней дверки мужик плотный, с короткой стрижкой, под длинным кожаным пальто черный костюм с бабочкой. Переднюю дверь открыл, а сам не спеша, пошел к воротам, закуривая. А из авто женщина вышла, лет тридцать пяти, в черном пальто с меховым воротником и в шали черной… под глазами круги темные. Одним словом, в трауре дамочка.

Михалыч навстречу вышел,

- Здравствуй, Инночка... Давненько ты у нас не появлялись… Слышал, слышал… Мое соболезнование прими… так вот жизнь устроена… Что с машиной?

- Дядя Саша, не знаю… что-то тарахтит… и… вообще, все плохо…

Ничего. Мужика твоего жалко… не слышно как там случилось? Ну, ничего, перемелется как-нибудь.

Повернулся, поискал глазами тезку,

- Саш, посмотри, что с машиной. А ты, Инна, проходи ко мне, посидим. Кофе будешь? Или коньячку?…

- Я шофера отпустила. Живот у него схватило… врет, поганец. Уволю, наверно. Сама за рулем…

В это время столкнулась в узких дверях с Немым, подняла на него глаза, вздрогнула, и будто что-то в затылке придавило тупо. А тот, всегда со спокойным лицом, дернул вдруг щекой раненой и торопливо к машине пошел. Что-то и у него екнуло…

- Красавчик какой… - устало присела на стул и сигарету длинную, черную достала. Михалыч коробку из-под винтиков каких-то в стол вытряхнул – вот и пепельница готова.

-Новенький? Раньше не видела.

-Да, вот, приблудился. Мастер, я скажу, классный… я что хотел спросить… Инна, мне Николай обещал посодействовать насчет бензоколонки… я бы тоже, сколько смог вложился… да вот теперь, не знаю как…

-Дядя Саша, подожди немного… дай придти в себя. После Рождества… с делами разберусь – запущено все. Хорошо еще, что все деньги были в баксах да в товаре, а то сейчас было бы проблем. Позвони в двадцатых числах, хорошо?

-Ладно, время терпит.

-А паренек новенький у тебя… кто это его так… разукрасил?

-Кто-кто… черножопые, извини. И, к тому же… не разговаривает совсем…

-Как же вы…

-Да слышит он все, понимает… руки золотые. Может еще отойдет…

-Дай-то Бог. Может, врача ему какого?

-Смотри сама. Ты теперь сама босс…

-Да уж, не было печали… посмотрим – сигарету затушила и вышла в зал. Михалыч следом. К машине подошли, которую уже на подъемнике приподняли, и Немой крутит что-то там. Через минуту инструменты на место положил и опустил машину. По капоту легонько ладонью хлопнул и пошел мимо стоящих в курилку, на ходу ветошью руки вытирая, только Михалычу чуть кивнул.

- Все, Инночка. Вовремя заехала, без глушака могла остаться. Теперь все в порядке… с гарантией.

Инна посмотрела вслед уходящему, не удержалась,

- Спасибо, молодой человек… и… с наступающим Новым годом. Здоровья вам, - и уже совсем тихо, - и счастья…

Не обернулся, кивнул только …

 

У ближайшего метро, кажется «Парк Культуры», Инна Васильевна Козырева, по мужу, притормозила. Через зеркальце глянула на сидевшего сзади, и угрюмо смотрящего на приборную доску Валерия.

- Валера… не поеду я в Останкино, сил нет. Бери тачку и поезжай, Машку свою захвати. Лишнего там не болтай, а потом… потом, все, отдыхайте все неделю… Окончательное решение приму десятого. Соберешь народ к одиннадцати… всех. Все. Иди.

Из машины теплой на холод медленно и неловко вылез. Закрывая дверку, сказал,

- С наступающим тебя… Инна. Если будет что нужно…

- И тебя, Валера.

Не понимая для чего, повернула на Ленинский проспект, и напротив первой городской больницы, остановилась вдруг посреди улицы, включила «аварийку», и, откинувшись лицом назад, завыла глухо…

 

На этом рабочий день в гараже не закончился… Уже собрались уходить и по случаю праздника по пятьдесят коньячку из запасов начальника приняли, как в дверь стукнули несколько раз.

-Кого еще принесло? – Михалыч крякнул и Немому кивнул, - Сашок, отвори.

В узкую дверь, что в воротах сделана, протиснулся здоровый, толстый мужик за пятьдесят. На распахнутой теплой куртке с воротником меховым, погоны милицейские подполковничьи. Забасил с порога,

-Александр Михайлович, чего закрываешься, вроде бы рабочий день еще весь не вышел. Или уже настроение праздничное?

-Да всех денег все равно не заработаешь, Олег Борисович – навстречу Петрович не спеша, поднялся – проходите ко мне сюда. Мужики, кто торопится, свободны до третьего… а то подождите, до метро нас начальник милиции подбросит. Как, Борисыч?

-Да много их, а впрочем… - на улицу выглянул и крикнул, - Слава, до метро подкинь ребят и обратно, я скоро…

Когда все ушли, присели в конторке, закурили. Еще по стопарику приняли.

-Олег Борисович, вы тут прошлый раз конвертик забыли…

-Да не выеживайся, Михалыч, одни ведь. – Не глядя, во внутренний карман сунул конвертик обыкновенный, почтовый… - никто не обижает, Михалыч? Да, пожалуй, тебя хрен обидишь, сам кому хошь бока намнешь. Да и вон какого бойца на работу взял. Кто таков?

-В паспорт не смотрел, точно, не мое это дело. Смотрел, чтобы руки из того места росли, откуда положено…

-Где хоть живет, знаешь?

-Где-то за Савеловским вокзалом.

-Ну, это не моя вотчина… только что-то фейс знакомый, вроде… где-то видел… нет, не помню.

-Не ты первый глаз кладешь. Ты знаешь, что он за месяц мою клиентуру удвоил? И в основном, барышни, ни хрена в машинах не понимающие… понял, я к чему. Так что…

-Да хрен с ним, пусть живет. Не бандит и ладно.

 

Новый год. Очень грустный. Борис Николаевич что-то промямлил по телевизору… не то с «Больших Бодунов» приехамши, не то больной совсем, языком плохо владеет… Ну, вот и все. По бокалу шампанского выпили и уткнулись в телевизор. На улице петарды рвутся, народ гудит, чему-то радуется. На втором этаже во втором часу хохляцкие песни завели с гиганьем и свистом, потом в гопак ударились, потолок задрожал, кое-где краска посыпалась.

Аня прижалась к плечу, пахнущему немного бензином, машинным маслом и здоровым мужским потом, да так и задремала. Уже завтра утром снова в рейс. Снова суета вагонная, пьяные пассажиры, (а что еще в дороге делать), на обратном пути купе забитые до потолка сумками и мешками с китайским ширпотребом… полусонные дни и ночи и… никакого просвета впереди не предвидится. Засыпая, припомнила, как раньше встречала этот действительно хороший праздник, с друзьями, неизвестно куда теперь подевавшимися, еще раньше с родителями, кулечки подарков под елкой…

Вздрогнула и проснулась вдруг от необыкновенного какого-то запаха. На столе, между тарелок с едой лежала небольшая еловая веточка. Только что, попав с мороза, она начала оттаивать и плакать снежными каплями на скатерть и пахнуть… Нет, это не знакомый запах ели, это… Саша держал в руках большой открытый флакон с духами… «Маже нуар». Боже, всю жизнь мечтала о французских духах…

Все-таки, как мало человеку на самом деле надо для ощущения праздника, счастья… Просто надо знать, что о тебе кто-то еще думает, кому-то ты еще нужен.

- Нет, кроме того, что ты контуженный, ты еще и шизик. Точно-точно, не мотай головой и не скалься. Это стоит сумасшедших денег. Сколько же ты за этот флакон грохнул лимонов?

Показал на пальцах, пересел с дивана за стол и набросился вдруг на еду… будто неделю ничего не ел. Жует и улыбается одной половиной лица.

- Сколько?.. Мне за полгода столько не заработать. Неужели тебя так ценят в гараже. Столько платить могут только за хорошую работу. Ты просто молодец. А я… Господи, я же совсем забыла…

Заметалась по комнате, вспоминая, куда положила…

- Вот. Носи на здоровье. Сама связала в дороге… ботинки у тебя холодные… я и подумала…

В дверь тихонько постучали и, не дожидаясь ответа, приоткрыли. На пороге стоял чистовыбритый, более или менее чисто одетый, с коробкой конфет и бутылкой шампанского Виктор. Трезвый… ну, или почти трезвый. По комнате сразу поплыл давно забытый запах одеколона «Тройной»…

Аня от неожиданности замерла, прижав носки к груди и переводя взгляд то на одного, то на другого. А Саша только мельком взглянул на вошедшего и уткнулся в тарелку.

-Тебе чего, Витя? – совсем неслышно, одними губами побледневшими, спросила Аня.

- Я… с Новым годом… я хотел… - и вдруг его лицо как-то сморщилось, стало вдруг совсем старческим, и губы задрожали. Стянул с головы шапку, закрыл лицо и медленно сел на корточки тут же возле двери,

- Нюр, прости ты меня… не могу я без тебя жить… пить бросил, уже три недели не пью… и не буду больше. И… и… мне идти больше некуда…

Аня совсем растерялась, но несколько секунд поколебавшись, кинула носки на кровать и присела рядом с ним.

- Витя, не надо… слышишь… да, Господи, перестань, не плачь… ну, что ты со мной делаешь… что мне с этими мужиками…

Села прямо на пол рядом и тоже заплакала. А из телевизора какие-то «лубочно» одетые артисты вопят – «Первым делом, первым делом, самолеты. Ну, а девушки, а девушки потом…»

- Ну, все, отревелась. – Аня решительно поднялась, - вставай, раздевайся и к столу… праздник все-таки. Потом думать будем… как… что в начале… а что потом… Саша, достань третий фужер.

Виктор достал платок, почти чистый, вытер глаза, высморкался…

- Нюра, я, правда, не знал, что у тебя… я бы не пришел. Лучше бы замерз где-нибудь.

- Ерунду не городи, садись, накладывай и ешь. Познакомься. Это Саша. Он…

Виктор нерешительно подошел и через весь стол протянул руку. И что-то в глазах у Ани просящее появилось… жалостливое. Саша медленно поднялся со стула и с едва заметной кривой усмешкой в уголке губ, а может, это только показалось, из-за раненой щеки… протянул руку навстречу. Сели. И нависла неловкая пауза, только телевизор своими песнями «о главном»…

Первая Аня не выдержала. Сама как-то неловко разлила шампанское по бокалам. Виктор засуетился и стал срывать целлофан с коробки конфет.

- Вот… мужчины. Давайте выпьем за… мир. За мир во всем мире. Тост, я понимаю, дежурный, но, честное слово, ничего подходящего мне не пришло в голову… вот.

В одно касание звякнули бокалы. И опять тишина и неловкость повисла.

- Витя… Саша не говорит… наверное, еще контузия или еще что, только… не говорит он, так что…

Виктор оторвался от салата и шмыгнул носом

- Аня… я понимаю все. Чечня и все такое… что ж я не человек. А мне работу предложили… два-три штуки обещали. И потом…

- Ребята, вы курите… если хотите.

Встала, подошла к окну и, поднявшись на цыпочки, дотянулась до форточки. С улицы в комнату ворвались новые запахи и звуки… все перемешалось и…

Саша встал спокойно и начал одеваться. Аня, было, к нему потянулась, но, взглянув на Виктора, на полдороги замерла. Но тот весь как-то сгорбился над тарелкой, и даже затылок напрягся от совершенно неожиданной развязки. Очень боялся спугнуть этот момент…

Закинув сумку через плечо, Саша подошел почти вплотную к Ане. Она беззвучно плакала. Нежно провел одним пальцем сверху вниз по носу, по губам и подбородку дрожащему. Потом смахнул слезинку с реснички и, вдруг подмигнув весело, повернулся и тихо вышел…

Через несколько мгновений… схватила носки с кровати и…

- Извини, Витя, я… - выбежала, как была в домашних тапках на улицу. На крыльце догнала Александра, за руку развернула и обняла сильно-сильно, как могла…

- Сашенька, милый, родной мой, прости дуру… ты сильный, ты все поймешь… вот, носки забыл…

Обнял и поцеловал долгим… в губы. Оторвался еле… сунул носки в карман и пошел в гнилую, мокрую новогоднюю ночь…

 

Аня, Анечка, Анюта… Вот она свобода выбора дорожки своей по жизни, не той удобной и более или менее спокойной, а той, в которую сердечко, екая от щемящей боли, поворачивает. Наверное, так и надо… не знаю. Через неделю, может быть, придется тебе много еще вынести, даже и побои… потому нет ничего хуже ущемленного самолюбия слабохарактерного человека… Дай Бог, чтобы я ошибался, дай-то Бог.

 

4. Детдом

 

- Ро-ма-нов!.. - громко, но нестройно орут ребятишки на берегу. Эхо толкается в берега и зарывается в вечерний туман, поднимающийся от воды.

- Саш - ка!.. – хрипло кричит Захар Петрович и закашливается. Его голос только вспугивает ворон, устраивающихся на ночлег на верхушках старых ближайших берез, и теперь своим карканьем они все заглушают.

- Растуды твою качель. Ухи пообрываю, засранец… только появись – уже тихо, себе под нос, добавляет завхоз детского дома, Захар Петрович, крепкий еще старик, под семьдесят. Плевком тушит папироску, и, смяв в кулаке окурок, кидает с высокого берега в воду.

-Ладно, ребятишки, все. Спасибо за помощь. А теперь по койкам - отбой. Никуда он не денется. Опять в Петелено удрал, паразит.

За штанину дергает его Светочка, И когда Захар Егорович наклоняется к этой пухленькой светлокудрой малявке, не дать, не взять – ангелочек с фриза, та ему шепчет на ухо

-А Сашка ушел не в Питилину… он другу сторону пошел…

-А ябедать нехорошо, Светик. Иди спать. – и легонько ладонью ее по попке. Света обиженно надувает щеки и, дернув плечиками, уходит с чувством выполненного долга. А Захар Егорович прислушивается, не шумит ли машина на проселке за лесом. Должна Маркеловна, супруга его, привезти продуктов на неделю, да и воспитатели из кратковременного отпуска своего должны бы уже вернуться. Двое взрослых на столько гавриков… это слишком. Подумал еще, что надо бы чуть подтопить – к утру уже заморозки обещают, но махнул рукой. «Зима скоро, а топлива-то совсем впритык… а пока, обойдемся… надышат, напукают… не замерзнут».

 

Детский дом совсем недавно появился на берегу речки Петельки. Река действительно петляет отчаянно между холмов… километров двести, пока Байкал не пополняет своей чистой водицей. Прямо среди соснового, с редкими березами леса, на месте бывшего пионерлагеря, отданного облисполкому за ненадобностью строительным комбинатом. Военные строители утеплили несколько коттеджей, кое-что переделали.

Раньше детский дом был в областном центре, но местное руководство сочло, что надо мол, ребятишек к земле приучать… поближе к природе. В общем, подальше с глаз… ну, и соответственно и «из сердца вон»… Шефы подарили старенький телевизор и больше этих шефов не видели уже года три. Домна Маркеловна не стала усердствовать в их писках, подумав - «Ну, и черт с ними, сами как-нибудь проживем. Обходились же и раньше без шефов. Попробуем сами заработать. Вот в этом году кедрач близко поспеет. Что-нибудь соберем, продадим. Глядишь, и на обновки хватит. Если только на государство только рассчитывать, то скоро всякими местами сверкать начнем».

Воспитанников немного, чуть больше тридцати, от 6 до 16 лет. В основном, «отказники» - те, от которых родители еще в роддоме отказались, и, стало быть, где-то они и есть на белом свете. Совсем уж сирот, четверо. Самый старший в детдоме – Сашка Романов. Тоже «отказник» и уже это знает, но его как-то мало трогает это, замкнутый, сам в себе… Он уже в десятом классе. Младшие ребятишки учатся здесь же, а средняя школа в Петелино в трех километрах от детского дома, если конечно напрямик идти по таежной тропинке. Так и ходят всю зиму стайкой дружной семь воспитанников. Но сейчас август, каникулы, раздолье одним словом и комары уже не такие надоедливые… С утра до вечера плещется ребятня в холодной воде, закаляется. Рыбу ловят, в лесу грибы, ягоды… а под осень потихоньку шерстят огороды в Петелино.

Свой огород большой есть и поле картошки, но… это ж понимать надо, риск – благородное дело. После набега та же морковка гораздо вкуснее. Бывает, что попадаются, и тогда приходят с синяками и в ссадинах – всяко бывает…

По долгу старшего, приходится Сашке присматривать за «мошкарой» - носы им утирать, защищать в постоянных стычках с сельскими пацанами. Само собой и по хозяйству помогать. Самые маленькие, особенно девчонки, отчаянно влюблены в него и за глаза называют «папа Саша». Однажды услышал и надавал щелбанов… не больно. Кто их получил, долго гордился, – заметил, значит.

 

Но сегодня не только Сашки нет в кровати. Не заметил Захар Егорович и Варвары Красновой, которой уже четырнадцать, а стало быть, за ней глаз особый нужен. Все сделала сестренка ее, Любка как надо. Соорудила чучело да накрыла одеялом – старая хитрость, но действует безотказно.

Варя и Люба уже давно в детдоме – погибли родители в автокатастрофе – автобус потерял управление и слетел с дороги, метров сто кувыркался под обрыв – никто не выжил.

А вот теперь лежит Люба в темноте с широко открытыми глазами, смотрит в потолок, по которому бродят какие-то тени и представляет себе сестру с Сашкой… как они целуются и… И от ревности жгучей тискает в кулачке судорожно простыню, а вторая рука неудержимо от сердечка тукающего часто сползает по груди, тощему животу и еще ниже… Ну, сестра все-таки, на год старше, ну, что тут поделаешь…

 

Сашка медленно бредет по берегу, вверх по течению. Выглядит он гораздо старше своих неполных шестнадцати. Крепкий в плечах, с хорошей мускулатурой. Когда выходит из воды, все девчонки замирают – «прямо Рембо, только красивше».

Еще до обеда, после очередного купания обнаружил в кармане стареньких джинсов очередную записку. «Приходи, как стемнеет вверх по реке на огонь моей любви». Про себя подумал, что если бы кто из своих - написали бы, «после отбоя». А так, наверно… ладно, увидим, чего гадать.

Под ногами галька шуршит, коряжки, водой обглоданные, с весны по всему берегу разбросанные, похрустывают. Ветку черемухи сорвал, от комаров отмахиваться, но скоро бросил в воду – ветерком прибило комара, не будет до утра. И темнеет уже, и далековато зашел. Решил про себя, если вон за тем поворотом ничего, значит, разыграли девчонки и теперь, небось, потешаются.

Но за очередным поворотом реки, метрах в трехстах костерок наступающую ночь промаргивает. И никого рядом. Галька под ногами кончилась, и коса песчаная началась. Сколько мог по дороге собрал сухих коряжек, огонь поддержать. Парочку сразу в костер кинул, огляделся вокруг – никого, а по следам на песку… по следам выходит размер 34-35, что и следовало доказать. Присел на песок, сигарету достал, от веточки тлеющей прикурил. Песок зашуршал недалеко, - притворился, что не слышит, не шелохнулся даже.

Придумала себе Варя, что вот так неслышно подойдет сзади, закроет ладошками глаза, скажет… и… Вот, что будет дальше «и», она не придумала, не успела. Да и теперь вдруг поняла, что подойти сзади незаметно не удастся, и закрыть глаза… тоже, - полулежит на песке… В сложенные на груди ладошки уперлась подбородком и застыла. И все кажется, что сердечко вот сейчас из ушей почему-то выскочит…

Первым, все-таки, Сашка не выдержал – оглянулся.

- Варька, ты чего тут делаешь? – спросил удивленно, но вдруг сообразил и, упав на спину, засмеялся.

- Вот ни фига себе!.. Стоило километра три переться, чтобы тебя увидеть тут. Ты что, не могла мне дома, что тебе надо сказать? Дура ты, что ли… не лечится это, ты знаешь.

А Варя обошла тихонько, присела по другую сторону костра, руками лицо закрыла. Дождалась, когда Сашка отсмеется, отняла руки, посмотрела глазами полными слез и тихо совсем начала…

- Это ты дурак, Сашка. И ничего-то ты не понимаешь. Тебя девушка сама на свидание пригласила, а значит, уже сказала, что любит… вот. И еще говорит это о том, что можешь делать с ней, что захочешь… все делать. А ты… а ты… Я даже не прошу, чтобы ты меня полюбил тоже, понимаешь. Мне все равно, главное, что я тебя… и хочу… хочу, чтобы все было.

У Сашки даже челюсть отвисла от такого монолога,

- Варька, ты чего? Какого кино насмотрелась? Я что, должен тебя изнасиловать?

-Дурак, насилуют, это когда против воли, а я по своей… сама так…

-А если я не хочу… что тогда? Вы мне все в детдоме, вроде как сестренки… тогда как?

-Мне что ли самой тебя насиловать?

-Это как? Если я не захочу, так и ничего не выйдет. Физиологию проходила?… как у мужика бывает?.. – посмотрел на поникшую совсем фигурку, еще сигарету достал,

-Ну, и все, нечего выдумывать. Пошли домой. Только вот еще одну сигарету задымлю, и пойдем.

-Дай мне тоже.

-Фиг тебе, у меня последняя. И нечего курить, увижу – уши надеру…

Встала Варя и в темноту берега отошла на минуту. А возвратилась с кассетником стареньким и порядком раздолбанным. Решительная такая - «Ласковый май» на полную громкость врубила. Над костерком небольшим, над черной водой, над зубцами сосен и елей на фоне сине-черного неба, на котором ни одной звездочки, облаками занавешенными… «Розовые розы…». Даже как-то чудно стало. Поставила магнитофон на песок, а сама…

- Мне все стало ясно. Следующим номером нашей… просто программы… стрип-тиз… в моем исполнении.

Сашка ноги под себя поджал, охватил их руками и подбородок сверху положил,

-Валяй. Для разнообразия.

Варя для чего-то кашлянула в кулачок, повернулась спиной и начала медленно под музыку вихлять бедрами. Господи, как же ей хотелось понравиться? Только разве можно назвать бедрами эти хотя и длинные, но тоненькие палочки. «Курьи ножки» - про себя хмыкнул Саша и, приготовясь к дальнейшему действию, подкинул в костер все оставшиеся запасы топлива.. Наконец, Варя стала разворачиваться к нему лицом. Глядя куда-то вверх, отчего в отблесках костра виден был только подбородок и кончик носа, она одну за другой стала расстегивать пуговицы на трикотажной темно-синей кофточке. Покрутилась немного на месте, так что снятая кофта чуть не годила в горячий костер. Дело дошло до юбки. И здесь тоже не совсем все ловко получилось. Одновременно танцевать и снимать юбку оказалось не очень удачным действием, и она в этой юбке чуть было не запуталась. Но спасло ее то, что одна мелодия закончилась, а перед второй образовалась пауза, Варя повернулась спиной и замерла. Когда музыка снова зазвучала, снова задвигались ноги, позвоночник с хорошо проступающими ребрами. Хотелось, очень хотелось Саше фыркнуть громко, но удержался… Руки Варины заломились за спину и расстегнули лифчик. Одной рукой закрыла лицо, обхватив голову, стала в танце снова поворачиваться лицом к костру. Вероятно, надеялась, что хоть вид этих совсем еще подростковых, даже не первого, а нулевого размера грудок… (лифчик-то на поролоне, и хоть как-то еще…) разбудит чувства у Сашки. Нет, кроме чувства умиления ничего не вызвал. И сам он этому… умилению удивился. А потому даже чуть грубовато брякнул,

-Давай дальше. Не дрейфь… слабо?

И уже потянулись, было, руки к резиночке трусиков беленьких, сквозь которые уже виднелась легкая растительность… и уже оголилась слегка острая тазовая косточка… но, вдруг, магнитофон зашипел (вероятно, пленку запутало) и замолк. И в тишине ночи, в которой только потрескивание костра и очень далекое поухивание филина… и глаза Сашкины, от огня блестящие… тихо охнула и бросилась бегом в воду, засмеялась, забила руками по воде, стоя в ней по пояс… но быстро замолкла и замерла.

-Эй, как там тебя, стриптизерка… вылезай из воды, все свое сокровище застудишь, нечего будет показывать – сказал почти серьезно Сашка, подойдя к самой кромке воды, - не полезу я за тобой в воду, не жди… Варвара, кому говорю, вылезай… вот же свалилась на мою голову сокровище.

А вода действительно холодна, недалеко ключ должно впадает. Через три минуты зубами застучала. Да еще филин перелетел поближе и заухал страшно…

-Отвернись. Мне одеться надо.

-Не фига себе… как раздеваться – смотри, а как… да черт с тобой, я потихоньку пойду, догоняй…

И пошел обратно по берегу. Через метров пятьдесят оглянулся, посмотреть, как прыгает у костра Варя, натягивая на мокрое тело юбку, выжимая трусики и посматривая ему в след – как бы не ушел далеко, одной идти ночью страшновато.

Так и шли обратно. Сашка впереди, Варвара чуть поодаль. Варя на ходу согрелась и теперь шла и улыбалась. «Вот, почти и случилось… ну, и что, что почти… в другой раз непременно… и все равно будет мой. Да, и никуда не денется».

И совсем ей было невдомек, что этот, уверенно впереди шагающий парень, уже второе лето, раз, а когда и два раза в неделю, поздно ночью уходит в Петелино. Где на краю села, в сарае на соломе, ждут его горячие объятья студентки из пединститута Виктории… где он и упражняется в своих мужских достоинствах…

 

Небо прояснело, раскидало щедрой рукой миллиарды звезд, а из тайги выползла щербатая луна и холодной своей улыбкой осветила берег и двух шагающих подростков. Уже у самой дыры в заборе Саша резко остановился. Задремавшая на ходу, Варя ткнулась в его спину носом и вздрогнула.

- Так, Варвара. Топай спать. Девчонкам не трепись – ничего не было, я то я тебя знаю… что помело. И дурь из головы выкинь, подрасти малость, никуда это от тебя не денется… А я… я скоро уеду… совсем.

-Саша, ты прости меня, ладно?

-Да ладно, проплыли. Все иди спать, чего стоишь?

-А ты?

-Мне через час переметы проверить, потом светать начнет… уха сегодня будет.

-Саш, а Саш… поцелуй меня.

-Перебьешься… ползи давай. – Но, видя, что Варька совсем нос повесила, пожалел. Подошел, руку запустил в короткие и жесткие как проволока волосы, повернул к себе и поцеловал в плотно стиснутые губы. Хмыкнул и пошел дальше по берегу…

 

Не успела Варька нырнуть в постель, как Любка вскочила, а за ней еще и остальные девчонки от 12 до 14 лет. Вот ведь, не спали почти нисколечко, за подругу переживали, ворочались, о своем думали, фантазировали. Щипали себя до боли, чтобы только не заснуть. Сразу громким шепотом вопросами засыпали. «Ну, как?.. Было?.. И как?.. Целовались?.. Расскажи, не тяни?». Наконец, расселись на двух кроватях, как куры на шестке. Завернулись в одеяла байковые как в индийских фильмах…

- Значит, так… - устроилась Варвара поудобнее, подушку за спину пристроила, чтобы легче было сидеть с ногами в постели.. - пришел он… такой необычный, что даже и не узнала вначале. Оказывается, он совсем не такой, как в обыкновенной жизни – робкий какой-то и стеснительный. В общем, в начале пришлось мне инициативу в свои руки брать.

-Ты что, первая его поцеловала? Ну, ты даешь!

-Ой, девочки, он, оказывается, и целоваться-то толком не умеет. Пришлось мне его учить… Ничего, он способный, сразу понял…

-И принялась в самых мельчайших деталях и интимных подробностях… до формы, температуры и влажности… минуту за минуту… со всеми ощущениями и переживаниями… описывать свидание. Как после долгих и страстных поцелуев, взял Александр ее на руки и понес… и пропала куда-то тайга и берег реки, и костер… и появился сам собой средневековый замок, с ужином при свечах и горящим камином. И спальной комнатой в зеркалах и картинах, с огромной кроватью под пологом, шуршащими шелковыми простынями… голубыми с золотыми коронами обоях… и тихой музыкой, и лунным светом, и нерушимыми клятвами в вечной любви до гроба…

Вот и утро раннее постучалось легонько в окошки. Спят девчонки, посапывают и видят сны… про замки и широкие под пологом супружеские ложа… снится им Любовь. И очень, очень хочется, чтобы все было так и на самом деле… А, может, так и будет… ну, хоть у кого-нибудь из них. Вдруг повезет в жизни. Вдруг, повезет…

 

Солнце утреннее, красное быстро морозным инеем с травы умылось и стало медленно пробиваться вверх, на свое законное место. Вот уже и в столовой задымила труба - Степановна завтрак готовит. Захар Петрович спустился к воде с полотенцем через плечо. Сполоснулся. Навстречу по берегу Сашка усталый бредет, с полным садком рыбы. Хорошо, на уху и на жарку хватит. Молодец он все-таки. Подошел, поздоровался.

-Захар Петрович, машина так и не пришла?

-Нет, Сашек. Застряла где-то… Ты, я вижу, совсем ночью не спал… ты там, в Петелено… поаккуратней, бока намять могут…

-Это как получится.

-Ну, гляди, большой чай стал. Поди, подремли пару часов, да придется тебе все же в Петелено сходить, позвонить в город. Неспокойно мне что-то.

-Слышите, кажись, идет машина… или показалось?

-Ишь ты, услыхал… далече еще, через полчасика будет. Ну, слава Богу. Слава Богу.

 

5. «Братаны»

 

Больше часа бродил по новому микрорайону, искал нужный корпус. Холодно и ветрено. Солнце маленьким желтым кружком висит. Снегу мало, земля подмороженная торчит жухлой прошлогодней травой, арматурными штырями, обломками бетонных панелей. Но, у уже заселенных домов, получше. Прямо на мерзлую землю накатан асфальт, какая-то видимость газонов, посажены прутики кустов. И не беда, что по весне всю эту «красоту» придется переделывать – главное, сдали жилплощадь вовремя, а доделки… там видно будет.

У нужного подъезда «пасутся» три джипа, навороченные сверкающие никелированными трубами. Домофон на подъезде, код, конечно, Юрка забыл записать. Придется подождать, пока кто-нибудь выйдет.

Из подъезда четверо вываливаются, в куртках теплых камуфляжных, в черных шерстяных шапочках. Прут не глядя. Один плечом задел, посторонись, мол, мужик. Да только как на столб, какой наткнулся, отлетел, еле-еле на ногах удержался.

- Ты, что, блин… по рогам захотел? – но увидел беретик знакомый, заорал на всю улицу - Сашка! Ты? Братан! Славка, Витька, глядите, кого попутным ветром к нам занесло!

Объятья пошли до хруста костей, радость неподдельная…

-Мне Юрка говорил, что встретил, думал, разыгрывает как всегда!

-Слав, гляди на него! Похудел немного, а так… на секс-символ России тянет. А шрамы бабы любят, кипятком прямо писают.

-Вовремя ты, Пианист, подошел. Еще пять минут и замок бы поцеловал. Давай с нами, Сашок. Гуляем мы сегодня. Оторвемся по полной программе. Бабцы будут и все такое… Ребята, вытряхивай Филю из тачки, на электричке доедет. Он дорогу знает. Давай, давай, черт полосатый, тряхнем стариной. По коням, братаны.

Всю дорогу болтали, вспоминали, кто из живых теперь, где. Как дышит и живет каждый. Разнесло всех в разные стороны, так она жизнь устроена. А вот «мушкетеры» друг за друга держатся. Да ведь это тоже, пока молодые, а там, кто его знает, как развернет. Но сегодня они вместе, вот и Пианист появился… словом, все нормально.

 

Коттедж большой. Внутри еще отделка незакончена. Свет, отопление, сауна, кухня, спальни на втором этаже, даже камин в двухсветной гостиной – все на месте. Немного строительного мусора, стены не отделаны – ну так и это ничего. Отдохнуть, «погудеть» можно. Тем паче, что таинственный босс, которого половина из присутствующих в глаза не видели, на три дня разрешил развлечься ребятам своим, и что совсем немаловажно, оплатил все.

Подъехали уже темнеть начало. А через полчаса автобус подкатил милицейский. Менты путанок подбросили, прямо с Тверской, от «Интуриста». Тоже за все уплачено. Чем не жизнь?

А набралось народу, вместе с девицами разного калибра больше двадцати человек. Ну и началось.

Поддали прилично с хорошей закуской, с тостами за боевое братство, за братанов погибших, за «что б он сдох!», конечно, хором и стоя. И в таком же все духе. А после гусарского тоста по стакану водку, стоя, локоток в сторону – «За дам-с!», опять же хором вопль – «Джунгли зовут»…

Девиц отправили по комнатам наверху, «ждать бананов», сами скоренько порешили, кто с кем и за кем, тоже разошлись, прихватив с собой бутылки и… ну, это уже так, по мелочи, «на зубок» закуски.

А внизу остались двое. Александр, который как приехал, так и сидел на одном месте. Пил со всеми вместе, но, похоже, пьянел не сильно, только бледнел немного и глаза… «уходили» куда-то. Пробовала девица одна, пухленькая, пристроится… готова была даже под стол лезть чтобы… но встретилась с взглядом таким, что про себя решила все же подальше держаться от этого психа ненормального.

Второй, Юрка Горбунов, который тоже был ранен, еще раньше. Сашка его тогда из БМП единственного вытащить успел, а секунд через десять рванула машина, а с ней ребята все… Чего тут еще объяснять… и говорить о чем, и так все ясно. Юрка в госпиталь капитально загремел, почти на год, а Саша через месяц… не было такой армейской специальности, а стала. Антиснайпер… за всех ребят и… ну, и все… за всех.

А до Чечни полтора года рядом вчетвером «мушкетерили» на Урале лямку солдатскую тянули. А вместе потому как не со своим годом по разным причинам служили, так получилось. А теперь вот встретились. И при всем том, непонятно, кто и что из себя теперь представляет. А разговор-то… ну, какой тут разговор… монолог один, да и тот… Юрка никогда пить толком и не умел… да и не идет ему это как-то… порода другая или еще что… вот и теперь, на пятое через десятое перескакивает, язык заплетается.

- Черте что в стране творится. Бандиты с бабками во власть поперли, а менты им жопы готовы лизать… их тоже понять можно. Представляешь, стоит в переходе рядом с бомжом мент при параде и просит подаяние… ниче картинка? Коммуняки с дерьмократами тоже… куски рвут послаще… этим все по… Раздристали всю страну. Как в пьяном угаре все готовы пропить… И мы… я тоже… шавка шестерошная… азеров по рынкам дрочу. Вот за эту хавку халявную, за баксы гребаные. Жду, когда меня замочат… или я кого, и на нары. Это жизнь? Саш, скажи, это жизнь?.. Мама с папой рожали, ростили… думали, сынок литератором станет… стихи писал… рассказы разные сопливые. Кому они на хрен… В Чечню пошел… чуть ли не за Лермонтова себя держал… а там такое… как опишешь все это… с кровью пополам да с блевотиной… Братаны уже колоться начали… чем это кончится, известно… Босс поставляет… вот кого грохнуть рука не дрогнет. Стрелки-разборки вот они уже, где у меня… Была невеста, показывал всем фото… только на фото и осталась, за бугор свалила со шведом. Тоже там сдохнет от тоски. Пока служил… Не хочу… не хочу… не хочу так… лучше бы я тогда, с ребятами вместе… кто-то писал «мертвые сраму не имут»… имут, еще как имут… вот это только и…

Совсем развезло Юрку, а он все стакан за стакан приходует

- …Бардака этого на всю нашу жизнь хватит, пока все живущие… отравленные этой говенной цивилизацией не вымрут. Или лучше уж сразу, в один день всех… и десять праведных оставить, слышь. Хочу десять праведных. Неужели в России не найдется? И тебя еще одного… хоть ты тоже… сколько ты их сделал?.. Только шесть? За восьмерых… Все равно. Чтобы ты остался… жил долго и… жил. И правил… как Царь… в жопу законы… по духу… душей… понял? А этим… праведные которые, сказал… Юрка так велел… и все… «сраму не имут»… имут!

Сказал, как выдохнул и… «вырубился», стал со стула сползать. Саша умудрился отцепить его от скатерти, которую он, было, потянул за собой, и усадил у стены. Куртку чью-то из прихожей принес, прикрыл. А сам присел у камина и попытался его разжечь. И только в этих простых действиях понял, что сам тоже набрался изрядно.

В гостиной свет притушили, только с кухни примыкающей да с прихожей подсветка. Наверху стоны, визги, смех, короткие ссоры без особых последствий. Кто-то спускался вниз, чтобы пополнить запасы «горючего», кто-то бродил из комнаты в комнату, где его немедленно посылали как можно дальше. А Саше, наконец, удалось развести огонь в камине и, подбрасывая изредка всякие обрезки от вагонки, половой доски, всяких «неделовых» реечек, просто сидел на положенном набок табурете и смотрел на огонь.

Славка с полуголой и совсем пьяной, чуть с лестницы не загремела, девицей спустился.

- Саня, держи трофей. Хочешь. Еще не трахал… после тебя только. Мурка… или как там тебя, знакомься… друган мой самый-самый…

А та, с отвисшими уже грудями сразу замерзла, к столу привалилась и чего-то в стакан себе булькает и при этом хихикает как-то пакостно.

- Саня, ты знаешь, я за тебя… кого хочешь порву, потому что… потому… А, может, тебе бабки нужны? Сколько хочешь… для тебя, Саня, без отдачи, понял?

Выворачивать карманы начал и совать пачки помятых долларов. Пришлось Сашке подняться и обратно ему все это добро рассовывать и еще при этом по щекам легонько… успокаивать.

- И вооще… ты за меня держись… я устрою все… вместе будем. Ну… мы им еще всем… яйца пообрываем… и… и… вот, Мурке подарим…

Вот так покуражился минут пятнадцать. И даже успел поплакать пьяно на груди. Потом затих немного, успокоился, сгреб свою «кралю» и уполз с ней наверх… Ну, что с пьяного возьмешь…

Быть может, часам к трем ночи постепенно все начали успокаиваться, кто просто «вырубался» приняв сверх нормы, а кто просто спал, уткнувшись под мышку или в бедро валютной девицы. На втором этаже, наверное, было все-таки теплее, чем внизу. По полу тянуло холодом. Камин горел хорошо, но согревал только Сашкину грудь, лицо, руки. А вот спине, даже через куртку было… Подошел кто-то тихо сзади, прижался к спине бедрами. Мягкие ладони погладили по отрастающим волосам, пригладили непокорный вихор на затылке, медленно, как-то даже задумчиво, что ли, прошлись по лбу и… закрыли глаза. И потянуло Сашку неудержимо в сон, до того нежны были эти руки… пахнущие чем-то горьким… травой… полынью. Это зимой-то. И почти шепот.

- Не хотела, видит Бог, если только Он есть, подходить, даже смотреть в твою сторону не хотела, чтобы не узнал, невзначай… Только уж очень тоскливо стало, от всего этого, от самой себя противно и гадко… а может, просто опьянела очень, напоили сволочи.

Хотел, было повернуться, посмотреть, увидеть. Почуял что-то далекое и забытое давно, но крепко ладони прижаты к лицу…

- Не надо. Не хочу, чтобы видел. Семь лет мечтала встретить, совсем не думала, что вот так придется… придумывала себе… фантазии разные… Сказал мне один здесь, что онемел ты после Чечни. Не можешь мне ничего ответить. Если бы мог, ни за что не подошла… Совсем я другая стала, на улице встретишь – не узнаешь. Ну, и ладно. Ну, и пусть… сама виновата, не так хотела встретить тебя, не вышло. Может в другой раз, в другой обстановке… Ухожу. Прошу, не оборачивайся… не надо. Пусть в памяти другое останется. Речка Петелька, детский дом… Ну, и все. Прощай.

Поцеловала в затылок и исчезла.

Может, задремал, пригрезилось это все Александру… из прошлой, далекой жизни… а может и нет. Только вздрогнул, когда Виктор тряханул его за плечо.

- Саня, в камин свалишься. Гляди, уже куртка дымит. Ты как? Совсем засмурел? Не по кайфу тебе этот бардак вижу…

Набулькал по полстакана водки, подсел рядом… и, вдруг, совершенно трезвым голосом зашептал быстро,

- Вот что, Саня… Ты хоть врубился, куда попал? Славка тебе еще ничего не предлагал? Не слушай его – туфту будет гнать. Извини, не мог я тебя от этой поездки отгородить. Влип ты, Саня, по самые «не балуй». Тут скоро такое начнется… Что мне с тобой делать? Черт, ума не приложу, как тебя вытащить… Чего глядишь, давай, врубайся… мочить тут нас будут… для того и собрали. Матерьал отработанный в расход пускают, списывают. Фейс хозяин меняет, следы затирает, хочет в белом фраке в народ выйти … Здесь почти все отморозки. Славка с Юркой случайно попали. Славка в дерьме уже по уши, трижды на вышку тянет… Юрку еще вытянуть можно. Не гляди на меня так… я здесь по другим делам, тебе знать не надо… пока, понял?.. Часа полтора осталось… с бабами вместе как котят порешат. А у нас на дюжину два ствола всего, не брали с собой, чтобы по пьяни друг друга не уделать…

Со стороны посмотреть… два сильно пьяных приятеля в любви объясняются, вроде уже и подняться на ноги не могут…

- Ты хоть помнишь, как сюда ехали? Я же всю дорогу, тебе «пейзажи» показывал… особенно на поворотах . На Ярославке мы. До Загорска километров десять на северо-запад. Врубайся. Пока еще темно, бери Юрку… за сараем во дворе можно незаметно уйти. Только тихо забор круши. Все, потихому сваливайте, прикрою. Если сам живым отсюда… найду. Запоминай телефон на всякий. Все, братан… живи. Уходите через кухню… Прощай, пока, Сашка…

И тоже куда-то исчез.

И еще минут двадцать Саша сидел в каком-то оцепенении. Потом поднялся, Юрку кое-как одел. Сунул непочатую бутылку водки в карман, и почти взвалив на себя Юрия, потащил его на кухню, где еще раньше видел второй выход во двор. Под столом на кухне лежит парочка - спит. Саша выключил на кухне свет и приоткрыл дверь. В лицо ударило снежной крупой с ветром. Привыкнув к темноте, различил метрах в сорока постройку. Юрка, почуяв свежий воздух, зашевелился. Пришлось поторапливаться, пока он совсем не очухался. Небольшой бросок с Юркой на спине и все. Свет фонаря перед коттеджем сюда, за угол не достает, и в тени за сараем можно перевести дух. С двух ударов ногой половая сороковая доска забора треснула. Чтобы пролезть, пришлось выломать еще три доски…

Юрку протащил через дыру и посадил рядом, а сам… секунд десять, наверно, колебался или готовился к чему-то. Только вдруг разом решил, и уже не пытаясь прятаться, пошел быстро снова в дом. Скользнул по лестнице на второй этаж… Шесть дверей. За двумя… признаки «деятельности». Нагнув голову вперед, закрыл на секунду глаза, будто принюхиваясь. И когда открыл, прошел по коридору быстро и вторую дверь справа резко открыл. Со двора свет почти не попадал в комнату, словом, темно. Совершенно одетая, в дубленке, будто ждала… на кровати сидит… даже не стал разглядывать кто – схватил за руку и потащил за собой. Нет, неправда, услышал все же на испуганном выдохе свое имя.

Коттедж крайний к лесу и уже через метров сто, его совсем не стало видно. Среди деревьев ветер не так силен и снег не так яростно бьет в лицо, но и снегу побольше. Варвару пришлось тащить на себе, сапоги со шпильками не очень пригодная обувь для леса. Да еще, чуть не волоком Юрку… Только теперь Саша заметил, что берета на голове нет. Хотел было даже вернуться, прислонив Юрку к сосне, но почувствовал, что берет у него в рукаве куртки «заблудился»… Наконец, очухался Юрка, и теперь его выворачивало, видимо короткая встряска подействовала на желудок. Отдышавшись, попробовал было что-то спросить, но, увидев жилистый кулак перед носом, пробормотал только «понял… понял…» и потащился, цепляясь за деревья за Сашкой.

А еще через полчаса уже далеко сзади несколько глухих выстрелов раздалось, а потом грохнул мощный взрыв, который был виден, наверно, в Загорске… теперь уж в Сергиев Посаде. И если бы кто в это время на окраине Посада вздумал оторвать голову от подушки и выбежать по нужде на двор, то, выписывая замысловатый крендель на свежей пороше, вздрогнул и уверенно сказал бы про себя, «во, опять у этих новых газ рванул… так им и надо, сволочам».

 

6. Инна Васильевна

 

Дача - большой, старый, но добротный дом, построенный еще при Сталине для военной профессуры в Болшево. Инне нравилось именно то, что дом старый, удобный и теплый. Сравнительно недавно, лет двадцать назад в доме появилось газовое отопление, водопровод и теплый санузел, но остались изразцовые печи. Правда, они никогда не топились, но создавали какой-то уют. И только лет пять назад, когда перекрывали крышу, то утеплили мансарду, пристроили теплую веранду, заполненную всевозможными кадками, горшками и горшочками с цветами. Старые хозяева, продавая дом, не пожелали вывезти мебель, все осталось на своих местах. И даже картина большая в гостиной в простенке между окнами. Темная картина, очень старая, немного мрачноватая, неплохая копия не то Серова, не то Иванова на неизвестный какой-то библейский сюжет.

По ночам старый дом кряхтел и вздыхал, нашептывал старые истории под аккомпанемент сверчка и шуршание мышиное под полом…

Все праздники Инна Васильевна провела на даче. Отключила все телефоны и предупредила Валеру никого к ней не привозить. После обеда, когда же начинало темнеть, приходили совсем грустные мысли. С тоской ждала, что вот настанет ночь и опять, в который уже раз, она будет будоражить свои нервы, опять доведет себя до слез от жалости к самой же себе и… заснет уже под утро на скомканных простынях.

Три дня назад она позвонила сама и попросила Валеру привезти полный отчет за прошлый год по всему разбросанному по Москве и даже по дальним весям хозяйству. Назначила встречу на сегодня Максимычу, ведавшему всеми кадрами, на послезавтра объявила общий сбор директоров в офисе к 11.00

Вчера и позавчера с утра до позднего вечера просидела за изучением документов, делая кое-какие заметки в блокноте, иногда заглядывая в интернет по интересующим ее вопросам. За целый день уставала и спала после крепко и без сновидений.

Назаров Сергей Максимович приехал рано, к завтраку. Инна пригласила его завтракать, но он отказался и прошел на веранду, где все же было попрохладнее, чем в комнатах. Включил небольшой телевизор, и, найдя пепельницу, вытащил неизменную коробку «Герцоговины» - других не курил. Где он их доставал, неизвестно, а на все вопросы по этому поводу отвечал неизменно – «места надо знать».

Занятный человек в своем роде. Занятный и незаменимый. Щупленький мужик лет за шестьдесят давно, с бабьим, круглым лицом. Глазки светло-голубые, чуть навыкате, нос мясистый и пористый. Вид глуповатый, но располагающий к доверию умением слушать и вечным поддакиванием. Обычно, клал голову на поставленные на стол локти и через каждое предложение собеседника бормотал все – «ну, да… ну, да…», за что и прозван был за глаза «нудаком». Не обижался, и только кряхтел по-стариковски.

Двадцать лет от звонка до звонка оттрубил в Комитете госбезопасности, как он сам говорил, на бумажной работе. Когда пошла перетряска в органах, ушел тихо на пенсию. Вот тут его Николай Николаевич и подобрал, а он не ошибался никогда в людях. Посадил его на кадры и не прогадал. Любому кандидату после пяти минут разговора, в котором и анекдотец про новых русских мог вставить и так… поболтать «о том, о сем», со своим вечным «ну, да… ну, да», давал такую убийственно точную характеристику, что можно было человеку сказать вежливо «вы нам не подходите», или же без испытательного срока брать. Кроме этого, на каждого работника у него было свое досье, в которое собиралось все, начиная от сплетен сослуживцев, до фактов прошлой жизни, полученных по его старым служебным каналам. В этом деле он мог многое… За десять лет стал почти незаменимым и даже чуть ли не членом семьи.

-Сергей Максимович, прости, что заставила ждать – сказала Инна Васильевна, входя в гостиную и устраиваясь с сигаретой на подлокотнике кресла.

-Вы ответьте мне, Инночка. Почему после тяжелых мгновений в жизни, мужики внезапно стареют и седеют, а женщины становятся еще более привлекательными? Вот ведь, тоже, загадка природы.

-Ты, Максимыч, как всегда комплиментами начинаешь, а заканчиваешь проблемами. Это ладно. Пригласила тебя посоветоваться, коньячку не предлагаю, знаю, что откажешься……

-Ну, а вот и нет. С нашим, можно сказать удовольствием, и согласился бы.

Пошла на кухню и принесла поднос с бокалами, лимоном, шпротами и бутылкой настоящего армянского коньяка.

Вздохнул глубоко, горестно и выпил, дольку лимона понюхал только, да и отложил. Инна чуть пригубила и оставила в руках широкий бокал, медленно вращая золотистый напиток.

- Я, Максимыч, дело одно задумала. Хочу я все разрозненные части хозяйства к одному знаменателю привести. Трудно стало по отдельности всех отслеживать да направлять. Только трудно мне сообразить своими куриными, что из этого может выйти, просчитать последствия.

- Инночка, не по адресу вопрос. Не экономист. А вот, по поводу людишек, руководящего состава… тут такое дело. Пока каждый на месте сидит, от тебя подальше, он какой никакой, а хозяин, дань определенную отдает и заинтересован в результатах. А собери их вместе – служащие да и только. Им такие условия нужно предложить, чтобы сами к тебе прибежали проситься в центральный офис, в ножки кланяться.

-А если концерн образовать? Рекламную компанию вести легче и…

-Понял я твою мысль, Инночка, понял. Только уж больно разные направления у тебя. И Торговля и производство, и кустарщина есть. Как это все вместе обозвать? Чтобы имя вышло? Надо, опять же, марку создавать, и как теперь говорят, «раскручивать» ее. Смех смехом, да как бы одним смехом одним и не кончилось… затраты-то какие. Пока живем тихо, все у нас и получается потихонечку, все конфликты на местах на корню решаются, а как вылезем на свет…

-Что ж, теперь всю жизнь в подполье и сидеть. Пока есть еще какие-то идеи, двигаться надо, локтями работать. Да, у Николая это лихо получалось, не знаю, смогу ли. А потому и централизовать аппарат хочу, чтобы меньше самой вникать.

-Давай мы так сделаем. Ты на завтра собрать всех хочешь?.. Твое дело, конечно, но я бы погодил. Дай мне сначала людишек прощупать еще, потолковать кое с кем, подобрать кого надо, чтобы невзначай через годик не подставили.

Минуту подумала, все так же в бокал глядя и выпив, вдруг, разом, сказала,

-Пусть будет так - и глубоко задумалась.

Не спеша, Максимыч плеснул еще в свой бокал, папиросу достал, пепельницу поставил на подоконник и стал смотреть в окно, наполовину затянутое снежными узорами. Участок большой, ели, березы, клены, рябины и сирень, все заснежено, на утреннем солнце искрится… все ждал еще вопросов. Вот и папироска кончилась. Не дождался вопроса, крякнул и сам к делу перешел. Начал издалека. Про рэкет, отморозков всяких, про мафию…

А у Инны все сон сегодняшний из ума не идет. Странный сон… мрачный, тягостный. Почти ничего не запомнила, кроме ощущения виноватости за что-то… лишь в конце… комната странная в доме полуразрушенной, с окнами без рам. И стол длинный, очень высокий. А за столом в кресле с высокой спинкой, на которой герб еще СССР, мальчишка маленький, в мантии судейской почему-то большим надувным молотком колотит по столу, а другой рукой, пальчиком на кого-то показывает. И нет сил повернуться, посмотреть – на кого это… проснулась. Жарко очень, сильно натоплено в доме, дышать нечем. Сердце колотится бешено. Еле-еле поднялась в темноте еще, на кухню прошла, убавила чуть отопление, лицо водой холодной сполоснула.

Вот и сейчас, на душе неспокойно, тоска какая-то поднимается, словно случилось что…

-Ты, Инночка, с Валеркой поосторожней. Не гляди, что брат двоюродный Николая. Я за ним посматриваю и вижу, худое что-то держит про себя. Может дорогу перейти крепко… ну, да… ну, да и у меня есть на него… чем прищучить. Но ты все равно, поаккуратнее с ним… сильно не доверяйся.

-Максимыч, ты про этого… «немого»…

Максимыч паузу небольшую выдержал. Папироску загасил, подумав про себя при этом – «Вот ведь как она жизнь… а впрочем, баба – она и в Африке баба…».

-А я все ждал, спросишь ты или нет… может, и забыла давно. Ан, нет, не забыла, стало быть. Не спрашиваю, что и как… твое дело, только не хотел огорчать тебя.

-Что так?

-Да вот тут, на листочке я тебе написал разные фактики… с приложением карточки… три на четыре. Где достал – не спрашивай старого чекиста. Только последний раз его видели неделю назад в компании… а компанию эту потом, в ту же ночь, порешили всю. Похоже, свои же и сдали другим беспредельщикам. Разборки да дележи пошли у них - живыми и трупами торгуются. Да я как-то тебе уж рассказывал. Так что и он… не знаю, причастен или случаем попал. А парень был хороший, от звания «героя России» бегал, а это звание еще заслужить надо. Вот и все, что удалось пока накопать, что будет еще…

На том и порешили. Когда Максимыч откланялся, уже уходя с террасы заметила, что в кадке, на кактусе метровой высоты, цветок за ночь распустившийся… никогда не цвел прежде… а теперь среди зимы…

Подумала еще – «может, знак какой… должно быть неплохой, а сон… это только сон и ничего более. А тут тебе цветок. Надо же».

 

7. Музыка

 

Начало апреля. Тротуары и мостовые уже сухие и очищены от зимней грязи с песком, которым всю зиму посыпали гололед. Но в маленьких московских двориках между новым Арбатом и Никитской еще кучи грязного снега, медленно тающего и ручьем выкатывающегося из подворотни в переулок. В один из таких переулков, задумавшись на ходу, и свернул Саша. Но, пройдя шагов сто, оторвал взгляд от асфальта и заметил медленно идущий навстречу военный патруль. Не отдавая себе отчета, Саня мгновенно свернул в ближайшую арку, но тут же остановился, сообразив, что он давно уже сугубо гражданский человек и эта встреча с патрулем никак его не должна интересовать, как и патрулю он совсем неинтересен. Навстречу ему со двора стал выезжать мебельный фургон. Вместо того чтобы выйти в переулок, освободив проезд, Саша нырнул во двор налево и стал смотреть, пройдут ли габариты машины под арку. В самую последнюю минуту, фургон все же черканул по штукатурке углом, шофер вылез, посмотрел, матюгнулся и машина уехала. А Саша огляделся.

Дом зажат между двумя переулками, угловой. И двор внутренний, небольшой тоже в виде трапеции. Посреди двора огромный тополь, верхушка которого выше крыши пятиэтажного дома вымахала. Дерево старое, может даже ровесник этого здания. Настолько старое, что уже корни из земли повылезали и толстыми жилами исчертили небольшой газон. Ветви, скорее всего никогда не обрезавшиеся, раскинулись по всему двору и уперлись концами своими в окна. Самая толстая ветка, слегка надтреснутая от собственной тяжести у основания уткнулась в окно третьего этажа верхнего, короткого основания трапеции двора.

Саша подошел к дереву и стал рассматривать многочисленные надписи, изрезавшие ствол тополя. Здесь прошла, история всех поколений жильцов дома. Своеобразная летопись получилась. Рядом с сердечками, пронзенными стрелами, встречались и ругательные слова, но и они не вызывали неприязни – что было, то было и прошло… и затянулось временем и поблекло, и оставляя робкий след, ушло в небытие.

Задрав голову, едва увидел просвет, кусочек весеннего московского неба среди бесчисленных веток и веточек. Подумал еще, что, наверное, летом, листья совсем закрывают свет, и здесь должен постоянно царить полумрак зеленый… вдруг вздрогнул, будто застали за чем-то неприличным, почувствовав на себе взгляд. Оглянулся.

На крыльце подъезда женщина в накинутом на плечи длинном черном пальто. Зябко поежилась – свежо еще, особенно в тени, и внимательно всмотревшись в Сашу, вдруг позвала тихо, но достаточно слышно, «пойдем»… повернулась и тихо вошла в подъезд.

Чуть поколебавшись, Саша провел рукой по коре растрескавшейся, будто прощаясь, и, не торопясь, пошел следом.

Со света уличного в подъезде темновато, пахнет гнилью и… жареной картошкой. Стал подниматься по широкой, с остатками местами перилами чугунного литья лестнице. На третьем этаже настежь открытая двустворная дверь, рядом табличка медная, на которой в полумраке ничего не разобрать. Широкий коридор, освещенный лампочкой единственной, на скрученном шнуре висящей. Мимо комнат пустых, растворенных прошел и остановился в дверях большой комнаты, наверное, гостиной бывшей еще недавно, пустой теперь тоже, если не считать кабинетного старенького, как и этот дом рояля, посредине.

Инна стояла у окна и курила. За окном прямо, на уровне форточки, ветка тополиная. Отсюда, из этого окна она и заметила во дворе… и позвала, сама, до конца не понимая, зачем. Машинально быть может, для оправдания подумала, что… вот приедут за инструментом… и лишние руки мужские… Нет, не для того. Совсем не для того… тогда зачем? Зачем?..

Крышка рояля слегка хлопнула и струны ответили сдержанным гулом. Инна вздрогнула, но не обернулась и при этом звуке … только больше в дым сигаретный плотнее… как в полупрозрачный кокон

Звук «ля» второй октавы безмолвствовал – западала клавиша, давно. Двумя, тремя пальцами, мимо западавшей… тоскливая и однообразная. Даже не мелодия, паузы между звуками более полные, чем сам звук, дробящийся о стены голые… о нервы, такими же струнами…

Обернулась растерянно, подошла и опустилась на пол. Обняла ножку рояля, щекой прижалась к холодному, дрожащему изнутри звуками, дереву и заговорила…

И только двумя пальцами по черным и белым… дробится боль, накопившаяся за год последний, а может еще раньше… от рождения даже… как реквием комнате, где жилось долго и, наверное, счастливо, реквием прошлому… дню вчерашнему…

Неслышно, незвучно, немотно крышка закрылась, вдруг. И шаги по ушам литаврами.

-Дом… сгнил давно… умер, все.

Что это? Кто сказал? Или ветка за окном треснула. Заскрипело дерево, в окно ударила, стекла по полу звонкими льдинками последними…

На двор, урча, «Газель» вползает.

В окно закричала, что было сил,

-Валера, верни! Верни его!

И эхом колодец двора с еще дрожащими, а агонии ветками павшими…

Выбежал Валерий в переулок. Увидел уходившего спину в ста метрах всего еще, кинулся, было, но через десять шагов пошел медленно, пока совсем не остановился… Остановился, прикурил сигарету в губах с кривой улыбкой дрожащую и… также медленно вернулся назад.

Проехали.

 

8. Варвара с Варварки

 

Две недели Юра провалялся дома, с тоской ожидая, что вот-вот - стоит ему только выйти из подъезда и все будет кончено, нож под ребро или пуля в лоб. Но шли дни, и как он ни пытался, осторожно выглядывая в окно, заметить что-нибудь подозрительное во дворе, все было как обычно. Матери сказал, что у него отпуск, что после отпуска будет искать другую работу, что может быть, осенью вернется в институт. В общем, старался успокоить ее как мог. Мать работала посменно на хлебозаводе, иногда возвращалась очень поздно или с ночной смены очень рано. Пробовал что-то писать, – выходило все как-то пошло, неубедительно. Разобрал свои архивы, половину уничтожил.

Телефон молчал. Матери звонили подруги, его же никто не спрашивал. Наконец, он решил, что его каким-то образом забыли, сочли погибшим, может быть. Тем более, что куртка, в которой он попал домой… вернее доставили в пьяном виде, оказалась совсем не его, а в его оставленной там, в ту ночь, была записная книжка с его именем на обложке и… Словом, через две недели он стал осторожно выползать на улицу, на всякий случай, сжимая в кармане «тэтэшник».

Дальше, больше. Устроился на тот же хлебозавод, – мать ходила к начальству, поплакалась. Теперь он развозил по определенному маршруту свежий, горячий хлеб, ругался с грузчиками, и даже начал заигрывать с молоденькими продавщицами в булочных.

Так прошла зима, и март с апрелем… майские праздники…

Нет, все же случилось. Случилось 8 мая. Разбирая у себя на столе завал бумажный, вдруг нашел листок с номером телефонным, и когда разобрал каракули, вдруг, неожиданно для самого себя, заволновался, задергался. Вспомнил все. Вспомнил, как тащился тогда по лесу, а потом по какой-то дороге укатанной, скользкой, мимо каких-то домиков садового кооператива или товарищества, как их теперь обзывают. Как с одной стороны его волок под руку Сашка, а с другой… тоже скользя и пару раз, падая… на высоких каблуках… с диким именем Варвара, но которая…

И вот листок с телефоном. После цифр буквы раб. и … Варвара.

Вспомнил, что девки были там… путаны с Тверской. Сторонился он их, как заразу какую. А тут, вдруг, не удержался, набрал номер телефона. И даже в пот ударило.

- Слухаю. Магазин эта. Ково вам? – голос старушачий, и слышно, будто в соседней комнате.

-Варвару можно?

-Варьку-то. А че ж, можна… - закричала куда- то громко, трубку от себя не отнимая – Варька, тоби звонять, ходи сюды.

А издалека голос звонкий: «кто там меня. Иду»… и шаги по коридору, и грохот трубки об стол, и тот же голос старухи ворчливый: «кто ж его знат, кто… должно жаних»…

-Да. Я слушаю. Кто это?

-Здравствуй, Варя. Это Юра – и пауза зависла звонкая, бесконечная.

-Юра… - и совсем тихо, - я думала, что не позвонишь… почти четыре месяца прошло с того…

-Понимаешь, телефон твой… только сегодня нашел…

-Я ждала…

-Правда?

-Ну, правда, а что? Ты как сам?

-Да, все хорошо. Может, встретимся?

-Давай… завтра. Я завтра до трех работаю. В три подходи… Ах, да, ты же не знаешь… Магазин продовольственный на Варварке. Прямо на углу. Я выйду. Извини, очередь у меня уже в отделе, побежала. Завтра, в три…

Соображал долго, где находится эта самая Варварка. И как назло карты Москвы дома нет. Все же выяснил… Подумал еще, что этим козлам в городской думе делать нечего, как улицы переименовывать. Чем им Степан Разин помешал – переименовали в Варварку… а впрочем, ладно, черт с ними. И, потом… даже как-то… Варвара с Варварки. Есть в этом что-то… определенно.

 

Утром проснулся рано и до двенадцати слонялся по квартире. Потом залез в гардероб и достал черный костюм-тройку. Мать удивленно посматривала. Костюм стал немного тесноват – одевал его на выпускной вечер в школе, потом, когда в институт поступал, потом… да, пожалуй, и все.

-Далеко собрался? – мать в дверях. Не удержалась, спросила.

-Так праздник же… поброжу немного.

-Только не сильно поздно… - как маленькому, а сама в уголках губ улыбку прячет, - и не сильно…

-Все нормально будет, мать. Завязал я. Все. Пошел я. И… и с праздником тебя.

Поцеловал в лоб, чего давно уже не делал и вышел. Мать уже в вдогонку, как-то даже игриво,

- А надушился-то, надушился… прямо как клумба цветочная… - и совсем уж тихо, дверь входную запирая, - ну и с Богом… дай-то Бог…

 

Варя выскочила из магазина без чего-то три и посмотрела вокруг. Осталось у нее в памяти с зимы куртка военного образца и… У подземного перехода стоит в черном костюме с галстуком… еле узнала в нем того, пьяненького. Узнала и вдруг почувствовала себя как-то неуютно. Вероятно оттого, что сама была в джинсах, кроссовках и трикотажной старенькой сиреневой кофточке. Но тут же скомандовала себе: «а-а-а, по барабану все» и подошла

- Привет. Пошли – а про себя хмыкнула, что хорошо хоть цветы не догадался купить, сейчас смотрелась бы с букетом, не зная, куда его девать.

Поднялись к Политехническому музею мимо мрачного здания бывшего ЦК КПСС, свернули на Марасейку… праздничной толпы особой не было, вероятно, основной народ из центра уже по домам праздновать пошел. Пока дошли до Чистых прудов как-то не получалось разговора, чувствовалась какая-то неловкость. О зимнем «приключении» вспоминать не хотелось… нужно было время, чтобы привыкнуть… привыкнуть к новому восприятию человека, идущего рядом.

Наконец, уже на бульваре, Юра купил мороженное, они присели на скамейку и разговорились. И только здесь, сидя на скамейке, Юра по-настоящему разглядел Варю. Открытое лицо, челка чуть в рыжину реденькая до тонких темных бровей, носик остренький, глаза на солнце чуть зеленоватые. Так он себе ее и представлял… нет, не зимой, а может несколько лет уже… фотографию-то «невесты» своей, которую показывал друзьям… он даже не помнил, где взял. Может, просто нашел и все.

-Вон в том доме я раньше жил с мамой. Коммуналка была на третьем этаже. Вон те окна, со стеклопакетами.

-Чудной дом. Зверюшки разные налеплены. Мне нравится.

-А потом, пока в армии был, скупил какой-то… расселил кого куда. Теперь вот, в Чертаново. За чертой… или черте где… может быть.

-Я была у тебя дома…

-Когда?.. А, ну, конечно… забыл. Скажи, Саша он… ты его видишь?

-Не-а. Как появился, так и исчез… Этот принц… он может – и нахмурилась.

-Ты извини, давно его знаешь? Ты с ним?..

-В детдоме вместе росли. И все. Устраивает? Э-й, смотри, мороженое на брюки капнул. Платок есть?

И вот это, казалось бы, совсем маленькое «происшествие», вдруг сблизило. Через пять минут им уже обоим казалось, что знают они друг друга целую вечность, можно сказать, с пеленок. И было им абсолютно наплевать, что один, быть может, бандит там или гангстер, а другая – с панели, «интердевочка»… Это не имело ровно никакого значения, потому что вдруг почувствовали в другом человека, которого им так не хватало до этого дня.

Плотину прорвало, и они заговорили… торопясь высказать что-то самое главное, важное… хотя говорили о каких–то пустяках, глупостях, перебивая друг друга и не вникая в смысл услышанного. Куда-то шли. Где-то сидели за столиком, пили кофе и жевали бутерброды с сыром, потом… По дороге, Юра снял галстук, сунул его в карман и почувствовал себя совсем хорошо.

Чуть опомнились часа через два только, когда неожиданно очутились в Сокольниках, в парке.

В глубине парке на маленькой эстраде развлекал народ массовик-затейник, в меру пошловатый толстячок с широкой лысиной и длинными лохмами до плеч. На скамейках сидело несколько уже «хороших» ветеранов с медальками, старушек в теплых, несмотря на теплую и солнечную погоду, кофтах, родителей с ребятишками. Варя с Юрой пристроились на последнюю лавочку чуть отдохнуть перед новым «марш-броском». Разговаривалось им хорошо только на ходу.

Начало мая было очень теплым. И теперь солнце светило радушно, листья на деревьях еще не успели потемнеть от пыли, одуванчики за детской площадкой неподалеку желтеньким ковриком устилали лужок.

Маленькая светловолосая пигалица лет двенадцати в коротенькой юбочке в микрофон пропищала поздравление с праздником ветеранам и стала читать стихотворение. Рядом с невысокой, по пояс эстрадой стояла ее родительница, подсказывая слова, а родитель, поблескивая от удовольствия небольшой лысинкой на затылке, снимал это «действо» на камеру. Одной рукой девчонка судорожно сжимала микрофон, а второй старалась прикрыться от солнца, бьющего ей в лицо. Голос девчоночий был взволнован, видно было даже, как одно остренькое коленко тряслось от волнения:

- Стихотворение «Гроза». Читает автор… - набрала побольше воздуху и -

Стремятся ввысь стволы-гиганты,

А где-то там, веселый гром,

За плотным слоем белой мантии

Несет весны призывы в дом.

Уже распахнуты все окна,

Навстречу маю и грозе,

Сирень, что раскидала лохмы

Букетом тянется ко мне.

Букетом запахов и звуков

Наполнен сад и все окрест,

Но неожиданно все смолкло –

Так ждут невесту под венец…

И дождь, сперва слегка закапал,

Шепча листочкам белый стих,

Задумчиво побарабанил,

И неожиданно притих.

И в тишине, тугой как вата,

Гром грохнул, охнул и исчез

Вода, как будто три ушата,

Нарочно пролили с небес

Пролили, извинились, и на цыпочках

По небу пробежали босичком,

И спрятались, за дальним облачком,

Которое им близко и знакомо.

И солнце брызнуло умытое,

Деревья отряхнулись, словно псы,

И в лужах пузыри – осколки радуги

Последние свидетели грозы.

 

У Вари вдруг губы мелко задрожали, и она их прикусила. И вся она, как будто съежилась, стала маленькая… Юрка начал беспокоится, поглядывая искоса на Варю.

А на эстраде

- Светочка, это ты сама придумала?

- Ага, мне немного папа помогал, одну строчку я придумаю, а другую он. Вместе мы сочинили.

- Вы молодцы. Особенно ты. Ждем от тебя еще стихов. А за этот… вот, решил тебе подарить шарик «сердечком», голубенький. Нравится?

- Очень… только…

- Что? Тебе надо не с сердечком? Хочешь Микки Мауса?

-Нет. Я люблю, когда шарик свободный. Когда он летит, куда хочет.

И она отпустила веревочку. Шарик взмыл вверх и заискрился на солнце.

И тут Варя, вдруг вскочила и побежала, не разбирая дороги, через кустарник, низким штакетником ограждавший эстраду, через желтый луг одуванчиков. От неожиданности, Юра не сразу побежал за ней. Нашел он ее среди густых деревьев и кустов орешника. Она валялась по прошлогодней траве, по слежавшимся листьям и рыдала в голос. Юра в растерянности остановился в двух шагах и никак не мог сообразить, что же ему делать в такой щекотливой ситуации.

Варя, вдруг вскочила на колени и, увидев, что он смотрит, что он рядом, заорала срывающимся голосом:

-Ненавижу! Ненавижу всех! Будьте вы, все прокляты, сволочи! Убирайся, слышишь, видеть не хочу… никого не хочу видеть… ненавижу.

Юра в нерешительности постоял, глядя на зареванное, с поплывшей косметикой Варино лицо… хотел что-то сказать, но горло у него вдруг перехватило. Махнул безвольно рукой, развернулся и пошел не оборачиваясь…

Домой вернулся очень поздно и сильно пьяный.

 

На этом бы, наверное, и закончилось это знакомство. Только через три дня Варя позвонила сама. Даже успела поговорить о чем-то с матерью, которая минут через пять разговора, вошла очень смущенная в его комнату и сказала: «Тебя Варенька, к телефону». Это было настолько поразительно… прежде-то ко всем девчонкам ревновала, а тут…

-Да, Варя – сказал, и тут же ухо под трубкой вспотело и отчаянно покраснел, ожидая, когда, наконец, мать уйдет к себе.

-Юра, я… ты прости меня, что вот так… тогда получилось – это детдом из меня прорвался. Я хочу тебя видеть. Мне надо тебе все рассказать, понимаешь. Ты… ты… это неважно. Я хочу увидеться. Это как тебе? Это возможно… или.

Какое сейчас могло быть «или»

- Варенька… - думал о ней так давно, назвал вслух впервые, даже сам задохнулся - Варенька, давай в воскресенье. Нет, завтра. А лучше через час.

- Юра, я не могу… воскресенье. Идет?

- Идет. Где? Во сколько?

 

Встретились на набережной у Киевского вокзала. В этот раз Юра надел старенькие, местами, протертые джинсы и майку с какой-то дикой надписью, а Варвара… Варвара появилась, не смотря на жару в трикотажном с блестками платьице и туфлях на высоком каблуке, нарядная, в общем. Оба разом рассмеялись при виде друг друга, а Юра вдруг осмелел, и чмокнул ее в щеку. Увидели «Ракету» и, не сговариваясь, побежали на пристань.

Побежали мимо берега. Собор Новодевичий с куполами золотыми, Лужники, метромост, стоящий на ремонте который год. Пассажиров было немного. На открытой палубе сели друг против друга и без стеснения стали всматриваться в глаза, будто не виделись сто лет… или пытались увидеть что-то такое, что никакими словами не скажется…

Сошли в ЦПКиО. Сидели в кафе, пили вино. Потом, на пруду катались на водном велосипеде… и никак, ну, никак не получалось начать о том говорить, для чего встретились. Будто боялись потерять что-то только возникшее, непуганое, робкое, нежное. Двадцатилетние, будто школьники. Вокруг парочки и даже лет по шестнадцать… бродят в обнимку, целуются открыто. Девицы пытаются материться, хоть им это совсем и не идет, - словом, жизнь кругом одна, а эти… черт его знает, как это происходит. Наверное, у всех по-разному, и каждый раз, как в первый. И причем тут возраст тогда, непонятно?

Часа в четыре или в пять уже собрались домой. Обратно пошли той же дорогой, только по набережным Москва реки. И уже в Нескучном саду, где было совсем немного народу, Варя, после большой паузы, возникшей при виде распустившейся сирени, деревьев, листья которых в это время особенно резко и отчетливо нарисовались на фоне неба, воды...

- Знаешь, Юра, никогда и кому не рассказывала о себе, как-то ни случая, ни желания не было и потом... вот... если хочешь, я расскажу. Раньше ходили в церковь, рассказывали попу... исповедовались, значит, и это... наверное, жить было легче после этого. Я так не могу, не верю, что ли. Попу я непременно не все скажу, врать буду... ну, сочинять чего-нибудь... такая, мол, хорошая... Нет, не смогла бы. Ты понимаешь?

Юра, заволновался что-то, губы пересохшие, слегка облизал,

- Варя, надо же, ты меня буквально на несколько секунд опередила. Я хотел то же самое сказать... и может быть, теми же словами... Да, Варя, я понимаю, как это... чтобы вот так, все. Только, потом и я, то, что называется «от младых ногте».

- Это как, с пеленок, что ли?

- Ну, как помнить себя начал.

По лицу Вари словно тень, какая мелькнула, слегка помрачнела

- Ну, все, так все - как выдохнула и, через шагов двадцать, медленных,

- Значит так. Как я родилась - не помню. Детство было радостное, светлое, но я о нем как-то мало помню. Мать с отцом погибли, когда мне было лет восемь, а сестре моей, Любке, семь... Вот с этого я и помнить все стала... Каждый день, почти.

Часа два, наверное... со всеми возможными подробностями, всю свою, пока еще коротенькую двадцатилетнюю жизнь. Только вот не рассказала про тот детдомовский «сеанс стриптиза»... стыдно стало, что ли, или... не рассказала и все. И про ту ночь... когда встретились там... куда она совершенно случайно попала. Другая какая-то мысль была по этому поводу.

Молчали долго, шли уже по темным набережным, и фонари с другого берега желтыми пятнами по темной воде...

- Варя, - начал осторожно - а Саша? Откуда ты его? Ты с ним...- не рискнул сказать «спала», сказал - Ты с ним была?..

- Ждала этого вопроса. Нет, Юрочка, не «была»... хотя очень в свое время хотела. Он ведь тоже детдомовский.

- Я знаю.

- Все девчонки за ним табуном... ну, и я... мечтала, выдумывала. А мальчики, потом уже, другие были. Все было. И хорошо... и не очень. Только совсем неинтересно...

А вот уже и Киевский вокзал впереди, с суетой своей, с огнями на площади...

- А мы с Любой в этом доме комнату снимаем. Еще одна подруга, втроем живем. Без телефона, правда. Люба в Гнесинке учится, а я для нее и за маму, и за сестру... на одной стипендию не проживешь, вот и приходится мне... – «Опять чуть не ляпнула, что не такая, мол», - может, еще одну работу брать придется, смотри, что с ценами-то делается, а мне ее одеть надо, как куколку. Она у меня очень талантлива. Как-нибудь познакомлю, если хочешь. Ничего... выведу ее в люди. Юра, давай в другой раз ты о себе... поздно уже, а мне в шесть вставать на работу.

Прощаясь, опять поцеловал... в нос губами попал. Потом еще пошел пешком через мост Киевский, по Арбату... в общем, едва успел на пересадку в метро.

А дома... вот уж и лег, нет, вскочил и до рассвета самого строчил на листах... вдохновение нашло. С восторгом до слез, с мучениями, когда слово «поперек» становится и никак... никак не может выразить того, что внутри.

Проснулся поздно. Мать на работе. Чего-то позавтракал и тут же забыл, что ел. Перечитал вчерашнее. «Господи, как же это все плоско... нет полета». Хотел разорвать уже, но... отложил в папку и закинул на верхнюю полку книжную, где уже этих папок... пора «аутодафе» устраивать.

 

Нужно, конечно нужно сделать опять маленький экскурс... даже не экскурс, а так - справочку об этой парочке. Чтобы не было потом каких-нибудь «непоняток». Потому что, похоже, что у них что-то зарождается... Не будем даже называть словами, чтобы не спугнуть. Так что, очень коротко.

Куда чаще всего воспитанники детских домов направляются. В ПТУ, конечно. Потому как, и там в какой-то мере на государственном обеспечении профессию получают. Только в полной мере это было только при Советах. А потом... даже говорить не хочется.

Из города Читы, из ПТУ удрали девчонки на второй же год. Куда? Конечно, покорять Москву своими талантами. Был, был голос, этого не отымешь. Люба с первого захода в Гнесинское училище поступила. Как в том фильме старом, наверное, помните, Фрося Бурлакова. Правда, голосок пожиже, чем у героини кино, а внешностью... хоть на подиум выпускай... вымахала девка на полголовы выше сестры, а на это, кстати, больше всего смотрела комиссия.

Комнату сняли, исхитрились даже московскую прописку выхлопотать - сироты мол, помочь надо... устроились, в общем. И строили планы, что вот, Любка запоет во всю силу, не то что эти... пукалки эстрадные, безголосые, фанерные... а там... Что Москва, весь мир под ногами валяться будет

Теперь о Юре. Вернее, Юрии Ивановиче Горбунове. Вот тут сложнее все как-то.

Маменькин сынок. Без отца. Чуть не до пятнадцати мать в ванной его мыла, пока однажды при этом не случился «подъем». А так - пай-мальчик. Школу хорошо закончил, начитанный, в литинститут поступил, что-то получалось.

Только вдруг добровольно (такое оказывается и в наше время случается) в армию, со второго курса. Что-то не так в институте преподавали... не тому учили, уже не узнаем. Только послужил год на Урале, а потом полгода в Чечне... вполне может быть добровольно тоже... или за компанию с новыми друзьями, о которых было выше упомянуто. Потом госпиталь. Вот, и все, пожалуй. Остальное, как-нибудь само скажется-прилепится... когда придет время - жизни впереди, поди еще много.

 

- Юрочка, а она пирожки с капустой любит?

- Ма! Не суетись ты, пожалуйста. И вообще... не надо ничего. Ты лучше о себе позаботься. Ты же не старая еще, сорок только. Говорят, «ягодка опять» - вишня стало быть с крепкой косточкой. Я видел, как на тебя технолог поглядывает. Вот сначала тебя замуж выдам, а потом... потом видно будет

- Ну, ты бы торт купил, конфеты... шампанское. Я не знаю, учить мне тебя.

- А-га. Ты мне еще сопельки подотри... Поболтать человек придет... и все.

- Так если бы человек... а то Варенька.

- Ма, кончай меня сватать... Тебе нравится, вот и удочеряй вместе с ее сестрой, у них как раз никого нет

- Как нет? Детдомовская?

- Это что-нибудь меняет?

- Тогда... тогда тем более угостить чем-нибудь надо... шоколад там или...

- Ма! Ей почти двадцать один год. Она взрослая!

- А ты чего кипишь... сама понимаю, не дура... а шоколад не помешает. Не курит?

- Она не курит.

- Вот и тебе не надо. Знаешь, как противно пахнет из-за рта

- Ма, на работу опоздаешь. И-ди!

Не успела Мария Кирилловна плащ надеть, потому как за окном хлестал проливной дождь и где-то далеко громыхало глухо, как раздался звонок в дверь. На пороге, насквозь мокрая стояла Варя. Кофточка прилипла к груди и было ясно, что под ней ничего. Туфли в руках, волосы сосульками... одним словом – «мокрая курица».

- Здравствуйте, Мария Кирилловна. Я Варвара...

- Варенька, что ж ты без зонтика-то? Вымокла совсем. Ну, чего пнем стоишь, Юрка? Полотенце достань быстро, покажи, где ванная. Там халатик мой висит, чистый... и чаю горячего. Кажется, еще варенье есть, посмотри на нижней полке, в столе.

- Зонтик я в метро забыла, растяпа такая. Не беспокойтесь, Мария Кирилловна, и так высохну.

- И даже не моги такое говорить, быстро в ванну. Ой, действительно на работу опаздываю. Побежала я. В другой раз надеюсь рассмотреть тебя получше, приходи, когда Юрик на работе будет, поболтаем

И вышла. Пока пешком с четвертого этажа спускалась, все улыбалась и головой покачивала, «ну, вот и вырос уже... надо же - жених... и она... ничего».

Никогда не переступала порог этого дома ни одна девушка

А Юра, вдруг чего-то заволновался, засуетился, забегал по квартире, забыл, где полотенца лежат. Но все же нашел. А Варя уже в ванной под душем полощется. Стукнул в дверь.

- Полотенце вот.

- Да входи, я занавеску прикрыла.

Пока Варя приводила себя в порядок, накрыл на стол у себя в комнате. Купил, конечно, купил все, и шампанское, и торт... и даже шоколад «Аленка». Достал два бокала больших и узких из серванта. Бутылку осторожно открыл, без хлопка пробки. И только успел все приготовить, в дверях, в халате и шлепках материных Варя. И от вида ее, такого знакомого, домашнего, заколотилось бешено сердце, вдруг. Заколотилось, но быстро успокоилось.

- Юр, чего мы празднуем?

- Не знаю. Да вот, хотя бы то, что гроза была и закончилась, и скоро солнце выглянет. Из наших окон всегда красивые закаты бывают видны. Все мечтал сфотографировать, но потом подумал, что на фотографии одна фигня будет, невозможно передать настроение заката.

Варя сама бокал полный взяла

- Давай выпьем за нас, потому что... давай за нас.

- Давай. А потом...

- Потом, как обещал, ты мне о себе... ладно?

- Давай.

Выпили молча. Юра чуть не залпом, а Варя маленькими глоточками.

- Юра... я решила, сейчас. Следующий тост - на брудершафт, ладно?

- Давай.

- Я не тороплю тебя, когда захочешь... а я слушать буду.

К собственному удивлению Юры, рассказ получился очень коротким. Ничего выдающегося совершить не успел, до армии и друзей каких-то таких особых не было. Вот разве только... армия и то, что было после. Это было очень свежо в памяти, совсем рядом. Четверо их было. Вернее трое москвичей в одном отделении, их так и звали «мушкетеры», да вот еще Сашка появился, четвертым. И стал среди них старшим, получилось так само собой как-то. А потом и командиром...

Когда рассказ о Сашке пошел, Варя как-то подобралась сразу, даже машинально прическу стала поправлять. И не укрылось это от Юры. Съежилось внутри на мгновенье, но все же не сменил тему

- Ну, и вот. Наступали на Грозный... Для меня второй бой. Первый был ночью. В нас стреляли, мы стреляли наугад и все.

У Варвары глаза округлились.

- И убивал?

- Стрелял. А убивал или нет, не видел.

- Страшно это?

- Страшно, когда понимаешь, что тебя могут убить. Только тогда... нет, просто страшно... А тут в город вошли. И на первой же улице попали в засаду. Подбили наш БМП, а дальше и не помню ничего, в госпитале очнулся. Саша меня вытащил, рассказали... Славка с Витькой в другой машине были, прикрывали нас... После дембеля Славку встретил. Он и предложил в охрану идти работать. Бабки хорошие, прикид, то да се. Месяца через два только сообразил, куда попал... когда рынки «шерстить» начали. Потом Виктор появился, тоже с нами стал, но его вроде как проверяли, что ли... Похоже, что там... у... я так толком и не знаю, на кого работал... сдал нас «хозяин». И опять... если бы не Саша... Как в кино - второй раз вытаскивает, как бы жить разрешает, а сам неизвестно где и как. Гордый он очень, по моему, никто ему не нужен. Над всеми как бы парит в вышине, как орел. Может я, и придумаю все это, только кажется так. Если образно, то, как Орел в вышине, над всем и всеми... и очень одинокий, кажется. Знаешь, Варя, я ведь в писатели себя готовил... сочинители.

- Здорово. И уже чего-нибудь написал?

- Писал много. Почти с пятнадцати лет. Даже в журнал посылал. Взяли рассказ один и так его «уделали», что если бы не фамилия автора, сам бы ни в жизнь не узнал. Из восьми страниц две сделали и... да, ладно, неважно это.

- Как не важно, как это неважно? Жаловаться надо было. Я бы им показала... А сейчас чего-нибудь.

- Вот думал, после Чечни вернусь и напишу всю правду о войне. Только то, что казалось там правдой, на бумаге оборачивается... не знаю, мелочно все. Большой правды не видел. Так только из БМП. В бою только два раза был... А можно я тебе что-нибудь свое почитаю? Хочешь?

- Конечно. Конечно, хочу... спрашивает. Я очень мало читала в жизни. У тебя вон сколько книжек, я и сотой части не прочитала. Я больше кино. А теперь вот «телек». У нас в магазине пусто, когда «Санта Барбара» идет. Очень мне нравится. Сказка... а вот, нравится. Давай мы с тобой выпьем еще, чай поставим, а потом ты мне свое почитаешь.

И не осмелился напомнить про «брудершафт», только уши порозовели.

Рассказ приготовил к чтению, «довоенный», в институте еще писал. Нет, одно дело на бумаге. А когда вслух читаешь, то слышишь, как это все несовершенно, поверхностно... местами, просто глупо. И время то ушло...

На Варю взглянул. Сидит на диване, в одной руке кусок торта, другой глаза рукавом халата вытирает, носом хлюпает.

- Ты чего, Варь?

- Жалко. Старика этого... бомжа жалко. Это надо же так вот...

- Да выдумка все это, Варя. Я сочинил это все.

- Все равно жалко. Здорово сочинил. Напечатать надо непременно.

-Сейчас только детективы да боевики печатают. А я так не умею. Чтобы было «пиф-паф, ой-ой-ей, сорок зайцев пополам». Не умею и не хочу.

- У нас есть еще шампанское? За будущего великого русского писателя хочу... и «на брудершафт». Думаешь, я забыла? Только мне совсем немного - опьянела и так.

С чем же сравнить этот самый первый поцелуй? Потом, спустя долгое время, пытался Юра как-то определить, сравнить... не с чем, оказалось. Только с первым поцелуем... и все. Коротко. Лаконично.

А вот и закат малиновый в полнеба. И высоко где-то облака розовые, перистые. И на удивление очень теплый, совсем теплый вечер после дождя.

- Юра, ты мне не все рассказал.

- С чего это ты?

- А девчонки... потом, девушки там... с женщинами...

- Варя... как-то так случилось, что ничего этого в моей жизни пока и не было. Нет, девчонки в школе, в институте... гуляли и все. Ничего не было...

- Как же это? Как же ты без женщин... обходишься?

- Как, как? Наверное, как все...

- Ты что ли онанизмом до сих пор... Да не красней, как... я не знаю. Нормально это все. В детдоме мы даже коллективно этим делом... вместе и девчонки и мальчишки, понял? Ничего, познавательно и только. Занимались, а каждая своего «принца» ждала, выдумывала...

Встала посреди комнаты, торжественная такая. А у Юры от предчувствия голова кругом... не от шампанского же.

-Значит так! Юра! Ты... мы... ладно. Я еще не знаю, не решила для себя, люблю ли, сейчас не важно. Тебя тоже не спрашиваю - придет время, скажешь... или не скажешь, а сегодня... день, вернее, вечер такой... хочу, чтобы и ночь... с тобой. Если мои тряпки высохли, я их опять водой залью. А халатик мне этот очень к лицу... и не только.

И медленно-медленно, пуговичку за пуговичкой...

 

9. Романовы

 

Нет, Москва, что ни говори, «большая деревня». Сколько раз в этом убеждался. Можно жить в одном подъезде, на одной лестничной площадке и годами не встречаться. А здесь только полгода прошло каких-нибудь... и вот он, Сашка. Сидит у Павелецкого вокзала, за столиком под зонтом и пиво из бутылки сосет. А что еще в такую жару можно делать. И уже третья или четвертая пустая посудина рядом. И старушка недалеко пасется, чтобы выпросить эту тару. Да, видно, неопытная еще, не знает, как подойти.

- Здорово, братан. - Виктор рядом на пластмассовый стул грохнулся. Заросший как черт, борода несуразная, рыжая, до глаз почти. Глаза веселые и хитрые. - Аллах акбар! Ну, вот, я тебя и нашел. А ты ничего, зимой-то похуже выглядел. Я тебя долго искал. Почти нашел в госпитале. Я туда - спрашиваю, «где тут Пианист долечивается», а ты накануне успел слинять... неуловимый. Все! Вот он. Рассказывай... А черт, ты так и не?.. И блокнот с собой не таскаешь? Ладно. Есть газета, есть ручка... пиши. Хотя подожди. Что пьешь, какую бурду? Жарко, а то бы водочки принять на грудь. Ладно, я мигом, пивом тоже затарюсь. Тебе еще взять? Маманя, не стой над душой, возьми за ради Бога эту стеклотару, да в тенек иди куда-нибудь, подожди малость, еще «хрусталь» будет.

Убежал к палатке.

Старуха подошла неловко так, попыталась побыстрее как-нибудь. Только вот одна бутылка все-таки упала, треснула. Саша зажмурился крепко, как от боли, руку запустил в карман и помятые десять тысяч ей в кошелку старенькую положил. Махнул рукой, иди, мол, иди, какие благодарности. А тут и Виктор вернулся, в каждой руке по три бутылки...

- А вот и мы со снарядами. Давай, старшой, заряжай бронебойными.

И сам ногтем большого пальца пробку пивную... в зонт над столиком стукнула и откатилась на тротуар.

- Что ты там написал? «Кто ты?» Это, стал быть, про меня спрос? Что тебе сказать. Работа у меня такая, понимаешь, что-то вроде золотаря, ассенизатора вроде. Еще проще - говночистом, дерьмо убираю, которого завелось прилично у нас. Тебя искал, хотел предложить ко мне напарником. Понимаешь, снайпер нужен... Кстати, ты все-таки, ту стерву из прибалтики, замочил, а себе на счет не поставил. Хотя когда было... она тебя тоже «поцеловала», отметила, а потом уж из гранатомета «духи» тебе добавили. Балкой по ногам и по башке наладили. Думали, вообще тебе кранты. Выкарабкался. Видал, все про тебя знаю. А як же! Кто владеет информацией, тот...

Машина резко затормозила рядом. Виктор запомнил – «Ауди-100» черная, и номер тоже. Из машины выскочила женщина, обошла вокруг, открыла дверцу пассажира. Потом быстро подошла к столику, схватила за руку Сашку и так решительно сказала: «пошли!», что невольно Сашка подчинился, пошел, сел в машину, дверь закрыл. Машина рванула и на желтый свет успела проскочить перекресток.

Совершенно опешил Виктор, глядя вслед. Потом кулаком в стол так дал, что бутылки по нему запрыгали, как кегли какие.

- Сукин кот! Бабник! Блин, все равно я тебя достану... бабник, твою мать - сказал уже тише, улыбаясь в бороду кудлатую. Оторвал край газеты с Сашкиными каракулями «кто ты?», подумал про себя, «кто-кто, зуй в пальто», написал рядом номер машины, сложил обрывок аккуратно и положил в карман.

 

Машина несется по Садовому кольцу. У Инны Васильевны очень агрессивная манера вождения. Для нее не существует правил, гаишников и другого транспорта. Уже много лет совершенно безотказно действует такой прием. Если замечает полосатую палку, направленную на ее машину, резко тормозит, и быстро выйдя из машины, выдает такую матерную тираду, основной смысл которой сводился, если перевести на нормальный язык, «сколько это еще можно терпеть, и когда, наконец, ее будут узнавать в лицо!». Быстро так же садится и уезжает. И долго еще потом гаишник чешет репу, соображает, то ли он что-то сделал не так, не того тормознул, то ли его просто лохонули.

Это случилось уже на проспекте Мира.

- Ну, и куда мы едем?

Это прозвучало так неожиданно, что Инне пришлось резко затормозить, иначе могла запросто врезаться в выезжавший с остановки троллейбус. Кое-как припарковалась к обочине и только тогда, потерев пальцами виски, наконец, произнесла:

- Так... Мы уже научились разговаривать... Уже лучше, вернее, очень хорошо - меньше забот, - и видя, что Саша пытается открыть дверцу, предупредила:

- Даже не думай. После всех моих поисков, после того, как... даже не надейся от меня удрать - и тут же подняла стекло с его стороны - Вот так, будет надежнее.

- Ну, и что дальше? - Саша криво улыбнулся, и, развернувшись на сидении, нахально уставился на нее. Потом как собака, вытянул вперед нос и шумно понюхал. Но, видимо, они друг друга стоили.

- Что, сучкой запахло? И не надейся. Вот это видел - и перед его носом возник маленький костистый кулачок, - Сиди и помалкивай. Побудь еще полчаса немым, это тебе идет. Мы сейчас поедем, а по дороге я попытаюсь тебе кое-что объяснить...

Но, как это не может показаться странным, дальше всю дорогу, они оба молчали. Саша искоса поглядывал на нее, и мало помалу ему начинала все больше и больше нравиться эта... мордашка. Было в ней что-то такое. Если ли бы не эта жесткая складка у губ, можно было дать ей… лет двадцать пять, двадцать шесть. Но перевел взгляд на шею и понял, что тут все же за тридцать, а то и все сорок. Под голубой мужской рубашкой, расстегнутой чуть ли не середины, краешек смуглой упругой должно быть еще груди. Скользнул глазом ниже... отметил про себя классные коленки. И, успокоенный таким обзором, дальше стал смотреть только вперед. Тем более, что в этом направлении за МКАД он уже зимой «путешествовал». Но после Королева свернули направо, успел прочитать указатель - Болшево и решил, «подождем-посмотрим».

 

Из-за зелени деревьев и кустов за старым, местами только новыми досками сияющими, забором, дома совсем не было видно. Прошли по тропинке мимо старых елей. Долго ковыряла ключом замок в двери на террасу. Наконец открыла и пригласила:

- Входи, здесь ты будешь жить - и на бровь, вопросительно поднятую, - Я же тебе все объяснила...

И только теперь вдруг, сообразила, что всю дорогу не сказала ни слова, а при этом самой казалось, что только и делала, что говорила, говорила, говорила...

Прошел в дом по-хозяйски, руки в карманах. Обошел весь, во все комнаты заглянул, в туалет, на кухню. Не поленился, по лестнице с террасы подняться на мансарду. Долго стоял там. Потом медленно спустился, сел на ступеньку нижнюю и достал сигарету.

- Давай все сначала. Теперь я заговорил, но кажется, оглох. Так что сначала все.

А что говорить, когда уже все выговорилось и рассказалось. Тоже закурила, пепельницу на пол поставила и села рядом на низенькую скамеечку.

- Понимаешь... - дымом сигаретным поперхнулась, раскашлялась до слез... и от этого как-то легче стало, свободнее. - Понимаешь. Я деловая женщина... у меня бизнес, скажем, между средним и крутым. Одинокая... совсем. А фирме... как это сказать... для расширения... В общем, лицо нужно. Представитель. Лейб. Понятно?

- Я тебе что, этикетка? С ГОСТом и знаком качества? Не хило. Меня так еще никто... не имел.

- Грубо. Тебе это не идет

- Ты даже знаешь, что мне идет?

- Я про тебя много знаю... почти все. Кстати, звездочку ты пивом обмывал? Покажи.

Нехотя полез в карман ветровки и достал медаль с планкой «триколор».

- Не разу вблизи не видела. Будешь носить, когда скажу.

- А если я не соглашусь?

- Тогда катись к такой-то матери... Денег дать на такси? И до электрички пять минут пешком...

- Подумаю... Сколько?

- Сколько платить буду? Как своему заместителю... А сколько хочешь?

- Штуку.

- Да, Саша, плохо ты меня знаешь. Это ничего, время будет еще. Для начала кладу тебе две, устроит?

- За мою морду чечены десять обещают.

- За мертвую морду... разово. Ты мне живой нужен... и постоянно. Думай до утра, а сейчас ты у меня в гостях. Надо твою награду обмыть или нет? Пойдем, посмотрим, что в этом доме есть, с зимы здесь не была. Вон и соседка дня три не приходила, поди. Цветы загибаются.

Нашлись и водка и коньяк. Консервы деликатесные, разные.

Устроились позади дома, в маленькой беседке, увитой диким виноградом. Сидели долго, пока совсем не стемнело. Говорила, в основном, Инна. Рассказывала о своей жизни. О муже... коротко, телеграфно – «был», в основном о деле, о планах.

Постелила на мансарде. И долго, уже лежа в постели, слушала, как ходил он наверху из конца в конец. Как спустился вниз, открыл дверь террасную, на крылечко вышел и пошуршал на листья сирени... По скрипящим полам подошел к ее двери и постоял минут пять, шумно выдохнул и пошел наверх. А Инна зубами верхними по нижнем губе... готова была соскочить с кровати и, как есть, в одной маечке короткой, побежать в темноте за ним, прижать крепко-крепко...

Не побежала.

 

- Инночка, золотко мое, для тебя хоть луну с неба...

- Мне, Вадик, луну, ну ее на фиг, Луну мы сами, если будет очень нужно. Ты мне личико вот это самое... по высшему разряду, понял? А мы... «мы за ценой не постоим», а по старой школьной дружбе, мог бы и за так, между прочим.

- Золотко мое, а вот на мозоль любимую так давить не надо. За так... очень неважнецки у меня получается... Нет, любопытную модель ты мне привела... весьма.

Вадим Борисович Сушкевич (по школе «Бублик») мог творить чудеса, когда хотел, разумеется. Хирург отменный, кроме основной работы, и частной практикой занимался. Называл это – «только для своих».

Пальцами короткими и пухлыми (почему-то у хирургов они чаще всего именно такие) по лицу Саши «протанцевал», почмокал губами, тоже пухленькими и чего-то загрустил. Сел за стол, локоточки поставил, и в ладошки свои подбородочек упер.

- Золотко мое, ты кого ко мне привела? Этакая громадина... силен, однако. Только на кого же он похож? Вот ведь, крутится на языке, вспомнить не могу. Как вас, молодой человек зовут?

- Александр.

- Точно! Вспомнил! - вскочил и забегал по комнате колобком румяным.

- А случаем, не Павлович?

- Николаевич.

- Жаль. Вылитый Александр 1. Даже ямочка на подбородке такая... мягонькая, я бы сказал. А это говорил о... Вот только глаза жестковатые, ну, да время другое совсем... Как бы Александр Павлович Романов и граф, кажется, Аракчеев в одном флаконе... ничего каламбурчик? Вот если бы еще и Романов...

- Романов я.

- Ни хрена себе... совпаденице... Не, золотко мое, царскими особами мы не рискуем.

- Вадик, не юродствуй... делай. Или я тебя порву своими зубами.

- Золотко, мне хватило того, что ты в восьмом классе ухо мне прикусила. Веришь ли, как денежки заканчиваются, болеть начинает... ушко мое.

- Делай скотина, заплачу, что скажешь.

- Ну, вот так сразу и скотина... у меня можно сказать, ностальгия по детским шалостям, а она... Пять штучек всего, идет?

- Делай! Сколько по времени займет?

- На все про все... месяца хватит. И следа не останется. У меня дня три, а потом, сами и... недельки через три показаться. Завтра и начнем... и хорошо бы... это самое...

- Держи половину. Если плохо сделаешь, ухо твое совсем откушу, понял?

- Понял, золотко, понял. Молодой человек, Ваше Величество, не соизволите в гостиную выйти-с... мне надо еще всякие интимности... повспоминать с Инночкой... ностальгические, право же-с.

Вышел Саша в гостиную, дверь тут же за ним и закрыли... на ключ.

- Ладно, золотко, это я так. Хочется иногда дрянцом прикинуться. Как сама-то. Слышал, не сладко тебе. Кофточку сними, посмотрим. Ну, грудь поднимать больше не будем, а то совсем подростком будешь смотреться. А вот, морщинки у глаз лишние убрать не помешает...

- Тошно мне, Вадик.

- А кому сейчас не тошно... Ты мне скажи, ты все знаешь. Не пора Мавродиков спихивать?

- Месяц еще подержи и избавляйся. К осени рухнет.

- Вот за это спасибо. Не секрет, этот... уже твой... или нет еще?

- Мой заместитель. И нет еще... устраивает?

- Ох, золотко, намучаешься ты с ним, точно говорю. Александр 1 тюхтя был, а этот... что-то звериное при классической мордуленции. Харизматическая. Ладно, это твоя жизнь, предупредил тебя. Может еще и приручишь. Зверь ручной бывает преданнее собаки домашней. Вот как выражопываться научился. Как тебе?

- Дурак ты, Вадик и не лечишься. Как был «бубликом», так им остался. Посмотри на себя, как баба беременная... бегать бы начал, что ли...

- Я за тобой в школе набегался, на всю мою оставшуюся хватит.

- Забыла спросить, как Наташа, дети?

- А что им? Живем, растем, в институт скоро... кстати, у тебя где-нибудь...

- Подумаем. Звони поближе. Ладно, пока, засиделась.

- Пока-пока. Царским особам завтра к девяти вечера.

- Не забудем.

Вышли из кабинета, Инночка, кофточку на ходу заправляет. А «Бублик» такой взгляд Сашкин исподлобья поймал, что подумал. «Аки дикий вепрь... тяжко будет приручить... но, если хочется шибко, то можно. А друг друга они стоят... но хорош, хорош».

 

Что-то снилось. Опять, похоже, то же самое. В прицеле винтовка снайперская, на него направленное. Женское лицо в... парике черном с буклями, вроде академического, из под которого один локон совсем белый возле уха. И глаз удивленный темно-голубой. А вместо руки лапа звериная, когтистая... А дальше вспышка перед глазами и удушье страшное...

Еще зимой опять начались головные боли и ночные кошмары. Не выдержал, да и где-то отлежаться надо было после «встречи с друзьями». Пошел к Трошину. Потом госпиталь в Белых Столбах. Изредка, по весне уже, выбирался в Москву по воскресным дням, просто так, побродить. А так, все больше валялся, читал всякие муровые детективы... Напичканый таблетками, падал в сон, как в черную пропасть какую, и от этого падения просыпался сразу, казалось. Но уже утро за окном...

Приезжал заместитель министра обороны, по палатам пробежался, вручил Звезду. Чего-то говорил высокопарно и долго. Лучше бы молча пожал руку и все там... Противно стало, ушел на следующий день, тем более, что, наконец, паспорт старого советского образца выдали. На фото шрам еще заметнее, да и ладно, сойдет.

Сел на диване, простыню откинув, и долго сидел, от сна отходя. Правый глаз заплыл, еле открывается, щека вся залеплена и... хочется есть. Даже не есть - жрать. Вторую неделю на соках да на детском питании, только, что не из соски.

Снизу шаги по лестнице скрипучей. Инна с подносом всяких пластырей, примочек и пакетом сока. Даже не подумал укрыться чем, как сидел в одних трусиках с отвердевшим по утру «естеством», так и замер.

- Саш, это ты кричал или?..

Головой кивнул безразлично.

- Давай-ка, сменим твои наклейки.

Положила поднос на столик журнальный, сама стала совсем рядом, между раздвинутых колен. Колдовать начала над распухшей щекой.

- Ну, что, получше уже, опухоль поменьше... скоро вообще снимем украшение. Вот только на улицу пока в таком виде не советую - собак всех распугаешь

И пальцы по лицу такие прохладные, нежные. Не удержался - притянул к себе, обнял за бедра, ставшие вдруг словно каменные, лбом в живот уткнулся. Почуял запах тела женского, который никакими духами не перешибешь, задышал жарко. А Инна так и застыла над ним, закусив губу, в одной руке пластырь, в другой - ножницы. И с минуту так...

- Ну, все. Все. Отпусти. У меня дел выше крыши сегодня. Пей соки, а вечером попробую тебя мясом протертым пока накормить... что-нибудь придумаю. Потом... мерку надо с тебя снять. Одеть, как положено. Хотела вместе с тобой в магазин, между прочим, мой же... но вовремя остановилась. Подумают, что альфонса завела. Так что уж я сама, и в другом...

Отстранил резко от себя, лег снова и к стене отвернулся. Инна усмехнулась, переводя дух, юбку оправила и подумала, убирая лишнее со столика на поднос: «Да... прав Максимыч на все сто. Мужика такого только своим передком приручить можно. Только как бы он быстрее тебя саму не... «приручил», чуть не сомлела совсем, чуть не послала всю эту работу... Нет, надо побыстрее линять, пока слабину не почувствовал. Господи, да что же это я? Совсем шифером зашуршала. Подальше надо держаться... может еще водолазный костюм надеть?»

Выводя машину из гаража, листами старой жести крытого, не удержалась, посмотрела на маленький балкон мансарды. В солнечных лучах утренних, стоит почти голый атлет... «Мамочки мои, что делается-то, скоро сорок ведь, ой, не было печали бабе, купила порося... кончу сейчас, удирать надо, и не мешкая».

И уже стоя в привычной «пробке» на Ярославском шоссе, подумала, что это дело надо прекращать, слишком много внимания уделять... проблем и так хватает... Подумала, и стала активно пропихиваться между разными там «жигулями» и «москвичами».

Но только благие намерения дневные ничего не стоят перед вечерними, и тем более, перед ночными - так уж устроено человеческое существо. Решить наперед, чтобы вышло как раз наоборот...

Приехала поздно. Полный салон покупок. Пока разгружали, что-то заметила необычное и долго не могла сообразить. Потом догадалась. Сначала услышала запах скошенной травы, волнующий, потом огляделась. На участке еще утром трава стояла по пояс, а теперь вон... ровными полосками лежит скошенная... Вот это и доконало ее окончательно. Как готовила ужин - не помнила. «Надо же, - думала - мужик в доме. Починил газонокосилку сломанную... а запах-то, какой, обалдеть - не встать... как тут устоишь».

После ужина заставила примерять все подряд. Купила все - от носков и трусов, рубашек и галстуков до трех костюмов, летнего пальто длинного, куртку теплую с меховым воротником.

Примеряли все подряд. Заставляла ходить по мансарде взад и вперед... ну, все впору и все идет, и уже стемнело и надо бы свет зажечь. Так нет же. Этот... паразит, начал снимать обновки и снял... все. Здесь, наверно, даже скифская каменная баба не устояла бы. Успела только одеяльце легкое на пол бросить... и почувствовала вдруг себя совсем девчонкой сопливой, неопытной. Застыдилась чего-то, вдруг. И поняла разом, что... «вот и муж был, и ребенок и... тридцать семь лет жизни, а никогда еще не было так».

Как? На этот вопрос она так и не смогла найти ответ ни в эту ночь, ни потом... ни даже через несколько лет, когда уже стало казаться, что так было всегда... и будет всегда ТАК.

 

Август. Двадцать третье число. Только теперь собрала совет директоров своих всех вместе в офисе. До этого сама носилась по всем своим предприятиям. С каждым переговорила. Спасибо Сергею Максимовичу, разобрался кто есть кто. Кого надо поувольняли, новых набрали. Еще один магазин открыли на Полянке, во Пскове мебельную фабрику выкупили, но все равно, что-то не так идет. Непонятно.

Офис большой просторный. Вотчина Максимовича и главного бухгалтера справа, а кабинет Генерального слева. Секретарша посредине. Все как положено. И отдельно еще кабинет уютный - для переговоров.

И в этот кабинет набилось человек двадцать. Накурили сразу, кондиционер не справляется. Запаздывает хозяйка слегка. Валерий Николаевич пока принимает, приказы принесенные утверждает, подписывает...

Вошла в строгом деловом костюме. За ней Максимыч тут же у дверей пристроился. Отметила про себя, что только кое-кто встать попытался - остальные... «припомню вам и это» - подумала. Валера поднялся и освободил место, а сам у окна примостился. Прошла, поздоровалась и села. Тишины дождалась. Максимыч, под ноги глядя, тоже подумал: «распустились, сволочи, без хозяина... на них бы Усатого...»

- Еще раз здравствуйте, господа. Прошу прощения... дамы и господа. - Три директора магазина женского пола увешанные золотыми побрякушками, присутствовали. Начала уверено, жестко:

- Давно не собирались, а надо бы. Дела наши не очень хороши, как некоторым кажется. Оборот резко упал в сравнении с прошлым годом, чем это можно объяснить?

- Общей стагнацией экономики страны - вставил голос свой Киреев, директор обувной фабрики.

- Ну, вот что по этому поводу... Плевать я хотела на стагнацию. Просто перестали вертеться, нос по ветру перестали держать... Ладно, разбирать подробно будем потом... на новых основаниях.

Вот в этом месте и насторожились все, мол, что за основания новые?

- Как вы знаете... я долго была занята личными проблемами и смотрела на все происходящее сквозь пальцы. При всем моем уважении к Валерию Николаевичу Козыреву, моему заместителю, не удалось ему удержать рост... Был такой период, когда я хотела послать все к такой-то матери, уйти от дел и вообще, уехать подальше... скажем, в Австралию на ПМЖ. Или в Канаду. Но... подумав и все, тщательно взвесив, я решила следующее. На сегодня только в Москве у нас более двадцати больших и маленьких фирмочек, причем, более половины из них - торговые и четыре, посреднические. Пока не будем считать периферийные фирмы, хотя они и принадлежат нам... мне... и напрямую зависят от меня. Я не вправе оставлять людей, а это на сегодня, кажется, около четырехсот человек, без работы, без надежды на завтрашний день... И потому я решила провести реорганизацию и уже подготовила все официальные документы. Копии этих документов для ознакомления, получите у секретаря.

У Валеры даже глаза на лоб полезли, «зарвалась баба совсем... ни с кем не посоветовалась, тварь, в бетон закатаю».

- С сегодняшнего дня все фирмы объединяются под одним общим названием и образуют холдинг «Торговый Дом Романовых» с централизованной бухгалтерией и управлением. Всем директорам предлагаю оставаться на своих местах исполнительными директорами. С каждым отдельно будет разговор, контракт... отдельные условия... лучшие, чем сейчас. В общем, приготовить всем свои предложения к разговору.

Это была бомба. Загалдели, стульями задвигали

- Это не все. Я остаюсь Генеральным директором, Валерий Николаевич заместителем, коммерческим директором. А Президентом холдинга назначен... - громкую связь включила и сказала: - Ирина, пригласи... Назначается Романов Александр Николаевич.

Это была вторая бомба. Посильнее. У Максимыча даже ладони зачесались и не смог скрыть свою радость, гмыкнул. А на пороге вырос красавец-мужчина, прямо с обложки «Плейбоя». Взгляд прямой и твердый.

- Прошу любить и жаловать. Ну, а кому не до любви, тому дверь всегда открыта. Проходите Александр Николаевич на свое законное место.

- Это что, у нас переворот? Смена непоймикакого режима на монархический. Лихо! - это опять Киреев высунулся.

- Политикой заниматься не будем, не наша это забота и не время… пока. Будем считать, что монархическая фамилия будет работать на холдинг в виде дополнительной рекламы. Сегодня «тронной» речи не ждите... не будет. С каждым знакомство по отдельности. Ну, и последнее... С сегодняшнего дня... официальные документы, направленные в адрес Генерального директора холдинга, следует оформлять следующим образом - Генеральному директору холдинга «Дом Романовых», Романовой Инне Васильевне. За сим... все свободны.

Третья бомба доразрушило все, что еще как-то пыталось удержаться в русле старом и привычном.

Повставали, заговорили все разом, расходясь, а Инна Васильевна тихо уже,

- Валера, Саша, останьтесь... и Максимыч тоже.

Когда остальные вышли уже, минуту помолчала и устало попросила:

- Максимыч, пожалуйста, покажи Александру свою вотчину, мне с Валерой надо поговорить. Я к вам потом зайду.

Максимыч молча рукой, пригласил и шутливо поклонился низко на выходе. Саша только головой покачал, «не дело, мол».

- Валера... - начала было, закурив.

- Что Валера? Что Валера? - закипел, не выдержал - как сопли подтирать, так Валера. Как с рэкетом воевать, так тоже Валера. А как... твою мать... даже на свадьбу не пригласила, зараза. И теперь... что я не вижу, что задвинуть меня хочешь подальше. Да я сам ни минуты не останусь! Не буду работать с этим твоим сучонком.

- Во-первых, то, что ты меня постоянно оскорбляешь - привыкла еще при Николае. Во-вторых, если Александра хоть взглядом или мыслью одной... урою и не поморщусь, ты меня знаешь. Ну, и в-третьих. Дурак ты, Валера, и сам это знаешь, а потому нельзя тебе полностью дело доверить. Это хоть сечешь? То-то же, хоть это понимаешь, слава Богу. Никто тебя не задвигает. Твои двадцать процентов прибыли в деле как были, так и останутся. Даже больше предлагаю - двадцать пять. И чтобы ты знал... Максимыча доля тоже двадцать пять. А если... что надумаешь против нас... много чего на тебя имеется, не отмоешься. Я тебя не пугаю - предупреждаю... мы с тобой в одной упряжке до гроба, понял? А заниматься будешь следующим... Хочу открыть сеть больших продовольственных магазинов в спальных районах. Не простых. Назовем их, скажем, «Медный грош» или... не знаю пока. Знаю одно. Ищи, где хочешь качественный дешевый отечественный продукт. В этих магазинах наценка будет... первый месяц работы - копейка от оптовой... второй - две... и так далее. Будем в минусе полгода, может быть, но потом, с оборота свое возьмем. Реклама тоже на тебе. Таможня. Мэрия само собой... Считай, что это твой проект. Завалишь - вешайся. А должно лихо получиться. Теперь так. Чую носом... вылезай из всех «пирамид»... пора настала, понял. Все переводи в баксы... симптомы нехорошие в экономике пошли. Может еще год, ну, полтора от силы, и обвалится все к растакой-то матери... Ну, Валер, не злись. Скажи, что сам бы ты не допер? Тебе за меня держаться надо как за мамину сиську... как... ладно. Послезавтра с Машей ко мне... к нам на Бронную. Чета Романовых приглашает на новоселье и свадьбу разом. Только самые близкие будут. Для «нужняков» в другой раз.

Валера совсем ошалевший от всего этого... нагромождения слов, мрачный стоял у окна, за которым почти неслышно крутилось в транспортном и людском круговороте бульварное кольцо.

- Ва-ле-ра! Сильно не задумывайся - тебе это вредно, крыша поедет. Машку пожалей. Все, решили, будем работать. Сиди, работай, а я пошла... объявляю себе отпуск... «медовый»... на пару недель. Не смурей. Ну, хочешь, я тебя поцелую, а Машке ничего не скажем?

- Да пошла ты... не мешай работать, зараза.

 

А в соседнем кабинете Максимыч коньячку налил, лимончик порезал.

- Будьте счастливы!

Выпили и в креслах устроились. Старые, кожаные кресла, удобные, располагающие к откровенному разговору.

- Можно тебя при своих, Сашкой буду звать? У меня никого на этом свете, так что вроде внука будешь, если конечно не возражаешь. Вот и ладно. Ну, а меня Максимычем. Уже лет тридцать все зовут. Слышь-ка, за глаза-то «нудаком» называют, сам поймешь, за что. Я старый конь. Хоть и говорят, что мол, глубоко не вспашет, а это как посмотреть... Я не по той песне старой, в которой все шиворот на выворот... «поля обойдем... стало быть, сначала соберем, потом - засеем, а у после этого – вспашем», у меня все делается правильно, как положено. Так что сработаемся. У тебя как с образованием?

- Максимыч... никак вроде. Ниже среднего. ПТУ и все. Не знаю, как вообще за дело приняться. Инна книг натащила на каком-то... «птичьем» языке... как баран прямо.

- Ну, да. Ну, да.

- Я ей говорю, какой из меня Президент. Мне бы шофером к ней... или в машинах покопаться.

- Ну, да. Ну, да... Я тебе вот что скажу. Не спеши. Я когда сорок лет назад на работу пришел в НКВД... тоже ни хрена не смыслил. А ты не гляди так. В КГБ не все палачами были, не все дела из пальцев высасывали... я, брат, не выходя из кабинета, внешней разведкой занимался... вот такие дела. А вы, я смотрю, старого чекиста все же обвели вокруг... когда расписались-то.

- Позавчера. И в церкви венчались.

- Ну, да. Ну, да.

- И смех разбирает. В Бога-то не верю, а стою как идиот со свечкой. Только под конец, проняло. Торжественно как-то все же, как на военном параде.

- Ну, да. Ну, да. Это ты хорошо заметил. То не беда, что не веришь. Хуже когда партийцы старые, да тот же пан Зюзя, в церкви лоб пытается крестить неумело. Тьфу ты, срам-то какой. Сказал бы сначала принародно, что коммунисты были не совсем правы, и что, где-то он все же есть, Боженька этот, а потом лезли бы к Патриарху христосоваться при людях-то. Ну, их к лешему... а свадьба-то хоть была?

- Я думаю, что в это воскресенье посидим. И вас пригласим. А позавчера только со свидетелями в Арагви были вечером...

- Ну, да. Ну, да. Ну и правильно. Теперь о деле. Ухо держи востро с Валеркой. Пакостник он. Какая его еще муха укусить может... Сегодня-то Инночка его ублажит, а вот потом. И еще совет. Охраной надо будет заняться серьезно - на свет вылезаете с холдингом, поаккуратнее надо бы. Ну, да и мы еще пригодимся, кое-какие связишки остались... из чекистов только в гроб уходят. Так-то.

 

Квартира большая в новом доме в переулках Бронных. Быстро, как грибы, среди старых, еще начала века построек, появляются вдруг «блестящие стеклом нувориши». Очень дорогие квартиры. Инна роскошью не балуется, но любит, чтобы уютно было и ничего лишнего. Две комнаты так до сих пор пустые. В гостиной сейчас стол большой, на котором остатки сегодняшнего пира. Все привезли и сервировали из «Праги» - не то, что не любит готовить Инна, но на двенадцать человек... это слишком. Да и хотелось принять по-человечески.

Посидели хорошо, без особого шума, по-домашнему. Разошлись возле полуночи.

А в спальной кровать новая, огромная, хоть вдоль, хоть поперек ложись

- Саша, ты спишь?

- Как же. Сама на моем животе пристроилась, щекотишь своими волосами... попробуй, усни тут.

- Вот и не спи. Я не сплю, и ты не спи. Саша... я, кажется, только сейчас... ну, вот в эту самую минуту поняла, что очень люблю тебя. Очень.

- Вот тебе с клюквой квас. А раньше что же, лапшу мне на уши вешала?

- Нет, но... вот так...

- Как?

- Так.

- Очень подробно и доходчиво объяснила

- Не смейся, у меня голова дергается на твоем животе

- Тоже нашла подушку... Знаешь, вспомнил этот анекдот, что Вадим рассказал в ресторане.

- Какой? Я их совсем не запоминаю.

- Ну, про бабу, которая подтяжку лица делала и доктор ей винтик на затылке приделал, мол «можете по мере необходимости, сами подтягивать».

- Ну, и...

- Ну, через полгода приходит с мешками под глазами. «Ой, доктор, что это со мной?» А он ей говорит: «Милочка, я же сказал, по необходимости, а вы уже свои сиськи до глаз натянули»

- Ужас какой! Чего же смешного тут. И вообще, это что, намек в мою сторону, что я для тебя старовата?

- Вот что мне в тебе нравится, так это то, что, умеешь все перевернуть, чтобы на комплименты нарваться.

- Конечно. Валяй, выкладывай свои комплименты. Если не понравятся, я тебе что-нибудь откушу.

- Ты, в самом деле, такая... кусачая?

- С детства увлекаюсь, а что? А тебе что, вампирши не нравятся?

- Еще как. Я от них просто балдею. Инн... давай рванем куда-нибудь... в Сочи. На недельку, до второго...

- А на Багамы не хочешь?

- Далеко. А тут два часа самолетом и море.

- Давай. Только в Крым. Там есть одно местечко. Пансионат не для всех. Они Николаю кое-чем были обязаны. Отдохнем по первому классу... Извини, не подумала. Давай в Сочи... Ой, что это? Что это за «ствол» у моего виска? Господин комендант лагеря, нельзя же так - вчера на расстрел, сегодня на расстрел... это, извиняйте, садизм какой-то... Сашка, ты беспощадный палач... рятуйте, люди добрые, насилуют...

 

- На обратном пути к родителям моим заедем в Харьков?

- Что они там?

- При Советах еще уехали. В университете тамошнем преподают, не хотят в Москву возвращаться... тяжело теперь там... все равно не хотят.

- За бугром оказались, кто бы подумал

- Кто бы подумал еще год назад, что вот так буду с тобой. И будто всю жизнь так и было...

- А я... знаешь... надо же... еще не разу тебе не сказал.

- Чего не сказал, чтобы я не знала?

- Не сказал, что люблю.

- Ну, так говори... немедленно.

- Я... тебя... люблю! Вот.

- Ну, вот и я от тебя дождалась. Лучше поздно, чем никогда.

 

10. Камешки

 

Телефон звонил и звонил. Стоило Юрке поднять трубку, как там тут же раздавались короткие гудки. Он чертыхался, но все же телефон не отключал, он ждал звонка Вари. А она не звонила уже больше недели. После той ночи они встречались всего лишь однажды - режим работы как-то не совпадал, да и та встреча была мимолетной, всего на пару часов... Юра ждал, что отношения их станут... глубже, что ли, откровеннее. Но последнее короткое свидание прошло «без сантиментов» и, честно говоря, Юра упал духом, решив, что в чем-то или чем-то разочаровал Варю и теперь всю идет к концу...

После почти десятиминутной паузы, телефон снова «проснулся», и на этот раз...

- Алло... я слушаю. Варвара, это ты?

- Юран, меня всяко обзывали, но только не Варварой. Привет. Это я тебе трезвонил. Автоматы гадские, еле нашел исправный.

- Витька ты?

- А ты что? Похоронить меня успел? Тогда с тобой его дух болтает... Ты-то как? Впрочем, слышал уже. Варвара это кто?

- Вроде бы... девушка моя.

- Так твоя, или вроде бы?

- Моя.

- Это хорошо. Давай столкнемся где-нибудь в центре. Побазарим, пивка глотнем?

- Витя... я... понимаешь, завязал я. Больше в эти игры не играю.

- А я что, на дело тебя зову? Юран, оказывается, армия тебе не впрок пошла... Я друзей не бросаю, братан. Если...

- Витя, где, когда?

- Ну, вот, так бы сразу... Через... через час, на Пушке. Нет. На Страстном у Высоцкого. Все, жду.

Ехал на встречу с тяжелой душой. От «ствола» давно избавился, в колодец кинул ночью, думал, что про него забыли или считают погибшим тогда...

 

Встретились, обнялись и пошли сразу в летнюю кафешку, что прямо за памятником Володе Высоцкому. Пива в кружках взяли. Сели в тени за стол длинный деревянный со скамейками... как в армии.

- Давай, Юран, рассказывай. Как сам-то?

- Да нормально все. Работаю. Вот, хлеб развожу по булочным.

- А институт?

- Пока не ходил... может, и не пойду вовсе.

- Ты че, братан. Ну, ты даешь. Тебе же писать надо, ты же у нас чукча, который не читатель, а только...

- Вить, кому это теперь все надо? Кто теперь читает? Ящик все забил. Газеты еще кое-как листают и все. Наверно, время такое. Не для литературы. Слышал? Мы в школе «Войну и мир» только по хрестоматии, а теперь вообще... вроде листовки...

- Не пыли, Юран, не пыли. Ворчишь, как старый пердун. Ты давай пиши... не всегда же такое твориться будет, может и вернется все... а пока - время смутное. Так что не слушай никого - пиши. И в институт возвращайся.

- На материну заплату и стипендию вшивую не проживем. Так что... ну его на фиг. Вить, извини, я действительно думал, что ты там... а меня Сашка вытащил.

- Пока я своей жопой... в прямом смысле вас прикрывал. С охраной пил и жопой экран монитора загораживал, пока вы там ломились через забор. Ты мне вот что объясни... как участник событий. На хрена вам проститутка понадобилась? Через нее чуть все не накрылись медным тазом... и я вместе с вами.

- Это... это Варвара была. Они... Она с Сашкой из одного детдома...

- Вот ни хрена себе... Так ты... блин... извини, братан. С тобой не заскучаешь. Конечно, дело твое и, как говорится... «без комментариев», тема закрыта. Пойду еще пива возьму.

Пока Виктору пиво наливали, Юра может быть, впервые подумал, что он как-то даже и не... и в уме этого не было. Ну, путана, и что... А с другой стороны, выходит, что и не рассказала всего во время «исповеди». И что теперь? Черт, неужели и теперь, когда так все хорошо началось, и, кажется уже, что жизнь без нее просто невозможна. Не было печали... лучше совсем об этом не думать. А как не думать-то? Как?

Виктор принес по два бокала новых и орешков каких-то.

- За встречу, конечно, полагалось бы водочки, но мне еще на работу.

- Вить, а ты чего забородел-то?

- Бриться некогда. Такие дела.

- А ты все у...

- Братан, нам по этому времени, или к бандитам боевиками, или операми в ментуру. Куда нам еще податься... с нашими знаниями и умениями?

- Так ты...

- Юран, ты ничего не слышал, понял. В ОМОН я подался. И моя работа такая - разбираться с другой «стороной». Сашку видел?

- Нет.

- Похоже, скурвился. Альфонсом у «новой русской». Хотел бы верить, что это не так. Все хочу заловить его, поболтать.

- А Славка? Он...

Виктор как-то вдруг сжался весь. Бокал пива залпом в себя залил, сигарету долго не мог зажечь. Потом швырнул в кусты зажигалку и у какого-то алконавта, что сидел на другом конце стола и водку в пиво подливал, прикурил. Долго молчал, а потом:

- Юра, прости меня, я его сам, вот этими руками. Боялся, что живым останется, и потом всю жизнь оставшуюся на нарах гнить будет. Кончил я его. Сонного и пьяного... Ему бы цепь от бензопилы «Дружба», которой он азеров рвал, ни один суд не простил бы. И я тоже... Это он тебя привел?

- Да.

- Не успел попачкаться, слава Богу... Живи спокойно, брат, и не лезь в это дерьмо. Пиши вот лучше. Детективы, например, спрос есть... а я тебе материалу этого, мало не будет. И если какие проблемы, я всегда, понял?

- Витя, я очень рад нашей встрече. Я, грешным делом подумал...

- Да, ладно, Юран, не размазывай... будет еще и на нашей улице праздник. Надо бы нам с тобой почаще сталкиваться. И Пианиста заловить, втроем куда-нибудь закатиться, отвязаться по полной программе.

 

Сразу после встречи поехал на работу, а в голове все нет-нет, и крутилась поганенькая мыслишка, что «вот ведь как, на путану нарвался, не везет в жизни никак» А потом стал думать, что может быть все это как-нибудь и не так... ну не может быть так. Варя она... не может быть. Не хочу верить этому и все. «Черт возьми, да если это и сто раз ТАК, то и это все равно... никакого значения не имеет, потому что, его любовь сделает все, чтобы это было не так... иначе, на кой это все».

 

Сам приехал на Варварку и зашел в магазин. Покупателей два человека. В бакалейном отделе за прилавком Варя. Его Варя. И все сомнения улетучились сразу, будто и не было.

- Вам что предложить? Господи, Юрка. Не узнала, прости. У меня все покупатели на одно лицо, как бы и не вижу. Я тебе собиралась звонить. Посчитала, что ты сегодня дома должен быть. И позавчера звонила два раза до обеда, но никто не подошел. Подожди.

Убежала куда-то, и слышно было, что кого-то просила, умоляла. Пришла довольная

- Ты как? Свободен? Я девочек попросила постоять, все равно никого нет, к вечеру ближе народ потянется. Сейчас пойдем.

Из подсобки вышла... нет, не вышла – явились «девочка» центнера полтора телесов, лет под тридцать... При этом с усами, которые непременно два раза на дню брить нужно.

- Ну, и где твой жаних? Ты поглянь, ничего. У Варвары вкус есть. Не боишься, что отобью?

- Роза, не понти, а то твоему мужу настучу...

- Ладно, бегите, голубки. Только через два часа чтоб была на месте. Сергевна к вечеру припрыгает - не оберемся. И машина придет скоро, мне принимать товар надо будет.

- Спасибо, Розочка, век не забуду.

 

Пошли на набережную, спустились к воде и сели на ступеньках. Мальчишка лет десяти удит рыбу, удочка самодельная, поплавок из пробки. Носом шмыгает постоянно. И это в середине июля, тепло совсем. И летнее солнце во все небо...

- Я люблю смотреть на воду. У нас в детдоме тоже речка была. Наверно, раза в два уже. Петелька. Так называлась. Очень петлючая. Когда уезжала, камешков цветных на берегу набрала - на счастье - все девчонки так делали. Только потом потерялись камешки где-то. И все же мне кажется, я все равно свое счастье, кажется, нашла... правда?

И от этих совсем простых слов, у Юры комок какой-то в горле... и никак этот комок проглотить нельзя. За плечи обнял и прижал к себе.

- Юра, ты какой-то сегодня не такой. Что-нибудь случилось?

- Нет, просто соскучился. И потом, знаешь что?

Наверно, произнес это так, что Варя вдруг все поняла, побледнела, даже через загар стало заметно, губами одними выдохнула

- Что?

- Выходи за меня замуж... Люблю я тебя - не удержался все же, добавил, - не смотря ни на что...

Долго молчала Варя. Нет, не отодвинулась, просто задумалась. А потом, как со скалы сорвалась, забилась вся в словах давно про себя не раз сказанных:

- Юрочка. Милый. Родной мой. Я знаю, что ты имеешь в виду... «не смотря на...». Специально тогда не сказала, а ты не спросил... не знаю, почему. И если бы сказала, то сейчас, наверно, мне бы было не так... ты знаешь, какая я счастливая? Да никогда я не была проституткой, слышишь, никогда. Менты случайно загребли вместе - им все равно кого. Я им руки должна целовать за это. Это случай меня привел туда, где тебя встретила. И все боялась, что ты подумаешь, что ты поверишь.

- Варенька, так ты согласна?

- Дурак ты, Юрка, лечиться тебе надо. Он еще спрашивает, конечно согласна.

Пацан от этих слов оглянулся ошалело. Долго смотрел, как взрослые люди плачут, уткнувшись друг в друга. Потом шмыгнул носом, смотал удочку и пошел подальше от этих... «психов недоделанных».

 

И двадцать первого августа как у Инны с Александром, только совсем в другом районе Москвы состоялось бракосочетание. Не было никакого венчания, не было даже «Волг» с лентами и кольцами, ничего этого не было. Была Любка с подругою, был Виктор, по этому случаю, без бороды и... все. И тихая свадьба дома. Даже «горько» в полголоса. Но какое это имело значение. Да, самое главное. Камешки с берега речки Петельки нашлись. А может быть, Любка для своей сестры постаралась - на берегу Москва-реки насобирала... какое это имело значение. Главное, что счастье - вот оно, совсем рядом. Счастье, в которое можно уткнуться ночью носом и посапывать себе в полное удовольствие.

Единственно жалко, что маловато народу было на этой свадьбе. А если бы были, то точно заметили бы, что на красавицу Любку, сестру невесты «положил глаз» этот крепыш Виктор с рыжим ежиком на голове. С ней, и только с ней танцевал весь вечер и пошел провожать, что впрочем, не доказано.

 

11. Сфинкс

 

Не повезло с отдыхом. На редкость в это время года всю неделю зарядил шторм с дождем, порывистым ветром, гнавшем свинцово-серые тучи с Балкан. На горизонте тучи сливались с точно такого же цвета морем. Отдыхающие с надеждой слушали сводку погоды, но кроме штормового предупреждения ничего утешительного местное радио сообщить не могло. Постепенно все разъезжались, пока на целый этаж небольшого пансионата не осталось несколько человек.

Инна с утра до вечера валялась в постели, отсыпалась на целый год вперед, потому что впереди ждали трудные будни. Саша по утрам ходил в тренажерный зал и просто изматывал себя физически, потом хотя бы на пару часов в день уходил к морю и просто сидел и смотрел на яростную стихию. И надо сказать, это ему нравилось. Возвращался какой-то обновленный, с обветренным лицом и взглядом... отрешенным, направленным вовнутрь.

Решили, что если завтра погода не наладится, видимо придется уезжать. Решили не скаредничать и взять такси до самого Новороссийска или даже до Симферополя, а оттуда поездом в Харьков. Но утром отчаянно и полновластно засияло солнце, сгоняя сонную, промозглую одурь, и хотя море еще было неспокойно, Сашка все же рискнул искупаться. Кстати говоря, в пансионате был бассейн, но что-то там испортилось или ... одним словом, «если будете хорошо вести, то воду нальем».

Инна устроилась немного позагорать в шезлонге и теперь с удовольствием смотрела, как Сашка борется с волной, пытаясь выплыть на глубокое место.

Потом немного задремала и вздрогнула от неожиданности, когда Сашка с разбега плюхнулся рядом. От него пахло водорослями... Не открывая глаз, Инна придвинулась к нему и лизнула его плечо, еще мокрое

- Вкусная гадость. Можно еще разок? - и вдруг без подготовки, как само собой разумеющееся, выпалила.

- Саш, я понесла.

После небольшой паузы, просто улыбнулся краешками губ

- Нормально. А иначе, зачем мы вместе?

- Нет, ты взаправду рад, а то ведь я могу, пока не поздно и «бортануться»?

- Только попробуй.

- Нет, ты соображаешь, что я вылечу, может на целый год из дела, а без меня все развалится.

- А я для чего у тебя вообще-то. Бесплатное приложение или... не боги горшки лепят. И потом... я уже потихоньку начинаю ощущать себя Президентом... «Всея Руси», с твоей помощью. Вот только начну понимать «птичий язык» твоих книжек, а там посмотришь, что я смогу.

Инна слушала с удивлением, и что-то неуловимо знакомое услышалось в его голосе. Вот только что? И никак, ну, никак не могла понять, что когда-то она уже что-то похожее слышала.

Но солнце все больше пригревало, И воздух был свеж, и запах соли... и крики чаек, что бродили по берегу среди мусора, выброшенного на берег штормом, - все это действовало так успокаивающе, что Инна бросила это глупое занятие и, задремав снова, стала придумывать имя еще не появившегося человечка... их ребенка.

На следующий день они уехали. И в суете передвижений она окончательно забыла... о вчерашнем непонятном беспокойстве и переключилась в процесс ожидания. Ожидания тайны появления на свет новой жизни.

 

Все-таки лучше бы никуда не ездили. В Москве погода на редкость была хороша. Сделали один только звонок Валере, и сказав, что появятся через неделю, заперлись в Болшевском доме, предварительно сделав запасы продуктов на неделю. Пожалуй, это было самое лучшее решение. Когда уставали от «кувырканий», сидели полуобнаженные и усталые на мансарде и смотрели, как начинают желтеть листья на березах, и краснеть на кленах. Инна неплохо играла на рояле и просто обожала Грига. Спустившись вниз, открывала крышку... и тогда звуки старенького инструмента наполняли деревянный дом звуками любви, нежности смешанной с печалью. Как будто было предчувствие, что вот еще немного и начнутся будни, наполненные суетой, проблемами бесконечными... одним словом - работой, работой до изнеможения, когда хочется все бросить и бежать, бежать подальше от всего этого... И была одна такая минутка.

- Саша, знаешь, давай удерем совсем... то есть уедем куда-нибудь насовсем. Туда, где будут только ты и я, и провались все пропадом. Я устала от этой гонки, которую сама же и создала, не без помощи конечно... Ну его, этот бизнес. Денег у нас с тобой... нашим будущим детям хватит до конца их жизни... внукам останется.

- Валерий Николаевич будет несказанно рад этому нашему исчезновению...

- Нет уж, черта лысого я ему оставлю. Он же угробит все за один год... даже раньше. Он же... он же творческий импотент, у него полета воображения нет. И его люди не любят.

- А тебя?

- Меня? Никогда не задавала себе этого вопроса. Мне достаточно, что ты меня любишь, что у нас будет ребенок. Я очень хочу мальчика

- А я девочку.

- Ну, тогда и я хочу.

- Я хочу, чтобы и мальчик и девочка. Ты уж постарайся, пожалуйста, а за мной дело не станет.

- Конечно, вам, мужикам одно удовольствие, а мы - рожай.

- Ну, хочешь, я рядом с тобой тоже буду лежать и орать от боли.

- Представляю картинку. Нет уж. Если я подряд начну рожать... обещай мне одно. Каждый год увеличение бизнеса... на 30%. Больше не надо. Идет?

- Круто. А только что хотела бросить все это к чертовой матери.

- Ты знаешь, как меня за глаза кличут? «Стальная Инесса». Как тебе?

- Ну, да? Это непременно надо проверить...

- Сашенька, я устала уже...

- Ничего не хочу слышать. Ты мне кто? Жена или нет? И, в конце концов, уже целых сорок минут прошло - могла бы и отдохнуть. А я потом... ужин приготовлю. И посуду помою. И колыбельную спою...

- Пошли, кобель несчастный.

- Куда пошли? Прямо здесь... прямо на рояле.

- Это что за новый способ извращения?

- На этой грешной земле, все есть только повторение пройденного Адамом и Евой. Это даже я знаю. И потом... где-то уже я это видел, в кино каком-то.

- Молчи. Ты такой умный, когда молчишь... ну, и долго мне вот так ждать?..

 

Понеслись, закусив удила рабочие будни. А только было начавшаяся «золотая осень» с тихими вечерами и заморозками под утро, как-то очень быстро, буквально в три дня перешла в холодную осеннюю слякоть, временами со снегом и гололедом.

Валерий Николаевич сделал Саше подарок, который удивил даже Инну. Со словами: «ну, это... вроде как... одним словом, от меня, в качестве, так сказать, свадебного подарка. Ну и чтобы... чтобы было» - передал ключи от новенького серебристого «Опеля» представительского класса. После той враждебности, что ощущалась ранее, это было так удивительно, что Саша не удержался и заехал в гараж к Михалычу и сам всю машину осмотрел внимательно - нет ли какой подлянки...

Инна с утра до вечера пропадала в офисе, а Саша, как ненормальный носился по Москве и области на новеньком «Опеле», пытаясь отладить механизм нового холдинга. Уже к концу октября выкупили помещение под новый универсам, который решили назвать все-таки «Медный грош». Медленно, но все же шли переговоры по поводу второго и третьего... За ходом реконструкции помещения, оборудования, набора персонала первого «грошика» Саша наблюдал ежедневно, вникал во все, и, кажется, только этим все тормозил. Заказал рекламный ролик и на студии, где собирались его снимать, от него уже «начинали вздрагивать», а когда однажды оператор завопил на него, «не мешайте нам делать свое дело, не влезайте туда, где вы ни черта не смыслите. Мы же не мешаем вам делать деньги из воздуха...», он, вдруг, неожиданно для самого себя, смутился, и с извинениями, впрочем, корявыми, уехал...

Дома появлялся осунувшийся, похудевший возле одиннадцати часов вечера. До часу-двух ночи сидел за учебниками и... засыпал, едва дойдя до постели.

Инна с любопытством наблюдала изменения, которые начинали появляться в его голосе, в манере разговаривать с людьми. Даже походка его стала как-то увереннее. Это ей нравилось. В выходные дни она старалась вытащить его в театр или на выставку. Для себя уяснила, что «темен и запущен» в отношении культуры, но старалась эту, как для себя назвала «прививку», делать незаметно, неназойливо.

Так пролетел октябрь и ноябрь. В Москве лег снег. В Болшево появились даже сугробы. Но в первых числах декабря в одну ночь все растаяло под теплым, невесть откуда принесенным дождем. Похоже было, что Новый год будет совсем без снега.

 

И было предчувствие. Давно накапливалось. Предчувствие чего-то неотвратимого, гаденького.

Конечно, в Питер на переговоры должен был ехать Валерий Николаевич. Но он загрипповал и пришлось ехать Саше. Можно было ехать вечером на поезде, хорошо выспаться, но поехал на машине. И уже на подъезде к городу, решил остановиться, немного отдохнуть от гонки. Съехал с трассы, перед мостом небольшим через какую-то безымянную речушку.

Представил себя Исаевым-Штирлицем. Как он спал в машине и текст за кадром, вроде – «…и он заснул крепким сном. Но через полчаса он проснется и поедет дальше». Или что-то в таком роде…

...В прицеле винтовка снайперская на него направленное. Женское лицо в парике черном с буклями, вроде академического или судейского. Из-под него локон совсем белый виднеется, возле уха и глаз удивленный темно-голубой, а вместо руки лапа звериная, когтистая... А дальше вспышка перед глазами и удушье страшное...

Боль тупая в затылке заставила заметаться по салону, зубами скрежеща. Дверцу открыл и жадно глотать начал свежий воздух морозный.

«Кто я и зачем здесь? Какого черта? Разве этого хотел? На кой, влез в эту бодягу… это же совсем не мое» - из машины вышел, подошел к зарослям ивы и, как был в лакированных туфлях, в деловом костюме, полез напролом через заросли, по траве заледеневшей к воде. На ходу схватил комок снега, по лицу размазал. Долго стоял на самом краю крутого берега, дальше только тонкий ледяной припай, а середина - вода чистая, камешек каждый виден. И только когда зубами застучал от холода, медленно вернулся. Сел в машину и задумался.

«Давай спокойно, без паники. Чего же ты хотел от этой жизни? Ну, давай словами выражай... Не знаешь. Потому никогда не задавал себе этого вопроса. Плыл себе по течению - куда вынесет. Так чего же теперь, вот так кочевряжишься? Любви хотел женской? Вот она... на блюдечке. Семью хотел, чтобы детей много? Какие проблемы - будут. Дом, работа приличная? Есть ведь все...» - и как молотком когда вдруг по пальцу – «Да, но всего этого сам хотел... от нуля, без посторонней помощи. Собственными силами, руками, поставленными как надо. А оно вон как обернулось. На все готовенькое приклеился. Когда же это так тебя угораздило... ну, говори, говори... Да чего уж там, - когда продался с потрохами? Это когда две штуки пообещали, или когда машину, о которой даже не мечтал? Что ж, выходит, своим членом все заработал это? Альфонсом гребаным заделался, герой, мать твою...».

Согрелся в салоне, термос с кофе достал. С сигаретой кофе попил.

«Ну, что будем делать, Лександер? Бросить все к такой-то матери... Кстати... берет армейский... давно не видел, не помню, куда девался. Надо непременно найти, а потом... решим!» - выехал на трассу и погнал дальше.

В гостинице подозрительно посмотрели на костюм его и обувь.

В номере кое-как почистился. Потом залез в ванну, но очень быстро вылез - нет спокойствия, комфорта. Пошел в ресторан и за ужином бутылку водки выпил. На этаже коридорный «девочку» предложил... на час или на ночь. Но, услышав «а пошел ты...», только хихикнул, «уже, уже в пути...» растворился.

Будильник на девять часов завел и, разделся. Лег, укрывшись с головой одеялом, свернулся калачиком, как давно уже, может, с детства самого не делал, и мгновенно уснул.

 

Переговоры прошли как нельзя лучше. Мало того, что все, что было задумано, не встретило сопротивления, наоборот, были получены заверения, что интересы «Дома Романовых» будут, при соответствующих финансовых вливаниях, пролоббированы на уровне правительства города. Кроме этого, был получен целый пакет встречных, весьма выгодных предложений со стороны представителя фирмы «Балтика». Александр обещал «тщательно все взвесить и в самое ближайшее время... может случиться, еще в этом году, дать, весьма возможно, положительный ответ». Говорил весомо, с расстановкой, даже про себя пару раз хмыкнул - до того все это у него... ловко выходит, политично, можно сказать. Может быть, поступил не совсем солидно, отказавшись от банкета. Сослался на то, что сегодня же нужно быть в Москве, а за рулем... На слегка удивленные взгляды, ответил, что «у каждого свои тараканы в голове, и он... иногда правда теперь, любит почувствовать себя гонщиком формулы». Кое-как выпутался. Заметил себе, что такие «проколы» в будущем совершенно непозволительны, а еще лучше бы было... купить небольшой самолет или вертолет, на худой конец. Да... и пора обзавестись мобильным телефоном. Правда, они несколько громоздки, но в машине возить можно.

На этом встреча закончилась. Настроение было приподнятое. Ехал по Питерским улицам и... что это? Уже проехал. Что это было? Затормозил и вышел на спуске, напротив Петропавловской крепости.

Каменное лицо... в парике, лапа звериная... Сфинкс. Продуваемый ветром с моря, долго стоял рядом, воротник пиджака, подняв,... и снова какая-то смутная тревога накатила...

Уже выезжая из города на трассу, подумал вдруг, что можно было на пару дней задержаться, что города совсем и не видел, что... Нет, сейчас не надо. С Инной на «белые ночи», вот тогда. Вдруг, также неожиданно для себя, подумал, что и за эти два дня... заскучал без Инны... почти четыре месяца, ни одного дня не расставались. Как там она? Нет, все-таки, определенно, он полный и круглый... чтобы чего-то себе накручивать, мучаться, когда его ждут дома. Это ж надо себе представить, ждут дома. А он...

Стряхнул все эти... «наваждения» и «утопил» педаль газа...

 

12. Любовь Дворянская

 

«Интересно, а бывает погода «никакая»? Прекрасная, скверная... а вот чтобы «никакая»? В этом определенно что-то есть...

Старенький компьютер «завис без сохранения» на середине предложения, а это, как говорят классики мировой литературы, хреноватисто, потому, как придется эту страничку набирать снова».

Юра откинулся на стуле, отчаянно скрипучем, закинул руки за голову и посмотрел в окно. За окном действительно была погода никакая, виден только серый квадрат неба, грозящего не то снегом, не то дождем. Никакой определенности. И из-за этой неопределенности приходится сидеть дома, когда у всех троих сегодня законный выходной день среди недели. Так совпало, и так не повезло с погодой.

В соседней комнате что-то бубнит телевизор, а свекровь с невесткой режутся в «подкидного», и постоянно о чем-то болтают. Юра с ехидной улыбкой думает: «Выходит, я женился только для того, чтобы матери было с кем болтать…». В прочем, он все же несказанно счастлив и крайне доволен. Варя, Варенька, Варварушка... и еще бесконечные вариации имени и другие, не менее приятные слова каждую ночь шепчет нежно. Единственное неудобство - сильно скрипящая кровать... и поэтому временами приходится сползать на пол... в этом тоже есть своя… романтика, что ли.

И еще его посетила муза. Что-то начал писать, ходить на «автомате», постоянно «здороваясь» лбом со всеми углами и столбами. Пишется легко и быстро. Что-то светлое, радостное... без сюжета, без... пока без начала и конца, словом полет сознания. Перечитывает прежде написанное, и... определенно нравятся ему эти аккуратные строчки, что появляются на экране монитора.

В соседней комнате что-то случилось. Ахи-охи пошли. Юра нехотя встал и «нарисовался» в дверях

- Дамочки, что за шум, соизволю спросить?

У мамы на лице маска древнегреческой…

- Юрочка, у нас трагедия. Телевизор накрылся. Не работает, а через полчаса очередная серия... - мать чуть не плачет, а Варя так умоляюще смотрит, что... м-ды.., действительно, в самом деле трагедия почти вселенского масштаба, Софоклу такое даже и не снилось

- Так, сейчас определимся. - Залез за телевизор, покопался и выдал диагноз, представляя на всеобщее обозрение детальку. - Ну, и кто поедет в магазин за вот такой штуковиной. Предохранитель называется? У-гу, ни у кого нет желания тащиться до метро в такую, я бы сказал, «собачью» погоду. Ну, что я могу вам на это сказать? Придется вам до завтрашнего вечера как-нибудь обходиться...

- Так. Где этот магазин? - Варя побежала одеваться.

- Лапушка моя, на Шабловке. За полчаса не обернешься.

- Юрасик, как же ты меня еще плохо знаешь. И потом... зачем в магазин? Через три дома мастерская, так что и пятнадцати минут много будет

- Я не представляю, что в этой жизни я бы без тебя делал. Я непременно поехал бы на другой край Москвы и...

- Давай свою штуковину... Мама, я мигом - и хлопнула дверью.

- Ты знаешь, Юрик, мог бы и сам сходить. Вареньку поберечь бы...

- Не понял...

- Чего уж тут непонятного... похоже, бабкой скоро вы меня сделаете.

- Так это же... Ма, так это здорово!

- Работу тебе надо другую искать. Где платят побольше. Не проживем мы так. Впритык пока получается. И еще... пока Варенька бегает... я тут подумала... Знаешь, давай и сестру ее, Любу, к нам. В моей комнате на диване. А то ее квартира тоже, небось, дорогая.

- Ма, ты у меня просто золото. Я бы ни за что не допетрил. Я поговорю. Надо же - отец! С ума сойти.

- Ты погоди радоваться-то. Пусть сама скажет, а то это может только мои «приметы»...

-Ладно, мамулька. А... скажи… только правду. Этот твой технолог, он предложение собирается делать?

- Да ему только одно надо...

- Не обижает? А то, ты только скажи мне, я ему рыло-то начищу

- Юра, как ты... и не матерись на работе, некрасиво.

- Сама слышала?

- Сама

- Фу-фу-фу. Стыдоба-то какая. Честное слово больше не буду.

- Это чего ты больше не будешь - влетела запыхавшись Варя - Не верьте ему, мама, в угол его, на колени, на горох.

- А предохранитель тогда сами вставляйте - и пошел в свою комнату, но, услышав в спину дружный вопль, вернулся и...

- Ну, вот и готово. Смотрите свое «мыло».

- Юрасик, я люблю тебя. Еще раз при свидетелях заявляю. Мама, не будем его ставить в угол, ладно. Мы без него - ничто. Ой, чуть не забыла. На лестничной площадке подняла «чтиву» любовную. Обложка чистенькая, ничего.

- Варь, вот возьми и прочитай. А мне ночью на ухо и перескажешь...

Перезагрузил компьютер, «потерял» полстранички. Подумал, «ну, может, это и к лучшему... это надо же... батяня...».

 

Оторвался от компьютера уже в половине второго ночи. А завтра на работу. Варя тоже не спит. Надо же, читает. Да еще почти в темноте, настольную лампу к себе развернул, чтобы спать не мешала, так она все равно не спит.

- Варюха, ты чего не спишь? Проспим завтра - сказал, раздеваясь.

- Какую муру ты мне подсунул!

- Я подсунул? Ты сама на помойке подобрала...

- Вовсе не на помойке, а на лестничной клетке. И потом, для тебя подобрала, а ты... Ой, какой ты холодный... Ну, не лезь так сразу, полежи. Знаешь, я лучше в сто раз могу придумать. Я в детдоме девчонкам такие истории заливала, закачаешься. Хочешь, вместо колыбельной тебе расскажу.

- Валяй. Ну, вот, забыл свет в коридоре погасить.

Босыми ногами пробежал, свет выключил, чем-то в темноте еще прошуршал, пощелкал и под одеяло нырнул

- Вот теперь можно. Рассказывай.

- Значит так. Они долго, почти полжизни шли навстречу друг к другу. И Судьба, наконец, сжалилась над ними и подтолкнула как слепых котят... чтобы они, наконец, познали самый высший смысл любви.

- Вот ничего себе, завернула. Давай дальше.

- На лазурный берег набегали волны. Они смывали следы на песке, только оставленные двумя длинными, босыми ногами... следы терялись возле маленькой хижины, в окне которой призывно горел огонь свечи…

Юра, честно говоря, совершенно обалдел. На ходу сочинять такие обороты... Штампы, правда, все это уже было в разных хороших и не очень хороших романах, но в устах Варвары это было... чудо какое-то. Через полчаса он вскочил, включил свет и выключил магнитофон.

- Варька, прости подлеца последний раз. Вот, хотел над тобой посмеяться, магнитофон включил, записал все.

- Тебе больше делать нечего?

- Эврика! Мы с тобой зашибем бешеные бабки.

- Ты че, плохо поужинал. Сказився сувсем. Какие бабки?

- Значит так. Ты берешь магнитофон, наговариваешь, все, что в твою головку придет. Так? Так. Потом, я прослушиваю, делаю небольшую обработку, чисто литературную... редактирую, одним словом, и мы пихаем это в редакции. Кое-какие связишки у меня остались. Деньжат слупим.

- Гениально. А сколько там платят... за подобную ахинею?

- Узнаем, не проблема. Я попробую тебя протолкнуть, как... надо какую-нибудь легенду тебе сочинить. Ну, допустим ты слепая... Нет, история этого не переживет. Ладно, начнем с псевдонима. Твоя девичья не подходит, можно вычислить... И потом, надо что-то такое... эффектное.

- Юр, я уже придумала... Варвара Дворянская. Только не в смысле «дворянка», а... как бы... «дворняжка». Ну, псинка беспородная. А? Как?

- А что неплохо. Только... Любовь Дворянская. Чувствуешь, как звучит? И с глубоким смыслом. Сразу ассоциации... Тургенев там, Бунин. А насчет «дворняжки» - забудь, понятно? Навсегда забудь. Не по крови, так по духу, постарайся стать дворянкой. Ей Богу, среди них попадались очень неплохие люди. И вообще, ты же моя царица. Не пристало царице прибедняться.

- Ничего, тоже красиво ляпнул. Как в какой-то басне. Кто там друг друга хвалит? Петух с кукушкой? Так и мы с тобой... Ладно, годится. Завтра же тебе кассет десять наговорю, ты только успевай печатать. Ну, все, решили. Давай спать. Третий час ночи.

- Как спать? А?..

- А колыбельную я тебе уже спела... ну, ладно, так и быть... искуситель несчастный... сразу на пол.

- Да мать спит давно уж.

- Все равно. Я ее... стесняюсь. И не вздумай смеяться.

- Кстати, я тебе не рассказывал, как она меня в ванне мыла... в пятнадцать лет... и...

- Молчи. Вернее, пошепчи мне.

- Варя, Варенька, Варварушка...

 

Две недели ушло на печатание «щедеврюшки». Все свободное время сидел за компьютером, редактировал. На прокат принтер взяли. Еще два дня на распечатку ушло. Две пачки бумаги извели, в папочки разложили. И пошел «обивать пороги». Вот когда пожалел, что «пушку» скинул. Сволочи, носы воротят, «не наша тема, а так - ничего, самобытно даже». Наконец, не выдержал, когда один из рецензентов позвонил с очередным отказом, пригрозил ему лично яйца отстрелить, если не пробьет...

Через неделю позвонили и вежливо попросили придти в редакцию для подписания договора, время назначили. Взял у Вари доверенность на полное представление всех ее интересов, в том числе и финансовых и... перекрестившись, чего раньше никогда не делал - пошел.

Предложили пятьсот баксов за этот и плюс десять процентов за следующий, из расчета по предыдущему. Когда при этом бровь вопросительно поднял, добавили, что, дескать имя новое, неизвестное, требует «раскрутки», рекламы... И в договоре пунктик. Эксклюзивные и неоспоримые права на издание, тиражирование первых десяти произведений Любовь Дворянской принадлежат издательству. В этом месте слегка покуражился, зачеркнул «десять», написал «пять» и сказал, там дальше видно будет.

Варя ушла с работы и теперь сидела и «творила» дома. С магнитофона сама перепечатывала. По вечерам, Юра занимал ее место и «причесывал», время от времени с любопытством «естествоиспытателя», поглядывая на Варю.

«Критические дни» не пришли и на следующий месяц.

Варя пришла из консультации какая-то... Села на кровать и стала внимательно изучать потолок, будто впервые видела.

- Юра, я... у меня... второй месяц уже...

Юра выполз из-за компьютера, подошел, стал перед ней на колени и закопался в складках ее еще холодной с улицы одежды.

- Варенька, как же я этого ждал? Родная моя...

- Юрка, а почему мы с тобой никогда об этом не говорили?

- Господи, да разве нужно об этом... я такой счастливый, ты не представляешь.

- А уж как я счастлива... - потрепала вихры его на затылке, вечно торчащие, непослушные, - ладно, дурачок, иди, работай. Теперь нам денег еще больше надо будет. Кто теперь рожает... что в стране-то делается, с ума сойти можно. И говорят, лучше-то ой, как не скоро. Ладно, пойду ужин готовить. Кстати, еще один сюжет «проклюнулся». Ночью напою... скоро Новый год. Вот и будет «Рождественская сказка».

И уже из кухни, гремя кастрюлями:

- Юра, я Любке предложила... она отказалась, вредная такая стала. Говорит, что работать идет. Петь в ночной кабак. И с классического отделения переходить собирается на эстрадное... Поговорил бы хоть ты с ней, совсем от рук отбивается, - в дверях появилась с полотенцем и тарелкой, и уже тихо, добавила - Ты, Виктора давно видел?

- Давно, а что? - оторвался от монитора.

- В «Склифе» он. Тяжелое ранение. Еле вытащили.

- Да ты что!? Откуда знаешь?

- Слепой ты у меня... или ребенок совсем. Любка с ним... со дня нашей свадьбы... по ночам теперь у него в палате. Пускают. Не знаю, на твоем месте...

- Правильно, на моем месте я тоже там бы... если бы знал.

- Куда на ночь засобирался? Тебя-то уж точно не пустят не в приемные часы. Завтра сходишь. Апельсины ему можно... - и ушла снова на кухню.

«Как же так? Друг ведь. А я ничего... и он хорош, ни разу не звякнул. Вот так бы и не узнал... не-хо-ро-шо. Даже очень плохо. А Любаня... ты смотри-ка, что делается...».

 

13. «Бобрик»

 

После свадьбы Виктор вызвался проводить. Любу с непривычки к спиртному, покачивало, все вокруг куда-то почему-то очень радостно плыло... Болтали какую-то ерунду, смеялись много. Но едва успели выйти из метро и доплестись до угла, вывернуло весь свадебный обед, плавно переходящий в ужин. Еще подумала, отчаянно икая, что «нельзя было вот так налегать на еду, или, на крайний случай, остаться на ночлег, тем более, что предлагали. Но... после трех дней на одних бутербродах... и потом, нельзя же портить сестре первую ночь. Ну, пусть не первую... вернее, все же, первую, в качестве жены».

Виктор, будто и не пил вовсе. Сказал «я сщас, мигом, жди, не дергайся» и исчез. Сбегал на вокзал и принес бутылку минералки и рулон бумаги туалетной. Извинился, что салфеток не нашел. Кое-как привела себя в божеский вид. Конечно, вся косметика «поехала», даже не по себе стало. Хотела было сказать «все, гуд-бай, мой мальчик...». Нет, потащился за ней, прямо до дверей квартиры. Может быть и хорошо, сама бы... нет, дошла бы, но когда. Попробовал было полезть «лизаться» - схлопотал по лицу. Не сильно, так, вскользь. Но ногтем зацепила, оцарапала. Ну, и нечего... сам виноват. Рухнула на кровать, почти не раздеваясь, немного поплакала, так... ни с чего, и не о чем, спьяну, наверно. И уснула.

 

Новый знакомый оказался на редкость настойчивым. По два-три часа толкался на улице возле «Гнесинки», ожидая ее появления. Однокурсники предлагали отметелить нового ухажера, но, рассмотрев в окно его мощную фигуру с рыжим «бобриком» на голове, тушевались и предлагали... если что, стучать ментам. Если же он не наблюдался вблизи института, то можно было с полной уверенностью ждать его в подъезде ее дома. Нет, он вел себя прилично, неназойливо - травил анекдоты, когда у Любы было хорошее настроение, молчал угрюмо, если она была явно не в духе.

Мало помалу Люба привыкла его постоянно видеть где-то рядом. И когда он, вдруг, исчез на целых три дня, забеспокоилась. И даже поймала себя на мысли, что ей чего-то не хватает. И когда на очередном зачете по романсу, она его заметила среди немногочисленных любопытствующих, на последнем ряду маленького репетиционного зала, непонятно почему страшно обрадовалась и пела... Маргаритта Ароновна удивленно и удовлетворительно покачивала своим мясистым «шнобелем» и после... «весьма и весьма... можешь, когда захочешь. Я уж было хотела... ну, теперь это неважно. Неплохо, одним словом». Пока она выслушивала эту похвалу, это была чуть ли не самая большая похвала из уст ее педагога, Виктор тихо исчез.

Люба выскочила из института, посмотрела вокруг - нет. «Вот же, паразит, когда надо... А почему, собственно, надо? Ну, подруга, ты даешь». Еще было одно занятие и она вернулась в здание. По лестнице навстречу ей спускался Мишка Борзов и, увидя ее пропел красивым баритоном, забирая все выше и выше: - Не ве-е-шай нос на кви-и-нту, моя Лю-у-ба-ва!

Не было Виктора на улице и после окончания занятий. Уже темнело. Обычно, Люба пешком топала до метро «Смоленская», но сегодня упросила однокурсника Гришку Тропарева, подвезти, тем более, что ему оказалось в ее сторону - ехал на Мосфильм. По дороге что-то трепался про кастинг... еще про что-то. Люба только «агакала», плохо понимая, что он вообще... Выскочила из машины и как сумасшедшая побежала к дому.

В подъезде его тоже не было.

Нет, конечно же, нет, он не был героем ее мечты. Да ни в коем случае. Была мечта сделать карьеру сначала. Пробиться в оперу... на худой конец - в оперетту, а уж потом... Он должен быть очень богатым, безумно красивым... нет, это совсем не обязательно - от девок не отобьешься. Не очень старым, но все же лет на десять, пятнадцать старше... квартира, машина, дача - это само собой... и весь мир объездить. Еще шубу из соболей... На первый раз вполне достаточно.

А вот пофлиртовать... А почему бы и нет. Но без этого, без близости, без этой мерзости... Ну, там еще... целоваться, но не далее. После того, как в шестнадцать лет ее пацаны впятером заловили в лесу, привязали и... гадость все это и все. Тогда даже сестре не сказала. А сейчас ее вполне устраивает Анжела. На третьем курсе учится. Собственно, она квартиру предложила, и когда Варька на работе или... словом, отсутствовала... да, мы это делали. Да, и это мне это по кайфу, а мужики - по барабану. И все. Особенно теперь, когда Варвара замуж выскочила. Только в последнее время Анжела стала очень назойлива... чуть ли не каждый день пристает, особенно в ванной, это уж слишком...

Конечно, можно позвонить Варваре и через Юрия узнать телефон этого... «бобрика», но это тоже... слишком много чести будет. И вообще, есть еще гордость или как?

 

И еще месяц прошел. А в самом начале октября. Концерт в ДК МВД. Пела цыганские романсы. Овации, цветы. Вызывали. Пела «на бис». Свет в глаза на сцене, зала не видно. Последний раз на поклон вышла. Увидела большой букет гладиолусов. Подошла к рампе... «Бобрик». От неожиданности, чуть в зал не свалилась. Паразит, руку поцеловал и записку сунул.

Побежала скорей за кулисы, записку прочитала: «Любаша, ты просто прелесть. Обожаю! Люблю! Виктор». И это все? Ни где пропадал, ни почему здесь, в этом зале, где одни менты... ни свидания не назначил... В своем репертуаре. Нет, ни за что не пойду в фойе. Слиняю сейчас и все.

Переоделась поскорее. Костюм концертный в портплед уложила. Портплед на плечо, в руке охапка цветов, и чуть не бегом на выход.

А на улице, у служебного входа... стоит, трясется от холода... без шапки, в куртке нараспашку.

- Ты с ума сошел совсем, Витька. Куртку хоть застегни, не лето.

А Виктор зубами уже стучит.

- Ты, чего так долго копаешься? Минут двадцать уже тут балдею.

- Мог бы вовнутрь зайти.

- Ага, а ты бы с центрального входа в это время. А отсюда оба выхода видны. Побежали быстрее. Здесь кафе рядом есть. Согреться надо, и потом... отметить твое выступление.

За две минуты добежали... вернее, доползли по гололеду. Вот ведь, не могли песочком засыпать, гады.

В кафе тепло, уютно. В углу, на маленькой эстраде, «лабухи» чего-то тихо бренчат. Два столика только заняты. Виктор официантке кое-как, трясясь и зубами стуча, заказ сделал. Пока ждали, согрелся немного, отошел. И лыбится все время во весь рот, будто пряник какой... рыжий.

- Любаня, тебе водки не предлагаю, тебе вот, сухонького, а я водочки... чтобы не простыть. Давай, за твой дебют.

- Ну, дебют был еще весной, положим.

- Я не слышал и не видел, значит сегодня дебют. За дебют лучшей певицы всех времен и народов. Ура!

Выпили... бокалов бить не стали. Поклевали что-то. И тут Виктор, вдруг, стал каким-то... притихшим. Через стол руку протянул и так нежно, одним касанием по пальцам Любкиным прошелся. Нет, не отдернула. И даже... ногтями накрашенными так по столу царапаясь... «подползла» навстречу.

- Витя, ты куда пропал? Я...

- Заскучала?

- Не то чтобы... беспокоилась. И почему ты... на этом концерте.

- Да, Любонька, я лягавый, мусор, мент поганый... еще как?

- Дурак ты прежде всего. Притом... рыжий дурак и... - не выдержала, рассмеялась - и «бобрик».

- Ну, и что? Такая у меня фамилиё - Бобров. Не знала?

- Вот ни фига себе. Прикол натуральный.

- А не было меня... в командировке служебной был... на «невидимом фронте».

- А менты разве шпионами бывают?

- Разведчиками... чего только в нашей жизни не бывает... Ты мне лучше скажи, ты только романсы поешь?

- Ну, почему? Арии, ариозо...

- А джаз можешь?

- Джаз я пела, когда девчонкой перед зеркалом с какой-нибудь штуковиной вместо микрофона крутилась. Подражала...

- А сейчас... для меня... тихонько.

- Джаз под сурдинку... это уже не джаз.

Встала и пошла к музыкантам. Что-то там поговорила. Микрофон взяла.

И запела. Музыканты подстроились и блюз... Виктор узнал, у Эллочки Фитжеральд был такой... обалдел слегка, а может это водка - сто пятьдесят разом хватил...

- Вот чего тебе надо петь, Любашка! - восторженно сказал, когда вернулась Люба к столику под жиденькие аплодисменты присутствующих.

- Так это, баловство одно.

- Слушай, действительно клево. Обожаю джаз. Собираю. У меня фонотека и на дисках и на кассетах... А хочешь, прямо сейчас покажу. Если ты... если ты, ну, как бы сказать... не трону. Вот, крест на пузо. Еще немного посидим и...

- Если ехать, то сейчас. Потом поздно будет возвращаться - сказала, как с горы слетела.

- Да ехать никуда и не надо. Я тут совсем рядом. За десять минут допрыгаем. Пошли?

- А что? Пошли... тем более, что недалеко. Сколько сейчас?

- Восемь.

- До... до одиннадцати, идет?

- Едет.

Быстренько собрались, рассчитались, цветы в охапку и... Действительно, совсем недалеко, через два квартала. По дороге хотели торт купить... взяли овсяного печенья к кофе.

 

Квартира однокомнатная, холостяцкая. «Творческий» беспорядок...

- Не обращай внимания, я сейчас быстренько.

Тряпки по углам распихал, журнальный столик освободил, просто поскидал что куда.

- Садись. Нет, смотри, вон, целая полка. Я кофе сварю.

- Можно я кофе сварю?

- Можно - после небольшого колебания.

Как и следовало, на кухне... то, что называется, «можно и хуже, да дальше некуда». Пока кофе готовила, успела чуть-чуть порядок навести, не обращая внимания на возражения.

- Сиди уж. Я кому сказала? Сидеть! Вот так, хороший мальчик.

В комнату перешли. Достал любимый диск. Гарри Гудмена. Квадросистему врубил не очень громко...

- Ты пей кофе, пей, остынет.

- Вить, а я есть хочу. Мы в кафе так и не... извини.

- Чудачка. Сейчас глянем, что у нас имеется.

- Сиди. Сейчас дослушаем диск... тогда.

 

Потом ели яичницу с жареной колбасой, пили какой-то портвейн. Слушали музыку. Пела «дуэтом» с Тиной Тёрнер и... боялась на часы взглянуть. И когда увидела, что уже без четверти час... про себя почему-то облегченно вздохнула, а в слух;

- Бог ты мой, на метро...

- Люба... я же обещал, ну...

- Так и быть, только...

- Да не беспокойся, ложись здесь, белье чистое. А я на кухне устроюсь

- С ума сошел. Там же пол холодный. Ложись здесь. Подушки с кресел можно и... отвернись, раздеваться буду.

Ушел на кухню, курил долго. Люба легла и свет выключила. Пришел и долго кряхтел как старый дед, устраиваясь.

- Спокойной ночи, Люба.

- Спокойной ночи. Витя, ты не думай чего. Просто... как тебе сказать... у меня

- Месячные, что ли?

- Ну, вот, сразу и... просто у меня ориентация...

- Лесби?.. Жаль... ладно, спи.

Долго лежала с открытыми глазами, потом подумала: «а чего же ты, подруга, совсем-то догола разделась, а? Ждала, что он... а он, вот как. Обидно или нет? Чуточку. Сама виновата. Вот, язык проклятый, брякнула...»

Витя тоже долго лежал, может час целый. «Черт, неудобно, подушки расползаются... спит уже, наверное. Пойду, еще подымлю».

Покурил, в «гавану» заглянул. Посмотрел на себя в зеркало, «да, жаль, что так все... но это не смертельно. Можно и так».

Вернулся в темноте. Наклонился над спящей, хотел одеяло поправить... руки тонкие обхватили за шею, притянули...

 

Утро. Солнце бледненькое в комнате, и все вокруг тоже... бледненькое. И рядом... похрапывает. «Господи, Анжела полная дура. Разве можно было так долго... и сколько нежности в таком большом, красивом... «бобрике». И грудная клетка волосатая, прямо мохнатая... ры-жа-я».

- Спи еще, рано - пробурчал, глаз не открывая.

- Вить, а Вить... я есть хочу.

- Все, что найдешь - твое.

- И потом?

- Что потом?

- Можно, я одеяло скину?

Даже глаза открыл. «С ума сойти – серенькие»

- Это что? Прикол? Зачем?

- Я хочу... хочу посмотреть на тебя.

- Не надо. Я стесняюсь... я урод и знаю это. Квазимодо.

- Ночью ты не стеснялся.

- Так это ночью... ты тоже

Одеяло улетело на средину комнаты

- Ну и все! Разве можно стесняться... когда ты такой... сильный.

- У тебя тоже... нет, так невозможно. Меня еще никто не насиловал...

 

Еле успела на занятия.

 

И опять пропал на две недели. Чуть с ума не сошла. С Анжелой «собачилась» ... ни на чем. И хотя бы предупредил. Страшно за него, стало.

А сегодня почему-то совсем не может найти себе места Люба. Ходит из угла в угол, все занятия по боку. А тут еще стрелять начали где-то... или петарды рвут, перед новым годом тренируются... так еще больше месяца.

Нет, звонка в дверь не было... точно не было. А что-то, вдруг толкнуло. Пошла, открыла дверь входную.

На площадке лежит в крови. И на двери кровь, пытался, наверно, до звонка... Нет, не рухнула, не заголосила. Откуда чего взялось. Рванулась, во все звонки на площадке стала звонить. Заорала «скорую вызовите срочно, реанимацию, мать вашу так, скорее. Сотрудника милиции ранили...»

На третий день только пустили. Еще в реанимации лежал и без сознания. На кого же был похож? Где же видела. Вспомнила - Винсент Ван Гог... только гораздо моложе, мальчишка совсем. «Надо быть сильной... надо быть сильной... я его вытащу, не отдам. Никому не отдам. Господи, помоги ему, помоги, Господи. Надо если, мои силы возьми. Спаси, Господи... я люблю его».

 

Виктор пришел в себя на десятые сутки. Потолок, почему-то голубой. Смотреть на него было почему-то больно и он закрыл глаза. Потом попробовал шевельнуться - не получалось. Казалось, что только одна голова и все... Еще раз, но совсем чуть-чуть приоткрыл глаза и посмотрел, сколько смог, направо.

Увидел дверь стеклянную, за которой что-то мелькнуло... белое. Потом дверь открылась и вошла Люба. Спокойно, как к себе домой. Мелькнуло в голове: «может, я у нее дома? К ней же тогда «тянул». Вспомнил все, что было до... Только зачем же белый халат?».

И только теперь Люба увидела... Вдруг, как-то страдальчески осела, почти сознание потеряла, но впилась себе в ладонь ногтями, удержалась на грани и... даже попробовала улыбнуться. Только улыбка вышла жалкая, наверно.

- Ну, вот. Ну, вот и хорошо. Молодец. Только молчи, тебе нельзя. Допрыгался, так помалкивай - и приложила палец... прохладный такой к губам его - молчи. Я за тебя буду говорить, если хочешь.

Виктор вздохнул и снова провалился... теперь уж в сон.

За это время зарос щетиной, осунулся, побледнел и стал еще больше похож на Ван Гога. Люба села рядом на стул, голову в его ноги положила и тихо, беззвучно заплакала. И, как ни странно... тоже заснула в такой позе. Заснула спокойно, изредка всхлипывая во сне...

 

Ой, как медленно восстанавливались силы. Любу чуть не силком выгоняли домой отдохнуть. Грозились, что и ее уложат в больницу, только на другом этаже, и тогда ей уж никак нельзя будет приходить. Поспав несколько часов, в институте заняв у кого только можно денег, она опять мчалась в больницу.

- Люба, ну, куда ты столько таскаешь? Мне не осилить столько. Тебя саму надо откармливать, вон, как похудела.

- Витя, я правда, очень люблю поесть, но просто, как говорят «не в коня»... вернее, наверно, «не в кобылу».

- Ты мой маленький жеребенок, вот ты кто. Глаза как у жеребенка. Стригунка. Я знаю... мне сказали... это ты меня вытащила... я люблю тебя, жеребенок.

- Ага, ждешь, чтобы я разревелась? Фиг тебе. Пока ты валяешься, я должна быть сильной.

И тут в палату ввалились Юрка с Варварой и тоже с полным пакетом всякой снеди.

- Братан, привет. Дышишь? Нормально. Как же тебя так?

- Пустяки... в двух местах зацепило. Могло быть хуже.

- Хуже только труп-с. Ладно, потом расскажешь. Тут тебе мама моя любимая пирожков с капустой... чтобы к Новому году на ногах был, понял?

- Постараюсь

- Любовь, ты тоже налегай на пирожки, знаю, любишь. Хватит вам обоим. Ну-ка, доктор, докладай, когда его выпишут?

А Варвара с Любой в обнимку стоят, шепчутся. Люба удивленно так... и рукой по животу Вариному. Ничего не ускользнуло от ревнивого взгляда Виктора.

- Юра, чего к нему привязался. Дай человеку поваляться.

- Нет, как только можно будет, ко мне. Ничего не знаю, и знать не хочу. Тебе Варя говорила, чтобы к нам перебиралась?

Здесь Виктор не выдержал:

- Юра... у нее свой дом есть.

- Какой дом, какой дом? У этой... у Анжелы?

- Зачем? Мой дом. Понял?

- Так вы что ребята?... Во, дела... Варь, а они уже.

- И ты как всегда узнаешь в последнюю очередь - шутливо ребром ладони Варя по шее ему.

- Вот так. Схлопотал. Все равно... Чтобы к Новому году к нам. Железно?

- Железно. Спасибо ребята.

- Выходит, мы с тобой... кроме воинского братства, еще и по-другому породнимся. Варя, как это будет? Муж сестры моей жены? Ничего не путаю?

- У нас еще ничего не решено. - Люба сдержано, тихонько, но увидев взгляд Виктора, покраснела вдруг отчаянно, - он мне еще предложения не...

- Братан, ты чего? Я думал...

- Люба... будь моей... женой.

- Вот, а ты говоришь, не сделал. Еще как... еще как. Любец, ты за него держись, он мировой парень... Вот теперь я за вас спокоен. Вот и хорошо. Все хорошо. Живем, братан, живем.

А в дверях лечащий врач давно стоит, давно слушает, а про себя думает: «Этим еще только чуть больше двадцати, а... право, как будто полвека прожили. Вот какое времечко настало, рано взрослеют... матереют рано. Тьфу ты, хотел вот подумать... мудреют что ли рано».

 

14. Новый год

 

Вот и этот год заканчивается. Хорошо, плохо ли, но подошел к концу и все тут. Пахнет елками Москва. Принарядилась. Правда, снега маловато, ну и что, бывало, что с дожем и громом встречали, и ничего.

У Горбуновых суета предпраздничная, как у всех. Третью книжонку сдали. Правда, в печати еще и первая не появилась, но главное, деньжатами разжились, можно и покутить немного.

Мария Кирилловна на кухне хлопочет. Пирог затеяла большой. Варю на кухню и не пускает. «Доченьке беречься надо». А чего беречься-то? Рано еще беречься, еще и не видно по ней, что ждет. Юра елку с базара притащил, живую. В большой комнате поставили. Раньше искусственную собирали, но коробку открыли... уж больно неприглядная стала, хоть выбрасывай. А жаль. Сколько лет ставили...

Телевизор тихонько что-то бормочет. Варя коробку с игрушками, елочными украшениями открыла и... как маленькая заигралась. Юра по магазинам бегает, нет-нет и заглянет в комнату. Умиляется от того, как Варвара стеклянных гномиков, слоников, и разную лесную «живность» на диване раскладывает и... черт, разговаривает с ними. Как тут не обалдеть?

Вдруг, вопль из комнаты.

- Юрка, быстрее, беги сюда. Смотри скорей.

А на экране Сашка. Солидный, при костюмчике черном и со звездой Героя... и без шрама. Может, не он?

- Да он это, он. Слушай.

- Открывая этот супермаркет, мы хотели сделать новогодний подарок москвичам...

- Юр, помнишь рекламу? Ну, эту... под мелодию «за два гроша, за два сольди...»? Уже достала эта реклама, причем, как наш сериал, так эта реклама.

- Варь, дай послушать.

- …Используя новые технологии в сфере торговли, мы предполагаем, что у нас в магазине будут самые низкие цены при самом хорошем качестве, причем от Российских производителей. С этой целью мы проводим конкурсы на поставку товаров... Это пока первый магазин. В будущем, надеюсь, очень недалеком, точно такие же магазины «Медный грош» появятся во всех районах Москвы. «Торговый Дом Романовых» постарается, чтобы каждый москвич мог, не сильно напрягая свой кошелек достойно удовлетворить свои потребности

- Ты только посмотри! Заговорил ведь. Молодец какой. И говорит, как по нотам поет. Вот в люди вышел - знай наших. Кто он у них там?

А тут диктор вылез

- Мы вели репортаж с открытия нового универсама. И благодарим, я думаю, от лица жителей столицы за такой чудесный новогодний подарок Президента «Торгового Дома Романовых» Романова Александра Николаевича...

- Вот, ни хрена. Президент. Видала, Варюха? Президент!

А Варя как-то растерянно на экран уставилась, будто забыла что-то, или потеряла... Только минуты через две:

- Ты, Юра, телефон ему твой... наш давал?

- Ну?

- Вот тебе и ну. Ни разу и не позвонил за год.

- Варь, ты чего? Когда ему? Вон какими делами ворочает...

- Да, Бог с ним. У нас и так все тип-топ, правда, Юрочка?

- Варя... ладно, побежал я дальше, а ты... ты занимайся елкой...

- Юра. Можно я тебя поцелую?

- Льзя!

- Вот. Я люблю тебя.

- Я тоже. Все, побежал... мне еще за Бобровыми ехать... Ты им позвони, что через час буду, пусть собираются.

А тут Мария Кирилловна в дверях:

- Чего шумели-то? Руки были заняты, не могла подойти.

- Друга армейского еще одного по ящику показывали. Он меня дважды... И вон, Варя, его знает, в одном детдоме были.

- Ну, вот, не посмотрела. Обидно… Юра, Варенька...

- Ма, ну чего ты? Приглашай своего, не против мы, правда, Варь?

- Ну, действительно, мама. Ну что ему одному в праздник? И потом... вы же такая красивая, а он вовсе не старый, еще пятидесяти нет.

- Ты-то, дочка, откуда знаешь? - а сама зарделась, как пятнадцатилетняя.

- Да я, я ей... нашептал. Ма, правда, звони скорей. Успеет приехать. Все, дамочки, самое главное, хлеба еще не купил... пока- пока.

Убежал. Мария Кирилловна на кухню ушла, посмотрела – есть хлеб, и куда его понесло? А Варвара села на диван, среди игрушек, рыбку золотую, картонную, с уже местами облупившейся краской, нашла, прижала к щеке и задумалась.

 

Инна Васильевна с утра уже неважно себя почувствовала. Собрала сотрудников офиса. Посидела с ними, чай с пирожными попили и, поздравив всех с наступающим, отпустила по домам. Максимыч немного задержался. С ним еще с полчаса поболтали, обсудили кандидатуру нового главного бухгалтера. Лариса Дмитриевна, старый бухгалтер, ушла, испугалась ответственности. Максимыч определил как «боязнь больших цыфирок»... а больше, незнание новых компьютерных возможностей ведения учета. Ну, и ладно. Взяли выпускника МВТУ, программиста, на курсы бухгалтерские за счет фирмы отправили. Справится... пока. Подарила старику целую коробку его «Герцоговины». Еще в коробку положила «заначку» в виде нескольких «зелененьких» - растрогала старика.

Уже из машины позвонила Александру. Он как с цепи сорвался

- Детка, ты где? Полчаса не могу пробиться до тебя.

- Я домой еду.

- Как домой? Через два часа магазин открывать. Потом нас в мэрию пригласили. Давай быстренько, радость моя, переодевайся, чтоб... ну, ты знаешь, и подплывай к магазину.

- Сашенька, я неважно себя чувствую.

- ... Детка, может тебе скорую?

- С ума сошел? Полежу немного и все. А магазин ты уж как-нибудь сам, без меня. Что мне тебя за ручку водить? А не хочешь, приезжай домой, мне без тебя что-то тоскливо. Валерку напряги, он любит эту... мишуру… приезжай.

- Там же телевидение будет.

- Засветиться хочешь? Валяй. А меня уволь.

- Ладно. После за тобой заеду. Целую.

- Тоже...

Дома как неприкаянная по квартире ходила долго. Гостиную тоже уже обставили. Камин настоящий, газовый. Стол огромный, человек на двадцать. Раньше просто называли «складной» или «сдвижной», а теперь... вот опять забыла... а, «трансформер». Будто от этого слова, стол перестал быть столом.

Камин зажгла, в кресло с ногами забралась, пледом укрылась и задремала. А из камина, прямо из огня, вылез старичок-китаец... Интересно, что он там делал? Вроде бы всегда на камине сидел... Ну, да, бредятина начинается. Плохи дела… и живот болит. Хоть бы выкидыша не было. А китаец вылез и, согнувшись по-стариковски, на посох свой кривой, длинный опирается, грозит ей пальцем и как-то подленько хихикает... Нет, это звонок в дверь входную тренькает.

Поднялась и почувствовала, как кружится голова и, кажется температура поднялась. В прихожую вышла, в глазок заглянула, потому никого не ждала, - нет никого. Вернулась в гостиную – «китаец» на своем месте сидит - на камине.

Прошла в спальню, по дороге телефон захватила. Не зажигая света - темнеть уже начало, разделась кое-как и залезла под одеяло. Позвонила.

- Сашенька, милый мой, мне очень плохо. Приезжай быстрее.

- Ох ты, Господи. Потерпи, моя радость, с часок. Тут уже начинается. Вот только несколько слов скажу, и лечу. Может, лекарства какие?

- Есть все.

- Ну, так прими.

- Я тебя дождусь...

И опять этот китаец вылезает откуда-то. И расти начинает. Вот уже и полкомнаты занял, и все так же грозит пальцем своим костлявым... И уже не хихикает, а бухает колоколом, в уши давит, в затылок отдается. И знобит очень. И шевельнуться невозможно. И мать из соседней комнаты кричит «еще раз так поздно из школы придешь, выгоню, под забором ночевать будешь, блядушка...». И дед-Мороз рукавицей колючей по головке гладит и...

 

Только этого не хватало. Не успел «отбарабанить» телевизионщикам, со всеми раскланяться, всех поздравить, журналистка какая-то совсем молоденькая, глазастенькая, прицепилась. В другое бы время... «пригрел», а сейчас... Сорвался, послал прямым текстом, в машину нырнул и помчался домой. И по дороге твердил себе, «только не выкидыш, только не...»

Лифты ползают, как мухи зимние... Влетел домой, кругом темно, в гостиной камин горит. В спальной свет зажег.

Растерялся немного. Горит вся и в то же время дрожит, как от холода... К телефону сразу

- Скорая. Быстрее, жена заболела. Жар, без сознания, третий месяц... Мать вашу, любые деньги, чтобы мухой здесь. Адрес... черт, адрес. Бронная 18, квартира 46. Романова Инна Васильевна.37 лет. Жду.

Только сейчас заметил, что пальто не снял и шляпу. Скинул на кресло, тумбочку прикроватную отодвинул, сейф открыл.

К деньгам был равнодушен. Если Инна не положит «карманные и на бензин», мог где-нибудь бросить машину и по карманам мелочь искать на метро.

Пачку приличную в карман сунул. Только успел сейф закрыть, позвонили. Ввалились два медбрата. Один взглянул только, пульс пощупал, тут же второму – «носилки давай». Ушел тот.

- Что, очень плохо?

- Ничего хорошего, но не поздно.

- Сколько? Только, в самую лучшую.

- Сколько не жалко.

- Держи пятьсот... нет, шестьсот на двоих. Хватит?

- Годится... одевайте осторожно, я помогу. Говорите, на третьем месяце? Непохоже... а может, двойня. Вы ей кто?

- Муж.

- А... бывает...

В грузовой лифт носилки еле-еле вошли. Поехал следом. В больнице сразу на каталку положили и увезли. Не пустили. Попросил дежурного врача. Минут двадцать ждал. Пришла толстая тетка, «под градусом»...

- Как?

- Как, как? Воспаление легких, вот как. Похоже, нервное истощение... ну, и беременность. Все к одному. Лечащий врач только второго теперь...

- Как его сейчас достать?

- Да никак.

- Да никак, это за так. А за деньги... хорошие?

- Позвоню, конечно...

Телефон старый, дисковый еще, еле-еле цифры накрутила

- Глеб Петрович, тут тяжелую привезли... так я и говорю... муж... наличные... по виду, я думаю, сколько скажете... из «новых»... хорошо, передам. Ждите, молодой человек, минут через тридцать приедет.

И ей сотню сунул как-то неловко. Вот ведь, зараза, «книксен» сделала своими габаритами и ушлепала по гулкому коридору.

Бабками запахло, прилетел «Глебушка» через двадцать минут. Словом, «определились».

В машину сел. Холодно. Обогреватель включил и только теперь немного расслабился. Вот так же и прошлый Новый год... в ночь. Один. Только слякотно было, а теперь морозец. И берет на затылке, а не шляпа рядом на сиденье...

Поехал не домой. А где этот дом? Его дом?..

Вот и вокзал Савеловский. Дворы проходные... к тому дому... а той развалюхи-то и нет уже... котлован один, забор сетчатый, прожектор одинокий, «в никуда»... Э, вон мы куда приехали, Александр Николаевич. На воспоминания потянуло? Анюту вспомнил? Носки шерстяные или перинку пуховую, жаркую?

В центре, наверно, на площади Красной, салют бабахнул... с Новым годом! Хватит курить, хватит пальцами за сетку мерзлую цепляться, здесь тебя давно забыли, одна дыра в земле, когда еще здесь что подымется...

 

Предполагался шумный, веселый праздник. Вот и Бобровых Юра привез. Виктор бритый, худющий, но сам уже ходит, с палочкой. Сердито отталкивает, если кто пытается «прицепиться». Любка нарядная, в концертном своем платье. Ну, и что, что единственное, зато очень Вите нравится. Ехала, готовилась попеть... Сергей Иванович приехал. С шампанским, конфетами и тортом. Гвоздики у метро купил. Пока с мороза были - ничего, а в вазе с водой что-то «задохнулись»... В общем, все в сборе. Сели, наконец, за стол, старый год проводили, как полагается. И что-то не клеится разговор. Сергей Иванович как-то неловко себя чувствует и влюбленными глазами «стреляет» в Машеньку. Неудобно их посадили, рядышком, в глаза друг другу смотреть трудно. И выпить ему хочется, но что-то мужики за столом попались... один еще хворый, вон, полбокала шампанского выпил и все. Другой, сын Машеньки, славный паренек, тоже только одну рюмку и выпил, сидит, задумался чего-то... в телевизор. Девушки все между собой шушукаются. Не выдержал, наконец, кашлянул:

- Юра, а вы, с Виктором служили вместе?

- А-га. Вместе.

- И где пришлось.

- А пришлось нам, Сергей Иваныч, слегка в Чечне пошуметь, пока нас свои же генералы из Грозного не вышвырнули, а потом и совсем.

- Да... опозорились. Да, не вы, ребята. Политики сраные. Извините за грубое слово. Порядок в своей стране не могут навести. Надо же... А я... я тоже пострелял в свое время. В Афгане. Летчиком-вертолетчиком. Тоже по-всякому было.

- Сергей Иванович, я и не знала, что... - Мария Кирилловна на локоток оперлась, будто впервые увидела... почти каждый день на работе. Нет, там он не такой...

- Да четыре месяца там и полетал всего... Нога к непогоде с того времени... как барометр. Хорошо, не в цинке вернулся... а-а-а... давайте за мир выпьем. Чтобы грузов 200 больше никогда...

- Давайте, Сергей Иванович.

- Юра, давай на «ты»... неудобно как-то.

- Давайте... давай, Иваныч. Поехали. За мир. Тетеньки, хватит базарить, тут тост за мир, про между прочим. Витя, ты как?

- Нормально. Пожалуй, и я с вами водочки. Тост хороший, Любань, позволяешь?

- Что с этими мужиками поделать? Не поплохеет?

- А что я? Я как огурец...

- Ага, малосольный... Ладно. Мама, можно я как Варя, буду звать вас мамой.

- Давай доченька.

- Вот что я вам скажу. Мама... и все мы... ой, даже не знаю, как сказать. Давайте выпьем за нашу большую и дружную семью. И чтобы... чтобы всегда... вот.

И выпили молча.

- Так, мужчины, вы лучше закусывайте. До Нового года час еще, окосеете, курантов не услышите.

 

Услышали. И Президента. И куранты. И Гимн на музыку Глинки. Все. Новый год пошел отсчитывать сначала секунды, потом минуты, потом...

И как-то живее стало за столом. И разговоры всякие. Над Иванычем стали подтрунивать... словом, весело стало. Только вот танцевать негде, комната маловата, все развлечение - телевизор.

Курить вышли все разом на лестничную площадку. Иваныч быстренько курнул и обратно на кухню, Машеньке помочь чего... а Юра с Виктором на площадке. И уже по второй сигарете... Из других квартир веселье слышно, музыка разная... этакое попурри.

- Витя, мы тут с Варварой Сашку видели по телевизору. Встретишь - не узнаешь

- Я знаю, кто он и что... и с кем.

- Почему молчал?

- Да говорил я, только ты подзабыл.

- Ну, ладно... Универсам он открывал... «Ломаный грош», кажется.

- Медный.

- Не важно. Этот «грош» на соседней улице. Я как дурак сорвался, побежал... Варваре не сказал, правда.

- Ну...

- Вроде бы увидел меня... только быстренько нырнул в иномарку и... слинял. Вот такие дела.

А по лестнице пешком кто-то поднимается тяжело. На каждой площадке останавливается... и громко так... «вынюхивает» что ли... Ребята замолчали и слушают. Вот уже под ними стоит, «нюхает»... вот еще на один марш зашел, повернулся - Сашка. Снизу вверх на них и... как-то виновато улыбается, и глаза «собачьи». А в руках бутылка... нет, даже не бутылка, а трехлитровый кувшин, водки «Смирновской». И кашне белое, длинное, одним концом вот-вот подметать ступеньки начнет.

- Ребята... вот и я...

Юрка в один мах лестничный пролет... сгробастал. Виктор наверху с палочкой. Вместе к нему поднялись. Обнялись втроем...

- Братаны.

- Молчи, сукин сын. Чертяка хренов. Вспомнил, наконец...

- Я телефон потерял... решил по запаху найти

- Как был дураком... ты смотри-ка, Витька, морду ему починили... Ну, и чего мы стоим, пошли.

- Нет, ребята... я... лучше спускайтесь, в машине посидим.

- Какая машина? Крыша поехала? Пошли. Здесь и Варвара и Люба. Сестру ее помнишь? Здесь. И с мамкой моей познакомлю. Витя, давай тащить вместе.

- Саня. Раз пришел - подчиняйся - не убудет.

- Ребята...

Виктор вспылил, вдруг

- Да, что мы его уговариваем? Не хочет, пусть катится...

- Витя, нельзя так... Это же Саня. Ты хоть не пыли.

- Ладно, братаны, на минуту только. Мне еще нужно…

- Никуда тебе не нужно. Если к нам приперся, то уж точно никуда не нужно.

 

- Господа, домочадцы! Смотрите, кого мы из снега выкопали... Знакомьтесь, те, кто этого господина никогда не видел. Александр, друг наш.

Что тут началось... Любка у него на шее повисла, зацеловала. Даже Виктор башкой крутить начал. Сергей Иванович, под шумок успел принять сто грамм, огурцом захрустел

- Еще одному бойцу наш привет. Просто, - Иваныч. Хозяйка дома - Мария Кирилловна, золотая надо сказать, женщина.

Варя подошла, слегка побледневшая.

- Вот, Саша, как еще раз довелось... поцеловать тебя, или как?

- Здравствуй, Варя.

- Ты еще раз с ней знакомься. Так сказать, новом качестве, - моя жена.

- Ребята... черт. Что же не пригласили? Поздравляю. Давно?

- В августе расписались.

- И я в августе.

- А жена? Почему жену не прихватил?

- В больнице она. Воспаление легких. Ладно, все нормально. В этом доме чем-нибудь кормят? С утра ничего не ел.

- Это у нас... сейчас табуретку с кухни...

- Штрафную, штрафную - это уже Иваныч возник.

Встал Саша со стопариком в руке… Нет, не почувствовал себя как дома, или среди друзей… муторно на душе, не отпускает

- Можно я все-таки скажу? По разному... по разному наша жизнь катится, а измеряется одним и тем же временем. Годами. И вот еще один прошел. И я очень рад, что сейчас мы снова вместе... Вот, черт, хотел красиво сказать, да не выходит. С Новым годом всех нас. С Новым годом! Ура.

 

От Горбуновых утром уже, светло было, Виктора с Любой до дома доставил и сразу в больницу поехал. И там же, у дежурной медсестры в кабинете (разумеется, не за так), не раздеваясь, туфли только скинул, - заснул и проспал до вечера. И снилось много чего... и речка Петелька, и танцующая девчонка у костра, и сфинкс с лапой когтистой на спусковом крючке, и... но даже во сне, знал и чувствовал своим звериным чутьем, через все запахи больничные, единственный знакомый, очень давно знакомый запах... самого близкого человека на этой земле. И уже не было ни войны, ни вспышки яркой, после которой мрак...

 

15. Два дня марта

 

Весна нагрянула дружно. В два дня куда-то исчез черный снег, не оставив за собой даже грязных луж. Москвичи поснимали шапки, теплые шарфы, распахнули куртки и пальто и стали даже как-то добрее. Или это так кажется Любе. Кажется, что все встречные улыбаются именно ей. Еще бы. Удача. Такая, какая бывает только раз в жизни. Прошла, неожиданно для самой себя удачно отбор, на конкурс эстрадной песни. И это при том, что группы своей нет, репертуар - кот наплакал. Чем приглянулась комиссии отборочной, одному Богу известно. Ну, и что, что конкурс не очень престижный. Главное, начало положено, а там... кто может знать, и «Евровидение» и... вот только с кем поделится этой радостью. Варьке звякнуть и... и все. Виктор опять в своей таинственной командировке. К этим командировкам невозможно привыкнуть, но и жить все время в ожидании беды тоже невозможно. Вот, дилемма. Лучше не думать о плохом. Завтра, или послезавтра... нет, скорее всего, через неделю, появится, и все будет опять как в сказке. Ну, не расписаны, какое это имеет значение. У них есть дом, а это главное, это основа, это надежда, это... все.

Люба прошлась по бульварам и вышла на Тверскую. Еще подумала, что хорошо бы зайти в «Макдоналдс» и уже было пошла к переходу, как перед ней остановилась шикарная иномарка. Дверца открылась буквально перед ее носом. Она удивленно заглянула вовнутрь. За рулем сидел Саша.

- Ой, Саша! сколько лет...

- Два с половиной месяца всего. Влезай.

Она села и закрыла дверцу.

- Куда гуляем?

- Хотела «биг-маг» оприходовать.

- Понял.

Поехали по Тверской и остановились у другого «Макдоналдса», у Центрального телеграфа.

С огромным аппетитом Люба уплетала свой «биг», запивая «Спрайтом», а Саша сидел напротив и с улыбкой смотрел на это «пиршество». Люба с набитым ртом попробовала спросить, а что же он себе ничего не взял.

- Я сыт уже тем, что смотрю, как ты ешь. А ты все хорошеешь и... тебя поздравить можно...

Люба чуть не поперхнулась

- А ты откуда знаешь?

- Да вся Москва гудит о небывалом успехе новой восходящей эстрадной звезды. Скоро, наверно, и не пробьешься к тебе.

- Чья бы корова мычала... Я тебе три раза звонила... Господи, ты такой занятой, недоступный...

- Ну, да? Вот он я. Разрешаю даже потрогать руками. Хочешь?

- Чего?

- Руками... и не только?

- Ну, очень толстый намек...

- А почему бы и нет... Ты же хочешь стать звездой. Хочешь?

- Да, но...

- Ну, вот так сразу и но... ты же знаешь, как это делается.

- Саша... я поняла. Я думала, что ты не такой? И потом...

- Жена? Но я же не приглашаю тебя в ЗАГС.

Люба отодвинула от себя поднос с недоеденым... как-то совсем в голове не укладывалось. Саша... Это же САША. И вдруг... Ну, вот и все весеннее настроение к чертям собачим. И в голове... в голове полный хаос и беспорядок.

- Саша, я всегда... ты не знаешь, но я любила тебя больше Варьки... но она моя сестра... старшая. И потом...

- Ты еще напомни, что ты жена моего друга, а Варвара тоже жена другого моего друга... И что моя жена... моя жена старше меня на пятнадцать лет. Тебе этого не понять, когда женщине тридцать семь и она ждет двойню. Когда ты с утра до вечера делаешь то, к чему душа твоя не имеет никакого отношения, что душа свободы просит…

Люба оторопело слушала и ничего не понимала. Для нее Сашка остался... тем «принцем» из подростковых снов и мечтаний. И вдруг, вот так... грубо и зримо...

- Саша... скажи, скажи мне... только правду. С конкурсом это твоя... - чуть не сказала, «работа», сказала: - ... заслуга?

- А как ты сама думаешь?.. Нет, не моя. Это «заслуга» денег. Видишь, жизнь груба, грязна, кровава. Нет, если ты не хочешь попасть на «Евровидение», если ты не хочешь своих записей на дисках, не хочешь толп тинов-фанатов на твоих концертах, не хочешь, наконец, просто финансовой независимости... то, я просто буду рад, что я тебя встретил такую... красивую. Подружку детдомовскою, с которой и не целовался даже. Я готов тогда просто посидеть где-нибудь с тобой в кафе или ресторане, выполнить несколько небольших твоих желаний, потом отвезти тебя, куда скажешь и... снова два-три месяца не видеть и не вспоминать даже... но и не принимать участия в твоей судьбе творческой. Конечно же, лучше, если ты сама всего добьешься, без связей, черт возьми, без проклятых денег, которых для «раскручивания» любой бездарности нужно-то всего каких-нибудь двести-триста тысяч... Я готов довольствоваться любованием твоих необыкновенных глазок... не больше. Ах, Любаня... трудно, очень трудно сделать этот проклятый выбор, когда все мечты, все воспоминания превращаются... но у каждого человека всегда должна быть свобода выбора... этого мы теперь и в нашей стране добились...

Во все время этого монолога, Люба сидела, поставив локотки свои остренькие на столик и ладонями закрышись, и... слезки, слезки капали на поднос, на смешную рожицу клоуна...

Взяла салфетку бумажную, глаза и носик вытерла. Потом встала спокойно, и не глядя на него, пошла к выходу. И уже дверь тяжелую, стеклянную открыла. Не удержалась, оглянулась, почти нечаянно.

Сидит за столиком и теперь, как еще она сама недавно, ладонью закрыл лицо... И на голове клок волос седых, как мелом белым... Мелькнуло в голове – «сволочи, все мужики, сволочи, но почему... почему именно это должен быть Сашка? Почему. Понятно было бы... какой-нибудь председатель там или член жюри, но почему... Саш-ка?».

Вернулась. Стала рядом. Постучала ноготками крашенными по столику и...

- Я хочу в «Прагу».

 

«Оказывается это очень трудное занятие. Раздавать автографы, черт бы их драл. Рука отваливаться подписывать книжки, а очередь не убывает. Уже просто стала подписывать - Двор... с росчерком. А Юрка, паразит, в сторонке стоит и смотрит как его жену, пузатую, насилуют... Двор... Вот ведь гад такой, презентацию устроил, столько денег грохнул, новую стиральную машину можно было купить. Вот не буду придумывать шестой романец, и все. Двор... Сил моих нет, и... вот, кажется, зашевелился. Двор... Успокойся, маленький, будет, будет мамка твоя писать и шестой и т.д. Двор... Только пусть папка твой другие условия выдвигает редакции, мне для тебя столько надо еще. Двор... И машину надо, не вечно же по метро таскаться... Нет, нет, нет, нет. Двор... Только не это. Опять эта стервочка смазливая, корреспонденша сраная, вокруг Юрки крутится, Двор... моргалы-то намалеванные, бесстыжие пялит. Сучонка... Двор... и он... ох, скорее бы до дома добраться, ох, отыграюсь... Господи, ну что я виновата, что вот так пузата... Двор... виршами, подруга занялась, это что-то новенькое. Двор... Придется, как это... ну, как это называется... ну, когда... Двор... ну, не... вспомнила, вспомнила слово – «орально»... Двор... пусть хоть как-то. Что все? Слава Богу, отмучалась. Все, домой, домой».

- Ну, ты как, жива?

- Чуть.

- Я тачку нашел. На халяву довезут. Магазин расщедрился. Микроавтобус.

- После того, как ты в эту презентацию, в эту мерзость столько отвалил, могли бы и «мерс» выделить.

 

- Варюшка, ты лежи, лежи. Я сам все приготовлю. Что бы тебе хотелось вкусненького?

- Как бы мне хотелось сейчас поваляться на травке, под солнышком и чтобы кроме нас с тобой кругом на сто километров никого.

- Я понял. Как только... так мы... втроем рванем в твою Сибирь. На Петельку. Или на Байкал. Вот и отдохнем. Что тебе приготовить, я спросил?

- Юрка, огурчики у нас...

- А вот этого тебе сейчас как бы и нельзя

- Что ты в этом понимаешь? Если хочется...

- Мне тоже много чего хочется, я же не прошу.

- Ага... а глазами на всяких стервочек стреляешь. Да, понимаю я... поскорее бы, как я устала таскать.

-Так. Сегодня у нас по программе... Гайдн... нет, вчера слушали.

- Юр, а чего попроще? Ну, не знаю. Зыкину, что ли...

- Нет, сегодня будет Берштайн. Тебе понравится, я знаю. И нашему будущему малышу тоже.

- Валяй. И... Юр, а Юр? Ты меня еще любишь?

- Во, дает...

- Я серьезно.

- Я... тебя... люблю... очень!

- Тогда... тогда снимай штаны, знакомится будем...

- Это что-то новенькое. У всех беременных такие заскоки?

- Нет, только у меня. Иди сюда, бедненький мой...

- Ну, значит, точно, весна началась.

- Молчи, котяра…

 

Из Домодедова Виктор поехал на электричке. Думал, быстрее будет. До Курского не доехал – сошел на платформе «Серп и Молот». Позвонил домой – никого. Сообразил, что Люба в институте. Потом позвонил отцу, пообещал завтра с утра добраться до него. Потом… потом сделал еще один звонок…

В 16.00 был на квартире где-то на Лесной.

- Ну, что, Виктор Борисович, славно поработали. Рапорт… рапорт ваш передам, конечно, но все же еще подумайте. Я понимаю, учиться надо, личную жизнь устраивать, а кто же работать-то будет?

- Устал я…

- Все устали. А работы только прибавляется.

- И потом. Заметный я… «засвеченный» уже, сколько можно… Вон, кликуха появилась – «Рыжик»…

- Ладно, Пусть начальство думает. А вот здесь распишись и получи за три месяца и отпускные. За отпуск успеешь сессию сдать?

- Постараюсь.

- Ну, и хорошо. Разбежались? Вперед давай. Хотя подожди… Твою «поэму» не читал. Так скажи – как там?

- Хреново. Слышал такое – «ваххабиты»?

- Нет. Что это?

- Хрен их знает. Что-то мусульманское, арабское… Скоро столкнемся, похоже, поближе

- «Восток дело тонкое».

- Это точно. Ну, все, пошел я. Пока.

- Бывай, не кашляй…

 

Подъехал к «Гнесинке». Ушла давно. Какой-то отбор выиграла на конкурс. Уже интересно. Домой поспешил, по дороге в универсаме «Медный грош» отоварился. Вот еще один открыли… или какой уже по счету?

Дома никого. Ужин приготовил, свечи там, вино… До полуночи ждал… Позвонил в кабак… как его… «трын-трава» на Молодежной - нет, не было сегодня и завтра не будет тоже…

 

Вот тебе и март месяц. С утра раннего повалил мокрый снег. Без ветра. Огромными беззвучными хлопьями, замедленно, как в кино.

Варя проснулась очень рано. «Уткой» проковыляла по коридору в туалет и обратно.

«Господи, мой дурачок сосет во сне палец, как маленький… Вот, компьютер не выключил – безобразие. А это что?.. В этот файл я еще не залезала… Что это?..».

Нет, все же оторвалась от чтения, сходила в прихожую и прихватила дубленку – зябко стало. Шарфом большим шерстяным живот подвязала… «Господи, до чего же стало неудобно сидеть… Нет, что это? Как же это? Это эпиграф, наверное…»

Когда выпадет снег и как будто опустятся ниже

Голубые края голубых облаков, -

И я стану тебе, может быть, и дороже и ближе,

Когда выпадет снег….

Е.И.Д.

Невольно взглянула в окно и вздрогнула. Начинающийся рассвет голубым снегом медленно падал за стеклом и, казалось, каким-то мерцанием наполнял комнату… а может это от монитора свет призрачный такой…

Вот и Мария Кирилловна уже встала и засобиралась на работу, стараясь не греметь на кухне. И ушла, тихо дверь за собой закрыв… и может, часа два еще прошло…

Эй, ты чего это? – ошалелая всклокоченная голова Юркина за спиной возникла, - мать моя, ну, ты даешь, в натуре!

Тс-с-с… Молчи. И запомни… тебе сленг уличный противопоказан, потому что ты… ты, Юрка – гений! Правда, правда. Это, действительно, здорово. Почему ты мне никогда не показывал?

Юра, в одних трусах, как провинившийся школьник, только, что в носу не ковыряет:

- Варя, это пока нельзя смотреть… я прошу, не надо читать. Это… я не знаю, что это будет… и будет ли вообще.

-И давно ты это… «не знаешь»?

-Ну, как… как тебя встретил… так вот и…

-Миленький мой, это же издавать нужно.

-Кому это нужно?..

-Дурачок, кто это сказал? Я такое фуфло гоню чтивное, даже со своим образованием понимаю, что фуфло. Оно, стало быть, нужно? А твое… твоя…

-Варенька, вы, тут совсем замерзли. Давайте-ка, я вас перенесу под одеяло, цепляйся покрепче. Вот так. Какие вы стали тяжелые. Согревайся, а я пойду, соображу что-нибудь насчет завтрака, а потом, что смогу, объясню.

-А в двух словах и сейчас?

-В двух не получится…

 

Всю ночь почти не спал – ждал. Не рискнул звонить Юре, беспокоить. Утром пришлось надеть шапочку и захватить Любин зонтик. Поехал снова в училище. В расписании с 10.20. Через улицу перешел, и подъезд дома напротив зашел. Поднялся на площадку между вторым и третьим этажом. Курил, в окно на снег глядя. Все пропустить боялся.

Из «Опеля» знакомого вышла и бодренько в училище нырнула.

Нет, не стал головой об стенку биться. Нет, этого не было. Ничего не было. «Жива-здорова – главное…». Затушил очередную сигарету, окурки за собой собрал все. Спокойно… ну, почти спокойно… нет, совсем не… словом, не важно как, поехал к отцу.

 

Когда утром Саша подвез Любу к «Гнесинке», то, прежде чем выйти из машины, она подобралась, побарабанила ногтями по «бардачку» машины и:

- Значит так, Сашенька... Я не хочу знать, что ты обо мне думаешь... ночью было... было, как я хотела, как мечтала. Ну, и все. Забудь. Проехали. И не вздумай помогать - возненавижу. И не надо... не надо «Евровидения». Я сама. Я сама всего... что хочу. У меня же есть свобода выбора? Вот я и выбрала...

- Но...

- Не думай, что ты купил меня. Я сама и здесь. Просто... все очень просто. Пока твоя жена «на сохранении»... ну, не рукоблудием же тебе... словом, я тебя пожалела. Вот и все. Все. Я пошла, уже опаздываю, меня Маргаритта убьет.

- По-жа-ле-ла?

- Да не расстраивайся ты так. Ну, и пожалела, что в этом такого? Ничего. Все. Пока-пока.

- А может, вечером?

- Нет, снова... два-три месяца, а может, больше... Бай.

И вышла из машины.

 

- Юрочка, ты пойми. Баба беременная на какое-то время становится вредной и мудрой – так устроена. А потому, слушай ты свою жинку, разные хорошие слова буду говорить…

Настояла на своем, прочитала все. От начала до конца. Осилила. И теперь голова, как стадион какой-то, с многотысячной толпой. Нет, не когда орут там: «Спартак – чемпион!» или еще что. А когда вдруг, вся эта огромная масса людей разом замолкает и сливается в одном биении сердца. Дорогого стоит такая тишина.

- Каждой… женщине хочется счастья. И ее счастье заключается чаще всего в доме, устроенности, любви, детях, достатке. Это мало и много одновременно. Но это жизнь и она, не смотря ни на что, должна продолжаться. Женщина хранитель и продолжатель жизни. Согласен? Я, может быть, говорю, банальности и очевидные вещи – тем лучше. Я беру любую очередную ситуацию из сериалов о любви и «раскручиваю» в свою сторону, со своими героями… этого и только этого ждут от меня читатели. И что бы непременно все кончилось хорошо, потому что в жизни это редко происходит. Но кому-то все равно должно везти, иначе, зачем все это?.. У мужиков все иначе, как мне кажется… Господи, если хочешь курить, приоткрой форточку и дыми… Вы всю жизнь чего-то ищите, ищите… Что-то пытаетесь создать, делаете какие-то игрушки, играетесь во власть, в деньги, даже в творчество… вы - играетесь. Вот, не могу красивше сказать.

- Красивее.

- Красивше. Так мне больше нравится… И когда становитесь совсем старенькими, вдруг вопите, что «вы еще и не начинали жизнь, а она уже вся вытекла… между пальцев. Что ничего еще так и не сделано! Не достигнуто!». А это только лишь потому, что рядом с ними не было женщины, которая сказала бы – ты, мой единственный, и ты, гений. И погладила бы по головке. Не важно, что ты не изобрел там… ну, не знаю… вечный двигатель или еще что… все равно. Ты – гений. И никак вы не можете понять, что вот эти ваши искания, творения или «игрушки» – и есть смысл жизни… Так и остаетесь детьми. Хотела сказать много и умно - скомкала вот. Но думаю, ты меня понял.

- Будем считать, почти.

- Как назовешь свой роман?

- Не знаю пока.

- Назови так… «Будь прохожим»

- Вот ни хрена себе…

- Ю-ра… Фу!

- Ты откуда вычитала?

- Миленький мой, Посмотри вот на ту полку. Видишь закладку? Вот все, что справа – я уже прочитала. Не вечно же мне быть дурой. И вообще… я за полгода прочитала, по-моему, больше чем за всю прежнюю жизнь, а ты и не видишь…

- А вот это напрасно. То, что ты теперь пишешь… сочиняешь, становится все более и более интересным… по крайней мере для меня.

- Я учусь. Вот, видишь яблоко на белом подоконнике?. За окном падает снег, и вот-вот начнет темнеть, и от яблока тень лежит. И эта тень его на белом снова отражается на яблоке… Я с утра на него смотрю… какое оно… живое. И следующим мой роман будет называться… «Яблоко для Адама».

- Непостижимая женская логика.

- Кстати, чьи стихи у тебя в начале? Е.И.Д? Это кто?

- Поэтесса одна. Начала века. Писала под псевдонимом Керубина де Габриак…

- Ни фига…

- Варька… тебе бы тоже…

- Мне можно. Я народный писатель. А ты… ты, собирайся и дуй в магазин – кефир кончился. Мы кефира хотим. И еще чего-нибудь вкусненького… конфеточек или шоколадку, а?..

 

Уже подходя к дому, Люба издалека увидела свет в окне. Страшно обрадовалась, сорвалась с места и побежала. Влетела в квартиру с мокрой от снега головой, с расплывшейся тушью под глазами… Обняла, зацеловала, прижалась и затихла. «Вот и опять вместе, вот и все хорошо…»

После душа за ужином с вином, свечами, болтала не уставая, обо всех последних своих делах… Что конкурс, на который ее отобрали, полная лажа модерато, но вчера с девками все же погуляли в общежитии допоздна. Что в «метлу» приглашают петь – надо подумать, не решила еще. Что нашла подвальчик на Новослободской с хорошей студией, где совсем недорого можно записать на первый раз кассету… Что сегодня утром на Смоленке встретила Сашку и прокатилась в его шикарной тачке до училища. Девки на курсе все отпали…

Маленькая ложь. Во спасение, во благо ли? А может и не ложь вовсе, а если и ложь, то уж совсем, малюсенькая и, конечно же, во спасение… и во имя любви. Да, любви. И ничего больше. Ничего.

 

Даже в кресле удобном тяжело сидеть. И, наверно, дома было бы лучше, чем в этом больничном номере. Не палате, а именно, номере «люкс» со всеми удобствами, но… без тех маленьких пустяковин, которые и создают домашний уют.

За окном пустырь местами белый от снега и черный от огромных луж. Дальше линия энергопередач и еще дальше лес, скорее всего Лосиного острова. И темнеет от низких черных туч снежных раньше, а по стеклу разводы мокрого снега. И вот уже и не видно почти ничего, кроме отражения искаженного кривоватым стеклом лица Сашиного и экрана телевизора, по которому безмолвно носятся «Том и Джерри»…

Много уже сказано почти за два часа. Много, но не все, вероятно…

Инна немного поникла, и впервые за два месяца жалостливые нотки в голосе появились.

- Сашенька, забери меня отсюда, ради Бога. Я cмогу и дома вот так же ждать и работать в меру возможности…

- Инночка, хорошая моя, еще немного потерпи… осталось всего ничего. Здесь я за тебя более или менее спокоен, а дома…

- Ну, да, конечно. Пока я здесь придавлена этим «ядром», ты там шлюшек наверное таскаешь…

-Тебе не стыдно?

- Стыдно, если тебе от этого легче. Ладно, черт с тобой, таскай кого хочешь, только о деле помни, не расслабляйся… Господи… опять эти пацаны в животе драку устроили. Еще не родились, – что же дальше будет? Отец, угомони хоть ты их, наконец. Вот, руку сюда положи, чтобы знали и чувствовали силу и власть… Вот, поросята, точно - притихли.

- Силу и власть. Силу и власть!.. Курить хочется… ладно, потерпим. - И снова отошел к окну, лбом в холодное стекло уткнулся, закрыв устало глаза, - На черта она мне эта сила и власть?

- Мне нужна.

- Зачем?.. Тебе мало того, что есть?. У нас уже есть все, что нужно, даже больше чем…

- Больше чем… Я хочу все! Я хочу, чтобы ты стал царем, императором.

- Вот тебе с клюквой квас! Конституционная монархия?

- Никакой конституции. Вот этот… Борька… Годунов развалит окончательно страну. А потом нужен станет стране царь. Народ захочет, а мы ему поможем захотеть…

- Ага, ты да я, да мы с тобой… Однако, радость моя, амбиции такие…

- Будет царь. Александр 4 , понял? Ты будешь. И никаких конституций. Абсолютная монархия.

- Назад в средневековье… ха.

- Вперед, к великой Российской империи

- В границах квартиры на Бронной. Я согласен.

- Сашенька, ты меня знаешь. Если я что-нибудь захочу… а я захочу, вот увидишь… я так сильно захочу, что…

Давно «мозолила» глаза пестрая обложка на столике. Не выдержал, взял в руки.

- Инночка, что это ты читаешь?

- Медсестра забыла, а я… надоели эти телефоны, факсы и… в общем, отключила всю эту технику и полистала. Сашка! Обалдеть можно! Рашен лаф стори с хэпиэндом. Сказочка голливудская на российской почве. Оказывается, все домохозяйки сдурели, и не только. Конечно, «мыло чтивное» и… я тоже «сдурела». Приказ номер раз. Увидишь еще этого автора, – тащи! Запомни, – Любовь Дворянская.

Книжку перевернул, а там… фотография. Глазам даже не поверил, к свету ближе поднес.

- Ты что, автора знаешь, бабник?

- Кажется, знаю… и очень хорошо знаю.

-Тогда тащи все, что у нее есть. И с автографом непременно. Обалдеть! Домой хочу! Сашка, забирай меня, немедленно!

- Инна, я понимаю… помнишь, ты говорила, что хотела бы туда, где кроме нас никого…

- Иди ты к черту… Мамочка! Ой, не могу! Чего стоишь? Зови, зови всех… кажется, началось… Мамочка…

 

Утром ранним как пьяный топал по мартовским лужам, подернутым местами тонким ледком, потрескивающим под ногами. Желтенький кружок солнца, еще не успевшего как следует проснуться, робко дробился «зайчиками» в них. Шел пешком до метро, глупо, до ушей самых, улыбаясь еще редким прохожим, и каждому говоря «здрасьте…», отчего они испуганно вздрагивали и шарахались по сторонам, но разглядев глупую улыбку, успокаивались и… в лучшем случае, крутили пальцами у виска или тоже что-то такое невнятное отвечали на ходу…

«Пацаны!.. Пацаны родились!!. Это же надо понимать!.. Романоновы. У меня родились ПАЦАНЫ!.. Сынки… сынишки… сыновья…».

Только у самого метро вспомнил, что машину оставил возле института генекологии и акушерства и - пошел, все также лыбясь, обратно.

 

16. «Десантура»

 

Лето. ЦПКиО имени Горького. С самого утра от Октябрьской площади и по Крымскому мосту замелькали и потянулись к парку голубые береты, тельники, расстегнутые комуфляжные гимнастерки с разными солдатскими «цацками» и шевронами на рукавах из самолетов, парашютов и всякого рода животных тварей. На девушках, особенно лихо смотрятся эти береты, а если к этому вместо летнего платьица тельняшка до… в общем, «мини», то совсем, как говорят, - «клевец прикид».

Воскресенье. Гражданский люд гуляющий в парке, опасливо жмется к краешкам аллей, милиционеров много – ходят по три-четыре человека с «усмирителями» на поясе. ВДВ гуляет – сегодня их день. Ближе к обеду и в фонтан полезут остудиться, и «показательные выступления» пойдут, прибавится работа ментам. Они хотя и стараются не вмешиваться, «пасут» только тех, кого уже «вырубили» или кто без посторонней помощи «в отключке» или на грани. Торговцев «южных» национальностей ни-ко-го… симптом и примета времени. В общем, хорошо гуляет десантура, широко.

Вход в «зеленый театр» закрыт на большой замок. Но что значит трехметровой высоты решетка забора для крепких рук. Согнули пару прутьев и проникли на территорию. Трое. Устроились повыше в амфитеатре, расположились капитально. Здесь их из парка, где немыслимыми мелодиями и ритмами динамики по «ушам топчут», почти и не видно.

Но родная милиция все видит. И уже стережет на выходе… или охраняет? Сейчас-то не рискуют в брешь в заборе лезть, зато при выходе… встретят «с музыкой». Тем более, что у тройки этой «батарея» с собой приличная…

- Давай, братаны, за тех, кто не с нами, и уже никогда с нами не будет…

Молча выпили по стаканчику пластиковому, сигаретами затянулись вместо закуски. И по второй налили.

- Давай, за нас. А потом докладываться начнем, - кто, где, и почем…

- Язва, ты, Витька. Как был всегда с подковыркой так и… хрен с вами. Выпьем, а потом… еще…

После второй все же пакеты со снедью открыли, у кого что и на общий «стол» выложили. Пожевали.

- Я, пацаны, счастлив теперь вполне. Вот третий заход за моих сынов предложу

-Ну, уж ли, так ли… вполне…

-Витя, хорош вязаться. Давай, Саня, лепи дальше.

-А вот поверите ли, три месяца хожу как какой-нибудь торченный… И

смех и грех… Рожал вместе.

-Это как?

-Как-как… «кесарили» Инку мою.

-Это как?

-Юр, ты чего «закакал»? Еще только начали пить. Погоди, и до тебя доберемся…

-Вить, да ты погоди… дай сказать. Юра, для тебя «суприз» есть… Ну… что-то там у нее… Словом, раньше срока пацаны захотели папку увидеть. Во! На стол положили, под наркозом, конечно. Я за стеклом стою, никак не хотел уходить. А как пузо стали резать…

-Ну, и?..

-Что «ну»? Сознательность потерял… смотрю и думаю, чего это на полу разлегся и… и… штанина мокрая. А надо мной ангелочек в зелененькой шапочке воркует и в нос мне ватку сует…

Менты, что стояли «на боевом посту» или «в почетном карауле» за оградой, даже вздрогнули. Оглянулись на трех крепких парней, что от хохота по скамейкам ползают. И до того заразительно это проделывают, что не удержались и сами без причины заржали. Цирк бесплатный, одним словом, да и только.

- И вот с тех пор… с тех спор… да погодите смеяться, паразиты… с тех пор обожаю просто запах детской мочи. Обожаю пеленки и памперсы менять.

И снова зашлись в хохоте на несколько минут, насилу успокоились, только тогда, когда Виктор икать уж начал.

- Ну, Саня, достал. Наливай, я не могу, от смеха расплескаю… Давай за твоих сыкунов

-Сань, как хоть назвал-то?

-А самому слабо сообразить?

-Ну, да?

-Инка хотела Петром и Павлом… я настоял, чтобы Виктор и Юрий. Правда, до сих пор не различаю, что есть кто.

-Выпьем брат.

-Давайте, други. За Романовых новых и за мать их. Не поверите, жить без них не могу. Вот. И без вас тоже. Поехали.

-Саша, Витя, а консервный нож?

-Обижаешь, Юра. У нас полный арсенал имеется.

-Посмотрим, посмотрим, Юра, чем эти новые русские питаются, какими деликатесами? Так… «килька в томатном соусе». Охренеть можно, где достал, сто лет… вру, в сухом пайке была. И тушенка и каша рисовая… Юра, ты посмотри на этого… знает, паршивец, на какие педали давить. Ладно, это ты, молодец. Классно.

-Ну, все, Витя, хорош про меня. Сам-то как? Докладывай. Все воюешь?

Виктор «притух» слегка, а через паузу с двумя сигаретными затяжками,

- Я теперь, Санек, в сыщики подался. В самые, что ни есть рядовые… Ну, и третий курс института отбомбил. Еще немного, еще чуть-чуть и юристом или адвокатом заделаюсь.

- Ну, так здорово! Предложение от меня будет. А можешь прямо сейчас ко мне юристом… а? Скоро по загранкам будем мотаться.

-Перебьешься пока без меня.

-А Любаня как?

-Люба? А что Люба? И у Любы… все нормально Месяц назад расписались… на третьем месяце она. Поет в «Метле». Порядок.

-Почему не пригласил?

-А ты?.. Да, ладно. Проехали. Звонил я тебе, да разве ж ты на месте сидишь?

-Вот, держи визитку. И ты, Юра. Мой мобильный здесь, а он всегда при мне… только сегодня не взял, чтобы не искали… Все равно, поздравляю, Витя.

-С чем?

-Ну, ты чего? Юра, наливай. За Бобровых выпьем. А потом и за Горбуновых. Кстати, презент для вас имеется.

После второй уже бутылки на троих слегка «поплыл» Юра.

- Пацаны… Вот, Саня говорил, что он счастлив… а что ты, братан, знаешь… о счастье? Два пацана у тебя, а у меня девка. Почти… нет… сорок восьмой день от роду… Светланка. Понимаешь ты, это… это же, блин… ювелирная работа… ты понял?

- Юрка! И ты все молчком, тоже мне… В крестные хоть возьмешь?

-Витька у меня… месяц назад… опоздал.

-Ну, и ладно. Ко мне-то пойдешь?

-Не-а…

-Ты че? Обижаешь. А ты, Витек?

-Ты лучше, Саня, со своего куста ищи… куда нам серым.

- Витя, ты не гляди, что друг я тебе…

Юрка вдруг почуял неладное. Между ними сел, обнял обоих:

-Расслабьтесь, братаны… нельзя так. Жизнь так складывается, кто знал. Мы же, ядрена вошь, клялись до конца… и что бы ни было…

Нехорошая пауза повисла, тягучая, только дымом от сигарет наполненная. И даже парковые динамики на минуту заткнулись.

- Юра, пока я совсем не… тут вот… - достал еще один пакет фирменный «ТДР» с коронами золотыми на черном фоне, и вытащил… ах, ты ж, Боже мой… в кожаном переплете, с золотым тиснением, с уголками в металле, с серебристым обрезом… - Держи, Юрка. Подарок Варваре, ну и тебе, конечно. Прижизненное подарочное издание Любви Дворянской. Все пять романов здесь.

- Ну, ты даешь!.. Это как ты? Спасибо!

- Юран, моя Инка без ума от нее. Это надо же такое – почти всю мировую классику прочитала, а вот… И кто этих баб поймет? Ты, случаем, не помогал?

- Минимально. А теперь так совсем времени нет свободного. Я теперь в редакции «Логос- М» работаю. Пока помощником. Такие дела.

-Юра, может, чем помочь? Могу…

-Саня…

Закипел Сашка, не выдержал:

-Блин! Засранцы! Носами крутят! Я что вам? Чумной, что ли? Или мне вам жопы лизать, что у меня все в порядке и предлагаю помочь, потому как… кому же мне еще, кроме вас, а? Ближе вас… Ну, все! Встать, поганцы! Смирно! Как командир приказываю…

-Саня, а из горла слабо?

-Витя, если будет надо… тебе надо… я и из трехлитровой банки. Понял? Наливай и… приказываю заткнуться. За нас, братаны!

 

А еще через час, а может быть, через два… Понятное дело – Юрка «отрубился» и теперь «отдыхает». А эти? Эти двое в обнимку сидят и одновременно друг другу что-то «долбят» и из горла водочку попивают… и им хорошо. И менты уже настраиваются «заметать»…

Только не так все это просто оказывается. Дверь боковая в «ракушке» сцены открывается и появляется «спаситель-конферансье» в виде Александра Михайловича.

За полчаса уже два раза прошелся по парку, пока не обнаружил друзей. Оценил обстановку и… кажется, через «Центр Стаса Намина», проник на сцену.

-Мужики! Погрузчик вызывали? Прошу на выход! Не слышу аплодисментов

-Вить, а Вить, это за нами. Знакомься, директор автопарка «ТДР»… тезка… и… Михалыч. Михалыч, я же просил кого-нибудь из…

- Саша, молчи, не расплескай смотри. Инна позвонила, ну и… стоять хоть можете? Давай «отдыхающего» сначала…

- Аккуратней писателя… Не подумай, что от «писать» – настоящий… вот так. А этот… мент рыжий сам как-нибудь это препятствие возьмет. Витя, я вас с Юркой к себе. Инка на даче. Добавим, потом прочухаемся, потом… потом, по домам. Идет? Отлично…. Берет держи.

 

И для опешивших от незапланированной развязки событий милиционеров за решеткой, на скамейке амфитеатра «Зеленого театра» парка, в качестве безмолвных зрителей остались: «отделение» пустых бутылок, три банки «кильки в томатном соусе», три банки свиной тушенки, три банки рисовой каши. И пакет с подарочным изданием, в кожаном переплете с золотым тиснением… Любви Дворянской.

 

17. Куда уходит время

 

Прошло почти полтора года. Говорить о быстротекущем времени стало уже «местом общего пользования», поэтому мы не будем об этом рассуждать. Скажем только о том, что за это время произошло с нашими знакомыми.

Кудрин Александр Михайлович, как вы уже могли, наверное, догадаться, стал директором автопарка, с автосервисом, заправкой и… в общем, получил то, о чем мечтал. Майор Трошин из военкомата вышел в отставку, и теперь возглавляет охранную фирму. И автопарк, и охрана конечно же принадлежит «ТДР».

Люба выпустила свой первый диск и две недели подряд была в двадцатке лучший хитов сезона. В положенное время родила прелестную девочку. Назвали Антониной. Сейчас активно работает над созданием своей группы, правда, это у нее не очень получается, но есть надежда, что все-таки что-то такое состоится. С Виктором дружно живут. Да… полгода назад, похоронил Виктор отца, переехали в двухкомнатную квартиру в Медведково, а маленькую квартиру в центре продали. Виктор закончил институт и теперь работает юристом консультантом в «ТДР».

У Юры дела идут неплохо – уже заместитель главного редактора. Варвара теперь пишет меньше, больше занимается ребенком. Мария Кирилловна так и не вышла замуж за Сергея Ивановича. Уж не знаю, по какой причине, только… не будем гадать, не вышла и не вышла…

У Романовых растут мальчишки. Инна над ними трясется, но и не выпускает дело из рук. «ТДР» благополучно пережил «обвал» в августе этого года. И не только ничего не потеряли при этом, но сумели «подмять» под себя еще десяток маленьких фирмочек, которые как-то сами собой «попросились под крыло» быстроразвивающегося гиганта, в круг интересов которого попадает все больше и больше территорий. По Москве уже работают десять универсамов «Медный грош» и два в Питере. Есть и свое производство. Конкуренция в виде «Перекрестков», «Копеек» конечно же, есть, но Москва такой большой город, что еще есть куда расширяться. И приходится теперь Александру ездить постоянно. Налаживать новые контакты, укреплять старые. Иногда с проверкой появляется неожиданно там, где уже был с месяц назад. Но благодаря деятельности Максимыча это требуется очень редко, – тот свою работу хорошо знает и получает самую полную информацию со всех «мест».

Инна Васильевна все вынашивает свою монархическую идею. Пытается пролезть в большую политику, обрастает связями и связишками. И каждый почти день потихоньку полегоньку пытается ненавязчиво «сдвинуть» Сашнико сознание в эту сторону. Это может быть озвучено примерно так.

«Народ достоин той власти, которую сам же, охмуренный политиками, избирает. И называется это все «демократией». Где эта «демократия» и где этот самый «народ». Раньше на плакатах изображали народ – рабочий и колхозница… и, к ним в кампанию, скажем, солдата в каске с автоматом. А теперь что? Что можно изобразить такого, чтобы определить «народ»? «Новый русский» в малиновой пиджаке с «распальцовкой», в обнимку с бомжом… и добавить нечего - армию развалили. Вон вчера на перекрестке солдатики, ключами разводными потряхивая в руках, у водителей на пиво и сигареты «стреляли». Хорошо еще не с автоматами, совсем весело было бы… Здесь идея нужна, понимаешь? А русская идея всегда была - «За Бога, Царя и Отечество»…» и т.д. и в таком же духе.

Вначале еще Сашка отшучивался, более или менее удачно, но когда заходило слишком далеко в разговорах уезжал в Болшево, иногда на наделю и больше

Чуть не забыл. В Болшево в дальнем углу участка, этой весной появилась огромная глыба необработанного гранита со скульптурой небольшой светлого металла. Обычно греки сфинксов своих – крылатых львиц с женской головой изображали в сидячем положении… Здесь же - лежит львица, вытянув передние лапы вперед и положив голову на одну. Крылом одним, как плащом прикрывается, а второе, может быть, раненое по камню стелется. Саша как мог «на пальцах» объяснял скульптору, что бы ему хотелось и где-то, может на пятидесятом эскизе, сказал: «годится – лепи». Странная скульптура получилась, очень странная. И до сих пор остается для всех загадкой, каким образом эта громадная «каменюга» попала на участок, не сломав ни одного дерева и не помяв ни одного кустика? Вот это больше всего занимает жителей Болшево. Случается, что подгоняют к забору грузовую машину, забираются на нее и, стоя в кузове, долго обсуждают это «явление», которое могут себе позволить эти «новые»…

Инна всякий раз, когда натыкается взглядом на это, как она называет, «угробище», внутренне вздрагивает и даже чувство, чем-то отдаленно сходное с ревностью, испытывает при этом.

 

18. «Гейша»

 

Наступила пора и более дальних поездок, старые связи закреплять, новыми обзаводиться.

Середина ноября. Очень трудная и сложная поездка на восток, выматывающая. А Маршрут такой: Пекин – Иокогама – Токио – Сеул – Южно Сахалинск – Владивосток. За четверо суток. Встречи, переговоры. Все идет трудно, «узкоглазые» плохо поддаются уговорам о совместной деятельности, но кое-какие перспективы все же намечаются.

Во Владивостоке ждали и готовились к встрече. Здесь-то он хозяин. И должны многие и давно.

Не стал жестко выяснять отношения. Более того, долги двухгодичной давности списал, чем вызвал нескрываемый восторг. Около часа «рисовал» радужные перспективы, подкрепленные обещанием «вливания»… и не маленького. Уже к вечеру засобирался ехать дальше, отказавшись от банкета в свою честь. Нужно было еще попасть в Хабаровск, потом в Иркутск. И может, если удастся еще кое-куда заглянуть… и домой. Домой!

С ходу на самолет билет не достали, даже со «связями» – элементарно, нелетная погода на день, а может и дольше. Так что вагон «СВ», двухместное купе на одного…

Провожали очень большой кампанией – ну, ясно же, после рванут на банкет, не пропадать же добру, оплачено. Когда поезд уже тронулся, странно улыбались и показывали большие пальцы. Непонятно зачем…

Только когда в купе зашел, все понял. Называется «подарок на дорожку» устроили. Японию, как таковую не посмотрел, только из окна такси. А здесь тебе «доставка Японии на дом». Как на картинке из календаря перекидного, в кимоно золотисто-голубом, с цветами синими, с соответствующей прической… ну, и так далее… девушка сидит. Личико под гримом фарфоровое совсем, как у статуэток. Внимательно смотрит прямо в глаза, а в уголках губ готовая начаться улыбка.

Конечно, всякое в жизни бывало, и может быть, в самой Японии Саша и воспринял бы все это, как должное, но здесь… Поезд скорость набирает, вагон равномерно покачивается, за окном темно уже и может быть градусов десять ниже нуля, снег уже лежит, а в купе только ветки цветущей сакуры не хватает. Честно говоря, даже растерялся слегка, но виду не показал:

- Та-ак-с… Ну, и как это можно понимать?

-Добрый вечер, Саша-сан.

Голосок ничего, чуть бархатистый, мягкий и почти совсем без акцента. Привстала и поклонилась, сложив ладошки на груди. Вместе с прической едва до плеча Сашки.

-Добрый вечер. Не знаю пока, как вас зовут… или называть.

-Йока.

- Добрый вечер, Йока-сан. Правильно я говорю? Вы случаем, купе не ошиблись?

- Нет, не ошиблась. Не смотри так растерянно. Я просто твой подарок до Хабаровска. Я гейша.

-Путана японская… или проститутка? Так что ли?

-Зачем же так грубо. Проститутка - это юдзё. А я твоя попутчица, если хочешь подруга… если хочешь, то и партнер… если очень нужно.

-Я и говорю… а если мне сейчас никто не нужен, если я просто хочу выспаться?

-Тогда, считай, что меня нет, что это в углу сидит… как это… манекен или кукла и не обращай внимания, делай, что хочешь.

-Тогда последних два вопроса и я укладываюсь спать. Откуда так хорошо знаешь язык и… сколько тебе заплатили? Ну, чтобы знать, во что меня оценивают мои партнеры по бизнесу.

-Твои партнеры очень хорошо тебя оценили – это ответ на второй вопрос, а язык… училась в Москве, потом в Ленинграде… и в детстве долго жила у дедушки, а он русский.

-Стоило столько учиться, чтобы…

-Чтобы стать, как ты говоришь, проституткой? Это не совсем так, Саша-сан. Если тебе будет интересно, я смогу тебе очень много рассказать о японской истории, литературе, живописи, музыке, театре… и не только японской. Потому что гейша – это, прежде всего собеседник. Гейша должна много знать. Начиная с философии, истории, и заканчивая всякого рода врачеванием, и, конечно же, искусством любви, в котором вы, европейцы, очень далеко отстаете от…

-Йоко-сан, пожалуйста, не провоцируй меня. Я действительно хочу отдохнуть. У меня завтра трудный день. Вот только позвоню домой жене, детишкам в Москву и лягу спать.

-Пожалуйста, Саша-сан, не звони. Если ты любишь свою жену, не звони.

-Это почему?

-Потому что сейчас в Москве четыре часа утра, и самый здоровый сон…

-Я как-то и не подумал. А ты, действительно… ну, хорошо, еще поговорим… А потом… потом ты мне колыбельную споешь и бай-бай.

-Хорошо. Если хочешь, можешь рассказать о себе. Иногда мужчине бывает это очень нужно. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что ты в себе носишь очень тяжелый груз, как камень какой.

-Не знаю, с чего ты это… и как… Хорошо, сейчас закажем что-нибудь на ужин, а потом… что тебе заказать?

-Я в это время уже не кушаю

-Тогда, сакэ или шампанское?

-Совсем немного водки со льдом и лимон.

-Хороший выбор. Ты мне начинаешь нравиться. Только не жди от меня откровений, все свое ношу с собой и… ну и все.

Заказал совсем легкий ужин, водка, кофе, шоколад, фрукты. Кажется, и у нас на «ЖД» какой-то сервис появился, – через пятнадцать минут все доставили, в лучшем виде. Слегка насторожил вид официанта вагона-ресторана, что накрывал на стол. Не понял чем… может, запах какой-то… Да нет, может быть, показалось.

Успел за это время переодеться. В вагоне тепло, кондиционер работает, редко постукивают на стыках рельс колеса. Словом, обстановка располагает к приятному времяпровождению. Вот только усталость за все эти дни накопилась. Выпил немного совсем, и неудержимо потянуло в сон. Сами собой закрываются глаза, расплывается все. Выпил кофе, пытаясь стряхнуть сон, но не помогло. Последнее, что увидел, как Йока хватается рукой за горло и ее прекрасная прическа, все-таки парик, как он и предполагал, медленно сползает назад и сама она как-то набок заваливается…

 

...В прицеле винтовка снайперская на него направленное. Женское лицо в парике черном с буклями, вроде академического или судейского, из-под которого локон совсем белый возле уха. Глаз удивленный темно-голубой, а вместо руки лапа звериная, когтистая... А дальше вспышка перед глазами и удушье страшное и темнота почти полная…

И еще несколько раз, только пытаешься открыть глаза, и уже что-то начинает проясняться, как новый поток бредовых фантазий выбивает из реальности и тащит по своим бесконечным коридорам…

«Паучок паутинку плетет бесконечно»… Паучок желтенький, светится чуть, темноту отодвигая все дальше и дальше… до стены серой, бетонной.

Медленно, очень медленно возвращается сознание. Во рту вкус свинца и все пересохло. Тело совсем не чувствуется. «Ну, хоть что-нибудь. Кажется, большой палец на ноге… чуть. Согнуть – разогнуть, согнуть - разогнуть, согнуть… рядом тоже… Давай, потихоньку работай. Вот, тепло пошло. Но будь осторожнее, не двигайся, просто напрягай мышцы постепенно и расслабляй, напрягай и расслабляй… Чуть приоткрой глаза в это… пространство».

Паучок – паутинка лампочки вполнакала на потолке высоко. В углу потолка квадрат совсем черный. Люк?.. Могила, склеп, бункер? Кругом бетон, в полумраке вязнущий. Тишина. Полная тишина. Запах… «Вспоминай, вспоминай, что это? Запах чего?.. На Новый год Дедом Морозом в детдоме… Нос и щеки… грим, пудра. Откуда здесь? Где здесь?»

С трудом пошевелил голову и повернул набок. Матрас тоненький и где-то там… позади краешек еще одного… полосатого.

Медленно, очень медленно возвращается сознание. «Так. Купе вагонное, ужин и гейша, а дальше… дальше все… «отключка». Чем «накачали»? Кто, когда, зачем? Одни вопросы, на которые нужно, необходимо найти… необходимо узнать, надо ответить. И… живой, пока живой – это главное. Шевелись, шевелись потихоньку. Сколько же вот так пролежал?».

Попытался сесть. Долго сидел, прислонясь к стене, растирая руки. Огляделся. «Кубик» бетонный. Со стороной метра четыре. Идеально гладкие стены. В углу ведро. У другой стены еще один матрас. Йока лежит. Уже без кимоно, без парика и грима, в одной ночной сорочке. Стрижка короткая.

Встать попытался и охнул, ноги не слушаются, затекли сильно. Кое-как дополз до девушки. Руку на пульс у горла положил только. Вздрогнула сильно, открыла широко глаза и от неожиданности вскрикнула:

-Нет!

-Тихо, Йока, тихо, ты как?

-Я давно уже… спала я. Думала, что ты неживой уже. Совсем холодный был

-Что еще было?

-Не помню. Ничего не было.

-Кажется, влипли.

-Что такое - «влипли»? – бретельку поправила и тоже села.

-А то и влипли. Траванули нас, отравили и… как это… похитили нас с тобой, вот что.

-Что делать?

-Будем думать, как нам отсюда выбираться.

-Зачем похитили?

-Известно зачем. Если бы грабители, то ограбили и бросили где-нибудь… и все. А так… похоже, для выкупа.

-У меня нет денег. Я одна живу. Дед совсем старый. Зачем меня?

-Это тебя из-за меня… чтобы я спокойней сидел. Только… не знают они меня. Только…

Встал и заходил по камере, разминая ноги. По карманам «прошелся» – все вытряхнули. Внимательнее стал изучать стены, пол, потолок…

… только просчитались они явно. За меня никто и рубля не даст.

-Ты же богатый, мне сказали.

- Кто сказал? Та-ак.… Давай, рассказывай все по порядку. Ничего не пропускай.

Я… в туалет хочу.

-Черт, ведро в углу.

-А?..

-Да, отвернусь я…

 

Первым забеспокоился Валерий Николаевич. На двадцатое третье ноября была назначен прием предпринимателей у мэра. Вечером двадцать второго позвонил Инне Васильевне.

-Александр приехал?

-Жду. Не звонил с семнадцатого. Может быть, связи не было. Не волнуйся, сегодня ночью, в крайнем случае, завтра утром… Загулял муженек. Собирался заглянуть в родные места. Не слышал, какая погода в районе Байкала.

-Смотрел новости. Снегопады.

-Ну, значит, нелетная погода, поездом едет…

-Ну-ну…

-Валера, ты как вице-президент в случае чего заменишь

-Не нравится мне все это. Был договор к двадцатому… дел накопилось, конец года.

-Успеем разгрести, не в первой…

-В конце недели выбирайтесь к нам в гости. Приглашаем…

 

Но Александр не приехал ни двадцать третьего, ни через неделю. Звонков тоже не было. И Инна Васильевна серьезно забеспокоилась. Максимыч, как мог, успокаивал и пообещал поискать по своим связям. Валерий Николаевич тоже «сел на телефон» и подключил к этому Виктора. Получили известие, что выехал из Владивостока семнадцатого, а в Хабаровск не прибыл… Вот только теперь по настоящему заволновались и заявили официально об исчезновении Александра Николаевича Романова - Президента «ТДР».

 

Йока толком ничего не смогла рассказать. Сама пришла в себя, когда тащили ее по какому-то коридору, и потом спустили вот сюда. Самое сложное было определить время. Вначале еще Саша пробовал считать по секундам, складывая их в минуты и часы. Получалось, что кормили их два раза в день, но в одно и тоже время или нет, определить было сложно. Просто тихо открывался люк в потолке, и на веревке с крюком спускали ведро, в котором стояли два котелка и бутылка воды. Вместе с этим ведром в камеру «приходил» свежий воздух и становилось чуть легче дышать. На этот же крюк они вешали «отхожее» ведро. Ведра эти заменяли одно другое, не мылись и соответственно, мягко говоря, «пахли». Еда была вполне сносная, «первое и второе» вместе, в одном солдатском котелке. И литровая бутылка воды, отдающей сильно хлоркой. Сложнее было без сигарет. Проделывали эту операцию люди в масках. На вопросы, угрозы и просто крик не отвечали. Так же тихо люк закрывался…

Самое неприятное это была тишина. Если еще в самом начале Йока пыталась что-то рассказывать и даже петь, то потом и это прекратилось… После еды Саша заставлял себя и ее ходить и даже бегать на месте и очень помногу и подолгу «качал» мышцы.

И еще. Неизвестность. Это уже было страшновато. Неизвестно, когда это кончится и чем кончится… Лежал, думал, вспоминал какие-то забытые ощущения той, прежней жизни.

Да. Поймал себя на мысли, что «та» жизнь как-то неожиданно закончилась, оборвалась, и уже не будет ее продолжения. И если даже удастся вырваться благополучно из этой передряги, то и тогда уже не будет «той», а если и будет, то совсем по другому, как-то по-новому.

Вспомнил, что борода у него отрастает примерно на сантиметр в десять дней. И выходило, что прошел целый месяц, а может и больше. И совершенно было непонятно, если они (до сих пор Саша даже не знал, как их называть) хотят получить за него выкуп, то зачем держат вместе с ним эту несчастную девчонку, которая, как говорится «ни ухом, ни рылом» и совершенно случайно попала в эту передрягу.

И вот эта «случайность» не давала ему покоя. И чем больше вышагивал он километров по этому замкнутому пространству, тем чаще приходил к выводу, что хотя вся наша жизнь, и его в том числе, состоит из случайностей, но случайности эти, «мелочи жизни», имеют очень большое влияние на ход событий. И, в конечном итоге, «разворачивают» его жизнь в совершенно неведомом ему направлении. И как-то они, эти «случайности», и творят его судьбу, перед которой он бессилен. Перед которой просто нужно каким-то образом преклониться, стать ее учеником, научиться ее слушать. А, главное, - слышать… что, добавлял про себя с улыбкой удовлетворения, совсем не одно и то же.

Йока, сидя в углу с поджатыми под себя ногами, порой с удивлением смотрела на эту невольную улыбку, которая в их положении была совсем уж… диковатой, что ли.

И еще. Саша пытался представить себе всех своих врагов или просто недоброжелателей… и получалось, что те, на кого он мог бы подумать, были или неспособны на такие действия, или же наоборот, слишком «круты», чтобы… решать свои проблемы такими методами. В конце концов, его в любой день могли грохнуть где угодно, и это не стоило бы таких уж больших денег. Жизнь отдельно взятого человека в последнее время настолько подешевела, что смерть того или иного известного человека не вызывает уже ничего кроме легкой досады и только. А на свой счет Саша особых иллюзий не питал.

Отсюда, из этого бункера… Кстати, он его очень тщательно обследовал и пришел к выводу, что сидят они в каком-то резервуаре для воды или еще чего. В полу имелась сточная решетка, сейчас наглухо забитая и несколько отверстий труб по стенам, у самого пола и на уровне трех метров. Из верхней трубы немного тянуло, но сама она была в диаметре всего сантиметров сорок… Потом вспомнил, что в пору «холодной войны» строились под домами огромные бомбоубежища с почти полным жизнеобеспечением. А отсюда следовал вывод, что находятся они, по крайней мере, в большом городе. Только в каком, вот вопрос?

Так вот. Отсюда, из этого бункера, казались смешными желания Инны каким-нибудь образом «продавить» его во власть. Все эти заорганизованные тусовки мелкопартийных боссов, в которых было столько фальши, столько бесстыдного многозначительного выпячивания, что Сашка почти физически страдал от одного их вида и всегда на таких сборищах спешил пробраться к буфету и влить в себя… «хоть банку пива, лишь бы не так тошнило».

 

Сегодня, (хотя Саша уже отчаялся как-то «называть» время), люк открылся, и вниз опустили на веревке какие-то широкие ленты. Впрочем, Саша сразу узнал, что это такое. Это был «крепеж» парашюта. Теперь наверху было двое. Один просунул голову в люк и показал пальцем на Йоку. Она все поняла и как-то визгливо закричала, забилась:

-Я не пойду. Саша, я боюсь.

Саша присел перед ней на колени, поймал ее руку и тихонько сказал:

-Йока, надо идти. Ты пойми, может это для тебя свобода. Или, по крайней мере, хоть что-нибудь узнаешь. Постарайся быть внимательной и все запоминай. Это для нас с тобой очень важно – хоть какую-нибудь информацию будем иметь.

Скрыл, как мог от «тех», что знаком с системой парашюта. Очень долго разбирался в лямках, пока крепил все это «хозяйство» на Йоко.

Остался один. Сидел и считал из секунд минуты. Потом… Потом, просто уснул и сколько прошло, хотя бы приблизительно времени, так и не узнал. Проснулся только тогда, когда сверху опять потянуло свежим воздухом, и таким же образом вернулась Йока.

-Ну, что? – спросил, как только люк закрыли, - что видела, сколько их?

-Мало видела. Коридор длинный с металлическими дверями. В конце коридора лестница каменная наверх. В коридоре лежит лестница, металлическая. У нас здесь тепло, а в коридоре очень холодный пол, покрытый местами… как это… снег такой.

-Иней?

-Иней. Да. Комната третья справа по коридору без окон. Стол, два стула, телефон, как это… деревянная кровать…

-Нары?

-Наверно. Еще очень старый телевизор.

-Кто там был?

-Трое. Маски не снимали. У одного глаза серые, у другого – коричневые.

-Карие.

-Наверно. У третьего, тоже карие и усы темные.

-О чем говорили?

-Расспрашивали откуда я и кто

-Кстати, я так и не спросил. А откуда ты? Как в России оказалась?

-Я из города маленького, Отару, с острова Хоккайдо. Хозяин продал в японский ресторан во Владивосток. Год назад… Еще о тебе спрашивали. Как ты… что делаешь.

-Ну, и?..

-Я сказала, что они козлы и суки рваные, не имеют права…

-В ресторане научилась ругаться?

-И как это… матом тоже. Клиентам нравилось.

-И что они?

-Смеялись. Потом… потом все втроем, по очереди… еще сказали, что теперь часто будут… лучше бы убили. Саша, я жить не хочу. Я не хочу жить.

И тут начался приступ истерики. Долго пришлось успокаивать. Когда же совсем успокоилась:

-Оружие у них видела?

-Нет, не видела. Только у одного нож большой.

-Сволочи. Добраться бы до них…

-Сказали, что мне тут навсегда… я ничего не стою, а за тебя хотят получить миллион долларов. Когда получат, отпустят тебя.

-Не хило.

-И что-то тут не так показалось Саше. Что-то не понравилось в поведении Йоко. То ли истерика не совсем… словом, непонятно. И кое-что для себя решил…

-Ну, положим, моя старуха за меня и сто баксов не выложит. Ей-то как раз выгодно, чтобы меня не стало как можно скорей…

-Какая «старуха»?

-Да жена моя. На пятнадцать лет старше, понимаешь. И любовник у

нее появился один, еще моложе меня. У нее снега зимой не выпросишь. У вас в Отару снег бывает?

-Много бывает. Зимой.

-Ну, хорошо… еще вспоминай, что еще?

-У вас в России как это… Новый год. Через три дня.

-Ни хрена себе. Значит, сидим… полтора месяца. Точно. Теперь можно точно сказать, что выкупа они не получат. И сколько еще продержат, неизвестно, пока не грохнут. Надо бы поговорить с ними… может… только бы так же молча не замочили.

-Саша, очень тебя прошу, убей меня! Когда спать буду, убей. Не хочу так жить. Не хочу!

И новая истерика. Пока ее прижимал к матрасу, чтобы о стену не билась, обнял крепко… ну, и как-то само собой получилось… Такого неистовства, такой страсти от этой почти еще девочки, не ожидал. И еще один вывод сделал для себя после этого – можно, конечно, ошибиться, но скорее всего, не было ничего наверху у нее, никто ее не насиловал… не было посторонних запахов, кроме запаха два месяца немытого тела.

И долго потом лежали рядом, измочаленные и потные. И все шептал ей:

- Йока, я без тебя отсюда не уйду. Ты это знай… Мы выберемся вместе. Обязательно выберемся и уедем куда-нибудь, где нас никто и никогда не найдет. И будем всегда вместе. У меня есть деньги, много денег. Никто о них ничего не знает. В Швейцарии. В банке. Нам бы только выбраться… только бы выбраться.

 

После этого случая, Йоку уводили еще раза два. Кормить стали немного лучше, даже стали появляться фруктовые соки и сигареты. Еще через некоторое время спустили детскую жестяную ванну и три ведра воды. Кое-как удалось помыться. Саша понял, что дело идет к развязке. После долгих наблюдений он понял, что стерегут их посменно, суточное, скорее всего, дежурство. Стал различать охранников. От одного пахло сигаретами, очень похоже, «Прима». Другой, курил только «Яву», а от третьего пахло… очень плохо пахло изо рта. Этот был с усами и по некоторым наблюдениям более… человечным, что ли. Хотя бы потому, как опускал осторожно ведро. И у Саши появился план.

Но вдруг заболела Йока, а это в его планы никак не входило. Скорее всего, это было воспаление легких. Он попросил каких-нибудь антибиотиков. Поняв, для кого нужно лекарство, дали… вернее кинули таблеток каких-то в целлофановом пакетике, без упаковки. Что это было – неизвестно, только Йоке становилось все хуже и хуже. Чаще всего она была без сознания, а, приходя в себя, хотела что-то сказать, но каждый раз останавливалась на начале фразы и крепко сжимала губы.

Уже перед самым концом, видимо понимая, что умирает, она позвала его и, когда к ней наклонился, то едва расслышал:

-Прости, Саша… я не Йока… я… меня зовут Ксения. Фамилия – Ковалева… я не хотела… прости…

-Зачем, Ксюша? Зачем все это?..

-Не знаю я… прости… поцелуй меня…

 

Разве на такой конец рассчитывала студентка второго курса Владивостокского ГИТИСа Ксения Владимировна Ковалева? Предложили сыграть роль… и заплатили вперед половину, триста долларов. И это за два дня. И потом, уже здесь, в этой «дыре» обещали много, даже показывали пачку банкнот, если узнает, есть ли у этого «нового русского» деньги и где… А получилось, что слишком дорого… эта «игра» обошлась, ценою в жизнь.

Повезло ей всего лишь раз в этой маленькой жизни. Когда в институт с первого захода поступила. Вот бы и держаться, что есть сил, а там, может быть получится выйти в большой мир театра, о котором бредила чуть не с пятого класса… как бредила Японией, такой близкой по карте, и такой загадочной. Язык изучала…

Поняла слишком поздно, что только прямые дороги выводят. Чуть свернул, так пошла «гулять губерния»… Не повезло. Не случилось. Жаль.

Тело подняли и унесли, впервые хлопнув крышкой люка. Остался Саша один.

 

«Умереть не страшно. Уже умирал… приходила ко мне тогда, с темно-голубыми глазами и белым локоном - не страшно. Просто, встречи по большому счету не происходит – когда она приходит, на мгновение какое-то видишь ее и - потом тебя просто нет. Что после этого - неизвестно, разное говорят, может быть и ничего – это совсем не важно. Что же важно? Ведь что-то должно быть важным… умереть не страшно. Только непонятно, а зачем же все это? Зачем вот родился, непонятно от кого… и зачем родился, если все равно… хорошо, пусть не в двадцать пять неполных, а шестьдесят… или восемьдесят… это все равно? В сравнении с вечностью – ничто, плевок просто… что двадцать пять, что сто…

…Зачем все это? Зачем этот бессмысленный муравейник людей, каждую секунду воспроизводящий себе подобных, и каждую секунду, унавоживающий собой же эту землю? Цивилизация, развитие, прогресс? Земля катилась бы также по своей орбите во Вселенной с той же тупой очевидностью и без человека. И была бы вечно юной. И ничто не разрушало бы ее, некто не пил бы ее соков, не сосал крови…

Так устроено… Кем? И зачем, главное?

… Бог. Красивая сказочка для слабых людишек. Выдумана из страха перед смертью… Какая мне разница, что будет потом, после… все равно я этого не осознаю в этом вот жалком теле…

Зачем человек не хочет жить в мире? Зачем стремится непременно стать кем-то? Все равно рано или поздно приходит забвение... И ничего больше... и ничего…

…И какая разница, где тебе придет конец – в этом бетонном «кубике» или на виду у тысяч таких же как ты… обреченных?

…Полная бессмыслица. Одни инстинкты - самосохранения, во что бы то ни стало, - а значит борьба… с кровью и болью…

Убивал сам. И не испытывал при этом ни горечи ни сожаления… и никаких там… душевных терзаний… Просто взрыв ярости за пацанов, которые горели… до сих пор их вопли… и больше ничего. Дальше только тупая боль и «охота» на таких же, как они… зачем…

…Размножения, прикрытого розовым туманом любви, из-за которой, если не считать взрыва минутного восторга, - тоже столько потом, когда все это заканчивается – столько бед, несчастий… разбитых судеб. Зачем?

…Почему я никогда раньше не задавал себе этих вопросов? Катился по жизни, как придется, жил, как нравилось или было приятно. И зацепиться за что-нибудь… или за кого-нибудь – никакого желания не испытывал.

«Розовые сопли» ничьи… ни во что и не ставил. Брал, что хотел, а что не удавалась сразу, без усилий взять, оставлял спокойно, без досады и сожаления – ну, и не надо, не больно и хотелось…

…Зачем все это?

Лучше не думать. Лучше не думать. Просто быть готовым… через пять минут… или через пять… не важно сколько. Быть готовым – не быть, вот и все. И тогда можно просто лежать и медленно подыхать. В этом тоже есть своя «приятность». А перед этим о чем-нибудь вспоминать. Странно, однако, почему во все это время о ребятишках ни разу не думал? Ни разу… Будто и не рождались они вовсе. Я их теперь только для себя и выдумал… и все остальное… тоже выдумал.

Но что-то было… Или это только теперь в моей башке… в моем воображении, а на самом деле и ничего… а был все время этот бетон кругом, а я этого не замечал, как сидя в кинотеатре на хорошем фильме, забываешь про зал, в котором находишься…

Пусть так, пусть… ну, и все равно. Какая теперь разница?..».

 

19. Поиски.

 

Инна Васильевна подключила все свои «связи». Но как не старалась делать все тихо, все же в прессу просочилось сообщение об исчезновении Президента «ТДР». На ТВ тут же стали раздувать эту тему, корреспонденты лезли во все «щели» в поисках «жареного». Вот такой «рекламы» фирме совершенно не было нужно. Кончилось тем, что Инна Васильевна сама поехала в Останкино и довольно в резкой форме «наехала» на второй канал, который уже попытался трясти «грязным бельем». Заткнула, пообещав им «веселую жизнь».

Первого декабря был звонок по «межгороду». Естественно, что телефон уже стоял на прослушивании, и инструкции по этому поводу были даны. Голос был глухой, вероятно, через шарф или платок.

-Слушай, мадам. Твой мужик у нас. Готовь «лимон» зеленых. Наликом, в мелких купюрах. Лучше в полтинниках или в двадцатиках. Их меньше подделывают. Через неделю позвоню. И без шуток.

-Кто говорит?

-Без разницы тебе, если хочешь видеть своего мужа.

-Гарантии?

-«Лимона» не будет, будешь по почте кусками получать свои «гарантии».

-Но…

-Все. Через неделю…

-Как ни короток был разговор, засекли. Звонили из Хабаровска, из отделения связи.

В тот же день по просьбе Инны Васильевны, вылетел в Хабаровск Виктор. Со следователем по особо важным преступлениям майором Тимофеевым Олегом Павловичем. Могла и не просить, Виктор все равно сам бы поехал.

Но еще через день Виктор улетел во Владивосток, выяснять отношения с партнерами, которые провожали Романова. В городском отделе милиции дали ему небольшой кабинет, приставили своего следователя и обещали всяческую помощь.

Опросили двадцать два человека. «Перекрестно». И только владелец ресторана «Океан» Барсов Олег Денисович показал, что проводили Романова не одного, а с нанятой кем-то из провожающих проституткой в кимоно японском:

-Откуда взяли?

-Да при ресторане японском работала. «Ля-ля» с клиентами заводила, а потом, как получится.

-Кто нанимал?

Чего не знаю, того не знаю. Знаю, что скидывались на банкет - никак, принимающая сторона. А вот кто за девочку заплатил, непонятно. Как-то не придали значения – друг на друга думали и даже слегка досадовали, что кому-то пришло в голову, а ему нет.

-Но она-то вернулась в город?

-Не знаю. Только можно съездить к япошкам, узнать.

 

Стали выяснять, кто же еще пропадал в это время. Так и вышли на Ксению Ковалеву. Заявление, поданное ее родителями, было датировано двадцатым ноября и лежало без движения. Только участковый милиционер пробовал вести свой поиск среди знакомых Ксении и в институте. Безрезультатно. Как в воду канула. Среди личных вещей нашли две тысячи триста долларов. Копила на что-то… Родители ее даже «в ясную погоду» таких денег не видели. В домоуправлениях таких денег не платят…

Владелец японского ресторана тоже ничего не знал, но отзывался о Йоке-Ксении очень хорошо. Редко работала и только до одиннадцати часов. Потом тихо исчезала. Номеров при ресторане нет, были ли у нее сексуальные партнеры, неизвестно.

Вычислили поезд. «Владивосток-Москва». Скорый. Нашли бригаду того рейса и… выяснилось, что по прибытию в Москву, исчезли проводники нужного вагона. Их не искали, считали, что ушли «в запой», просто заменили, благо, в таком вагоне работа была не тягость. Подключили транспортную милицию. Еще через неделю обнаружили труп Алексея Буравина, одного проводника. Второй просто исчез. Дали в розыск.

 

Второй звонок. В этот раз из Владивостока. Тоже с почтового отделения, очень рано утром.

-Деньги готовы?

-Так быстро такую сумму не наберешь. Дайте еще неделю.

-Много у тебя шуму, отсюда слышно. Если подключишь ментов, ничего не состоится. Пока твой жив и от тебя зависит…

-Да, стараюсь я. Когда, где и как нужно будет передать?

-Позвоню…

И еще минут десять после звонка трясло Инну Васильевну «лошадиной» дрожью и по квартире разносился запах валерьянки…

 

Еще через неделю допросили проводницу соседнего вагона, которая все это время была в отпуске. Богачеву Анну Григорьевну.

Вот она судьба-то. Ту самую Анечку, что когда-то приютила немого солдатика. Фотографию показали – обомлела бедная. «Ах, если бы знала, что ее Саша (так до сих пор про себя и называла его своим), ехал в соседнем вагоне… не знаю, что бы сделала… а может быть, ничего бы и не сделала, мучалась бы только. Может, и лучше, что не знала, зачем бередить душу… тем более, что… Президент, да и забыл давно».

Богачева показала, что по приезде, проводники Лешка и Васька были очень пьяные и сильно поссорились… до драки дошло у них. Это уже когда состав в «отстойнике» стоял. А так ничего такого… Еще вспомнила, кому-то было там плохо в том вагоне было, «скорую» вызывали. Прямо с перрона на носилки и в машину… Кто это был, не видела. Холодно, одеялом с головой укрытый был. Вроде бы… большой и толстый мужчина или женщина.

Во Владивостоке успели только «пальчики» с трубки снять, по которой был звонок. Буквально пяти минут не хватило оперативникам задержать звонившего – не ждали.

Под самый Новый год уже был еще один звонок. Из Комсомольска –на - Амуре. По Сашиному мобильному телефону. И опять очень рано утром.

-С наступающим, мадам. Как успехи наши?

-Всю сумму собрала. Чемодан очень тяжелый.

-Это не беда, твой мужик тяжелее. Унесешь?

-Надо будет, унесу.

-Придется тебе подождать немного. Ментов ты все же нам на хвост навесила. Так что будем думать. Раньше конца января не жди.

-Как он себя чувствует?

-Привет тебе передает.

-Я хочу его услышать.

-Думаешь, уже грохнули? Это нам западло будет. Мы не отморозки какие, законы знаем и блюдем.

-Кто вы?

-Встретишь, все равно не узнаешь. Видались мы с тобой… однажды. Потом я на нарах грелся. Тебе знать не к чему, как и что… Все. Бывай…

 

Много, очень много информации после этого разговора появилось. Есть с чем работать. И пока есть время… Потом, с этого же телефона были два коротких разговора с Улан-Удэ и Москвой. Московский номер узнать не удалось за пять секунд разговора. А в Улан-Удэ…

Виктор помчался в Улан-Удэ. В четыре часа утра с оперативниками домик небольшой на окраине, снегом по крышу засыпанный, со всеми «жильцами» взяли тепленькими. Сильно пьяной была кампания, сопротивления не успели оказать. Пять человек и все уже не с одной отсидкой. По разным камерам рассовали и через сутки начали трясти. Мужики все тертые и в рассолах разных моченые, долго в толк не могли взять, за что это их… «о чем молчать, а в чем колоться, гражданин начальник, прикажете?». Подкинули им, конечно, «вещдок» в виде наркоты, чтобы подержать дольше трех положенных дней, а в домике засаду оставили.

«Додавили» все-таки хозяина домика, Рябова Виталия, по кличке «Свищ». Обещали дать немного по воле побегать.

-Ну, звонил, звонил. Все равно ведь знаете. И о чем говорил, тоже.

-Да я-то знаю, только ты все же сам скажи.

-Ну… «Привет» в начале сказал. Потом, спросил, «узнаешь?»

-А ты что?

-Я сказал, «ну…». Да не узнал я, кто это был. Мало ли меня знают…

-Дальше.

-Дальше… сказал, что дело есть верное и что через неделю подвалит… Только я «в завязке», гражданин начальник. Ни на какое дело бы не пошел, хоть за «лимон».

-Он что, «лимон» обещал?

-Ничего он не обещал. Трубка сказала «пи-пи-пи» и все.

 

С засадой ничего не получилось. На второй же день к вечеру прибежал бойкий такой подросток бурят и принес сверточек. А в свертке телефон мобильный Романова. Тут же его к Виктору привезли.

-Ну, юноша, рассказывай, как дело-то было.

-А никакого дела и не было.

-Тебя как хоть зовут?

-Мишкой.

-Михаил, милиции нужно помогать

- А я чего? Ну, ты, дядя, в натуре…

- Меня Виктором зовут. Ладно, рассказывай.

-А че рассказывать. После школы к мамке на станцию пришел.

-У тебя мамка кем там?

-В кассе билеты продает.

-Понятно. А ты говоришь нечего рассказывать.

-А че? Я ниче… В здании вокзала подошел дядька… такой… как начальник

-Почем знаешь?

-Так, в дубленке он был клевой. И с дипломатом. И еще наколка на пальцах. 1936.

-Ну, какой он, твой дядя? Толстый, высокий?

-Он не мой дядя. Дядя Витя вы встать можете? Ну, так он, наверно, на полголовы вас выше. И худой, даже щеки… одни кости торчат и мешки под глазами.

-А волосы? Какого цвета?

-Прикинь, как я мог волосы заметить, когда он в шапке был. Брови, такие… как кусты и с сединой уже. Нос тонкий с горбинкой.

-Ты, случаем, не художник?

-А че? Могу и нарисовать.

-Потом и нарисуешь, а пока говори, о чем болтали.

-Ну… Подошел и говорит: «Пацан, ты улицу имени летчика Чкалова знаешь?». Я ему, «Ну, знаю». А он: «Сбегай по адресу». Я ему: «Ты, дядя, в натуре, даешь. Где вокзал, а где Чкалова. Прикинь». А он: «Ты что, не пионер?». Совсем крыша съехала у него. Я ему: «Пионеры это кто такие? Это что с косынками красными и на значках такой пикемон с бородой?». А он мне: «Смотри сюда. Вот такая деньга твою ладошку закроет? Давай спорить, что нет.». Я ему: «Натурально, не закроет. Если в кулак ее зажать». «Молодец, говорит, соображаешь. Только, по честному. Вот, сверток передашь, и кто брать будет, тому скажешь, что велели средний палец показать…».

-А это что такое?

-Ну, это даже первоклассники секут. Боевики почти каждый день смотрим по телеку. Палец, это когда тебя… ну это… ну, в общем, в задницу, понял?

-Я-то понял. Ну, и показал?

-Ага, сщас. Я что крезанутый?

-Соображаешь.

-Это вы там у себя в Москве думаете, что мы, как чукчи, через слово «однако» говорим…

-А откуда ты знаешь, что я из Москвы?

-Да весь город знает, что приехали арестовать… как это у них… «хазу». Так все и говорят, что давно пора. И дядька тот тоже говорил, что если приведут к начальнику, то тоже…

-Что? Палец показать?

-Ага. А потом он в поезд сел.

- В какой?

-Да в это время только один и стоял. Питерский.

 

Дальше было разговаривать не о чем. Надо было быстро работать.

Поезд этот «прошерстили» в Иркутске. Когда и где сошел – неизвестно. Может быть, и вообще этим поездом не ехал. Одно хорошо, установили личность.

Базукин Владимир Дмитриевич. Г. р. 1936. г. Долгопрудный Московская область. Кличка «Пушкин». Любит стихи до самозабвения. Сам чего-то даже «кропал», на зоне газету настенную «За честную жизнь» оформлял. Год как освободился. Рецидивист. Вор в законе. Непонятно только, почему пошел на похищение? Как-то не вписывалось это в его характер.

Виктор метался по Сибири в поисках этого «Пушкина». А попробуй, найди, когда на пять верст в сторону от «железки» ушел и все… никакой тебе власти и закона. «Закон – тайга, а медведь в ней прокурор». И то известно, что зимой медведь имеет обыкновение дрыхать в берлоге и все «разборки» ему… по барабану. Еще через пару дней, Виктор, утром проснувшись в гостинице, как-то совсем уж неожиданно решил, что не там они ищут. Если выкуп брать будут, то в Москве, а стало быть… стало быть и Сашку в Москве искать надо. Тут же припомнил и про «скорую помощь» на перроне и труп проводника. Соединилось все это. А «Пушкин» их растаскивает по всей железке от Владивостока до Москвы. Тут же позвонил в Москву, а еще через три часа сам вылетел.

 

20. ПТУ

 

Утро раннее, темно еще. Мороз за сорок. Закоченевшие звезды зябко подрагивают на начинающем синеть небе. Ветки деревьев с густой бахромой инея сверкают в свете фонарей и потрескивают в такт, скрипящему под ногами снегу.

От общежития до училища, на автобусе если, то минут двадцать. Как всегда на остановке много народа, на работу все спешат.

Когда более или менее тепло, пятнадцать-двадцать градусов, Сашка идет пешком. Куртка распахнута, шапка на затылке, в ботинки под носки подложена газета – так теплее. Категорически не признаются валенки. Ему все нипочем, закален с детства.

Но сегодня погода явно не для прогулок и Сашка вместе со всеми «штурмует» автобус. В автобусе вздохнуть свободно и то трудно. Какие билеты? Руку в карман засунуть и обратно вытащить нельзя. Кондукторшу затерли на ее месте, и она уже смирилась, больше половины автобуса «зайцы». Возле завода схлынет вся эта масса людей и вот тогда… если останется в автобусе человек пять-шесть… она приступит к исполнению…

Автобус медленно ползет. На остановках просто ненадолго останавливается, но открыть двери невозможно. Ни войти, ни выйти. Жарко и душно. Запахи сумасшедшие – букет из одеколонов, дезодорантов и даже духов с запахом овчины, крепкого пота и бензина.

Сашку прижали к спине особы женского рода в короткой шубке с капюшоном. Кончик капюшона елозит по его носу. Рука крепко оказывается прижата к ее бедру. «Шубка» пытается развернуться. Вероятно, ей нужно выходить или стоять крайне неудобно, но… придется смириться и ехать в таком положении. Но «Шубка» действует очень решительно. Мало помалу, она все же умудряется сделать пол-оборота… и рука Сашкина непонятным образом попадает между застежек шубы. Ничего себе ситуэйшен. Капюшон как можно ниже опускается и замирает. А Сашкины пальцы вдруг, как-то сами собой начинают свое «путешествие» по складкам одежды. «Обнаруживается» свитерок, пояс брюк… живот втягивается и пропускает пальцы за пояс, ниже… и все. Дальше продолжения не будет – шубка, и Сашкина куртка дальше не пускают. Сашка пытается наклонить свою голову так, чтобы рассмотреть, что же скрывается под капюшоном. Видит только подбородок смуглый или сильно загорелый, чуть прикушенные губы и подрагивающее крылышко носа… Ситуация двусмысленная – надо выбираться, но по причине всеобщей тесноты, это совершенно невозможно. Живот под пальцами начинает ходить туда-сюда, и крепко зажимает руку. Автобус в очередной раз резко тормозит и рука Сашкина каким-то образом проскакивает еще ниже… Про себя Сашка думает: «Во, влип! Пожалуй, она так скоро и…». Что, по-видимому, и происходит…

Наконец, остановка у проходной завода, где большая часть пассажиров вываливается из автобуса, заодно прихватив и тех, кому еще ехать дальше. Эти терпеливо дожидаются на улице, когда можно будет теперь уже свободно войти.

Во время этой «процедуры» Сашка успевает - вытащить свою руку, развернуться, перекрутится пару раз, стараясь все-таки удержаться в салоне. Но его тоже буквально выносят из автобуса. «Шубка» успевает «упасть» на освободившееся сидение и остаться.

Следующая остановка за училищем в двухстах метров. От этой остановки метров четыреста. Сашка не решается вернуться в автобус, а идет, вернее, бежит почти. Возле самого училища, он видит идущую ему навстречу «Шубку» и… какой ужас, – узнает в ней учительницу литературы и русского языка Веру Петровну! Ей за сорок давно. Волосы с проседью. Замужем за военным и две дочки растут…

«Е- мое… вот тебе раз, с клюквой квас! Интересно, успела она меня увидеть или нет… в если да, то чем это может закончиться для него? Какими «оргвыводами?»

Этот вопрос мучает его целый день. Но сегодня у его группы нет литературы, а завтра… вернее, послезавтра, он уже с любопытством сам вглядывается в глаза этой уже немолодой женщины и думает про себя: «Ну, и что? С кем не бывает? Все мы люди, все - человеки, а потому по бессмертному учению академика Павлова подвержены инстинктам и условным рефлексам… и вообще, ерунда это все. Может мужик ее сильно занят службой… может, помочь надо?».

 

ПТУ готовит автомехаников, автослесарей и прочих специалистов по автомобилям. Конечно, одни ребята. Детдомовских четверо, но на разных курсах и в разных группах. Как правило, учатся очень хорошо, понимая, что некому будет о них заботиться, надо самим вставать на ноги. Живут почти все в общежитии, местных немного, в основном, из области, и во время каникул почти все разъезжаются по домам.

Сашке ехать некуда, не в детдом же. Полтора месяца практика в соседнем совхозе. Не работа, а одна маята. Из трех списанных давно трактора собирали один. И не собрали. Одним словом, металлолом. До занятий в училище еще десять дней, в общежитии пусто и тихо. А потому можно целыми днями валятся на кровати, благо, что коменданта с воспитателем тоже нет. Сашка до полночи книжки всякие приключенческие читает, а по вечерам идет в спортзал механического завода заниматься в спортивной секции карате. За достижениями не гонится – не хватает честолюбия, что ли, хотя хвалят и пророчат хорошее спортивное будущее. «Нет, уж, наслышаны, что такое большой спорт – думает про себя Сашка, - высосут из тебя, все что возможно и выбросят, как жвачку,… а вот, для души и для тела разминка – это можно. Да и в армии пригодится».

Вот и сегодня проснулся – солнце уже высоко, в глаза лупит через пыльное стекло. На будильнике почти одиннадцать. До трех часов ночи читал Булгакова (очень советовала библиотекарша, и понравилось, зачитался). В комнате никого. Тихо. Только приготовился еще пару часов «придавить», повернулся к стенке лицом, как совершенно бесцеремонно врывается Филимонов Костя и с разбегу на соседнюю койку валится, прямо с ботинками.

-Санька, подъем! Вставай, пришел!

-Филя, а не пошел бы ты к такой-то матери? Греби отсюда, я спать хочу. И с кровати свои шузы убери.

-Санька, халтура подвалила. Стипуха кончилась, надо мани-мани искать… За три часа работы можно стольник снять. Сечешь?

-Что за халтура?

-Одному местному хрычу с бабками кузов отрихтовать. Я смотрел, нам с тобой вразвалочку на три часа, не больше…

-А инструмент?

-Есть все у него. И гараж большой. И накормят само собой. По полтинничку… как? А потом портвешку пару бутылочек, то да се и к Нинке завалим моей. Я сказал, чтобы к вечеру ждала и подругу для тебя… в целлофановой упаковочке приготовила. Ну, ты как?

-Если как в прошлый раз будет такая «динама», я тебе буду морду полоскать. Понял?

-В прошлый, в прошлый… еще год будешь вспоминать. Нинка моя эту Светку сама толком не знала. Пошли. Точно говорю, «облома» не будет.

 

Гараж действительно оказался хорошо оборудованный. Даже телевизор «Панасоник» в углу. Конечно, тут же его и включили. Оказалось, звук не работает, и понять ничего невозможно – что там, в Москве делается, война или что? Танки по «Белому» дому лупят, а кругом зеваки стоят. Охренели там все, что ли? Ельцин чего-то кулаком машет… В общем, вместо трех часов, на работу все шесть ушли. И вместо стольника, по двадцатке «хрыч» выдал. Сашка еле удержался, чтобы тут же «справедливость» не восстановить. Да черт с ним, спасибо, что хоть что-то дал.

Нинка живет на окраине, к ней топали минут сорок.

Если уж не везет, так уж во всем. И ничего с этим не поделаешь. Нинка куда-то «закатилась» и, бабки у подъезда сказали, что не одна, а с каким-то военным офицером. Так что Филя свой «облом» получил, Сашке даже жалко его стало, до того уж он расстроился. Тут же, недалеко в скверике бутылочку портвейна приняли и в центр потопали.

У каждого, даже самого захудалого городишка, по примеру столиц разных есть свой «Бродвей», или попросту – «Брод». Обычно это явление совпадает с улицей или даже проспектом имени Ленина. Вот на «Брод» и пошли Сашка с Филей. К девчонкам попристовать, пацанов знакомых повстречать может быть – словом, каким-то образом убить время…

В какой-то двор зашли и на детской площадке со сломанными качелями, вторую бутылку выпили. Совсем хорошо стало. Когда же выходили снова на улицу, целый табор цыган встретили. Человек двадцать, наверно. Чистенькие, нарядно одетые, с гитарами. Не те цыгане, что у вокзала ошиваются, попрошайничают да подворовывают. Эти, идут себе, на гитарах тихонько бренчат, подпевают в полголоса да подтанцовывают на ходу…

- Санька, это же Московский театр «Ромэн» на гастроли к нам. Точно, я еще вчера их афишу видел. Посмотри, посмотри, вон цыганочка, молоденькая. Подвалим?

- Ага, сейчас тебе подвалят. Попробовать, конечно, можно.

А цыганочка действительно красавица жгучая, глазками по сторонам стреляет на прохожих, монистами позвякивает. Не выдержал Сашка.

- Красавица, а красавица, хочешь, я тебе твою судьбу нагадаю? С кем сегодня ночью будешь ласкаться?

Обернулась с усмешкой, одним взглядом сверху донизу «оценила»

-Ах, ты, сладенький. Приходи ко мне ночью и так узнаешь. Только сначала мамку попроси, чтобы молоко с губ утерла тебе.

Филя, как ненормальный, заржал… и тут же, получив по шее от Сашки, заткнулся.

- Филя, по-моему, тебе совсем в другую сторону нужно срочно идти. Исчезни, завелся я. Давай, давай, топай!

Филя понял, что даже обижаться бесполезно, махнул только рукой и пошел обратно. А Сашка, в метрах десяти от «табора» держится, шагает, не отстает, да на цыганочку посматривает. Пару раз обернулась, проверяя, не отстал ли… и бедрами такое начала выделывать. Сашка кроме этих бедер, дразнящих вообще перестал все замечать. В себя пришел, когда к гостинице подошли. «Все, сейчас уйдет и все… и… домой пойду».

Не успел так подумать, как цыганочка подошла к старику бородатому, с гитарой, шепнула ему что-то, пальцем показывая на Сашку. Тот улыбнулся широко золотыми коронками блеснув, что-то по-цыгански ответил.

Весь «табор» в гостиницу вошел, а цыганка осталась, обернулась. Руку на бедро положила, голову к плечу… и так насмешливо смотрит в глаза прямо.

- Ну, что сладенький, романтики, цыганской любви захотелось? Так цыганская любовь кроваво кончается, это хоть знаешь? Где любовь, там и смерть рядышком ходят, в обнимочку. Готов испытать?

Обычно за словом никогда не лез, а тут… словно онемел Сашка. Ничего кроме губ говорящих, глаз глубоко проникающих не видит.

- Пошутила я, сладенький. Подрасти еще. Давай, лучше я тебе погадаю. Иногда хорошо получается. Пойдем, сядем на скамеечку. Вот так. Теперь ручку позолоти. Все равно сколько, без разницы, не в доходе дело, дело в принципе.

Выложил Сашка свою двадцатку, которую и разменять не успел.

-Так много я не возьму. Наверное, последние?

-На хорошее дело не жалко, – только и смог сказать.

-Ты уверен, что на хорошее? Что хорошего в том, что судьбу свою узнаешь? Потом только ждать будешь или пытаться изменить. Только напрасно все это. От судьбы своей никто еще уходил, не убегал… Давай руку, если не боишься.

Ладонь потную протянул. В полглаза глянула только и… изменилась в лице, будто тучка серая пробежала, дождем холодным обрызгала, озноб по всему телу пробежал…

- Вот что, тебе скажу… нет… не буду говорить. Не хочу. Страшная судьба ждет тебя. Ой, какая страшная. Лучше тебе не знать. От тебя не зависит, только в конце… как сам решишь. Возьми обратно деньги, ничего не скажу. Прощай… не ходи за мной.

За руку ее схватил крепко, не дал со скамейки встать

-Говори все. Я знать хочу. Что бы ни было.

-Отпусти, больно же. Не проси, – не скажу. Грех на душу не хочу брать. Очень много крови на тебе… и в тебе тоже… Уходи и не пытайся меня увидеть больше, страшно мне.

И ушла. Оставила скомканные деньги на скамейке.

«Что за день такой, сплошные «обломы». Ах, ты, цыганочка-молдованочка, артисточка хренова. Запугать захотелось пацана, страху нагнать, да только не на того напала… меня тоже, так просто без горчицы, да без хрена не сожрешь. Ладно, проехали…» – подумал так, да и потопал разыскивать Филю. Весь его маршрут знал наизусть…

 

Вечером, на следующий день, пошел на концерт. В ДК знакомый радист был, проник, конечно, без билета. Мест свободных много. Сидел в четвертом ряду. Видно все хорошо. Сразу ее узнал, в хоре.

А в начале второго отделения… вышла с молодым цыганенком и запели романс старинный цыганский. Друг на друга больше глядели, а потом зал взгляд перевела, увидела Сашку в зале… на середине фразы оборвала романс и убежала со сцены. И тишина в зале гробовая повисла. Старик вышел на авансцену. Долго глазами шарил по залу, искал. Увидел Сашку, поклонился ему молча и головой покачал. Зал зашушукался. И кто-то с последних рядов коротко свистнул.

Встал Сашка и, качаясь, как пьяный, вышел из зала…

 

…Еще год назад Инна затащила в «Ромэн». Совершенно не помню, что смотрел… Искал, пытался узнать старика и эту молоденькую. Ловил на себе внимательный взгляд боковой Инны, вероятно, напряжен был…

Нет, не встретил среди труппы артистов, не случилось. Да и что могло случиться оттого, что и увидел бы вдруг? Вскочил бы, побежал бы, рассказал бы, что… «да, да, да! Ты права цыганка! Пришлось уже убивать и самому смотреть в эти… темно-синие глаза с белым локоном из-под черного…». Нет. Конечно бы никуда не побежал бы… Зачем? Жизни впереди, поди, еще сколько… и сколько еще будет всего.

 

Все «преподы» общеобразовательных предметов за головы хватаются, не знают, по каким программам теперь им учить ребят. Чуть ли не каждый семестр, новые указания. Это из программ убрать, это добавить – «тришкин кафтан» получается. Особенно по истории. Как оценивать эти семьдесят лет советской власти – хорошо это или плохо. Словом, «докатились» – непонятно в какой стране живем…

С литературой еще не слаще. Ну, положим, еще русскую литературу не особенно «режут», а вот, что касается советской… литературы советского периода – вообще, «каша». Появились в программах Платонов, Булгаков, Солженицын и еще с ними… те, которых наши учителя раньше под подушкой, в «самиздате» читали.

Только зачем будущим автомеханикам все эти современные изыски российской словесности? Гайку ими не завернешь и клапана не проверишь. Вот и творится на занятиях черте что.

Вера Петровна давно уже махнула на все рукой, часы отбывает. Тем более, что осталось ей работать в этом училище может месяца два-три. Мужа – офицера опять собираются куда-то переводить. Про себя думает, что только бы не в Чечню…

- Так, ребята. Сегодня я не буду вас спрашивать домашнее задание. Тем более, что Солженицына вы так и не прочитали… Давайте поговорим о том, что же вы читаете вообще из художественной литературы. Сразу предупреждаю, что о боевиках, фантастике, детективах, говорить не будем. Хотя бесспорно, что этим жанрам есть место в нашей жизни. Но это, можно сказать, для удовольствия. А вот для души? Что может ее согреть и направить… у кого есть желание по этому поводу побеседовать?

И тишина повисла в аудитории. Мучительно копаются пацаны в анналах своей памяти, чтобы обнаружить что-нибудь этакое… Очень трудное это дело – найти в памяти то, что там и не ночевало. Впрочем, вот, кажется…

-Романов, ты, собираешься нам что-то…

-Вера Петровна, вы «Лолиту» Набокова читали? Или «Москва – Петушки»… как его… Ерофеева, кажется?

Пацаны зашевелились. «Сейчас повеселимся. Сашка, он может, такое загнет – закачаешься». Разумеется, само собой, что ни Набокова, ни Ерофеева Венидикта, никто из них не читал. Да даже названий таких не слышали…

- Представь себе, читала. И не только «Лолиту» у Набокова, и не только «Москва-Петушки» у Венидикта Ерофеева. Твое мнение о прочитанном?

- Ну… про «Лолитку» ничего не скажу, пока кто-нибудь еще в группе не прочитает. Скажу только, что лихая, откровенная, эротичная повестушка. Пацаны, слышь, ему за сорок, а ей лет пятнадцать… как это, называется, - нимфеточка. Правильно я назвал, Вера Петровна?.

-Правильно, Саша.

-А можно я по-грубому? Пацаны, да просто сопливая «давалка»

-Ну, ясное дело, гогот пошел. Пока Вера Петровна линейкой не начала по столу стучать. Насилу успокоились

- Романов. Саша… Жизнь достаточно сложная штука. И каждый узнает об этом по-разному. А ты не можешь предположить, что и такая любовь, с сильной разницей в годах, имеет право на свое существование. Да, собственно, любовь и не спрашивает своих прав, а просто делает как ей хочется… Я бы тебе посоветовала прочитать роман французского писателя Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери»…

-Про церковь, что ли? Ну, их, этих попов - дурят народ.

-Я тоже неверующая, коммунистка. Теперь все стали открещиваться, в церковь потянулись. А я считаю, что коммунизм, это действительно очень хорошая мечта. Только дороги к этой мечте никто не знает, вот и кидаются во все стороны… А роман прочти. Между прочим, про любовь и… прочти. И всем советую. А по поводу «Петушков» мы сегодня разговаривать не будем. И опять же, никто кроме нас с тобой в группе не читал… Скажу только одно. Если отбросить форму романа с ее ненормативной лексикой – страшно становится. Как пропадают светлые умы в России, как спиваются… это, действительно, страшно. И что с этим делать, представь себе, я не знаю. Но… «за Державу обидно». Очень.

А тут и звонок прозвенел…

 

21. Побег

 

Самое страшное – тишина. Тупая и давящая на уши тишина. Когда приходится разговаривать самому с собой, придумывая темы, невидимых собеседников, возражать им, доказывать что-то свое. Просто орать стихи, начиная вспоминать самые детские и потом из школьных учебников по литературе. Потом петь все песни, какие знал… и вдруг, ловишь себя на том, что расшумелся сильно, а на самом деле даже рта не открывал… И понимаешь, что это начинаются «глюки». А это уже не очень хороший симптом. И надо каким-то образом прервать эту бетонную «молчанку», иначе… не хочется даже думать, что может быть иначе.

И все время мысли о побеге – от самых невероятных планов, до… самое простое всегда лежит рядышком. Надо только наклониться и поднять. И как только первая мыслишка появляется, тут же выскакивает откуда-то другая, выстраивается «цепочка» логическая… и уже даже тишина не так давит…

Охранников трое. Скорее всего, по суткам. Вот тот, у кого изо рта пахнет, «Усатый», наиболее приемлем. Кажется, более глуповатым и в то же время более «человечным», если в таком положении можно себе представить человечность. Хотя бы потому, что нет-нет, а лишнюю пару сигарет кинет, «от себя». Так что надо ориентироваться на него. Остальные, точно какие роботы, никаких эмоций, как к ним ни подходи, дело свое знают.

Решил действовать. Конечно, всего нельзя предусмотреть, но общую картину можно.

Пять подряд раз «принимал передачу» стараясь казаться вялым и больным. Наверх, как обычно, даже не смотрел. А когда «Усатый» дежурил, так вообще, через большую паузу поднялся еле-еле, и, цепляясь за стену, себя подтащил…

Господи, как же ждал следующей «раздачи». Раз двадцать репетировал, представлял различные варианты развития события. Выходило два… ну, с половиной, если принять во внимание, вариацию номер два. Это когда, много их будет и с оружием. Главное, чтобы спустились сюда, или хотя бы лестницу опустили. Вот тогда… но это было почти нереально, и он это очень хорошо понимал. Ну, а все-таки если…

Примерно ко времени улегся посреди своей «залы». Рядом воды немного разлил… вроде как «не донес». Позу принял неестественную, но все же удобную для того, чтобы мгновенно вскочить и «отреагировать».

Когда люк стал открываться, тихонько выдохнул, мелко стал дышать верхушками легких, а живот в себя втянул. Челюсть нижнюю «отклячил» и глаза закрыл. И в этой тишине пауза такая зависла. Ведро медленно опустилось, легонько о пол стукнуло.

«Ну, давай, гад, решайся проверить, сдох я или нет. Опусти, скотина, лестницу. Даже можешь сам не спускаться, а тебя в одни прыжок достану…»

- Э… мужик? Ты живой или нет?

«Это сколько же времени, речи человеческой не слышал?» - Чуть не вздрогнул от неожиданности. И опять долгая пауза. Только слышно, как сопит «Усатый» сидя на корточках перед люком. А ему оттуда только нижняя часть тела распластанного на полу видно, да живот впалый, не дышащий… Минут пять, наверно, вот так сидел, соображал, что ему делать.

«Ты только уйди и люк открытым оставь. Я уж как-нибудь разберусь. Думаешь, не допрыгну до люка? Слабо? Пробовал уже… с разбегу от угла можно… если очень постараться. А я уж, постараюсь. Ну, давай, давай, двигайся…».

«Усатый» кашлянул пару раз, поднялся и…

«Мама миа, всем богам, в которых сейчас как никто верю, свечку стопудовую поставлю… у-хо-ди!».

Металлом по бетону зашуршал. «Господи, неужели, такая удача? Не спугнуть бы…».

Сашка совсем дышать перестал, голова кругом уже пошла. «Усатый» начал лестницу узкую, из тонкой арматуры сваренную, опускать, скрежеща ребристым металлом по краю люка.

«Может, пора уже? Рвануть на себя лестницу и дело с концом? Нет, брат, выдержим еще немного».

Все же пришлось сделать медленный вздох, иначе сознание уже стало мутиться. И глаз слегка приоткрыл. Увидел, как в люке нога в сапоге стала на верхнюю ступеньку, напрягся для прыжка. Но все же дал спуститься до середины…

Вскочил бесшумно и всю ярость, что накопилась за все время этой невольной «отсидки» вложил в один удар… «Усатый» даже не охнул, оторвался руками от лестницы, на секунду завис и рухнул прямой спиной на пол. И почти бесшумно совсем. Сашке пришлось чуть-чуть падающее тело поддержать, башку бы точно расколол. А «жмурика» брать на себя не хотелось. Может, еще и пригодится.

В два приема выскочил наверх в коридор, сразу почувствовал холод, и даже это обрадовало. Секунду подумал и вытащил наверх лестницу, люк прикрыл тихо. «Если жив, остался, то пусть посидит немного, испытает на себе, что такое «кубик бетонный», а если… то в пределах самообороны в экстремальной ситуации…».

Коридор действительно длинный, метров шестьдесят, может быть. И всего три лампочки. Двери стальные почти все справа, а слева, метров через двадцать поворот – тупик или еще что, не ясно пока – темно там. В конце коридора лестница с поворотом направо и там сверху тоже лампочка. И холодно, в одних брюках и майке не очень здорово. В «кубике» тепло было почему-то, ровная комнатная температура.

До второй двери прошел и резко распахнул. Никого. Зашел. Как и говорила Йока-Ксюша, бедновато с мебелью. Но зато есть плитка электрическая, обогреватель «козел» – труба цементная со спиралью. На топчане телогрейка старенькая. Телевизор.

«Черт, без обуви, хорошего мало. Но надо быстро все обследовать, а потом дальше думать будем». Опять в коридор выбежал, и подряд все двери стал пробовать открыть. Посчитал – всего двенадцать. Почти все закрыты. И не просто закрыты, а «заварены». За открытыми же полная темнота, а выключатель, если такой есть, искать времени нет. За поворотом налево еще несколько дверей и небольшая дверка в конце. Догадался – если это бомбоубежище, значит должен быть запасный выход во двор или еще куда. Дверка открылась, но за ней хода ней, полностью все забито кирпичом битым, мусором, слежавшимся и истлевшим и смерзшимся давно - инеем покрыто все. Наверно, можно этот завал разобрать, только бы какой инструмент найти, лом или лопату – хоть что-нибудь. Опять вернулся в основной коридор и пробежал к лестнице. Крутая, в два «марша по восемнадцать ступенек…

Наверху дверь стальная массивная. И плотно дверь закрыта, заперта. Ключ надо искать.

Вернулся в коридор. Непонятно откуда холодом тянет. На потолке большое отверстие, вероятно, когда-то вентиляция была. Притащил лестницу, поставил… дальше воздуховод вверх уходит и где-то поворачивает в сторону – не видно, темно и холодом оттуда тянет…

«Сколько же у меня времени, пока следующий «клиент» подойдет? Черт, одеться нужно, околею. Посмотреть, что еще в комнатке найти можно».

Вернулся опять в комнату, телогрейку надел, но без обуви все равно плохо. Начал все осматривать подробнее.

Телевизор попробовал включить, оказалось, одно название только, сзади крышки нет, и кроме кинескопа тоже ничего, «декорация» одна. Нож нашел, тесак широкий – сгодится. И… что? Больше ничего? Ни продуктов, ни воды, ни… На топчан сел.

«Подумать надо. Получается, что никто тут и не дежурит. Вон, и «козел» холодный. Значит, приходят, примерно, через двенадцать… или сколько там часов, проверяют только, жив ли. Весело. Ну, правильно, что здесь им еще делать? Получается, что… и теперь тоже у него есть время, чтобы выбраться отсюда. Часов десять как минимум. Это уже неплохо. Надо пойти, с «Усатым» разобраться, может у него и ключ есть. Да, наверняка, должен быть, а то, как же он сам сюда зашел? Все, начинаем действовать. И обувку у этого… реквизируем.

«Усатый» уже сидел у стены под самым люком, без маски, ощупывал свою голову – все-таки немного об пол «приложился», и, кажется, еще плохо соображал, потому что, когда рядом опустилась лестница, долго тупо на нее смотрел, прежде чем поднял голову вверх. Саша помедлил спускаться к нему. Решил проверить наличие оружия, чего прежде не догадался сделать. А пока рядом с люком положил тесак, чтобы в случае чего…

- Что ж, ты, мужик, так неловко по лестницам ходишь. Смотреть под ноги надо. Как головка? Бо-бо?

«Усатый» шумно выдохнул и опустил голову.

- Ну, ты как? Сам вылезешь, или тебя «выковыривать» из моего «номера»? Давай, вылезай, поговорим малость. Может еще, и поживешь на белом свете, хлебушка пожуешь…

- Заткнись, сука. – пробурчал только сквозь зубы.

- Вот те раз – с клюквой квас. Ты учти, я могу тебя тут закрыть и баланду носить не буду. Подохнешь. Ладно, не пыли, вылезай, пока я добрый. А то я к тебе спущусь, знакомиться по-другому будем… Повторяю, пока я добрый, бить не буду, сопли только утру.

Видимо сообразив, что «перемены климата» не ожидается, а махаться с этим… кажется, бесполезное занятие, начал двигаться. Цепляясь за лестницу, кое-как поднялся. Сверху было заметно, что затылок у него в крови.

«Похоже, что сотрясение мозга, если он у него есть, обеспечено» – подумал Сашка и криво усмехнулся – «за все платить приходится…». А вслух добавил:

- Ползи помалу. И не сильно руками дергай. Я нервный стал, могу с катушек слететь, и тогда из тебя фарш отменный выйдет.

Все-таки помог ему вылезти, сам бы ни за что не смог. Протащил его в комнату, стул поставил посредине, и посадил. Сам на топчане устроился с ногами. Здесь было гораздо светлее и, наконец, Сашка смог хорошенько рассмотреть своего «тюремщика».

«Усатый» оказался пониже его ростом, пожиже сложением. Лет тридцати пяти. Кроме усов ничего примечательного на лице не обнаружилось… разве что нос… «сливой» слегка.

- Как тебя по имени или по кличке?

- Вася.

- Уже неплохо. А я Сашка. Романов Александр Николаевич. Президент большой фирмы. Надеюсь, понял разницу? А ты кто?

- Проводник.

- Какой же ты, мать твою, проводник, Вася? Ты даже не «полупроводник», ты просто маленькая «шестерочка»… Что-то в поезде я тебя не помню. Там, вроде другой был?

- Это Лешка был. Я спал тогда.

- Как же, это вы с Лехой посмели пойти на похищение, известного на полстраны человека? Ведь за это светит на полную катушку? Впрочем, и за любого, и даже совсем неизвестного гражданина, тоже самое… светит.

- Нас заставили.

- Понятное дело. Когда своих мозгов не хватает, всегда находится кто-то, кто засталяет…

- Нас заставили! Нас заставили… а Лешку… убили Лешку.

- Так-так-так… за что же это его?

- По пьяни… - и вдруг, жалостливо, как баба, захныкал: - мы, это… твои деньги…

- Делили, что ли?

- А Лешка… он… ну его и пырнул ножом. Вовка.

- Третий, что ли?

- Не… третий это Колька Морозов. Вовка другой… такая сволочь.

- Да не хнычь, у меня этот номер не проходит.

- Да нет, голова здорово болит. Аж, тошнит.

- Потерпишь… Ты… вы каких таблеток-то хоть японке давали?

- Аспирин, а что?

- Вот же сволочи… у нее же воспаление легких было. Антибиотики нужны были… куда вы ее?

- Да тут, в соседней комнате и лежит. Холодно же. И потом, она…

- Меня закладывала? Так я же ей и велел. Ну, а еще кто? И кто вас на такое богопротивное... противоправное дело сгоношил?

- Кучу денег обещал… как звать не знаю. Урка бывший, из блатных. Вовка его Пушкиным звал…

- Не хрена себе, компания. Вот что, Вася. Ты бы сапожки мне не одолжил на время? И курить хочется. А потом, мы с тобой еще потолкуем. Кстати, какое сегодня число?

-Двадцать пятое января.

-Да?.. Не намного ошибся, на моем «календарике» двадцать первое. Не тороплюсь жить. Чего ждешь, приглашения, или человеческой речи не понимаешь, – скидывай обувку, сука. Потом будешь мне дальше выкладывать, что знаешь. Ключ у тебя, где от этой «богадельни»?

-Вот.

-Конечно, в обуви веселее стало, да и «козлик» раскочегарился, прошел озноб. Про себя подумал, тесаком поигрывая, что «не мешало бы вообще этого «мурзика» усатого раздеть, да когда уходить будет нужно, обратно его в «кубик» запихать»

-Порядок, курево доставай

-Так не курю же я…

-Здоровье бережешь? Это правильно. А теперь, все по порядку, как на духу, рассказывай все с самого начала. Как чего-то в водочку набуровили…

Да только не успел Вася рот открыть. Дверь резко распахнулась, и в проеме появились сразу двое. У одного АКМ, у другого – обрез карабина… Ситуация резко изменилась. Пришлось тесачок медленно на стол положить…

Отодвинув их, прошел в комнату мужчина худой и длинный в шикарной дубленке и меховой шапке. Прошел и сел за стол. Молча рассматривали друг друга долго. Потом «Длинный» пачку «Мальборо» на стол кинул, все так же молча. Только Саша потянулся, было за пачкой, как затвор «обреза» клацнул. «Длинный» поморщился:

- Спокуха… успеете. - Сам тесак в руки взял, покрутил, на палец попробовал: - Да, хорошая работа. Только это хлебный нож, им ногти не чистят, – и положил рядом. Закуривай.

Вася не выдержал и занюнил:

- Я хотел… а он…

- Цыц, отседа. В коридоре ждите. – Достал спички и, вытащив одну спичку, а коробок тоже на стол кинул. И опять молча стал спичкой в зубах ковырять.

- Закуривай, я подожду, времени у нас много.

- Васе бы заткнуться, так нет же…

- Пусть он мне сапоги отдаст

- Он с тебя снимал или ты сам?

- Сам…

- Тогда заткнись, сявка! С тобой после посчитаемся. Вали отсюда пока. И вы тоже… Вова, разберись с Васяткой.

Вова, амбал килограмм под двести, автомат в его руках, как детская игрушка, почесал задумчиво задницу.

- Как его?

- Как, как? Быстро и легко.

Даже дверь не успели за собой закрыть, Как заяц взвизгнул Вася, и… поволокли куда-то его тщедушное тело…

- Ну, что ты будешь делать? Как с этими дураками, у которых ни образования, ни профессии в руках нет. Зато есть желание «срубить по легкому». Вот такие и пропадают, не пойми за что. Будто и не жил совсем…

От глубоких затяжек сигареты закружилась голова, но все же какая-то, может быть глупая надежда у Сашки появилась – все-таки один на один… Даже то, что вторая рука у длинного под столом, а это верный признак наличия оружия, все равно...

- Ничего тихо не умеет делать. Учишь, учишь их… Мясники – и совсем без паузы - Как отдохнулось на нашем курорте, Александр Николаевич? Да, забыл представиться – Владимир Дмитриевич. Ты уж извиняй нас, что долго заставили сидеть и, согласись, что могло быть и хуже. Не от меня зависело. Баба твоя ничего, собрала за тебя выкуп, да менты обложили, хрен возьмешь. А тут синичка мне цвиркнула, что у тебя самого капиталец имеется… Я тебя пытать не собираюсь, страсть не люблю, как орут, когда жилы тянут… А вот тезка мой, что за дверью, ему что в носу ковырять, что человека недели две вымачивать, пока все не выложит… Но, я думаю, у нас до этого не дойдет, полюбовно договоримся. Ты бабки отчиняешь и вали на все четыре… Инке под бочек.

Саша подумал, что «тянуть» время нужно – бдительность усыпить этого…

- Не выйдет ничего, козел! Бабки мои в швейцарском банке и без моего фейса никто их не сможет получить.

- Я к тебе без «базара», а ты сразу «козлиться». Нехорошо, Александр Николаевич.

- Какого черта вы ко мне-то?.. Мало ли по свету коммерсантов?

- Да тут такое дело. Не выкуп за тебя мне надо, а, вроде как свое вернуть нужно. Инночкин мужик прежний, Николай Николаевич, царствие ему небесное, должен мне остался.

- Много?

- Много не мало, а десять лет жизни он мне должен. По его «подставе» впарили мне по самое… Думал, вернусь, я его своими руками… медленно давить буду. Не вышло. Но, поскольку, ты теперь, вроде бы на его месте… С Инки получить захотел. За тебя, как я слышал, готова себя заложить, вместе со своими щенятами. Чего она в тебе нашла? Трахарь что ли какой особенный?

- Жена она мне.

- Я о том и говорю…. В Швейцарии говоришь? Можно и в Швейцарию. Только очень длинным путем. Ничего, я люблю путешествия с приключениями. Так что думай. Три минуты на это дело хватит? Вот еще закури, да и я с тобой подымлю. А сигарета как раз за три минуты и прогорит…

- Сколько вам нужно.

- Сколько могут стоить десять лет жизни? На покой мне надо. Старею. «Прошла любовь и в членах кровь остыла,

Конец висит давно, а рядом ждет могила…»

-???

-Так. Баловство… «Пушкиным» на зоне окрестили. Надо в теплые края перебираться. На Кипр или еще куда. Ксиву любую на раз сбацаю, да и тебе тоже.

- Миллиона я тебе не дам, не жди… а тысяч…

- Мы с тобой за бугром торговаться будем.

В коридоре было совсем тихо, «Вова-мясник» еще не вернулся. Ждать более удобного момента нельзя было. Чтобы закурить, Владимиру Дмитриевичу пришлось таки вытащить вторую руку из-под стола. Сашка успел рвануться вперед. Резко ногой ударил по краю стола. «Телевизор» на пол грохнулся, и кинескоп бабахнул. Столом прижал к стене крепко, Ребрами ладоней с двух сторон по шее. Откуда только силы столько взялось.

Сигарета изо рта Владимира Дмитриевича выпала и покатилась по столу, а сам он как-то побагровел и глаза выпучил, а потом медленно на стол улегся. Откуда он мог знать, что «клиент» его хорошую школу «спецназа» ВДВ прошел, и не такое мог выделывать.

«Так, полежи тихо, пока здесь маленькая «разборка» пройдет. А ты мне, гад, живой пока нужен, вопросов к тебе много… могила от тебя никуда не денется».

Быстро стол отодвинул и положил «Пушкина» на пол. Из кармана дубленки «Макарова» достал, посмотрел, заряжен ли. За пояс сунул. Тесак в руки схватил и к двери прыгнул.

Чуть приоткрыл… и неожиданно, «нос к носу» с Вовой… Несмотря на свои габариты, очень ловко отскочил от двери «Вовочка», и с плеча автомат сдернул. Только не успел даже с предохранителя снять, «получил подарок» – тесак в горло, почти по самую рукоятку, с трех метром, грешно было промазать.

Забулькал, захрипел и как колода рухнул. А из-за его падающей спины, выстрел грохнул в гулком бетоне, и ожгло плечо левое под ключицей. Рука сразу онемела, повисла, как не своя. Пистолет выхватил и, уже падая, успел пару раз выстрелить…

Кое-как рану перетянул первой попавшейся тряпкой. Ключ долго искал, еле нашел. «Пушкин» зашевелился было – пришлось его «успокоить» снова. «Ну, все, больше мне здесь делать нечего. Надо сообразить, где это меня держали, в каком городе… и каким-то образом до Москвы добираться. Ничего, бывало хуже, главное, жив. Так, на всякий случай, автомат мы разрядим. Все. Вперед!»

Уже поднимаясь по лестнице, почувствовал, что слабеет. Майка под телогрейкой и тряпка вся в крови. Дверь открыл и попал в обычный подъезд кирпичного дома. Обшарпанный, грязный, с исписанными стенами, с обрезанными трубами отопительными…

На первом этаже всего одна квартира в углу. Долго на звонок давил.

- Кто это? – голос из-за двери детский

- Девочка, открой пожалуйста, мне помощь нужна.

- Я не девочка. Я мальчик. Паша. А ты кто?

- Пашенька, открой… Я дядя Саша

- Какой дядя Саша?

- Родители дома?

- Папа спит. Мама на работе. А баба в магазин ушла.

- Паша, разбуди быстро папу.

- Он не проснется. Он водки напился…

«Черт бы подрал этих алконавтов… Придется тащиться на второй этаж и то, что там мне откроют, не факт».

- Паша, открой, мы вместе папку твоего, разбудим. Срочное дело… понимаешь.

- Я попробую разбудить…

- Через минут пять только подошел и открыл дверь мужик небритый, заспанный и… не так уж и пьяный. Просто усталый. А Саша уже сползать по стене собрался…

- Чего тебе? – но увидел кровь и изменился сразу в лице, «проснулся». – Пашка, беги в комнату, простыню тащи. Проходи на кухню, помочь?

- Есть еще силы. Вот что, друг, телефон есть?

- Вроде.

- Звони. Вызывай «скорую», ментов… в Москву бы еще позвонить…

- Ты чего? Это Москва.

- Как Москва?

- Так. Москва это. Юго-Восточный округ, «Текстильщики», улица Саратовская. А ты думал?

- Друг, я, кажется, начинаю «отключаться»… скажи ментам… пусть они… в бомбоубежище… Романов я…

 

22. Проблемы

 

Новая весна. Май. В новом своем наряде. Солнце каждый листочек на дереве любовно ласкает, разглаживает. Скворцы вокруг старого скворечника «деловой разговор» ведут. В песочнице возле дома ребятишки ковыряются. И гранитная глыба успела уже прогреться, под рукой шероховатится приятно. И шезлонг возле глыбы со сфинксом удобно стоит – все с него видно. Все хорошо.

«Что-то изменилось. Только совсем непонятно - вовне или же внутри? Что-то стало не так, как было. Вот и весна снова, и рука почти не болит, тепло, хорошо. Как мало надо человеку. Пацаны опять не поделили что-то, в песочнице возятся, «выясняют отношения». Ты смотри - слезы не распускают, только молча сопят и… нет, все-таки Юрка не выдержал – заревел. А глядя на него, за компанию, и Витька. Ладно, маленькие еще. Вот не буду вставать и разбираться с ними, не буду и все… Надо же, почуяли, что жалеть никто не придет, и опять начали что-то сооружать песочное. Хм… сыны. Это надо же, блин, как умилительно. Ну вот, ты еще, сопли распусти… А-а… никто же не видит… ну и утрусь, ну и ничего. Это все ничего… Что-то ты, друг, сентиментальным становишься. Не ко времени это. Проблем выше крыши набралось – решать надо. И первым делом…»

С улицы машина просигналила. «Господи, лень подниматься, Нина Александровна откроет… наверное, Виктор, по звуку, вроде бы его машина».

И точно, из-за угла дома появляется сначала Нина Александровна, циркулем со всех сторон обмеренная женщина, нянька мальчишек. За ней озабоченный Виктор в костюме, при галстуке, с кейсом… а с ним дамочка неопределенного возраста в дымчатых очках… кажется, «хамелеон» называются… «ну да, по нашим камешкам только на шпильках».

 

Нина Александровна забрала детей и повела домой. Это значит, что больше двенадцати…

- Привет, болезный. Гостей встречай. Представляю… представителя центральной прессы и телевидения… прошу прощения, забыл… Галина…

- Петровна. Можно просто Галя.

Пришлось все-таки подниматься с ложа.

- Терпеть не могу, корреспондентов. Если бы вы были мужиком, то велел бы вытолкать в шею. Витя, я же просил… чтобы никаких…

- Саша… Александр Николаевич. Это личное распоряжение генерального директора…

- Ладно. Э… Галина Петровна, пройдем в беседку, и даю вам ровно пять минут.

- Александр Николаевич, но…

- Время пошло. Витя, доставай будильник…

- Мне, собственно хотелось бы сделать большую передачу о вас, о вашем нахождении в плену… что вы чувствовали, переживали…

- Я так и знал!.. Вот как раз этого и не дождетесь. Вы бы лучше передачу сделали о ребятах, что в чеченском плену по несколько лет… а еще лучше, съездили бы, так сказать, и на месте посмотрели, что это такое – плен.

- Не надо так громко – это вам не идет… Я была в плену. В чеченском. Два месяца. И знаю, что это такое.

И повисла пауза. И будто солнце тоже слегка передернуло. Понял Саша, что напрасно он… с повышенных оборотов, и чуть по тормозам…

- Извините… тем более, должны понимать, что вспоминать это…

- Я понимаю… у меня работа такая. И я, ее не собираюсь менять.

- А если понимаете, то тем более, не нужно писать. Ах-ах-ах! Украли «нового русского». Выкуп захотели получить. Да любой ваш зритель, не скажет, так подумает: «Так ему и надо, пусть и они говнеца понюхают». А то, что этими самыми «новыми» не рождаются, а становятся… И далеко не все из криминальной среды и бывшей партноменклатуры. И чего это стоит…

- И об этом тоже. Только я не собираюсь писать… Я хочу сделать телепередачу. Мы могли бы выбрать время. И если позволите, то в этом самом месте. Что-то вроде, «Герой без галстука». И еще… только два вопроса…

- Вить, ты посмотри, какой напор, прямо танк какой. Я не удивлюсь, если вы чеченов так достали своим характером, что они были просто рады вас отпустить.

Почти угадали. Вопрос первый: Какое отношение вы имеете к царской фамилии Романовых?

- Никакого. Однофамилец. Если только не считать, что у нас были общие предки – Адам и Ева. Еще…

- Я так и думала. Вопрос два: Что означает эта скульптура и почему она именно здесь? Вопрос не праздный. Если делать передачу, то мне хотелось бы, чтобы она проходила на фоне этой скульптуры. А с профессиональной точки зрения, ее нужно снимать во второй половине дня. Тогда освещение будет более рельефным и крупный план можно сделать…

- Вот это подход… Вы не хотели бы у меня в «ТДР» поработать. Менеджером или… как это…

- Пресс- атташе? Нет.

- Почему?

- Ваша супруга…

- Будет ревновать? Конечно, будет. Как она меня ревнует к любому столбу или вот к этой сфинксе. Кстати, вам придется самой выяснить, кто эта «львица с крыльями и прекрасным женским бюстом – «сфинкса» или «сфинксо».

- Значит, договорились на завтра после двух часов…

- Как уже?.. Когда это мы договорились? Витя, ну что с бабами делается… и моя такая же. Все решает и потом делает вид, что это ты сам додумался, и тебя же за свое решение хвалит.

- Александр Николаевич, «что хочет женщина – того хочет Бог».

- А вы верите, что Он действительно, каким-то непостижимым для ума человеческого образом, существует?

- Кто? Бог?.. Для ума… с его непостижимостью… скорее всего, нет. А для сердца. Для души…

- Так, стало быть, и душа имеется?

- А это у кого как? А вас есть. Только…

- Что только? Договаривайте.

- Темная она и мрачная. Может быть больная… мне кажется.

- Ни хрена себе! Извините… С чего вы это взяли? Впрочем, почти лет десять назад мне это уже…

- Вот видите.

- А это тоже входит в вашу профессию? В душу влезать… или сразу в постель?..

- Как получается. Чаще всего, нет. Мои пять минут, надеюсь, истекли. Провожать меня, а тем более, подвозить, не нужно. Я знаю, где здесь остановка электрички. До свидания. До завтра. Кстати, если Инна Васильевна изъявит желания принять участие, или хотя бы присутствовать - это будет просто замечательно. Пока.

- Пока, пока… Галина Петровна. Озадачили… Витя, все же до калитки проводи, а на обратном пути тихонько на кухню пройди, - пацанов укладывают на «тихий час», - и упаковочку пива захвати.

На том и расстались с «представителем». Пока Виктор ходил, Саша вокруг скульптуры обошел, крыло свесившееся погладил горячее, – металл на солнце быстро нагревается. Головой пару раз мотнул, будто какое наваждение стряхнуть или вытряхнуть из головы пытался… И снова в беседке сел за столик. Настроение испортилось.

Крадучись, на цыпочках, даже уже вне дома, появился Виктор.

- Не прошло и года. Как там мои пацаны?

- По хорошему, завидую их сну. Только легли и засопели. Славные ребятишки. Надо будет им мою Антонину привезти. Познакомить.

- Давно пора бы.

Посидели молча, пива попили, любуясь на сирень цветущую и рябину. Всегда, когда муторно становилось на душе, хотелось просто с мужиками… с друзьями…

- Не мешало бы нам собраться всей когортой. Давно пора. Кто с дочкой-то нянькается?

- В яслях.

- С ума сошел? Тащи ее сюда. Какая разница – два парня и одна принцесса, а? Тащи… Нечего ей на общих горшках сидеть. И коллективчик приличный, будет кого за косички таскать.

- Да какие еще косички…

- Не понял тона?.. Витя, баба бабой, а ребенку отец нужон, мужская рука, понял? Вполне ответственно заявляю. Тем более, что Люба с гастролей не вылезает… опять же без женской ласки в таком возрасте. Ладно, думай. Теперь к делу…

- Докладываю. Только из «Тишины». Только в офис заехал… вот эту дамочку захватил, между прочим ее хвалят… не брешет… кстати, она не корреспондент, а режиссер. Улавливаешь разницу? Ну, а потом к тебе.

- Что там? Как «Пушкин»?

- Ты мне скажи… почему ты его не замочил? Придавил только, до сих пор сипит.

- Не знаю… тогда знал, а теперь… не знаю. Как он?

- Все на себя берет… жить не хочет. И еще… хочет тебя видеть. И еще. От адвоката предложенного отказался, хочет, чтобы я его защищал. Понимаешь, какое дело. Мало того, что у меня никакой практики нет, но… еще и не хочу, не хочу до судорог.

- Ну, защищать ты его, положим, будешь. Только проигранное заранее это дело. Если не пожизненное, то лет двадцать по совокупности… какая разница? Устрой свидание. Только без свидетелей.

- Тебе мало одного?

- Устрой… пока сам не знаю, для чего нужно… может, еще и передумаю. Только… что-то он знает и не скажет, даже если умирать будет, никому. Может, мне удастся… дела у него были с моим предшественником, понимаешь. И… нет, ничего. Просто знать хочу.

- Попробую следователя уломать, но не обещаю. И еще. Юрка, ты знаешь, шибко гордый, сам ничего не попросит… а Варька, тем паче…

- Какие проблемы?

- Да, ерунда какая-то у них с издательством… в общем, хреновые дела, раздрай пошел. Хиреет издательство. Хозяин просто хапок какой-то, только что не порнуху заставляет издавать…

- Вить, разведай подробнее… если надо, я это издательство со всем его дерьмом куплю на корню и пусть владеет Юрка. Только как-то… ну сам понимаешь, чтобы не от меня было, через подставное лицо какое, что ли?.. Иннка не будет против, она «тащится» от Варвары… то есть от Дворянской… так что считай, что сделано.

- И еще… Инна просила не говорить…

- Пропустим это мимо ушей.

- За дополнительную плату приказала стать твоей «тенью». Как тебе?

- Класс! Мне только телохранителя не хватало. С другой стороны… если разобраться, лучше уж ты, чем еще кого-нибудь, другой «шестерить» начнет. Соглашайся. «Погудим» и побродяжничаем вместе, а? Гениальная у меня подруга жизни! Все рассчитала. Ты видел этих «телохранителей»? От звука пробки шампанского на пол ложатся, вместо… прикрытия «тела». Гениально. Я согласен на все сто. И если «по бабам», то тоже вместе, понял?

Посмеялся коротко, а потом, вдруг, тихо, но твердо добавил,

- Витя, очень прошу тебя… этой Галине Петровне позвони. Откажись, – не может, мол. И все. В крайнем случае, здесь не надо.

Хотел бы Виктор спросить, что «какого, черта здесь эта крылатая и хвостатая баба на камне делает и…», но увидел, что Сашка в каком-то «улёте»…не стал ничего говорить, только молча кивнул.

 

- Сашенька, родной мой… странное ощущение меня не покидает. Ты здесь, и будто тебя нет. Вот мы с тобой уже третий год… а я, вдруг только начинаю понимать, что я тебя совсем не знаю. Скажи… скажи, почему ты никогда о себе не рассказываешь… о прежней жизни? Как ты жил прежде? Почему ты меня к себе не впускаешь? Мне все время кажется, что ты… что я… вроде как в прихожей, в полутьме, на низеньком ящичке каком сижу, а ты… там, в большой комнате светлой, большим и очень важным делом занимаешься. А я отчего-то… я даже боюсь поскрестись в дверь. В детстве меня так наказывали и, иногда я и сама не понимала – за что. Только обидно было. Но я никогда не плакала, никогда…

Инна лежит широко раскинувшись, как «Обнаженная маха» у Франсиско Гойи. И таким же светом синевато-золотистом полна мансарда. От полной луны, что заполняет собой все самые темные углы и огарка свечки, что вот-вот догорит и уже начинает мигать. А Саша в кресле напротив устроился покурить и рассматривает ее. И лицо его тоже с одной стороны луной туманится, с другой подмигивает живым подсветом свечи.

И долгая длинная тишина… и дымок от сигареты забытой в свесившейся с кресла руки тонкими паутинками к луне тянется… И такими же паутинками слова окутывают.

- Мне очень хорошо с тобой, радость моя… И через три года я все еще твой любовник. И если бы три года назад мне сказали, что будет так… и будут у нас ребятишки… я ни за что бы этому не поверил. Я люблю тебя. И готов повторять это по десять раз на дню и по сто раз каждую ночь. А… я не знаю… порой я сам не знаю, что со мной. Давно. Может, лет с десяти. Просто у меня бывают минуты, когда внутри наступает… как бы это назвать… полное безмолвие. Молчание. Когда мыслей никаких, понимаешь? Только «мотор» в груди гулко бухает. И это молчание… нет, все-таки, безмолвие, оно… как-то все расширяется и расширяется. А я все чего-то жду… жду, что вот сейчас непременно что-то такое должно произойти, отчего жизнь моя и всего, что меня окружает, каким-то образом изменится… как-то. Потом это проходит… как выключатель, какой щелкает. И все. И дальше… дальше - остаются только сны, которых я совершенно не помню. Только ощущение, что я в чем-то виноват… что я что-то сделал не так, не так и не там живу… словом, не на своем месте. Видишь, у тебя от твоего детства осталось чувство обиды… а у меня – вины. Перед кем, я не знаю. Наверно, перед самим собой… за то, что родился, может быть… не знаю. В общем, бред сплошной.

- Саша, ты знаешь, я поняла. Я все поняла. Это Луна! Это Луна нас заставляет нести такую… бредятину. А может и не бредятину вовсе… только ты знаешь… ты во сне часто разговариваешь.

- Разведчик из меня не получится… и в чем же я тебе во сне признаюсь?

- Не скажу… не важно. Теперь это мой секрет.

- Ага, вот значит как?.. Тогда мне остается только приступить к пытке за номером 85… или… ну, не важно, за каким номером описана эта пытка в «Камасутре»…

 

- Сашенька, ты о чем думаешь?..

Свечка давно погасла, и луна поднялась. И теперь только бледный квадрат от нее, в котором чуть искрятся пылинки, лежит у открытых настежь дверей балкона. И сверчок начал свою «серенаду», полную вечной тоски.

- Я сверчка слушаю… почему-то я раньше его никогда не слышал?

- Ты опять далеко-далеко… вот только что казалось, что мы одно… а теперь опять… Ты очень изменился после…

- Мне нужно разобраться. Я все еще в плену. У самого себя в плену. В плену у Сибири. Мне непременно нужно съездить… словно зовет кто…

- Я с тобой. Теперь я тебя никуда не отпущу…

- Нет. Я должен один. И вопрос такой теперь: сколько мы можем потратить на благотворительность?

- Сколько надо… в разумных пределах.

- Хороший ответ.

- И если не секрет?.. Впрочем, можно я догадаюсь? Если ты собрался свой детский дом разово облагодетельствовать, то лучше просто взять его на полное наше попечение.

- Вовек бы не додумался. И вот еще за это тебя люблю…

- Ах-ах-ах… просто хорошая реклама при не очень уж больших затратах, пять минут рекламы на телевидении дороже стоят. Мой гуманизм далее не простирается. Посмотри сколько бездомных ребятишек по вокзалам болтается… если их всех пристроить, без штанов останемся, а они все равно будут. Пусть уж государство о них думает, мы налоги исправно платим.

- Ради Бога, не надо об этом. Я предлагаю тебе взять ребятишек, прихватить до кучи Антонину Викторову, Варвару со Светланкой… еще кого хочешь, и поехать на пару месяцев в Сочи. А я на пару недель слетаю в Сибирь… ну, на три… да, на три недели и присоединюсь к вам. Идет?

- Виктора с собой возьми.

- Нет. Я должен сам, один. И еще я должен встретиться с «Пушкиным». Он знает что-то, что мне необходимо знать… я чувствую…

- С этим уродом? Удавила бы и рука не дрогнула.

- Следователь тебе не предлагал встретиться с ним?

- Нет… показания сняли и все… боятся, что не удержат меня.

- Да. С этим уродом… если бы было нужно, я бы его еще там удавил… и… не нужно никакого телевидения, я прошу. Не нужно этой… Галины Петровны. Потом… все потом. Сначала решить все проблемы надо.

- Пока ты жив, проблемы будут. Проблемы - это и есть жизнь…

- Все. Все проблемы будем решать завтра. Я есть хочу.

- Сейчас что-нибудь придумаем. Такого раннего завтрака у нас еще не было.

- У нас еще много чего не было с тобой. Но будет. Я это знаю.

 

«От сумы да от тюрьмы…» - избитая фраза. Тем не менее, достаточно верная, и никому не рекомендуется проверять ее непреложность. Все равно жизнь сама распоряжается, кому где быть - кому «на коне», кому с сумой в переходах метро сидеть, а кому…

Комната, очень похожая на ту, в бомбоубежище. За исключением, пожалуй, небольшого окна, железной решеткой забранного, за которым в метрах четырех кирпичная стена обшарпанная и поделенная косо солнечным светом на две неравные половины. Одним словом, - тоскливо и это зрелище.

В комнате, вернее даже, камере для допроса следователями и всякого рода разговоров адвокатов с подследственными, стол, два стула. Александр даже не стал проверять, намертво ли они к полу «пришпилены, как это во многих фильмах снимается, или же нет. Не до этого, потому гораздо больший его интерес вызывает его недавний мучитель. Поменялись они сейчас ролями. И теперь уже Александр как тогда «Пушкин», молча достает сигареты и зажигалку, кладет все это на стол и ждет… Правило жизненное у него – «хочешь узнать больше, не начинай первым интересоваться, само собой получится как надо, да еще с большей пользой». Вот и сидят двое, молча курят, да на эту кирпичную стену за окном, по которой ползет медленно тень и все больше места занимает, посматривают. Будто, от этой самой тени, оттого, как быстро она «съест» освещенную солнцем часть стены, зависит то главное, ради чего и сидят здесь друг против друга два человека.

«Пушкин» Владимир Дмитриевич, сдал за это время изрядно. Оно и понятно – «не Сочи». Стал совсем сед и пожелтел, щеки еще больше ввалились, а в глазах появился какой-то лихорадочный блеск - нехороший признак, к доктору не надо ходить…

И все-таки, Александр первым не выдержал:

-Молчать, конечно, мы оба умеем. Зачем хотел видеть?

-Зачем звал, не помню… может, в последний раз захотелось увидеть.

Голос сиплый, но не совсем уж такой «безнадежный» как представлялось

- Это напрасно. На суде бы встретились.

-До суда еще дожить надо. Скажи, почему ты меня тогда «не домочил»?

-Не хотел. А потом…

-Думаешь, это потому, что я тогда посулил сказать тебе, что-то такое… чего не знаешь?

-Может быть.

-Говорить, собственно, не о чем. Сам бы до всего и докопался, если бы поинтересовался материалами дела этого, да и прежних тоже. Я к тому в адвокаты дружка твоего и сватаю. А если хочешь совсем коротко, то… вот какая штука любопытная выходит. Мы с тобой, в некотором роде, родственнички. Да еще, пока я здесь парюсь, кое-что проведал. Очень тебе любопытного. Наш тюремный телеграф, что твой интернет работает. Все узнать, накопать… или, как там сейчас говорят, «скачать» можно

- Что-то такое происходит. То мне царскую фамилию шьют, то…

- Уголовника отпетого в родственники? Кто же тебе про царскую фамилию?..

- С телевидения…

- Ну, положим, все мы родственники … от Адама и Евы.

- Я почти так и сказал, слово в слово. Но вы-то здесь при чем?

- Если покопаться, то выходит, что так. Базукиным я был не всегда. До этого был Козыревым. Не о чем не говорит?

- Инна Васильевна? Кем она-то?

- Нет. Николай Николаевич Козырев приходился мне племянником. И надо сказать любимым племянником, до одного случая. Так что… «на свете много есть чудес, Гораций». И жил я не по своей воле в Сибири, братец сослал. И так, оказывается, бывает. Хорошо еще не упек «на десять лет без права переписки», хотя в то время уже, кажется, не было такой статьи. Такой вот Павлик Морозов был… И потом, не всегда же я был уркой. Работал я там врачом… тебе не надо знать, где и каким.

- И за что же вас так?

- Смешно для вашего поколения будет. Студентом медицинского института еще был. На смерть вождя, товарища Сталина написал стихотворение. В творческих муках рождал, со слезами и с упоением. Да и отправил утром в «Комсомольскую правду». И что-то там нашли крамольное… в стишке юношеском. А брательник мой, уже у Королева в то время работал, «помог», что называется. Очень похоже на него, за самого себя пересрал. Отправили меня подальше от греха, а по дороге нечаянно… пришлось «потерять» паспорт. В общем, долго объяснять, что и как. Только стал я Базукиным. После уже, когда страх прошел, не захотел возвращаться. А лет, двадцать пять назад… примерно, помог я с дуру племянничку в одном щекотливом дельце, а он меня же за это и «отблагодарил»… по стопам папани своего. На три года упек меня. Я горячий был… плохо переносил неволю. Вместо трех, неполных десять отмотал. И потом еще два раза… «прогулялся» по мелочевке.

- Красивую сказку рассказал, только я к твоему племяннику никакого отношения не имею. Темно говоришь…

- Если не принимать во внимание, что женился ты на его вдовушке. Если глыбже, конечно, не копать. И тут я тебе помогать не буду. Вот только это я хотел тебе сказать. Устал я. Прощай, пошел я. Передачи мне от тебя носят?

- Да.

- Не трудись больше. Завязывай с этим делом.

Хотел было Александр еще что-то спросить, узнать. Только что-то не пустило его это сделать. А Козырев-Базукин Владимир Дмитриевич тяжело поднялся и поплелся к двери. Стукнул пару раз, увели чтобы, и лбом в дверь уперся.

- Не откроют, не слышат – далеко сидят.

- Эх, щенок ты еще, чтобы… писали они нас. Так что, сам понять должен.

А когда дверь уже открылась, оглянулся и с усмешкой кривой спросил, вдруг:

- Тебе, Сашка, случаем, сфинкс с его загадкой вечной не снится? Если не снится, долго жить будешь. Живи. Прощай… родственничек.

Как обушком по голове… сорвался вдруг Саша. Не выдержал – заорал в уже закрытую дверь:

-С какой еще загадкой? С какой загадкой? Загадкой сфинкса? Нет никакой загадки. И не было. Просто это ЧЕЛОВЕК!

Дверь закрытая уже, дрогнула своим железом, чуть приоткрылась обратно, и из коридора уже издалека будто, шагами по коридору притушено тихо сказалось:

- Так ты еще и не глуп ко всему? Тогда попутного тебе ветра в задницу…

 

На следующее утро позвонил Виктор и сообщил, что Базукин покончил с собой… Не стал расспрашивать, что и как. Ни к чему было. Да и какая разница? Что-то еще оторвалось со смертью этого совсем непростого человека, будто потерял что-то, будто окружающий мир незаметно почти, но все же стал бледнее…

 

23. Телевидение

 

Не в тот день, как хотелось Галине Петровне, - через неделю, быть может.

«Чего хочет баба… Точнее две баба. Если они себе чего в голову возьмут, то уже никаким колом оттуда это самое не вышибешь. Надо же – устроили мужику «коробочку», зажали с двух сторон, не вздохнуть, ни пукнуть» - с самого утра бурчит себе под нос Александр. Настроение отвратное, ничто не радует. «Ребятишек увезли в Москву показывать зоопарк, маленькие они еще для зоопарка, цирк кошачий и еще черт знает что. Называется культурной программой. Эти… понаехали… на три часа раньше, чем договаривались. Готовиться. Чего готовиться? Поставил камеру и снимай. Хорошо хоть технику свою на участок не загнали…».

Инна Васильевна настороженно наблюдает за ним, готовая в любую секунду броситься на ликвидацию вспышки раздражения. А то, что эти вспышки будут, она совершенно не сомневается и ее, почему-то, эти будущие «вспышки», даже как будто радуют…

- Гримироваться? Да вы что? Буду я морду лица всякой дрянью мазать.

- Ну, хотя бы тончик положить нужно – будете выглядеть бледно-зеленым. – Это уже гример суетится рядом со своими коробками.

-Да по мне, хоть серо-буро-малиновым…

-Инна за ним ходит и тоже уговаривает:

-Саша, не валяй дурака, и не ворчи как старый дед. Надо, значит надо. И, пожалуйста, не дергайся раньше времени. Меня от тебя уже начинает трясти.

-Детка, ты же сама все устроила? Я этого не хотел. Вот, сама и снимайся. Тем более, что у тебя это получится гораздо…

-Я всего-навсего, жена героя, верная помощница во всем. Так что тебе придется отдуваться, миленький. Не упрямься. Ты же у меня такой красивый. И самое главное, пойми, это же НАМ надо. Понимаешь?

-Ни черта нам этого не надо. Да, ладно, шут с вами. Только чтобы ты тоже со мной рядом сидела и голос вовремя подавала – иначе, пошлю я это ТВ…

-Миленький мой, а куда же я от тебя денусь? Рядом сяду и буду паинькой, вот увидишь. И… чем смогу, тем… тем и удружу…

- Вот-вот… «удружу»!

- Ну, все. Не дури. Люди приехали. Это их работа. Подчиняйся.

 

Оператор – немного флегматичный, длинноволосый парень, постоянно жующий жвачку, давно уже и камеру поставил, а с другой камерой по участку походил, поснимал то, что считал для себя интересным. Даже съемочную группу из беседки, которую они первым делом оккупировали, на время выгнал – план дома через беседку ему понадобился.

Галина Петровна в неизменных своих «хамелеонах» последние указания дает, ведущей этой передачи Танечке Зайцевой. «Се ля ви», кажется, так программа называется, о существовании которой, Александр с удивлением узнал только что. «Пошлятина какая-нибудь очередная, судя по названию. И как они меня уболтали? Срамиться на всю страну…». Танечка, смазливенькая, с вздернутым носиком, овечка с «золотым руном» на голове (подошла бы больше фамилия Барашкова), только нетерпеливо кивает. «Знаю все, и все будет как надо… по сценарию, и ничего необычного… проходили в первом классе…»

Стол круглый ивового плетения прямо на лужайке поставили, кресла садовые такие же… Кстати, с собой всю эту мебель привезли. Рассадили, наконец, определились, кто и где. Нацепили микрофоны.

Галина Петровна, сбоку камеры присела на низенький стульчик раскладной, и как последнее наставление «перед боем» дает:

- Александр Николаевич. У нас все готово. Я специально не показывала вам вопросник, но уверяю вас, ничего страшного в нем нет… И потом, на какие вопросы вы не захотите отвечать – не надо. Потом все, что не получится, вырежем, смонтируем. Ну, вот и все. Андрюша, ты готов? Вот и хорошо. Тогда начали. Мотор.

И было это сказано так просто и даже обыденно, что, по ее мнению, должно было непременно создать атмосферу спокойной беседы, снять излишнее напряжение. Да, где-то может быть, это и срабатывало…

- Добрый день, дорогие друзья. Снова с вами передача «се ля ви» и ее ведущая Татьяна Зайцева. Сегодня мы хотим познакомить вас с очень, на мой взгляд, любопытным человеком. Нас любезно пригласил в гости на свою загородную «фазенду» один из самых молодых, но уже известных в России предпринимателей, входящий если не в первую десятку, то в первую сотню точно, самых состоятельных людей России, Президент фирмы «Торговый дом Романовых»… Дальше, я думаю, уже ничего не нужно говорить. Совершенно верно – мы в гостях у Александра Николаевича Романова и его супруги Инны Васильевны. Мы уже привыкли видеть, что наши предприниматели обычно выстраивают себе загородные виллы с размахом, площадью по пятьсот и более квадратных метров, и мы были приятно удивлены, что столь состоятельные люди живут в небольшом, деревянном, бревенчатом доме, которому примерно лет пятьдесят. Как мне кажется, и вы, я думаю, со мной согласитесь, что это говорит о большой скромности его жильцов…

Непонятное раздражение высунулось откуда-то сзади, из-под лопатки и заковырялось в мозгу. Саша заерзал, потянулся за сигаретой, хотел, было уже, что-то сказать, но Инна положила ему руку на плечо и… он решил все же еще немного подождать, - «посмотреть – по-над какой речкой пойдет эта «овечка» и на каком мосточке ножку себе подвернет, а уж потом…». Вот, что может случиться потом, какие слова ему придется говорить, оправдываться или же… наоборот… «Да, нехай себе брэшет…» - ухмыльнулся про себя и, закурив сигарету, стал смотреть, как на небольшой клумбе, среди стеблей цветов запутался и барахтается совсем маленький воробышек, только-только начинающий летать…

-… Мы уже начинаем привыкать, что «новые русские» совсем необязательно ходят в клубных костюмах вишневого цвета, не обязательно растопыривают пальцы… Я имею в виду тех, кто составил свои капиталы в короткий срок, так сказать «из пены Перестройки». На смену им приходят их дети, которые получили образование в лучших университетах мира, интеллигентные люди, знающие и умеющие…

«Господи, тягомотина-то какая. Ну, ни одного живого слова. Интересно, это ей Галина Николаевна пишет «текст слов» или она отсебятину несет? А может сейчас так принято – лекторий по экономике на пленере устраивать? Черт, давно этот ящик не смотрел, любопытства для, надо бы хоть пару дней «походить по каналам» с утра до вечера – понять, что они там вытворяют»…

Воробышек, наконец, вырвался из «зарослей» и деловито оглядевшись по сторонам, чирикнул и полетел, бочком как-то по своим делам воробьиным.

Раздражение все же росло и уже начинало стучать тупо в затылок, говоря будто – «ну, и сколько еще можно терпеть это словоблудие?».

-… медаль героя России за военные действия по восстановлению Конституционного порядка в Чеченской республике…

Все! Это было уже слишком. Сашу, кажется, понесло. Нет, он не вскочил, не забегал. Но что-то такое во взгляде появилось такое, отчего Танечка вдруг запнулась на полуслове и вопросительно взглянула на него – «Может, я чего-нибудь напутала или что-то сказала не так…» – казалось, спросилось в этом взгляде.

- Так! Все так… Все, что вы, Танечка, сказали – мило. У вас для меня вопросы приготовлены?.. Так вот. Не надо вопросов, я сам буду говорить, может быть не так складно, как это у вас получается, но все же. И буду говорить только о том, что меня еще в этой жизни волнует… кроме моей семьи. Но начну, как ни странно, с вас. То есть, не именно с вас, а вообще, с телевидения. Я очень мало смотрю, но и того… считаю, что много – не люблю, когда мне пытаются лоботомию производить… даже под наркозом.

Была недавно передача. Не знаю, по какой программе. Может быть, это была ваша передача… Речь шла о бомжах. Точнее о бомжах, живущих на городских свалках. Если бы я не знал, что это такое, то тут же помчался помогать этим несчастным, выброшенным за борт общества людям… до того трогательно и…

Инна Васильевна замерла и даже поджалась слегка. Такого напора она не ожидала. Но, посмотрев на Галину Петровну, которая очень спокойно что-то черкала в своем блокнотике, изредка посматривая на площадку, на Андрея-оператора, все также меланхолично жующего за камерой, решила дождаться конца. Только Танечка смотрела на происходящее пустыми васильковыми глазками и старалась, как ей казалось, проявлять видимость интереса к происходящему…

- … У меня нет к ним сочувствия. Нет сочувствия к этому конкретному «бомжу», как следовало из интервью с ним, с двумя «передними» образованьями, который собирает бутылки на свалке. И живет там же. Тем более, что человека, который был в кадре и рассказывал нам весь этот бред – я знаю… случайно так получилось, вышло так. И образование на самом деле у него, в лучшем случае, ЦПШ. И алконавт он не по прихоти судьбы, от безысходности, а по природе своей, от нищеты душевной. Вот и получается, что здесь мне ТВ пытается лапшу на уши. Так почему я должен верить остальному? Почему я должен верить всем этим шоу, когда, я, не будучи профессионалом, вижу все «склейки монтажа», одни и те де лица в партере, сюжеты, заблаговременно снятые, скажем полгода назад, которые мне пытаются впарить за сиюминутное. Все эти лживые, придуманные маски? Почему я должен им верить? Единыжды солгав…

Галина Петровна отложила свой блокнот и, вдруг сняв очки, уставилась на Александра с интересом, будто увидела впервые. Андрей ей что-то шепнул. Не оглядываясь, только легко кивнула.

-Танюша сейчас при мне, сидящем тут же рядом, обо мне торжественную оду попыталась пропеть… этакий тульский медовый пряник изобразить… и мне же в лицо, вроде зеркала, на мол, любуйся, - нравится?.. Еще бы вспомнила сказочку, про Золушку… это было бы, совсем кстати. Хотя на самом-то деле, так оно и есть. Президентом-то я стал на всем готовеньком, как в сказке… так что - «золух» или «трубочист, не знаю, может, оператор котельной…

А я совсем не такой, изначально не такой. И какой я есть на самом деле, быть может, я и сам еще до конца не знаю… все имеет свое начало и конец. И если пытаться рассказывать о человеке… для примера, скажем, остальным – вот как надо жить, вот как можно жить и чего достичь… то это делать надо не так…

Если бы я изначально хотел стать тем, что я есть теперь, то всего бы добился сам. Потому что есть руки, понимающие для чего они существуют, кроме ковыряния в носу… и в других местах, и есть голова, не совсем пустая – остальное дело времени и труда, а не мечтаний о богатстве и прочих… удобствах жизни. И я не считал и не считаю себя крутым предпринимателем… бизнесменом. В самом лучшем случае – администратором…

Я хочу сказать совсем о другом…

Саша закурил. С удивлением заметил, что никто его не пытается прервать, направить сюжет передачи в «нужное русло». Просто пауза заполнилась чириканьем воробьев скачущих в траве. Краем глаза увидел соседского кота, который залег за деревом у забора в ожидании добычи.

- Моя персона вас заинтересовала, по-видимому, в связи с моим похищением? Я правильно понял? Раззвонили на всех каналах, а как закончился первый интерес, так и забыли. Потому этих похищений, громких убийств, да еще и по политическим мотивам, заказных и прочих… «происшествий», щекочущих нервы зрителя, больше чем надо…

А теперь, вдруг вам захотелось узнать, каково это – сидеть в бункере около четырех месяцев? Я прав? Прав! Подробности… главное, подробности и пожутче, чтобы кровь стыла в жилах. Так вот - не ждите. Ничего об этом я вам не смогу сказать – это очень интимные вещи и я не собираюсь об этом… только разве что… о том, что было очень много времени, чтобы думать. Это трудное занятие – думать. Вспоминать, фантазировать легко – думать трудно. Мы привыкли, что всегда находится кто-то, кто за нас думает…

Не заметил, что сигарета как-то уж быстро сама догорела и по привычке очень старой, вторую от этой, уже потухающей, задымил. А в это время рядом на столе зажигалка отличная… с позолотой и монограммой…

- Я никогда не задумывался прежде о своем отношении к миру. Я всегда воспринимал только отношение мира ко мне. И соответственно реагировал… правда не всегда адекватно.

Только в юности ранней кажется, что судьба похожа на маленького лохматого щенка, который, играя, только путается под ногами. А если с ним долго гулять, он быстро устает и плетется за тобой сзади, слегка поскуливая, просится на руки. А ты себя чувствуешь большим и сильным и почему-то начинаешь относиться к нему снисходительно. Любя, конечно. И думаешь, что так будет всегда.

Только потом в жизни наступает некий R-момент, и все неожиданно меняется. Ты по-прежнему молод и полон сил. Тебе кажется, что твоя судьба по-прежнему плетется по твоим следам. Ты уверенно прокладываешь себе дорогу по жизни. И нужно… нужна вот такая остановка… черт, не знаю, как сказать… понимание приходит неожиданно, вместе с прозрением. Понимание того, что теперь твоя судьба больше похожа, а может, и была всегда такой, на старую худосочную суку, сидящую на высоком холме и внимательно наблюдающую за тобой. И как быстро бы ты ни шел, ты постоянно находишься в ее поле видимости. Вы, понимаете, что это значит?.. Каждый начинает понимать это… рано или поздно, каждый в свое время – мы ходим вокруг холма! И все наши потуги уйти в сторону, обычно заканчиваются ничем. И так до встречи на дороге с табличкой «Выход». А выход он всегда один и тот же…

Вы скажете, «какое же это открытие? Это все сопливый романтизм, прошлого века, а теперь мы должны согласно новым условиям стать прагматиками?» Наверное, все так и есть.

Все мы рождаемся, живем, и, в конце концов, умираем. Эка, невидаль»… Об этом столько всего написано и наговорено спокон веков до сего дня. Но одно дело это знать, читать, слышать, и совсем другое – понимать. Совсем другое дело…

Раньше был я абсолютно аполитичен. Я ходил на выборы и, не глядя в бюллетень, опускал эту… бумажку в урну, иногда, по вредности собственной, хорошенько размяв ее, сделав что-то вроде туалетной бумаги образца начала восьмидесятых… Смешно? Смешно конечно, если бы не было так грустно…

Мне было все равно - от меня ничего не зависит.

Все сегодняшние партии с их кажущимся разноцветьем, по сути дела одна и та же конфетка сомнительного вкуса, только фантики разные. Любая «кратия», демократия в том числе, даже самая-самая… «демосная»… при которой я, может быть, действительно как-то влияю на ход событий политических, экономических или еще каких… - отличная почва для тирании. Не я выдумал, но удивительно верно, если разобраться. Если хотите – разбирайтесь, поймете эту правду, это не сложно….

Власть, как урок послушания, как великое и трудное бремя, как вериги - должна даваться свыше. Не от того Бога, что навязывает нам церковь… - это еще одно из заблуждений слабого духом человека, а… не знаю, как и назвать… СВЫШЕ… другого слова не нашел. Пока человек будет стремиться к власти для удовлетворения своих желаний, потребностей, страстей и прочего – ничего не изменится.

И тут, Танечка, наконец, отыскав в своем листочке более или менее подходящий моменту вопрос, подала голос:

Вы разделяете мнение, что России нужна монархия?

- Да, пожалуй… Абсолютная монархия, абсолютная власть, которая дается СВЫШЕ. И не должна быть подвластна ничему, кроме веления СВЫШЕ.

- Каким же образом может появиться у нас в стране монархия, где все так запутано, где столько партий, столько мнений. Это что – переворот какой военный, или как? И потом, мы так далеко ушли от – «За Бога, Царя и Отечество»…

- Не знаю как… В монархическом движении России много достойных и уважаемых мной людей, но это не партия, это не сила и это, наконец, не ИДЕЯ, в поисках которой носятся партии, чтобы с ее помощью зомбировать сознание бездумного большинства. Того большинства, что производит еще что-то, жует свой хлеб, запивая водкой, рожает себе подобных и очень равнодушно наблюдает «по ящику» за цирком политической борьбы нескольких десятков тысяч, больных властью людей… Если чуть-чуть поднять планку психической нормальности, всех их можно было бы засадить в дурдом…

Сейчас вы спросите, «а не видите ли вы себя в качестве помазанника Божьего, на троне Российском? Так сказать, продолжение династии Романовых?». Отвечаю сразу – нет, не вижу. Я не принадлежу династии. Я вырос в детдоме и образование у меня ПТУшное - средне-техническое. И только. И я не собираюсь себе покупать дипломы престижных университетов, покупать научные работы и звания. К сожалению, это теперь у нас делается запросто… и это тоже болезнь.

Что же касается Российского трона. Я не вижу, кто бы это мог быть на этом месте. Кто бы мог снести на себе этот груз, какой титан? Для этого надо выбирать ребенка и с младенческого возраста соответственно воспитывать. Но для этого нужна политическая воля. И вера в то, что это действительно необходимо сделать. И это должен быть человек, чье каждое слово которого стало бы Законом для всех без исключения. Вроде Иисуса Христа…

- Утопия.

- Да, утопия. Иного не вижу. И еще о государстве. Эта проблема для меня очень остра. Я не принимаю государства, в котором за убийство человека, людей, причем своих же граждан… просто человека… раздают награды. Прикрываясь при этом тем, что эта награда за исполнения долга. Какого долга? Перед Родиной? Перед Народом? Перед Богом?

- Я поняла, вы стали пацифистом после того…

И странная полуулыбка вдруг краем задела лицо Сашкино.

- После того как лишил жизни десяток человек? Я, что, по-вашему, придурок полный? Когда придет мой срок, я должен буду звездочкой махать в оправдание? И не Раскольников я, чтобы выходить на перекресток, лбом асфальт молотить и каяться… мол, «и тогда тебе Бог новой жизни пошлет»… Не пошлет, уж будьте уверены. У каждого живущего только одна жизнь, у которой есть начало и есть конец… Пробовали вы однажды сесть и начать думать? Просто думать. И, скажем, найти ответ на один совсем короткий вопрос: - «для чего, зачем я живу»? Еще толком никто на этот вопрос не ответил… потому что на него нет ответа. Ответ за пределами где-то этого «думанья».

Мы можем, и то далеко не всегда, и не все, а только считающие себя хоть на гран человеком, отвечать правильно на вопросы разных там… «сфинксов». И тогда «сфинксы» гибнут… как в известном мифе, вот как этот… эта, например…

И показал на скульптуру, резко повернувшись спиной к камере. Действительно, именно в это время дня и нужно было смотреть на эту скульптуру. Только при таком освещении, крылатая фигурка полульвицы- полуженщины не казалась спящей, она казалась… нет, она была - мертвой. С печатью тени-смерти на лице. И это было как мгновенное ощущение жуткого холода, от которого деревянеют даже глаза… И когда присутствующие наконец смогли оторвать глаза от этого зрелища, то увидели страшно побледневшее лицо Сашкино и посинелые дрожащие губы.

Без микрофона, стоя уже, чуть не заслоняя собой камеру, Галина Петровна вдруг закричала пронзительно громко, не своим каким-то голосом, будто в спину камнем:

- Вам удалось ответить на вопрос сфинкса?

Кажется, целая вечность прошла, пока Сашка повернулся к ней и взглянул на нее своими пустынными глазами

- Я не успел даже услышать до конца вопрос… в этом все дело…

Ответил тихо, как-то криво улыбнулся, сбросил с себя провода микрофонные, и пошел, не оглядываясь в дом. Инна Васильевна, до этого находившаяся в каком-то оцепенении, через полминуты вскочила, при этом перевернув столик. Закрыла глаза, сжала свои маленькие кулачки и тихим, внятным шепотом, с расстановкой произнесла:

- Проваливайте все отсюда немедленно к такой-то матери! – и пошла за ним…

Первой прервала возникшую паузу «овечка».

- Галочка Петровна, они оба, что? Полудурки или контуженые? Дымовую завесу устроили, типа «кафкианства» какого, слов разных надерганных откуда-то нагромоздили… и слиняли оба. Пригласили и «послали». Можно было бы просто «послать»… не приглашая. Нам не привыкать – утремся…

Галина Петровна медленно и задумчиво подняла опрокинутый столик и села в кресло, в котором еще недавно сидел Александр

- Андрюша, все снял?

- А то…

- Сними, пожалуйста, крупно, в деталях это… «надгробие». И… будем собираться. Нет, Танечка, здесь не все так «запущено», как ты думаешь. И, скорее, «достоевщина»… Если не вникать, то ерунда все это. Я думаю, что мы еще сюда вернемся. Ну, может, не совсем сюда… в другую декорацию… и будет два или три варианта продолжения…

- Как это, Галочка Петровна?

- Как все в этом мире – в виде драмы, трагедии или фарса… Мне кажется… пока только кажется, что этот господин с обложки «Плейбоя» вдруг нащупал в себе человека… и пока не знает, что с ним делать. Трудно ему придется. Никому не советую, в его кожу влезать…

- Как это все сложно. Похоже на какой-то «шекспиримент».

- Как-как?

- Ну, это… «абстраканно» все это.

- Где это ты успела нахвататься?..

- В «кульке».

- Да, гибнет культура… И прекрати называть меня Галочкой! Возненавижу… я ненавижу галочки – запомни.

- Га… Галина Петровна, вам психологом надо работать, а вы…

- Я и есть психолог. Только… кушать хочется…

 

Только может быть, через полчаса Инна поднялась на мансарду. До этого все это время сидела на кухне, курила одну за другой сигареты, пока не затошнило, слушала как скрипят половицы сверху. Украдкой подглядывала в окно, машинально наблюдая, как собирались, и отъезжали телевизионщики, и… никак не могла поймать кончик мысли – «что, собственно произошло? Да, ведь ничего такого, что могло бы вот так… Ну, срыв нервный, стресс… это понятно. Да ничего не понятно! Ни-че-го. Заблудился ты, Сашенька, в самом себе, дорогу домой забыл… хуже детей малых эти мужики. Совесть замучила или что-то еще там есть? Может, какому психоаналитику показать, разве позвонить Вадиму и через него?… Надо будет у этой… Галины кассету забрать и просмотреть. Пока Сашка говорил, будто в каком дурмане была – ничего не поняла. Да, кажется, и понимать там нечего было, - что говорил, было просто, как палец… а вот как говорил… будто и не он сам.

Ну, подруга, приехала, сама скоро будешь одними междометиями разговаривать и пальцами в воздухе иероглифы выделывать. Отдыхать надо – худо будет иначе. Отдохнем пару месяцев, а потом будем думать, куда плыть дальше… Сашенька, паршивец, что же ты во мне зацепил? Двадцать лет назад выставила «глухую защиту», доспехи стальные нацепила против всего… от всего ненужного. А теперь, что же? Дирочка в защите появилась… да, и расползается эта дирочка… как на колготках темных. А под ними-то что-то еще живое… с ума сойти можно».

 

24. Среда

 

Дружба. Странная дружба. Хотя, если разобраться, ничего странного в этой дружбе может и не оказаться. Два трудоголика, без незаметной работы которых, может и не развалилась бы фирма, но была бы совершенно другой. Работают допоздна оба.

Но по средам, пусть хоть какой аврал, пусть весь мир перевернется - точно по «звонку», покидают офис два, по сути своей одиноких человека - Сергей Максимович и Виктор. У Максимыча никого на белом свете и у Виктора… разве только дочь. Нет, с Любой ссор никаких… почти. Только уж очень разный круг интересов. Можно сказать, что даже по времени не совпадающих, Могут и не видеть друг друга несколько дней, пропадает Любаша в своем подвальчике, на концертах да на гастролях. Вот и получается, что… словом, не совсем все хорошо получается. Антонина чуть ли не брошенный ребенок - на пятидневке в яслях. По пятницам Виктор забирает ее и тогда бывает, может быть по настоящему счастлив.

А вот в среду. Как-то само собой получилось, и давно уже, ровно в 18.00 выходят из «присутствия» невысокий старичок седенький и крепкий парень, костюм на котором того и гляди, затрещит по швам, если его хозяин вздумает слегка размять плечики. Когда просто в ближайшей кафешке пивка попить, но чаще дома у Максимыча подолгу сидят. Бывает, что одним пивом не обходятся, и тогда пьют водку до тех пор, пока Виктор совсем не осовеет. Но до этого состояния ему много надо. А вот Максимычу, не смотря на его пенсионный возраст, все нипочем – и вроде «не отлынивает», а глаза трезвые. Разве что только язык начинает чуть-чуть не слушаться, деревянеет, а это при разговорах разных, не совсем удобная вещь. Но это бывает очень редко. В основном же, дружба эта держится на любви к шахматам. Известно, что шахматы возрастов не разбирают, признают только умение и терпение. Иногда партия и несколько часов может тянуться, да если еще при разговорах, так сказать, посторонних, никакого отношения к игре не имеющих. И еще, как мне кажется, их объединяет то, что оба какое-то отношение имели в своем прошлом к одной и той же «конторе», один в архиве, другой на оперативке. Может, это и есть главное.

О работе, по негласной договоренности «ни гу-гу». Это можно и в другое время. Больше об экономике, политике, политиканах, бизнесменах и обо всем, что к этой самой политике и экономике «прилипает». А прилипает как-то чересчур часто криминал, со всей присущей ему атрибутикой. Потому – грязное это дело. Похоже, уже говорилось это.

Вот и теперь, сидят за шахматной доской и разбирают не партию, а начавшуюся войну в Югославии, взрывы, новую назревающую войну в Чечне…

- Максимыч, только не говори мне, что «контора» не знала ничего о взрывах. И что? Нужно было столько трупов, чтобы можно было выбить «бабки» на свое содержание? Да если бы предотвратили эти несчастья, может, больший политический вес заработали?

- Политический, может и больший. А вот насчет «бабок», это уж вряд ли. Медальками посветили бы и ку-ку. А насчет того, что знали… что мне тебе говорить… Просрали Чечню, а вместе с ней и почти всю агентуру тамошнюю, а теперь вот и расхлебываем. Эти душманы в своих границах сидеть не будут, начнут скоро расползаться за пределы. Потому как из-за бугра им подкидывают на это дело. Давить нужно было на корню, гнид, в свое время. Теперь долго придется с ними…

- Думаешь, еще придется воевать?

- Сам-то как считаешь? Неужели эти взрывы можно прощать? Значит, совсем не уважать себя, портянку собственную нюхать.

- Да, Максимыч… знаешь, а я, пожалуй, в рейнджеры подамся.

- Черт, ты по-русски не можешь?

- Ну, в наемники, значит. По контракту. Счеты у меня с ними не закрыты.

- Ну да, ну да… И потом… ты гляди сам. А потом, совсем не обязательно для этого в Чечню… здесь можно. В столице своего дерьма - не гони волну.

- Да, поработал я с этим… не хочу быть пешкой в чужой игре. Не знаешь, что там наверху кому в голову взбредет – могут подставить, не моргая, если интерес такой появится.

- Ну, а кто тебе говорит, что обязательно пешкой? Можно и ферзём. Самостоятельно.

- Народным мстителем? Недавно по ящику смотрел нечто такое. Штатский фильм. Кажется, «Жажда смерти» называется. Мстил там один за свою семью, «санитарил» по городу, трупов навалял кучу. Сам за полицейского, за прокурора, за судью и за палача. Так то фильма, а в жизни все гораздо…

- А кто тебе сказал, что проще? Эх, был бы я немного помоложе, да зрение было бы получше, я бы устроил всем подонкам такую веселую жизнь.

- Сам себе закон, значит? Я как раз адвокат и вроде бы должен представлять интересы обвиняемых. Каждый имеет право на адвоката и на защиту.

- Ну, поехал, праведник. Я говорю только о заведомо… по закону которого взять нельзя, а жизни недостоин.

- Это, значит, ставить себя вровень с Богом, решающим кому жить, а кому уже и пора бы… фитиль вставить.

- Ну да, ну да, конечно. Это они могут, кого хочешь «заказать», кого хочешь грохнуть и тут же исполнителя… туда же отправить, чтобы уж совсем «концы в воду», а ты их никак не моги, токмо как по закону. Плевать я хотел на такой закон.

- Максимыч, не узнаю я тебя. Чего-то ты сегодня расхорохорился. А не сбегать ли мне за «Осталочкой»?

- Нет, лучше пару баллончиков пивка. У меня в холодильнике последний кусок соленой кеты повесился, надо поминки спраздновать.

- Слушай, Максимыч. А почему у тебя в холодильнике всегда пустовато? Ты же прилично получаешь, да и пенсия, небось, капает?

- В банку стеклянную складаю… тебе что за дело? Мечта-идея есть, понял? Ты, давай, за пивом беги. Только в палатке, что налево стоит – не бери, там всегда какая-то кислятина. Лучше добеги до нашего «грошика». Тоже будет в копилочку… да, еще чекушку прихвати «для лакировки».

- Соображаешь.

- Ну да, ну да… оно без этого – «деньжата на ветер». Дуй в «грошик».

- Ты смотри-ка, штой-то раньше я не замечал в тебе такой преданности делу. А, кстати, ты мне еще не рассказывал, каким ты «макаром» в «ТДР» попал?

- Успеется, беги давай. Я пока над доской поколдую. Похоже, что ты мне эту партию без боя сдашь.

- А это мы еще «будем поглядеть»…

 

Хорошо посидели. Пару партеек успели сгонять, пивка попили. А под финал, когда уже Виктор стал собираться домой, Сергей Максимыч, вроде как вспомнил:

- Чуть не забыл… доложили мне… словом, Базукин не сам себя кончил, помогли ему.

- Я тоже так думал. И..?

- Вот тебе и «и»! Не закрыто дело-то. Не хотел бы заняться?

- Мне этого только не хватало. Не хочу. Вот, он мне где стоит. Нет на свете и ладно. А как и что, наплевать.

- Да наплевать-то нехитрое дело. Только боюсь, что у Сашки могут быть еще неприятности. Ты бы приглядел за ним. Вот опять, в Сибирь улетел, без охраны… приключений на свою задницу ищет.

- Он что, мальчик, что ли? Из какой переделки сам выбрался. Авось и теперь проскочит. И потом, никто же не знает, куда он направился. А не знают, так и не найдут – Сибирь велика, по себе знаю, напрыгаться тоже успел за три месяца…

- Ну да, ну да… Может ты и прав. И о разговоре нашем тоже подумай.

- Это о создании тайного отдела по уничтожению преступного элемента? Максимыч, несерьезно все это. И преступление, и грех на душу.

- Пойдем-ка, кой-чего тебе покажу…

Вышли в маленькую прихожую. Открыл Максимыч встроенный шкаф, а в глубине его еще один – потайной, ни в жизнь не догадаться. А там… арсенал целый.

- Максимыч! Вот чего не ожидал увидеть. Ты, старый хрен, из ума стал выживать? Под статьей ходишь, за хранение оружия. Уж, ты-то должен знать, чем это пахнет.

- Ты меня не учи. Никто никогда не подумает. Все стволы чистые, народными умельцами сделаны. Вот в эту красоту я и вкладываю свои капиталы. Еще немного и сам на «тропу войны» выйду. Потому я свое уже пожил, знаю очень много, а сделать ничего не могу. Хотя бы парочку мерзавцев, по которым «вышка» плачет, с собой заберу… руки чешутся.

- Максимыч, лучше бы ты их о забор почесал…

- Ну да, ну да… я про то и говорю. Ты подумай, а потом, может быть, мы к этому вопросу еще и вернемся.

- Не рассчитывай на меня, понял? Против закона не пойду и тебе не советую… стремно все это…

- Так я и говорю – подумай… а нет, так нет, я не в обиде буду, потому как понимаю… думай.

- Блин! Заладил тоже… я ничего не видел и не знаю. И этого разговора тоже не было. Понял?

- Ну да, ну да… оно конечно…

 

Проводил Виктора и, довольно потирая руками, проследовал в туалет: «Давай, давай, мил друг, покуражься слегка, оно делу-то не повредит. И куда ты денешься? Некуда тебе деваться. Кто раз этого дела попробовал, тот… В благодатную почву легли мои посевы, теперь надо только изредка их поливать… к-хе… и ждать. А ждать мы с тобой, старина, умеем. Сам придет, прибежит, масло со стволов лизать будет и радоваться душой, потому как дело благородное. А то, понимаешь, за державу обидно всем, а постоять за нее некому. Ну, а если ошибся я в выборе, то уж сам… как-нибудь. Я совсем неприметен, а это главное. Кто на старика подумает, из которого песок уже… так что, глядишь, и я пригожусь еще… Чуть не забыл… вот ведь, раньше не случалось – старею… Аркашке позвонить надо – что-то у меня на Александра Николаевича… досье с этой его Сибирью не сходится. Прямо королевский гамбит какой-то получается»…

 

А Виктор, уже сидя метро, сквозь полудрему тоже изредка головой подергивает: «Надо же, удумал, старый пенек, в Робингуды вздумал сватать. И кого? Хватит мне уже, навоевался, по самые «не хочу». Одно дело в рамках закона… или почти… преступные группы между собой стравливать, чтобы сами друг друга мочили… и совсем другое, с ружьёй самому бегать. И было бы смешно, если бы не было так… противно. Черт, надо бы в магазин забежать, отовариться. У самого в холодильнике пусто. Любаня к утру пожалует… сколько же я с ней толком не встречался? Ухожу – спит, прихожу – еще не вернулась. Угораздило же жениться на эстрадной дивульке… Как там, Тонечка моя, дочурочка. Тоже не повезло ей с родителями. Нет, это дело надо прекращать, ребенок каждый день должен мамку с папкой видеть… что-то надо придумать. А Максимыч, похоже, не шутит с «тропой войны». Залетит, как пить дать, залетит на старости лет. В лучшем случае – на нары, в худшем… да и черт, с ним, пусть делает, что хочет. Я ему кто? Советчик какой? Вот же, блин, «нагрузил», своих проблем у меня не хватает, что ли?

 

Но сердце радостно затрепыхалось, когда открывал дверь квартиры. Из ванной слышался детский радостный визг, плес воды из душевого смесителя… «Ну, вот и дома все, ну вот и все хорошо. Семья, блин, это тебе не…».

- Бобрик, это ты пришел?

- Нет, это Бармалей из сказки…

А из ванной еще более радостный визг: - Па-а-п-ка! Спаси!…

После позднего ужина. Антонина в кроватке своей посапывает и видит свои сны, в которых… кто их знает эти сны? И какие теперь сны снятся малышам. Наверное, все-таки радостные и светлые, потому улыбается во сне и даже от удовольствия пузыри пускает…

А у взрослых свои «удовольствия»… это в коем-то веке…

- Бобрик, у меня дней шесть-десять свободных. Гвардия моя запила капитально. А ты знаешь, я даже этому рада, хотя ничего хорошего от этого нет. Ты не мог бы на недельку взять отпуск? Мы бы втроем закатились куда-нибудь. Я так по тебе соскучилась, ты себе представить не можешь.

- Радость моя, завтра у меня арбитраж, послезавтра… а может, действительно бросить все к чертовой матери. Пошлю кого-нибудь вместо себя.

- Просто здорово бы было. Да и еще, звонила Инна, приглашала в гости вместе с Антониной. Знаешь, она предлагает собрать детишек всех в кучу и отвезти на море. Ты как, не возражаешь?

- Если только вместе с тобой. У тебя не было отпуска уже…

- Два года. Ну и что? А впрочем, надо подумать… это не лишено смысла. А ты там будешь? Сам как Кащей Бессмертыч…

- Это не лишено смысла. Надо подумать…

- Не передразнивай, а то я царапаться начну.

- Давно мы этого не проходили, начинай…

 

У Горбуновых. Этим же вечером.

Юра пришел домой поздно, расстроенный сильно. Мария Кирилловна уже уложила Светочку и теперь накрывает на стол, поглядывая встревожено на сына. Варя «зависла» за компьютером, потом вполголоса с кем-то по телефону… и уже минут двадцать. А Юра на кухне сидит и пытается собраться с мыслями… и прежде всего, стряхнуть с себя налипшие «деяния» сегодняшнего дня.

Мария Кирилловна села напротив и смотрит, как ест Юра. Наконец, не выдерживает:

- Сынок, что-нибудь случилось на работе?

- Ма, каждый день обязательно должно что-нибудь случаться, иначе это не жизнь, а времяубивание…

- Ты меня совсем-то за дурочку не считай - у тебя неприятности?

- Ма, извини… просто устал.

- У вас как, отпуск полагается и когда?

- Полагаться-то полагается. Вот только как-то не берется. И потом… пока у нас даже дачи нет… самой захудалой, а на куда подальше, еще не заработали. Ладно, ма, не бери в голову, что-нибудь придумаем, бывало хуже. Как Светик- семицветик?

- Она у нас молодец. Гуляли сегодня много, кушает хорошо. Варенька только сильно ее балует… мне кажется.

Варя подошла сзади и обняла:

- Слышу, про меня сплетничаете. А я вот она. Привет, муженек. Что нового?

-Тебе хорошие новости сначала или не очень?

- Ладно, детки, спать пошла, воркуйте

- Спокойной ночи, мама.

- И вам того же – и ушла к себе, закрыв дверь. А Варя села на ее место и подбородок кулачки уперла.

- Что случилось? У тебя лицо перевернутое.

- Любопытно было представить, как это… А случилось вот что. Продают нас, Варюха. Со всеми потрохами. Соломоныч в землю обетованную уезжает, продает издательство, причем вместе с типографией… а придет новый барин, и попросит всех на улицу пройтися. Вот такие дела…

- Кто покупает?

- Кто его знает… пока не видел, не знаю.

- Ну тогда и не трепыхайся раньше времени, может, обойдется все.

- Да, нет. Главный уже на сторону сваливает, место нашел.

- Ну и ты с ним.

- Не зовет. Я его уже здесь достал, еле терпит, думал я, что он меня выгонит, а оно вон как закрутилось.

- У меня тоже две новости. С плохой начну… Юрочка, я кажется, исписалась. За неделю две странички. Все – не могу. Мозг скукожился, фантазии иссякли, словно крантик перекрыли.

- Хреновато, ты у нас основной кормилец, можно сказать.

- А хорошая новость. Мне звонила только что жена Сашкина…

- Что-нибудь опять с ним?…

- Я же сказала, что новость хорошая. Сашка, позавчера в Сибирь улетел по делам, а жинка евонная на море намылиться хочет.

- Ну, у богатых свои игры.

- Не одна хочет ехать, а с детским садом. Своих пацанов, Светочку и Антонину с собой захватить, а нас с Любкой… как бы в нагрузку.

- Варь, у нас таких денег нет, чтобы…

- С полным пансионом, понял. Ответ завтра…

- Ну и?

- Что и? Что и? На халяву, ты понял, на ха-ля-ву! Я не поеду. Лучше в Москве буду гнить.

- Варя, если Инна предложила, значит, это от Сашки идет, понятно. А Сашка мой друг, лучший. И я за него…

- Слышала. Не надо повторять. Я подумаю.

- И думать нечего.

- Я сказала – «я подумаю».

- Тебе тоже свежие впечатления нужны, тогда может снова что-нибудь «проклюнется». Я не суеверный, но тринадцатый роман, он и в Африке тринадцатый. Может, плюнешь на него и начнешь сразу четырнадцатый?

- Тебе хиханьки… гоняешь бедную женщину шамберьером по кругу арены и доволен. Эксплуататор. Сам-то никак дальше второй части…

- Тихо, женщина. Сейчас кофе нажрусь и, кажется, засяду на всю ночь.

- А я дико ревновать начну и буду тенью нависать на мониторе…

- Нет, лапушка, вначале я спою тебе колыбайку, а уж потом… чтобы не нависала… Я тоже хочу к морю! Завтра ограблю банк, и мы поедем к морю.

- Это будет завтра. А сегодня… сегодня, прямо сейчас я пойду укладываться, чтобы слушать твою колыбайку. Приходи, я жду.

 

25. Мыслишки

 

Вторые сутки идет дождь. Мелкий, почти невидимый, сеет сверху через гигантское сито туч серых навстречу дурманящим испарениям трав, мхов, прошлогодней листвы. Над водой низко, клочьями туман, размывающий очертания другого берега, населенного призраками сосен и кедров. Комары, обычно дождем загоняемые в укрытия, тяжело летают, без привычного своего звона. Костер под небольшим навесом агонизирует, дымит, и нет никакого желания как-нибудь поддержать его жизнь. Для этого пришлось бы выбираться из палатки, где, если не считать липкой влажной духоты, все же довольно комфортно.

Саша не помнит уже, когда впервые он начал, как он говорит, «думать». Может, это началось во время «отсидки» в «кубике», а может еще раньше, только ему вдруг очень понравилось это «дело». Прежде, до этого самого момента, когда он начал… как-то не приходилось этим заниматься. Все проблемы решались на уровне: нравится – не нравится, пить или не пить, бить или не… вопросов таких как: убивать или не убивать, вообще не стояло. Была наука солдатская. Был приказ «на поражение», были злость, отчаяние и ярость потом… только мыслей по этому поводу не было – ни к чему они были. А теперь вот… Он и удрал из Москвы только для того, чтобы разобраться, научиться, хотя бы наедине с самим собой, как-то «оформлять», додумывать, доводить до какого-нибудь вывода эти свои… мыслишки. Надо отдать ему должное, понимал, что «мыслишки» эти он уже слышал и раньше, читал про нечто очень похожее, но никогда не делал их своими – всегда воспринимал как нечто отстраненное, к нему никаким боком неприкасаемое. И главное… самое главное – понять, наконец, чего же он в этой жизни ищет, места своего или еще чего…

«Человек по своей природе, по сути своей – одинок. У каждого своя кожа, кровь, нервы, кишки и все такое прочее. С самого рождения сидит себе человек в своем теле и как через амбразуру – через глаза – всматривается в окружающий мир, на такие же, как и сам он… «доты и дзоты». И «выбросить белый флаг», выйти с поднятыми руками, невозможно – потому как сам выход замурован, да просто нет выхода, забыли сделать. Всякое заключение в тягость, а потому совершаются всякого рода «диверсии», попытки вырваться из этого своего одиночества, но это как выход в космос без скафандра…

«Создан по подобию»… Что же получается? Получается, что Бог, тоже страдает от одиночества в своей вечности и бесконечности? Может, для этого и создает себе подобных? Наверно, тяжко Ему приходится - создания-то Его несовершенны, не могут жить долго. Только кто-нибудь из них «из пеленок» выберется, «агукать» начнет, так уж и помирать пора. Что-то Он там не додумал. А может, Он-то как раз от одиночества и не страдает, а только «Себе подобных» творит с этой… «функцией». Для чего, зачем Ему это нужно?

И это яблоко… на хрена подкинул? Если бы не сказал, что его жрать нельзя, так мимо бы проходили… тоже целую вечность. А раз говорят «нельзя», так и вопрос тут же – «а почему»? Ну и соблазн, конечно, попробовать. Так что насчет змия… это конечно перебор - рано или поздно, все равно бы сами это яблочко схавали… с дерева познания добра и зла. Он только форму слепил «по своему подобию», а остальное…? Что, вместе с душой не мог «вдунуть» эти самые «познания»? Ерунда какая-то получается. Либо Он не такой уж и мудрый, либо… либо что? Либо – не твоего собачьего ума это дело. А раз так… то и сам пошел на фиг. Вот скажу Тебе, что Тебя не было никогда и нет, а есть только… ну, хотя бы природа и эволюция… если не по Дарвину, то еще быть может… по… по какому-нибудь там… Пупкину, который еще и не родился, но родится обязательно и… и докажет научно, что не от обезьян, а, скажем, от… козлов или свиней. И ведь поверят. А куда деваться? Как-то надо определяться, раз Его нет. Потому, если Он все-таки есть, зачем наградил одиночеством?

Ну, вот с чего начал, к тому и приплыл… Натворил черте что, а ты с этим разбирайся, мучайся, ищи ответ. Ну ладно там эти, первые которые – это проклятое яблоко схавали. Ну, схавали и схавали – поняли, каким образом размножаться… что, куда и зачем… так нет же. Мало Ему показалось – решил это самое дело облечь в красивую оберточку – обозвал этот фантик любовью. Нате, мол, жрите. А человек, если он не дурак совсем, должен прекрасно понимать… да и понимает. Еще при первом своем поцелуе, самом робком, там, в глубине самого себя понимает, что это долго продлиться не сможет, бледнеет и… все равно клянется, паразит, в любви вечной, врет, подлец, потому как, хоть на короткий миг, но кажется ему, что это вот он и есть выход из одиночества. Мгновенная радость, мгновенный самообман… и как хочется верить, что когда двое, то тогда и все остальное не так уж страшно. Только уже на следующее утро… буквально или через год… ну, может два, просыпается и видит, что снова он один, а рядом тоже другой «индивид заамбразуреный». И вновь он со своими печенками и селезенками, со всеми своими потрохами – вот его единственные друзья…

И тогда… тогда, или разбежались в новых поисках, или до скончания дней одни и те же скучные завтраки и ужины, между которыми вечное добывание пищи для поддержания… двойные подбородки, отвисшие животы и груди, разговоры о погоде, о тряпках, об очередной ангине следующего маленького пленника, обреченного на эту жизнь… о ценах на хлеб. Тоска вселенская.

Человек слаб и подл – привыкает ко всему, и к такой тоске зеленой в первую очередь, потому как это очень удобно, тепло и уютно, и никуда бежать не надо, и уже никаких желаний. Выполнил свое предназначение и теперь сиди и жди, тихонечко посапывая в две дырочки, когда тобой унавозят землю… и это называется жизнью.

Черт побери, неужели все так паскудно устроено? Или я себе только так напридумывал? Может за всем этим существует еще какой-то смысл, понять который человеку не дано… и кто догадается когда-нибудь - для чего все так устроено – будет жить вечно и не умрет никогда. Только бы знать, для чего жить… тем более, вечно. Это что же – стать равным Богу? Стать этим самым… воплотиться в плоти и крови из какой-то там непонятной бесконечности… которая и здесь, между прочим, присутствует, вот в этой самой душной палатке? Так, пожалуй, можно договориться до шизомании, возомнить себя Бог весть кем. Человекобогом, например. И тогда… а что тогда? Когда будет понятен смысл всего, что тогда?

Все, хватит. Прыгай обратно на землю, только шею себе не сверни. Слышишь, какая в животе революция начинается, кишки против желудка выступают, баррикады скоро будут возводить. Пора подкинуть им «хлеба». «Зрелища» они уже насмотрелись, вернее наслушались. Вставай и действуй вопреки своим мыслишкам о вечности и прочей ерунде. Потом продолжим. Скажем, поговорим о морали, законах, придуманных человеками, чтобы не сожрать друг друга и… о сфинксах разных и прочей ерунде. И дождь, кажется, выдохся совсем. Сегодня еще здесь покантуюсь, а завтра с утра пораньше вверх по Петёлке… немного осталось. А надо ли мне туда, что я там забыл?».

Быстро разделся и нагишем из палатки выскочил. Пробежал по траве, увешанной капельками тяжелыми, по песку от воды чавкающему под ногами и с уханьем плюхнулся в холодную воду. Вот это жизнь. Сразу по всему телу изнутри струи обжигающей радости, молодости и чего-то еще… совсем уж первобытного, чему и названия нет.

Проплыл энергично метров двадцать, вдруг нырнул, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть под водой… но кроме серых бликов и шуршащей тишины в ушах…

Вынырнул почти на середине реки и чуть головой не ударился о борт лодки, беззвучно и призрачно скользящей по течению. Осторожно руками ухватился за корму и подтянулся…

Пацан и девчонка, лет по пятнадцати спят в обнимку, укрывшись куском брезента. Весел не видно, да и вещичек не густо.

Пришлось долго повозиться, прежде чем лодка не уткнулась носом в песчаный берег. Привязал за обрывок носовой веревки к кусту, оделся быстро, стуча от холода зубами, костер поправил, вытащил из рюкзака все наличные продукты. Консервы открыл, котелок на огонь зарядил и только тогда снова подошел к лодке.

Лодка с борта на борт покачивается, вода тихонько шлепает, нашептывает свои сказки, и если бы не такой сырой и пасмурный день, то лучшей колыбели нельзя было бы и придумать.

Долго смотрел на спящих, улыбаясь до неприличия широко, словно вспомнил что-то такое… давнее. Девчонка, лица почти не видно, уткнулась носом в плечо подростковое, еще тощее, кудряшками соломенными мелкими загородилась…

- Подъ-ем! - заорал вдруг во все горло. В испуге сорока сорвалась с ветки, и, заверещав, полетела докладываться всей тайге, о своей обиде.

Ребятишки разом вскочили, откинув брезент, причем пацан как-то сразу в сторону кинулся и хорошо приложился о борт лодки. Ошалело огляделись и уставились испуганно на Сашку, будто приведение какое увидели. Тут выяснилось только, что из одежды на них только трусики, остальная одежда аккуратно уложена под фанеркой на носу лодки.

- Быстро отвечать: кто такие, откуда, куда и зачем? На счет три выдать всю исчерпывающую информацию. Один… три! Итак… как звать?

- Леша. А ее Света – ответил, наконец, парнишка и потянулся за одеждой, не сводя настороженных глаз с Сашки.

- Уже хорошо. Слушай мою команду – быстро одеться, умыться и приступить к завтраку. Остальную информацию после.

Накинулись на еду, как будто перед этим дней пять не ели. И так аппетитно это проделывали, что Саша тоже куда-то заспешил, хотя привык есть медленно и основательно. Кружка оказалась одна и поэтому чай пили по очереди…

- «Ой, вы, гости-господа… как там, в сказке, забыл… и куда теперь плывете?». Откуда и куда путь держим? Между прочим, меня зовут Александр Николаевич.

- А я вас знаю, - Света вдруг просияла, и голос подала, наконец, - вернее, я вас помню…

У Сашки бровь одна удивленно полезла на лоб.

- И – и?

- Мы с Алешей из детского дома. Я маленькая была, но я помню все. Мы вас папа-Саша звали, помните? А вы за это щелбаны раздавали…

- Черт, не помню совсем. Хотя может быть… да, очень может быть. Так, стало быть, мы соплеменники. Ну, и куда вас понесло? Куда сплавляетесь? Вы хоть соображаете, что если бы я на вас не наткнулся в этом молоке, то к ночи вы бы уже в Байкале плескались? И потом, весла где? Жратва и все прочее, если собрались в поход? И потом… я понимаю, что ваш поход не санкционирован, а потому вас уже ищут, всех на ноги подняли. Кто-нибудь знает, куда вы отправились?

Вопросов много, а в ответ только молчание. Сидят на бревнышке, прижавшись к друг другу, как воробышки. Долго молчали, ковыряя носками стареньких кроссовок песок. Потом все же Света локтем Лешку, говори мол, свои вроде. Наконец, собрался с духом, заговорил:

- Мы… Света и я, мы решили не возвращаться никогда. Мы решили умереть вместе, потому что мы любим друг друга, а над нами все смеются, дразнят. Мы решили утонуть в Байкале. Чтобы и там… на том свете, вместе быть, понимаете?.. Как Ромео и Джульетта. Напрасно вы нас остановили, мы все равно… мы слово друг другу дали. Мы должны, понимаете? Мы не можем друг без друга.

«Ты смотри-ка, что делается? Еще час назад развлекался мыслишками по поводу этого же самого… очень похожего. Нет, ничего случайного в жизни. Поневоле поверишь во все эти изотерики».

Почесал затылок, соображая, что бы такое им сказать, чтобы…

- Ну, что ж, ребятишки. Каждому, своё. Мне добираться до детдома, давно собирался проведать, посмотреть на ваше житье-бытье, может придумать что-нибудь интересное. Захар Петрович-то как?

- Захар Петрович-то? Нормально, болеет только.

- А что не так?

- Нам взрослые не говорят, но какие-то большие неприятности, как это… рэкет или просто… Нехорошо что-то.

- Ну, посмотрим. Ну, а вам… вам плыть дальше. Лодка ваша больше двух дней не выдержит, течет, зараза. Вода в Байкале холодная, больше часу не продержитесь, утоните в лучшем виде, на корм рыбкам пойдете… плывите, на том свете встретимся.

- А-а? – замялся Лешка.

- Что, «а-а»? Слово давали, стало быть, вам одна дорога, как решили. А вы думали, что я причитать начну, уговаривать? Любовь сильная штука, хуже гриппа. Если уж с ног шибанет, в неделю не прокашляешь. И я вам не врач, пилюлю сластить не буду. Вы уже большие, сами решайте.

И пошел к палатке. Открыл полог, рюкзак достал и стал собирать вещи, краем глаза поглядывая, как там детишки разрешают свои проблемы. Только минут через двадцать, когда уже палатку сворачивал, да из кустов лодку резиновую, надувную с мотором вытаскивал, нерешительно Света подошла.

- Что? Попрощаться пришла. Пока-пока, плывите. Даже вслед смотреть не буду, ужас не люблю утопленников, аллергия у меня на них.

- Папа-Саша… можно я так… ну, в общем, мы подумали. Подумали и решили. Мы потом… ну, не знаю, как-нибудь по-другому. Все равно нам не жить друг без друга.

- А по-другому, будет так. Если любите, научитесь ждать. Подумаешь, несколько лет. Вам сейчас по…

- Мне четырнадцать с половиной, а Алешке уже почти пятнадцать.

- Три года всего, понимаете? Тысяча дней. Ерунда. А потом поженитесь и будете всегда вместе. Детишек нарожаете. Детишек, у которых будут мама и папа. А так что? Да ровно через год о вас и не вспомнит никто. Вот ты кем собиралась стать?

- Фотомоделью. А Леша кино хотел снимать…

- Ну, вот и стань, кто тебе не дает. Трудное только это дело, сама поймешь. Эй, Ромео, помогай лодку тащить. Потом костер потушить и весь мусор закопать. Действуй… что насупился? Да не дразнюсь я. Я просто… просто по-хорошему завидую, черт возьми. Давай, хватайся, тяни.

У самой уже воды, вдруг взвизгнула радостно Светланка.

Будто на заказ, толстый блин тучи, отмучавшись дождевой пылью, оторвал свой край от горизонта, обнажив голубое дно неба. И сразу косой луч солнца пробежался на цыпочках по реке, поднялся легкими прыжками на сопку на том берегу и расцвел триумфальной тройной аркой стоцветной радуги, как знак того, что Любовь и Вера и Надежда - была есть и будет, пока жив человек на земле. И с этим ничего не поделаешь, да и делать ничего не нужно, просто принять как должное… просто жить.

И Сашка тоже, для себя самого неожиданно, впервые за последние несколько лет почувствовал себя легко и радостно. Вдруг заорал во все горло, всколыхнув еще полусонную, мокрую тайгу. И все эти маленькие «мыслишки», что еще недавно его тревожили и казались и в самом деле чем-то важным и главным в жизни – упали на дно его души и… спрятались там до поры…

- Э-э-э-э-э-э-э-эй!!!

 

Как недолговечно оптическое явление радуги, так и радость, переполняющая от избытка жизни, ярко, мгновенно, но также коротко. Уже через пару часов, когда солнце успело спрятаться на ночлег, а на смену ему выкатилась луна щербатая караулить ночь, холодок пробежался по Сашкиным глазам и новые, вернее недодуманные старые мысли закопошились и застучались в темечко. А может это, стучит мотор лодочный, вспарывая речную гладь. И прохладой потянуло с верховья.

Ребятишки притихли и сражаются с дремотой, а Сашка снова, уже в который раз перемалывает «в свои» старые, успевшие слегка закаменеть и заплесневеть «вечные» истины бытия. И это будет продолжаться всю эту ночь, до самого рассвета и потом еще много дней и ночей, потому что как раз это и отличает, выделяет человека, делает венцом творения. Творения Бога или Природы, может быть Космоса? Какая разница. Это в конечном итоге ничего не меняет. Ни – че – го.

 

26. Детский дом

 

- Со свиданьицем.

Выпили по рюмке граненной и закусили солеными груздями, хрустящими на зубах. Домна Маркеловна только пригубила, поморщилась и, утерев салфеткой домотканой рот, засуетилась, подкладывая закуски.

Закуска немудреная, все свое, выращенное, собранное в тайге, наловленное в Петелке. Про себя Сашка отметил беспощадность времени – совсем неважно старички выглядят, словно усохли как-то. Не говоря уже о седине и прочих приметах старости. Казалось, все должно было остаться на своих местах незыблемо. Но это только в нашей памяти как-то уживается, а у жизни свое течение Больше десяти лет прошло, многое здесь изменилось. Старики уже давно на пенсии, но помогают новой заведующей, чем могут. Да и ребятишки им тоже помогают, так вот и живут при детском доме. А куда еще им деваться - здесь их дом.

- Ну, что, Сашок, глядишь, сдал совсем старик? Это только в последнее время неважно чувствую, да старуха все забывать стала, а так ничего, покоптим еще малость. А ты молодцом. По рукам вижу, что начальником каким стал или инженером. Уж и не думал, не гадал, что доведется свидеться – не любят возвращаться сюда. Вырастут и скорее отсюда бечь, будто пятки чем смазаны, а после стараться поменьше вспоминать. Может и правильно, может так и надо. А ты вот надумал – похвально, стариков вспомнил, уважил. А, може, что случилось и поведать некому стало, так и…

Саша сигареты достал, предложил Захару Петровичу. Тот покрутил пачку, попытался прочесть, отодвинув от себя подальше. Крякнул и полез за папиросами.

- Нет, Захар Петрович, все у меня нормально – дом, семья, работа. Все нормально. Отпуск у меня. И еще по моим подсчетам, не сегодня - завтра, должен сюда груз прибыть один, фура небольшая, с вагон почти. Так я и подумал, что грузчик непременно понадобится.

- Сашок, темнишь ты чего-то. Ладно, ты выпей еще, если хочешь, да ешь, как следует, не ковыряйся. На икорку налегай, поди в Москве-то она в дефиците, а у нас своя, сам солил. На меня не смотри, я свое уже… да и Маркеловна вон, гляди, губы поджала. Не кряхти, старая, гости не часто к нам, а меру себе я завсегда знал. Ну, и что за груз, почему я ничего не знаю?

- Будем считать, что гуманитарная помощь, всего помаленьку.

- От чьих щедрот?

- Фирма одна московская прислала. И впредь будет поддерживать до тех пор, пока сама не разорится, или не останется больше сирот.

- Эк, куда загнул. Этого даже коммунисты не обещали. А президент наш… тем более. Ты там, в Москве к нему поближе, скажи – правда, что сильно поддает наш президент, али просто в детстве уронили, мекать стал апосля?

- Точно сказать не могу, но какого же еще президента мы могли выбрать, когда сами выбирали спьяну или с похмелюги. Какой народ, такой и президент ему положен.

- Во! Так я ж тоже кумекаю, а старуха моя говорит, это он, мол, заработался больно, оттого качает его и лыка порой связать не может. Ясное дело, жалеет мужика.

- Захар Петрович, вот ты уже при детском доме лет тридцать…

- Ах ты, Господи, да ты и не знаешь ничего. Не спрашивал никогда.

- Захар Петрович, до поры, пока растет человек, он больше сам собой интересуется, а как вырос, так и к другим интерес прибавляется.

- Маркеловна, глянь-ка, вырос пострел, уму-разуму набрался. Расскажу, ежвив интерес имеешь. Стало быть, сходил на войну. Еще неполных восемнадцать было. От Москвы до Бреслау протопал. Такие дела. А как ехал с войны, то… Маркеловна, как это местечко зовется-то, запамятовал?

- Домна Маркеловна головой стряхнула, откинулась назад на стуле и с едва заметной улыбкой сказала

- Барановичи.

- Точно. Помню, что что-то со скотиной связано было, а вот… да ладно. В Барановичах, стало быть, на вокзале подобрал… или сама причепилась ко мне как репей какой, дивчинка. Я думал, ей лет двенадцать, а это она с голодухи военной так выглядела, а оказалось все шестнадцать.

- Семнадцать.

- Не перебивай. И годов не прибавляй, и так все твои, никто не заберет. Ну вот. Причепилась ко мне, глядя на медальки мои боевые, да и говорит: «увези меня подальше от войны, на край света, чтобы даже и не вспоминать. Я тебе за это портки всю жизнь стирать буду.

- Ой, брехун старый! Ой, брехун-то … и не говорила так. Сам привязался

- А ты не мешай. Когда ладно говорится, то и не брехня получается, а немного… эта… фантазия. Налей-ка нам еще по рюмочке. Ничего-ничего, кода еще свидеться придется…

- Угомонись, старый. Полрюмки налью за компанию.

Саша свою рюмку поднял. Хотел что-то такое хорошее, проникновенное сказать, а сказалось совсем просто

- За здоровье ваше пью, живите еще долго и не болейте.

- Вот и хорошо. И сам будь здоров… Вот так я и привез ее сюды, на край света почти. Детей Бог нам не дал, так мы вот так вот… считай с сорок седьмого при детях.

- А что, часто из детского дома детишки бегают? При мне такого не помню.

- Да почти что кажный год. Только или сами скоро возвращаются, или с милицией. Ребятишки, что поделаешь. То им на северный полюс надо, то на Кубу, Фиделю помочь, то в космонавты поступать. По разному.

- И еще… мне Лексей-беглец говорил про ваши какие-то неприятности. Менты пару раз приезжали. Зачем?

- Не хотел говорить, потому не твоя эта беда… да, ладно, скажу. Люди разные все. Одни, вон вишь, помогают, другие наоборот. После войны мы и дома-то не запирали, и беглых из лагерей не сдавали властям, чем могли, помогали. Потому – тайга. А теперь, будто все с ног на голову… Появилась банда лихая в тайге, не пойми кто, потому никакой закон им не писан, ни государственный, ни людской. Звери так себя не ведут. Даже до нас добрались, до сирот, то есть. Хорошо, что у нас хоть не стреляли, а в Петелино участкового порешили и двух девок изнасиловали на виду у мужиков ейных. Нас пару раз полностью очистили - все, что смогли унести, унесли, особливо продукты. Ночью приходили, детишки-то и не знают ничего, только догадываются, что не чисто все… да милиция наезжала по заявлению, видели. Только что в тайге милиция? Здесь и двух полков не хватит, чтобы прочесать район, да найти. Вот такие дела. И охрану нам выставить не могут, накладно, да и неизвестно, сколько их. По три человека приходили, разные, а сколько их всего, да где у них лежка, попробуй, найди в тайге-то.

- Да, весело вам тут живется. И груз мой, стало быть, совсем по другому пути может пойти. А там всякое школьное оборудование, компьютеры… и много еще чего… вот только оружия там нет… не думал. У этих, отморозков… с чем в руках приходят?

- С автоматами… такие только в кино видел.

- С какой стороны приходят?

- А кто же их знает. Ночью. По воде приходят и уходят… Ты чего удумал, Сашка?

- Так мне уже давно не пятнадцать, сам за себя отвечаю. Хоть какое ружье завалящее есть? Захар Петрович, у тебя же карабин был, я помню.

- Поискать надо. Запомятовал, когда я его последний раз доставал. Может, лет восемь в глаза не видел. Вишь, стареть стал, какой из меня охотник.

Домна Маркеловна, почувствовала, что «дело пахнет керосином», заволновалась, теребя салфетку,

- Ты, Сашенька, не путайся в это дело. Тут пущай милиция долг свой исполняет.

- Домна Маркеловна, дорогая моя, получается, что и мой это долг, если разобраться. Дом, в котором вырос, защитить от поганцев. Ружьецо-то поищи, поищи, Петрович. Нельзя вот так на заднице просто сидеть и ждать, когда у тебя из-под нее последнее унесут.

- Ах ты, Господи, лучше бы и не говорил. Смотрю, как был непоседой, так и остался. Куды ж тебе одному-то, с этим зверьем? Может, кого еще из Петеленских позвать, мужики там уж больно на них тоже… зубатые.

- Были бы зубатыми, давно и проблемы не было. А за меня ты не беспокойся – приходилось и похуже.

- Что ль, в армии науку принял?

- И в армии тоже… Вот что, Захар Петрович, давай вместе думать будем, сначала за столом сидя попробуем найти, а уж потом, ногами. Ты без карты все здесь облазил, все знаешь.

- Помоложе был бы, я с тобой пошел бы.

Домна Маркеловна испуганно покосилась только на него

- А-га, сщас, так бы я тебя и пустила.

- Маркеловна, помалкивай, беду накличешь.

- Вот мысленно и представляй, куда пошел бы.

-Я, пожалуй, еще одну рюмочку приму, чтобы лучше фантазировалось… Да на крыльцо айда дымить.

Вышли на крылечко, сели на ступеньки и задымили. И к ночи уже туман понизу поплыл – жарко завтра будет, точно…

- Смотри сюды, не просто же они в тайге сидят. Дело какое должны иметь. Золотишком здесь не промышляют, тигра давно не видел, ушел тигр, чего им еще здесь делать?

- Я думаю, что на «железке» промышляют, вагоны товарные раздевают.

- Соображашь. До железной дороги пятьдесят верст. Где сами обитают, там грабить не будут, стало быть, на той стороне дороги. Вот там и искать нужно. Я не пошел бы вверх по реке – нечего там делать, да и далековато. Сделал бы крюк, и по железной дороге… скажем до поселка Хазарово добрался, с тем же товарником, скажем. А там дальше вдоль дороги стал бы топать до Петельки

- Мудрый ты старик, Захар Петрович.

- Я не мудрый, я старый. Морщины на лице это тебе не извилины в мозгах. И еще, вот чего… Я в Хазарово-то позвоню… Слышь-ка, теперь телефон и у нас есть – цивилизация.

- Скоро и спутниковая связь будет, будешь отсюда прямо мне домой в Москву звонить.

- Иди ты? Ах, растуды твою качель, даже помирать расхотелось.

- Да, поживем еще. Еще и в Москву ко мне приедете, еще кое-кого повидаете. Помните сестер – Варьку да Любку?

- Да ну?

- Редко, но встречаемся. Так что, приезжайте, рады будем, устроим все как надо и с билетами на самолет, и все прочее.

- То ладно, спасибо за привет. О чем я? Позвоню я дружку своему, поможет с оружием. Может, еще кого найдет в помощники.

- Вот этого не надо. Менты боятся в тайгу лезть, башку под пули ставить. Вот и не надо никого. Одному проще.

- Ну, ты прямо как этот… черт, забывать начал. Мы в детстве в Чапаева играли, потом, после войны пацаны – в партизанов. А теперь… как же его… по телевизору показывали. Фильм американский. Мужик там один целую армию завалил. И смех и грех. Так вот, пацаны играют теперь в этого…

- Рембо, что ли?

- Во! В него самого. Ногами выше головы дергают, паразиты…

- То кино. В жизни все сложнее и грубее…

- Знамо дело. Ладно, пойдем в хату, еще по рюмочке примем, пока Маркеловна не видит, в коровник пошла… за то, «чтоб они все сдохли»!

- Так и будет! Так и будет… Только давай договоримся, ни одна живая душа… ни ухом, ни рылом. Я думаю, они выбирают составы, не все же подряд чистят. А это значит, что кто-то им сливает информацию, а стало быть и связь у них есть. Не звони… так мне спокойней. Скажешь, на охоту в тайгу побежал… хотя, какая сейчас охота в середине лета. Ладно, утра вечера мудреней, придумаем…

- Только успели выпить, Домна Маркеловна на пороге, подозрительно посматривает.

- Домна Маркеловна, не надо мне в доме стелить, я на сеновал пойду. А завтра познакомите меня с новым директором? Как она, ничего? Визит пора нанести новому руководству.

- Молода больно, а так ничего… душевная. Педагогический опыт есть. По началу-то, правда, десять раз на день прибегала советоваться, а теперь сама все. Да я и не в обиде, главное, чтобы все как надо шло.

- То, что молода, это не страшно, это проходит… к сожалению.

- Ниной Ивановной зовут. Немужняя еще. А с женихами, сам знаешь, у нас небогато. Жаль бабенку.

- А вот приедут два спеца из Москвы устанавливать оборудование, может кто и глянется ей. До весны здесь будут.

- Дай-то Бог.

- И еще… личные дела наши долго хранятся?

- А куда им деваться – лежат. Тебя что волнует?

- Хочу узнать, кто я? Откуда фамилия моя?

- Ох, Сашенька, надо ли это? В твоем случае фамилия дается обычно врачом, принимающим роды. Как захочет, так и назовет. Обычно свои инициалы и дает, как бы клонирует самого себя. Вот, новое словечко подцепила от молодежи.

- Ну и ладно. Но посмотреть все же свое дело хочу.

- Завтра с утра с Ниночкой познакомлю, посмотришь. А теперь спокойной ночи. Ты уж там, на сеновале не кури, сам понимаешь…

- Не буду. И вам спокойной ночи.

 

Ах, как вызвездило! В Москве такое разве возможно увидеть? И что я в этой бесконечности миров? Букашка. Пылинка, заброшенная стечением обстоятельств, в какой-то уголок этой бесконечности. Но кто-то же должен знать, зачем я вот здесь лежу и смотрю на все это великолепие, от которого кружится голова и неудержимо хочется взлететь туда, где Бесконечность сочетается с Вечностью? Смысл какой-то во всем этом должен быть? Вот завтра или послезавтра придется заняться настоящим мужским делом, хватить дозу андреналинчика и, может быть заглянуть в эту самую Вечность… а пока… пока надо спать.

Если бы можно было бы спать и одновременно смотреть на звезды, участвовать в этой космической мистерии. Может быть тогда, когда мозг отдыхает, а глаза видят – приходит каким-то образом понимание всего этого…

Странно однако, почему во все это время, во все эти две недели, я ни разу не подумал об Инне, ребятишках? Ведь они же тоже существуют в этом мироздании и… может быть, как раз в это самое время думают о тебе? Хотя нет, это навряд ли. Сейчас в Москве… почему в Москве, они верно уже в Сочи… раннее утро и самый крепкий сон. Спите, мои дорогие, я, кажется, уже в порядке. Я, кажется, уже что-то понял в самом себе. Вот только закончу здесь одно небольшое дельце и… я скучаю, черт возьми, без вас. Достаточно прочное чувство, которому я очень рад…

Крылом черным тяжелым придавило вдруг, исчезли звезды.

- Что-то понял в себе? Это ново. Только пока ты еще не разгадал моей загадки.

- А пошла ты…

- Мне не сложно и уйти, но пока эта загадка будет…

- Я убил тебя сфинкса, давно убил. Тебя нет… на тысячи осколков…

- Ах, как смешно. Это меня-то ты убил, разбил на тысячу осколков? Давно так раздробленно не смеялась. Ты так ничего и не понял… не понял… не понял.

- И понимать нечего. Я помню твою загадку. Я все помню. Это человек. Просто человек и ничего больше.

- Это тебе, да еще нескольким умникам хочется так считать. И загадка это не моя. Да и не та загадка-то. Ты и впрямь считаешь, что меня Софокл выдумал? Было конечно что-то такое, нашептала ему… для его Эдипа, а он и поверил. Но ты-то не Софокл, к чему тебе повторять его ошибки. Между прочим, он плохо кончил…

- То есть?…

- Неважно это. Загадка – вот что важно. И не моя загадка – твоя. Она в тебе сидит, а я только ее отражение, мираж – не больше. Как же ты можешь меня убить… на тысячу частей разделить, не убив самого себя?

- Не дождешься.

- У меня целая Вечность и Бесконечность в запасе. А ты просто-напросто букашка. Пылинка, заброшенная стечением обстоятельств, которой знать ответы на загадки не положено.

- Черт возьми, кем не положено? Кем?

- Вот себя и спрашивай. Я-то причем здесь.

- Черт…

- Ой, только вот этого не надо… не надо все в одну кучу. Начитался за последний год-два. До добра не доведет это. Все в одну кучу свалил и перемешал. Каким только героем себя ни представлял, читая… Не надо мешать Достоевского с последователями его и предшественниками.

- Что ж, по-твоему, Достоевский центр всей литературы, - делишь на «до» и «после».

- Я ни причем здесь. Это ты «делишь», а потом коктейли составляешь… Скажем, Достоевский в основе, немного Камю, немного Сартра и Кафки, для пикантности. Ну, и еще кого-нибудь помельче, совсем сегодняшних, для контраста, вроде кубиков льда – на вид форма и сияние, а если разобраться, то вода… причем водопроводная, прошедшая километры ржавых труб и притом хлорированная.

- Ты стучишь в моем мозгу как неотвязный кошмар. Скажи, уйти не можешь?

- Опять цитата. Растешь. Растешь буквально на глазах. Не черт я, да и ты не Карамазов. Где ты видел черта с такими женскими прелестями? Можешь потрогать мои груди, это возбуждает. Вот так. Еще немного и мы сможем слиться с тобой… в экстазе. Ну и что, что львиное тело – остальное как у любой бабы. И к тому же – крылья. Крылья тебя не возбуждают?

- У меня есть жена.

- О-ля-ля. Где-то есть, а я вот она и такая жаркая, похотливая, податливая. И не надо на меня смотреть через оптический прицел. Дался он тебе… Ну еще немного… А-а-а… Ну вот и кончил. Что и требовалось. Признайся, что ты этого хотел?

- Нет. Я хотел понять…

- Понять свое предназначение? Как это утомительно. Впрочем, как хочешь. Иди к Оракулу, бедненький, измочаленный мой. Ниночкой оракула того зовут, между прочим. Еще один бабец тебе не помешает, жеребчик ты мой, не помешает еще раз выполнить свой «долг» мужской. А про отморозков забудь, без тебя дело это уже закончили – повязали почти всех… всех, кого не замочили.

- Откуда знаешь? Хотя… неважно это. Я их должен был. Это нелюди.

- Правда? Только потому, что не читали Достоевского? А ты откуда знаешь? Может, читали?

- Они убивают.

- А ты? Ты не убивал? И теперь готов к мочиловке. Только теперь, наверно и не сможешь… без меня, верно? Не сможешь.

...В прицеле винтовка снайперская на него направленное. Лицо женское, в парике черном, с буклями, вроде академического или судейского, из-под которого локон белый, возле уха. Глаз удивленный темно-голубой, а вместо руки лапа звериная, мягкая и теплая… ласкающая…

- Свету тебе надо, много света. Солнце…

- Санька, подъем, завтрак на столе. Смотри, как заспался. Солнце ему в глаза лупит, а он дрыхнет. Подъем, растуды твою качель, новый день проспишь.

 

Учительская. Она же кабинет директора. Она же, с некоторых пор и жилье нового директора. Поставили перегородку, получилась небольшая комнатка двенадцати метров с одним окном. Одна дверь на улицу, другая – в кабинет. Кровать, фанерный шифоньер, небольшой стеллаж с книгами, письменный стол, кресло резное, красного дерева, явно двадцатых годов, а может и более ранних, бог весть как сюда попавшее, а рядом стул канцелярский с инвентарным номером. В углу, то, что с большой натяжкой можно назвать кухонькой - рукомойник и тумбочка с электроплиткой. Вот, пожалуй, и все. Никаких тряпочек, якобы создающих уют, никаких картин по стенам.

О жилице этой комнатке хоть что-то может сказать только письменный стол, на котором в «творческом хаосе» книги, тетради, журналы, стакан недопитого чая, тарелка с крошками печенья оставшаяся от вчерашнего ужина. Огарок толстой свечи на видавшем виды кассетнике. По названиям кассет – только классическая музыка – Шопен, Брамс, Моцарт, Бетховен. Еще, кажется, Гендель.

Нину Ивановну уже предупредили, что московский гость, бывший воспитанник детского дома, помогший вернуть вчера утром беглецов, остановился у стариков, а сегодня собирается нанести ей визит. Вчера как-то не довелось даже увидеть его, дел было выше крыши. И все же, успела просмотреть личное дело, чтобы встретить гостя во всеоружии своих педагогических способностей. Ничего из ряда вон не нашла – обычный пацан был, ничего особенного, как все. Только вот фотография, как в паспорте, маленькая… что-то такое, что сразу и не скажешь и не подумаешь. Что-то даже… как будто знакомое. Где, когда? Может, в Москве, где училась в пединституте, встречала?..

Открыла настежь окно. Комнатка сразу наполнилась птичьим гомоном, веселыми криками малышей у реки.

Увидела в окно, идущую «делегацию», засуетилась почему-то, очки среди бумажного бардака на столе нашла, надела и тут же сняла, у зеркала, что над рукомойником, кое-как шпилек напихала в свои рыженькие с медью волосы, чтобы хоть как-то напоминало прическу. Несмотря на грядущую жару, костюмчик надела темно-синий, одернула и приготовилась: - «Ладно, не будем гадать, - увидим», добавила про себя.

Из учительской в дверь Домна Маркеловна постучала:

- Нина Ивановна, принимайте гостя.

- Сейчас выйду, одну минуточку.

Стоя за дверью, выдохнула бесшумно, лицу попыталась придать приветливое выражение… только что не перекрестилась, про себя подумав, - «Что это такое со мной происходит, ерунда какая-то, будто проверка какая сверху» - и вышла к гостю.

Первые минут пять… то, что называется «по протоколу»,- приветствия, пожатия, знакомство, дежурные расспросы… как в школе учили, в общем, как принято. А потом…

Потом, когда уже и чай был принесен, и Маркеловна, выложив на стол принесенные пирожки собственной выпечки, сослалась на великое множество дел, которые требуют непременного ее присутствия, удалилась, осторожно притворив за собой дверь, пауза неловкая и никем непредсказуемая нависла. Нина Ивановна почти в упор разглядывала Александра, будто пыталась вспомнить что-то такое, забытое. А Саша шумно пил чай, потел и тоже как-то не мог сообразить с чего начать, хотя прежде за ним такой неловкости в отношении с женщинами не наблюдалось. Может быть, сработала старая привычка отношения «к начальству» в знакомой с детства обстановке. Наверное, так оно и было. И то, что, скорее всего, директор только на год-два старше его, как-то не пришло ему в голову. Он-то себя вдруг почувствовал пацаном пятнадцатилетним, когда все взрослые вокруг…

И все-таки, первой начала Нина Ивановна. А как только первое после длинной паузы слово прозвучало, так и пропала вся неловкость и смешная нелепость ситуации.

- Александр… можно я так вас буду звать?

- Зовите просто Саша. В этих стенах это будет звучать привычнее.

- Ну, тогда меня зовите просто Нина. Мы ведь с вами, я думаю, ровесники?

- Наверное.

- Я в Москве училась. А сама из Кемерово. В Москве уже почти пять лет не была. Расскажите, что там нового.

- Смешно конечно, но я в Москве только почти пять лет. И мне сложно рассказать, что там нового появилось, потому что я не знаю, что там было старого. Так что гид из меня не получится. Я мог бы здесь быть гидом. Здесь я знаю каждую сосенку в лесу, каждый брод на Петелке, каждый укромный уголок в детском доме, будто и не уезжал никогда. А прошла целая вечность – десять лет. Ровно столько же, сколько я прожил здесь.

- Доложили, что приехали нас облагодетельствовать? Что-то для бедных сироток привезли?

- Нина, не нужно ехидничать, это вам не идет. Не «облагодетельствовать», как изволили выразиться, а просто долг вернуть. Меня здесь вырастили, кое-чему научили…

- Извините, Саша, как-то само собой…

- Проехали. Как вам ваша работа здесь? Старшие сейчас в поле работают?

- Да, в колхозе. Осенью с овощами будем. А работа?.. Как всякая другая, если по душе.

- А эта вам по душе?

- Вот как раз на этой-то и нельзя без души. Дети они вмиг все почуют.

- Справедливо… Нина, вы всегда новых знакомых так пристально разглядываете или для моей скромной персоны такое исключение?

- Можно вопрос? Нескромный?

- Если нескромный, то можно.

- У вас на плече татуировка есть?

- Непременно.

- Зверь какой-то.

- Пантера в прыжке. Показать?

- Не надо, – и неожиданно покраснела до корней волос. И чтобы как-то скрыть эту «неожиданность», встала из-за стола, окна все распахнула.

- Однажды я видела… у солдата одного. В поезде. Только…

Саша тоже поднялся, подошел к другому окну, сел на подоконник и сигареты достал

- Только что? Еще какая-нибудь надпись неприличная была?

- Да нет. Просто у того солдата шрам страшный был на лице.

- Вот так?

- Точно. От носа до уха. Я тогда домой в Кемерово из Крыма ехала после отпуска. Саша, вы курите, курите… и, если можно сигарету. Со студенческих лет не курила, а сейчас вот…

С минуту молча стояли и курили.

- Это мог быть я. А шрам… шрам был, а теперь нет – чудеса медицины… Только вот какое дело. Я был… как бы это сказать, не совсем здоров. И ничего не помню. Не помню, как и куда ехал… как в Москву попал. Как в этих… мыльных сериалах, провальчик в памяти

Нина даже будто обрадовалась чему-то,

- Да-да-да. Я тогда как раз и подумала, что…

- Я надеюсь, что я тогда ничего вам плохого…

- Ну что вы. Я и видела вас только мельком. А потом вы так внезапно исчезли. Просто пошли покурить и не вернулись. Я все как-то беспокоилась, вещи ваши сторожила… оказалось вещьмешок один пустой и сторожила.

- Нина, ты… правда беспокоилась? Как же это вдруг - увидела солдатика с наколкой и?..

- Не смейтесь, что-то было у вас в глазах… трагическое. Боль была внутри. Теперь-то как? Все в порядке?

- Как видишь, Ниночка.

- Ну и, слава Богу. Это хорошо, что мы «на ты» перешли, а то как-то даже и неудобно. Давайте… давай дальше чай пить. А если хочешь, то у меня и кофе есть. Настоящий в зернах. Арабико.

- При одном условии. Позволь мне его заварить.

В учительскую с тихим шелестом залетела огромная стрекоза, и описав круг, зависла прямо перед Сашиным носом, уставясь на него своими круглыми зелеными глазами. Саша на пару секунд замер. Потом тихонько дунул на нее. Кому может понравиться, когда на него вот так дуют? Стрекоза сделала по комнате немыслимый пируэт и, слегка задев за раму, вылетела так же внезапно, как и влетела.

- Прямо вертолет какой-то.

Нина рассмеялась

- Не знаю, как при тебе здесь было, но теперь ребятишки почему-то верят, что стрекозы приносят хорошие вести – и уже серьезнее, добавила - письма, например. А они ждут писем, хотя писать им некому…

- Нет, Нина, мы, наверное, были более… не знаю… реалистичнее, что ли. Писем не ждали. Даже те, кто был отказником. Я, по крайней мере, не ждал…

Сигарета догорела, и Саша закурил новую, долго соображая, куда бы бросить догоревшую, пока, наконец, не «пристроил» ее на чайное блюдечко.

- Нина. Тут такое дело у меня. Хочу я концы и начала свои найти. Узнать хочу, кто мои родители. Может быть, разыскать их.

- Зачем?

- Не знаю. Может быть, есть желание долг своего рождения вернуть. Не знаю. Решил так.

- Сложно это. Да и зачем душу себе и им, если еще только живы, теребить?

- Это ты хорошо сказала – «теребить». Ее, эту самую душу, и нужно «теребить». Хотя бы для того только, чтобы удостовериться, что здесь она еще, душа-то, не успел ли посеять где по дороге?

- Красиво.

- Что?

- Да, нет, это так… у другого бы прозвучало высокопарно, трескуче, а у тебя… ничего. Пойдем, Саша, ко мне в комнату. Пока будешь варить кофе, расскажешь, как дошел до такого понимания. Я не обещаю ничего, но попробую что-нибудь разузнать о твоей родословной. Тем более, что на днях мне нужно в город с отчетом ехать. Загляну в роддом… поищу, одним словом.

- Я, конечно, мог бы и сам, по официальным каналам заняться розыском, но только что-то не пускает меня это сделать. Не знаю и сам, как это назвать.

- Ну и не надо никак называть. Пойдем кофе варить. А потом…

- Потом ты мне устроишь экскурсию по памятным местам. Договорились?

Кофе получился отменный.

- Со студенческих лет обожаю кофе. Ты хорошо варишь.

- Жена научила.

Нина, то, что называется, «не успела собраться». Где-то внутри у нее что-то дернулось и повисло. Как будто в воздушном ярком шарике появилась крохотная дырочка, через которую бесшумно стал выходить воздух. Так что минут через пять ей пришлось снова вернуться к окну, чтобы скрыть неожиданно потухшее настроение. Но то, что она увидело, заставило ее забыть о неприятности, имя которой она даже еще не определила…

- Саша, посмотри что делается. Ни разу не видела, чтобы Егор Петрович бегал - не выдержала и крикнула, - Егор Петрович, на пожар бежите, или что случилось?

Бегом, конечно, это зрелище трудно было назвать, скорее ковыляние с прискоком, этакое – гоп-ля-ля, гоп-ля-ля. Выглядело со стороны очень смешно.

Егор Петрович остановился вдруг, широко улыбнулся и почесал затылок. Дальше уже подходил степенным своим обычным шагом, чуть прихрамывая. Все это время Саша выглядывал из-за спины у Нины, почти касаясь ее, чем снова начал ее волновать.

- Сашок, хорошие новости – издалека еще начал Егор Петрович, - ты извини, но я этой ночью кое-куда сходил. – Покосился на Нину, - достал кое-чего. Ну, что ты просил. Ты как освободишься, так к мастерской подходи, я там буду ждать.

Тут телефон зазвонил и Нина пошла в кабинет. А Егор Петрович совсем вплотную подошел к окошку и зашептал

- Сашок, шмассер настоящий держал когда-нибудь?

- Не приходилось. Металлолом поди какой?

- Обижаешь. Я ночью сходил в Петелино. Там есть один ветеран. Единственный из Петелено, кто живой вернулся. Мы с ним каждый год Победу отмечаем. Я и вспомнил, что он мне когда-то под хмельком говорил, что с войны трофей приволок. И сховал. Он-то теперь почти полностью парализованный, но мозга работает. Я как сказал, что для дела, мол, так он сразу и выдал. Вернее, сказал, где искать. Вот. С оружием теперь мы. В общем, жду тебя в мастерской…

А тут Нина растерянная на пороге. И не понятно, слышала она их разговор или же свои проблемы какие…

- Нина, что случилось?

- Звонят с узловой. Контейнер прибыл, но получить его не удастся. Какие-то документы неправильно…

- Захар Петрович, подожди немного. Я сейчас разберусь с этим, и пойдем.

Перешел в кабинет и взял лежащую на столе трубку

- Слушаю… с кем я разговариваю? Представьтесь… так… так… ну и… что вы предлогаете? Что? Вы чем там занимаетесь, вашу мать! Или мне вашему губернатору звонить, чтобы он вам самолично яйца пообрывал? Так я могу и сам эту операцию проделать. Кто-кто? Президент корпорации «Торговый Дом Романовых» Романов Александр Николаевич. Все ясно? Да, с собой печать имеется. И чтобы через три дня контейнер был на месте. Ясно? Что? Это ваши проблемы, вы и решайте, а я спрошу. Мало будет моей власти – повыше спросят?

Трубку на аппарат бросил

- Козлы!..

И тут только сообразил, что Нина и Захар Петрович с улицы на него дико уставились

- Извините, ради Бога. Но с этими… по-другому не понимают. Они признают только силу. И так бывает что приходится… разбираться. Еще раз извините за грубость.

Одним словом – наметившийся было праздник души, от встречи двух симпатичных людей, был окончательно испорчен. Сегодня, по крайней мере. Если разобраться, то глупость конечно. Но… лучше уж так. Ну, не мямлить же ему нужно было по телефону? Но «культпоход по родному краю» был после этого как бы не ко времени и был негласно отложен до лучших времен и настроений. Наскоро попрощавшись, Нина ушла к себе в комнату и плотно закрыла за собой дверь. А Саша будто этого и не заметил – был поглощен более… все-таки, как там ни крути, а оружие для мужчины имеет особую ценность. Об этом даже спорить не надо – это факт.

 

27 «Разговор по душам»

 

В июне ночи короткие. Часов в десять вечера, еще засветло Саша в лодке своей поднимался вверх по Петелке. Не смотря на вчерашние обсуждения, все же план действий поменял. Мотор ровно работает, как часики, берега мимо как в панораме меняются. Пока все отлично и есть время до утра еще раз все взвесить.

На «железку» не пошел. Как ни крути, я невольные свидетели будут, а это совсем ни к чему. И потом. Если эти… архаровцы по воде приходили, а Петрович вспомнил, что похоже было по звуку мотора на небольшой катерок, то где-то они его взяли и стало быть где-то должны его прятать. И еще: по рассказам получается, что за мостом Петелка делает очередную свою петлю в километров десять и снова выходит к железной дороге, и потом вдоль этой самой дороги километра три рядом идет, и только потом в сторону ныряет. А сама железная дорога все эти три километра на подъем идет с запада. Вот и получается, что если бы он, Сашка себя на их место поставил, то товар бы скидывал в этом месте, где состав тяжело и медленно тянется, грузил бы на катер или иное плавсредство и… только вот куда они потом барахло сбывают? Хранят где? И как потом реализуют? Здесь - или у них завязки с вертолетом, а это уже несколько иной уровень или… «Или-или» - чего гадать, на месте определимся.

Саша решил плыть в открытую. Под видом обычного туриста-одиночки. Лодка крутая, прикид спортсмена-профи, снаряжение что надо – спиннинг и прочее… должны клюнуть на легкую добычу. Дробовик на носу лодки лежит, а автомат, очищенный от густого слоя смазки, под ногами легкой фанеркой прикрыт. Жаль только, что патрон маловато, полрожка только, но главное есть с чего начать «разговор по душам»…

После полуночи заглушил мотор, к берегу пристал и прямо в лодке поспал часа четыре.

Ночью к лодке, вернее к воде вышел кабан. Сквозь сон Саша улыбнулся только, подумав, что правильно сделал, что успел до сна «пометить» свою территорию. Кабан пару раз хрюкнул недовольно, потом полакал воды и ушел, не хрустнув ни одной веточкой.

К восьми утра проплыл под мостом, нашел местечко, где спрятать лодку, заложив ее ветками. Прихватил автомат, бинокль, нож и стал карабкаться на сопку чтобы сверху оценить обстановку.

Лезть пришлось довольно долго. На середине подъема чуть было не снес «растяжку». «Еще бы сантиметров десять… и откурился. Откуда здесь может быть эта хреновина?». По проволоке проследил и обнаружил… всего-навсего сигнальную ракету. Снимать не стал, запомнил. Дальше стал двигаться осторожнее. «Если ракета стоит, значит точно – «верным курсом идем, товарищи»…

На самом верху стояли четыре молодых сосенки, небольшая груда камней, сложенная горкой и несколько больших отдельных валунов. Вот за один из них он и прилег осмотреться. Солнце уже стало припекать, а потому снял ветровку, рядом положил, автомат удобно под рукой пристроил, достал бинокль.

Через метров двадцать сопка резко уходила вниз, обнажая свой каменный бок, а дальше открывался прекрасный обзор на Петелку, выныривающую из распадка и мирно текущую вдоль железнодорожного полотна. С востока, притормаживая на длинном спуске, пролетел пассажирский состав, и снова стало тихо. Саша стал внимательно, метр за метром прощупывать откос железной дороги и другой берег речки, заросший основательно мелколесьем.

- Тихо, Маша, я Дубровский. – сзади шепот спокойный, уверенный – осторожно автомат от себя откинул… молодец. Теперь руки за голову. Блин, вэдэвэшника Бог послал. Откуда? Почему парашюта не видел? Ладно, ты на прицеле. Без суеты за камешек отполз и можешь повернуться. Только без шуток, земеля.

Пришлось исполнить «пируэт». Сел, на камень спиной привалившись. За другим валуном «при полном параде» спецназовец эмвэдешный, сразу узнал по шеврону - морда в «боевом узоре», глаза хитрющие, скалится черт, мол, как я тебя сделал…

- Чего молчишь? Исполняй соло, только тихо, и… сигареты есть? Рыками только сильно не махай – нервный я, понял?

Саша достал пачку. Сначала проверил, откуда ветер – решил, можно. Сам закурил. Зажигалку в пачку положил и бросил без размаха.

- Ты только гляди, что мы смолим… горбатого. Неплохо живешь. Докладай, «турист». Меня Дмитрием зовут.

- Александр. Кого Дима пасешь здесь? Не меня же?

- Во, блин, классный рапорт. Я его, он меня манает. Чуть мою сигналку не нарушил, то-то сейчас шухеру было бы.

- Ладно. Путешествую по родному краю. Слышал, что «друзья» где-то бродят, решил найти, поздороваться.

- Где металлолом надыбал? С таким долго не наздоровкаешься. И как сюда попал? Подходы вроде перекрыты.

- По реке на лодке. Лодка внизу.

- Понял. Что дальше будешь делать?

- Ты будешь своим делом, а я своим.

- Ты хоть понял, куда прешь? Мы их полгода пасем, только два дня как обнаружили. От Иркутска до Улан-Уде тайгу пропахали, а ты, стал быть, на готовенькое. Иди, уроют враз. Мы их загнали, кажется, отлеживаются где-то здесь. Так что и мы замерли пока.

- Ты про себя всегда «мы» говоришь?

- Все ему скажи да выложи. Если хочешь помочь, то сейчас стукну наверх, а если нет, то вали назад. Я еще пару сигарет возьму?

- Пачку бери. Дай подумать.

- Думай-думай. Если помочь, то кое-что покажу…

- Дима, тебе менеджером по кадрам надо быть…

- Кем, кем?

- Не важно. Уговорил.

- Тогда поступай под командование майора. Я ему сейчас шепну. Я отползу на пару минут, а ты еще понаблюдай, может свежим глазом… я два дня уже зенки на эту картинку пялю – и пропал… минут на тридцать. Саша про себя отметил, что хорошо ховается.

Когда Дмитрий вернулся, снова сели за валунами.

- Ну, и что заметил?

- За «железкой» двоих твоих обнаружил в кедраче. А здесь… у тебя отсюда хорошо видно… на сопке, отсюда восемьсот метров на полтретьего деревья повалены, видел?

- Ну.

- Когда ураган или там пожар с ветром, то в одну сторону верхушки поваленные смотрят, а тут…

- Погоди, дай глянуть. У меня оптика получше. Точно. Ну и что?

- А то! Вон те стволы в сторону отодвинуть и вертолет принимать можно, понял?

- Ты по армии кто?

- Старший сержант. Снайпер.

- Что надо. Слушай приказ… Мы им воздух давно перекрыли, не будет им ни хрена с неба. Мы сами к ним свалимся. Только вот определить, куда они уходить будут.

- Не дослушал ты, Дима. Гляди опять. Теперь вниз. По берегу гляди. Сосенку дугой до земли видишь?

- Ну.

- Чего нукаешь? Сама она себя пригнула, что ли? Если сама, то ветки не так должны расти. Врубился? А дальше скала заросшая плющем.

- Ну.

- Сам откуда?

- С Владика, а что?

- А то… может, у вас там во Владивостоке джунгли настоящие имеются, а здесь плющ не будет тебе по голой стенке прямо от воды лезть. Скорее всего, грот там или пещера сеткой прикрыта. Там они, точно говорю. Вода-то им нужна? И катер у них там. И наверняка выход прямо на вершину сопки. Классно закопались.

- Понял. А про катер откуда?

- Питичка насвистела. Чего мне сполнять?

- К вечеру штурмовать будем… только теперь точно доложу – откуда. А тебе сюда винт с оптикой доставят. Будем с тобой отсюда с друганами здоровкаться. Баркаролы исполнять дуэтом. Достанешь?

- Куда они денутся. Если рогатка приличная будет. Сколько их?

- От восьми до пятнадцати.

- Веселый счет… Что за братва?

- Тут всякие… исполнители на народных инструментах. А дирижер-то очень высоко забрался – купоны стрижет. Не подряд все составы шмоняют – по наводке. Здесь только пункт приемный стеклотары.

- Ладно, я пошел.

- Куда?

- Куда-куда. Спать. Куда же еще

- Погоди. Отползай на восемь метров вправо, увидишь. Через два часа меня сменишь, носом клюю.

Точно. За грудой камней, неизвестно кем выложенных в небольшой ямке, на лапнике спальный мешок, рядом паек сухой, фляга с водой, рация. Что еще для полного счастья нужно. Немного пожевал. Спать не стал, снова к валунам пополз.

- Слушай, Дима. Я ночью хорошо покимарил, так что давай, твоя очередь. Я тут побалдею.

- Может и прав… заодно попрошу, чтобы тебя на довольствие поставили и винт поскорее… и… куртку надень – не светись.

- Не надо на довольствие, у меня в лодке все есть. А вот винт… через прицел надо бы еще присмотреться.

- Бери пока мой, я пошел. Загорай.

И, наверное, еще через час только, когда уже «картинка» стала уже привычной, вспомнил сон дурацкий на сеновале. Ухмыльнулся про себя – «нет, шалишь, без меня такие дела не должны решаться. Вовремя я поспел и сразу же при деле… под ногами не мешаюсь. Глядишь, еще и на поражение кого приголублю».

Совсем ему хорошо стало от этой мысли.

 

Часть вторая

«Я Всея Руси»

28. Над облаками.

 

Уши перестало закладывать. Можно отстегнуть ремень и подумать, чем заняться дальше. Собственно, выбор невелик – можно смотреть в круглый и чуть выпуклый наружу иллюминатор, или попытаться заснуть, потому как лететь больше пяти часов. Сашке спать не хотелось. В ожидании вылета из Иркутска, который все откладывали и откладывали, он успел в гостинице при аэропорте, то, что называется, выспаться впрок, предупредив администратора, что как только хоть на один самолет объявят посадку, ему сообщили. Ждать пришлось почти сутки. Нелетная погода – форс-мажорные обстоятельства, то есть обстоятельства непреодолимые. С этими самыми обстоятельствами следовало смириться или… смириться, третьего не дано. И он смирился – просто завалился спать в номере, который с очень большой натяжкой можно было назвать «люкс». Телефон только внутренний, горячей воды в ванной не оказалось, а кран холодной воды не закрывался. Телевизор просто ничего не показывал. Простыни оказались подозрительно серыми и ко всему прочему, по потолку и стенам, задумчиво ползали «аборигены», которых, говорят, даже в здании ООН никак не могут вывести. Им даже радиация не страшна. Впрочем, Сашку все это мало смущало. Он отсыпался под звуки непрекращающегося ливня за окном – вначале без каких бы то ни было снов. Потом, после того как спустился в ресторан и поужинал в третьем часу ночи, залив ужин изрядным количеством водки, спал и видел сны. Сны разные, перетекающие из одного в другой, тягучие, серые, обволакивающие. Все в этих снах было смешано в какой-то дикий калейдоскоп. Все было очень знакомо, давно пережито и забыто, но теперь обрывками из старых и уже не раз виденных снов, соединенных как попало, возвращалось и тыкало куда-то в живот. Второй раз он проснулся около восьми утра и долго «обнимал унитаз». И уже после этого заснул без всяких сновидений до трех часов дня. Разбудил его звонок администратора. Ливень прекратился, но тучи такие же непролазно черные продолжали висеть над головой.

Встал совершенно бодрый, здоровый и, умываясь, попытался вспомнить эти самые сны. Ничего из этого не вышло, и он оставил эту затею. Еще два часа убил, шатаясь по аэропорту в ожидании посадки.

Теперь это позади. «Наш полет проходит на высоте десять тысяч метров. Температура за бортом – 45 градусов. Командир лайнера Самсонов Игорь Борисович. Экипаж самолета желает вам приятного полета». Ничего, приятный голосок - мультяшного Чебурашку этим голоском озвучивать. Место его по билету возле окна, но Саша его великодушно уступил мальчишке лет десяти. Родители пацана сидят на креслах позади. Так распорядилась судьба в виде кассира авиабилетов. Мальчишка уже полчаса, с самого взлета, носом уткнулся в иллюминатор и только изредка вертит головой с пышной черной кудрявой шевелюрой на тонкой цыплячьей шее. Сипит тихонько вентилятор над головой, немного тесновато конечно, ноги некуда вытянуть, разве что в проход, но это чревато для походов других пассажиров.

Поднялся и прошел в хвостовую часть. Дождался, когда освободится кабина туалета, и вошел. Интересно как выглядит в зеркале твое лицо на высоте десяти тысяч метров над землей. Зеркало в каких-то пятнах, да и освещение оставляет желать лучшего, но все же что-то разглядеть можно. Немного помято, а так ничего особенного, высота не влияет. Слегка сполоснул лицо тепловатой струйкой воды. Господи, эти бумажные полотенца просто как наждак, надо было перед полетом побриться, совсем обленился.

Вернулся на место, кое-как устроился и стал подводить итоги прошедшего месяца, вернее, последней недели, наполненной суетой, мелкими проблемами с грузом, при решении которых кроме матершины все-таки последнее и решающее слово принадлежало давно уже отошедшим в мир иной американским президентам. Их портреты на аккуратных клочках бумаги решили все. Еще лет десять назад… за эти самые портреты… ничего привыкаем и к этому. В общем, пришлось отстегнуть… Нехорошо получилось – Петрович видел. Догадался хоть не трепаться особенно об «операции», так, общими фразами отделался. Все в порядке, мол, живите спокойно. Двоих все-таки приложил, не до смерти – по ногам, пусть еще помучаются, сволочи… С «места событий» тихо слинял, простился только с Дмитрием. Тот записку с адресом своим ему сунул, но пока с сопки к лодке обратно уже почти в полной темноте спускался, обронил…

А тут еще эта Ниночка. Совсем баба голову потеряла, в последнюю ночь сама к нему на сеновал пришла. Это надо же, почти тридцать лет и «непуганая». Так бы и осталась старой девой, если бы не ночка эта. Ну, не смог отказать. Да чего уж там. Сам же флиртовал с ней отчаянно, так, шутя вроде бы, а оно и…

Все равно какой-то осадок нехороший в душе остался, хоть и простились нормально, без сантиментов. Получили, что хотели – взрослые же люди. Надо же, раньше бы и не задумался о содеянном. Так чего же теперь этот эпизод ворошить? Продолжения не будет, ни к чему. Ну и все, проехали.

Нина в город все же съездила, побывала в родильном доме. Привезла официальный документ. Прочитал, ничего нового для себя не нашел – одно расстройство и только.

Нет, не проехали. Осталось что-то такое… вроде раздражения незаметного, испорченного настроения. А теперь это раздражение нарастало, незаметно, как тихая вибрация самолета.

Из сумки достал пару банок пива. И непонятно зачем нажал на кнопку вызова. Может, просто захотелось увидеть обладателя Чебурашкинского голоса. Стюардесса появилась. Мама миа, лучше бы не появлялась. Лучше бы осталась Чебурашкой. Неужели таких еще в стюардессы берут? Маманю из сказки о трех медведях ей бы исполнять.

От неожиданности увиденного, Саша забыл, зачем собственно ему понадобилась помощь. После завешенной паузы, показал вдруг на банку с пивом и глубокомысленно изрек,

-Простите… э… на борту этого шикарного раритета советской авиации не найдется ли соломинки… соломинки для коктейлей?

На совершенно круглом лице вверх поползли старательно выщипанные и тонко накрашенные коричневым карандашом бровки, а Чебурашкин голосок сказал

- Не держим. И пить спиртные напитки на борту не полагается.

- Это всего лишь пиво. Причем безалкогольное. Вы по аглицки могёте прочесть? Вот же написано на банке – бёр без алкогол. А я потомственный алкоголик и мне доктор прописал пить только такое пиво. И без него я просто помру.

На этот довод ответа запасено явно не было, а потому, Чебурашка в медвежьей шкуре шумно, с треском униформы, развернула свою корму в проходе и протопала в свою берлогу. Саша долго смотрел ей вслед, для чего ему пришлось выкрутиться на кресле червяком. После того, как его тело, наконец, вернулось в исходное положение, он неожиданно обнаружил справа от своего уха целую упакованную в целлофан пачку этих самых трубочек – соломинок. Разноцветных, в полосочку и в крапинку, на все «позывы души». Пришлось снова выкручивать свой организм, чтобы найти адресата столь неожиданного отправления. И встретился с улыбкой мамаши пацана.

-Не спрашиваю, для чего вам нужна соломинка, можете просто выбрать любую, какую понравится.

- Спасибо, конечно, но я и сам пока не знаю, зачем мне она. Но если вы предлагаете, я просто не в силах отказаться и буду пить пиво из банки через соломинку. Это даже оригинально, никогда не пробовал. Угостить вас пивом, у меня есть еще.

-Я не любительница пива. Вот мой муж… его не нужно упрашивать, но он спит как сурок. И пусть себе спит.

-Пусть. А за соломинку спасибо.

-Не за что.

-Как не за что? Без этой соломинки с зеленой полоской я почти наверняка захлебнулся бы. Так что вы спасли мне жизнь. А вы говорите – не за что…

- Вы только что говорили, что не знали, зачем вам она.

- Это было так давно… Одним словом, спасибо.

Пить пиво через соломинку оказалось приятнее, чем он ожидал. За этим занятием Саша убил еще полчаса. Вдруг, мальчишка оторвался от иллюминатора и закрутился на кресле. Ему непременно нужно было с кем-нибудь поделиться увиденным, пока это увиденное не исчезло. Даже через шум моторов явственно слышалось похрапывание отца, мать сидела уткнувшись в книжку. Кстати, Саша успел заметить, что читала она Любовь Дворянскую, и это тоже ему понравилось. Понравилось то, что он хорошо знает автора, и мог бы, разумеется, при случае…

- Дядя, а дядя?

- Меня зовут Саша.

- И меня тоже. Только мама Шуриком зовет, а папа – Александром.

- Значит мы с тобой тезки. Будем знакомы. Здорово.

- Здорово. Дядя Саша, посмотрите в окно. Правда, вот та туча очень прикольная - похожа на розовую сахарную вату на палочке? Нет, не там… правее и ниже, видите?

Сплошная облачность закончилась, и теперь под самолетом и в отдалении висели отдельные многослойные и многоэтажные тучи. Тучи как тучи, кроме этой, на которую указывал тезка. К низу она истончалась и была подсвечена солнцем и потому розовела.

- Очень похожа, тезка. Ты любишь сахарную вату?

- Не-а. Иллюзия одна. Фокус-покус. Воздух сладкий глотаешь, а потом все лицо и руки липкие. Обман, ничего хорошего.

- А я, когда был маленьким, все мечтал попробовать этой самой ваты, да так и не пришлось как-то. Так что пусть у меня останется это желание маленькой иллюзией из детства, как что-то совсем необыкновенное, пусть это останется в детстве.

Тезка помолчал, понимающе поджав губы, а потом изрек,

- Дядя Саша, а это очень трудно – быть взрослым?

- Иногда не очень. А иногда думаешь, ну почему ты не остался навсегда маленьким.

- Это же невозможно. А потом, опять в школу ходить и все такое…

- К сожалению, ты прав. А если бы без всех этих… ну, этих – неудобств детства?

- Наверное, было бы здорово – улыбнулся, вздохнул по взрослому и снова «прилип» к иллюминатору. Но не надолго.

- Дядя Саша.

- Что мой друг?

- А вот если самолет сломается, мы упадем и разобьемся?

- Вполне вероятно. Но лучше не пускать в голову такие мысли. Потому что наши мысли обладают энергией и могут влиять на физические события. Лучше думать только о хорошем, и тогда твоя жизнь будет становиться лучше. Понятно?

- Ну, это просто. Я давно это знаю.

- Правда? Значит ты гораздо меня умнее. Я догадался об этом совсем недавно.

- А почему в самолете у каждого пассажира нет парашюта? Тогда бы никто не разбивался.

- Вот ты вырастешь, выучишься и, наверно придумаешь что-нибудь такое, чтобы самолеты никогда не разбивались. Или, скажем, у самолета был один большой парашют, один на всех. Идет?

- Тоже прикольно. Даже прикольнее, чем пиво пить через соломинку.

- А что же тут прикольного?

- Не знаю. Так. А насчет парашюта для целого самолета… надо обязательно что-то такое придумать. Я прямо сейчас и начну думать об этом.

- Ну, думай, думай. Ползуновым станешь.

- А это что за тип.

- Ну, типа – изобретатель такой был. Паровоз изобрел.

- Иди ты? А что такое паровоз?..

И только теперь, вдруг, Саша понял причину своего растущего внутри раздражения.

Зачем он ездил? Для чего? Что хотел найти, заранее зная, что того, что было когда-то, в том самом времени, называемым детством, уже не существует? Захотелось повыпендриваться – вот, мол, каким крутым стал, все могу… многое, по крайней мере? Но не своим же горбом. Подарок судьбы, воля Его Величества случая. Неужели бы старики также радушно его не встретили, стань он просто, скажем, автомехаником? Разве это что-нибудь изменило бы? Вот уж никогда не замечал за собой, что способен на подобный выпендреж. Стыдоба-то, какая.

А может, все это совсем и не так. Да, наверно, не так. За другим ехал. Зачем? Черт, никак слово, определяющее не находится - просто за другим. Это точно. И не получил, не нашел этого неназванного другого. Вот в чем дело. Может быть еще бы пару месяцев и… и тогда точно бы нашел. А скорее всего, остался бы навсегда там.

Вот главное. Мое сердце, как это ни звучит громко, там, на этой невзрачной речке Петелке. Я оказывается просто ее пленник, и остаюсь им, даже находясь от нее в тысяче километрах. Все время сравниваю все встреченные на пути ручьи и речки с Петелкой. Господи, как все просто и как все сложно. Просто можно остаться у этой речушки и жить. Жить день за днем, год за годом. Просто жить. Но сколько уже обязанностей, обязательств, связей, веревочек и бечевочек накопилось в последние три года, что как Гулливер в Лилипутии, оказался, опутан и обездвижен этими, на первый взгляд тоненькими.… Хоть разорвись пополам. Если бы это было возможно. Если ли было возможно. Как там у Хэма… «сердце мое в горах»… черт, не помню. Сердце мое остается в Сибири, и с этим ничего поделать невозможно. Можно как-то приспособиться, пристроиться, приладиться. Но привыкнуть жить без сердца – нельзя. Это факт.

- А паровоз, тезка, эта такая штуковина, типа нынешнего тепловоза, у которого скорость была намного меньше и дымил при этом он ужасно, потому как питался углем, а не электричеством.

- Ни фига себе…

 

29. У черного моря.

 

Здесь что-то неуловимо изменилось. Его не было чуть меньше месяца, а будто прошел год со всеми своими непременными событиями, предусмотренными календарем. И совсем неважно, что именно в этом самом месте, на берегу Черного моря, он до этого времени ни разу не был – все равно что-то здесь изменилось. И самое главное, не к лучшему, изменилось. Далеко не к лучшему. Такие перемены Сашка чувствовал кожей, нервами и еще непонятно чем. Еще прежде, до армии еще, при первом же свидании с очередной девчонкой, он уже точно знал, - сегодня, завтра или через неделю состоится трах-перетрах, или же этого не случится никогда, и кроме облома ничего не будет, и что надо как-то выкручиваться из создавшейся ситуации с наименьшими потерями. Так и теперь он почувствовал назревающую ситуацию, из которой ему придется выпутываться, уже догадывался, что в итоге, его ждет очередное разочарование, а потом легкое раскаяние о содеянном и… только потом, спустя какое-то неопределенное время, можно будет сказать – «проехали». И продолжать жить в привычной атмосфере.

Костас Мурузиди – одесский грек, года два назад выстроил эту маленькую двухэтажную гостиницу недалеко от Сочи, высоко на скале. С моря эта гостиница выглядит как крепость, с бойницами и пушками по самому верху. Рядом высокая башня с маяком. Если бы не этот маяк, здесь можно было бы снимать фильм на средневековый сюжет. Маяк этот не зарегистрирован ни в одной из лоций и носит скорее бутафорский характер. По ночам он не посылает своих сигналов кораблям, его свет выполняет роль обыкновенного фонарного столба для гостиницы.

Гостиница подковообразная, с большим внутренним двором, в центре которого голубеет бассейн. Сюда же, на один сплошной балкон выходят окна и двери всех номеров. Славное, уютное местечко, вдали от трассы и суеты. С плоской крыши, где между зубцами парапета торчат бутафорские пушки и на которой по утрам так хорошо загорать, хорошо видно и слышно морской прибой, слева виднеется краешек города, порт с яхтами и морскими теплоходами.

Еще в начале июне Корпорация сняла на все лето, до октября, всю гостиницу для отдыха своих сотрудников. Сюда приехала Инна Васильевна с детьми. Как-то очень быстро подружилась с приглашенными по просьбе Саши Варварой и Любой. Маша, жена Валерия, рано располневшая женщина приблизительно одних с Инной лет, держится от этой троицы несколько особняком. Впрочем, Инна ее, мягко говоря, тоже недолюбливает за вздорный и мелочный характер. Инну тянет больше к молодым и веселым, с которыми она чувствует себя гораздо лучше. Общий интерес - «детский вопрос», о них все заботы и разговоры. Детишки их дружным коллективом целыми днями плещутся в лягушатнике и уже стали больше похожи на маленьких негритят.

На выходные дни прилетают Виктор и Юра, и тогда становится еще веселее. Выбираются всей гурьбой в горы, устраивают шашлыки…

Ни разу Инна не показала и виду, что очень беспокоится о муже. Она умеет ждать профессионально. И только когда Саша наконец появился, не выдержала и… Впрочем, что с ней было в тот вечер, а Саша приехал уже к вечеру, и в ту в ночь – мы никогда не узнаем. Только с Сашиным приездом она почувствовала, что, наконец-то, отдыхает вполне, и слегка расслабилась.

Впрочем, понятие отдыха для нее относительно. Работа и здесь продолжается. Инна ни на один день не выпускает из рук махину «ТДР». Каждое утро она часа два сидит на телефоне, постоянно по делам приезжают и, получив указания, уезжают люди, даже не успев обгореть на южном солнце…

Вот и сегодня ночью кто-то приехал. Саша заметил, что Инна готовится к чему-то серьезному. Это всегда заметно ему, по тому, как утром в ванной начинают падать на кафель тюбики зубной пасты, мыло, еще что-нибудь. Это означает только одно – Инна явно не в себе.

Уже две недели, как Саша вернулся из своей поездки. И уже через день почувствовал перемену в отношениях. Будто что-то пробежало между ними, вроде тени какой-то, которую мы иногда замечаем боковым зрением в самых неожиданных местах. Даже сразу и не придумаешь, как это назвать, но отношения вдруг, несмотря на жару, попрохладнели.

Саша попытался для себя объяснить это так - «вот она – несчастный трудоголик, вкалывает на благо их семьи, а он с утра до вечера откровенно бездельничает, лихо флиртует с Варварой и Любкой, достает шуточками Машку и вообще, на каждую проходящую юбку, стойку делает. Когда приезжают друзья – напивается до неприличия. Все понятно, так и должно быть на отдыхе на югах… но не до такой же степени. Одним словом, нормальная бабская ревность. Будь баба хоть министр обороны или распоследняя вокзальная шлюшка. Баба она и в Африке баба».

Все эти мысли вразвалочку бродят у него в голове. Он лежит на крыше в шезлонге с закрытыми глазами и видит за сомкнутыми веками розовый свет, кружочки, звездочки и красные тонкие полоски. Все это двигается хаотично, медленно смещаясь куда-то наверх, туда, куда глаз никак не может повернуться.

Десятый час утра, становится жарковато. Вот еще минут десять и нужно будет убираться вниз, завтракать, потом повозиться с детьми. Потом…

- Са-ша! – Иннин голос от двери, ведущей вниз. – «Господи, как неохота открывать глаза. Все, меня нет. Сплю я». - И шаги позади, и уже, совсем рядом, над ухом прямо:

-Сашок, милый, проснись, сгоришь.

Вскочил резко, обнял, подхватил на руки, закружил, затискал, зацеловал. Будто не видел сто лет.

- Сумасшедший. Медведь сибирский, ребра поломаешь, отпусти.

- Отпущу, если нежно меня поцелуешь. Представь себе, что это твой первый в жизни поцелуй.

- Дурачок ты. Во время своего первого поцелуя я губы изнутри зубами поранила. И вообще, оглянись, мы не одни. Я гостя привела.

- Ну и пусть. Кто бы это ни был, пусть завидует и хренеет потихоньку от бесплатной эротики. Целуй, а не то сычас со скала кыдать буду.

А гость действительно с большим любопытством смотрит на эти проявления супружеских чувств. Гость из Москвы, сразу видно. Никакого загара, только нос чуть солнцем помечен. Рядом с Сашкой просто совсем бледненький. За пятьдесят недавно, плотный и крупный, с наметившимся брюшком, в темных очках, держится слегка вальяжно, как начальник очень хорошо знающий, сколько он «весит». А впрочем, настолько, насколько может себе позволить человек в плавках и с халатом на плече.

- Супруг мой, Президент «ТДР» - Александр Николаевич.

- Очень. Очень приятно лично, так сказать.

- Павел Яковлевич Хмелевский. Политолог.

- Политтехнолог – поправил Павел Яковлевич, пожимая Сашкину руку и с любопытством его разглядывая, как выставочный экспонат. Не понравилось это Саше.

- Политолог? Это как? Это тот, кто тихо делает подковерную политику?

- Можно и так сказать. А политтехнолог, можно сказать – тот, кто делает из дерьма конфеты, а из заштатной личности – политиков мирового масштаба.

-Уже интересно. Инна, я правильно понял, что с твоей подачи Павла Яковлевича привело сюда жгучее желание непременно сделать из меня чего-нибудь мирового масштаба?

- Не слушайте, Павел Яковлевич его, его шутки не всегда бывают удачны.

- Это не страшно. Посидим, поболтаем – глядишь, и споемся… если не в унисон, то еще как-нибудь.

- А я уже собрался спускаться вниз. Скоро здесь будет пекло. Так что загорать, если вы уж собрались, нужно было часа два назад. Сейчас можно только коптиться. Впрочем, вас, с вашей комплекцией, коптить нужно долго.

- Ну, что ж, не судьба значит на этот раз. Мне за вами, по части загара все равно не угнаться. Но… я телом бел, но калом бур. Вот такой мой ответ Чемберлену. Это, так сказать, для того, чтобы оправдать мое бледное состояние. Я согласен спуститься вниз и побеседовать в более комфортных условиях, только вот зайду и поменяю форму одежды, дабы не смущать своими телесами прелестных дамочек, что плещутся с детишками в бассейне. Я вас покидаю на несколько минут.

- Будем ждать у бассейна, Павел Яковлевич.

- Всенепременнейше буду. - И ушел неторопливо.

- Инночка, если это дело касается экономических проблем фирмы, то мое присутствие…

- Дорогой, сегодня твое присутствие необходимо. О тебе пойдет речь.

- Да-а? Не самая интересная тема для обсуждений. Впрочем, тебе виднее. Слушаю и повинуюсь. А то я собрался уже учить ребятишек плавать.

- Успеешь еще наплаваться с подружками.

- Никак ревнуешь?

- Пасть порву, понял?

- Усе понял. Подтверждение сразу после этого бледнолицего зануды у меня в вигваме. Заметано?

- У меня еще работа.

- Это тоже крайне тяжелая работа. Ты мне жена или…

- Ты меня еще любишь?

- С чего ты это взяла? Ну… не кривись, пожалуйста, это тебе не идет. Немножко, самую капельку. Достаточно?

- Нет.

- Тогда, как только – так сразу, прибегай в вигвам.

- Пожалуйста, не хами этому… у меня к нему тоже есть претензии.

- Да-а? И я ему не должен хамить? Если есть претензии? Да я ему яйца пообрываю, сделаю из него Деми Руссоса.

- Ну, все. Хватит хохмить. Идет.

- Действие второе. Те же и остальные. Входит граф.

- Я сказала, хватит паясничать.

В бассейне Варвара и Люба с визгом и смехом плескались с малышами. Увидев Инну и Сашу, замахали руками, приглашая разделить удовольствие. Но Саша, собрав сократовскими морщинами лоб, развел руками – дела, мол, девчата, дела – прошел за Инной в дальний край бассейна, где на столик уже накрывали легкий завтрак. Следом за ними появился и Хмелевский в нелепых шортах и оранжевой рубашке. В руках большой кейс.

Саша в халате нашарил пачку сигарет, точным попаданием в рот щелчком выбил одну и, с наслаждением закурив, приготовился слушать.

Начала разговор все же Инна.

- Павел Яковлевич, у меня к вам серьезные претензии.

- Слушаю. – Хмелевский снял очки, положил их на стол и уселся поудобнее в плетеное кресло.

- Год назад вы получили оплаченный заказ на проведение исследований на предмет продвижения и, в конечном счете, избрания нашего кандидата на пост Президента страны. Так? Так.

Хмелевский легко кивнул, сложил руки на груди и выпятил нижнюю губу, отчего стал почему-то похож на рыбу, выброшенную на берег.

- Не скрою, что мы позаботились о своих интересах… одним словом, мы тоже наблюдали за деятельностью вашей шустрой команды. В результате я пришла к убеждению, что вы на наши же денежки, собирали на нас же компромат, и по моим сведениям, весьма преуспели в этом. Я ничего не путаю? Так вот, мне хотелось бы услышать от вас, чего вы добились за этот год и если вы убедите меня, что я ошибаюсь в своих подозрениях насчет вас, наметить наши дальнейшие шаги. Тем более, что в нашем распоряжении осталось мало времени и пора делать какие-то реальные шаги.

- Та-к-с… - протянул Павел Яковлевич и потянулся за сигаретой – по всей видимости, разговор предстоит длинный и, так сказать, трудный.

- Это ничего, время есть и обстановка располагает. Я даже отменила по такому случаю селекторное совещание на сегодня.

- Похвально. Похвально, что вы придаете этому весьма и весьма, так сказать, глобальное значение. Это меня успокаивает… отчасти. Вы, уважаемая Инна Васильевна, какой институт изволили заканчивать?

- Плехановский.

- Стало быть, вы разбираетесь в микро и макроэкономических процессах. Ну-с, а я прошелся по МГИМО и имею представление, так сказать, о большой и не очень, политике. Политика, как вы должны догадываться, - дело, мягко говоря, не очень чистое. Как ни мой в очередной раз руки, все равно запашок остается. И ничего с этим не поделаешь. Я думаю, что и в вашей деятельности, дела обстоят, так сказать, столь же… с нарушением гигиены. К чему я все это говорю? Для того, чтобы приниматься за очередную авантюру – а это, согласитесь, все же авантюра – втащить неизвестную никому личность на вершину власти, приходиться знать все. Очень может быть, что я сегодня я знаю о «ТДР», о вас, дорогая Инна Васильевна, о нашем претенденте на престол «всея Руси», уважаемом Александре Николаевича, почти все. И это было крайне необходимо узнать, прежде чем начинать предпринимать какие-либо действия. Я надеюсь, что сумел ответить на ваше, так сказать, невинное обвинение по поводу моих поступков?

- Предположим.

- Теперь, по поводу компромата. Нет ни одного человека на земле, на которого нельзя было бы собрать компромат. Мы люди, и ничто человеческое нам не чуждо – так, кажется, у классиков… Хе-хе, сам факт рождения - уже компромат, поскольку, так сказать, первородный грех от Адама и Евы тянется. Потому и крещение… смывающее якобы этот грех и все такое. Хе-хе.

Смеялся он гнусновато, с каким-то подхрюкиванием. Саша стиснул зубы, чтобы не заржать и не выкинуть что-нибудь этакое, но удержался и кинул вскользь взгляд на Инну. У той тоже глаза как замороженные. Про себя подумал, откровенно любуясь – вот с кого бы лепить обелиски «Родина – мать». А Хмелевский почувствовал, что его литературные изыски никто не поддерживает, сразу посерьезнел и продолжил вещать менторским тоном.

- Ну, хорошо, это все лирика, так сказать. Теперь по существу вопроса. Почти целый год моя группа проводила исследования и намечала стратегию и тактику выборной компании. Вопрос этот архисложный, поскольку мы имеем в наличии никому неизвестную личность. И поэтому приходится начинать при условии, близкому к нулевому значению. Кстати, вас, дорогая Инна Васильевна, раскручивать было бы гораздо легче. Это к слову. Начинать наши оперативные действия нужно, так сказать, «вчера». Времени, как вы справедливо изволили заметить, осталось немного. Так вот, как только мы шевельнем в этом направлении хоть пальцем, мы встретим сопротивление потенциальных соперников, которые постараются всеми возможными и невозможными методами накопать этот компромат на нашего кандидата и его окружение и организовать контратаку, или как сейчас модно говорить - черный пиар. Так что надо быть готовыми к отражению подобной атаки. Согласитесь, какая может быть готовность к бою, если мы не знаем, что делается в собственном тылу, что ожидать от противника. Надо знать свои слабые места и по возможности их прикрыть. Далее вступает в действие, так сказать, профессиональная этика – загасил очередную сигарету и достал из кейса увесистую папку. – Все, что находится в этой папке - строго конфидициальная информация, и она будет уничтожена, как только мы пробежим этот выборный марафон. Признаюсь, что шансов на прохождение кандидата на сегодня, крайне мало. Вы ни каким боком не прислонены ни к «Семье», ни к одной из олигархических групп, ни к верхушкам существующих партий. Монархическим настроениям согласно периодическим опросам, подвержены не более 6-8 процентов электората. Так что наши действия пахнут авантюризмом. Хотя, впрочем, истории известны примеры, когда авантюристы, находясь в абсолютном меньшинстве, добивались власти. Вы, Инна Васильевна, представляете себе, какие средства, какие вливания потребует этот процесс. Извините, но можно остаться без штанов и… если… хотя, это вам решать…

Саша давно уже перестал вникать в словеса этого «борова», как он его окрестил, почувствовал голод и предался утреннему чревоугодию, одновременно посматривая, на молодые и не очень, стройные и совсем нестройные фигуры купальщиц в бассейне. Для себя он четко решил, что плыть против течения занятие бесполезное. Будь, что будет – куда вынесет, то и ладно. В конце концов, он ничего не теряет, потому как у него своего, кроме того, что на нем ничего и нет… только вот малыши и… Инна. Инна. Вот сидит, внимательно слушает этого пустомелю. Любит ли он ее? Господи, никогда не задавал себе этого вопроса. Наверно. Наверно любит. Хотя бы потому, что каждый день говорит эти слова. И они уже становятся частью его самого. Нет, все-таки есть, что терять. Не хотел бы он потерять жену и ребятишек. Нет, это его, и только его. Наверно, и теперь он подчинится ее желанию непременно видеть его на вершине «всея Руси». Будем относиться к этому, как к очередному развлечению. Всем ежикам понятно, что шансов у него абсолютно никаких. Неужели Инна ни черта не видит и дает себя лохануть. Это так на нее не похоже. Да на президентские выборы, кандидаты такие бабки махнут, что ей и не снилось. А без бабок… хрена что выйдет. Попробуем на тормозах как-то это дело спустить, пока Инка все резервы на эту хреновину не кинула. Это же просто черная дыра какая-то. Хуже всякого лохотрона. Послушаем, что этот хлопчик гутарит.

-… положим, с образованием мы как-нибудь решим. Будет у него настоящий диплом какого-нибудь института города Мухосранска. Это самое простое, и концов никто не найдет до выборов, а потом все будет все равно. Хуже всего с родословной. Без роду, без племени. Мы попробуем сочинить легенду красивую – завяжем дальним кривым боком с великокняжеской семьей. У меня есть выходы на княгиню Ольгу. Бабку уломаем – признается… в том, что что-то такое было в в юности, что вполне могло отразиться в следующих поколениях…

- Павел Яковлевич, простите, что встреваю. Объясните дураку, к чему его готовят? Из меня что – резидента ФСБ в республике Бодибаду хотят сделать, легенду готовят? Или очередного Лжедмитрия. В этом случае мне польский язык срочно учить надо. Я детдомовец. И это тоже должно звучать гордо. Да, фамилию мне дал акушер или акушерка, принимавшие роды и я не вижу ничего в этом плохого. С таким же успехом я мог быть Пупкиным, Тряпкиным или Непейвода… оглы. А Романовых только в Москве может быть больше тысячи.

- Сашенька, выслушай человека до конца, а потом…

- Я еще даже не знаю, с чем я пойду на выборы, с какой такой предвыборной платформой. Что я могу обещать дорогим россиянам… а особенно, россиянкам? Лозунг – «За Царя, за Родину, за Веру», или как там?.. Ладно, извините, я помолчу и еще послушаю. Может быть, вы сможете меня в чем-то убедить. Можем, я чего-то такого глобального не знаю, что меня сможет вдохновить и направить на великий подвиг служения Руси… блин.

- Александр Николаевич, если с таким же жаром вы будете говорить с народом… особенно, произносить – «блин» в конце речи, то еще как минимум 10 процентов избирателей ваши. А это около двадцати миллионов человек. Вдумайтесь в эту цифру.

- Инночка, радость моя, извини, разреши мне вас покинуть на несколько минут… вам пива принести? Холодненького.

- Э-э-э… так сказать…

- Да так и скажите, «принести». Я скоро.

Это «скоро» он постарался растянуть на полчаса. И когда, как ни в чем ни бывало, он снова появился, с банками пива, покрытыми инеем, разговор уже закончился. Саша облегченно вздохнул и с разбега плюхнулся в бассейн.

Павел Яковлевич подошел к краю бассейна, наклонился, зачерпнул ладонью воду и для чего-то понюхал ее. Саша заметил это и, вынырнув в очередной раз, крикнул

- Нет здесь хлорки, обыкновенная морская вода. Ныряйте.

Павел Яковлевич потер мясистый нос мокрыми пальцами, вздохнул и сказал

- Пожалуй, ближе к вечеру и занырну, а сейчас у меня еще дела в городе есть. Только последний вопрос разрешите?

- Если смогу, разрешу. – Саша подплыл к краю, и почти не касаясь руками, резко выскочил из воды, обдав брызгами Хмелевского

- Здорово у вас это получается. Вот, Александр Николаевич, скажите, что бы стали делать, если бы все-таки стали президентом страны. Можете немного пофантазировать?

- Во-первых, объявил бы абсолютную монархию, монархию на десять лет. Потом Конституцию, с референдумом и прочим. Во-вторых, национализировал бы всю добывающую, топливную, тяжелую и оборонную промышленность, всех олигархов – к стенке или на дровозаготовки. Уполовинил бы армию, две трети генералов в отставку. В-третьих, сократил бы половину чиновничьего аппарата, а оставшейся половине удвоил бы жалование. За взятку больше рубля – 10 лет исправительных работ с конфискацией. За саботаж и неумение работать – стенка. Компартию запретил бы – несогласных, к стенке…

- Да, вы, я вижу тиран, тиран?

- А что вы хотите от монарха? Сюси-пуси разводить, с демократами, С Зузей и Жириком заигрывать? Немцова, Явлинского с Хакомадой по головке гладить? К едреней фене все партии. Потом организовать две… неважно как обзовутся, лишь бы грызли друг друга. Если надо будет – белый, или… какой там, террор - какой ни «Лысому», ни «Усатому» не снились. При полных демократических свободах и прочее. Главное, освободить, наконец, Россию от всех засранцев и говнюков…

- Любой тинейджер на моем месте сказал бы на это – «не хило». А говорите, что платформы нет. Вот она – готовая платформа. Крутовато, но если бы наперед еще с правыми договориться, с частью демократов, Явлинскому предложить место премьера… недурно могло бы получиться. Очень даже недурно. Инна Васильевна, далеко пойдет наш кандидат.

Инна у столика оторвалась от бокала с соком

- Кто бы сомневался. Вот только от своих комплексочков избавится, и вперед

- За это не беспокойтесь. У меня такие зубры-психологи имеются – чего хотите, внушат, от чего хотите – избавят.

Саше будто на любимую мозоль попали. Помрачнел и тихо сказал

- Вы родителей моих найдите.

- Пожалуй, я смогу договориться с княгиней Ольгой. Может старушка припомнит какую-нибудь «шалость» и появление еще одной веточки дома Романовых. Порешаем и это…

Хотел Саша сказать, что «не туфтовых царственных родителей, а…», Но тут его вдруг прорвало. Прямо с катушек слетел. Потом он так и не смог объяснить даже самому себе, с чего это его вдруг понесло – тормоза отказали.

- Инна, радость моя, по-моему, этот господин нас за лохов держит, лапшу, сваренную на клюквенном сиропе, пытается на ушки наши навесить – типичный кидала этот господин. И я ему сейчас рыльник начищу.

Пока это произносилось, бровь одна у Хмелевского поползла кверху, собирая морщины.

- Александр Николаевич, объяснитесь нормально, чтобы всякий уважающий себя «кидала» смог вас понять – Павел Яковлевич произнес это спокойным тоном, и даже с подобием улыбки. Только левый глаз его «застекленел», вроде бы даже косить немного начал – один тебе в лоб смотрит, а другой – куда-то совсем даже мимо…

Инна вся напряглась, понимая, что назревает скандал, хотя в чем-то слова Сашкины показались ей…

- Саша, ты соображаешь, что говоришь? Извинись.

- Инночка, ты когда в последний раз нашу родную рассейскую Конституцию, за которую всеми конечностями голосовали, читала? Верю, что ты ее не читала. Я тоже. Так только одним глазом глянул в статью о выборах Президента. Ради спортивного интереса. Чтобы убедиться, в какую историю меня пытаются за уши притянуть. Самое интересное там, знаешь что? Сказать? Только сядь, пожалуйста – падать на камень будет бо-бо. Инночка, родная моя, скажи, пожалуйста, ты не помнишь, сколько мне лет… полных, на сегодняшний день. Если тебе это только не трудно, скажи.

- Почти двадцать семь – сказала, и поняла вдруг…

- Умница ты моя. А Президенту должно быть не менее тридцати пяти. Это как? Что вы тут поете, Павел Яковлевич?

Павел Яковлевич медленно с достоинством отступил к столику, сел в кресло, закурил. И только потом, посмотрев на нападавших, изрек

- Инна Васильевна, соизвольте все же открыть эту папочку. Там на первых же страничках вы найдете план марафона, расписанного чуть ли не по дням… на девять лет! Да-с, молодой человек, я прощаю великодушно ваше невинное хамство в мой адрес и надеюсь видеть вас в моей конторе через… я, думаю, через три недели. Пора начинать трудиться, если вы хотите действительно становиться Президентом России.

- Вот ни хрена себе!.. Девять лет? – и снова захотелось просто подойти и дать в эту сытую харю… но он только глубоко вздохнул и снова нырнул в бассейн.

Под водой было тихо и спокойно, только легкие шорохи и солнечные блики скользили по зеленоватому мраморному дну. Перевернулся на спину и лег на кафель. Со дна бассейна казалось, что кружок солнца бьется, словно в лихорадке и дробится на сотни зеркальных осколков …

Всплывать не хотелось.

 

Ночью разразилась гроза.

Но малышам кажется все нипочем. За день убегались, накупались. На ночь папка рассказал очередную серию сказки, про кота в сапогах, который на этот раз был пожарным, спасал благополучно ребятишек, которые баловались спичками и, собственно устроили этот пожар. Теперь мирно посапывали - Витька, как всегда, уткнувшись носом под подушку, а Юрка, свернувшись в клубочек, как ёжик.

Саша долго сидел рядом с ними и пытался ухватить за хвост какую-то мысль, которую непременно нужно разрешить. Так ничего не разобрав в хаосе и нагромождении разных обрывков, потушил ночник и пошел в соседнюю комнату.

Инна сидела на кровати, поджав ноги и обхватив их руками. И всякий раз, когда полыхало в полнеба, а потом грохотало так, что казалось, что скала, на которой стоит «замок», непременно должна расколоться и рухнуть в море, вздрагивала, и даже в темноте было заметно, бледнела.

- Радость моя, ты что, грозы испугалась? Даже из детской было слышно, как ты тут зубами стучишь.

- С детства грозы боюсь. Темноты, мышей не боюсь… даже змей, а вот грозы… иди ко мне. Мне с тобой не так будет страшно

Долго лежали, прижавшись к друг другу и молчали. Потом Инна не выдержала, встала и, закурив села на край кровати.

- Что-то я хотела тебя спросить, что-то сказать… только из-за этой грозы все забыла. Что-то, как говорит Хмелевский – «архиважное».

- Представь себе, я тоже. Зажги мне сигарету. Да, вот вспомнил. Раньше не спрашивал. Скажи, зачем ты из меня хочешь царя сделать? Это как-то на сегодня не актуально в мире. Это что, просто блажь такая, или еще что? Нам что, плохо без этого твоего желания живется?

В открытое окно вдруг с порывом ветра холодом пахнуло. Инна, совсем как лошадь какая фыркнула, выпустив струю дыма через нос. И от этого закашлялась, бросила сигарету в окно и нырнула под одеяло.

- Я… не знаю. Кажется, это так давно было. Господи, три с половиной года прошло уже как… Я когда тебя в первый раз увидела, там, в гараже, Новогодним вечером… Извини, может это бред, но я про себя подумала – вот царевич. И захотела стать… не знаю… Черт, не могу сказать. В общем, ты будешь царем, а мои дети… наши дети царевичами.

- Послушай, радость моя, неужели тебе мало, что ты и так моя царица? Тебе этого мало?

- Мало. Мало и точка.

- Ладно, царица, будь на то воля твоя. Только я не хочу диплом института города Засранска. Я хочу сам. Я должен все сделать сам. Если надо, то и два института или академии закончить. Понятно? Это мое условие. И хоть все остальное, утопия до последней точки – пусть будет воля твоя.

- Вот и слава Богу.

- Царица моя, ты не помнишь, какой сегодня день?

- Пятнадцатое.

- Нет, уже шестнадцатое. А это значит, что сегодня исполнилось четыре года, как мы вместе.

- Мы поженились в августе.

- Но вместе – три года. День в день. У меня есть подарок для тебя

Вскочил, босиком пробежал по комнате и откуда-то достал… шишку. Большую кедровую, смолянистую шишку. В комнате сразу запахло тайгой, еще чем-то, что беспокоит не только обоняние, но и душу…

 

30. Перемены

 

Смерть на войне страшна не только видом крови и изувеченных тел, но и каждодневной предсказуемостью своей. Привыкнуть к состоянию постоянного ожидания смерти невозможно, но смириться и как-то жить можно, хотя и противоестественно человеческой природе, как и сама война. Войну не начинает отдельно взятый человек и это тоже аксиома – это решается где-то в другом месте. Не будем философствовать по этому поводу, иначе мы уйдем черте куда…

Во все остальное время, время «не войны», то, что в официальных источниках именуется как «естественная убыль населения» – смерть нелепа. Всегда приходит неожиданно, когда совсем не ждешь, вызывает недоумение и страшное удивление – «как, уже? Как же так? Почему так рано?». Даже в том случае, когда все вокруг тебя столько намеков – «тебе, брат, пора уходить, прощайся с этим миром». А времени на прощание как раз и не остается.

Умер Сергей Максимович Назаров. Умер тихо, на своем маленьком подмосковном садовом участке. Еще в январе отметил тихо и скромно семидесятилетие, не разрешив устраивать торжеств по этому случаю. Мог бы еще жить да жить. Умер, накануне предупредив соседей, чтобы непременно зашли к нему утром. И в эту ночь умер. Тихо, просто перестав жить. Неожиданно на его похоронах оказалось очень много народу, пришедших проститься. Несмотря на летние отпуска, на Кунцевское кладбище пришло более трехсот человек. Вдруг выяснилось, что на этом человеке замыкалось так много…

Следующее открытие заключалось в том, что Максимыч как будто знал, когда его «призовут» и постарался все свои земные дела привести в полный порядок. Сумел передать все дела заместителю, привести в полный порядок свои личные архивы, составить и заверить очень подробное завещание, в котором было даже расписано, где, в чем и как его хоронить. Полный сценарий собственных похорон. Этот сценарий неукоснительно был исполнен. Что же касается самого завещания, то он вызвал состояния шока у многих. Оказалось, во-первых, что у него накопилась изрядная сумма денег на счету, которые он распорядился отправить в фонд восстановления храма Христа Спасителя. Далее. Свою долю в «ТДР» в двадцать пять процентов, завещал поделить пополам между Виктором Бобровым и Юрием Горбуновым. Это было самым неожиданным. Боброву же завещал свою однокомнатную квартиру с многозначительной фразой в завещании – «знает зачем». Далее, приложением к завещанию оказалась толстая общая тетрадь, в которой мелким «бисером» были изложены советы, пожелания почти для каждого, кого он знал. Словом, старик капитально подготовился. И ни одного слова про то, что он собрался помирать, ни слова сожаления по поводу грядущей кончины. Словно человек собрался на долгий отдых.

Может быть, это так и было.

 

- А я Инна к тебе. Разговор есть. Короткий, или… как получится.

Вечер. За окном кабинета поливает Москву не по-летнему холодный дождь с порывами ветра, норовящими сорвать с деревьев, местами начинающие желтеть листья. И от тяжелых чугунных туч в кабинете полумрак. После изнуряющей жары в начале месяца, этот дождь кажется осенним и холодным. На бульваре мокром фонари с двенадцатого этажа желтыми пятнами множатся в лужах. И дым сигареты в длинном мундштуке у окна задумчиво тонким слоем делит кабинет по горизонтали.

Не повернулась даже, только кивнула.

- Я слушаю тебя, Валера… слушаю.

- Да не стой ты там, Инна. Сядь. Не могу же я, стоя вот так тебе спину сверлить. Свет подожди зажигать – разговор будет трудный, так что… так лучше. Мы с тобой раньше ладили, понимали друг друга. Пока ты… Так может, и теперь меня поймешь…

Прошла и села в кресло рядом со столиком журнальным в углу кабинета, где, совсем уже темнеть стало.

- Устала я сегодня, день какой-то трудный и резиновый – тянется и тянется. Ладно, это всего лишь лирика. Говори…

- Готовил речь целую. Много хотел тебе объяснить, самому понять, выяснить. Например, за что ты меня не любишь, хотел спросить? А только теперь, вдруг почему-то все равно стало. Какая разница, любишь-не-любишь, если я прощаться пришел. Никакой разницы.

Откинулась в кресле, выдохнула шумно и закрыла глаза.

- Прав. Любовь оптом не бывает – розничный товар… Куда? Надолго?

- Вот и теперь… зачем так уж. Настучали наверняка давно уже, куда и как. Не убегаю же я. Не беспокойся, подонком перед тобой никогда не был, хотя и в друзья не набивался… это так, к слову. Я с деловым предложением. Продаю свою долю в «Доме». Покупай – не хочу на сторону продавать, хотя мог бы получить хорошо, пока никто не знает, что ты хочешь все это завалить. Я хочу всего миллион. Миллион и все. Мне хватит.

- Это мы еще поглядим. Уезжаешь отчего? Или от кого?

- От тебя, если тебе это интересно. Страшная ты баба – упертая. Из титана что ли?

- Это я уже слышала… не помню только от кого.

- Все говорят. За глаза кличут – «титановая Маня»

- Это что, рашен вариант железной мадам Тэтчер? Но почему именно Маня?

Фильм прошел – «Действуй, Маня». Фильм ерундовый, но там биоробот Маня с железной хваткой, мужиков как котят… так вот, говорят, очень ты похожа на эту… актриску.

- Ничего. Даже льстит.

- Нет, ты же ничего не слышишь. Или не хочешь слышать. Собираешься разрушить дело, которое с таким трудом подняли и у которого такие перспективы. Я это вижу. И вижу, что ты ничего не хочешь понимать. Ты не хочешь этого понимать. Совсем тебя этот… затрахал… извини. Я не хочу в этом участвовать. Я – пас.

Засмеялась тихо или заплакала – непонятно, темно.

- Ах, Валера, Валера, не он меня, а я его, понимаешь. Я простая драная кошка, которой нужно немного любви и тепла. Вцепилась когтями в молодость, чтобы продлить молодость свою и сбежать от одиночества. Я думаю, что тебе это не понять. И еще хочу… вот видишь – выше сказанного мне тоже мало. Я очень много чего хочу. Я хочу или всего, или ничего.

- Эти выборы заранее проиграны, неужели ты не понимаешь? Ты потеряешь все и его в том числе. И останешься у разбитого корыта с двумя пацанами. Пойми это.

- Главное, вовремя остановиться. Я не хочу быть как старуха в сказке владычицей морскою, мне вполне одной тверди земной хватит. Но всей.

- Вот поэтому я и уезжаю на другой континент. И делайте, что хотите. Я не хочу присутствовать на собственных похоронах.

- Ладно, не будем решать, что хорошо, что плохо. Езжай себе с миром. Если появится желание – будешь моим представителем на Зеленом континенте. Идет?

- Ты неисправима. Живешь в какой-то другой реальности.

- Мне по-другому нельзя. Драные кошки все так живут. И бывает, что добиваются совершенно невозможного. Я знаю, что мне повезет, должно повести. Приедешь на коронацию?

- С ума сойти. Я мог бы понять – в Думу или там в Федерацию. На худой конец – на губернию. В Президенты, видишь ли, приспичило. Ладно, - это твои дела. Фирму жалко – сыпанется ведь сразу. Труда, усилий столько положено.

И даже в наступивших сумерках хорошо различил Валерий Николаевич, как сверкнули зло глаза. Будто и в самом деле – кошачьи.

- Получишь свой миллион. Готовь бумаги. Укажешь банк и счет. Прощай, уходи.

 

Весь вечер Саша гулял по улицам. Просто, хотелось побыть одному. Странно, но в сутолоке центра он ощущал себя более одиноким, чем в тайге. Инна после похорон снова улетела в Сочи к ребятишкам, а Саша… Саша, «сдавался» в институт. И вроде бы пока удачно.

Купил пару бутылок пива в киоске и свернув на бульвар. Все скамейки были заняты, а пить пиво на ходу не хотелось. Наконец, недалеко от памятника Сергею Есенину, на детской площадке пристроился на качелях. Только открыл одну бутылку, как затренькал мобильник. Хотелось его отключить к чертовой матери, но, взглянув на определитель, не стал этого делать

- Да, Вить. Привет.

- Привет. Ты где?

- Пиво пью с Есениным.

- Повод есть встренуться. Подгребай на квартиру к Максимычу. Юрка уже здесь.

- Это далеко? Я у него дома никогда не был.

- Я не знал. Пиши адрес. Только езжай на метро.

- Да я без тачки. Пешком гуляю.

- С чего бы это?

- Да так.

- Тогда полчаса тебе на ход. Вместе «потакаем»…

 

Через двадцать минут возле метро «Полянка» прикупил пару упаковок банок «Туборга» и еще через пять минут звонил в квартиру на шестом этаже громадного «сталинского» дома. Дверь открыл Юра. Почему-то шепотом сказал – «заходи, привет» - и вперед пошел на кухню.

На столе нехитрая закуска – огурцы, помидоры соленые, селедочка. По сто грамм уже налито. И Виктор тоже почему-то тихо, вполголоса

- Командир, тебя только ждали. Садись. Пиво в холодильник, может и не доберемся до него сегодня.

- Мужики, чего шепчем-то, спит кто?

- Спит вечным, можно сказать. Сорок дней сегодня Максимычу.

- Блин, совсем забыл. С этими экзаменами совсем счет времени потерял… только все равно – покойник был хороший дед, о нем нельзя шепотом.

- Ладно, помянем – встали, помолчали немного и выпили.

- И давно вы его уже поминаете?

- Я же сказал - тебя ждали. Разговор есть не простой.

-Если не простой, то наливай.

Выпили по второй, а потом и по третьей. Все как всегда.

- Ну, теперь можно и разговоры говорить. Зачем собрал, Витя? Теперь это твоя «явочная квартира», я так понимаю? Оформил или еще как?

- Все нормально, дело времени. Вот что… берите стаканы, бутылку и пошли в комнату – есть что показать.

Комната Максимыча ничего необычного не представляла собой. Простая стариковская каморка. Если бы не большой новомодный трехстворчатый шкаф-купе во всю стену с пластиком под красное дерево. Кроме этого шкафа, узкий диван, стол письменный, стул с гнутой снинкой, старенькое продавленное кресло, радиола «Ригонда» еще начала семидесятых годов, телевизор «Рекорд». Вот, пожалуй, и все, если не считать фотографий и грамот под стеклом на стенах, да нескольких календарей, повешенных один на другой.

- Вот, мужики, какое дело. Мы с Максимычем, можно сказать, приятелями были, если не друзьями. Бывал я у него частенько, в шахматы играли, случалось по пиву ударяли… болтали про разное. Много всего любопытного порассказал. А теперь… теперь я уже три дня в его архивах копаюсь. Старик за последний год привел их в образцовый порядок. Словом, есть на что взглянуть… и подумать.

Виктор раздвинул створки шкафа, и на свет божий выступили полки от пола до потолка заполненные пронумерованными папками. Судя по тому, что встречались номера трехзначные…

- Вот ни хрена себе! И что теперь с этим архивом делать?

Юра в кулак кашлянул, потом с какой-то извиняющейся ужимкой достал из кармана очки и полез в шкаф. Взял наугад первую попавшуюся папку под номером 374.

- Итак, читаем. Ползунков Лев Григорьевич. Год рождения… и так далее… гм… у-у-у… иди ты… обалдеть. Ребята. Этот хрен – депутат Мосгордумы. И за ним такой вонючий шлейфик по жизни… так-так-так… на сколько?.. Перевожу. Если все собрать… то есть все статьи, по которым он должен бы «присесть» по совокупности… у него трех жизней бы не хватило. А он, вишь ли, думец! От независимых, из тех, кто смотрит, кто что даст. Ну, и на фига нам это дерьмо знать?

Саша полстакана водки заглотнул, сигарету понюхал и только потом ее закурил, удобно устроившись на диване.

- Вить, ты чего от нас-то хочешь? Ну, Максимыч накопал материалу на разных там подонков – сдай это куда след и дело с концом.

- Ладно, Юра, поставь папку обратно. Вот здесь, в этой тетради есть подробная опись на все эти папки, поименно и пофамильно. Интересно если, можешь полистать… потом. Я вам другое расскажу. Дело в том, что все эти поганцы за недоказанностью или по другим причинам гуляют себе и живут. Здесь собраны только те, кто достоин вышки… от одного до пяти раз… но никогда не будет отвечать по своим счетам и статьям. У старика бзик был, раскапывать подобный материал с тем, чтобы когда-нибудь привести в исполнение все эти приговоры… мимо суда. Самому быть и прокурором, и судьей. И палачом тоже, кстати. Вот только своей жизни ему не хватило. Полгода назад, между прочим, меня к этому противоправному действию склонял, в виду собственной старости, которая как обычно неожиданно вторгается в жизнь.

Сашке дым в глаза попал, до слез достал. Крякнул и зажмурился крепко

- Красиво поешь, старик. Ах, ну да, ты же адвокат у нас, а я все тебя за десантника держу.

- Между прочим, в том шкафу папки лежат с номерами на …-р. Это на всех работников «Дома Романовых». И на тебя тоже, между прочим. Интересует?

- Нет, не интересует. Я все про себя знаю.

- Ой ли? Держи свое досье. Поверь, не открывал даже твое дело. Хочешь читай, хочешь сожги – как хочешь.

- Мне тоже вышка грозит?

- На кой ..р только информация и на остальные буквы тоже. Вот без буковок – вышка.

- Короче Витя, ты что предлагаешь?

- Пока ничего – информация к размышлению. А ты что Юрка скажешь?

- Стремно все это. В натуре, мужики.

- Эй, редактор, ты хоть свой язык не погань. Мы это… ладно… от сохи вроде, нам и по фене ботать не западло. А ты у нас образцом нормальной русской словесности должон быть.

- Да пошли вы… пошли на кухню, выпить еще охота

- Пошли. Пока наши семейства на югах, можно и оторваться.

Еще раз помянули старика и долго молча жевали нарезку сервелата с листами салата и перьями лука. Каждый обдумывал, что со всем этим «добром», что нежданно свалилось на них, теперь делать

Виктор первым заговорил

- Значит так… вы как хотите, но я… в память о старике… выберу, скажем, одного-двух и… того. Когда он мне предлагал – отказывался, а теперь вот решил… так будет.

Юра все-таки здорово опьянел – голову свою в грудь упер, посидел, посовел, а потом руку свою сверху на кулак Виктора положил и сказал

- Угу…

Саша рассмеялся, глядя на это «действо»

- Хорошо!.. Пацаны, вы даете, я смотрю. Ну, и что вы без меня будете делать? Вояки… понимаешь. А я из пальца… пух-пух-пух… и положу всех. Вы хоть соображаете, в какое дерьмо мы ныряем? Только начнем ствол добывать, тут же и повяжут, вы же через меня на виду.

- То, что на виду – хорошо. Еще легче будет отмазаться. А ствол не нужно искать – есть.

- И где?

- А в прихожей. Принесть?

- Тащи.

И Юра тоже рукой – давай, мол. Вот сейчас прямо и начнем мочить сволочей… а сам еще сто пятьдесят принял. Не успел Саша убрать от него подальше бутылку. И только подумал – «да, ладно, здесь и проспится, а завтра забудет… может быть. Не стоит его в это дело вмешивать… да и самим еще сто раз подумать не мешает. Рисковать ради того, что одним дерьмом на свете станет меньше…». Но увидел «аппарат», что принес Виктор, со стола все лишнее быстро составил подальше и…

- Ничего себе. Это что, самодел? Ни номеров, ни… ничего похожего не видел в жизни. Зараза какая – руки зачесались. Убери пока. Оптика класс…

- Чистый ствол. Вроде и не существует его в природе. С трехсот метров должен работать – не ближе.

- Витек, давай так… положи откуда взял… сегодня мы пьем. Если хотите, можем позвонить и девочки будут…

- Не, Саня. Хату светить не будем лишний раз. По бабам в другой раз. Сегодня – пьем.

- Потянет. Решать будем завтра… нет, послезавтра, ОК?

- ОК!

 

Пусто в доме, хоть вой. Выть не получается – выходит только какой-то хрип, похожий на бульканье…

Виктор сидит на полу кухни у открытого окна. Приканчивает вторую бутылку и, кажется уже третью пачку сигарет. Водку пьет как воду – никакой отдачи, и уже в сотый раз прокручивает в уме вчерашнюю сцену…

Приехал домой поздно – сразу в двух арбитражах разбирался, потом… да и неважно, что было потом – поздно приехал, и точка. Как и теперь вот темнеть начинало. Ну не смог он из-за дел своих встретить Любу с Антониной. Не смог. Но машину-то послал. И не одна же она прилетела, в конце концов, а с целой компанией.

- Я ухожу.

Это прозвучало так спокойно и просто, что Виктор даже подумал, в магазин за чем-нибудь собралась. Хотел было сказать, что все есть – холодильник полный, он озаботился…

- Нам надо… мне надо пожить отдельно от тебя.

Как топором по башке… без подготовки…

- Что так вот сразу? Что случилось? Я чем-нибудь тебя…

- Ничем, сложно объяснить. Я так хочу. Я устала жить с тобой.

И тут Люба расплакалась. Села на табуретку кухонную и без звука заплакала. Если бы она продолжала так же спокойно говорить, то Виктор наверняка… да, точно бы смог как-то погасить этот бред, возникший, как ему казалось, ни на чем. Ну, довел бы все до высоких тонов, исполнили бы «фугу Ре-минор», а потом, а на финал… черте что в башку лезет. Ну, не знаю – «Оду к радости»…

Но слезы… Не выносил он женских слез. Мало того, он им не верил. И его замкнуло. Будто какой тумблер щелкнуло.

- Хорошо, отложим до завтра. Подумай хорошенько. Ребенку нужен отец, это факт. Теперь, когда у нас все есть, что ты пожелаешь, ты можешь совсем не работать.

Про себя подумал, что это наверняка завтра все пройдет, что все это бабские штучки, связанные с какими-нибудь женскими проблемами. И что завтра будет новый день и все будет…

Не стал ужинать, прошел в детскую, поцеловал осторожно спящую Антонину и лег спать. И самое интересное, что сразу же и заснул, - пяти минут не прошло.

Утром очень рано поднялся – Люба спала одетая на диване в гостиной. Стараясь не шуметь, позавтракал и поехал на работу. И даже… да, целый день не вспоминал даже о вчерашнем. Только уже после обеда… вдруг что-то его… толкнуло, что ли. Позвонил домой – никого. Вот только тогда заволновался, бросил все и помчался домой.

И как в плохом романе – на столе только записка и… пусто. Ни вещей, ни Антонины, ни…

«Господи, господи, Боже мой! Зачем нужна тебе моя такая боль? Почему именно мне? И за что, я хочу знать?… Так не должно было случиться… и как же теперь… как теперь … жить-то как?… Ну, был бы какой-нибудь повод… ну, не знаю, измена даже. Черт, не дай Бог. Пару раз по шеям надавал бы и… и простил бы… может быть. А так вот, просто взять и уехать ни с того, ни с сего… черт бы побрал эту сволочную… нет…нет-нет-нет. Т-с-с… Так нельзя. Нель-зя… Я же ее люблю… так нельзя. Ничего, потерплю, мужик я или тряпка… потерплю. Затаюсь, замру, даже дышать перестану … дождусь все равно. Куда она без меня денется? Побегает в поле жеребенок, попасется… и вернется. Куда им без папки…»

И неожиданно, вдруг, как-то разом опьяневший, уронил голову на грудь и заснул на полу под окном. Месяц остренький из-за легкой как вуаль тучки вылез, и, спустившись пониже, на подоконник присел. И долго участливо разглядывал спящего, который и во сне стонал жалостливо…

Вот такие дела. Кто бы мог подумать, что так случиться с теми, кто еще вчера именовались семьей Бобровых? А прочем, чего не бывает в жизни? Чего не случается? Главное, что живы, а остальное… может как-нибудь само собой и склеится, и наладится. Надеяться надо и верить, и тогда все может случиться. Не может не случиться.

 

31. «Мужские игры»

 

«Председательствует» Юра. Соорудил… так для смеха… «трибуну» из стула и табуретки кухонной.

- Сегодня мы разбираем кандидатуру на тот свет господина Елагина Эдуарда Константиновича. Год рождения… и так далее… генерального директора страховой компании «Ю-В страх» и… вот ни хрена себе… совладельца банка «ЮВДБ». Он же… ну, тут перечисляются кликухи… в завязке с 94-го, держатель общака между тем. Думаю, что в своем же банке. Не хило.

- Юрка, ты где брал пиво?

- В палатке.

- Больше не бери. Не жадничай. Сегодня сойдет, а на будущее… пьем приличное пиво.

- Да, ладно, Саня, все равно перегонка на мочу…

Виктор развалился на диване и ноги на столике журнальном между банок с пивом пристроил

- Мужики, мы как… будем обсуждать марку пива, подлежащую уничтожению в сортире или…

- Или, Витек, или. Гони дальше, Юрок. Так как говоришь фамилия этого Циолковского?

- Какого Циолковского?

- Витя, нашего знаменитого изобретателя ракеты…

- Звали Константин Эдуардович, а господина Елагина как раз наоборот…

Саша в дверях с пепельницей из бумажного стаканчика, который начинает уже понемногу тлеть

- Погоди, погоди… закрывай «дело»

- Пошто?

- Вчера его уже грохнули. Ящик надо было смотреть.

- Иди ты. И чего про это самое… вещали?

- Среди бела дня, в самом людном месте, чуть не на Красной площади, подошел Некто вплотную и пару раз стрельнул… потом спокойно ушел… на метро кататься…

Саша вышел на кухню, загасил из-под крана «пепельницу», бросил в мсорное ведро и вернулся в комнату

- Лихо…

Юра закрутился по комнате в поисках телевизионного пульта

- Стоп. Который час? Без пары минут восемь… включаем новости…

 

Маленькая квартирка Максимыча на Полянке оказалась замечательно уютным местом для встреч друзей. Как-то само собой повелось, что опять же по средам после работы они собирались и засиживались порой до полуночи.

Решения по поводу «наследства Максимыча», что планировалось на поминках, не случилось ни послезавтра, ни через месяц. Но странным делом друзья занялись. Чем-то вроде игры.

Потихоньку и не торопясь, разбирали архив старика и… строили планы операций по уничтожению явно зарвавшихся личностей. Откуда и как старик доставал все эти сведения – а в подлинности этих досье, они ни на секунду не усомнились – оставалось загадкой. Максимыч все вел аккуратно. Все документы были от руки переписаны наработанным за долгие годы почерком, и почти на каждом стояла сноска – «копия». И если вначале они действительно верили в то, что эти операции они совершат…потому как нельзя чтобы так все оставалось – преступления без возмездия - вот только детально, во всех мелочах разработают, и тогда…

Еще через пару месяцев они, наконец, не сговариваясь сообразили, что это совсем не так уж просто, исполнить приговор. Что идеальных операций не существует, что в каждом случае присутствует элемент случайности, мелочи на первый взгляд, которые могут свести на нет все замыслы. А то еще и похуже - самих поставить в положение гонимого, а то и подсудимого. А вот как раз этого им и не хотелось – им троим было что терять. Побудительных причин для исполнения убийства, пусть даже на их взгляд справедливого, явно не хватало. Так что все ограничилось придумыванием «суперсовершенных методов совершения акта возмездия». Еще какое-то время спустя, они, прочитав очередное досье со всеми преступлениями имярека, стали распределять между собой «роли» - преступника, киллера и мента – и тогда «разбор полетов» стал вестись с точки зрения означенных «ролей». Может быть со стороны это казалось нелепостью, но им эти «игры» страшно нравились. Ну, и, конечно же, все это держалось в строжайшем секрете. Эта таинственность придавала еще какой-то дополнительный интерес. Инна с Варварой перезвонились и смекнули – пусть мужики лучше уж так развлекаются, все лучше, чем шляться по кабакам или… ну, про проституток они не говорили, но каждая подумала, «Пусть лучше так – чем бы дитя не тешилось, лишь бы ладони не стерло».

 

Прошли новости столицы.

- Ну и что? В новостях ни хрена…

- Да его же вчера грохнули – вчера нужно было и смотреть, а сегодня это уже протухшие новости.

И тут Юра для чего-то поднял пивную банку вверх, словно желая прочесть на донышке едва заметные цифирки и брякнул ни с того, ни с сего

- Витя, а если честно…- и паузу многозначительную повесил, словно на крючок гардероба – если честно… скажи за ради Бога… почто ты сам… без нас эту гниду… ты что… герой, я мы просто так – приложение к твоей личности?

Саша опешил

- Ты чего, Юр?

- Саня, я что - совсем тупой, по-вашему? Или ты его там прикрывал тоже? А как же я?…

- Витя, скажи ты ему. Во, сбрендил-то. Как в лужу пукнул. Ты чего, Юрка, с пива уже стал балдеть?

Виктор встал с дивана и прошел несколько раз от окна до дверей по какой-то замысловатой синусоиде. Потом подошел сзади к креслу, в котором сидел Юра, облокотился на него и стал медленно говорить почти в самое ухо.

- Юран. Я хочу тебя огорчить. Я не делал этого… акта. А Саня тем более. И у него и у меня есть на это четкое алиби – в два пятнадцать мы возвращались в одной машине с деловой встречи. Мы были далеко от гостиницы «Москва». Это первое. Второе. Если сейчас перебрать все эти «досье» в шкафу и быстро проанализировать их, то можно убедиться, что из всех 357 папок 172 папки – макулатура. То есть половина всех этих «гнид» уже не существуют – кто слинял за бугор, кого свои же порешили, кто-то сидит, а есть и своей собственной… отошли в мир иной. Максимыч их не сортировал «по мере убывания». Только за то время, как мы начали «проветривать» эти листочки, еще троих не стало. Тебе что-нибудь это говорит?.. Оттого, что мы будем или не будем махать стволами, этот мир лучше не станет. А мы? Мы лучше станем? И если такие как ты, Юра, дружище, станут своими руками расправляться с разными говнюками, мир точно станет хуже. Твой мир по крайней мере.

Юра попытался было вскочить, но крепкие руки вдавили его в кресло. А Саша только хмыкнул, прикуривая новую сигарету от старой.

- Юрка, сиди не рыпайся, дай договорить Витьке. Красиво лопочет, паразит. Прямо Гомер какой-то. Валяй, дальше пой…

- Ты знаешь, убить человека… это совсем не такое радостное дело. Я с Сашкой это прошел и… никому… слышишь, никому не посоветовал бы заниматься подобным. А тебе это просто противопоказано. Этим может заниматься только тот, у кого в башке лишь одна извилина… и та – жевательная. То, чем мы сейчас занимаемся здесь, ни что иное, как гимнастика ума, выход разрушительной энергии, которую мы хотим или не хотим того, но накапливается в нас за неделю. Кто-то смотрит боевики, кто-то читает детективы, еще кто-то играет в пентбол… кстати, не хотите, мужики, попробовать, говорят классная штучка – убийство понарошку? Шариками с краской. Это выход отрицательной энергии, выход темных животных инстинктов… и заряд адренолинчика.

- Я очень долго думал над тем, чем мы занимаемся. Если бы даже мы начали исполнять свои «приговоры», то тебя в это дело, Юрочка, мы не взяли бы, точно.

- ???

- Рано или поздно, нас смогли бы вычислить и, в лучшем случае, грохнуть. Кто бы тогда смог, кроме тебя объяснить, что мы не такие же подонки, как… И вообще, у нас водка есть или придется сбегать?

Юра долго молчал, переводя взгляд с одного на другого, а потом…

- Водка в холодильнике. Только я пить не буду, мне еще в типографию нужно заглянуть… Витя, убедительно ты все это «развел», но… меня не убедил. Я предлагаю, «отработанные» папки каким-нибудь образом отправлять… ну вы знаете куда. А копии папок еще живых… отправить этим пока еще живым. Чтобы они знали и помнили, что наказание рано или чуть позднее, но совершенно неизбежно. Вот мое предложение.

- Гениально. В этом есть своя психологическая правда – заставить потрястись…

- И только последний вопрос. Если вы оба не знали, что Елагина вчера грохнули, а сегодня в новостях ничего не передавали, то откуда вы знаете, что грохнули его в два пятнадцать у подъезда гостиницы «Москва»?.. А?.. Врите дальше – я слушаю.

Саша пришел с кухни, держа уже начатую бутылку водки и стопарики. С журнального столика стряхнул на пол папку и расставив «посуду», набулькал по пятьдесят грамм.

- Юра. Ну, и как твое самочувствие?

- Нормально. Я вас, господа, слушаю. Вы мне не ответили.

- Ты посмотри на него, Витя. Ни один мышц не дрожит, не трепещет. Мне бы такие стальные нервы. Видишь ли какое дело, Юрочка… Это ты нам должен ответствовать. И желательно, с подробностями, которых мы не знаем. А вот что мы знаем с Витькой. Эта сраная папочка отсутствовала в архиве ровно три недели. Сегодня возникла - гуляла где-то, не иначе… и ствол с глушаком… правда, только одну неделю погулял и вернулся в свежей смазке. Опять же сегодня. И надо же было такому случиться, что в два десять мы с Витей собирались посетить Госдуму, проллобировать кой чего и прогуливались как раз напротив, возле «Москвы». Говорили об архитектуре девятнадцатого века… и… когда убивец сделал свое дело и пошел в метро, то через пару минут один свидетель кинулся, было, следом, но почему-то побежал совсем в другую сторону. Вернее, не почему-то, а по нашей наводке пальцами. Еще более странным нам с Виктором показалось, что личность Робин Гуда нам очень даже знакома. Только вот никак мы не могли вспомнить, где и при каких обстоятельствах видели эту замечательную личность. Может, ты нам поможешь, прояснить наше минутное затмение памяти?

Юра молча взял один за другим три стопки с водкой и опрокинул их в рот.

- Нет, мужики. Пас… Я тут пас. Не дождетесь.

- Вот Саня, такая детектива получается…

Саша только хмыкнул и вдруг распахнул шкаф-купе настежь

- Ну, мужики, как? Будем брать следующую папочку или проверим, какой сегодня в архиве недостает? А?…

 

32. Аристократический клуб

 

Осень сухая, солнечная, с утренними заморозками, с положенным листопадом краснокленным проплыла и растаяла, промозглой сырой зимой заслонилась, полегла лужами грязными, на ржавых листьях замешанных. Лишь к середине декабря что-то похожее на снег появилось.

Уже теперь неизвестно, какую работу провернул Павел Яковлевич Хмелевский, где и в какие пруды «уток» своих запустил, но слухи поползли по России, что прямой потомок русских великих князей, да еще и из Романовых к тому же… вот тут, совсем рядом. Тихо, мол ходит-ездит по стране, присматривается к тому, что делается, с народом простым говорит. Обещать много не обещает, но все же говорит, что властью своей, ежели призовет народ занять трон, постарается сделать, чтобы не было в России бедных. Старая-старая сказочка про доброго батюшку-царя загуляла, как раньше говорили, «в подметных письмах», которые прочесть надо, да пять раз переписать и послать пяти своим знакомым – мол, тогда, у кого те письма в нужный момент окажутся, тем будет особое благоволение.

Дурь, конечно, несусветная… но стали эти письма находится по всей стране от Калининграда до Сахалина. И даже по всему бывшему Союзу, по всей Эсенговии - по всей бывшей Российской империи. В азиатских «странах» даже наказывать стали за эти писульки. По опросам будущих избирателей стало получаться, что более тридцати процентов потенциальных избирателей задумались о будущих выборах президента страны и уклончиво отвечали – «еще не определились».

Хмелевский ходил, потирал руки, и строил на лице какую-то замысловатую улыбку, больше похожую на оскал звериный – «это только начало – то ли еще будет! Мы еще тряханем всех как следует – на коленях от Красной площади до Коломенского поползут в нужный момент». Почему именно до Коломенского, а не скажем, до Серпухова или до Тулы – непонятно.

Это в самом конце двадцатого века, и такая дурь… хотя... кто знает эту загадочную славянскую душу – иногда такое выкинет, что весь мир потом расчихать долго не может.

В офис «ТДР» с курьером принесли, для передачи лично в руки Президенту конверт, с приглашением посетить в означенное время закрытый аристократический клуб для знакомства. То есть причина как бы даже расплывчатая, осторожная.

Даже Хмелевского, по факсу получившего от Саши копию приглашения, оно покоробило - «Гниды, еще принюхиваться вздумали, я им постараюсь устроить веселую жизнь, пусть попробуют только вякнуть, что не Государь будущий». В запасе было два дня. И все эти два дня Инна все решала, - стоит ли идти, или проигнорировать». Звонила постоянно кому-то, с кем-то советовалась. И к концу второго дня, когда Саша приехал из института, где сдавал успешно первую сессию, торжественно объявила – «Быть сему… блин! Поедем на смотрины!».

С большими шумными спорами все же уговорила Сашу нарядиться в смокинг, но вот нацепить звезду Героя ей никак не удалось. В конце концов, она с этим смирилась и дальше занималась исключительно своим туалетом. Их драгоценностей нацепила только брошь и браслет с мелкими бриллиантами. Саша долго сидел в кресле и наблюдал, как Инна наводит «марафет» - нравилось ему это. Но ворчать не прекращал и под нос бубнил, что в таком наряде можно закатится куда-нибудь в шикарный ресторан и славно посидеть вечерок…

Минут за десять до означенного времени подкатили к обшарпанному по фасаду старенькому особнячку восемнадцатого века, зажатому между новыми домами между Покровкой и Мясницкой. До недавних совсем пор здесь помещался не то псих, не то кожновенерологический диспансер. По крайней мере, сохранился осколок указателя – «…спансер». Это уже развеселило Сашу и он расфыркался и даже начал отпускать шуточки по этому поводу.

Они ожидали сразу увидеть толпу из «баронов, князей и графьев», разодетых в пух и прах, с лентами, орденами и прочей мишурой. И которые при их появлении непременно должны были если не пасть ниц перед будущим престолонаследником, то присесть пониже…

В большой прихожей с лестницей широкой наверх толкалось человек пятнадцать ничем непримечательных граждан, одетых кто в чем… правда, в джинсах и свитерах никто замечен не был. В ливрее шитом золотом, явно малом в плечах, оказался только один гориллообразный встречающий. Он попросил приглашение и громко рявкнул на всю большую, освещенную лампами дневного света и столь же обшарпаную прихожую

– Президент Торгового Дома господин Романов Александр Николаевич с супругой. - Это рявканье не произвело ровно никакого впечатления на присутствующих. Разве что несколько девиц вздрогнули от неожиданности. А так все были больше заняты тем, что перед зеркалами приводили свои прически в порядок, да меняли зимние сапожки на туфли с высокими каблуками. На их фоне Саша с Инной выглядели просто ряжеными идиотами.

- Граф Дубецкий с супругой - теперь уже Инна вздрогнула от рыка «гориллы в ливрее». Парочка в поношенных дубленках. Граф в «жириновке».

Инна заколебалась и уже хотела было потянуть Сашу обратно, но Саше как раз понравилась эта «ситуэшн» и его «понесло».

- Так, моя радость. Вот это и есть наше великосветское общество. Давай, я помогу снять твою шубку, а вот брюллики советую все же положить в сумочку от греха подальше. Ну-с, господа, блин… посмотрим, что вы из себя можете представить. Ну, очень любопытно-с… Черт, не взял монокля, было бы весьма и весьма…

 

На втором этаже в большом зале было относительно лучше. Здесь шла полным ходом реставрация и часть залы выглядела прилично, поблескивая бронзой, позолотой и мрамором. Большие окна частично тоже сверкали стеклопакетами, остальные – облупившейся краской подозрительно серого цвета. На небольшой эстраде струнный квартет возил смычками, пытаясь изобразить «из Моцарта нам что-нибудь»… По периметру стояли разнокалиберные стулья и кресла, начиная с «счетверенных» кресел с дермантиновой обивкой до отреставрированных кресел явно антикварного происхождения. По кругу, как заведенные шастали пары, раскланиваясь при виде знакомых, и тихонько обсуждавших свои бытовые проблемы. Саша и Инна на их фоне выглядели просто театрально. Саша быстренько сориентировался и потянул Инну налево, где в боковой комнате явно намечался буфет. В буфете на шесть столиков было всего две парочки, которые тянули через соломинки фруктовые соки из маленьких пакетов. Саша взглянул на цены и все понял.

- Инночка, ты пробовала «Советское шампанское» по цене коллекционного армянского коньяка двадцатилетней выдержки? А кофе по цене билета на поезд «Москва-Питербург»? У меня появилось жгучее желание тотчас же все это попробовать и тебя угостить. Я так понимаю, что в этом аристократическом клубешнике халявки относительно бара не предвидится – и, тут же, не дожидаясь ответа жены, скучающей буфетчице улыбнулся – Милочка, плиз… изобразите бутылочку шампанского, кофе, шоколад, еще… вон тот фрукт экзотического вида на тот столик.

«И что это все девицы так млеют от одной его паршивой улыбки?» – подумала Инна, усаживаясь за столик в углу, стараясь не помять при этом вечернее платье, но тут же ухмыльнулась удовлетворенно – «А сама-то, сама? Господи, я ничем не лучше этих… сикушек – такая же кошка».

Не успели они попробовать «столь вожделенное шампанское», как в буфет вбежал молодой человек во фраке, лет семнадцати, белобрысый, с косой челкой, постоянно падающей ему на глаза. В очередной раз откинув ее назад, оглядел посетителей, поправил бабочку и подошел к их столику.

- Господин Романов?

- И-и-ес…

- Извините, ради Бога. Я должен был вас встретить внизу. Но вы, извините, приехали на десять минут раньше… извините.

- Садись, приятель. Как тебя зовут?

- Олегом… Олег Голицын…

- Граф?

- Вроде бы.

- Ну и отлично, граф Олег. Давай для начала, для знакомства выпьем. А потом, ты нам, серым господам Романовым расскажешь-объяснишь, куда мы попали, и на кой хрен нас сюда затащили? Да ты садись, садись. Ничего же не произойдет, если ты с нами убьешь лишнюю пару минут.

- Мне, собственно, поручено провести вас к…

- Вот выпьем шампанского, а потом… ты граф или не граф?

- Граф.

- Тогда садись и пей. Вот так. За знакомство и твое здоровье. Погнали…

Олег с одного бокала шампанского, который он выпил залпом, неожиданно начал косеть и слегка заикаться.

- П-понимаете… сегодня к-концерт у нас… солисты театра Бориса П-п-окровского. И п-п-параллельно совет идет… этих … ну, как их.

- Ветеранов? Старичков-пенсионеров?

- С-с-сенаторов…

- Ничего… тоже на «с». Сенаторов какого Сената? Подвально-подпольного, что ли? Или параллельно-перпендикулярного Совету Федерации? У нас в России все может быть. Даже перпендикулярно.

- И из с-совета Федерации тоже есть… барон… Гольдин.

- Интересно-то как! Инна, снизошли, наконец, престолонаследника принять. Не знаешь, Олег, хлеб-соль приготовили к моей встрече? Я к тому что, может туда, на этот «Совет» со своим караваем надо идти?

Олег сам налил еще бокал шампанского, выпил и вдруг тихо захихикал

- П-представляю князя Шуйского-Конева с караваем…

- Ладно, Олег, пойдем. Там повеселимся.

- Нет, мне туда нельзя. И… простите, вашей супруге тоже. Меня попросили, объяснить вам, как пройти, а самому… как бы это… развлекать супругу вашу до вашего возвращения, на концерте сопровождать. Места у вас в зале VIP, конечно. Так я, чтобы никто ваше место не занял, пока посижу. Вот и звонок в зал первый. А вам нужно пройти через залу, потом… направо… нет, налево… лучше я вас сначала провожу и вернусь… Я быстро…

- Инна, не грусти. Я быстро.

- Поаккуратнее там, не пыли, но и пузыри не пускай.

- Есть, мэм! Ну, ведите меня, граф.

И они пошли. В зале какие-то мальчики расставляли как попало стулья и кресла. Олег на ходу что-то шепнул одному и тот с нескрываемым любопытством оглядел Сашу сверху вниз, кивнул и убежал.

По коридорам, узким переходам со ступеньками вверх-вниз они прошли на другую сторону дома. Поднимаясь на следующий этаж по лестнице, вероятно «черной», Саша остановился, достал сигареты, закурил.

- Олег, пусть немного подождут. Давай покурим.

- Я не курю.

- Похвально. Ты мне вот что скажи – все эти… там в зале… они что все графья?

- Не… эти только пытаются доказать документально, что имеют причастие к высшему обществу или хотя бы к дворянству. А вы, взаправду царской фамилии?

- Не… меня в капусте нашли. А ты, взаправду граф?

- Отец там чего-то раскопал в своих архивах.

- А кто твой отец.

- Ректор пединститута.

- А тебе это надо?

- Что?

- Ну, это… графская принадлежность?

- А мне по барабану. Так, баловство одно. Все равно, реставрация аристократии в России невозможна и даже нелепа. Время ушло, а эти… будто хотят историю назад повернуть. Где-то читал, что все в истории повторяется. Сначала в виде трагедии, а потом…

- Чистой комедии, так что ли?

- Вроде бы. Фарс, одним словом.

- Так. И чего ты здесь ошиваешься - шел бы на дискотеку куда.

- Отец заставил здесь крутиться. Иначе от армии не отмажет.

- Не хочешь в армию?

- Я пацифист.

- Иди ты?

- Ага.

- Ну, пойдем дальше, граф-пацифист.

- Да мы уже и пришли. Вот за этой дверью вас встретят и проведут. А я пошел обратно.

- Слушай, Олег. Вот моя визитка – захочешь поболтать – звони, хорошо?

- Ладно, пока.

- Пока.

«Где-то уже видел такую обстановку. Что-то уж очень знакомо. В каком-то кинофильме. А в общем-то, ничего особенного. Довольно длинная комната. Обои штофные с портретами царской фамилии. Камин газовый. Мебель вся девятнадцатого века или «под оное время». Канделябры бронзовые. Отметил, что с электрическими «свечками». Темновато и мрачновато. В добавок накурено, не только топор может висеть. Кондишен отсутствует. Пять человек в комнате. Трое старичков под восемьдесят, орденами царскими поблескивают. И двое помоложе. Один очень толстый, даже сидя на кресле, скорее всего своих ботинок не видит. А у него за спиной, вроде секретаря, расположился длинный и узкоплечий. И тишина гробовая. Ни тебе «здрасте», ни «пошел вон»…

«Хрена вам, буду я тоже молчать» - так решил про себя и как ни в чем ни бывало, стал рассматривать портреты на стенах, переходя от одного к другому. «Поиграем в молчанку, заговорщики хреновы». И так вот минут пять…

Все же длинный не выдержал, кашлянул и подал голос.

- Господа, молодой человек, вероятно, ждет, что его представят. Что ж, придется мне это сделать. Итак, милостивые государи, перед нами очередной соискатель на место императора России, Романов Александр Николаевич, так сказать, собственной персоной.

И откуда только взялось у Саши столько нахальства - совершенно непонятно. Только он, наконец, оторвался от созерцания портретов «предков», спокойно прошел, нашел кресло свободное и, также спокойно развалившись в нем, закурил.

- Ну, как меня звать, я, пожалуй, еще не забыл. А вот вы, господа, кто такие? Как вас звать-величать мне придется?

- Один старичок с бородкой седенькой вдруг сморщил свою лысину и засмеялся.

- Ну, хорош… ей-Богу, хорош. Прежние-то были вроде просителей каких, а этот… хорош. Ну, что ж, господа, отрывайте свои задницы и подходите представляться. Да я первый, пожалуй, и начну. Кряхтя, из кресла своего выкарабкался, подошел и встал против Саши почтительно в метре

-Потомок князей Уваровых. Уваров Петр Петрович, председатель временного правительства до избрания Российского государя. Не уверен, что доживу, до этого светлого для страны часа, но приложу усилия…

За ним потянулись и остальные.

Саша только кивал в ответ и так же молча продолжал курить. Когда же этот «спектакль» закончился, поискал взглядом пепельницу, и не найдя ее, кинул окурок в горящий камин. Попал.

- Все это прекрасно. Теперь, надеюсь, мне объяснят, за каким чертом, меня сюда пригласили? Если хотите присягнуть на верность, то я еще не государь и вряд ли им стану. Если хотите втянуть в свою подпольную игру, так я уже не тинейджер, чтобы всякими благоглупостями заниматься. Поддержки у вас я не собираюсь искать – силенок у вас для этого маловато. А если рассчитываете на то, что если я все же, так, как-нибудь ненароком и стану… на реставрацию аристократии в стране - не рассчитывайте, не выйдет. Только конституционная монархия, не более. Правда… пожалуй, дворянские собрания разрешу – поиграйтесь немного. Думаю, вреда от этого много никому не будет.

Он в душе надеялся нарваться на скандал… да, с самого того момента, как получил приглашение… вплоть до последующих действий.

- Ну, что вы, что вы, Александр Николаевич. Как можно – после небольшой паузы, заговорил Петр Петрович – зачем же нас совсем-то с дерьмом мешать. Мы даже толком и не познакомились. Экий, вы ершистый. Оно и ничего, конечно – молодой еще да горячий. К сожалению, это проходит. А пригласили мы вас затем, чтобы предложить свою помощь и сотрудничество. В каком это может быть виде, можно вместе подумать. И не надо так словами-то… швыряться. В народе ваши «рескрипты» гуляют? Ваши. Им соответствовать должно, я так разумею. Только прежде бы доказать надо свою прямую принадлежность к дому Романовых. Лжедмитриев у нас и без вас достаточно. С бумагами, да с доказательствами архивными. Между прочим, за границей достаточно еще прямых потомков, кому и доказывать ничего не надо. А вы, насколько нам известно, просто… подкидыш. Или как, на зов крови рассчитываете?

- А с чего вы взяли, что я на что-то рассчитываю? Заявлений по этому поводу никаких я не делал и пока не собираюсь.

- Вот видите – «пока». А когда это «пока» вся выйдет, что потом будет? Зачем тогда весь этот «сыр-бор» затевать?

- Я не затевал…

- Не я и в ответе? Так получается? Похвальная честность. Как это делается, нам хорошо известно. Поэтому и не будем в жмурки играть. Вы говорите прямо – хотите стать царем?

- Думал…

- Тоже достойный ответ. Господа, кандидат уж больно хорош – породист. Может, действительно нам сделать ставку на него?

- Я вам что, скаковая лошадь на ипподроме?

- В какой-то степени пока что так. Скачка-то будет о-о-очень длинная… да с препятствиями. Как бы жилы не сорвать. Ну-с, да тут и мы, глядишь, пригодимся. Кое-что и мы можем. Глядишь, совместными усилиями и…

- А вы уверены, что мне понадобится ваша помощь? Может я и сам с усам?

- А это уж мы сами решать будем – помогать или…

- Мешать? Не выйдет – порву.

И тут Длинный, назвавший себя бароном, не выдержал

- Господа, да это просто хам какой-то. За такие слова и на дуэль можно вызвать, пока он не царь.

Все дружно засмеялись, закашлялись. А Петр Петрович, вытирая платком лысину, вспотевшую от смеха, произнес

- Вот и вызовите, барон. То-то будет потеха…

Длинный побледнел, вылез из-за кресла, и, подойдя к Саше, громко произнес

- Вы… вы негодяй, самозванец и хам… я вызываю вас…

- Перебьешься.

Саша встал с кресла и коротким ударом снизу врезал Длинному в челюсть. Голова барона откинулась назад, сам он попятился метра три и рухнул на пол, хорошо приложившись затылком.

Саша спокойно оглядел всех, разом замолчавших, спокойно перешагнул через лежащего поперек прохода барона, и вышел. Даже дверью не хлопнул, хотя такое желание присутствовало. Пробираясь по переходам, в туалет заглянул, руки вымыл тщательно. И ему стало совсем хорошо.

 

33. Миллениум

 

Ну, вот и дождались. Кругом одни нули. Новое тысячелетие настало. И не беда, что по-настоящему оно наступит еще через год. Главное, что вся жизнь как бы с нулей начинается по-новому и уже отсчитывает совершенно новенькие, свеженькие секунды. Борис Николаевич «подарочек» дорогим россиянам и россиянкам преподнес, и этим, наверное, и войдет в историю – ушел в отставку еще до нулей. На полгода придвинул следующие выборы – пустячок, а приятно, черт возьми. Особенно приятно это было Инне Васильевне. Она смеялась и прыгала так, что у Саши, наблюдавшем это проявления эмоций, невольно возникла мысль – а не показать ли ее психиатру… так, между прочим. Может, все ее желания стать императрицей, ни что иное, как психическое заболевание… от которого однажды можно чудесным образом исцелиться…

- Радость моя, я пью за твое здоровье. – Ха-ха… если бы Инна могла читать мысли, она бы смогла понять подтекст этого пожелания. Но ее заполняла откровенная давненько не посещавшая ее радость.

Официозная встреча Нового года состоялась вчера, при большом стечении сотрудников «ТДР» и их жен на банкете ресторане «Пекин». После вчерашнего застолья, они спали, чуть ли не до четырех дня. Потом отзвонили всем, кто их приглашал к себе, и решили быть только вдвоем - как никак семейный праздник.

Около часа ночи Саша зашел в детскую, посмотрел ребятишек спящих, под елочку пристроил подарки «от Деда Мороза». Потом сходил на кухню, достал еще бутылку вина.

Инна выключила телевизор и села у камина в кресле. Саша у ног ее пристроился на ковре. Долго сидели, смотрели на огонь, потягивали вино и молчали, как только могут молчать близкие люди.

- Инна… скажи… почему ты мне никогда не рассказывала о твоем бывшем муже? Вы так долго прожили вместе…

- Не знаю. Наверно, ты просто никогда не спрашивал. Я тебя тоже не спрашивала о войне. Между прочим, ты теперь стал меньше кричать во сне.

- Я разве…

- Раньше… довольно часто. А после этого лета только раз.

- Значит, уходит из меня эта гадость, из памяти уходит. И все же… если не трудно…

- О Николае?

- Угу…

Инна тыльной стороной ладони провела медленно по лбу, подумала и вздохнула

- Ладно. Налей мне еще капельку, и я тебе расскажу. А расскажу я тебе лучше сказку.

- Новогоднюю?

- Почти. «Мой маленький дружок, сегодня ты услышишь сказку о…»

- Обалдеть. Оле Лукойе! В детстве мультик смотрел – «Снежная королева», кажется. Очень похоже.

- Ну, вот и хорошо. Слушай. Сказка про мальчика Колю. Было это давным-давно. В те времена, когда колбаса в магазине стоила два рубля двадцать копеек, сливочное мороженое в хрустящем вафельном стаканчике – девятнадцать копеек, а вода газированная с клубничным сиропом вообще три копейки. И была она гораздо вкуснее, чем «Пепси».

- Класс! Я уже этого и не помню.

- Не мешай. Я же сказала, что это было очень давно. Если, что сама не помню – сочиню на ходу. Сказка все же, так что я думаю, можно.

- Здорово. Я вот так сяду, у твоих коленок и буду медленно засыпать, не возражаешь?

- Для того и сказка на ночь.

- В сказке не будет ничего страшного? Я уже начинаю бояться.

- Нет, ничего страшного… если считать, что в смерти ничего страшного нет… Ладно. Засыпай. Так вот. Жил был мальчик Коля. Хорошенький такой. Мама его звала Николкой, а папа – Коляном. Чуть не с первого класса обнаружились в нем два таланта. О втором чуть позже. А первый – любовь к математике. Точнее к арифметике. Еще точнее, к сложению и умножению. Явилась «одна, но пламенная страсть»… и пошло, поехало. «Науки, чуждые… как то: литература, история, география, физика… и иже с ними, упрямо и надменно отрек… и придался одной…». Впрочем, не будем тревожить классиков медно-бронзовых.

Арифметика была простой и сложной одновременно. Пример почти из школьного задачника - в понедельник, из соседского почтового ящика доставалась письмо… скажем, из Монголии. Аккуратно отпаривалась марка, а конверт благополучно возвращался в свой ящик. Эта марка успешно менялась на «увеличилку», «увеличилка» на складной, с тремя лезвиями ножик, Ножик на микроскоп, микроскоп на старенький транзисторный приемник… и т.д. В конце недели, материальной итог натурального обмена превращался в рублевый эквивалент на барахолке птичьего рынка. Половина суммы помещалось в специальный тайник, остальная часть на мелкие житейские радости в виде кино, мороженого, на «прикармливание» друзей, которых было великое множество. Следующая неделя начиналась по такой же схеме, только вместо марки с изображением великого Сухэ, мог быть классный подшипник, подобранный на той же «птичке» еще в субботу…

Родители, между прочим, были весьма состоятельными. Папаня так вообще в академиках ходил и даже имел в своем послужном списке премию имени товарища Сталина за какие-то там очень секретные разработки вооружения для Красной Армии. Неплохо жили. А сынуля, своими стараниями еще в школе до ста рублей в месяц «на мороженое» имел. (Зарплата МНСовца по тем временам)…

При всем этом, в школе слыл уверенным хорошистом. За активность на уроках, за преданность взгляда, пожиравшего учителя, в дневнике случались и пятерки. Из класса в класс переходил уверенно. Еще большую активность выказывал, как тогда говорили, «в общественной жизни». Староста класса, командир пионерской дружины, комсорг школы – начальный послужной список будущего «рулевого».

Сейчас подрастающему поколению очень трудно понять такие слова, как «спекуляция» и «фарцовка», а в те давние времена эти действия могли обернуться статьей УК СССР и нарами. Но подпольные капиталы росли и требовали более надежного размещения… Пару раз попадался возле «Березок»… конечно, на другом конце Москвы. В отделениях милиции, катаясь в истерических рыданиях, врал очень искренно свою фамилию и адрес, соответственно подставляя знакомых. Убедительно рассказывал о каком-нибудь грузине, с вертолетной площадкой на голове, который заставил под страхом кинжала проделать это противоправное действие… и выходил сухим, чистеньким и идеологически верящим в торжество коммунистических идей и… ну, и т.д.

Арифметически все было просчитано на много лет вперед. После школы, добровольцем в армию и непременно в Афганистан. Писал в заявлении – «так приказывает мне мое сердце и мои убеждения…». Само собой разумеется, что с такими «убеждениями», выстрелов и взрывов он не услышал, даже пленных «духов» не видел – занят был снабжением. При этом тоже весьма преуспел… материально. Демобилизовался участником боевых действий… и с пополнением капитала на пять тысяч «гринов». Дальше больше.

МВТУ им. Баумана приняло его с распростертыми объятиями. Но со второго курса, как молодого коммуниста, с радостью плохо скрываемой, отправило на работу в ЦК ВЛКСМ… была такая организация.

Конечно, была, была и у него личная жизнь между двумя вышесказанными, так разительно отличными друг от друга. С девушками, с женщинами знакомился он по одной схеме… но со всевозможными вариациями. В зависимости от погодных условий, это могло происходить: в библиотеке, в метро, в парке или даже на пляже в Серебряном бору. У него в руках непременно находилась книга только входившего в советский интеллигентский менталитет писателя Альбера Камю. Разумеется, на французском языке, который наш «мальчик» едва-едва знал. И когда вблизи раздавалось «О?!», следовал вопрос – «Парле ву ле франсе, не спа?». И если получал отрицательный ответ, то предлагал тут же перевести одну презабавную главу из романа «Ля пест». Разумеется, это была альковная сцена, которой в романе и «близко не стояло»… а в то время разгула порнографии по стране не наблюдалось, и вообще, ну не было секса в СССР и все тут. А то, что запрещено, то… дальше было дело техники и больших количеств вариаций, но все они в конечном итоге через месяц-другой оканчивались ничем… и без последствий.

Впрочем, не всегда.

Последнее воскресенье августа выдалось на редкость жарким и москвичи, как обычно потянулись к воде. На пляже Серебреного бора валялся Коленька на песочке, с привычной книгой, закрывавшей лицо. Нет, в тот раз был другой роман, не «Чума», а «Посторонний».

И когда услышал сквозь дремоту, – «О, Летранжер?», привычно сказал ставшую дежурной фразу. В ответ получил необычное, - «Он пё э тре маль…», тут же с интересом открыл глаза… Тогда ему уже было двадцать три, а ей, как это позже выяснилось, только четырнадцать, хотя выглядела на все полные семнадцать…

Эта встреча закончилась под утро пустой бутылкой «Кинзмараули» и тщательно застиранной и проглаженной простынкой… но знакомство, как это было раньше, не закончилось.

В начале марта следующего года, когда стало совсем невозможно скрывать это знакомство, в преподавательской семье Веригиных появился молодой человек с кейсом. На груди его пиджака красовался комсомольский значок с золотыми листочками и полоской с надписью ЦК ВЛКСМ. В результате получасового разговора с родителями выяснилось, что через несколько дней отправляется на восток комсомольский поезд с целью проехать по маршруту, воспетому А. Твардовским в поэме «За далью даль», в честь юбилея поэта, и что дочь их за какие-то заслуги награждена этой поездкой. Были представлены какие-то документы, взято заявление родителей, что они не возражают…

После совместной поездки этой молодой человек стал чаще появляться в доме и, как только исполнилось девочке восемнадцать, попросил руки…

В это же время расцвел в юноше в полную мощь второй его талант. Заключался он в умении быстро и безболезненно влезать в душу человека, взять оттуда все его интересующее и потом оставить человека в полном убеждении, что ему сделали великое одолжение, освободив от совершенно ненужного и бессмысленного груза…

Поначалу молодые жили очень неплохо. В институт Плехановский девочка попала как-то уж совсем легко, И так же легко его закончила, своими мозгами и с отличием. И работа нашлась в Промстройбанке тоже интересная – с людьми живыми работать много и совсем немного с бумагами. А вот муж… Мальчик-муж загулял по комсомольским длительным командировкам, после которых возвращался разбитым, усталым и равнодушным. Может только через неделю или более вспоминал, что у него есть жена. А подпольный капитал продолжал расти, и требовал своего применения.

И тут пришла Перестройка, а Политика с Идеологией отправились на покой вместе со всей… Политбюрой. Для мальчика наступил «золотой век». Вот где пригодился стартовый капитал в твердой легализованной валюте. Началось с одного маленького кооперативчика по ремонту обуви, который очень быстро вырос в маленькую фабричку по производству домашних шлепанцев, потом… долго объяснять, что было за чем. Только каждый год оборот у нового хозяина-руководителя удваивался, быстро возникали небольшие фирмочки (правда, некоторые также быстро и исчезали), но зато оставшиеся, вставали крепко на ноги, расширяли сферу своей деятельности. Мальчик стал как бы генератором идей, которые рождались во время ночных пьянок где-то и с кем-то, а девочка очень уверенно воплощала их в жизнь, так как все дела решала от 10 до 12 утра. Чуть выбило ее только рождение сына. Да и то не надолго. Они уже могли позволить очень много, в том числе и гувернантку… Осталось неизменным только то, что половина дохода от всех фирм и фирмочек уходило на укрепление и расширение существующих и на создание новых направлений деятельности.

Скоро сказка сказывается, да не скоро… а только почти через двадцать с хвостиком лет совместной жизни и деятельности… пришлось мальчику поехать по делам своим торговым за три моря. Страдал он высотобоязнью, а потому самолетами «Аэрофлота» летать… не то, чтобы брезговал – скорее просто трусил. Ездил всегда поездом и очень часто не один, а с разными молоденькими дурочками.

Съездил он за два моря – одно Черное, другое Каспийское, а потом направился к Тихому морю-окияну. Только есть на свете, кажется боженька. Прибрал к себе мальчика. Напоил его в поезде до поросячьего визга да и разрешил выйти из вагона не дожидаясь остановки. Стало быть так было Ему угодно. Тут и сказке конец, кто слушал – тот… Саш, ты спишь или как?

Может быть Саше привиделось… или… как будто несколько вспышек в голове… и что-то еще неназванное, неопределенное, а потому страшное. Глухой удар тела о столб и огонек брошенной в темноту ночи сигареты… и все. И больше ничего. Ничего больше! Наваждение какое-то, да и только…

- Ты что, Саша?

- Грустно все это. Грустная сказка получилась. У сказки должен быть счастливый конец.

- А он и есть счастливый. Потом пришел Иван-царевич и взял девочку в жены. И девочка стала счастливой как никогда. А скоро… совсем уже скоро сможет превратиться из лягушки в царевну.

- А… если нет?

- Тс-с-с, не спугни. Ты же сам сказал, что у сказки должен быть счастливый конец. Вот он и будет таким. Ладно, идем спать. Вот только зайду, лягушат проверю… Гошка все норовит одеяло во сне скинуть – в тебя весь…

 

В семейном кругу встречали Новый год и Горбуновы. Из приглашенных были только Виктор и… снова появившийся на горизонте Сергей Иванович. Вот еще тоже – никак пристроиться не может. Хотя Варвара несколько раз намекала и раньше, что Мария Кирилловна с ним встречается и почему-то тайно – взрослые люди, а ведут себя… смех, да и только. На что Юра рассудительно отвечал, что в этом случае таинственность не возбраняется – «может даже помогает … э… обостряет… э… черт… романтику находят в этом, вот и все. Не мешай людям развлекаться».

Грандиозное событие с «нулями», которое происходит, не очень часто – раз в тысячу лет – особых восторгов не вызвало. Ощущалась какая-то общая усталость, не хотелось особенно и шуметь. Виктор, на удивление пил очень мало и очень скоро засел за компьютер. Поставил какую-то «стрелялку» и без конца «проходил» только самое начало игры…

- Эй, свояк, пойдем, подымим… - Юра, осунувшийся и тоже какой-то усталый и засыпающий на ходу, заглянул в кабинет. Вышли на лестничную площадку, где на подоконнике между двумя этажами стояла оригинальная «общественная» пепельница в виде большого фарфорового слона, у которого на спине каким-то умельцем проделано идеально круглое отверстие.

- Ты чего такой смурной? Сам на себя не похожий.

- Ты тоже не лучше выглядишь…

Ну, я понятно. Когда на тебя неожиданно сваливается книжное издательство с многопрофильной типографией вместе, и когда до твоего появления, все разваливалось.

- А ты думал, что это будет «запросто»?

- Я знал, что будет тяжко, но не до такой степени. Я не жалуюсь, поднять все это можно. Слышь… самое главное… мне это очень нравится, черт побери. О чем-то, подобном даже мечталось когда-то.

- Вот и славно. Действуй.

- Ты-то как? Мы как соберемся втроем, так о личных делах и ни слова, но теперь… ты вроде как родственник…

- Юр, мы с тобой больше, чем родственники, и ты это знаешь. А с Любой я развелся. Вернее, она со мной.

- Иди ты? Когда же это? Я думал, побегает, перебесится, а потом вернется…

- Я тоже так думал. Две недели назад оформила развод.

- Да вы что, ребята? Да как же это вы? Хотя…

- Что хотя?..

- Понимаешь… Любаша страстная натура. А страсть и любовь недолго под руку ходят.

- Ну-ка, ну-ка, это что-то новенькое. И как же ты эту парочку разделяешь?

- Как тебе сказать… любовь это потребность все время отдавать, отдавать и отдавать. И чем больше отдаешь, тем больше хочется отдавать, понимаешь?

- А страсть?

- А страсть как раз наоборот – когда хочется брать, брать и брать. И чем больше… когда все нужно, до конца. Понимаешь?

- Догоняю. Хотя… может быть ты и прав. А может и не прав.

- И если любовь со временем тускнеет… ну, превращается в привычку, спокойной становится, то со Страстью этот номер не проходит. У страсти – или все, или ничего. Вот такая, понимаешь, загогулина, как наш свежеотставной президент выражается.

- Юр… я уеду скоро. Не хочу даже по тем же улицам ходить… Опять война в Чечне. Я рейнджером… заявление подал.

- Не дури. Мы своё отвоевались. Жизнь и так короткая, а ты что – смерти ищешь?

Не успел он это сказать, как на площадку с телефонной трубкой выскочила Варя.

- Мужики, хватит вам дымить. И прохладно здесь. Витя, Люба звонит, просит тебе трубку дать. Юрка, пошли, дай человеку поговорить. Да не стой пнем, иди-иди.

«Нет, только не это! Я не хочу ее слышать… я не хочу…»

- Да…

- Витя, я… я… с Новым годом…

- Тебя тоже.

- Как ты?

- Ничего. Как видишь… как слышишь – веселюсь. Что мне еще остается?.. Как Тонечка?

- Спрашивает о тебе… Витя… Витя, я не могу без тебя… ты слышишь?

- Но ты же сама сделала этот выбор. Ты же сама…

- Я не знаю, как это вышло. Я сейчас ничего не знаю. Мне очень плохо. Понимаешь, мне плохо без тебя. Мне очень плохо.

- Перестань… перестань держать рукой мое сердце

- Господи, ты сейчас… из того спектакля, что мы смотрели вместе. И плакали оба. Витя, родной, я не могу без тебя. Я только сейчас поняла, что люблю. Я люблю тебя, рыжего идиота. Я все брошу… эту дурацкую работу брошу. Я буду тебе стирать носки и готовить ужины. Я буду сидеть с Антониной. Только не бросай меня. Слышишь – не бросай меня. Не бросай.

- Не плачь, не надо. Ты где, как до тебя добраться?

- Я в Саратовской филармонии. В Саратове. В гостинице «Центральная».

- Я буду утром… Я буду утром... Я буду.

- Господи, как долго будет длиться эта ночь… Я люблю тебя. Я люблю. Ты меня слышишь, Бобрик? Я люблю…

- Я слышу тебя, слышу… я тебя тоже люблю, Люба…

 

И девять часов бешеной гонки по заснеженным дорогам на юго-восток России, в ту сторону, откуда начинает всходить маленький замерзший за ночь кружочек солнца. И кто знает, сколько сокровенных слов было сказано при той встрече, сколько грезилось впереди хорошей, счастливой жизни…

И что ни говори, а Любовь и Страсть постоянно должны быть вместе… неразделимо. Иначе это не жизнь, а простое существование, прозябание на этой Земле.

Впрочем, многие без этого как-то обходятся…

 

Только через два месяца, пришел в Москву «груз 200» из Чечни! Не стало на этой земле Виктора Боброва, страстно любившего эту жизнь. И за эту самую жизнь, так трагически отдавшего свою единственную. Вот такой неравный обмен…

У него… у них только-только что-то еще началось. Начиналось действительно новое - повзрослевшее. И вот так все… он не должен был погибнуть в этой дурацкой бойне. И никто не должен погибать… потому – несправедливо это – жизнь и так очень короткая штуковина. А когда она насильственно прерывается – это несправедливо.

 

34. Разговоры

 

Холодный март. Промозглый.

В кабинет к главному секьюрети «ТДР» отставному майору Трошину Борису Леонидовичу, заглянул Романов. Хозяин кабинета в это время «песочил» одного из своих подчиненных – бугая под два метра, с косолапой ногой неопределенно большого размера.

- Чему тебя в армии учили? Субординации. Приказ начальника – закон для подчиненного. Учили? Учили да недоучили, я смотрю. К чертовой матери выгоню, пойдешь в грузчики, там от тебя больше будет пользы.

-Да я… я только на пару минут в сортир отошел…

-Я ему про Фому, он мне про Ерему. Должен был сменщика позвать – подмениться.

-Да я…

-Да я, да я… головка от… авторучки. Тебе Гаврилов приказал сидеть – сиди. Даже если Гаврилов и не прав. И вообще, запомни два правила. Первое – начальник всегда прав. Второе правило – если начальник не прав – смотри первое правило. Понял? На первый раз… и то потому, что без последствий, прощаю. Но без премии оставлю, понял?

-Понял.

-А раз понял, свободен. И доложи Гаврилову по всей форме, что я тебя оставил без премии.

-Можно идти?

-Топай.

Весь этот конец «нагоняя» Саша просидел на стуле рядом с дверью, и только когда этот несуразногромадный охранник чуть не на цыпочках вышел, встал. Трошин тоже из-за стола поднялся ему навстречу.

-Суровы вы, Борис Леонидович. Суровы. Здравствуйте.

-Здравствуйте, Александр Николаевич. Работа наша такая, ничего не поделаешь. Распустить недолго, собрать сложно, чтобы как часики служба тикала. Да что мы стоим? Присаживайтесь. По делу или просто так? Давненько к нам не заглядывали.

-И по делу… вернее, полтора дела… да и просто так.

-Тогда садитесь, покурим, поболтаем. А может коньячку? У меня есть небольшой запас. Настоящий армянский.

-Пожалуй…

Присели за журнальный столик в углу кабинета. На столе рабочем лампа настольная горит. И уже темнеть начинает. Словом, такое же почти освещение как тогда в военкомате при первой их встрече. И оба разом почувствовали это. Молча посмотрели друг на друга и, не чокаясь, выпили. Лимончиком закусили и за сигаретами потянулись. И еще помолчали немного.

-Да… вот как жизнь поворачивается, Александр Николаевич… Хороших людей теряем. Наверно, мог отказаться от…

-Не мог он отказаться, не мог. Если честно, то и я чуть было с ним не поехал. Да Инна на дыбы встала.

-Да… бабы оно… чувствуют. Говорят, что его жена тоже…

-Что там у него было – не знаю…

-Александр Николаевич…

-Зовите просто Саша. А то как-то… я вам в сыновья гожусь. И будем считать, что мы не на работе, а просто так… отдыхаем.

-Ну, вот и ладно. Отдыхаем, так отдыхаем. Уставать начал – старею. А дел все больше и больше.

-Да вы сами-то не бегайте – заместители пусть бегают. И на ковер заместителей, а не нижнее звено…

-Да как же? А кто проверять их будет? Заместителей-то?

-Да… действительно.

-Так какое дело у… тебя, Саша?

-Налейте еще немного. Чтобы лучше объяснялось. Вот так. Отлично. А дело у меня необычное. Не срочное и не спешное. Хочу я попросить вас одну вещь выяснить. По вашим прежним каналам. Вы помните, когда мы с вами впервые встретились? Я тогда нездоров был несколько и не помню… почти ничего не помню.

-Еще бы. Я твою историю-то знаю. Отправляли-то тебя в Иркутск.

-Так вот. Хотелось бы мне выяснить – когда и в какой поезд меня посадил сопровождающий? В каком направлении? Как я в Москве отказался? Это возможно?

-Трудновато будет, но попробуем что-нибудь сделать. Заместитель мой теперь на моем месте еще сидит - что-нибудь придумаем. Только попытайся вспомнить, какого числа ты приехал в Москву.

-Вот это действительно будет сложно.

-Ну, хоть какая погода была. Снег был?

-Не помню. Ночь была. Долгая и темная ночь.

-Маловато. В розыске ты числился что-то около двух, двух с половиной месяцев. А когда ты у меня был… ноябрь уже стоял. Значит где-то в начале сентября… в конце августа. Поднимем документы, найдем.

-Давайте попробуем… хочу я одну свою загадку… догадку проверить.

-Что смогу…

-Ну, а второе дело совсем уж необычное.

-Внимаю.

-Как вы знаете, после смерти Максимыча, квартира его со всем скарбом, Виктору перешла по наследству. А наследство-то оказалось… весьма оригинальным. Сколько лет Максимыч собирал свои документы – не знаю, только по этим документам много работы нашим провохранительным органам может оказаться. Досье там на разных крупных шишек весьма убедительные. Вот мне бы и хотелось, чтобы эти документы попали в хорошие руки. И главное, чистые – потому, для любителя шантажа это просто клад. Что посоветуете? Ну, не сжигать же их на самом деле…

-Ну и задал задачу. Мозги три раза закипят, пока сообразишь, да правильно поступишь. Подумать надо.

-Среди знакомых ваших есть порядочные менты?

-Да, я Саша, с ментами не имел дело – я армейский офицер. А потом… вчера человек был порядочным, сегодня, а завтра возьмет и скурвится.

-Нет… если уж порядочный, то скорее… а, впрочем, наверно, вы правы. Ладно, давайте вместе подумаем еще с недельку. И заодно подумаем, что делать с арсеналом. Как им распорядиться.

-Каким арсеналом?

-У Максимыча дома целый арсенал – взвод можно вооружить.

-Вот, мать честная! Вот тебе и тихоня…

Борис Леонидович разволновался, вскочил, забегал по кабинету, хлопая себя по лысине. Саша даже пожалел, что впутал его в это дело. Только не хотелось ему самому «светиться». «Черт, надо было просто увезти куда-нибудь, да закопать в лесу подальше. И место забыть

- Ладно, Саша, я все понял. Нельзя тебе этим делом заниматься. И так в последнее время что-то много подозрительных типов вас пасут – то ли папарацци какие, то ли…

- Да я их уже всех в лицо знаю, только что не здороваюсь – противно.

- Ты уж, поаккуратнее.

- Ах, Борис Леонидович, признайся, что это ты мне телохранителей негласно пристроил?

- Есть малость… береженого Бог бережет.

- От пули не убежишь…

- Но и нарываться на нее не след. В общем, так. Через неделю скажу, как решить и эту проблему и… сделаю все как надо. Слово офицера.

- Большего мне надо. Спасибо.

- А еще ходят за тобой придурки этого политрука, знаешь?

- Хмелевского?

- Его. Компромат собирает, сволочь. На ваши же деньги. Чтобы потом, если его дело выгорит, держать тебя на поводке коротком. Чуешь?.. На хрена тебе Саша лезть в это дерьмо?

- А с чего вы взяли, что я действительно собираюсь в президенты податься? У меня забот без этого хватает. Вон, у вас уже сколько в охране только работает? Почти пятьсот человек только в Москве… А всего в «ТДР» до нового года числилось больше пятидесяти тысяч рабочих мест. И еще будем расширяться. Дать хорошую работу людям - это меня больше интересует. Политика это не мое. У Инны Васильевны такие поползновения имеются… так мы это как-нибудь на тормозах… между нами.

- Ну, и хорошо. А то я ненароком подумал…

- О чем?

- Да так… словом, власть людей портит, мое мнение таково.

- Одних портит, других… наоборот. Еще есть время подумать. Посмотрим, что у «ВВ» получится.

- Думаете, его изберут?

- А кто в этом сомневается? А кого же еще? Кого мы еще знаем? Мы и Путина толком не знаем. Кэгэбешник бывший и все… может порядок наведет. Мочить в сортире начнет того, кто заслужил.

- Посмотрим.

 

Уже совсем стемнело, и пошел большими хлопьями снег. Не успел Саша отъехать от офиса, как замурлыкал мобильник. Саша включил громкую связь.

- Да.

- Александр Николаевич, рад слышать. Павел Яковлевич беспокоит. Минуток несколько не уделите?

- Слушаю, Павел Яковлевич – а про себя подумал – «легок на помине».

- Две новости. Хорошая и плохая…

- С плохой начинайте.

- Барон Врангель на вас в суд подает. Сколько времени прошло – опомнился. За оскорбление личности. Вы ему челюсть выбили. Требует морального удовлетворения. Что же вы там такое натворили?

- Это вы называете плохой новостью? Я этому потомку недобитого в гражданку барона один только раз приложил

- Нам скандал…

- Устройте мне с ним встречу как-нибудь на днях. Хочу ему еще и нос сломать. Чтобы в суде красиво выглядел

- Это просто чистой воды хулиганство.

- И что? На суде я отвечу… побольше только корреспондентов обеспечьте. А лучше телевидение. И еще бы до суда. Классно. Воткните в какое-нибудь ток-шоу. Я ему прямо в эфире вмажу. Руки чешутся. Кстати, там есть такая режиссерша… Галина Петровна… фамилию не помню. Так вот к ней обратитесь… У Инны узнайте. Только от своего имени, понимаете?

- Вы это серьезно или шутите. Никак не могу у вас определить эту грань.

- Вот и хорошо. И уберите от меня своих шавок. Не хрена им знать… да и вам соответственно, когда, где, с кем, и как я трахаюсь. Уберите, или я с ними тоже буду как с этим сраным бароном.

- Что-то у вас настроение сегодня… боевое. Читали сегодня в «Савраске» свое интервью?

- Я в туалете газетой не пользуюсь. Я никому интервью не давал.

- Это не важно… Инна Васильевна видела текст и завизировала. И потом… что-то давненько вы у нас не появлялись, занятия запустили. Хотя понимаю… друга похоронили и…

- В это хоть не лезьте.

- Да Бог с вами. Я же понимаю…

Пришлось все-таки припарковаться у обочины – снег липкий совсем забивать стекло начал, дворник не справляется. Остановился и достал пачку сигарет.

- Ладно, давайте тебе хорошую новость – сказал, закуривая.

- Кое-что удалось выяснить по поводу ваших родителей. Вернее, матери.

И будто что в затылок тюкнуло…

- Слушаю…

- Родила вас девчонка еще, лет пятнадцати. Звали Ириной. Ни паспорта, ни других каких-нибудь документов при ней не было. И не в роддоме, а в районной поликлинике, где условия для этого дела, сами понимаете, средние. На третий день из поликлиники исчезла, а ребенка передали в роддом. Сами понимаете, что приезжая… не хотела родителям в подоле принести. Дальше самое интересное – роды принимал не акушер, и даже не гинеколог, а терапевт… и не в роддоме, а черте где…

- Дальше.

- А дальше… дальше только догадки. Почему именно терапевт, а не акушер – история умалчивает. Но, похоже, делал он это по чьей-то просьбе, или может быть за деньги. Что-то там темное и непонятное. Только этого терапевта скоро посадили… за это или что другое – еще не успели выяснить, дело времени, можно поднять все его делишки. Только это и не важно, я думаю. Самое забавное в том, что фамилию вам давал главврач роддома… с трех раз не угадаете, какая у него самого фамилия.

- Романов?

- Если бы… не буду вас мучить - Потемкин Александр Николаевич.

- Ни хрена себе… дальше.

- А дальше - все… ничего пока дальше. Девочку Иру будем искать. Чтобы потом с ее стороны не ждать неприятностей, нам они ни к чему. Между прочим, с великой княгиней Ольгой через две недели встречаюсь в Цюрихе. Не хотели бы со мной прокатиться по Европам?

- Нет уж, увольте, мне хватает местных аристократиков. Спасибо за информацию.

- Тогда, до связи. И, пожалуйста, не игнорируйте занятия с нашими спецами. Пригодится все это в будущем…

- Ладно, пока.

- Пока, пока.

«Вот она какая наша жизнь… понапутано все… концов и начал не найдешь. Но если очень хочется и если постараться, то… как говорят классики мировой литературы – можно».

Из машины вышел, почистил дворники, смахнул снег, толстым слоем сползающий по стеклу, и снова сел в салон. Сел и задумался, тупо глядя на уличные огни, на спешащих прохожих. Потом позвонил.

- Люба? Здравствуй.

- Здравствуй, Саша.

- Как ты?

- Трепыхаюсь пока. Жду…

- Завтра девять дней. Приезжай к нам. Юру с Варварой пригласим. Помянем.

В тишине телефон тихонько заплакал…

- Это все неправда. Он жив. Я его мертвым не видела. А ящике заколоченном – это… жив он.

- Любаня, нельзя так… у тебя дочь. Время лечит.

- Да, у нас дочь. И мы обе ждем. И всегда будем ждать…

- Все равно, приезжай завтра к нам с Антониной. К вечеру. Просто приезжайте.

- Может быть…

- Нет, ты мне обещай.

- Не могу… понимаешь, не могу. Я ждать буду…

- Ладно, мы сами к тебе. Доверенность надо тебе написать на продажу квартиры Михалыча…

- Это Виктора квартира… он сам…

- Люба, мне тоже очень тяжело. Лучшего друга вот так потерять, думаешь, это легко?

- Я… я… это я во всем… надо было удержать… уцепиться и…

- Никто не виноват. Не мог он поступиться своим словом, не мог забрать назад заявление. Никто не виноват.

- Саша, а может он в плену где? Может, не его хоронили?

- Извини, Любаня, но при мне вскрывали гроб…

- Почему не при мне?

- Не надо тебе это видеть, понимаешь. У тебя дочь. Его дочь.

- Никогда не прощу себе… никогда.

- Успокойся, мы приедем к тебе завтра.

- Только Инку свою не бери… один с ребятами.

- Что же так?

- Не хочу видеть ее…

- Хорошо. До завтра. Спокойной ночи.

- До завтра…

 

Отключил телефон и сразу какая-то усталость навалилась, вдавила в сиденье, руку невозможно поднять. А перед глазами снежные лохмотья сползают по стеклу. Глянул в зеркало… на заднем сиденье крылом черным полузакрыто… глаз то ли удивленный, то ли смеющийся – не разобрать… и запах…

- Поговорим?

- Зачем ты здесь? Я давно тебя похоронил в себе

- И даже надгробье соорудил… самому-то не смешно? Вижу, что не смешно. Это я так… чтобы разговор начать. С чего-то надо же.

- О чем мне с тобой говорить?

- Как о чем? Не обо мне же. Я про себя все знаю. О тебе?

- И что ты хочешь сказать обо мне?

- Я? Ничего. Это ты должен о себе…

- Странный у нас разговор получается

- Не страннее, чем предыдущих два по телефону. Никак не уймешься – все пытаешься докопаться…

- Я хочу знать.

- Зачем? Чтобы найти и покрасоваться – вот я, мол, какой вырос… мамулька?

- Она дала мне жизнь.

- Ах, как громко. Скинула выблядаша и думать забыла.

- Заткнись, сука!

- Ну, вот, сразу и сука. Я помочь ему хочу…

- Если хочешь – помоги.

- Я пыталась, только ты не понял. К оракулу тебя посылала. Только траханьем все и закончилось. Выходит, большего и не хотел достичь? А стало быть, не нужно тебе копаться в прошлом. Только хуже все будет. Не делай это. Слышишь, не делай. Я тебе по затылочку постучу слегка, чтобы не делал этого…

- Это в стекло стучат… это с улицы.

Гебедедешник аккуратно в стекло постукивает. Пришлось стекло опустить.

- Слушаю.

- Сержант Николаев. Давно смотрю за вашей машиной. Аварийка включена, сидите неподвижно. С вами все в порядке? Здесь нельзя парковаться.

- Просто устал очень. Сейчас уеду.

- Ладно, всего доброго, гражданин Романов.

- Откуда вы?..

- По телевизору пару раз видел. Да и номером машины успел поинтересоваться…

- Всего доброго. Всего…

Так, на всякий случай оглянулся на заднее сиденье. На сером фоне салона пальто черное… и рукав странно так…

«Нет, все равно докопаюсь… чтобы там ни было. И чтобы эта… зараза от меня отвязалась».

 

Через неделю архив и арсенал исчезли. Просто исчезли и все – как не было их вовсе. Потому - висящее на стене ружье иногда может… а тут целый арсенал. От греха подальше и из сердца вон. Борис Леонидович позвонил Саше и сказал, что «все сделано в самом лучшем виде, но… если зачем-то понадобится… понадобится уж очень, то… позвоните, что-нибудь придумаем». Перестраховался Трошин, одним словом. Потому никому неизвестно, что «день грядущий нам готовит»…

 

35. Останкино

 

- Мир на год постарел, а вы все так же юны…

- Приберегите комплименты для своей жены, Александр Николаевич.

- Галина Петровна, что ж так сразу в глухую оборону. Я к вам с миром. Извините, пальмовую ветку не нашел.

Кабинет режиссера, как и полагается, завален всякой бумажной ерундой, вперемежку с кассетами с видеоматериалами – хаос, в котором только хозяйка может найти концы и начала. Любопытное зрелище – впечатляет. Это про себя Саша отметил.

- Если с миром, то проходите. Рук целовать не надо. Обойдемся так. Каким ветром к нам? Впрочем, что же я тоже наигрывать начинаю. В курсе дел. Сверху задание спустили – создать нечто, чему и названия пока нет. Думаю, вместе и придумаем название этого… чуть не сказала, проекта. Все-таки остановимся пока просто на единичной передаче, а там видно будет.

Выдержал приличную паузу, расположившись на вращающемся офисном кресле, стены осмотрел, сплошь увешанные таблицами, фотографиями, какими-то схемами… еще отметил, что Галина Петровна явно не в духе.

- Ну, в этом я вам не советчик.

-Так что же мы хотим этакого, сногсшибательного? – пальцами слегка забарабанила по столу - Признаюсь, целый год наблюдала за вами.

- Что так? Глянулся, все же?

- Любопытно было, не более. Вы очень изменились за этот год. Что-то появилось новое во взгляде. Но и от старого, похоже, до конца не избавились.

- Признайтесь – вы психолог?

- По образованию… и по призванию.

- Это уже много… дорогого стоит. Тогда вам и картишки в руки.

И опять пауза колом встала. «Ну-ну, Галина Петровна, психолог по призванию – выкручивайтесь».

- Как я понимаю – начала осторожно - вам, Александр Николаевич, все не терпится исповедаться при всем честном народе? На самый худой конец, в неглиже походить. Это так - по поводу психологии и психоаналитики в одной куче. Я все ваши «мелькания» за этот год собрала вот на этой кассете. Да и свой материал годичной давности не забыла – перед вашим приходом еще раз просматривала.

- Ну, и каков приговор?

- Год назад я еще знала, какую передачу я хотела с вашим участием сделать. О «новом русском» без распальцовки и цепей золотых. А теперь – просто в тупике каком-то. Неинтересно мне это. Не обижайтесь, дело не в вас – просто тема ушла, а новой не находится… с вашим участием.

- Так… вот так сразу и по мордам… у вас курить-то здесь можно?

- Знаете что, давайте в буфет спустимся, у меня обеденный перерыв, между прочим…

- А давайте куда-нибудь в ресторан поедем, нормально пообедаем. Не волнуйтесь, не подкупаю я вас, только и у меня обеденный перерыв наметился.

- И все-таки, в буфет. У меня еще куча работы.

- В буфет, так в буфет. Как прикажете.

В буфете в это время народу много. Кое-как нашли свободные места, но разговора не получилось за обедом - вокруг, да и за их столиком все время крутился народ. Так, о пустяках всяких поболтали. Пришлось снова подниматься в кабинет, чтобы продолжить разговор. И только расположились…

- Александр Николаевич, а что если… вернее… не хотели бы вы… черт, что вы, наконец, сами хотите? Светиться на экране, или у вас какие-то далеко идущие планы?

- А я сам не знаю, что хочу.

- Тогда так. Предлагаю вам роль ведущего некой передачи… в которой, приглашенные политики, коммерсанты, люди культуры, церкви, могли совершенно безответственно поболтать о чем угодно… куда кривая выведет, что им больше всего интересно в жизни. Начиная, скажем, от хобби, от выращивания саженцев плодово-ягодных кустов, до рассуждений о настоящем и будущем России, о монархизме, капитализме и прочих «измах». О религии, о жизни и смерти…

- О любви…

- И о любви тоже.

- Вообще, это занятие для вашей овечки…

- Это вы о Танечке? Она давно уже не овечка – перекрасилась в очередной раз и теперь даже не нашем канале…

- И что, кроме меня, у вас не найдется профессионального ведущего?

- В том-то и дело, что профессионал здесь не нужен… Ладно, нарываетесь на комплимент с моей стороны. Есть в вас что-то такое, что притягивает к вам людей, магнетизм какой-то. И в то же самое время, за вашей повседневной маской чувствуется серьезная обеспокоенность души, тревога и… даже трагичность какая-то. На мой взгляд – признак порядочности и совестливости. И не смотрите на меня так плотоядно, у меня муж и двое детей, шестнадцать и четырнадцать, и я вполне счастлива в семейной жизни…

- Так меня еще не заголяли… в присутственном месте.

- Выбирайте на свое усмотрение себе собеседников.

- Я такого не смогу…

- Еще как сможете, стоит только начать – Позднера за пояс заткнете. И такие… доверительные беседы будем вести не интерьере студийном, а, скажем… да хоть у вас в Болшево.

- Вот этого как раз и не нужно…

- Что так? И назвать – «Беседы со сфинксом».

- Не надо в одну кучу…

Поняла, что опять полезла, куда не просили, тормознулась

- Ну, хорошо – что-нибудь придумаем… камин… сауна… бассейн. Не то. Пошловато. Может у костра настоящего на природе. Придумаем.

- У костра это хорошо.

- Да, еще мысль. Во время бесед можно будет вести интерактивный опрос по обсуждаемым темам. Я так понимаю… если меня правильно просветили, то вам необходимо имидж создать? Имидж будущего спасителя России?

И прозвучало это не то с иронией, не то с издевкой. Передернуло Сашу всего.

- Оба на! Приплыли, блин. Неужели у меня такая скотская роль? Кто же вам такое насвистеть мог? В мой адрес?

- Как кто? Канал частный – кто платит, тот и музыку… и не беда, что музыка та фальшивая да пошлая…

- Умыли. А вы, такая умная, такая… какого черта вы здесь делаете?

- Я пытаюсь все же не кривить душей - делаю, что могу, и делаю неплохо. Так что – решайте.

- А вас за наши передачи не выкинут на улицу?

- Выкинут, так выкинут. Без работы не останусь. На первый канал приглашали, но…

- Что-то не устраивает?

- Самостоятельности мало. Поводок короткий – здесь намного длиннее.

- Ну, это вам решать.

- Нет, это уж вы решайте… с кого начать.

- Вот так сразу? Лихо. Узнаю ваш почерк. Что-нибудь слышали об аристократическом обществе в Москве?

- О дворянском собрании слышала.

- Да как ни назови. В конце прошлого года казус у меня вышел…

- Это когда барону Врангелю морду набили? Ни для кого не секрет. В газетах полоскали

- Там же прессы не было.

- Для этого один звоночек нужен всего – дальше напридумывают.

- Вздумал барон на дуэль вызвать… почти без причины. А я этих «Дантесов и Мартыновых» с детства… помню, когда о смерти Пушкина читал, все думал – меня там не было, я бы этого Дантеса… как Бог черепаху… одним бы кулаком так уделал бы… в детстве думал.

- И стало быть, теперь вы хотите вызвать его для беседы о монархической идее, о понятиях чести и… в таком роде? Правильно поняла?

- С вами очень осторожно надо – все-то вы…

- Хорошо, пусть будет барон Мы барона разбавим… скажем, Никитой Михалковым. Для первой передачи, для затравки, вполне достаточно. И вам будет легко – Никита Сергеевич умеет на себя одеяло тянуть…

- И когда?

- Теперь это дело техники. Я вам непременно позвоню.

- Вот так сразу меня и выкидываете за порог?

И, пожалуй, впервые за весь этот разговор, свободно и открыто рассмеялась

- Ну, и бабник, с ума сойти можно. Прощайте, у меня еще куча работы, допоздна не расхлебаюсь.

- До свидания. До скорого.

- Пока. Привет огромный Инне Васильевне.

С минуту после ухода Сашиного сидела Галина Петровна, пытаясь привести мысли в порядок. И вдруг, неожиданно для себя подумала – «Дико конечно, но вот такой… в качестве Императора Всея Руси, как раз и нужен. Всего в нем не в меру. Всего с избытком. Своих сил не знает. Но…» - дальше, как ни пыталась, так и не удалось ей «сконструировать» фразу… и основное как раз оказалось в недосказанности.

 

На улицу вышел, будто из холодильника попал в сауну. Солнце с высоты жварит так, что хочется просто закрыть глаза, замереть и стоять вот так, согреваясь за всю зиму и холодную весну разом. «А не махнуть ли в Болшево, благо рядом – по прямой? К черту все сегодняшние планы. С ребятишками покувыркаюсь – три дня не видел…»

- Александр Николаевич…

Глаза пришлось все-таки открыть. Голос позвавший, загородил собой солнце и в глазах сразу стало темно. Вот кого меньше всего желал бы встретить именно сейчас, да помянули давеча некстати – барон Врангель, собственной длинномасштабной фигурой. Надо же, на целую голову выше, а тогда, при первой встрече, было не так заметно. Два метра с сантиметрами не иначе. И плащик длинный почти до земли на узких плечах – жердина с бороденкой козлиной.

- Александр Николаевич, можно вас на два слова. Не задержу.

- Привет. Барон, имя у вас есть – запамятовал? А то «барон» к вам, как кликуха какая… - «Ну, вот, опять ни за что, ни про что, человека оскорбил. Может, это у него смысл жизни – баронство» - извините, если чем…

- Юрий Иванович меня зовут. Не могли бы мы в сторонку отойти – мешаемся мы тут, да и припекать начинает.

- Ну, что ж, Юрий Иванович, пойдемте, сядем в машину. В ней кондишен и… тишина. Кстати, вам в какую сторону… после разговора? Или вы на студию спешили, а я вам дорогу загородил?

- Чего ж темноту разводить… жду я вас здесь, и уже с час. Как узнал, что будете – не важно…

- Интересно-то как. Ну, садитесь, поговорим. Курите?

- Да, если можно.

- Закуривайте.

Приятно растянулся на сидении, предварительно «отправив» его назад. А барону тесновато оказалось – колени чуть не у груди. Пришлось и ему сиденье подвинуть.

- Хорошая машина, удобная.

- Ничего. Слушаю вас.

- Даже не знаю, как и начать… с чего…

- Да, лучше сначала и начать. Как челюсть ваша поживает? Во сколько вы оцениваете ущерб? Видите, как просто можно начать. Я уже собирался сам вас искать – предложить вам поучаствовать в телепередачке одной, да по ерничеству своему, хотел во время оной передачи еще пару раз вас достать, только потом передумал – несерьезно все это, ребячество, не будем уподобляться «Жирику», а только вот вы сами, вдруг возникли. Это хорошо, сразу и договоримся. Вот, я все разом выпалил – теперь ваша очередь слова разные произносить.

- Значит так. Заявление я сегодня утром забрал…

- Сами? Или кто надоумил… за бабки?

- Давили, чтобы как раз подал заявление, а забрать-то… сам забрал, по чести.

- По чести… это как? Я в вопросах чести аристократической да дворянской не силен. Еще об офицерской чести слегка начитан – это когда или отставка или пулю себе в лоб…

- По человеческой обыкновенной чести – порядочности, то есть. Так что приношу извинения. Вот, собственно, и все, что хотел.

- Получается, я вас по морде, а вы – «извините»? Так что ли?

- Я не имел никакого права вызывать вас на дуэль и… получил справедливо. Еще раз извините. И тогда… бес спутал.

- То есть, почему не имели права? Хотя сама мысль о дуэли смешна и нелепа в наше время. У нас в части два капитана стрелялись из-за бабы. Хоть спьяну, но… понятно. Правда, по три патрона хлопнули в белый свет, даже шинельки не задели… и пошли дальше спирт глушить.

- На дуэль вызывают равных…

- Ах, ты Боже мой, кровка голубая, косточка белая – а тут пацан с грязной попкой…

- Великих князей на дуэль не вызывают. Даже если их родство не установлено окончательно.

- Вот те раз… с клюквой квас. Это откуда же такие соображения появились?

- В западной печати интервью с великой княгиней Ольгой недавно было. Очень похоже, что вы из прямых потомков…

- Приплыли, то что называется. И вы всему этому бреду верите?

- Я понимаю, что для вас это как… не готовы вы к этому

- А вы?

- Обо мне ни к чему. Обо мне разговор длинный и для вас неинтересный.

- Если заикнулись…

- Если очень уж… то давайте отъедем куда-нибудь. Да хоть к парку Останкинскому. Погуляем, воздухом подышим.

- И то дело.

Парк совсем рядом. Сезон парковый еще не открыт, торговые точки, аттракционы не работают, но народу праздного на аллеях достаточно. Присесть негде, все скамейки только что окрашены. Так что, пошли, не спеша, вглубь аллей. И только здесь заметно стало, что вот она новая весна, во всю свою силу разворачивается, спешит нагнать время…

- О себе рассказывать нелегко, сами, наверное, уже знаете, так что я почти телеграфно.

- Как получится.

- Хорошо. Лет мне сорок девять. Из них только последние десять живу дома, в России. А до этого был гражданином Франции.

- Я почему-то так сразу и подумал, что вы не русский.

- Это почему же?

- Фразу так сооружаете. И потом… «бес спутал»… у нас это звучит – «попутал бес».

- И то правда. Хотя я можно сказать русский и в четвертом поколении – дальше не знаю.

- Все из России бегут, а вы стало быть…

- Я домой вернулся. Куда мне ехать, если Россия мой настоящий дом. Громко сказано, наверно, но… так воспитали, наверно, родители.

- А родители живы?

- К сожалению… лучше сначала объяснить. Еще можно у вас сигарету стрельнуть?

- Да пожалуйста, берите всю пачку, есть еще.

- Спасибо. Дед с бабкой в сталинских лагерях сгинули, как родственники известного по истории генерала… Отца кто-то успел в двадцать седьмом вывезти во Францию, пять лет ему было. Рос у дальних родственников, закончил Сорбонну, стал адвокатом. Во время войны был в Сопротивлении, в штабе у де Голля. После войны женился на княжне Одинцовой. Вот, собственно и все. Теперь, конечно, русские эмигранты не те, что прежде, но вот… из белой эмиграции, из белой гвардии держались друг за друга изо всех сил. Верили в Россию, в ее будущее. И детей так воспитывали. Вот почему я здесь. Жена и дети не поехали со мной… печально, но факт. А я вот здесь. Стараюсь чем-нибудь быть полезным России. И помру в России – так решил.

- Да… я думал, что такое только в романах. А эти… из совета… там, в клубе – они тоже… как бы сказать, потомственные?

- Из оставшихся в живых, вы хотите сказать? Не отрекшихся от своих корней, от родины? Да.

Это короткое «да» прозвучало так просто, как само собой разумеющееся, что Саша остановился вдруг, остановился, будто с глаз пелена какая-то… зимняя спала. Оглянулся на начавшиеся кудрявиться березы, на пруд, с поверхности которого трое рабочих вылавливали еще прошлогодний мусор. На дымок костра из старой прошлогодней листвы и подумал – «Вот живешь себе, живешь, и совсем не отдаешь отчета, что это твой дом. Вот все это, что видят глаза, и этот запах дыма, и это небо – это твой дом».

- Знаете что, Юрий Иванович… пока не доказана моя принадлежность окончательно… да и навряд ли будет доказана. Давайте на равных, как два равноправных гражданина России… извините вы меня, ради Бога, за тот безобразный поступок. Я был не прав. Простите.

И пошел быстро на выход.

Шагов через сто обернулся и крикнул весело

- А телепередач никаких не будет. Ну, их к лешему. Какие могут быть передачи, когда вокруг такое…

И руками в стороны… будто обнять хотел все это торжество природы…

 

36. Воскресенье

 

Тем не менее, передачи телевизионные пошли. Смогли все-таки Галина Петровна и Инна, разумеется с подачи Хмелевского, доказать необходимость последних. Происходили они на фоне охотничьего домика, на берегу подмосковного озера. С костром, с ухой и прочим. Однако, несмотря на все «изыски» декорации, передачи эти успехом не пользовались – серьезные люди боялись «светиться» на второсортном канале, разговоры так или иначе сводились к личности нового Президента, да и сама идея монархизма как бы слегка отодвинулась на второй план, уступив место простому любопытству. Саше было интересно знакомиться с новыми людьми. Предлагал он поучаствовать в них барону, но тот, как-то уж очень аккуратно смог отказаться.

Саша вел эти передачи непринужденно – на природе он вообще себя прекрасно чувствовал, но эта же природа диктовала ему больше слушать, смотреть, обонять… словом, больше впитывать, чем «выдавать на гора» эмоции, ощущения, свои соображения.

Так прошло все лето. К концу августа передачи вообще сошли на нет и тихо-тихо «приказали жить». И странно – было жаль до отчаяния, что вот так все заканчивается, только-только начал входить во вкус.

Вот, вчера, кажется, была последняя. Приглашенными были отец Владимир с Тульской области, да историк МГУ, Конев Борис Ильич. Занятную байку рассказал отец Владимир. Вообще, личность замечательная – бывший «афганец» с тремя ранениями, с боевыми наградами. Кружку большую алюминиевую армейскую с собой притащил и всю дорогу пил чай из нее, ничего не ел из предложенного. Долго рассказывал про то, как дошел до понимания своего пути… как к Богу пришел и начал служение Ему. А уже под финал, когда все же историк поднял вопрос о царе, о идее конституционной монархии, отец Владимир и рассказал по этому поводу свою байку.

«Случилось это перед самой революцией, в году пятнадцатом. Замечательный наш калужский изобретатель Циолковский надумал дирижабль построить. А денег на постройку – шиш. Вот и отправился он к заводчику, не то к самому Смирнову, не то еще к кому, рангом пониже. Тот благосклонно выслушал да и говорит, что подумать надобно немного, на ветер деньги бросать не след. А пока я буду думать, не пройтись ли нам по моим цехам на предмет экскурсии – когда еще придется на винокуренном заводе побывать. А поскольку Константин Эдуардович был весьма любознателен, то с радостью и согласился, подумав, что по дороге еще какие-нибудь доводы в защиту своего замечательного изобретения сможет привести. Ну, словом, пошли. Заводчик Смирнов, пусть уж будет Смирновым, хоть и не велика беда, если я ошибаюсь, показал цеха, где производят совершенно уникальную водку для стола Его Императорского Величества, да на экспорт. Очень дорогая водка, с особым секретом приготовления. Потом показал, где у него всякие вина крепленые да десертные делаются, а потом привел в цех, где самую дешевую водку, для общего народного потребления изготовляют. А надо сказать, что пока они до этого цеха дошли, Циолковский успел надегустироваться слегка. И когда услышал, что для производства этой самой дешевой сивухи идет все, что попадется под руку, включая подметки от сапог - чтобы быстрее с ног сшибало, возмутился и ляпнул невзначай, что он верит в будущее России. Верит, что русский мужик сможет бросить это вредное занятие, бросит пить, а заодно однажды отречется от Бога и царя скинет. И наступит тогда светлое будущее. На что ему Смирнов и говорит – да вы, батенька мой, сущий революционер. Это ничего – это по теперешнему времени, даже и модно стало. И он сам, хоть и капиталист, но иногда помогает… Но то, что вы сказали, совсем уж бред, извините. Русский мужик как пил горькую, так и будет, и нет никакой такой силы на земле, что смогла бы его в этом занятии остановить. А насчет Бога, так то вполне может быть, если доказать этому дураку, что все-таки произошел от обезьяны. А впрочем, и доказывать ничего не надо – издать указ, что народ произошел от обезьяны и дело с концом, а посему и в церковь ходить не надо. Да мужик до церкви и охоч никогда не был по большому счету. И с царем может получиться, что скинет царя-батюшку, и по этому поводу напьется до беспамятства и лет, эдак пятьдесят пить будет беспробудно. Да только потом прочухается, на время протрезвеет и поймет, что же такое натворил. Вот тогда заплачет горько да и будет опять звать царя на трон. Потому русскому человеку без царя да без Бога совсем нельзя. Только чтобы подальше где были, но были. Оно так как-то спокойнее на душе. И не так горька сивуха при этом будет казаться»

Борис Ильич долго слушал внимательно. Потом что-то для себя черканул в записной книжечке, а потом изрек, что очень уж хочется, чтобы то, что отец Владимир рассказал, было правдой. И он попытается проверить этот эпизод из жизни Циолковского.

Уже домой в Болшево ехал Саша, всю дорогу довольно хмыкал, вспоминая этот эпизод. Подвозил со съемочной площадки осветителя молодого, угрюмого и неразговорчивого. По дороге в каком-то кафе при бензозаправке поужинали. Грязновато там было, но уж больно есть хотелось. Приехал очень поздно, почувствовал, подъезжая, что как-то уж очень сегодня устал. А потому даже свет не стал в доме зажигать. Прошел в спальню, разделся и в темноте нырнул под одеяло. Засыпая подумал, что еще несколько дней и Инна с пацанами приедет и не будет так тоскливо, что лето прошло что-то совсем быстро и совершенно бестолково, что за все лето ни разу не позвонил Юрке с Варварой и Любаше. Они тоже хороши – не звонят. Будто со смертью Виктора оборвалась какая-то связь, замыкавшаяся на нем…

 

Проснулся очень рано утром с каким-то привкусом металла во рту, тяжелой головой и нехорошим предчувствием. Долго лежал неподвижно, пытаясь вспомнить сегодняшний сон, как он его сразу окрестил – «незнакомого формата». Ничего конкретного вспомнить не удалось. Только ощущения тягучести, неопределенности и бесцветности. Вот и утро такое же – неопределенное. Что-то совсем необычное. И вдруг, Саша понял – птиц совсем не слышно, и вообще, никаких звуков. На окно взглянул и не увидел ветки рябины за окном, что так нравилась ему. Серо и безразлично. «Господи, это просто туман. Всего-навсего туман. Туман и ничего более. Только отчего такая тоска? Тоска звериная какая-то – начинается где-то между глаз и заканчивается каким-то диким узлом под ложечкой.

Заставил себя подняться. В одних трусах, босиком прошел по дому, через кухню вышел на крыльцо. Туман. Дальше двух метров ничего не видно – сплошное молоко. И холодно. Первые заморозки. Трава выбеленная инеем.

И тут, точно толкнуло его что-то. В прихожей нашарил какие-то калоши, кое-как влез в них, примяв задники, и сошел с крыльца. Под ногами захрустела замерзшая трава. От беседки повернул к…

«Вот оно что. Чувствовал, что что-то должно случиться, ждал чего-то. Дождался…».

Крыло у сфинкса отвалилось и лежало рядом с постаментом, белея инеем на обратной, плохо обработанной стороне и похоже было на огромный лист, упавший с дерева, как первый вестник осени. Основание крыла было тонкое – то ли «устал металл» или просто брак какой в литье. Это ничего не меняло. Конечно, можно все это отремонтировать - пару обрезков труб в образовавшееся отверстие вставить, на них надеть отвалившееся крыло, подварить… но это ничего не меняло. Крыло отвалилось, обнажив беспомощность женщины-львицы…

Только сейчас заметил, что замерз основательно, дрожь лошадиная стала бить и стучать зубы. Ничего не стал трогать, вернулся в дом и полез под душ. Долго стоял, под теплыми струями согреваясь, пока не прошел окончательно озноб. Потом резко включил холодный душ и, окатившись разом, выскочил.

Пробежался в спальню, кое-как оделся в спортивный костюм, и, кроме, за ночь не прошедшей усталости, почувствовал голод.

Соорудил яичницу из пяти яиц с беконом, заварил большую чашку кофе и с небывалой жадностью, чуть не давясь все это проглотил, не почувствовав даже вкуса. И только когда ощущение голода прошло, нашарил в кармане сигареты и снова вышел на крыльцо.

Туман начал рассеиваться и солнце хотя и с трудом, но все же начало согревать поникшие травы. Сел на нижнюю ступеньку крыльца, закурил и попытался привести мысли в порядок, до этого суетливо шарахающиеся в голове. Без крыла скульптура выглядела уродливо как труп кошки, невзначай попавшей под колеса машины. Как всякая изувеченная плоть.

К чему все это, и как это понимать? Можно не брать в голову, подремонтировать - всех дел-то на час. Но зачем это случилось именно сегодня? А может быть, не сегодня? Когда он в последний раз заглядывал сюда? Дня три-четыре… все равно, ничего это не меняет. Главное, для чего все это? Что-то делал не так? Упустил что-то важное? И снов нормальных, привычных, с разными эротикосексуальными сфинксами давно уже не видел… с весны, наверно. И ничего не предпринимал, никаких действий. Что-то хотел сделать и как-то само собой забывал. Что? Что забыл?

Огонек летящей в ночь сигареты и глухой хруст тела… живой плоти. Вот что забыл. Забыл выяснить, забыл вспомнить, забыл… а это… это знак, напоминание о… черт, о чем? О чем напоминание? Все, не дури себе голову, если хочешь что-то знать – действуй. Действуй и не думай о последствиях, иначе свихнешься.

Догоревшую сигарету бросил в стеклянную банку, стоящую на крыльце, полную дождевой воды, темно-коричневой от размокших окурков. Встал, подошел к скульптуре, поднял крыло и положил его сверху - как покрывалом укрыл. И пошел в дом, вспоминая, где вчера оставил телефон.

Вспоминать не пришлось - сам обнаружился, «полетом шмеля» зашелся на веранде. Звонила Инна.

- Я тебя разбудила?

- Нет, я давно на ногах. Привет.

- Привет. Как ты там? Что-то случилось? По голосу слышу?

- Просто туман и сырость. Подморозило и голос тоже… а так… ничего. От вас отдыхаю. Уже устал отдыхать. Когда ждать вас домой?

- Скорее всего в среду или в четверг. Как получится.

- Погода на море как? Ребятня?

- Тоже заскучали без папки. А море? Без тебя я так ни разу и не собралась спуститься из своего терема к морю. В окно только и вижу. Как последняя запись?

- Скучно все это Инночка… но временами не так уж и глупо. Все равно - завязывать с этим делом нужно – не стоит позориться. Что-нибудь другое придумаем.

- Может быть… да, может быть. Ты там не загулял без нас?

- В трудах праведных да в учебниках. Некогда глупостями заниматься.

- Смотри… мне все настучат, доброхотов хватает.

- Шестерки они… без шестерок тузов не бывает.

- Пой, пташка, пой…

- Ты и в самом деле меня ревнуешь? Или притворяешься?

- Господи, да никому тебя не отдам, слышишь?

- Слава Богу, кроме тебя я никому и не нужен.

- Вот и хорошо. Ладно, целую. До встречи. Еще позвоню.

- Я тебя тоже. Пока.

Трубку положил и долго сидел посреди веранды в кресле плетеном, тупо рассматривая ногти на ногах. Так, обыкновенный телефонный разговор, между людьми, которые… знают, по крайней мере, друг друга хорошо и не нуждаются в лишних словах. Вдобавок ко всему прочему в десять часов утра в воскресенье. Когда решительно ничего не хочется делать. Усталость и апатия. Но вспомнил о сломанном крыле… потянулся снова за трубкой. Но звонок раздался прежде, чем он успел взять ее в руку. Саша вздрогнул от неожиданности и только через секунд десять смог «включиться».

- Да… я слушаю… я слушаю, говорите.

Тишина в трубке. Не такая, когда нет связи, тишина «с присутствием»

- Я ничего не слышу, перезвоните.

Хотел дождаться, когда на том конце повесят трубку, но и через секунд двадцать там кто-то был и слушал… или молча говорил что-то, что так же молча, Саша не мог расслышать. В конце концов, он не выдержал.

- Как хотите, но я не слышу – и отключил.

Встал и начал ходить по коридору от кухни до веранды – ровно тридцать восемь шагов в одну сторону, тридцать восемь – в другую. Как длина удава в попугаях – давно уже заметил, может года два назад.

Через пять минут опять раздался звонок, и снова молчание…

Саша прошел в кабинет и долго искал записную книжку. Потом вспомнил, что она должна быть в кармане пиджака и пошел в спальню, прихватив с собой телефонную трубку. Туман рассеялся окончательно и гроздь красной рябины за окном, освещенная солнцем вдруг показалась до нереальности четкой, и… дальше не мог найти слова, чтобы выразить эту утреннюю четкость. Нашел нужный телефон и позвонил. На том конце долго не брали трубку. Саша уже хотел было отключить, но после двадцать второго гудка…

- Да, алло.

- Нину Ивановну могу я услышать?

- Сейчас посмотрю. Как вас…

- Скажите, что Романов звонит. Из Москвы

- Ой, дядя Саша… это Света, помните?

- Здравствуй, Света. Ты что делаешь в учительской?

- Это… ну как это… дежурю я. Я дежурная и с улицы услышала телефон. А Нина Ивановна куда-то вышла. Подождете, я сбегаю – поищу.

- Светик, я через час перезвоню. Как жизнь у вас?

- Ой, отлично. Все здорово. Как в сказке.

- Алексей как?

- Я с ним поссорилась вчера… дурак он, ничего не понимает.

- Свет, так вот сразу…

- Да… а фиг ли он на Верку пялился на дискотеке?

- Ну, что ему, совсем нельзя ни на кого смотреть?

- Да, ладно, дядя Саша, фигня все это. Завтра прощу.

- Ну, смотри, давай, тебе там виднее. Я через час позвоню. Пока.

- До свидания.

А зачем звонил-то? Что хотел узнать? Это про тот поезд, в котором вместе ехали? А где ты был раньше? Что год назад не смог допереть? Тебе же ясно было сказано – вместе ехали, помнит тебя. Или совсем либидо мозги забило? Только прочухался? Черт, вопросов-то, вопросов…

И еще раз зазвонил телефон… и опять молчание. Стало немного раздражать даже. И определителя нет…

- Алло… ну, хорошо, молчать мы умеем. Но все же… хоть подышите в трубку, может по запаху узнаю…

Мгновенно на том конце «отбой получил». Даже смешно стало.

Хотел позвонить Борису Леонидовичу, узнать… о том поезде, но вспомнил, что воскресенье и на работе его нет, а домой звонить не хотел. И опять подумал, что за все лето так и не поинтересовался у него своим вопросом. А теперь вот… приспичило. Может, это как-то связано с поломанным крылом, а может совсем наоборот… время пришло спрашивать – крыло и отломилось…

Пошел в гараж, взял кое-какие инструменты и за минут сорок «приставил» крыло на место – варить надо аргоном, пригласить сварщика, до приезда Инны чтобы все было…

Оставалось еще минут десять. Саша взял пару банок пива, телефон и прошел в беседку.

На этот раз ждать не пришлось, скорее всего, на том конце ждали…

- Ниночка?

- Александр Николаевич.

- Ну, вот так сразу и Николаевич… или ты не одна в…

- Да.

- Ну, хорошо, я понимаю. Рассказывайте, Нина Ивановна, как ваша замечательная жизнь протекает.

- Мы вам очень все благодарны за помощь детскому дому. Все просто замечательно. Ребят от компьютеров не оторвешь, педагоги к нам теперь по конкурсу. Вот так-то. За такую зарплату готовы…

- Господи, Нина… а не могла бы ты… не знаю, попросить всех вон? Если не сложно. Так сказать, для конфидициального разговора?

- Я… я попробую…

В образовавшейся паузе слышно было только какое-то бурчание… успел банку с пивом открыть.

- Ну, вот… Саша. Я слушаю. Вернее, я хочу сказать… не знаю… Я замуж выхожу. Вот.

- Так это же самое прекрасное. Поздравляю. Я знаю?

- Нет, хороший словесник, из Питера.

- По голосу слышу, Нина, что ты будто извиняешься за то, что выходишь замуж. Не смей. То, что было… просто было и все… прошло и…

- Только я все равно буду помнить, понимаешь?

- Только вот слез ронять на трубку телефонную не надо.

- Откуда?...

- Слух и нюх от природы. Или от Бога… не знаю. Хочешь, скажу, какими духами от тебя пахнет? «Ша нуар». Угадал?

- Если туалетную воду «Ландыш» можно так назвать, то угадал.

- Вот видишь, как здорово. Постарайся быть счастливой. И сразу детишек рожай.

- Я уже на третьем…

- Ты смотри, как быстро. И как это у вас получается…

- Это когда…

- Не продолжай… не расплескивай, ладно. Ниночка, а я по делу одному личному к тебе.

- Я была в роддоме, там ничего не известно… хотела написать, но…

- Я знаю. Здесь другое… Не могла бы ты вспомнить, когда, откуда, в каком поезде и вагоне ты меня впервые увидела?

- М-м-м… зачем?

- Ну, вот так сразу – все ей расскажи. Мемуары собираюсь писать. И небольшой такой провальчик в памяти образовался.

- Все очень просто. У меня в дневнике записано. Минуту можешь подождать?

- Даже две.

Пока отходила за дневником, вторую банку открыл и сигарету прикурил от почти догоревшей. Хотел окурок подальше в газон закинуть, но в последнюю секунду в пустую пивную банку кинул и услышал, как он зашипел на дне...

- Вот, нашла… Саша, ты слушаешь?

- С полным вниманием.

- Ты знаешь… ерунда какая-то, но… даже странно

- Что такое?

- Сегодня двадцать первое?.. И тогда… ровно пять лет прошло, понимаешь – день в день. Ты это знал?

- Нет. Я тогда даже не помнил, как меня зовут…

- Тогда слушай… поезд «Туапсе-Иркутск». Ты… вернее, кто-то тебя посадил, военный вроде бы тоже, в Ростове на Дону. Я приехала двадцать второго в Кемерово после обеда, а ты… двадцать первого к вечеру ушел и не вернулся…

- Ниночка, ты даже не представляешь, какую великую помощь ты мне оказала…

- Правда, я очень рада.

- Спасибо тебе.

- Нет, это тебе огромное спасибо.

- Ладно, расшаркались. Родишь – приглашай в крестные, прилечу.

- Нет, Саша… не приглашу, извини…

- Что так?

- Так…

- Доходчиво. Ладно, я все равно за тебя рад. Сообщи все равно.

- Может быть… Прощай.

- Сразу и прощай. До свидания. Чего еще в жизни не случиться. И потом, все равно мне с проверкой надо будет к вам…

- Не надо. Пусть кто-нибудь другой… Мне очень трудно будет, пойми.

- Ну… хорошо. Прощай. Целую.

- И я тебя тоже…

 

Минут десять сидел в каком-то оцепенении, глядя на лежащую на столике телефонную трубку. И никаких мыслей. Никаких. Только внутри что-то медленно опускалось и поднималось… и еще эта проклятая усталость, от которой никак нельзя освободиться.

Только вдруг, казалось ни с чего, его вывернуло. Успел перегнуться через перила только. Даже с сильного перепоя ничего похожего никогда не было. Рвало долго и безостановочно, с желчью. Весь покрылся холодным потом и окончательно обессилел. Потом, когда приступ рвоты прошел, долго соображал, чем мог отравиться, но так ничего подходящего не вспомнил. Подумал, что вполне вчера мог отравиться в том кафе возле автозаправки.

С трудом поднялся и пошел в дом. Уже входя, вспомнил, что телефонную трубку оставил в беседке, но только махнул рукой, закрыл дверь на внутренний замок, прошел на кухню, заставил выпить себя полстакана минеральной воды, включил газовое отопление – холодно показалось в доме. Мог внизу, в спальной лечь, тем более, что кровать так и не застелил. Но зачем-то с трудом поднялся на мансарду, доплелся до кровати, и как был в тренировочном костюме, рухнул. Головой уткнулся под подушку и тут же провалился в сон.

 

37.Предпоследнее фото.

 

Филя на конец фомки трубу для рычага надел и в один оборот свернул замок амбарный. Приоткрыл дверь в темноту и толкнул в спину – давай, а сам пропал куда-то.

Фонарик длинный, китайский, светит еле-еле – батарейки сели уже, проверить не догадались. Только зашел, за спиной массивная дверь беззвучно закрылась. Пахнет столярным клеем, пылью и еще… что-то вроде жженой резины или пластмассы. Стал подвигаться вперед – фонарик едва на два метра освещает. Проход широкий, впереди темнота, а в конце этой темноты красным по зеленому слабо различимая надпись «запасной выход». Уже легче. Сколько шел до этой надписи, натыкаясь на разные предметы театральных декораций неясно. Только уперся в такую же стальную дверь закрытую наглухо. Слева разные тряпки висят, канаты, штанги – в темноте черные и призрачные, справа стена глухая. Фонарик окончательно сел, только маленькая лампочка чуть краснеет. Но вот и она тоже.

На ощупь, путаясь в висящих полотнищах, от которых тоже чем-то непонятным… красками или чем пахнет. Через шагов, может пятьдесят где-то сбоку и сверху стал пробивать свет. Споткнулся о железяку какую-то и чуть не упал – за канат висящий справа уцепился. Канат вдруг пошел сам вниз, а полотнище перед лицом подниматься начало. Под него поднырнул и вдруг оказался прямо на сцене.

Зрительный зал провальной пропастью пялится – своей черной пустотой пугает, а на сцене единственная лампа откуда-то сверху тонким лучом круг на полу четкий отмечает. А в кругу этом, почти весь его занимая цветными юбками, сидит… Люба. Да, точно, Люба. Лица не видно, под распущенными вороньего крыла волосами, но… Люба.

Зазвенели легонько монетки монисто…

- Люба? Ты как здесь? – не то сказал, не то только подумал, стоя в темноте…

- Золотко мое, обознался, сладенький. Любаня твоя теперь далеко уже. Подожди пока, еще четыре карты открыть осталось… присядь, отдохни. Долго же ты сюда шел – поди, двенадцать лет минуло…

Только теперь сумел разглядеть позади, в глубине сцены, на фоне театрального задника цвета запекшейся крови, трон царя Грозного. Прошел неслышно и сел. И странно - до… нет, конечно, обознался – цыганка сидит, над картами колдует… до нее метра четыре, карты перед ней лежат – только он, сидя с трона почему-то их ясно различает. Да и не карты это вовсе, а фотографии… фотографии всех, кого когда либо жизни лишил – на войне да по… и назвать как-то… по обороне, или еще как. Но, вот же… не убивал я ее – японочка в кимоно… как же звали-то ее – забыл. И Вовочка – ну этот сам нарвался и… друган его тоже. Но «Пушкин» здесь при чем – он же сам себя порешил, или все же… Сколько же их всего – десять уже открытых…

Сверху одна карта, побольше остальных, лежит рубашкой вверх… и еще три внизу, тоже не вскрытые. И не торопится цыганка их открывать.

- Тихо, тихо, сладенький, не крутись, кровью весь изойдешь, а еще не время тебе. Не твое это время – голос ровный, почти без интонаций, знакомый голос… господи, да это же Любка разыгрывает. И какая кровь? Причем здесь кровь.

Посмотрел себе на грудь – пятно кровавое расплывается, совсем свежее.

- Любаня, перестань морочить голову, иди сюда. Как ты в дом попала, я же все закрыл? Я же все помню – я закрыл двери на внутренний замок!

- Ах, ты, сладенький, сколько же у тебя баб-то? Сказано, не придет Любаня уже никогда. Далеко Любаня твоя ушла, оттуда не возвращаются. Потому, не смогла себе простить…

Переворачивает карту очередную снизу…

- Витя?..

- Скажешь, не твоя кровь? А предательство друга, это как?

- Я не предавал!

- Золотко, кому ты это… думаешь, он не знал, что Тонечке ты отец?

- Как?

- Сладенький… ты же всегда сходил за умного.

- Я не знал этого! Я не знал!!! – завопил, вдруг. И тишина в пропасти зала проснулась и зашептала колокольным низким…

- Знал… знал… знал… - и пятно на рубашке уже до пояса. Рванул на груди надвое. Со спины рывком через голову скинул и отбросил в сторону – нет на теле крови.

- Нет на теле…

- Я остальное помогу снять… вот только еще одну карту открою.

- Люба! Этого быть не может. Не может. Она еще живая. Не может!!!

- Может… может… может… - и будто кресла в зале заскрипели деревянно, задвигались ножками своими, наглухо к полу прикрученными.

- Не смогла она… не пустил к себе, все двери позакрывал, лазеечки кошачьей не оставил. Ты же знал, что это она звонила целый день.

- Я не знал!..

 

По затылку, по шее, по спине одним пальцем, почти совсем неслышно провела, снова монетки звякнули. Когда остался голый совсем?.. и когда цыганка за спиной вдруг оказалась, а сам в круге света перед «фотокартами», а в спину груди острыми сосками упираются…

- Цыганка, как ты здесь? – и шелест… черт побери, шелест крыла – давно знакомый. Даже легче дышать стало, будто.

- Дыши, дыши глубже. Такое дыхание только у собак в жару бывает. Вот так, сладенький. Дыши глубже, али крови испугался. Пока не твоя она, не твоя…

- Сам знаю… что не моя.

- Хочешь, покажу, чья?.. Нет, не покажу, рано еще. Сколько уже ушло от тебя, помнишь? Неужели уже не помнишь? Вот они все перед тобой, хоть не считай.

- Что ты делаешь со мной?

- Что хотел тогда двенадцать лет назад. Только теперь… теперь, я так хочу.

- Я не хочу… ничего не хочу знать. И тебя не хочу… господи.

- Тогда зачем звонил сегодня? Что тебе, до родителей бросивших. Что тебе до крови? Это будущему-то императору Всея Руси? Все троны на крови стоят, тебе ли не знать, сладенький. И твой ничем не хуже.

И все силится Сашка спросить – почему тогда… по руке ничего не сказала, почему? Почему столько трупов вокруг него уже собралось? И не может, не может даже повернуться – ни рукой, ни ногой пошевелить… только… господи, что же это я – из одного члена и состою? И как рука этой… цыганки-сфинкса добралась? Или не рука это вовсе? И главное, зачем? Сейчас зачем?

- Что ты со мной делаешь?

- А что ты хочешь, то и делаю. Ты же хочешь – не надо для этого быть гадалкой.

И уже лежит на полу пыльном, и в глаза огненный глаз прожектора.

Легко перебралась через лежащего, к груди прижалась, густыми волосами, полынью пахнущими по лицу провела

- Обойми меня, сладенький, обойми покрепче. Положи руку мне на грудь, пройдись до самого низа ждущего… ах, сладкий ты мой… еще…

- Крылья… крылья, куда девались крылья?

- Какие крылья? Ты не спутал еще раз случайно, сладенький… еще, еще…

- Откуда эта лужа крови?

- И не вся еще, сладенький, большая половиночка. Еще будет… еще… а-а-а…

И будто чем красным прожектор задернули…

 

- В крови … да на сцене еще, не трахался.

- Помнишь, говорила тебе – «любовь и смерть об руку ходят»…

Села рядом, повернулась к нему лицом. Но лица не видно – волосами завешено. Только между маленьких грудок монисто позванивает…

- Все. Последнюю карту, что внизу… лежишь на ней – не открою, а верхнюю сам.

- Я знаю верхнюю.

- Ой, ли, золотко мое?

- Я нижнюю карту хочу, я хочу нижнюю.

 

Только кому все эти слова – никого в луче света кровавого нет, совсем никого рядом, кроме темноты.

Попробовал карту нижнюю – нарисована, прямо на полу нарисована, хоть ногтями царапай, хоть чем…

А верхняя сама стала медленно переворачиваться…

- Все! С меня хватит! Надо кончать с этим. Вот прямо сейчас…

Побежал, как был голый по коридору длинному – нет, здесь не тридцать восемь попугаев… здесь их все триста восемьдесят. По лестнице взлетел, справа дверцу махонькую чердачную, открыл, достал автомат. На ходу тряпицу разматывая, выскочил на балкон. Разглядел в лунном свете лежащую фигурку крылатую. Обоймой и затвором клацнул… и одиночными… всю обойму, прицельно…

Сам выстрелов не слышал. Слышал, как чмокали в поцелуе губы из металла об металл… как звенели гильзы, падающие сверху на каменистую дорожку, ведущую к беседке.

- Мы в расчете. Все! Мы в расчете. В расчете… в расчете…

 

Сколько же он спал? И, наверное, продолжал бы и дальше спать, если бы не этот настойчивый стук в оконное стекло веранды. Пришлось встать. На мансарде жарища, дышать нечем. Вспомнил, что вчера включил газ в колонке отопления. Крикнул вниз – «иду» - сначала открыл дверь балконную, накинул халат и пошел открывать. Окна на веранде от жары запотели, так что толком не увидел, кто там стоит, так – фигура мужская и, кажется, в фуражке.

Замок на двери испортился, долго крутил туда-сюда, чертыхаясь про себя. Наконец, не выдержал и крикнул

- Идите к другому крыльцу – замок здесь барахлит. Прошаркал в шлепанцах по коридору, на кухню заглянул, колонку газовую совсем отключил, и только потом открыл дверь. За дверью в милицейской форме стоит местный участковый. Небольшого роста и тощий – издалека, можно за подростка принять, а так, лет сорока. Пару раз видел, но даже не запомнил имени…

- Чем могу?

- Старший лейтенант Горюнов, участковый.

- Проходите, инспектор. Что за дело в такую рань? Кстати, который час?

Горюнов на часы наручные взглянул, хмыкнул почему-то

- Шесть сорок пять.

- Ну, и что мы будем на крыльце стоять или все же пройдете? Проходите, дверь оставьте открытой, я тут слегка переусердствовал. Вчера показалось, что холодно, вот я и жару нагнал. Ничего, скоро проветрится.

Пропустил вперед мента, Сам вышел на крыльцо и внимательно посмотрел на статую. «Черт, приснится же» - подумал. И собрался уже заходить в дом, как увидел на лестнице, в уголке самом, монету большую круглую, вроде юбилейного рубля советских времен. Быстро поднял ее и сунул в карман халата.

- Завтракали?

- Да, полчаса назад.

- А я вот нет еще. Так что… чай, кофе?

- Да дело у меня, как бы это сказать, деликатное.

- Ну, вот за чаем и расскажете.

- Мне приказали сразу же вас привезти.

- Вот те на… и далеко?

- В морг, извините.

- Чего извиняться, лейтенант, такая же контора, как и другие. Посетители только не совсем… живые.

- Я и говорю… вот, приказали привезти на опознание.

- А я тут при чем?

- Толком и сам не знаю, только…

- Ладно, старшой… сделаем так. Дай мне привести себя в порядок, пока чай закипит, а то я еще и до сортира не гулял после сна. Пошарь в холодильнике, чего-нибудь к завтраку легкому. Будь как дома, договорились? А я… по быстрому все. Умыться, побриться и все такое. Мне скоро на работу. Дел невпроворот сегодня, даром, что понедельник.

И только когда уже брился, вдруг что-то непонятное зашевелилось внутри, опять предчувствие нехорошее… и еще этот сон, из-за которого приходится трусы сейчас менять. Скорее бы Инна приезжала, сны с поллюциями нам совершенно ни к чему. И сон какой-то дурацкий… хм… где-то теперь Филя – никогда раньше не снился.

На кухню вернулся, а на столе уже завтрак накрыт. И чай заварен, и тосты еще горячие, колбаска, сыр порезаны аккуратно. Надо же, даже бумажные салфетки и приборы, прямо как в ресторане.

- Как вас звать, старшой. А то прямо-таки неудобно…

- Можно Михаилом.

- Ну, и хорошо. А меня вы знаете. Сашкой можете, вроде бы я помоложе.

- Да я, Александр Николаевич, при исполнении, так сказать.

- При исполнении будете, когда позавтракаем.

Минут через пять только решился спросить

- Михаил, кого же мы опознавать будем? И при чем здесь я?

- Да я говорю, что сам толком не знаю. Знаю, что недалеко, в километре от станции, женщину электричкой… уж как там и что, не видел, только документов никаких, кроме визитной карточки вашей.

- Ох, господи, да этих визитных карточек…

- Никто ничего не говорит… только, может, опознаете, может кто знакомый.

- Михаил, у меня на фирме только из нашего района может человек сорок работает…

- Но попробовать… или жмуриков боитесь?

- Я пять лет назад в Чечне покрутился.

- Тогда другое дело. Так что, поедем?

- А где морг?

- В город отвезли, вот адрес дали. Меня сегодня в пять утра подняли, приказали доставить.

- Приказ надо выполнять. Сейчас схожу наверх, оденусь и вперед. Только мы на моей тачке поедем – у меня потом дела.

- А у меня нет машины.

- Извини. Могу сосватать подержанную и совсем дешево, почти за спасибо.

- Нет, я лучше пешком. Пешком оно лучше все видно.

- Ну, гляди. Ты не торопись, еще себе наливай, а я одеваться пошел.

- Разрешите воспользоваться вашим телефоном?

- В полный рост. Только бы его еще найти в этом доме. «База» в гостиной, так и пусть она и найдет трубку.

Прошли в гостиную. Саша нажал клавишу, но звонков не было слышно. Участковый с любопытством огляделся вокруг и уставился на картину.

- Александр Николаевич, что это за картина?

- А хрен ее знает. От прежних хозяев досталась. Увлекаетесь?

- Так, есть немного.

- А я в этом ни черта не смыслю. Ни в живописи, ни в музыке не волоку. Так, на уровне «нра» и «не нра». Черт, куда подевалась эта трубка? Вот что, Михаил, это по твоей части. Пока я одеваюсь… вспомнил, я вчера ее в беседке на улице оставил. Если за ночь окончательно не села… тогда по мобильнику позвонишь, он у меня наверху. Все, действуй, старшой.

Поднялся на мансарду и начал одеваться. Скинул халат на кровать Когда уже завязывал галстук, через зеркало увидел на скомканном покрывале тускло блеснуло. Про монету совсем забыл. Откуда она здесь взялась? Подошел и взял в руки. Непростая монета, не то индийская, не то еще какая… и аккуратная маленькая дырочка у одного края. Черт возьми, от монисто или… Ничего другого подходящего не смог придумать. Сел на кровать и долго что-то пытался вспомнить. Но от ночного сна… нет, не только трусы… еще там была цыганка. Точно… еще ее за Любку принял. У нее было монисто… Блин, я что, эту монету из сна притащил? Чертовщина какая-то.

Монету положил в карман и с мыслью о таком непонятном явлении спустился вниз.

Участковый уже закончил свой «доклад» по телефону, положил трубку на «базу» и теперь стоял, внимательно рассматривая картину.

- Очень уж на Репина смахивает. Или хорошая копия. Только вот сюжета я такого не помню. А во дворе у вас скульптура…

- А что со скульптурой? – и будто по голове чем стукнуло. Вспомнил, как во сне…

- Занятная. Тоже, наверное, копия с Родена?

- Нет, это московский скульптор ваял. Коромыслов фамилия его. Ладно, старшой, погнали. Действительно дел сегодня много, а тут еще и морг. Поехали.

 

Через полчаса привычная пробка на Ярославке. Но знание проездных дворов как всегда выручило. Пока ехали – молчали. Каждый о своем. У Саши все сон из головы нейдет – вроде бы с Филей замков никаких не ломали. И за кулисами в театре ни разу не был – странно все это. Полез за сигаретами, монету нащупал в кармане. Достал.

- Миша, посмотри, что за штуковина.

- Вот в этом я ни хрена не смыслю – но монету взял и разглядывал долго – вроде бы девятнадцатого века, может быть греческая или турецкая. Это надо к нумизматам. Они на Таганке пасутся. Откуда она у вас?

- Вот, приблудилась, жена приедет, спрошу. Может это из ее сокровищ.

- Инну Васильевну с ребятней когда ждете?

- На неделе. Все-то вы гражданин участковый знаете.

- Работа такая. Вы хоть знаете, что за нами «вольво» вяжется?

- Охрану навязали, мать их. Толку от нее…

- Я по этой машине определяю – дома вы или нет.

- Забавно.

- Вот, кажись, и приехали. Здесь налево и через сорок метров направо к больнице.

Возле морга автобус «печальный» с черной полосой. Как раз гроб выносят, пришлось подождать немного. Только автобус отъехал, как уазик милицейский подъехал. Вышел капитан милиции, лет сорока пяти, с брюшком уже очевидным. Фуражку снял и почесал затылок. Потом подошел.

- Следователь Курантов. Романов Александр Николаевич, не ошибаюсь?

- Точно.

- Ошибиться трудно, смотрю вашу передачу.

- Первого человека встречаю, кто ее смотрит.

- Ладно, не прибедняйтесь. Пошли?

Прошли по коридору полутемному. Навстречу мужик в темно-сером халате вынырнул

- Григоричу наш пламенный от жмуриков. Что-то зачастили к нам.

- Что Костя без меня заскучал? Век бы тебя не видеть. Показывай, что собрали.

- Что смогли. Главное, личико не попортилось, а на остальное смотреть не рекомендую, особенно если после завтрака.

- Это ты вот командиру скажи. Александр Николаевич, вы как?

- Приходилось…

- Тогда глядите.

На столе обитом оцинковкой, под клеенкой бесформенное тело. Костя край только клеенки отогнул, в том месте, где быть голове место…

- Люба!!!

 

«На виражах»

 

Нет, не грохнулся в обморок, до этого не дошло. Все ожидал увидеть, но только не это. Этого просто не могло быть.

С минуту в каком-то оцепенении стоял, кажется, не дышал даже. И мысли все, какие и были, разом тоже остановились, будто жизнь прекратилась. В кино это называют – «стоп кадром»… И не почувствовал даже как капитан потянул его за собой подальше от этого места. И даже на

улице, уже прикуривая сигарету от пистолета-зажигалки капитанской, продолжал видеть остановившийся и будто удивленно-укоризненный взгляд мертвого глаза Любкиного.

- Вы слышите меня, Александр Николаевич? Вы меня слышите? Вы можете что-нибудь сказать?

И хочет Сашка сказать какие-то «дежурные» слова – «нормально, мол, все… все в порядке…» - и не может. Но одна какая-то совсем уж простенькая мысль, наконец, оправилась от столбняка, заходила в голове, расталкивая остальных.

- Все… в порядке. Только…

- Вот и славно. Горюнов, вот что… водить машину можешь?

Старший лейтенант в морг не заходил, стоял, трепался с водилой милицейского уазика и сильно удивился реакции вышедшего Саши. А потому и подошел сразу.

- Нет, товарищ капитан. И потом, где ваши палаты, а где…

- Жаль. Придется тачку Романова здесь оставить. Нельзя ему за руль.

- Товарищ капитан, он не один здесь. Тут охрана его должна быть неподалеку. Это я мигом устрою.

- Вот и хорошо. Александр Николаевич, давайте-ка проедемся в мой кабинет. Бумаги какие нужно составим, поболтаем… а вы за это время в себя придете? Договорились? Вот и хорошо. Тогда, поехали.

Саша успел только кивнуть и пошел к уазику, даже не поинтересовавшись, что будет с машиной. Его теперь больше заботило совершенно иное. Ему хотелось вернуться снова в морг – посмотреть, в чем хоть Люба была одета, когда… и еще… как теперь жить дальше… как жить? Это даже не вопросом внутри бродило, а непонятным утверждением. Словом, сплошной хаос, в котором он выделил только, что в уазике было грязновато и сильно пахло бензином – «диагностику» мозг сам парралельно выдал - подача топлива… опережение зажигания… клапана…

Окончательно очнулся только в кабинете следователя. Обычный конторский кабинет, каких по России много тысяч. И если бы не фуражка милицейская, что теперь болталась одиноко на вешалке, то ничего больше о принадлежности к органам правопорядка не присутствовало. Тот же неизменный графин с водой, на отдельном столике печатная машинка – господи, кто-то еще ими пользуется, стулья и столы с бирками инвентарными на самом видном месте… в общем, контора.

- Ну, поехали? Так… фамилия, имя отчество…

Капитан вольготно развалился на своем стуле, за машинкой младший лейтенант – девица, неопределенного возраста, серенькая, как мышонок.

- Говорили, мои передачи смотрите, а…

- Александр Николаевич, не я правила придумывал, не мне и отвечать. Есть форма, вот мы по ней как блохи какие и прыгаем…

Представил, как с такой комплекцией капитан прыгает… и будто отпустило что, в голове прояснело. Выдохнул глубоко, с каким-то даже облегчением

- По форме так по форме. Романов Александр Николаевич, президент корпорации «Торговый Дом Романова», год рождения… место рождения, женат, двое детей.

- Так, хорошо. Теперь о… погибшей. Вы ее хорошо знаете?

- Да… очень хорошо. Это Боброва Любовь Александровна, жена моего друга, погибшего а Чечне в феврале этого года. Мы с ней вместе росли в детском доме. У нее есть сестра в Москве и дочь трех лет.

- Когда вы ее последний раз видели?

- В… начале апреля на поминках… больше не виделись… и не перезванивались…

- У нее, кроме вас, разумеется, в Болшево есть знакомые?

- На сколько мне известно – нет.

- Она бывала у вас в Болшево?

- Один раз… года четыре назад.

- Что вы делали вчера?

- Меня что… подозревают?

- Что вы делали вчера? Простой вопрос.

- Вчера… вчера я неважно себя чувствовал, проспал целый день и ночь. Никуда не выходил. Черт, каким образом она…

- Вот и меня это интересует. Что могла делать молодая женщина ночью на железнодорожных путях?

- Можно определить, кто и откуда мне вчера звонил по городу? Было несколько звонков… безответных. С утра до часов двенадцати. Может быть, были и позже, но я уже спал.

- Попробуем определить. Вы думаете, что она могла вам звонить и не отвечать… удостовериться, что вы дома?

- Я уже ничего не могу думать. У меня в голове не умещается это… надо Варваре, сестре позвонить. Господи, что я ей скажу…

- Понимаю… это мы сами сделаем. А нам с вами предстоит другим делом заняться. Как вы считаете, могла она к вам идти? Или же уже от вас?

- От меня не могла. Тогда бы точно этого не случилось. Тем более, ночью. Я похож на того, кто гостей отпускает ночью… и пешком? И как это вообще могло случиться? Что, машинист не заметил?

- Во-первых, на повороте. А во-вторых, был очень густой туман.

- Туман? Значит это… с субботы на воскресенье? А звонки были с утра в воскресенье… значит… значит, она уже не могла звонить. Может, моя охрана что-нибудь видела? Вечно они сидят в машине в переулке. Если бы я был киллер, я убрал бы их за пять секунд…

- Если бы что?...

- Ну, да… если бы.

- Это мы узнаем. Они теперь во дворе стоят, и вашу машину пригнали.

- Хоть на что-то годятся.

- Каждый должен заниматься своим делом… ну и последний вопрос – у вас в кармане есть монета… можно глянуть?

- Это?..

- Успели доложить, потому как… не важно.

- Пожалуйста, вот она. Как она ко мне на кровать попала, не представляю. Сегодня утром нашел.

- Любопытная монетка. Очень любопытная. Вы, надеюсь, в ближайшие дни никуда не собираетесь из Москвы уезжать?

- Странный вопрос…

- Ничего странного. Подписку о невыезде с вас придется взять, вот что.

- Странно…

- У Бобровой на шее монисто было… почти все монетки удалось собрать… почти. Может, это из этой же коллекции. Так что… такое вот дело, Александр Николаевич. Распишитесь в своих показаниях, да и свободны… пока. Да, вы прочтите, прочтите показания, а то… может чего не так. Может, чего упустили. А монетку эту мы пока оставим, не возражаете - до выяснения. Не волнуйтесь, у нас не пропадет.

Не удержался и на протоколе написал: - «В диктанте ошибок не обнаружено. Романов». И даже сумел «мышке» при этом улыбнуться.

 

Вышел во двор. Сразу машину свою увидел – стояла прямо у подъезда. Одного «шестерика» из «вольво» тут же пригласили зайти.

Сел, спокойно отъехал. Но, проехав ВВЦ, поймал себя на мысли, что зачем-то едет по Звездному бульвару. Припарковался сразу за автобусной остановкой и заглушил мотор. Нужно было подумать. Постараться успокоиться - соединить в одно целое последние… последние двое суток. Что-то вышло из-под контроля - просто крыша съезжает от всего этого, разом налетевшего, сбившего с ног и с толку. Нелепая, ничем необъяснимая смерть Любы, а потому ужасающая своей очевидностью и непоправимостью… как-то соединенная со сном и… да, чуть не забыл, с этой дурацкой монетой. Прямо детектив какой-то с мистическим уклоном. Что-то нужно делать, что-то предпринимать… шагать куда-то, чтобы… черт, дерьмо какое лезет… давай, вслух и сначала.

«Сначала. Отравился чем-то или отравили, а потому с копыт соскочил на пару дней. И в эту же пару… сломанное крыло, электричка из тумана, сон, монета. Так, пацан, главное выдели. Каким образом Люба оказалась на путях, в ночном тумане, возле Болшево. Черт, что ж, не узнал, с какой стороны от станции – между станцией и его домом, или же уже к Королеву? Впрочем, это неважно. Кто же тогда звонил? Я же кожей чувствовал, что… ни черта ты не чувствовал – это ты сейчас все выдумываешь. Если не сама… то кто? И зачем? Сплошные вопросы, а ответов… почему у нее ничего с собой не было, кроме его визитки? Если кто-то пытается так меня уделать… чтобы совсем уж с катушек слетел и натворил всякого – очень уж жестоко - прямо в десяточку попали. Давай думать, кому нужно тебя уделать?».

И так вот, раз за разом, одни и те же вопросы по замкнутому кругу. Пока не поймал себя на том, что начинает трясти нервной дрожью. Пустую пачку сигарет смял и выбросил в окно. Полез в бардачок за новой пачкой – пусто. Помнил точно, что был целый блок. В зеркальце заднего вида увидел в пятидесяти метрах серую «вольво». Захотелось взять монтировку и пройтись, выяснить отношения с «телохранителям» гребаным…

«Что, брат, началось уже. Захотелось уже размяться? Так этого от тебя только и ждут. Так вот, хрена вам, не дождетесь! Я, блин, таежник, а это вам не кот яйца облизал – замер и не дыши, а там видно будет, по обстановке. А сейчас, поехали. Поехали… к Юрке. Точно. А куда еще? Все, в редакцию».

Сорвался с места так, что через пять минут серое «вольво» просто где-то потерялось в районе Марьиной рощи.

 

Возле ЦДКЖ, у трех вокзалов, остановился сигарет в палатке взять. Отходя уже от палатки, увидел знакомую «вольво», гнавшую к Красносельской.

«Блин, вычислили, суки, что к другу пополз. Ну, это навряд ли, как сказал товарищ Сухов».

Мобильник достал и позвонил в редакцию.

- Горбунов у телефона.

- Юра. Есть разговор. Сорваться с работы незаметно можешь? Не с главного входа.

- В шпионы, Саня, играем?

- Заткнись и слушай. Через час на месте, где втроем квасили два года назад. Понял? И хвост не притащи. Через час. Пока.

- Саня, ты серьезно?

- Дальше некуда. Все хреново, а дальше будет… не знаю. Через час.

 

Ровно через час Юра почти бегом подходил к парку культуры со стороны Нескучного сада. Возле зеленого театра никого не было. Он собрался уже, было зайти через парк, с другой стороны, как услышал позади свист. Оглянулся и увидел Сашу, идущего за ним следом

- Извини, я твои следы заметал… Привет. Почти полгода не виделись.

- В трудах, сам понимаешь, праведных… ну, Джеймс Бонд, докладывай, к чему такая конспирация. Между прочим, паскудно выглядишь – отдыхать надо.

- Пошли в парк, сядем где-нибудь, доклад тяжелый, с ног может сбить.

Нашли местечко побезлюднее – да и какой народ в понедельник в первую половину дня в парке – мамаши с детьми гуляют, да бомжи в себя пивом приходят после прохладной ночи. Пива тоже взяли.

- Ну, все, гони, Пианист. Только спокойно и не торопись. Постарайся с художественными подробностями. Подробности, главное, подробности. А то вон, пальцы у тебя как у старого алконавта трясутся.

- Все, Юра. Не знаю даже как тебе сказать… несчастье у нас большое.

У Юры лицо разом вытянулось и посерьезнело

- Так все плохо?

- Люба погибла. Вчерашней ночью, под Болшево ее электричкой сбило… вот, такая беда.

Эта новость произвела на Юру странное впечатление. В первую секунду явилось недоумение и… строгое удивление, будто он хотел как-то возразить… или переспросить. Но через пару вечностью пахнувших секунд, опустил глаза на столик, очки снял, при этом, странно подергивая головой, и глухо промычал

- Вот что, Саня… ты давай все сразу… что было… все с самого… а потом уж я скажу… все. Говори.

Час или два Саша говорил какие-то слова, вначале путаясь слегка, а потом… разошелся что ли - начиная от убитой им снайперши… потом, в дороге, о выкинутом с поезда человеке… до сегодняшнего дня. Только в одном месте… про сон не рассказал – не сказалось. А может быть еще и потому, что чем больше он рассказывал о себе, тем больше закрадывалась в него мысль, что все это… не с ним. Все это придуманное, может самим придуманное и пережитое, но все же – придуманное. И ничего на самом деле этого не было. Не было. Не было ничего, кроме вот этого сегодняшнего, свежего августовского утра, грязного, в каких-то пятнах пластмассового столика, банок пива так и не открытых и…

- Все?

- Все – как выдохнул. И даже тяжесть, не оставлявшая его вот уже третьи сутки куда-то ушла. Жадно схватил банку с пивом, открыл и залпом выпил.

- Ну, брат, нагрузил – как-то задумчиво произнес Юра. Потом тоже открыл банку, но пить не стал, а полез за сигаретами. Закурили и помолчали, глядя на голубей, бродивших почти у самых ног.

- Вот что, Саша, я тебе скажу… вернее, так… у тебя тачка где?

- На Ленинском.

- Пошли. Сейчас ничего не спрашивай – не скажу. Поедем в одно место, ты там еще не был… а мог бы, если бы… ладно. Поехали.

 

- Куда мы едем?

Не задавай глупых вопросов. Год назад я мог и должен… должен был бы задать тебе этот вопрос… куда?

А происходит это все потому, что ты отгородился от всего мира. Решил, что ты… не знаю – пуп земли что ли, и весь мир должен крутиться вокруг тебя одного. И даже в своей семье, ты одинок. Не замечал этого? Не замечал - жена, дети, друзья, да все сотрудники твоей корпорации должны существовать только потому, что ты есть? Ты берешь от окружающих тебя людей все, что хочешь, и топаешь дальше, не оглядываясь. Такой неприступный и такой до… животного ужаса одинокий. Я понимаю, наверху должен быть только один. Я говорю не о всей Вселенной, и даже не о нашем мире, в котором нам всем приходится жить. Я говорю совсем о другом… черт, не знаю, как выразить. И не гони так.

Когда… когда это началось? Ты добр и нежен, у тебя ранимое и страдающее сердце. И тебе самому это страшно нравится, нравится погружаться в свои переживания - это наполняет тебя гордостью за свою исключительность. И при всем этом… однажды ты возомнил… или… не знаю, как и когда это пришло.

- Юрка, ты порешь какую-то чушь, понять которую я просто не в силах. Мы что, на Внуковский аэропорт едем?

- Нет, нам дальше. Смотри, сейчас спуск будет, а там гибедедешники всегда пасутся, притормози.

- Не учи отца жить, понял. У меня ощущение, что ты меня собираешься в толчок опустить…

- Может быть… очень может быть, что я не прав. Теперь я был бы счастлив, если бы оказался неправ. Ты все делаешь правильно, ты все делаешь здорово. Все вокруг тобой должны просто любоваться и гордиться тобой. Да это и происходит сплошь и рядом. Ты все делаешь правильно, вместо того, чтобы делать… черт, слов не хватает.

- Меня это начинает…

- Ты просто заткнись и слушай. Может это и бред, но он лучше того бреда, чем тот, который ты сегодня видел во сне.

- Я тебе не рассказывал про сегодняшний сон. Не рассказывал, точно.

- Ты много сегодня рассказал. И про сны должен был рассказать, потому что они должны быть… мне кажется. Если бы не этот разговор, я бы на тебе крест поставил. Звучит жестоко, но… давно так решил, в апреле еще…

- Вот те…

- … с клюквой квас? Так кажется? Вон на том перекрестке, налево, на бетонку съезжай. И полегче, колдобин хватает.

- Куда же ты меня завез?

- Это куда же вы себя завезли, Ваше Величество? Я Всея Руси?

- А по мордам за такие речи?

- Можно, но позже. У третьего участка тормози. Приехали. Объясняю популярно, то, что ты должен был знать. Это дачка, вернее садово-огородный участок покойного Максимыча. По наследству… опять же покойного друга моего Виктора. А теперь, выходи из машины, чего прилип.

От запаха дыма сжигаемых листьев и ботвы, от сладковатого запаха свежесвареного фруктового варенья, от солнца, ласково потрепавшего его по лицу, закружилась голова.

- Бабоньки, а-у-у… где вы? Гостя я вам привез незваного и негаданного. Выходите, встречайте.

Из садового домика три на четыре, с одним оконцем, с летней кухонной пристройкой, под крышей рубероидом крытой, дверью скрипучей шаркнув, вышли на крылечко две молодые совсем женщины. Ужасно похожие друг на друга – сестры Варя и… Люба.

 

38. Романс

 

- Девочки, идите играть к бане. Дядя Саша болеет, а вы ему мешаете отдыхать.

- Тетя Варя, тетя Варя, а чё Светка не дает фартук для моей Барби?

- Света, так нехорошо. Ты же старше Тони почти на полгода. А старшие должны…

- Ну, вот, как всегда… ладно, забирай фартучек, а мне дай стиральную машинку.

- Все девочки, идите, разбудите человека.

- Хватит ему уже спать, мертвый час давно уже закончился…

- Идите, идите… щебетушки.

- Мы не щебетушки – мы кофереция

- Что-что? Света объясни…

- Ма, мы просто разговариваем о том, где зимой живут лягушки.

- Ну, и где они живут?

- Под нашим домом. Я утром видела, как целых три лягушки из-под дома выпрыгнули…

 

И опять парящая невесомость, легкость необыкновенная. Как давно не было таких полетов… над тайгой бескрайней, над Байкалом – гладким как стекло, над облаками, похожими… на сахарную розовую вату…

 

Прохладной и влажной рукой едва-едва по лбу, носу, по щеке…

- Странный вы народ – мужики, очень странный – какая бы ни была беда, мы отревемся, отвоемся сколько надо. Расплескаем свое горе на четыре стороны и снова как-то начинаем жить, что-то делать… и даже мечтать о чем-то новом. Вы же все – в себе все копите, копите… носите, носите. Пока не свалит вас инфаркт или еще чего хуже. Я почему-то чувствую, что ты меня слышишь. Этот старый пердун эскулап с соседней дачи, вколол тебе какую-то гадость, сказал, что сутки дрыхать будешь. Только он тебя не знает. Это не комплимент – большие деревья не гнутся, они просто ломаются и все. Мне Юрка рассказал… может и не все, но вполне… Мне все равно, слышишь ты меня или не слышишь – Тонечка не твоя дочь. Это дочь Виктора… мне ли не знать. И пусть хоть это тебя не мучит. У других мужиков… что я говорю, ты не другой… ты это ты. Ладно, отдыхай, скоро Юра приедет из города…

И снова пальцами прохладными по губам, подбородку, по шее…

 

Последние сухие толстые сучья летят в костер, поднимая к ночному небу тысячи искр. В свете костра, нагая, одетая лишь в блестки из этих искр и звенящее золотыми монетками монисто на шее, кружится, кружится, кружится на песчаном берегу Любка. Да-да, не Варя как когда-то давным-давно, а Любка. И вот уже сквозь искры и дым костра ясно становится видно, как ее фигура начинает отделяться от земли и улетать в черное-черное глубокое небо. И хочется закричать – «а как же я? Я как же? Это не по честному… так нельзя, вернись»…

 

- Что прочухался? Это хорошо. А то тут все дачные участки на уши встали. Хорошо, что Захаров не уехал, а вроде бы собирался – это он тебя своей медициной пользовал. Я ему на пальцах объяснил, что пять лет назад у тебя с головкой не все было – крезанутый слегка был… Ладно, ладно, ладно… все нормально. Все нормально. И на мобильник не кидайся – отключил я его. Пару звонков кому нужно сделал, чтобы не искали тебя пару дней, и все. В ментуре объяснялся. Все нормально. Нашли они… словом – ты обознался. О монете спрашивал – руками разводят – не было, мол, никакого монисто. И никакой монеты у тебя тоже не было, понял. Что глядишь, как на… не знаю… ну, а что мне оставалось петь тебе по дороге? Разозлить хотел, чтобы хотя бы на одной злости дотянул до места. Ну, не совсем все… не совсем я… мы так думаем – достаточно? Хотя что-то очень откровенно. А кто тебе еще скажет, если не я? Все. Не сердись, проехали. Я шашлык привез – наводи мангал, это по твоей части, у меня горит плохо… я больше по тушению. Ну, вот и хорошо, а то, разлегся здесь, понимаешь… Ладно, все, давай обнимемся, чтобы бабы чего-нибудь подумали нехорошее, вишь ты, издалека наблюдают, локаторы выставили. А вот кости ломать не надо, черт…

 

- А можно… можно мне тост сказать? Юрка, ты, где такое вино классное надыбал?

- Ва-ря.

- Ладно, где ты приобрел этот божественный напиток? Теперь хорошо?

- Сойдет. Места надо знать и все. Давай свой тост.

- Я немного опьянела, но… а, собственно, что я хотела сказать? Юрочка, ты про меня все знаешь – скажи, что я хотела сказать?

- Значит так, господа. Варвара Александровна изволили произнести тост. Тост за вечную молодость нашу, за эту прекрасную теплую августовскую ночь, наполненную звездами, которые отражаются в бокалах вина «Черные глаза» и тонут в них, постепенно пьянея. За то, что мы все вместе… и за тех, кого уже никогда не будет с нами. За… ну, может быть хватит, Варя? Что-то тебя на поэзию потянуло.

- Вот же, засранец, сам же поет, а…

- Но я же от твоего имени, как просила. Сами мы людишки серенькие и на высокий слог неспособные…

«Боже, боже, боже, боже… вот так бы сидел, слушал и смотрел – и не надо ничего больше в жизни…

Милые, милые, милые вы мои… вы не представляете, как я вас люблю… и что я без вас… так, фантик от конфетки. Как мало человеку надо для ощущения счастья, для ощущения причастности… причастности к жизни, может быть. В общем, к причастности»

И ночь, действительно тепла. И выпито все вино под шашлык. И искры от прогоревшего мангала все реже взлетают. И вызвездило так, что становится жутко смотреть вверх. И уже утро скоро. И будет новый день - действительно новый. Действительно новый, хотя бы потому, что родился… только бы не спугнуть – кажется, родился… нет - родилось внутри что-то светлое и радостное – новое. Спасибо тебе, Господи…

- Любаня, романс спой, я мигом за гитарой слетаю

- Аккуратней, девочек не разбуди…

- Их сейчас из пушки не разбудишь… ну, вот, держи.

- Какой хочешь романс?

- Самый-самый… про жестокую любовь…

- Нет, Юра. Будет другой. Варя, извини, я месяц назад у тебя стишок сперла. Не волнуйся – переписала и вернула. Ну, и вот… значит, романс на твои стихи о… в общем, про ночь… может быть, про эту.

- Любка, это были только наброски и вообще, стихи откровенно плохие.

- Давай, Люба, не слушай ты эту пьяницу…

- Сейчас гитару подстрою под… песню сверчка, слышите? Названия пока нет, да и самого романса пока нет. Так, что-то вроде… как сказала наша великая родственница – наброски… только потом… э… не набрасывайтесь с критикой, а то я вас знаю – текст сами подсунули, а потом… Ладно, все. Только я немного переначу слова, чтобы… про сегодня чтобы…

Пирушка за полночь в саду,

Томленье «Черных глаз» в бокале,

Вещает мне намеками судьбу,

Которые пойму едва ли

Зарей бокал допит до дна –

Ночь коротка в конце июня

И перевернутая бездна,

Нисходит тихо на меня.

И в разговорах на мгновенье

Из ночи, как из тайных снов

Вдруг вспыхивают откровенья

За шутовским нарядом слов

Потом становится все просто

И искрами обрызган сад

И звезд, рассыпанное просо

Ждет первых розовых цыплят

И тайною вечерей снова

Сигнал дан – появиться дню

Мир замер, в ожиданье Слова

Началом бывшего всему.

 

39. «Домино»

 

Ночью над Москвой носился сильный ветер. Не такой ураганный, как несколько лет назад, когда валились деревья и большие рекламные щиты порхали как бабочки. Тем не менее, ветер сорвал все разноцветье поздней осени, оголив разом все ветви деревьев. Город сразу почернел и стал в преддверье зимы выглядеть совсем неуютно. Единственный плюсом стало, что этот же ветер принес напоследок последнее почти летнее тепло. А это в середине октября, для предстоящих воскресных дней было немаловажным для москвичей. С раннего утра самого все потянулись на дачи.

Мальчишки закапризничали и наотрез отказались ехать. Ну, конечно, папа вчера привез огромную коробку «Лего» и им просто не терпелось ее распотрошить. Пришлось их оставить в Москве с няней. Сами же поехали в Болшево. Несмотря на километровые пробки, Саша чувствовал какое-то внутреннее возбуждение, всю дорогу подпевал и подсвистывал «Трофиму», которого Инна, кстати говоря, откровенно не любила, а потому всю дорогу морщилась и всячески шепотом его поносила. А ругалась она классно - под настроение, любое нормальное слово в ее устах становилось почти матерным и это тоже Сашу весьма забавляло. Постепенно он и сам включился в это мероприятие, переначивая тексты и смакуя слова. В Болшево они въехали в прекрасном настроении. Решили домой вернуться только воскресным утром.

Инна прошлась по дому, в котором с самого приезда с юга, не была. А Саша, раздевшись по пояс, схватился за грабли и начал сгребать листья в кучи и затаривать ими большие черные пластиковые мешки. Работалось легко и радостно, воздух был свеж и наполнен будоражившими запахами, фруктов, осенних цветов, легкой прелости и необъяснимой легкости. После тех августовских дней он постоянно пребывал в радостном возбужденном состоянии, в работе все у него необыкновенно легко получалось. От Инны удалось скрыть то происшествие, и все эти полтора месяца она с удивлением присматривалась к необыкновенным переменам его. Это ее радовало и тревожило одновременно.

Проблем накопилось предостаточно – дела в «ТДР» шли не совсем так, как ей хотелось. Она понимала, что для роста, для расширения нужны большие инвестиции, новые решения, новые территории и партнеры. Но как раз здесь и появлялись проблемы – почти все свободные средства уходили в сторону Хмелевского. И хотя финансовый год закончился на уровне прошлого года, но вот как раз это и настораживало…

Вот и теперь, немного посуетившись по дому, она поднялась на мансарду и прилегла отдохнуть, а заодно, наедине с собой немного подумать.

У гаража выросла уже целая куча черных мешков, а листьев, кажется, все не убывало. Саша остановился отдохнуть. Закурил, постоял немного глядя на графику верхних ветвей деревьев на фоне бледно голубого, осеннего неба и медленно побрел по участку, загребая кроссовками упавшие листья.

Остановился он внезапно, вдруг, чуть не наткнувшись на гранитный камень постамента. На потускневшей от пыли лежащей фигурке, тоже лежали желтые, красные и буро-зеленые листья. Саша не поленился, сходил в гараж, достал щетку и стал сметать листья, подумав при этом, что было бы совсем неплохо помыть из шланга…

Но что это? Он обратил на это внимание только теперь. Крыло! Нет, крыло было на месте, и все было в порядке… в полном порядке. Он хорошо помнил, что тогда… он просто приставил это крыло, чтобы потом подварить, подклеить… одним словом, починить. Он все хорошо помнил…

Крыло было цело и невредимо. Он внимательно, приблизившись при этом до полуметра к тому месту слома, смотрел, проверял на ощупь, пытаясь нащупать соединение. Там же были еще такие… заусенцы… там, где отломилось. Ничего подобного, никакого следа, ни-ка-ко-го – крыло было целехоньким. Это его настолько удивило, что он так и застыл пораженный, обняв лежащую фигурку одной рукой, а пальцами другой старательно водя по предполагаемому месту…

- Саша. Саша! Са-ша!

В растерянности обернулся и увидел стоящую на балконе Инну в легком, слегка распахнутом халатике, под которым угадывалась нагота.

- Кричу ему, кричу, а он… Дорогой, ты случаем… не знаю, как назвать эту «филию», не страдаешь? Раньше не замечала. Я скоро тебя начну ревновать к этой дрянной, стальной кошке. Миленький, иди наверх – другая старая, облезлая кошка тебя сильно-сильно хочет.

Но, и до нее, кажется, дошло, что Саша ее просто не слышит, и как-то уж совсем растерянно и непонимающе смотрит. Смотрит и не видит. «Нет, только не это, неужели старое возвращается»… и, закусив губу, побежала вниз, чуть не загремев на лестнице. Подошла, распахнула халатик, обняла крепко и, что было сил потянула, пытаясь оторвать от этой… железной твари. И только когда ей это удалось сделать… только тогда Саша, будто очнувшись, прижал ее нежно и… нет, только он один мог вот так проиграть пальцами «ноктюрн на флейте-позвоночнике»…

 

«Как упоительны в России вечера». Уже в который раз Саша «гоняет по кругу» одну и туже мелодию, сидя у кухонного окна, из которого виден камень со сфинксом. В доме тепло и уже начинает темнеть. И уже не видно мертвой крылатой львицы, только отражение Сашкиного лица с наушниками в стекле. И какой-то вопрос застрял в голове, встав поперек движению мыслей. Что-то же хотел спросить Инну, что-то узнать, выяснить… Вот только бы вспомнить – что. Не хочется возвращаться в тот день, не хочется расставлять по полочкам… что за чем. Потому что тогда… тогда…

- Я думала, он ужин готовит праздничный, пока женушка решает глобальные финансовые проблемы, а он, как какой-нибудь тин, в наушниках завис.

Оторвался, наконец, от уже автоматом звучащей мелодии, выключил магнитофон и снял наушники.

- Давай вместе, не спеша готовить ужин. Кстати, почему он праздничный? Что мы будем праздновать?

- Как-то вылетело из головы… я тебе звонила с юга двадцать первого августа. И забыла.

- И что?

- Господи, и он не помнит. Двадцать первого – четыре года… годовщина наша. Наше число, наша дата. Пусть не круглая еще и даже не полукруглая, ты понимаешь?

- Черт, совсем голова стала дырявая.

- Давай сегодня это и отпразднуем. Посидим тихонько, повспоминаем. Надо же - через четыре года нам уже есть что вспоминать, оказывается. Что бы ты хотел вспомнить?

- Не знаю, я хорошо помню все. И как ты там, в гараже на меня глаз положила, и эта странная квартира у Никитских ворот.

- А знаешь, что? Давай я тебе о том доме расскажу. Я родилась и выросла там – а ты ничего не знаешь о нем, о жильцах его, о… только ужин тебе готовить – у тебя это лучше выходит.

Саша, разумеется когда хотел, мог и из нечего приготовить… пальчики оближешь. Сейчас Саша хотел.

- Договорились. Сейчас мы посмотрим, что можно приготовить из того, что у нас есть в холодильнике, на полках. Так, приличный кусок мяса, овощи… уже неплохо. Шампанское и…

На полке «обнаружилась» бутылка вина

- А это откуда? Ты только посмотри - «Черные глаза».

- Я еще весной покупала.

- Надо же. Нет, это надо же. Я только подумал – вот, хорошо бы, а вино это уже стоит – фантастикус. Ну, тогда вооще все в полном порядке. Попируем. Я приступаю к кулинарному колдовству, а ты меня развлекай - приступай к памяти своей. Покопайся, покопайся – лопатку саперную из гаража принести?

- Дому тому… ты его видел – может лет сто, если не больше. И старому тополю…

- У которого тогда здоровый сук от старости отвалился?

- А-га. Тополю, конечно, поменьше лет. Еще во дворе стоял длинный такой стол со скамеечками под тентом на столбах… только той зимой столбики капитально сгнили и коммунальщики снесли тент и стол со скамейками заодно. Причем, по просьбе жильцов – по ночам молодежь там постоянно колготилась – пиво, битые бутылки, мат-перемат и открытое траханье… Вот и снесли. А еще раньше…

- Раньше? Это когда колбаса по два двадцать? И газировка…

- С двойным сиропом – пять копеек. Да, не мешай. Я Акимыча вспомнила.

- Так домового звали? В старых домах они всегда есть.

- Акимыч… как же звали? Не помню – Акимыч и Акимыч, не важно. Теперь, наверное, уже помер – исчез куда-то, да, скорее всего и помер. Очень старый был. Так вот это он тот тополь сажал. Мне предки рассказывали, что на этом месте во время их еще отрочества стоял огромный котел, в котором зимой дворники снег топили. Потом котел куда-то увезли, а на этом месте Акимыч место расчистил, землю хорошую принес откуда-то, и дерево посадил. Потом уж рядом песочницу для маленьких сделали, качели. А Акимыч как-то сам, без посторонней помощи, врыл столбики и поставил стол и навес на случай дождя. Я помню, что когда я была маленькая, то знала, что если Акимыч выбрался во двор и подновляет стол и скамейки, новые листы фанеры по верху старых приколачивает – значит точно, весна пришла.

- Ты играл когда-нибудь в домино?

- Нет, я в картишки баловался… причем на деньги. В шахматы немного. В домино только смотрел.

- Ну, а в нашем дворе, сколько я себя помню, доминошники собирались чуть ли не со всего квартала. С утра до вечера стук стоял – будто все пытались не «козла», а стол в землю вколотить. И при этом, пьяных не было никогда, даже выпивших. Но сколько бы ни было народу, когда появлялся Акимыч со своей коробочкой доминошек, ему уступали без разговоров его законное место. Потому как хозяин стола и тополя, который он каждый день по утрам поливал и ухаживал за ним. Дело еще в том, что у него были костяшки домино белые, костяные. Это была редкость.

Играл он профессионально – ни разу не видела, чтобы он залезал под стол и блеял козлом оттуда. Ни разу. Стучал он костяшками звонко, с оттяжкой и на всякого, у кого это не получалось, бормотал: «Вот, опять шептуна пустил, только воздух попортил».

Только время как-то все же меняется. Тополь вымахал выше дома, мы ребятишками лазили на него и заглядывали по вечерам в окна – было жутко интересно наблюдать, что и как у кого…

Игроки один за другим исчезали год за годом – кто уезжал из коммуналок в «хрущобы», кто просто умирал. Когда во дворе выставлялась очередная крышка гроба, в этот день никто уже не играл. Собирались, тихо разговаривали, пили какую-то борматуху – поминали.

И, наконец, настал день, когда Акимыч – он уже тогда был старый, за семьдесят, целый день и вечер, до самой темноты, просидел один за столом. Никто… никого… не с кем стало играть. А тут еще бабки вышли с внучатами, сели на другой конец стола, спиной к нему. Начали свои обычные пересуды… А я в это время как раз на дереве сидела, на том самом суку, который потом… и не знала как мне слезть, потому, что гонял он нас, если мы забирались. Но мы все равно лазили.

Мне сквозь листву было хорошо видно, как он костяшки беленькие с черными точечками разложил по кругу и… плакал. От одиночества, наверно. Я не знаю, были ли у него родные или близкие, никогда не видела.

Когда совсем уже стемнело, а я уже все места отсидела и решилась спуститься, его уже не было. Только костяшки домино лежали на столе, выстроенные в круг…

Потом они долго лежали вот так, никто их не трогал, может целую неделю ждали своего хозяина. Не дождались - исчез Акимыч. Я хотела ему отнести костяшки, но я даже не знала, в какой квартире он живет. Потом доминошки исчезли. Вот и все. Вот такая печальная история.

- Тогда давай выпьем вина за дом, за тополь, за Акимыча и за доминошное время, которое всегда по кругу. Хотя, насколько я понимаю - «принцип домино» это когда… в общем - «причинно следственная связь» Впрочем, это одно и то же. Давай выпьем за Акимыча.

- Давай. И за нас тоже.

- И за нас, которые вместе со всеми принимают в этой игре самое непосредственное участие.

 

40.«Ромашка»

 

Утром встали поздно – «кувыркались» полночи. Не торопясь, позавтракали и часов около двенадцати поехали в Москву. Уже подъезжая к МКАД Саша неожиданно вспомнил… вспомнил тот вопрос, который давно хотел выяснить. Может быть, это было каким-то образом связано с гибедедешником, который сделал им отмашку своим жезлом, но тут же, видимо распознав номер, приветственно козырнул и указал, что можно следовать дальше без остановки. Впрочем, не важно почему, только «всплыл» вопрос. Саша проехал под МКАД, нашел местечко поспокойнее и припарковался. Инна, сидя на заднем сидении, подремывала, но когда машина остановилась, не открывая глаз, спросила:

- По воскресным утрам тоже пробки? Совсем никакой езды не стало.

Саша закурил и попытался как-то сформулировать вопрос, чтобы не звучал хотя бы глупо. Но ничего приличного не придумал и, глядя в зеркальце на чуть утомленное этой бурной ночкой лицо Инны, спросил как можно спокойнее

- Инна, ты не можешь мне ответить на один вопрос… так, на вскид.

- Валяй… сквозь дремоту я могу все что угодно… на вскид.

- Твой муж погибший, Николай…

Он никогда о нем ничего не спрашивал, и это удивило Инну. Удивило настолько, что она открыла глаза. Увидев в зеркало очень серьезные глаза Саши и легкую испарину на лбу, хотя в машине было совсем не жарко, удивилась еще больше. Когда же посмотрев на улицу, сообразила, что не в пробке стоят, а на стоянке у тротуара, поняла, что вопрос задан совсем непроходной. За ним, за этим вопросом есть еще что-то. Вышла из машины и пересела на переднее сиденье.

- Ну? Что дальше? Что мой бывший муж Николай?

- Ты не помнишь, какого числа, и в каком месте он «сошел» с поезда?

- Почему тебя это волнует?

- Я может быть, тебе потом скажу. И еще… почему в доме, и в Болшево тоже… и в офисе, нет ни одной его фотографии?

- Я постаралась, чтобы даже тень его… не ложилась на мою жизнь. Я все уничтожила, все. Даже фотографии на могиле его нет.

- Но почему?

- Сложный вопрос… вот так однозначно я теперь не могу на него ответить. Тогда я так хотела, и все. Но почему это тебя должно волновать? Гроб глубоко зарыт, памятник оплачен, и я не хочу больше ворошить…

- Тогда только вспомни… и я заткнусь, может быть на всю оставшуюся жизнь.

- Хорошо. Попытаюсь вспомнить – она закурила и открыла пепельницу – насколько мне память не изменяет, это случилось пять лет назад, двадцать первого… господи, тоже двадцать первого августа, пять лет тому.

- Где?

- Где-то не доезжая… между… под Павлодаром, кажется, если я ничего не путаю.

- Ночью?

- Вот этого я не знаю.

- Я должен видеть его фотографию.

- Зачем тебе?

- Должен.

- Что с тобой? Тебя будто пыльным мешком достали. Я, конечно, попытаюсь найти, потрясти его знакомых, если для тебя это так важно. Но, по-моему, это…

- Найди, я очень прошу. У меня есть такое предчувствие, что это… найди. Хорошо?

- Только успокойся и приди в себя. И еще… не мешало бы тебе обратиться к неврологу…

- Лучше сразу к психиатру.

- Ты что чувствуешь?..

- Ты тоже считаешь, что я псих?

- А кто еще так считает?

- Так… никто. Найди мне фото.

- Хорошо. Поехали. Мы обещали рано приехать, а уже первый час. Мне непонятно, что ты задумал, но… все, поехали – там видно будет.

 

Фотография к вечеру нашлась. Вернее, не фотография, а видеокассета, с записью какого-то торжества, на котором Инна с мужем присутствовали, и еще кое-с-какими съемками. Перед этим, Инна долго бродила по квартире, как бы мимоходом заглядывая в книжные полки, выбирая наугад какую-нибудь книгу и встряхивая ее, Так же на ходу открывала столы, тумбочки, но ничего не ворошила – так же задумчиво закрывала. Саша играл в гостиной с ребятишками, боролся с ними, катал по полу шарики, мячи, визжал вместе с ними, как резаный… и одновременно незаметно и внимательно следил за ее передвижениями. И было уже сделано больше десятка похожих кругов по квартире, когда Саша, наконец, не выдержал

- Мамочка наша, иди с нами играть – закружишься. И… забудь. Слышишь, забудь – не ищи. Все, не хочу, не хочу ничего видеть – проехали. И когда Инна плюхнулась на диван, вдруг внимательно посмотрела на Сашу и просто сказала

- Мама у вас еще не совсем старая – кое-что помнит. Давай, батяня, поднимай диван.

- Всегда готов поднять его вместе с тобой, сыновья помогут, если невзначай пупок развяжется.

Витька с Юркой тут же дружно начали кряхтеть, уцепившись в диван.

- Саша, сейчас я немного отдохну и… нет, лучше вечером, когда ребятишек уложим. Вот тогда ты поднимешь диван и достанешь коробку с кассетами. Когда-то мы снимали на видео… я вспомнила. Там должно быть то, что ты просил меня найти. А сейчас я немного поваляюсь с вами, потом выйдем на часок перед сном погулять…

Саша подошел к окну и запел

- Я маленькая тучка, а вовсе не медведь – ребятишки с двух сторон обхватили его за ноги, и, стараясь подпрыгнуть, чтобы выглянуть в окно, дружно заорали

- Кажется, дождь начинается! Кажется, дождь начинается! Кажется, дождь…

 

Инна уложила ребятишек и прикорнула рядом с ними. Саша осторожно заглянул в детскую, посмотрел на эту идиллию и так же осторожно прикрыл дверь. Пошел на кухню, из холодильника достал банку пива и вернулся в гостиную. Приподнял диван и вытащил пыльную коробку. Открыл и увидел пару десятков видеокассет. Взял наугад одну и сунул в магнитофон. Сел на диван с неоткрытой еще банкой пива и с пульта включил запись…

Это была совершенно незнакомая ему жизнь, незнакомые лица и интерьеры. Он почувствовал себя, будто с грязными ногами вломился в чей-то дом. В чужой дом, который хозяева забыли закрыть. Буквально через минуту выключил и так и застыл, глядя на черный экран. Потом перевел взгляд на банку с пивом, но никакого желания дотянуться до столика и взять ее, не почувствовал. Что-то темное и мрачное подступало изнутри, и он уже сам был не рад, что затеял это… мероприятие.

- Я думала, он уже все кассеты прокрутил, и теперь будет издеваться над бедной женщиной, а он от пива впригляд балдеет.

Инна вошла в гостиную, пятерней пытаясь восстановить видимость прически.

- Я не хотел без тебя… это не моя жизнь.

- К сожалению, моя. Ладно, я попытаюсь стать для тебя Ариадной.

- А это кто?

- Темен ты еще, муженек, темен, но… не будем углубляться в тему. Все эти кассеты наснимал Николай. Я совсем немного, оператор из меня никакой. Сейчас я попробую вспомнить и найти нужное. - Она долго перебирала неподписанные кассеты и по одним, только одной ей известным, приметам, выбрала, наконец – держи, ставь вот эту.

Пока Саша менял кассеты, она открыла банку и уселась с ногами на диван.

- Так. Все подряд мы смотреть не будем, там всякая мура и… там есть, что мне до сих пор больно будет видеть. Поэтому давай сюда пульт, я быстренько промотаю. А ты сходи за пивом для себя, эту банку я экспроприировала.

На кухне Саша вдруг захотелось засунуть голову в холодильник, жар в голову ударил от предчувствия чего-то непоправимого. Но все же постарался справиться с волнением, взял новую банку, закрыл холодильник, пробормотал себе под нос –«ну, ты же сам этого хотел, так чего уж теперь…» - и вернулся.

На экране было лето, был дом в Болшево, была поляна и то самое месте, где теперь постамент… и крепкий мужик лет сорока с небольшим, с уже намечающимся животиком делал с гантелями утреннюю физзарядку. Вот камера «наехала»… крупный план…

- Инна, хватит, выключай.

И верно сказано это было так, что Инна вздрогнула и еще секунд пять не могла попасть на «стоп»… Потом, стараясь быть спокойной, внимательно посмотрела и глазами приказала – «садись рядом». И только потом тихо спросила

- Что случилось? Выкладывай.

А Саша снова непочатую банку на столик поставил и, отрыв дверь, вышел на балкон. Там были сигареты и пепельница. Не успел закурить, как Инна подошла и тоже взяла сигарету

- Ну, и? – прикурила от его зажигалки и вплотную приблизилась – лицом к лицу.

- Инна, это я его… я его, кажется, грохнул… выкинул из вагона. – сказал, будто с горы слетел… и стало, ему вдруг все безразлично. Совсем. Пусто и безразлично.

- Ты что, Сашенька, такое…

- Я вдруг вспомнил. Я ехал… ехал в госпиталь в Иркутск и… он в вагоне-ресторане ко мне подсел. Говорил что-то много и пил тоже много. Я хотел уйти… и ушел уже, ушел к своему вагону. Только я забыл… забыл, в каком вагоне ехал и остановился в тамбуре… он догнал меня. Я его выкинул. Понимаешь, это я его… я его…

- За что?

- Не знаю я, не помню. Помню только, как он цветок… ромашку, кажется, двумя пальцами брезгливо выкинул в окно, и потом говорил, говорил, говорил… а у самого пьяные слюни пошли и еще… он чавкал… и я… я ушел. Вот.

- Кто-нибудь видел?

- Не знаю, темно было, ночь.

Нет, это действительно, стальная Маня. Ничего в лице не дрогнуло. Докурила и бросила окурок-светлячок в темноту ночи…

- Сегодня спи в гостиной, так будет лучше. Спокойной ночи - и ушла.

 

Какой к черту тут сон. Долго Саша лежал, уставясь в потолок, по которому, отражаясь и множась от хрусталиков люстры, отскакивали и разлетались в замысловатом танце огоньки ночного города, случайно заблудившиеся в темной квартире четвертого этажа дома на бульваре…

«Что дальше? Ну, вспомнил, а что дальше-то? На самого себя идти и стучать? Или как в том в романе - на перекрестке асфальт целовать и орать – «я убил!». Тут же повяжут и отправят… в психушку отправят и только. И чего вдруг сказал, никто за язык-то не тянул? Потому… опять только о себе думал. Вот в чем дело – это самое главное. Не подумал, как теперь придется Инне с этим жить. Что-то не так все происходит, что-то надо менять – в другую сторону двигать. Куда? Ах, если б знать…».

С этой мыслью и заснул. И впервые за последние полгода, спал глубоко и спокойно, без снов.

 

Утром проснулся поздно от звука пылесоса. Домработница в соседней комнате орудовала, а на кухне няня уговаривала ребятишек что-то там съесть. Инна уже уехала в офис. Про себя подумал, что могла бы и разбудить, но увидел на столике записку. Лежа протянул руку и достал лист бумаги.

«Некоторое время поживи в Болшево, дай мне придти в себя. Работай по своему графику. Сегодня проверь точки на ЮЗ. Кассеты не ищи – их больше не существует, как не существует вчерашнего дня. Целую. Инна»

И сразу пусто стало и неуютно внутри, как будто из комнаты вынесли всю мебель, оголив старые выцветшие обои. А из глубины квартиры тремолой по каким-то ржавым железкам затренькало – «это только начало, то ли еще будет, то ли еще может быть. И деваться от этого некуда».

Что-то капитально изменилось в этой во многом упорядоченной жизни. Ища ответы на свои вопросы, он как-то не задумывался о последствиях, и только теперь… неожиданно для самого себя понял, как привязался к своему нынешнему положению, понял также, что ему оказывается есть что терять.

А ночью выпал первый снег.

 

41. Ужин

 

- Все. Мыть руки и за стол. Ты хоть знаешь, который час? Не мог позвонить? Я вся издергалась.

- Прости, Варюшка, прости. Понимаешь, целый крюк сделал, никак не могу привыкнуть. Поехал в Чертаново и только на полдороге вспомнил, что теперь у нас хоромы трехкомнатные в Крылатском. И потом…

- Ладно, не оправдывайся. Устроил себе встречу в воскресенье, когда с семьей должен быть, итак дочь почти тебя не видит.

- Как девочки?

- Спят. Долго ждали, пока у телевизора не заклевали носом.

- Господи, вкуснотища-то какая. Ты с каждым днем готовишь все лучше и лучше.

- Ты бы еще на обед приезжал, посмотри на себя – кожа да кости. Наверно, одними «дошираками» питаешься, гадость какая.

- У тебя самой круги под глазами… Эй, ты что, опять за компьютором сидела? Пока я жую, докладывай, как прошел день.

- Значит так. В театре были у Сац… хотя ты сам же нас отвез. Потом пообедали, отдохнули. Люба из Питера звонила. Почти час болтали.

- Как она там?

- Альбом заканчивает. Божится, что супер будет. Еще… по моему, френд у нее появился, не то швед, не то швейцарец, я толком не разобрала. Вот такие дела.

- Слава Богу, жизнь продолжается, выкарабкивается.

- И я про то. Еще положить? Ты молотишь, будто целую неделю тебя не кормили.

- Клади больше, ужасно вкусно.

- Потом… девочки играли, а я читала. Не угадаешь что.

- И гадать не буду, наверняка какая-нибудь Франсуаза Саган…

- Окстись, это полгода назад я проглотила - за Софокла принялась, понял. Это тебе не хухры-мыхры.

- Господи, что ей Гекуба, что она Гекубе…

- Не путай – это из «Гамлета» Шекспира, а это Софокл. Две большие заразницы.

- Ты скоро больше меня знать будешь. Я горжусь.

- То-то же… а то Гекуба. Я царя Эдипа осилила.

- Иди ты!.. Ну и…

- Классная штучка, не какое-нибудь там «чтиво»

- Ну, понятное дело – классика все же. Вообще-то, с древних надо было начинать.

- Я наоборот в древность погружаюсь. Вот, значит, прочитала я Эдипа и…

- И решила… кофейку плесни… и решила свой очередной шедевр создать.

- Ты не смейся, пожалуйста. Я больше бабской чтивой не занимаюсь… я хочу серьезный роман…

- Давай. Я только «за». Только больше двух часов за компьютером…

- Хорошо. Два с половиной… Фортку открой, а потом дыми.

- Варя, у нас же кондишен, забыла?

- Тоже пока по дому хожу… как по гостинице. Ничего – обживем. Мама от нас хоть отдохнет, может еще замуж выйдет. Ну, все, я про свое рассказала – давай ты. Как его хоть зовут?

- Юрий Иванович. Сидели долго. Я рассчитывал с часочек – больше пяти часов… и не заметили. Большего удовольствия давно не получал. Я то думал, возьму переводчика, а он…

- Заинтриговал, валяй дальше.

- Он почти всю жизнь во Франции прожил, редакционную колонку вел в «Суар де Пари».

- Ни фига себе. И?..

- Предложил ему место своего заместителя.

- Давно пора. А то ты скоро в своем издательстве костьми ляжешь. При том, что мог бы совсем не работать… как это… рантье заделаться.

- Теперь чуть легче будет. Он вроде бы дело туго знает. И фамилия громкая – Врангель.

- Ни фига. Из тех?

- Не спрашивал. Какая разница – приглянулся он мне и все.

- Слушай, это случайно не ему Сашка по морде…

- Откуда ты?

- В какой-то газете в метро… через плечо прочитала.

- Бульварная пресса? Наверняка, сплетни. Да и мало ли Врангелей по земле ходят. У меня верстальщик есть – Юденич, ну и что?

- Да, конечно, фигня на постном масле.

- Слушай, классик, кончай со словами бороться.

- Да, ладно. Сам же говорил, что слог у меня что надо. Ну, и все. Давай, гаси сигарету и пошли спать, тебе рано вставать. Это я могу хоть целый день валяться.

- Ага… а девчонки?

- Я же сказала – «могу», только не получается. Все, пошли, завтра со стола уберу.

- Эй, давай на ковер.

- Ты с ума сошел, мы же не в Чертаново.

- Все равно, не надо нарушать традиций. Дружная, любящая семья держится на традициях… можешь в роман куда-нибудь цитатой вставить

- А ты меня любишь?

- Варя, Варенька, Варюшка… ты себе представить не можешь, как я тебя люблю.

- Еще пошепчи… еще…

 

42. «Последняя» кровь

 

Вторую неделю уже по вечерам Саша ездил в Болшево, чувствуя себя изгнанником, изгоем, шудрой… и еще бог весть кем, но непременно наказанным. Если прежде, он с удовольствием прятался в загородном дому, когда просто хотелось отдохнуть, расслабиться или хорошенько напиться, то теперь дом казался чуть ли не острогом каторжным, в который он должен непременно с наступлением ночи явиться и доложиться по форме. Неважно, что некому докладывать, можно и горшкам с цветами доложить – «осужденный по статье такой-то прибыл в расположение…». И вот как раз это и угнетало больше всего. Но он все же решил выдержать до конца это наказание, хотя, честно говоря, вины какой-то особой за собой не чувствовал, оправдывая постоянно себя тем, что если бы он тогда был в полном здравии, то разве это могло случиться? Да, не боже ж мой. Конечно, ничего бы и не было… ну, может, по морде бы съездил или еще что… но чтобы выкидывать из вагона… И потом, кто же знал, что вот так все обернется, судьба свою морду лица состроит и он женится на вдове этого… вышло так и все, и забыть как можно скорее. Инка тоже… пять лет прошло, пора бы уже и… сама же его хотела из памяти выкинуть, а я дурак полный, трепло ненормальное…

Не доезжая до поворота в свой переулок, он притормозил. Сделал он это по двум причинам. Во-первых, весь день шел дождь вперемешку со снегом, а в темноте съезжать с асфальтового покрытия на грунтовку темного переулка было не совсем безопасно. А во-вторых, почти у самого перекрестка, за большим деревом он увидел мелькнувшую милицейскую фуражку. «Какого черта, этот мент там стоит – пасет кого-то, что ли, сыщик хренов?» - подумал он и, помигав фарами, совсем остановился. Мент спрятался за дерево, но край плащпалатки все равно остался виден. Саша спокойно закурил и через минуту просигналил пару раз, мол вижу, не прячься. Мент выглянул и через паузу хорошую подошел к машине. Саша ему дверь открыл навстречу.

- Миша, если ты в засаде, то извини, что потревожил, а если отлить за дерево зашел, то уж больно долго ты это проделываешь. Залазь – погрейся.

Лейтенант аккуратно снял свой плащ, свернул, стукнул сапог об сапог, чтобы сбить налипшую грязь и только потом сел в салон.

- Здравствуйте, Александр Николаевич, давненько не виделись.

- Просто, Саня, договорились? Так не ответил на вопрос, Миша. Какая нужда в такую погоду заставила тебя…

- Можно не стоять здесь?

- А поехали ко мне. По сто граммчиков нам не помешает для сугреву.

- Поехали. Только где ты, Саня, свой «хвост» потерял?

- Своему чекисту сказал «или – или». Или он снимет с меня эту обузу, или я его уволю. Вот такие дела. Так что вроде бы никто не должен на хвосте висеть.

- Ну и правильно. Пуля она все равно быстрее…

- Это точно. Где-то я это уже слышал. Не важно – поехали.

Загнали машину в гараж, в дом вошли, быстренько соорудили холостяцкий ужин, бутылку «Русского стандарта» открыли и «хорошо присели». Ну, и соответственно, разговоры – «о том, о сем» - это уж, как положено.

- Детишек нам бог не дал, жаль. Жена уехала к родителям своим, стало быть, «гуляй, казак»

- Миш, ты, штоль, из казаков?

- Шашкой не владею. Нет, я из города Кемь.

- Это где?

- Есть такой городишко небольшой на севере. Помор я. Вот если по карте, то как раз под Соловецким островом. А знаешь, почему Кемь… Кемью назвали?

- Не а…

- Это царь Петр постарался. Любил ссылать своих недругов на север, в острог. А на указах писал – «послать к такой-то матери» - любитель был выражений. А поскольку указов этих было немало, то и писать стал сокращенно – К. Е. М. А после и точки забывал ставить. Вот, стало быть, оттуда и Кемь пошла, от острога то есть.

- Забавно. Не бывал на севере, хотелось бы.

- А чего, летом, в отпуск, можно рвануть.

- Ну, поглядим. Давай мы за Кемь выпьем.

- Это можно. Хороший ты мужик, Саня. Нашенский. Не из этих, которые пальцы врастопырку…

- Миш, я же сибиряк, детдомовец. Судьба просто энтим боком повернулась, и все.

- Да, судьба… баба хоть и вредная, а все же баба. Если ее погладить, где надо – глядишь, и на улыбку нарвешься.

- Это точно… Миша, хотел тебя спросить… думал сам расскажешь… ты чего там за деревом стоял?

- Это попозже. Я тебе расскажу о том, что ты меня хотел спросить… спросить по-настоящему.

- Валяй.

- Ты ведь в той девахе, что тогда под электричку сгуляла - обознался? Верно?

- Точно.

- Так я это дело сам попробовал раскрутить. Там, в городе, похоже, на него… забили. Несчастный случай и все, мол. Ни экспертизы подробной ни… списали и дело с концом. Ну вот я и решил – не гоже это так. И точно, совсем это не простое дело, совсем даже не несчастный случай. И тебя напрямую касается…

- Как же это?

- Под тебя… пока не понял, кто под тебя копает, но…

- Интересно-то как. Дальше…

- Когда я к тебе по утру рулил, встретил соседа твоего… от твоей калитки шел.

- Слушай, я своих соседей совсем не знаю, никогда с ними водку не пил.

- Во-во, я потом уж только въехал. Слушай. Сосед, что справа у тебя, год назад купил участок. Прежнего-то, я хорошо знал - на рынке две палатки держал, да вроде бы разорился. Или наехали на него. Словом, продал он участок с домом и слинял отсюда. А купил хмырь какой-то, Алексей Перетокин фамилия, «мерс» у него пятисотый. Бывает редко, а когда приезжает, то с водителем только и сидит в доме тихо, как мышь. Не знаю, на педика вроде бы не похож. Только вычислил я, что появляется он только тогда, когда и ты. А чаще, накануне перед тобой.

Хмель у Саши соскочил враз, будто и не пил совсем.

- Слушай, а ты тем городским про это дело…

- Ни полслова. То-то и оно. Тот капитан сразу меня спросил - монет необычных я у тебя не видел? Я ему, видел, говорю. Да он мне сам и показывал по дороге… только откуда он узнал, что… Думаю, что чистая подстава…

- Слушай… Анискин. Нет, давай, договаривай все, что знаешь, а потом Чапай думать будет.

- Дальше еще интереснее. Пока ты в морге там ходил на опознание… или как лучше сказать – на «обознание»?

- Да один хрен…

- Я с сержантом покурил. Водитель уазика. Тот, что капитана катал. Он мне конфиденциально – не несчастный, мол, случай – помогли этой девке с электричкой познакомиться, он в то утро тоже работал и еще, говорит, помогал эти тугрики… или как их там, собирать на путях. Слышь, Саня, я грешным делом поначалу на тебя было подумал, ты уж извини. Потом с твоими охранниками познакомился, выяснил, что в ту ночь ты из дома не дергался. Хоть и туман был под утро, но они утверждают это дело. А вот Перетокин как раз куда-то отъезжал по тихому, примерно на час. Дальше больше. А дед один, Федосеич, он через дорогу живет на перекрестке доложил, что приехал Перетокин еще в четверг и с девкой. У него близорукость, но далеко он, как орел видит. Доложил, что та деваха была пьяной или торченой – пела похабщину во весь голос. Ну, как и что подробно рассказывать не буду – есть кое-какие завязки – узнал, что девица была уже примерно сутки мертва, прежде чем Каренину изобразить. Вот такие дела, Саня. Хорошая у тебя водочка…

- Миша, ты наливай себе, а чуть погожу… слышь, а сосед дома теперь?

- Я чего за деревом мок - тебя ждал, хотел посмотреть, какая будет реакция у соседа на твой приезд.

- Сыщик ты прямо скажу… неплохой. Ну, и…

- Да ты сам и помешал. Сигналить начал. Только я засек… не сегодня, давно уже, у него на втором этаже в окне какой-то аппарат стоит… может для прослушки или еще чего.

- Ты думаешь, что говоришь? Если это так, то он нас сейчас слышит, понял?

- И что теперь? – и на шепот перешли, вдруг, оба.

- А то… пошли в ванную думать… стопарики… нет, лучше разольем сразу по стаканам… захвати сигареты. Если слышал нас, должен тихо исчезнуть, если нет, то мы что-нибудь предпримем. Одна надежда, что с его стороны кухонного окна не видно…

Почему-то на цыпочках, покачиваясь и цепляясь за углы, перекочевали в ванную. Поставили принесенные с собой стаканы с разлитыми остатками уже второй бутылки водки на стиральную машину, полную пепельницу сразу освободили, уселись на край ванны.

- Значит так, Миша. Кто-то меня подставить попробовал, зная наперед, что ничего не выйдет. Значит… следуя законам дедукции…

- Припугнуть хотели.

- В точку. Кто и зачем, вот вопрос?

- Враги есть?

- А у тебя?

- По службе? Скажем, недоброжелатели есть.

- Моя служба покруче будет, а потому должны быть и враги. Только я их не знаю, вот в чем суть.

- А что если?..

- Зришь в корень. Только позже. Сначала мы еще посидим, допьем, что осталось, по-моему в закромах еще одна есть посудина непочатая. Потом… сейчас уже первый час ночи. Что-нибудь возле двух часов, попробуем попугать мы их. Ствол с собой?

- Табельный.

- Понятно. Это на крайний случай. А так… кулаками поработаем.

- Да я… в тире только раз в году.

- Миш, я сам. Ты на страховке как нормальный мент, годится?

- Это можно.

- Давай планчик обмозгуем… поехали, продолжим операцию «Буль-буль».

 

Вырубился Миша через сорок минут. Просто сел на пол ванной и все – отключился. Пришлось его переть на себе и в гостиной на диване под картиной а ля Репин укладывать, сапоги стягивать. А сам… хотел было пистолет реквизировать на время, но передумал, задумчиво глядя на спящего.

 

Зашел с задней стороны соседского дома и, стараясь не шуметь, перелез через забор. Саша был в темно-синем спортивном костюме. Высокая выжелтевшая трава была мокрой и в кроссовках сразу захлюпало. Пробрался вдоль стены и, завернув за угол, вышел к парадному входу. Высоко над входом увидел видеокамеру. Это он упустил из виду. Саша также тихо вернулся за угол

«Вот те раз – с клюквой квас. Командир, камера слежения над входом. План меняется. Через минут десять пойду в открытую. Пойду… скажем, за спичками или за солью… в два часа ночи… лихо. Ладно, по ходу что-нибудь придумаю… позвонить или еще что-нибудь. Скорую вызвать самому себе.. Дальше видно будет.

Саша тем же путем перелез обратно, окружным путем вернулся на свой участок, вошел в дверь возле кухни и, прошел по коридору, и держась за сердце, что-то уж громко начало бухать, вышел опять на двор через веранду. Громыхнул калиткой, постоял несколько секунд и отправился прямиком к воротам соседа.

У ворот, в которых была врезана дверь, встроенный домофон. Саше не пришлось давить на звонок, дверь сама собой открылась. Неуверенно ступая, он прошел, так же держась за сердце, к освещенному входу. И здесь входная дверь открылась сама. В прихожей совсем темно. Саша осторожно зашел, дверь закрылась, за спиной щелкнул предохранитель и между лопаток уперся ствол пистолета. И спокойный голос сказал

- Не дергайся, руки за голову, и спокойно, без рывков вперед и по лестнице наверх.

- У меня мотор прихватило, телефон не работает…

- Подлечим, вперед.

Наверху небольшой коридор и три двери. Одна дверь открыта, но в ней темно, из-под другой полоска света. Вроде бы как раз в той комнате, что окном выходит на его двор.

- Ногой аккуратно открыл… заходи.

Комната как комната, ничего особенного. Света маловато – два настенных бра и все. Мебель, которая давно отслужила свой срок. Две кушетки, стол с розданными игральными картами, баллоны с пивом, тумба с телевизором и пара стульев. На окне тюлевая занавеска и окно чуть приоткрыто – накурено сильно. Аппарат, который Миша принял за подслушивающее устройство, оказался любительским телескопом небольшой мощности. Но это дела не меняло – когда в спину упирается ствол, ничего хорошего в ближайшее время ждать не приходится. За столом, внимательно рассматривая свои карты, сидит сосед. За сорок давно, морда вытянутая, лошадиная, лысоват, а от этого кажется, что еще длиннее лицо.

- Здорово, сосед, каким ветром так поздно… или так рано. Федя, ты чего, так привел его под… охренел что ли? Я тебе что сказал – «встреть и проводи», а ты за пушку сразу. Нехорошо. Александр Николаевич, да вы ручки-то отпустите, присаживайтесь.

Пришлось взять стул и сесть. За спиной «Федя» сопит и, судя по всему, не собирается ствол на предохранитель ставить. Не выдержал

- Федя, я очень не люблю, когда за спиной стоят, ты это учти.

Тут и сосед не выдержал, заорал

- Козел, убери ствол, сука. И сядь, не маячь перед глазами.

Федя наконец поставил предохранитель на место и тоже подсел к столу. Невзрачный парнишка лет двадцати. Едрена корень, знакомая личность… вспомнил - осветитель с телевидения, подвозил до метро его в тот вечер…

- Федя, ты что профессию поменял?

- Будем знакомиться. Алексей. Федю ты как будто бы знаешь… В карты играешь?

- Приходилось. Во что и на что играем?

- В покер. А ставка… ставка? По ходу игры и решим. Сдаю.

- Только вначале правила игры объясните. Нет, не в покер – в покер я знаю. Объясните, во что вы тут играете по-соседски и при чем здесь моя скромная особа, за которую женщину на рельсы положили и…

- А походу игры и это объясним.

- Ладно, только сдавать я первый буду. Или вот Федю попросим, чтобы у него руки были заняты.

- На каталу боишься нарваться?

- Нет, себя боюсь, могу и сам при случае передернуть…

И началась игра. Игра без правил.

 

В половине шестого утра в Болшево раздался взрыв, после которого начался пожар и дом, что стоял по соседству с домом Романовых полностью выгорел. Приехавшие пожарные больше поливали, ближние от пожара строения, чтобы огонь не перекинулся на них.

Из материалов следствия. …следствие установило, что взрыв произошел из-за газового баллона в гараже. Находившиеся в момент взрыва, хозяин дома Алексей Перетокин, торговый представитель фирмы «Славия» и его водитель Федор Пряхин находились в это время в гараже, а именно в машине «Мерседес -500». По-видимому, они собирались уезжать, прогревали мотор. Дверь гаража была еще закрыта, т.к. открывается автоматически из салона машины. Вероятнее всего, что именно работа двигателя в закрытом гараже и послужила причиной взрыва. К сожалению, последовавший за взрывом пожар уничтожил полностью дом. Первыми на месте пожара оказались сосед Романов А.Н. и участковый уполномоченный Горюнов М.Г. Они показали, что в доме действительно находились вышеназванные жертвы, так как видели их накануне вечером…

 

Этот взрыв мог разбудить даже мертвого. Саша заспанный и растрепанный слетел вниз по лестнице. Миша уже тоже вскочил и теперь пытался рассмотреть в окно, что произошло.

- Миша, это где грохнуло? На гранату или мину непохоже.

- Етит твою налево! Сосед, кажись, твой горит.

- Иди ты?.. Это надо же… есть, блин, Бог. Точно говорю. Мы тут планировали-планировали, а он за нас все решил.

Тут только Миша сообразил, что стоит босой и без куртки. Куртка висит рядом с диваном на стуле. Посмотрев, что Саша прилип к окну, постарался незаметно проверить, на месте ли пистолет. И только когда убедился в его наличии, успокоился.

- Саня, я ни хрена не помню. Башка гудит и не варит. Мы много вчера выжрали?

- Прилично. Но еще по пятьдесят найдется на опохмелку.

- Какая в задницу опохмелка. Бежать на пожар надо, может удастся еще кого спасти.

- Давай, Миш, вперед с песнями. Глядишь, медальку за спасение на пожаре нацепят. Кого спасать собрался? Отморозков, что девку ни за что не про что на рельсы…

- Она уже мертвая была – передозняк, понял.

- Какая разница?

- Видать с испугу и кинули… а потом уж на тебя решили навесить.

- Сщас. Не пойму я тебя, Миша что-то. Ты же сам их хотел…

- То спьяну… суд бы решил.

- Вон, гляди, суд Божий идет… и никаких прокуроров и следствий…

Миша уже был одет, обут, и теперь искал фуражку в темной маленькой прихожей. Здесь его нагнал Саша, тоже успевший одеться

- Ладно, мент, пошли. Посмотрим, может действительно…

- Сигареты взял? Мои кончились.

 

Через три часа, Саша поехал на работу. Свернул на МКАД Проехал до Волоколамского шоссе, свернул в центр. Доехал до какой-то заброшенной стройплощадки на пустыре. Открыл дверцу машины и без размаха закинул через бетонный забор пакет обычный, в котором были еще мокрые кроссовки и спортивный костюм. Поехал дальше и на «Соколе», в спортивном магазине купил точно такой же костюм. Кроссовок точно таких же, не оказалось, а посему были куплены кроссовки, по цвету такие же…

«Вот и все. Все. Свободен окончательно. Это последняя… последняя карта, что нарисована была. И я свободен!

Свободен от всех химер и сфинксов, от кошмаров и бзиков. И можно жить дальше. Вот и будем жить. Только осталось с Хмелевским… но тут, я думаю, он и сам будет рад красиво расстаться. Теперь-то он у меня вот где сидит. Пусть только попробует вякнуть, я ему такой компромат подгоню, за бугор удрать не поможет».

Вот такие причуды, и вот такие причудливые мысли. И попробуй разобраться , что здесь на самом деле, а что, мягко говоря, пригрезилось, где заканчивается сон, и где начинается реальность.

А реальность такова. Вот она – шоссе сухое, мотор довольно урчит, забот на сегодняшний день не так уж очень, настроение отличное, Трофим тихонько шоферские байки поет… что еще человеку надо?

А ведь надо… что-то еще чертовски надо. Но это позднее. А сейчас – прекрасное утро и будет впереди не менее прекрасный день. «Надо бы подползти к Инке, ну, там… ручку лизнуть, взглянуть по-собачьи преданно, глядишь, и обломится прощение всех грехов, какие совершил за свою без малого тридцатилетнюю жизнь… и за сегодняшнюю ночь тоже. Главное, не жалеть ни о чем прошедшем… главное – не жалеть. Помнить надо, но не жалеть. И все будет тогда ОК»…

 

43. Привет от «Пушкина»

 

Как быстро летит время. Кажется, Ролан Быков в каком-то фильме сказал, что в детстве каждый день – целая эпоха, а потом, когда становишься взрослым – лег-встал, лег-встал, лег-встал – с новым годом. И куда оно это время летит, куда торопится?

Вот и еще год пролетел, оглянуться не успели. Неожиданно, вдруг выяснилось – «ТДР» пять лет. Какая никакая, а годовщина. И супругам Романовым, пять лет… и Горбуновым тоже. Решили в одну кучу все не валить. Пригласили Горбуновых тихо отпраздновать это небольшое событие.

Инна за этот год сильно сблизилась с Варей. Это при том, что у Инны подруг никогда не было. Отдыхали вместе с ребятишками на Кипре почти два месяца. Вернулись загорелые и чем-то неуловимо похожие друг на друга.

Вечер провели у Романовых. Никто из знакомых не вспомнил про это событие, и это тоже радовало – никто не мешается с фальшивыми и натянутыми, как бельевая веревка словами поздравлений. Ближе к полуночи позвонила Люба. Весной она таки вышла замуж за своего шведа. Но и она просто позвонила сначала Варваре домой, а автоответчик направил… в общем, позвонила. Ужасно расстроилась, узнав о поводе встречи, начала что-то такое лепетать, поносить себя последними словами… но все равно приятно было слышать ее. Приятно было слышать, что у нее все просто отлично, что мужик ее просто класс, что теперь он у нее продюсер и тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, что-то такое серьезное намечается… и большой привет от Тонечки… и так далее, и так далее, на добрых полчаса.

А Юра с Сашей в это время на балконе курят и обсуждают свои недевичьи дела. Юра новые станки поставил и теперь готов завалить «ТДР» полиграфической продукцией по весьма сходным ценам. А как выяснилось, этой самой «полиграфии» нужно немеренно – от фирменных ценников, буклетов, листовок, до издания еженедельной собственной газеты… одним словом, все складывается как нельзя лучше.

Уже собрались возвращаться в комнаты, как Саша совершенно неожиданно задал вопрос

- Юран… тебе Елагин не снится?

Юра тут же схватился за новую сигарету. Долго прикуривал – зажигалка забарахлила

- Нет, Саня, не снится. Давно не снится – забыл основательно, будто это и не я совсем, а кто-то другой, из другой совсем жизни. И… а вообще-то, ты это к чему?

- А мне все они до сих пор…

- Вот уж никогда бы не подумал.

- Вот мы с тобой, друже, почти десять лет рядышком топаем, а как-то не получается у нас о таких вещах…

- Да разве об этом надо говорить? Чуять нутром надо… и все.

- У меня это как-то плохо получается.

- Я тебе однажды по этому поводу чего-то такого высказывал… да ладно. Я тебя чую, понял, как собака за версту. Чую, что ты псих ненормальный и можешь запросто свихнуться, если не бросишь это самокопание. Вот и сейчас – расслабься, Саня. Все нормально у нас с тобой по жизни. Все нормально, понял? Или не нормально? Что-то скрываешь?

- Понимаешь… как тебе объяснить. Каждую осень со мной… черт… тревога какая-то… словно чего-то ждешь от… от судьбы, очередного пинка, наверное…

- Ладно, не бери в голову… когда-нибудь пройдет и это.

- Юран, ты вот что… если что… присмотри за моими…

- Да пошел ты в задницу, страстей он мне нагоняет, Федора Михайловича истлевшие останки беспокоит. Пошли лучше выпьем, пока бабоньки наши висят между Москвой и Стокгольмом.

- Обещаешь?

- А по мордам… - но взглянул внимательно на Сашку и - черт с тобой, шизик – обещаю, если тебе от этого легче. А теперь скажи – что на этот раз, кого мочить собрался?

- Весточку получил от «Пушкина».

- Вот, ни хрена… я ему Достоевского, а он другого классика тревожит.

- Встреча у меня через пару тройку дней одна… хотят передать что-то от покойного Базукина.

- Что, не мог послать к такой-то?

- Базукин что-то знал про меня такого, что…

- Что ты сам про себя не знаешь? Я тебя сдам в психушку, точно, будешь там классиков изучать. Только сначала… слушай,я вместо тебя пойду…

- Он мою морду знает.

- Ладно, прикрою. Все. А потом… потом в психушку подлечиться. Чтобы тебя там наширяли всяким дерьмом… чтобы забыл, как ширинка расстегивается.

- Еще пару слов таких и я тебя урою.

Но тут Варя откуда-то возникла, встала между ними

- Мальчики-пацанчики, девочки танцевать хотят и еще нужно открыть новую бутылку шампанского, а еще… ради Бога, не надо никого закапывать, пойдемте веселиться лучше. Развлекайте дам, мать вашу…

И в самом деле, подумала, что назревает драка - голос выдал. Саша с Юрой переглянулись и так заржали, что наверно было их слышно на весь бульвар, а спящая ворона на дереве, что перед домом, чуть не свалилась и долго потом каркала, успокаиваясь.

 

Посланец от «Пушкина» донимал секретаршу Зою Гавриловну несколько дней своими просьбами соединить его с Романовым, по личному, так сказать, поводу. На все заявления, что необходимо записаться на прием и все такое прочее, неизменно отвечал, что на прием ему совсем не надо… знает он эти «приемы», а вот пару слов вякнуть на ушко очень необходимо.

Зоя Гавриловна – секретарь, дамочка под пятьдесят, пухленькая и страшно деловая, с двумя иностранными языками. Инна была совершенно уверена, что именно такой секретарь и нужен Саше, помоложе и посмазливее ее не устраивали…

Но тут так получилось, что когда она в очередной раз вела этот «великосветский» разговор, зашел Саша, только что подъехавший с очередных переговоров. Ему нужно было дать ей какие-то ЦУ и он стал дожидаться, когда трубка телефона ляжет на место. Наконец не выдержал

- Гавриловна, это кто такой настырный рвется в бой? Дайте-ка я сам его…

- Хулиган какой-то несколько дней уже терроризирует – сказала Зоя Гавриловна, прикрыв рукой трубку.

- Ну, и давайте… только ушки плотненько закройте, я посылать далеко буду.

Взял трубку телефона и для начала кашлянул

- Романов слушает.

- Блин, наконец-то. Слушай, Сашко. У меня к тебе дело короткое. Я в Москве еще дня три-четыре, а потом на гастроли. Короче – встренуться надо.

- С каких это…

- С таких… от «Пушкина» кое-что передать тебе надо.

- Это… от Базукина?

- Я ясно говорю – от «Пушкина». Покойничек велел перед смертью.

- И что же тогда так долго?

- Пришлось по зоне погулять, понял? А теперь отпущен по чистой. В Москве не собираюсь ошиваться – стремно мне с одной «грамотой» по улицам шастать.

- Ладно, стрелку намечай.

- Я тебе перед отъездом еще звякну… И при себе «штуку» имей. Пушкин мне велел – без «штуки» не отдавать. Мне твои бабки ни к чему теперь – важен принцип.

- Слушай, принцип… пиши другой номер телефона

- Блин, чем и на чем? Я из автомата…

- Тогда запоминай, твою мать… восемь, гудок, девятьсот один семьсот девяносто три, тридцать семь, девяносто шесть. Запомнил?

- Я что тебе… я столько статей не знаю…

- Твои проблемы. Пока. - И повесил трубку – все, Гавриловна, больше не будет он вас мучить. А если… если еще позвонит, напомните ему телефон моего мобильника.

- Но вы же сами велели никому его не давать.

- Ему сообщи. Это исключение из правила. Да не переживайте вы так из-за всяких… нервные клетки не восстанавливаются.

На том все и закончилось.

 

На следующий день после той тихой вечеринки, в одиннадцать должна была начаться конференция по поводу пятилетия «ТДР» и очередной реорганизации – преобразование «ООО» в «ЗАО» со всеми вытекающими отсюда последствиями.

В этот же день позвонил «посланец мертвеца». Да, какой день? День еще и не думал начинаться, едва-едва рассвело. Саша еле-еле продрал глаза – разошлись только в третьем часу, и он надеялся до восьми выспаться. Но мобильник так верещал, что пришлось встать.

- Слушай, Романов, это я.

- Слушаю… как хоть тебя звать?

- Как хочешь… мне до фени. Значит так. Я через три часа сваливаю из Москвы. Планы поменялись. Встречаемся через два часа у Пушкина под колпаком.

Саша спросонья сразу не сообразил

- Под каким колпаком может быть…

- Ну там… с бабой он еще стоит в такой хреновине с медным колпаком сверху… от дождя… фонтан рядом ссыт…

- Позади сквер и церква?

- Вроде.

- Понял. У Никитских ворот.

- Нет. Никаких ворот там нет. Еще один памятник есть – хмырь с бородой стоит, а ворот нет.

- Понял. Как тебя найти?

- Я сам тебя найду.

- До встречи.

- Двигайся. В десять.

И что-то такое неуловимо знакомое прозвучало в этом разговоре. Пока умывался, брился, все пытался вспомнить. Ну, конечно же, в кино видел… ну, да… про памятник, который стоит – «Кто ж его посадит – это ж памятник» и все такое… Оттого что вспомнил, разом повеселел и даже что-то такое напевать стал.

Звонить Юрке не было смысла, да и по голосу ничего угрожающего для себя он не почувствовал. А посему решил для себя – будь что будет.

Инна заспанная вышла на кухню, когда он из холодильника доставал, остатки вчерашнего маленького пиршества.

- А пеньюарчик у тебя… из Греции? Пошто я его не мял еще?

- Чего вскочил, еще часа полтора можно было поваляться

- Дело одно есть, встреча у меня в десять.

- Не забыл, что в одиннадцать в «Космосе» у тебя выступление?

- Инночка, любовь моя ненаглядная, а нельзя этот домоклов меч отвести от меня? Я бы тихо в президиуме посидел, тебя бы послушал, щеки от важности и от гордости понадувал бы…

- Сашенька, надо чтобы люди тебя слышали. Много будет тех, кто в первый раз вообще в Москве. Ты уж произведи впечатление. А речюгу коротенькую я тебе уже в нагрудный карманчик сунула. Посмотрел бы, чтобы не заикаться

- Вот же каторга.

- Милый, надо.

- Никак привыкнуть не могу к толпешнику

- То ли еще будет…

- Господи пронеси и помилуй.

- Господи, вразуми…

- Кофе со мной будешь?

- Давай, пока оглоеды не вскочили. Да и мне наверно пора марафет наводить.

- Не надо марафета. Я тебя такую люблю.

- Это не для тебя… для толпешника. Кстати, телевидение будет, в новостях по «Столице» пройдемся.

- А почему не по «России»?

- Ха, по ящику вечером, за круглым столом. Между прочим, с Познером ты еще не знаком? Познакомишься, так сказать, заодно.

- Вот те раз… я узнаю об этом последним.

- Так вышло. Не журысь, хлопчик…

 

Подъехал на место без пяти десять. До этого минут двадцать стоял почти у Садового кольца. Сидел в машине и пытался вызубрить «свое выступление». Вроде бы что-то уложилось в голове.

Было довольно тепло, поэтому из машины вышел в костюме и только потом сообразил, что надо было бы ветровку надеть, а «бабочку» не мешало бы и снять… вид для такой встречи совершенно нелепый. Обошел вокруг памятника пару раз, сигарету выкурил. По сторонам головой не вертел – «сам пусть находит» - смотрел как струйки фонтана плещут…

Первое, что увидел – наколка на пальцах костлявых – «Паша». Поднял глаза и просто сказал

- Здравствуй, Паша, я Романов - чуть было не сказал – «Я Дубровский».

Мужик как мужик. В плащике невзрачном, в джинсиках потертых. Глазки глуповатые, серые. В меру рябоват, в меру лысоват – всего в меру… никогда не подумаешь, что совсем недавно из мест «тамошних».

- Откуда знаешь, как зовут?

- Да ты сам же по телефону и назвался.

- Я… не припомню.

- Короче. Давай, что тебе велено передать мне. Мог бы «Пушкин» и пораньше это сделать, когда еще жив был.

- Короче, там такое было. Я должен был выйти из предварилки чистым, но срок напаяли. Это уж после того, как «Пушкина» удавили.

- Как удавили? Он же сам…

- Ты пробовал себя своими руками душить? Не пробуй – не выйдет. Одна только вонь пойдет. Он так захотел сам. Ну и попросил…чтобы во сне его. Кому надо заплатили сколько надо, так что должок за ним… ну и… ты бабки принес?

- Поговорили. Все. Давай свою писульку, а бабки твои вот они, держи.

Паша полез во внутренний карман, достал свернутую тетрадку сильно помятую на вид, в пакет прозрачный завернутую и какой-то резинкой несколько раз перехваченной.

- Вот, три с хвостиком года ждала тебя эта тетрадка. Владей. Все. Меня уже нет. Даст Бог, не встретимся больше. Ни к чему. Пока, бывай здоров

- И тебе не кашлять.

Взял тетрадку, развернулся и не оборачиваясь пошел к машине, что оставил в сотне метрах от площади. Сел в машину, посмотрел на часы. Время только-только успеть доехать до «Космоса». Кинул тетрадку в бардачок и… переключился на неминуемое выступление через полчаса – попросту забыл об этом послании с того света. Забыл и все.

 

44. Такой длинный день и…

 

Все же опоздал на двадцать минут и сразу же прошел на сцену. По глазам ударил свет рампы и прожекторов, зал совсем темный, но когда глаза немного привыкли, Саша с удивлением заметил, что он почти полностью заполнен. И это только, так сказать, высшее звено управления: директора, старшие менеджеры, корпорации, разбросанной по всей России. Приглашенных, сочувствующих и просто заинтересованных лиц совсем немного. В боковом проходе камера телевизионная.

Инна Васильевна сидела в президиуме очень напряженная, что-то про себя решающая, почти отсутствующая. По ее виду Саша понял, что что-то произошло из разряда крайне важного, но не стал до времени ее расспрашивать.

Начали как-то вяло. Бубнили поздравления и пожелания. Кое-кто… от мэрии, кажется, пытался хохмить, но крайне неудачно. Наконец, он не выдержал, и сам попросил слова. На ходу вынул из кармана листок и подошел к трибуне.

- Мне тут приветственную речь написали… осталось только прочитать, огласить, так сказать, и дело с концом. Так вот. Давайте будем считать, что я уже ее прочитал. Аплодисментов по ее окончанию не нужно. И еще… если меня слышат осветители, убедительная просьба, рампу выключить и дать свет в зал.

Через несколько секунд пожелание было выполнено и он смог, наконец, рассмотреть присутствующих.

- Мы же все-таки не в театре на спектакле. А если все же то, что здесь происходит, похоже на спектакль, то тогда и все присутствующие пусть почувствуют себя актерами. Как там, у классиков – «весь мир – театр...».

Возникли жиденькие аплодисменты и оживление в зале.

- Господа, если каждой моей плоской шутке вы будете аплодировать, мне, не дай Бог, это понравится, и я начну травить анекдоты… так что давайте не будем…

Собственно… пять лет это еще детский возраст, уже не в подгузниках, но еще с помочами. Давайте быстрее вырастать до нормальных штанов. Я вижу почти у всех у вас на коленках портфельчики – готов предположить, что вы в них успели заглянуть и познакомиться с теми проектами документов, которые в них находятся. А для тех, кто не успел заглянуть в портфельчик и больше занимался изучением буфета, что тоже немаловажно, в двух словах попытаюсь растолковать суть вопроса. Разумеется, ровно столько, сколько сам понимаю. Все остальные цифры, графики, условия… и прочее, вам расскажут более компетентные господа из Правления «ТДР». Мы стали огромным и неуклюжим, плохо управляемым организмом. Подошли в своем развитии к той черте, от которой открываются два пути. И теперь должны решить; либо мы разукрупняемся, создаем независимые дочерние предприятия… а это, сразу признаюсь, мне бы очень понравилось - забот меньше. При одном условии – дочернее предприятие надо выкупить вместе с правом на товарный знак «ТДР» и со всеми потрохами, а дальше… дальше - выплывай, кто как может без поддержки центра. Это один путь и, повторяю, он меня вполне бы устроил. Или же мы превращаемся в закрытое акционерное общество со всеми, вытекающими отсюда обстоятельствами… и самое главное, это предполагает ваше непосредственное участие и заинтересованность в развитии фирмы. И соответственно большие инвестиции в это развитие. Из наемных работников вы превращаетесь в совладельцев…

И тут кто-то из зала достаточно громко крикнул

- А при большинстве голосов можно будет отправить в отставку Президента?

- Узнаю голос господина Киреева. Я его узнал бы и в хоре имени Пятницкого. Хороший вопрос господин Киреев – мой вечный доброжелатель. Отвечаю - ни хрена не выйдет. Контрольный пакет я постараюсь зажать в своих руках. А на оставшиеся половину минус одна акции вам придется раскошелиться, свои личные сбережения потрясти.

- Еще один вопрос можно? – это из зала голос женский, но незнакомый.

- Я не вижу, кто хочет меня спросить? Представьтесь.

На восьмом ряду поднялась девушка лет двадцати двух, в джинсовой курточке.

- Корреспондент газеты «Учет, налоги, право» Никифорова.

- У нас что – брифинг здесь? Впрочем, давайте свой вопрос. Буду надеяться, что супруга меня сейчас не слышит – Инна даже ухом не повела – такой хорошенькой, готов ответить и на два вопроса.

- Ловлю на слове. Второй, может быть попозже. А первый будет звучать так – Если не секрет, то кому лично принадлежать будут эти пятьдесят процентов плюс одна акция лично?

- Легкий вопрос, не требующий специальной подготовки. Половина всей фирмы, а ваша газета, наверное, в курсе, во что оцениваются ее активы, принадлежит на сегодняшний день четырем физическим лицам. В каком соотношении – секрет, а конкретные имена, пожалуйста – мне, как Президенту фирмы, моей супруге, как исполнительному директору, и двум физическим лицам, которых сегодня нет в этом зале – Горбунову и российско-шведской гражданке Любовь Андересен. Скажу больше – части эти находятся в моем управлении, они неделимы, их нельзя продать, можно передать только по наследству и, само собой, в управление. В случае… в случае естественной смерти, просто уменьшается количество владельцев. Все. Я вас пока удовлетворил?

- Вполне.

- Ну, вот и славно, я теперь поговорим о деле…

И так далее на добрых полчаса, вместо запланированных пяти минут.

- Я думаю, что достаточно толково вам все объяснил. По крайней мере, свою позицию. Поэтому предлагаю устроить перерыв на час или два, за которые вы успеете пообедать… а лучше всего еще до обеда, прочитать наши предложения, чтобы ваши аппетиты возросли. А потом мы соберемся, и будем обсуждать дальше, как нам жить дальше. Я приношу извинения всем не успевшим выступить с поздравлениями – поздравлять пока не с чем.

Объявили перерыв.

 

Саша с Инной поднялись на шестой этаж в снятый номер, где уже был накрыт стол, а в коридоре выставлены два «молодца» из охраны с приказом - «чтобы никого». Но Инна все же, проходя мимо, шепнула одному что-то, и тот кивнул.

- Ты что заказала? Я что-то жрать хочу.

- Налетай на то, что есть.

- Так… салатики. Ну, это для кроликов, а… нет, ты смотри, это уже кое-что – эскалопчик, мясо прожарено в меру… ну, и как тебе это… сборище? Ты этого хотела?

- Сашенька, растешь как на дрожжах. Давай – дуй так же дальше. Мне здесь больше делать нечего.

- Чья школа? Я просто способный ученик третьего класса. Что же я задаром коридоры в институте обшаркиваю? И потом… потом я просто сегодня в ударе, все идет как надо. После перерыва бери бразды в свои руки, я их только разогрел – и совсем без паузы – что случилось? Я вижу, что что-то случилось трансцедентальное. Мы кого-нибудь ждем?

- Хмелевский был в зале. Утром, ты только уехал, позвонил. Сейчас подвалит. У него морда перевернутая, я видела.

- Если перевернутая, то это полная задница.

- И не говори. Не с добром придет, чую я.

Только успели немного перекусить, как в дверь стукнули легонько, и заглянул охранник. Инна, даже не оборачиваясь к двери, сказала

- Зови.

Саша в кресло возле журнального столика плюхнулся и закурил. Хмелевский вошел не очень ловко, зацепившись за дверь.

- Проходите, Павел Яковлевич. Кофе будете?

- Здравствуйте, Александр Николаевич, давненько не встречались.

Саша даже не подумал подняться с кресла, только кивнул головой и стал его открыто, и как-то очень внимательно рассматривать, будто видел в первый раз.

- Не беспокойтесь, Инна Васильевна, я успел… если только вот… минеральной немного. Я к вам по делу.

- К нам не по делу редко кто… да вы садитесь. Номерок небольшой, тесновато.

- Это не важно. - Хмелевский сел тоже в кресло, снял очки. Потом залпом выпил целый стакан воды. - Я собственно, долго думал… и решился, наконец. Я хочу наш с вами договор о сотрудничестве аннулировать.

У Инны лицо «закаменело»

- По причине?

- Причин несколько. В виду сокращения финансирования проекта нашего – это, во-первых…

Саша стряхнул пепел в пепельницу, и чуть улыбнувшись, сказал

- Инночка, это я распорядился.

- Ты с ума сошел.

- Да нет, у меня как раз все в порядке. Я только в полнолуние без крыши. А вот Павел Яковлевич давно уже… Он, конечно, не в курсе, а я навел всякие справки… своего человечка внедрил к господину Хмелевскому.

Хмелевский как-то уж сразу посерел лицом, и мешки под глазами набрякли.

- Если не секрет?..

- Секрет, Павел Яковлевич. Очень большой секрет. Не все же вам секретничать. У вас тоже были огромадные секреты в мой адрес… вернее против меня. Инночка, этот господин совсем не такой уж… положительный. Говнеца в нем предостаточно оказалось. Только он нас за лохов пытался держать и вел себя очень нехорошо. Надеюсь, мы с вами друг друга хорошо понимаем, Павел Яковлевич, а?

Инна села, наконец, на диван и в наступившей паузе, долго переводила взгляд с одного на другого

- Ничего не понимаю.

- А чего тут понимать? Совсем недозволенными методами этот господин пытался всячески… мягко… очень мягко говоря, компрометировать и организовывать всякого рода «подставы». И все ждал, когда же, наконец, мне совсем башню снесет. Я долго не понимал, зачем это ему, такому интеллигентному опускаться до… и мокренькими делишками не брезговать. Инночка, по договору мы, сколько ему… его фирме переводим?

- Прилично.

- Так вот. Из этого «прилично» почти все осело на счете «Банк оф Нью-Йорк». И только какие-то крохи пошли на создание видимости работы. Как феэсбешники говорят – подрывной работы. Вот такой расклад. Самый обыкновенным мошенником оказался Павел Яковлевич, которого в приличные дома и пускать-то нельзя.

Хмелевский, по-видимому, совсем не ожидал такого оборота и сидел теперь, все больше краснея и покрываясь потом. Соображая при этом лихорадочно, как из этой ситуации выскользнуть. И видимо ничего более достойного не нашел, чем сказать

- Вы думайте, как хотите, ваше право.

- Мое право потребовать полный финансовый отчет… и посадить вас на парочку статей НК и УК. Вы, я надеюсь, привезли все бумажки, что успели «сотворить» по мою душу? И все «харды» от ваших компьютеров отформатировали? Я видел, подъезжая сюда, как вы руководили разгрузкой… Я не слышу ответа?

- Да.

- Коротко и ясно. Вы решили свалить за бугор? И это мне тоже доложили. Ваше право. Я не буду вас преследовать до тех пор, пока вы не будете упоминать моего имени, даже по ночам в подушку. Потому как только вы откроете рот – я вас десять раз подряд закопаю. Надеюсь, понятно и это?

- Да.

- Ну, вот и хорошо. Пойдете с моими людьми и передадите им все. И ключи от вашего офиса на стол. Проверить еще раз не помешает, я вам ни минуты не верил, понятно. Ни-ког-да.

- Да.

- А теперь пошел к такой-то матери… нам работать надо.

Пытаясь сохранить остатки достоинства, Хмелевский встал и пошел. Уже у двери обернулся, хотел что-то сказать, но передумал, повернулся и вышел.

Такой оборот событий был настолько невероятен для Инны, что она еще долго сидела в оцепенении. И только когда Саша налил ей чашку кофе, положил на блюдечко пирожное…

- Саша, это все… все, что ты тут… что он… говорил – правда?

- Очень маленькая часть. Помнишь, в прошлом году у нас сосед сгорел? Перед тем как сгореть… много интересного успел рассказать.

- Так, это ты его?

- Отчасти… только способствовал. А что?

- Ты понимаешь, что дальше…

- Дальше? Дальше будет только хорошее. И если твои планы насчет российского престола не изменились, мы что-нибудь придумаем и без этой… морды.

- Нет.

- Нет – да? Или нет – нет? Пей кофе, пока совсем не остыл.

- Саша, мне подумать надо – устала я вдруг очень.

- Еще бы. С таким поганцем разделались. Ты вот что… ты поезжай в Болшево или домой. И отдохни. Я тут покручусь, вечером все материалы этого колорадского жучка уничтожу и приеду. Выспись хорошенько.

- Пожалуй. Я твою машину возьму, у меня что-то с зажиганием… пять минут сегодня заводила.

- Хорошо. И не бери в голову. Когда-то это должно было случиться. Слава Богу, что я вовремя это дело просёк, могло быть хуже – либо я чего-нибудь по его тихому наускиванию натворил бы, либо мне что-нибудь такое припаяли, от чего нельзя было бы и открутиться. Ладно, проехали. Слушай, я попрошу, чтобы тебя отвезли. Ты как?

- Я сама.

- Ну, гляди. Меня не жди, я очень поздно буду.

 

Когда Инна уехала, Саша позвонил Юре и попросил его приехать к восьми вечера… с багажником на крыше. Видел, что всего «компромата» набралось на две большие коробки из-под телевизоров. Успел на пятнадцать минут прикорнуть в кресле и пошел в зал «воевать» дальше.

 

Проходя по полутемным недрам сцены, неожиданно увидел вдруг большие металлические двери, а над ними светящийся указатель, по которому красным по зеленому – exit. А справа обычная кирпичная стена неоштукатуренная. Вздрогнул и стал оглядываться по сторонам, будто в какой-то тревоге. Поймал себя на том, что очень уж все это знакомо, хотя ни разу здесь не был – по приезде сюда, на сцену поднялся прямо из зала…

Вышел на освещенную сцену с президиумом и трибуной, глянул в зал освещенный, в которой уже стали подходить люди. И какая-то неподвижная мысль засела в голове. По авансцене прошелся, внимательно глядя себе под ноги, потом, таким же образом обошел всю сцену, словно пытаясь, что-то такое найти, одному ему известное. Зачем-то посмотрел вверх на горящие софиты и только, наверное, минут через пять, убедившись, что ничего необычного на полу не обнаружил, так же внезапно остановился, провел рукой по лбу и глазам, словно сбрасывая какое-то наваждение… и только после этого сел на свое место, подтянул к себе поближе микрофон и улыбнулся широко.

- Пока «актеры» занимают свои места в зале, небольшой анекдот. Радист устанавливает микрофон для службы в кафедральном соборе и говорит: - «Раз, раз, раз… Господи, ты меня слышишь?». Это для разрядки. А теперь приступим к делу. Я готов выслушать ваши соображения, родившиеся между салатом и хорошей отбивной. Надеюсь, что соображения будут столько же калорийны…

 

Конференция благополучно завершилась только к одиннадцати часам. Приняты были основные предложения об акционирования «ТДР», самые дельные поправки к новым документам, выбран новый состав Правления. По предложению Сашиному председателем Правления был избран… конечно же, Киреев Анатолий Владимирович, с которым почти все время конференции довольно остроумно пикировались.

В девятом часу заметил в зале Юру и помахал ему рукой, а потом развел их – «видишь, мол, что творится – потерпи». Тот только помотал головой и ушел в фойе. Потом еще пару раз заглядывал, посмотреть, виден ли конец всей этой говорильне.

Наконец, все стали расходиться и Юра буквально вырвал Сашу в фойе из окружавшего его народа и отвел в сторону.

- Ну, ты даешь! Я тут уже три часа болтаюсь…

- Юр, извини. Деваться некуда было, а дело срочное.

- Кого мочить будем?

- Вот так сразу и мочить? Нет, сегодня будем наоборот – жечь. Канистра запасная есть? Минут через пять поедем.

- Ну, ты и садюга.

Действительно, «материалу» оказалось две большие неподъемные коробки из-под телевизоров. С помощью охраны погрузили одну в багажник в машину Инны, другую на багажник Юриных «Жигулей».

- Юр, ты бы тачку себе поприличнее сбацал.

- Меня эта вполне… куда поедем?

- Хороший вопрос. Надо найти местечко, где это добро спокойно спалить можно без остатка.

- Не спрашиваю что это такое…

- На месте или по дороге объясню. Ну, так куда?

- Я думал, ты уже все решил?

- Когда? В этом Содоме?

- Ладно. Рванули за город. А там видно будет.

- Давай вперед, я за тобой. Мобильник с собой? Включай громкую связь, по дороге объясняться будем.

- Погнали. Не отставай.

 

- Это что это у тебя там журчит?

- Трофим мурлыкает. Уважаю.

- Сделай чуть погромче и давай… просвещай.

- Значит так… ну, то, что у Инки давнишний бзик по поводу моего восшествия на российский престол, это тебе объяснять не надо. И Хмелевского ты вроде бы тоже знаешь.

- На слуху… да и на виду. Недавно по ящику с кем-то обнимался.

- И то, что этот… хрен моржовый, через Инку превратил «ТДР» в дойную корову, обещая светлое будущее в Грановитых палатах…

- Это известно.

- А вот то, что он греб под себя, а мне постоянную головную боль устраивал, с подставами да компроматами. Свою имиджмейкершу подложил, думал, я буду в кроватке ей сливать чего ни то… Только девочка попалась сообразительная – поняла, что с обоих клиентов можно поиметь… так что вместе и придумывали «информацию». Потом – больше… так, сворачивай на заправку, канистру бензина прихватим.

Все это заняло минут десять. Поехали дальше.

- А с этой… «Карениной», это тоже он тебя?

- Ясно дело, не своими руками. Помнишь, как мы с архивом Максимыча мучались, не знали, что с ним делать. А этот господинчик пархатый враз бы нашел ему применение… Он про меня знал, если не все, то много. А любую информацию, Юрок, можно рассматривать с разных сторон и в любой последовательности… Словом, разобрался я в этом. Но эта морда, видать почувствовала, что я лохануться не собираюсь, ну и пошел на тормозах юзить. А тут я ему кислород перекрыл совсем, и ничего ему не осталось, как сделать из себя шибко обиженного и свалить за бугор. Вот такие делишки. Между прочим, не один милльончик заныкал.

- Выходит, с одной стороны, раскручивал твое имя, а с другой…

- Видимость создавал, а не раскручивал…

- И теперь мы везем архиважные бумаги, где каждый твой пук расписан художественно?

- Вроде того.

- А может, не будем жечь? Госпожа История нас не поймет.

- Я госпожу Историю трахать не собираюсь… ты это куда собираешься сворачивать?

- На проселок. Через пару километров чистое поле, давно скошенное – будем его пеплом удобрять.

Стали посреди поля. Хорошо еще, что сухо было – назад бы не вылезли. Свалили все в одну кучу, бензином облили. Догадались машины отогнать на полсотни метров.

Полыхнуло здорово. Но бумага все же плохо горит, долго ждать придется, ворошить костер, чтобы уж точно убедиться, что все сгорело.

Ночь ясная, лунная, прохладная.

- Саня, а этот мужик… ну что от «Пушкина» привет обещал, не звонил?

- Черт, забыл сказать. Встречался я с ним сегодня утром.

- Ну и?..

- Штуку он с меня поимел за цедулку какую-то. Может, просто кинул.

- Ты хоть прочитал?

- Когда? Летел на конференцию, в бардачок сунул и поехал.

- Ну, так доставай, посмотрим.

Саша направился, было к машине, но остановился вдруг. Хлопнул ладонью себя по лбу

- Инка на моей машине уехала в Болшево. В той машине осталась тетрадка.

И тревожно стало как-то на душе. И Юра заметил эту перемену

- Подожди. Так вы сегодня с Хмелевским разделались?

- Ну…

- И после этого Инна уехала?

- Да.

- Ты что, дурак, совсем? Как ты ее мог отпустить? Это же… смысл ее жизни был… и вот так… разом.

- Ничего… бывало хуже.

- Саня, извини друг, но ты опять только о себе… Я Варьку бы ни за что… цепью бы к себе приковал.

- Черт… выходит, что я кругом…

- О себе только печешься. Эгоист сраный. Все. Уезжай. Я тут у костра до утра греться буду. Варваре позвоню – она поймет. А ты… ты… видеть тебя не хочу, понял. Твое место сейчас не здесь. Вали отсюда. А по дороге подумай о моих словах.

- Юра, дай я тебя обниму.

- Еще чего…

Но сам первый подошел и крепко по-мужски обнял

- Пока мы вместе, я тебе покою не дам, понял?

- Спасибо.

- Ладно, давай без этого… езжай. Сигареты оставь.

 

45. … и такая страшная ночь…

 

Инна проснулась, когда на дворе начало темнеть, а в спальной уже царил полумрак. Тяжелый полумрак, и как ей показалось – слоистый. Почему именно слоистый, она не смогла бы себе ответить, даже если бы очень захотела. Но она и не хотела. Не хотела ничего. Была прежде робкая надежда, что вот, она приедет, завалится спать, и вместе с этим сном уйдут сами собой все проблемы, возникшие так внезапно. Так было всегда. Всегда она просыпалась с четким планом разрешения любой проблемы - оставалось только вскочить и начать действовать, действовать немедленно и уверенно.

Сколько же она проспала? Собиралась только прилечь на пару часов, а потом снова двигаться… ехать… только вот куда? Куда-то было необходимо непременно поехать. Но не было… не было решения проблемы. Да и собственно, и самой проблемы не было, потому что перед тем как заснуть, она так и не смогла ее сформулировать. Какой может быть ответ, когда вопроса не было?

Она долго неподвижно лежала с широко открытыми глазами, вглядываясь в этот медленно шевелящийся слоистый полумрак. И никаких мыслей, не за что сознанию было уцепиться - никакого конкретного образа. Только ощущение этого тягучего полумрака и… оторванности от реальности – будто кровать стоит не в комнате, а на краю бездонной пропасти, в которую вот-вот все равно провалится и будет лететь бесконечно долго в полной темноте… и будет только холоднее… холоднее…

Что-то сегодня случилось… форсмажорное… непреодолимой силы… что ничем нельзя исправить – только подчиниться, только смириться, как с неизбежностью. Только вот с неизбежностью чего? С чем смириться? Как раз это никак и не возникало.

Она попыталась вспомнить сегодняшнее утро. Саша уехал рано куда-то, а она… чем… что она делала в то утро? Именно в «то», поскольку утро отодвинулось как-то уж очень далеко. Все в воспоминании заканчивалось большим зеркалом в ванной, перед которым она… да, еще… звонил телефон… и все. Дальше была только вот эта кровать и сгущающаяся темнота. Вот, станет совершенно темно и она полетит. Пусть так и будет, пусть. Только бы не болела так голова. Голова… она болит, болит почти невыносимо, до тошноты. Вот единственная реальность. Сейчас она встанет и найдет… аптечка в ванной. Надо только собрать все силы, стиснуть зубы и прыгнуть через эту черную пропасть… чтобы попасть в коридор, потом повернуть направо и дойти до ванной…

С трудом опустила ноги с кровати и когда почувствовала под ступнями твердую поверхность, обрадовалась даже – не провал все же, еще не провал. Еще есть время, чтобы… чтобы дойти до ванной.

Дошла до ванной, свет включила и долго стояла неподвижно, привыкая к свету. Потом открыла шкафчик и начала искать… и все не могла вспомнить, что же она ищет. В самом дальнем уголке нашла пачку лезвий для безопасной бритвы, которая лежала здесь лет десять не меньше. Долго вертела в руках эту маленькую коробочку, на которой почему-то был изображен Мефистофель с козлиной бородой. Увидев на стиральной машине пустую пачку сигарет «Кэмел» и зажигалку, поняла вдруг, что хочет курить. Лезвия положила на край ванны рядом с мыльницей и долго вспоминала, где могут быть сигареты. Решила, наконец, что в машине они должны быть, и как была босой, в одной короткой сорочке, прошла по коридору через гостиную и веранду, вышла на крыльцо. Увидела машину, и чуть было не вскрикнула от радости – «Сашенька, родной, приехал…», но тут же и вспомнила, что сама на ней…

На веранде нашарила брелок с ключами от машины и пошла к ней. Открыв салон со стороны пассажира, полезла в бардачок и первое, на что наткнулась – маленький сверток трубочкой, а потом уж и блок сигарет нашарила.

Возвращаясь обратно в дом, вздрогнула вдруг от испуга и остановилась. Показалось ей на секунду, что эта тварь металлическая с крыльями приподнялась и наблюдает за ней, освещенная только что выползшей из ночи луны круглой и помятой ото сна. Погрозила пальцем сфинксу и вошла в дом. В гостиной свет зажгла, и зажмурившись, по стене рукой ведя, дошла таким образом до изразцовой печи. Почувствовала под рукой гладкие плитки, открыла глаза и, медленно опустившись, села прямо на пол, спиной к холодной печи. Распотрошила блок и достала из пачки сигарету. Зажигалки под рукой не было, вставать не хотелось. Так и осталась сидеть с незажженной сигаретой в губах. Тут только обратила внимание на сверток, замотанный не то шнурками от ботинок, не то еще чем. Медленно развязала все эти «навороты», сняла пакетик целлофановый и открыла тетрадку.

Лучше бы она до нее не дотрагивалась…

Читала долго мелкий бисер букв, понимая и совсем не понимая, что же читает. Дошла до последней страницы и… Если бы в это время хоть кто-нибудь проходил мимо дома, то верно бы содрогнулся от такого нечеловеческого воя. Но никто не проходил и никто не услышал… и вой этот обогнул угол дома, пролетел над сфинксом, у которого от него шевельнулись мертвые крылья и улетел туда… к луне, равнодушной и холодной.

И было потом забытье долгое и безмолвное. И может быть, этим забытьем все и кончилось бы, если бы… и вернулось бы… и продолжилось. Но только, через полчаса или больше, Инна подняла, наконец, разом почерневшее лицо и посмотрела сначала на лампочку, на которую они так и не купили плафон, потом перевела взгляд на картину. Никогда она внимательно ее не рассматривала, висит себе и висит между окнами, потемневшая и потрескавшаяся… только внезапно поняла, что рассматривать ее… просто видеть можно только сидя вот так на полу, прижавшись спиной к печи.

И видны стали отчетливо у самого нижнего обреза картины большие глаза, наполненные горем, а за ним когда-то солнечным светом залитая, а теперь грязно-серая, засиженная мухами, площадь и разъяренная толпа, кидающая в спину камни… прямо в нее летящие камни. А в самом дальнем углу площади еще кто-то, спешащий придти на помощь, расталкивающий толпу, чтобы спасти от этого града камней… ее спасти… и лица его совсем не видно.

И тут бы закричать, зарыдать, забиться в истерике, катаясь по полу, но нет сил и… холодно, холодно, холодно – дверь настежь открыта и ночным холод по полу пробирается ползком.

И в доме есть местечко одно, где тепло и совсем не надо ни о чем беспокоиться. Убежище. Одно, только одно небольшое усилие. Подняться и пойти, а там все будет…

Инна кое-как поднялась с полу, захватив открытую пачку сигарет. По стенке, совсем обессилев, поплелась к ванной. В темной прихожей возле ванной постояла несколько минут, уткнувшись в какую-то куртку, висевшую на вешалке. Потом зашла в ванную, включила теплую, почти горячую воду и, как была в нижнем белье, легла в ванну, при этом смахнув невзначай в воду пачку лезвий с портретом Мефистофеля. Дотянулась до зажигалки. Рука была мокрой и зажигалка не зажглась. Инна бросила сигарету и зажигалку рядом на пол и закрыла глаза.

Тепло пришло сразу. Ванна постепенно заполнялась. И вот уже вода прикрыла ноги выпачканные в земле, живот, к которому тут же прилипла сорочка, поднялась до груди.

Опустив руки с краев ванны в воду, она нашла на дне рядом с бедром уже размокшую пачку лезвий, сняла с одного лезвия упаковку и, не открывая глаз, несколько раз под водой провела лезвием сначала по одной руке, потом по другой…

И заскользила куда-то вниз. Мимо темной прихожей с маленьким ящичком для чистки обуви, где когда-то высиживала долгие часы, испытывая испуг и стыд… мимо колодца двора с тополем, мимо окна, из которого видно море с уже окунувшемся в него солнцем. Последняя мысль, что промелькнула перед наступившей темнотой – «и совсем даже не холодно… совсем…».

 

Сегодня после твоего ухода попросил тетрадь и ручку. Мне принесли. Я уже все для себя решил. Еще несколько дней назад. Только ждал – хотел напоследок на тебя посмотреть. Если бы не пришел, то все равно, не сегодня, так завтра. Я обо всем договорился. Все будет очень просто. Под утро я засну непременно, и они придут. Тюкнут слегка по темечку, чтобы в случае чего не шебушился, а потом сядут сверху втроем или сколько там будет и подушку на лицо. Просто и быстро. По моей просьбе. Здесь не принято удивляться – почему и зачем – надо, значит надо. Я так сам хочу. Не хочу больше на зону – лучше уж так.

Хочу, чтобы передали тебе эту тетрадку. Уж не знаю, сколько у меня получится написать, как не знаю – зачем вообще я это пишу. Ни в прощении, ни в оправдании, ни в памяти о себе я не нуждаюсь, глупости все это. Но и освободиться от оков жизни, не объяснив тебе кое-чего, не хочу. Ношу свою тебе скинуть, чтобы тебе самому тащить все это до конца своего. Считай, что делаю это исключительно из любви и ненависти одновременно. Я свои семь десятков отмотал, мне хватит, а у тебя еще впереди много всякого по жизни. Не подумай, что исповедоваться хочу – не дождешься. Не верю я ни в Бога, ни в черта. Верю только, что ничего не будет, и довольно с меня.

Я молодой когда был, помоложе тебя теперешнего, все думал, что вот доживу, скажем до тридцати пяти и пулю в лоб пущу, или еще как. Примеров кругом много. От Пушкина до Есенина с Маяковским. Да и после войны модно было такое среди поэтов. Особенно бездарных, вроде меня. Я на свой адрес никогда не записывал поэтического таланта, так - рифмоплетом был. И все больше в стол писал для потомков. А какие на хрен потомки у меня, когда вся жизнь наперекосяк пошла с восемнадцати лет. И некому вспоминать, что как раз сегодня ровно семьдесят лет, как я на этом свете ползаю.

А в родственники я к тебе не напрашивался – судьба так распорядилась.

Ни следователю, и никому не рассказывал про «мотивы». Соловьем не заливался – виновен, значит к вышке, какие могут быть песни - так частушки матерные и все. Тебе одному скажу, потому как единственный мой потомок. И хочу, чтобы это ты знал.

Ну, про то, что Колька мне племянником доводился, я тебе сегодня уже сообщил. Так вот, хотел я отомстить ему за все мои годы прогулок по зоне, да вот не успел – каюкнулся он сам раньше. Приехал я в Москву и пошел шмонять через знакомых что и как. Издаля наблюдал за Инкой, женой его. Видел, как внучонка моего двоюродного хоронила, сам потом уж венок на могилу принес. Видал, как она тебя пригрела, под бочок положила, а после уже и официально. Глянулся ты мне как мужик. Стал о тебе разные справки наводить по своим связишкам. Да затянулось все это надолго. Вот и решил пока отыграться на Инке. Дело-то она потащила вместо Кольки неплохо – в шоколаде купалась. Решил куснуть от этого шоколада, хоть с детства и не любил этот гребаный шоколад. Еще была такая мечта, что с такими бабками, куда-нибудь в угол или даже, скажем, в Канны зароюсь и буду на берегу моря посиживать и перно попивать, пока не сдохну. Такая мечта была. Рассчитал все верно, только не ожидал, что от жадности своей, она ментов на хвост прицепит. Да и это можно было бы обойти, если бы ты не оказался таким прытким. Но видно, от судьбы, как хвостом ни крути, не открутишься – если суждено тебе всю жизнь по зоне гулять, то точно так и будет.

А только почти тридцать лет назад случился вот такой фокус. Прирабатывал я тогда акушером при одной поликлинике районной в Сибири. Да в этой же поликлинике и жил, вроде ночного сторожа. Образования-то только три курса мединститута, больше мой брательник не дал закончить, да и сам я отчасти. Да, вроде бы я тебе об этом сегодня рассказывал. Так вот. Я, значит, тогда еще подавал признаки жизни – по праздникам там или каким датам, открытки посылал брательничку, давал ему знать, что ,мол, жив еще, и очень надеюсь, что меня отсюда вытащит, когда время придет поинтереснее. Только никогда ответов на открытки эти не получал. А тут племяш Колька вдруг письмо нацарапал – так, мол, и так, встречай. Еду, мол, проведать дядьку своего. И маленькое дельце есть, о котором в письме не получится написать. Я обрадовался, лет шесть или семь его уже не видел. А тут и телеграмма поспела – встречай.

Приехал. Да не один, а с невестой. Инке тогда еще и пятнадцати не было и уже на шестом месяце. Это-то я еще прямо на вокзале определил. Смекнул, что дельце такое щекотливое. И если я помогу, так мне что-нибудь обломится на предмет моего возвращения из этой ссылки. Ну и помог. Только какой уж тут аборт, когда уже рожать можно. Одним словом, способствовал рождению пацанчика. Прямо в поликлинике, ночью. А утром, отвез в роддом, что почти за двадцать пять километром. Чего-то там набрехал про девочку приезжую, что прямо с поезда приперлась, а как родила, тут же и слиняла. Надо было бы сказать, что баба какая, а я, от волнения, что ли, брянкул, что девочка молоденькая. И назвалась, мол, Ирой. Вот такие дела. Начали меня трясти, а Колька засранец, вместо того, чтобы как свидетель выступить, умыл руки и уехал. Пришлось на себя все брать. А еще главврач поликлиники медикаменты на меня списал и перевязочные материалы, которые сам же пропивал. Ну, и по совокупности – воровство и незаконное медицинское вспоможение. Оказывается, запихать в тюрягу человека любого можно. И на за что, было бы желание. А вот какой человек из этой самой тюряги, да с зоны выходит, это никого не колышит.

Прошел я эти все «науки», я стал… тем, кем стал – уголовником и рецидивистом.

Это еще не все. После того, как ты меня придавил по-родственному, пришел в сознание уже в «матроске». А через пару деньков, по «внутренней связи» настучали мне ответ на мой вопросик годовалой давности. Ходок-то мой уже там с полгода грелся…

А теперь приготовься к главному. Ребятенку, что я тогда принял, имя дали – Александр. И догадайся с одного раза, какую фамилию приклеили на всю жизнь. Ну, и кем ты мне теперь приходишься? Не поплохело? И кем тебе Инка приходится? И ребятишки от нее рожденные, жаркой ночькой зачатые тобой? И кем я тебе? Просек? И живи с этим дальше.

Ну, а мне пора. У меня билет в один конец, так что точно, больше не встретимся.

А могли бы славно с тобой на берегу моря пожить, попивая перно. Единственно, о чем жалею, что так и не попробовал это самое перно. Может быть, дрянь приличная, кислятина. Теперь уж не узнаю, ну черт с ним с этим перно.

Долго думал, чем бы закончить свое послание. Ничего лучшего не придумал, чем написать мое стихотворение. Ты не думай, не матерное, не на зоне писанное. Из ранних моих творений, и может быть самое лучшее. Особенно хорошо оно читается в этой вонючей камере с окошком в четыре кирпича под потолком, в которое солнце никогда не попадает. Да теперь это тоже все равно уж. Написал этот стих я тогда, когда мне было примерно столько же, сколько тебе теперь. Дарю. И прощай.

Козырев-Базукин-Пушкин.

 

Дремотою вечер обозначен,

День забот упал на дно души,

И в чернильной печали заводи

Пишут летописи камыши.

Как старуха тяпкою на грядке,

Месяц ковыряет дальний лес.

Паутинкой тонкой на пригорки,

Тишина спускается с небес.

Тишиною околдованы березы,

Тополь полистал свой толкователь снов,

Нарядились в багряные ризы

Лики дальних, бледных облаков.

Сыростью повеяло с востока

Канонада звезд рванула в Лету,

А душа вдруг распахнула крылья

Изготовясь к дальнему полету

Жизнь моя прожитая неспешно,

Лихо вписанная в горки, в виражи

Встрепенулась, и взлетела, сбрасывая,

Всех одежд налипших миражи.

 

Если бы у Саши были какие-нибудь необыкновенные возможности, то он постарался бы сразу очутиться в Болшево. Но машина действительно барахлила и при скорости больше семидесяти, казалось, что она начинает разваливаться на куски. И впервые, пожалуй, за много лет он не мог определить на слух, что же с ней творится – все его мысли бежали впереди автомобиля. И чем ближе он подъезжал к дому, тем сильнее его заполняла непонятная тревога, гулко стучащая в месте старой раны под ключицей.

Поворачивая в свой переулок, увидел, что ворота его участка стоят открытые настежь. От этого еще больше занервничал. Машина, видимо почувствовав это, разом заглохла. Саша бросил ее посреди переулка и даже не закрыв дверцу, чуть не бегом пошел к дому. Машина, на которой приехала Инна, тоже оказалась открытой, брелок с ключами лежал на панели, а в открытом бардачке пусто.

В гостиной горел свет. Саша прошел через веранду, в которой дверь тоже была открыта. На полу гостиной лежала тетрадка и разорванный блок сигарет. Саша подобрал тетрадку, машинально сунул её в карман пиджака и прошел в спальню. Никого.

Саша быстро вернулся на веранду и взлетел по лестнице на мансарду – никого. Так же стремительно спустился, пробежал по коридору, наступив при этом на сигаретный блок, и чуть не упав при этом. Мельком посмотрел на кухню, в которой тоже было темно, и только тогда открыл дверь ванной…

Закрыл медленно краны и вытащил заглушку ванной…

Вода была лишь слегка розовой…

Опоздал!

Бережно, словно спящего ребенка, взял на руки, совершенно не почувствовав при этом веса тела и перенес в спальню. Аккуратно снял мокрое белье и открыв платяной шкаф, достал сухое. Переодел и укрыл одеялом летним. Посидел немного рядом. Потом поправил растрепавшиеся волосы, чтобы не падали на лицо, вышел в гостиную, оставив открытыми дверь. Нельзя чтобы в спальне было совсем темно, можно испугаться, если проснешься.

Подошел и открыл крышку старенького рояля. Потом полистал стопку нот, лежащих рядом на книжной этажерке, но ничего подходящего для себя не найдя, вдруг полез в карман пиджака и достал тетрадку. Поставил ее на пюпитр. Пальцем одним нашел западавшую, так и не отремонтированную клавишу ля второй октавы…

 

46. Зима.

 

Понимал ли он то, что он читал или «играл», постоянно нажимая одну и ту же клавишу – неизвестно. Только когда уже утром, проезжавший мимо переулка наряд милиции поинтересовался стоящей беспризорно открытой машиной, когда, наконец, догадались войти в открытый дом, то и тогда Саша сидел за роялем и время от времени давил гулко во что-то хлопающую клавишу. Правда, тетрадки уже не было. Юра, потом уже, зимой, буквально по сантиметрам исследовавший весь дом, все же нашел ее за картиной в гостиной… Но прочтя… уничтожил. Вот такое решение принял. И, наверное, правильно сделал, поскольку, все, что было в этой тетрадке, не подлежало ни обсуждению, ни осуждению, ни даже просто знакомству … для кого бы то ни было.

 

«А в то утро… в то утро, началась в доме какая-то суета. Кто-то приезжал и уезжал, что-то чересчур громко говорили, о чем-то спрашивали. Потом увезли Инну, как была, в одном нижнем белье… можно было подобрать какое-нибудь платье… может быть то, синего бархата с глубоким вырезом… она в нем выглядела очень сексуально.

Потом появилась Варя с Юрой. Тоже чего-то говорили, а Варя, обняв его, почему-то плакала. Слезка одна попала за шиворот и пробежала по спине – неприятно как-то. Оторвали от рояля зачем-то, так и не дав доиграть Реквием. Впрочем, он не сильно сопротивлялся… можно и так, без инструмента… все равно…

Что было потом? Наверное, не в этот же день. Потом… да, потом были похороны. Очень торжественные… только оркестр очень уж громко, нельзя так. И сколько слов несуразных, к Инне никакого отношения не имеющих. Для себя наверно, или про себя. Кладбище запомнил – Хованское… наверно, оттого, что в нем в землю всех «ховают». И непонятно зачем Инну… «заховали» в землю. Чтобы я не нашел? Чудаки, право же… мертвых не ищут, неужели они не понимают? Мертвые сами к тебе приходят… приходят, когда сильно захотят и разговаривают… а они этого не знают. Инна редко приходит, но она молчит. Просто рядом приляжет, голову мне под мышку пристроил и так лежит, а я боюсь пошевелиться, разбудить ее боюсь. Почему-то прежде она этого не делала, как начнет засыпать, так и спиной поворачивается…

И вообще… они, кажется, меня считают сумасшедшим, сдурели совсем. Я же все соображаю, и все помню… все – день за днем. Всю свою жизнь помню до мелочей. А они все равно меня за ненормального держат… или как это… за… неадекватно реагирующего. Это все врачи разные всякие заумные словечки, а у меня, как назло на верху нет энциклопедии, чтобы поинтересоваться их заумностями.

Врачей навезли. Как это… консилиум и Галина Петровна что-то крутилась между ним. Тоже из себя психолога корежила. Совершенно дурацкие вопросы пытались задавать, все ручку и карандаш подсовывали. Я что же им… или говорить не могу. Наверное могу, только я еще не пробовал – не хочу. Всяких крестиков-ноликов и прочую ерунду рисовал им. Каракули одним словом – пусть под них свою научную базу подводят, кретины.

И Люба тоже считает, что я псих, хотя делает вид, что все нормально. Внимательная. Всегда, когда ко мне на мансарду поднимается с едой или еще с чем, стучит о косяк, на случай если я голый, например. Тоже право, чудачка… между прочим, я под душем и сам могу помыться раз в неделю. Так в ванной о косяк не стучит, спину трет, а дальше… фиг тебе. Швед ее приезжал. Познакомили. Ничего мужик, только староват он для Любы – думаю, что лет сорок уже накапало ему. Я хотел с ним надраться до поросячего визга… для знакомства – как же… не дали. Ну, ничего, Миша иногда приносит… в кобуре мерзавчик спрячет, и приносит… это наш секрет. Придет, сядет и давай рассказывать свои ментовские новости… про тех, про этих. А мне-то по фигу, я все равно местных никого не знаю. Все забываю ему картину подарить… что ей здесь висеть.

Если они все думают, что я не знаю, что женился на собственной матери, и что родила она от меня братьев-детей, то они глубоко заблуждаются. Знаю я все это и не вижу в том ничего такого… Главное-то не в этом. Главное то, что я… о-по-з-дал. И все. Просто опоздал. Если бы не опоздал, то было бы все нормально… была бы и у меня мама и жена и сыны… и братья… большущая семья. И все было бы нормально. Только я опоздал. Никогда и никуда не опаздывал, а тут такая вот непруха случилась. На два часа раньше бы и все было бы в порядке, совершенно точно. Это все та сволочная тачка.

А то, что я с ними, со всеми не разговариваю… так им же от этого только польза. Я ничего не спрашиваю, им ничего не надо отвечать – это же здорово. По-моему, все люди так и должны жить… ну, не путаться в словах, а так… жить просто и все. Это же так просто – жить.

Или музыку слушать. Или самим играть на разных там инструментах... только совсем тихонько. Смешные все же они, я иногда спускаюсь в гостиную, когда сразу несколько человек приезжают, и играю Реквием, а они сразу все уходят. Только вот Люба, вроде понимает, сидит и плачет. Ну, и правильно… это же Реквием, а не мазурка какая. Не могу вспомнить, как играть мазурку – я бы сыграл… чтобы не плакала Люба, и другие тоже… не уходили. А впрочем, пусть как хотят – мне совершенно все равно.

Юрка еще. Правильный мужик. Он как брат мне. Придет, обнимет, сядет рядом и сидим вот так. Вот с кем мне совсем хорошо, аж скулы от какой-то непонятной совсем… нежности, что ли, сводит. Мы так долго можем сидеть. Главное, он молчит, а я все понимаю. Понимаю, как ему теперь вместо меня тащить на себе все это дерьмо. Только не могу я ему сказать – бросай ты все, к едреней фене, приходи совсем ко мне жить. Будем сидеть вот так… и все будет очень хорошо… все хорошее в тишине рождается… и в музыке»

 

Юра действительно крепким мужиком оказался. И твердым, до упрямства к тому же. На корню загасил всякого рода домыслы и сплетни. Оформил все нотариально очень грамотно, как будто только этим всю жизнь и занимался. Похороны и поминки организовал по высшему разряду. Решил, что через год, к следующей осени памятник организует – перевезет готовый уже, что на участке в Болшево стоит. Когда он это решение объявил, то все вначале замахали на него руками – «как можно», да «полная ерунда». А только через месяц почему-то признали, что только такой памятник на могиле у Инны и должен быть – мертвая женщина-львица с крыльями. Почти гениальное решение, есть в этом что-то такое… как сказали бы скульпторы – образное решение.

Варя на второй же день после случившегося, предложила усыновить детей Сашиных. Никогда прежде не позволявший себе ничего грубого по отношению к жене, Юра так ее обматерил… потом, правда, извинялся долго.

«Ты что же друга моего живым хоронишь? Ну, башню человеку снесло, не впервой же. Прочухается. Это же Сашка, пойми. Он еще в жизни сможет такого наворочать. Пусть только оклемается малость. А он оклемается – точно я тебе говорю. Я постараюсь все для него… пока опекунство придется все же оформить, за детьми присмотр нужен и… и вообще. Мы еще вместе не всю водку, что нам отпущено в этой жизни выпили, понятно. Так и будет!»

Люба сняла свои концерты в Париже и прилетела в день похорон. Прилетела на несколько дней, да так и осталась. Макс Андерсен через месяц привез Тонечку. Теперь у Горбуновых дома целый детский сад. Макс пытался уговорить вернуться Любу, объясняя, что нельзя так вот контракты рвать, но Люба настояла на своем и Макс уехал, обещая ждать хоть целый год…. Но не больше.

Люба скоро превратилась в Сашину няньку и поселилась в Болшево в маленькой комнатке – «гостевой», в которой кроме узкой кровати, непонятно каких годов и тумбочки ничего не было. Её это кажется не сильно волновало, все заботы были направлены на Сашу. Когда никто не приезжал проведать больного, дом погружался в какую-то молчаливую, сонную одурь, прерываемую только вечерами поздними, когда Саша начинал ходить из угла в угол у себя на мансарде или спускался вниз и тоже… или мерил шагами коридор от веранды до ванной. Дойдя до ванной, легонько стукался лбом в дверь и поворачивал обратно. И так мог часа два и три подряд. Либо садился к роялю, сразу же находил западающую клавишу, и тогда хлопающая клавиша вызывала гудение какой-то басовой струны. Когда Люба подходила и садилась рядом на диван, спина Сашина распрямлялась, и сам он становился торжественным, будто сидел во фраке на большой сцене и исполнял одному ему слышную музыку. Люба тихо плакала от жалости. Также неожиданно Саша вставал, кланялся Любе и шел к себе наверх. После «концертов», сразу ложился спать и мог проспать часов двенадцать без движения.

 

47. Александр

 

Вот и зима прошла. Московская, слякотная, тоскливая, совсем без солнечных дней. Только в середине февраля ударил мороз, постоял в раздумье пару дней, потом встряхнулся и побежал куда-то дальше на север. А следы за ним заметая, три дня подряд шел пушистый снег. Залепил, завалил все, попутно переломав тонкие ветки на деревьях, а на четвертый день солнце весь этот белый наряд так заискрило, что глазам становилось больно от такого великолепия. И только один день. А потом снова потянулись серые-серые дни, один за другим, облаками низкими подгоняемые. Так почти и весь март прошел.

Саша проснулся оттого, что кто-то… скорее всего большой оркестр, играл его Реквием. Скрипок в оркестре почти не было слышно, зато медные и ударные инструменты звучали удивительно торжественно. И рояль где-то совсем на верхах выстраивал совсем незамысловатую, очень грустную тему. Да, это был его Реквием. Таким он его всегда хотел слышать.

От удивления Саша сел на кровати, поджав под себя ноги. Сел и стал слушать, время от времени неумелыми движениями, пытаясь дирижировать.

Начинало светлеть. Но не тем, ставшим привычным унылосерым рассветом, а заголубело вдруг нежно и робко. И вот уже финальная часть розоватыми бликами пробежала по стенам, по потолку…

Господи, да это же капель! Капель играет свою весеннюю симфонию. Когда сумела эта симфония вплестись в Реквием? Может быть, она всегда была - эта «Песня весны» в финале, только он никогда прежде до конца не слышал?

Саша вскочил с кровати и босиком, стараясь не наступать на скрипевшие половицы, подошел к балконной двери. Солнце, большое, радостное, ласково улыбнулась ему и потрепала по заросшей щетиной щеке.

Дверь за зиму немного повело от сырости и поэтому Саше пришлось повозиться, чтобы без шума открыть ее. Наконец, дверь распахнулась и «Песня весны» зазвучала в полную силу водосточных труб, теплого ветра и чириканья, проснувшихся и тоже одуревших от первого настоящего весеннего утра воробьев.

Саша стоял в легком оцепенении пока наконец не почувствовал, что мерзнет и что неплохо было бы одеться и тогда… тогда, снова слушать эту, ни с чем несравненную музыку.

Также тихо он прошелся по мансарде, стараясь ступать в такт музыке капели, подошел к небольшому платяному шкафу и открыл его. На обратной стороне шкафа, в зеркале почти во весь рост, отразились сосновые стены розовые от солнечных лучей, кусочек голубой лазури неба, и сам Саша. Саша в какой-то нелепой, в квадратиках и треугольниках, пижаме, лохматый, с почти полностью поседевшей гривой, с приличной бородой и изрядно похудевший. Он долго и удивленно рассматривал это «видение», потом, чуть дрожа начал раздеваться, посматривая во внутренности шкафа и выбирая, что бы такое на себя напялить, чтобы было…

Что бы было что? Этот вопрос в голове возник так неожиданно, что музыка разом смолкла. Вернее, капель с крыши и по трубам продолжалась, воробьи бесились также… но музыки не стало.

Решение возникло внезапно, так ясно и четко очерчено, что Саша даже от удивления замотал головой. Что же он тут сидит, как… лешак какой, а ему нужно, просто жизненно нужно идти. Точно! Как же долго он не понимал этого. Ведь это так просто – встать, одеться и идти. Не важно куда и зачем – главное, идти. Маленькое такое словечко, как «тик-так» в часах, что висят внизу в гостиной. Тик-так, тик-так… часы всегда ему говорили… «ид-ти, ид-ти», а он не понимал это. Даже странно.

Но теперь-то чего сидеть? Встать, одеться и ид-ти. И вперед!

Он еще раз заглянул в шкаф, теперь точно зная, что же ему необходимо. Равнодушно посмотрел на свою армейскую форму со всеми знаками отличия и медалями. И очень обрадовался, что даже не на вешалке, а так, просто внизу шкафа лежали его старенькие джинсы, в которых он обычно работал в саду. Обычно они находили себе место в прихожей, но сейчас каким-то образом перебрались к нему наверх. Здесь же была и куртка джинсовая. Под ними обнаружились его армейские, совсем мало поношенные ботинки. Пришлось изрядно перетряхнуть полки с бельем, чтобы, наконец, найти то, что с таким упорством искал – армейский тельник и берет. Они лежали на самой нижней полке под грудой старой, но еще годной для носки одежды.

Еще раз выглянув на улицу, что-то сообразил – достал свитер шерстяной и теплые носки. Носки эти он почему-то не разу не надевал, хотя и помнил, что кто-то когда-то ему их подарил. Так что пригодился подарок.

Оделся, проверил карманы. В куртке оказался гаечный ключ девять на одиннадцать, хромированный. Он ему почему-то улыбнулся, видимо вспомнив, что когда-то его долго искал и рычал при этом на всех, кто попадался под руку. Вот и он нашелся. Еще была какая-то мелочь, грязный носовой платок или тряпка – не стал выяснять, просто засунул обратно, и расческа без одного зубчика. Не глядя в зеркало, попытался как-то расчесать свою «гриву», при этом сломав еще два.

Вот теперь, кажется все… И часы внизу все также тикают – «ид-ти… ид-ти». Ну, и нечего думать – надо, так надо. Вот только присесть на минутку – полагается так, чтобы дорога скатертью… теперь пояс подтянуть, в последний раз посмотреть на стены и…

- Ну, вот все – тихо, но внятно произнес вдруг и сам же прислушался к звуку своего голоса, улыбнулся уголками губ, - все. Я - свободен.

Тихо прошел на балкон и в один мах прыгнул вниз, стараясь попасть на еще мокрую землю, а не на дорожку. Мягко приземлился, на секунду прижался к стене дома, будто оценивая обстановку. Также мягко, но пружинисто ступая, побежал в дальний угол участка и взлетел с разбегу на забор. Краем глаза увидел каменный постамент и серую, в грязных потеках крылатую львицу. Но и она не произвела на него никакого впечатления – скульптура и скульптура, и что с того…

Уже на другой стороне забора, в глухом переулке, перевел дыхание. Достал из кармана берет, нацепил его на затылок…

И пошел

 

Ближе к полудню на горьковском шоссе, водитель большегрузного автомобиля, притормозил, увидев поднятый большой палец. Через лобовое стекло, показал пальцами – «сколько дашь?». Седой мужик с бородой клочковатой в десантном берете на затылке только вывернул карманы куртки и развел руками.

Водитель почесал затылок, для порядка матюгнулся и распахнул дверцу.

 

А почти двести лет назад

«В тот же день и час выходил за таганрогскую заставу, по большому почтовому Екатеринославскому тракту, человек лет под пятьдесят, с котомкой за плечами, с посохом в руках и образком Спасителя на шее, белокурый, плешивый, голубоглазый, сутулый, рослый, бравый молодец, какие бывают из отставных солдат, лицом на государя похож, «не так чтобы очень, а сходство есть», как сам покойный говорил Егорычу, бродяга бездомный, беспаспортный, родства не помнящий, один из тех нищих странников, что по большим дорогам ходят, на построение церквей собирают.

Имя его было Федор Кузьмич».

 

По версии писателя Мережковского это был Император Всея

Руси Романов Александр. Александр 1.

 

Май 2003