Что хочет автор. Литературные конкурсы

Неумолимо приближался срок защиты диплома. И чем ближе он подходил, тем хуже чувствовал себя Стерхов. Он уже месяц как принялся за работу вплотную. Для этого пришлось прекратить походы в НИИ Мозга, что Рустам сделал с большим сожалением. В последнее время он так втянулся в эксперименты, что ждал каждого посещения НИИ с нетерпением. Эта направляющая его жизни полностью захватила Рустама. Он уже не представлял, как будет обходиться без будоражащей информации, без тех эмоций которые получал в Институте Мозга. Профессор Прокудин расстроился до синевы, когда Стерхов объявил ему, что в ближайшее время не сможет продолжать своё участие в программе лаборатории. Илья Ильич схватился за голову и воскликнул:

- Неужели и на этот раз...

Он стал уговаривать Рустама продолжить приезжать в НИИ, когда тот защитит диплом. Стерхов заверил его, что так и будет. Для этого он готов был задержаться в Москве на неопределённое время. Закончив учёбу, Рустам планировал подумать, как же ему строить дальнейшую жизнь с учётом последних событий.

Но сперва диплом. Рустам навалился на него и кое-что сделал. Однако вместо того, чтобы уменьшаться, объём работы, которую ещё предстояло выполнить, с каждым днём всё увеличивался. Чем дальше Стерхов углублялся в дипломный проект, тем больше видел нюансов, и тем яснее становилось, каков же объём работы. Только к середине января он охватил его полностью и осознал, в каком месте находится. Рустам ужаснулся. Исходя из производительности, которая была у него на тот момент, ему не хватало недели две – три, или даже месяца. И это если работать по чёрному, без выходных (какие уж выходные), по десять часов в сутки и, главное, если всё будет получаться. А так не бывает.

Каждому, кто студент, или когда-то им был, известно, что делая любой реферат, чертёж, или расчётно-графическую работу по десять раз приходится звонить друзьям, бежать за консультацией к преподавателю или перелопачивать всю имеющуюся литературу. Потому что ничего не понятно. А ещё: когда всё сделаешь, и уже на чистовик, обязательно выявится ошибка в расчётах, да не где-нибудь, а обязательно в начале. Так, что нужно весь расчёт переделывать, а если по этому расчёту сделан чертёж, то и его перечерчивать. Это закон.

Вот и Стерхов дважды переделывал расчёт торцевого шпангоута корпуса станции и подправлял чертежи. Четырежды исправлял расчёт редуктора узла поворота солнечной батареи и перечерчивал узел. И так - до бесконечности. Иногда он упирался в какой-нибудь технологический вопрос: а можно ли в этом месте применять аргоно-дуговую сварку? И приходилось специально ехать за ответом к куратору, потому что от этого зависело всё дальнейшее движение диплома, а неправильное применение операции в технологическом процессе привело бы к тому, что на защите полдиплома забраковали бы. Приезжал на кафедру, ждал, когда появится преподаватель, получал от него лаконичный ответ: «Да, можно», и обратно - в Опалиху, чертить, считать, писать. А там, только развернувшись, упирался в следующий вопрос и корил себя, что не забежал мозгами вперёд, и сразу всё не узнал. И так постоянно.

Два раза Рустам выбирался в лабораторию кафедры конструирования - своё любимое место во всём МАИ. Лаборатория представляла собой огромный ангар, напичканный космической техникой. Самой настоящей. В центре ангара громоздилась легендарная королёвская «семёрка» - боевая ракета-носитель «Р7», из которой когда-то были сделаны «Восход», «Восток» и «Союз», выводившие на орбиту всех советских космонавтов. Да и первый спутник запустила «семёрка». Но изначально она была создана для доставки советских ядерных бомб в города вероятных противников СССР.

Ракета не помещалась в лаборатории в полный рост и её разделили на две половины. Кроме этого, она была аккуратно препарирована: все её части и узлы были разрезаны вдоль и поперёк так, чтобы просматривалась внутренняя конструкция. В таком же препарированном виде находились там и другие изделия: пилотируемые аппараты «Восток» и «Союз», межпланетные «Луны», «Венеры» и «Марсы», боевые жидкостные и твёрдотопливные ракеты наземного и морского базирования, спутники. Была даже советская межпланетная пилотируемая станция для полёта на Луну.

О том, что СССР боролся с США, пытаясь первым запустить на Луну человека, и проиграл в этой борьбе, Стерхов узнал только здесь, в лаборатории, когда у них начались занятия по конструированию. Информация о поражениях в космической области не доводилась широко до советского народа. Оказывается, существовала огромная программа, были созданы специальный космический аппарат и фантастическая ракета-носитель, в десять раз большая, чем «семёрка». Проходили испытания, пробные запуски без человека. И всё это было свёрнуто и порезано, когда США опередили СССР в лунной гонке.

В процессе написания диплома Стерхов с большим трудом (секретность) просочился в лабораторию, когда там были занятия у других групп, чтобы посмотреть устройство некоторых узлов, которые он хотел применить на своей орбитальной станции. И в который раз, забыв о времени, блуждал он среди нагромождений техники, любуясь красотой конструктивных решений и гордясь величием своей страны, сумевшей поставить такую технику на поток.

Встречал в институтских коридорах друзей. Некоторые изменились до неузнаваемости. Ранее весёлые и беззаботные, теперь похудевшие и осунувшиеся, с хроническим недосыпанием в глазах, они бледно улыбались и при каждой встрече жадно выспрашивали друг у друга, кто на каком этапе находится, кто что ещё не сделал, в надежде обнаружить, что другие отстали безнадёжно. Когда же не обнаруживалось, впадали в беспокойство до паники, но всё же пытались напугать сокурсников непреодолимой трудностью какого-нибудь этапа. Хорошо, если в группе имелся какой-нибудь разгильдяй, который вечно от всех отставал, и когда все уже были в конце пути, он только преодолевал в себе зевоту, чтобы встать за кульман. Такой парень был очень ценным для группы. Он действовал как бальзам на души своих беспокойных и мнительных товарищей. Поговорив с ним, они мгновенно успокаивались.

Диплом должен был состоять из нескольких частей, каждая из которых прочерчивалась на больших листах ватмана формата А 0. Основной чертёж – главный вид изделия, которое было темой диплома. Затем - схема членения этого изделия, которая показывала, из каких составных частей оно состоит. При кажущейся простоте этой схемы, она была довольно коварна. Дело в том, что составные части должны технологически соединяться в одно целое без всяких проблем, габариты должны позволять транспортировать их по железной дороге, или авиатранспортом к месту основной сборки. При эксплуатации на места креплений частей друг с другом не должны приходиться критические нагрузки. И так далее. Требований довольно много. Те, кто относился поверхностно к схеме членения, не раз были биты на защите дотошными преподавателями.

Далее из основного изделия нужно было выбрать узел и полностью просчитать его, а на основе расчётов сделать чертёж сборки и полную деталировку, то есть чертежи всех входящих в узел деталей. Также требовалось написать технологический процесс сборки этого узла, разработать приспособление для сборки и сделать комплект чертежей для изготовления этого приспособления. Кроме этого нужно было сделать баллистический расчёт по выводу изделия на орбиту, а также раздел по технике безопасности. Плюс ко всему – спецтема. В этом разделе студент обязан был блеснуть ноу-хау, применить новые материалы, технологические процессы, предложить оригинальную конструкцию.

В общем, работы непочатый край. Рустам явно не успевал. На фоне отставания у него развился психоз. Невозможно было избавиться от постоянно давящего груза невыполненной работы, сомнений и терзаний по поводу правильности расчётов и чертежей. Он стал плохо спать, накатывала депрессия. В груди постоянно ощущался холодный кол. Тщетно пытался он успокаивать себя расхожей студенческой байкой, что пояснительные записки на защите в лучшем случае пролистывают, и что, якобы, один студент, чтобы проверить это, разбросал в своей ПЗ фразы наподобие: «Поскольку никто диплом не прочитает, все детали выполняем не из стали, а из дерева». И успешно защитился.

Зачастую Рустам не знал, как подступиться к тому или иному расчёту, и никто не мог подсказать. Полученный из архива диплом мало чем помогал. Имевшиеся там расчёты изобиловали ошибками. Во многих местах просматривалось, что автор вообще не понимал, что писал. Приходилось выкручиваться. Стерхов избавил себя от значительной части работы, взяв расчёт редуктора для своего узла поворота солнечной батареи целиком из учебника по деталям машин. Чтобы не бросалось в глаза, заменил все неизвестные другими буквами, поменял последовательность действий, кое-что исключил из расчёта, кое-что добавил. Получилось чудесно.

Раздел по охране труда, в основном, списал из чужого диплома. В качестве спецтемы взял курсовой проект по «Технологии производства в космосе», выполненный ещё на пятом курсе. В нём почти ничего не потребовалось менять. Хуже всего было с баллистическим расчётом. В «Теории движения и динамике космических летательных аппаратов» он в своё время разобрался плохо. К тому же, преподаватель, курировавший этот раздел, требовал выполнить расчёт на ЭВМ, а это было практически невозможно. Во-первых, в машинный зал была огромная очередь. Во-вторых, программу бы Стерхов всё равно составить не смог: и времени мало и знаний.

Несмотря на все ухищрения, наблюдалось страшное отставание. Ежедневная напряжённая работа без выходных, с перерывами только на сон и еду, изрядно изматывала. В довершение ко всему, случилось очень неприятное событие: в отсутствие Рустама из комнаты в общежитии украли его гитару. Это была фирменная гэдээровская «Классико» с прекрасным звучанием, к которой он так привык, и которую любил как родного человека. Стерхов очень расстроился. Не знал, кого обвинять: себя за то, что не увёз гитару в Опалиху, или соседей по комнате за то, что не уследили, оставили комнату открытой, а может быть кто-то из них и спёр.

Рустам был в шаге от нервного срыва. Предчувствуя катастрофу, он стал искать пути отсрочить защиту диплома. Ничего лучше не придумал, как обратиться к врачу. Пришёл всклокоченный, еле передвигая ноги, к своему участковому терапевту Нине Егоровне. Слёзно попросил справку. Но та - женщина опытная, давно в студенческой поликлинике работала. Сразу отсекла все его попытки: «Ты не один такой, дружочек. Как диплом защищать, человек по тридцать с нервными срывами обращаются. Возьми себя в руки. Я тебе выпишу успокоительное, витамины. Попьёшь и диплом прекрасно защитишь».

Зря только драгоценное время потратил Стерхов. Пришлось, и в правду, брать себя в руки.

Тем временем Марина сдала зимнюю сессию и отправилась на каникулы домой.

13 января вечером по радио (в общежитии в каждой комнате был динамик) Гай услышал то, чего так боялся в последнее время. Сообщение Азеринформ - ТАСС: "Сегодня вечером в городе Баку группами хулиганствующих элементов спровоцированы беспорядки и бесчинства. Произошли трагические события, имеются человеческие жертвы". Гай сразу собрался и деревянными ногами пошёл на переговорный пункт на Войковскую звонить домой, родителям.

Давно уже ситуация в Баку не предвещала ничего хорошего. А после событий в Сумгаите в 88 году во всём Азербайджане армяне жили в постоянном страхе. Из-за карабахского конфликта из Баку их стали планомерно выдавливать. Увольняли с работы, требовали покинуть город. Прошлым летом Гай, по просьбе родителей, не поехал на каникулы домой. Старший брат Самвел с семьёй решил из Баку уехать. Никак не могли переоформить квартиру, чтобы выручить хоть какие-то деньги. Продавать ведь ещё нельзя было, всё – собственность государства. Уговаривал и родителей заняться переездом. Были родственники в Ереване, в Краснодаре, которые в первое время приютили бы. Но пожилым людям трудно менять место. Мать в Баку родилась, отец сорок лет там прожил. Это был родной их город, который они строили, любили, рожали там детей. Так и не занялись всерьёз переездом.

Трубку взяла Соня и сразу заплакала. Сказала, что папа долго не возвращается с работы. Потом мама. Она была сильно взволнована, но держалась. Рассказала, что власть захватил какой-то Народный Фронт, советской власти больше нет. В городе бьют армян. Позвонила Тамара. Рыдала в истерике. К ним в квартиру, выломав дверь, ворвалась толпа азербайджанцев. Избили мужа, а её хотели изнасиловать. Тамара с мужем умоляли их, чтобы взяли деньги, вещи, а их не трогали. Вытащили из квартиры всё, ничем не брезговали. Самих закрыли на балконе вместе с детьми, хотели вниз скинуть. Сказали, что ещё придут. Телефон забрали. Звонила от соседей, русских. Звонила сперва в милицию, а там ей сказали: «Правильно сделали. Почему до сих пор не убрались из города?»

На улицу боятся выходить.

- Что творится, Гай!? - в ужасе восклицала мать. – И папы нет с работы до сих пор. Гай, ты помнишь телефон соседей наших: Алика и Баны Искандаровых. Запиши, мальчик мой. Если что-то случится, звони им. Они азербайджанцы, их не тронут. Хотя бы узнаешь, что произошло.

Тут мама заплакала.

- Мама, я приеду! – кричал Гай.

- Не вздумай, сынок. Не думай даже об этом. За нас не беспокойся, мы выберемся как-нибудь. Вот только папа придёт.

Сколько было денег, Гай разговаривал, старался мать поддержать. На следующий день позвонил родителям, но трубку никто не брал. У брата тоже телефон молчал. Не хотел, не мог он номер дяди Алика набирать, рука не поднималась. Полчаса, наверно, сидел в кабинке для переговоров, пока не стали стучаться к нему. А когда набрал, узнал страшное. Жена Алика, Баны трубку взяла и запричитала, заплакала. У Гая сердце оборвалось. Баны сама не смогла сказать, мужа позвала. Тот дрожащим голосом стал говорить. Слова подбирал долго.

- Горе, Гай, большое горе, крепись. Нету теперь у тебя мамы. И сестрёнки нет. Умерли они.

- Как умерли? Что случилось, дядя Алик? Что случилось? – кричал в трубку Гай так, что вся очередь, которая всегда в переговорном пункте стояла, на него смотрела сквозь стеклянную дверь.

Семья Искандаровых с семьёй Подольян на одной лестничной площадке прожили почти двадцать лет. У Алика дочь - ровесница Гая, в параллельные классы ходили. А двое сыновей - близнецов сестрёнке его в женихи набивались. Не мог Алик по телефону Гаю сказать, как было. Как пришли пятнадцать человек со списком квартир, где армяне живут. Две армянские квартиры в подъезде взломали. Как Алик звонил в милицию, а там говорили, что все наряды заняты, приехать никто не может. Как вышел сам из квартиры, рискуя, и был избит. Пригрозили, что если будет за армян заступаться, своих детей не досчитается. Как женские крики слышались из квартиры, а в это время всё выносили оттуда. Потом самое ужасное увидел из окна. Мать Гая и его сестрёнку, почти голых, выкинули из окна, с четвёртого этажа. Мать, наверное, мёртвая уже была, а Соня ещё шевелилась. Отца, почему-то не было.

Алик скорую вызвал, но приехали только под утро. Соню занесли они к себе домой, когда бандиты ушли. Но скорую она не дождалась, умерла. Не говорила ничего, только стонала, но видно было, что жестоко били её и насиловали.

Не мог всё это рассказать Алик…

Закрывшись в комнате, Гай Подольян рыдал, сидя на стуле. Слёзы лились по лицу, капали с подбородка на пол, образуя грязные лужицы. Мир перевернулся. Счастье, радость, беззаботное студенчество, сама жизнь - всё осталось в прошлом. Чёрное горе пришло. Мама, папа, Соня их больше не было.

Пятнадцатого января Стерхов после консультации зашёл в общежитие навестить друзей. Последние две недели он неотрывно занимался дипломом, и ему требовалось отвлечься. Сперва он поднялся в пятьсот третью, к Славику. Там, как всегда, веселились. На этот раз парни переименовывали станции московского метро. Схема метрополитена была уже наполовину переправлена шариковой ручкой. Станция «Горького» стала станцией «Кой-кого», «Библиотека имени Ленина», естественно, «Дискотекой имени Леннона». Были варианты и посмешнее: «Автозаводская» превратилась в «А кто за водкою?», а «Пионерская» в «Пиво мерзкое». Были и маленькие шедевры. Вместо названия «Тёплый стан» красовалось: «Тёплый встал».

Побыв с полчаса в пятьсот третьей и порадовавшись остроумию друзей, Стерхов отправился в свою комнату. Там никого не было. Видимо, сдав сессию, ребята разъехались по домам. Тогда Рустам небрежно ввалился в соседнюю триста двадцать третью. Там сидели сумрачные Зимородок и Крутов.

- Здорово, пацаны! – выкрикнул Стерхов весело.

Ему не ответили, что само по себе уже было тревожно.

- Почему не здороваемся? – обиделся Рустам, всё ещё не до конца улавливая тягостную атмосферу комнаты.

- Рустик, ты представляешь, что у Гая случилось? – вместо приветствия обратился к нему Крутов, и Рустам заметил, что Серёга чуть не плачет.

- Что? – Стерхова охватило предчувствие сбывающегося кошмара.

- Слышал, что в Баку происходит?

Стерхов слышал. Давно уже он к таким сообщениям внимательно прислушивался. И ему не надо было объяснять, что скрывается за скупыми отредактированными сообщениями советского телевидения: «…в Баку погромы и нападения на армян продолжаются. Всего же в результате столкновений за последние трое суток, по предварительным данным, погибло 33 человека. Однако эту цифру нельзя считать окончательной, поскольку проверены еще не все квартиры, где побывали погромщики...» А ведь Гай из Баку. И у него, наверное, родители там. Но не ожидал Стерхов того, что рассказал ему Серёга.

У Гая в Баку жили отец, мать, младшая сестрёнка и старший брат, у которого уже была своя семья. Седьмого января в городе начались погромы армян. Вчера Подольян звонил домой, никто трубку не брал. Тогда он позвонил соседям, и они сообщили ему страшное. Мать и сестрёнку его убили бандиты, отец не вернулся с работы. В квартире брата телефон не отвечает. Теперь Стерхов до конца осмыслил своё видение двухнедельной давности. Всё это время оно стояло перед глазами и не давало успокоиться.

Что же произошло с тобой, страна? Как могла ты так тяжело и безысходно заболеть? Безвольное умирающее тело твоё падало, погребая под собой сотни жизней, ломая судьбы, выкидывая миллионы людей из домов. И сдвинулись понятия, добро и зло поменялись местами. Уже вылупились падальщики, чтобы закружить над твоим трупом, растаскивая его по кускам. И родились перевёртыши.

В газетах появились статьи о том, что нужно отделяться от национальных окраин: они де захлёстывают уже Россию. Перевёртыши!

Российский съезд народных депутатов провозгласит скоро независимость РСФСР. От кого? От территорий, которые Россия завоёвывала и отстаивала веками, миллионами жизней, неимоверными лишениями сотен поколений предков. Перевёртыши!

Героем дня стал некий уркаган, имевший множество судимостей. Со страниц журнала «Огонёк», где ему отводилось по несколько полос, он рассказывал о житие-бытие в зоне и о воровских понятиях. Перевёртыши!

Раздались голоса за легализацию наркотиков. Появились фильмы о героической жизни проституток. Перевёртыши заполняли эфир, трибуны и людское сознание.

Что же произошло с тобой, страна?

- А где Гай? – спохватился Стерхов.

- В тюрьме, – зло ответил Зимородок, лежавший на кровати с отсутствующим видом и не принимавший до этого участия в разговоре.

- Где? – не поверил своим ушам Рустам.

- В КПЗ. Скоро все перережем друг друга.

- Да, да, – прошептал Стерхов, и перед глазами у него всплыло обезумевшее лицо Гая и его окровавленные руки.

Крутов принялся рассказывать.

- Он троих азеров порезал в Пищах. Пришёл туда вчера с ножом и набросился на них в очереди, в столовой.

- Да нет, слава Богу. Двое легко отделались. Один, правда, в тяжёлом состоянии в реанимации.

- Ну и ну. Елки-палки, не верю.

- Вот и мы не поверили, когда вчера следователь пришёл.

- Следователь пришёл?

- Да, пришёл, вопросы задавал. Кто такой Гай, да как он себя ведёт. Протокол составил.

- И что же теперь?

- Ходили к нему сегодня, вещи отнесли, передачу. Будем навещать его до суда. У него ведь никого из близких в живых не осталось… Прикинь.

- Остались, – перебил вдруг Серёгу Рустам. – Брат с семьёй живы. Их военные спасли, посадили на паром до Красноводска…

Сдав сессию, Марина улетела на зимние каникулы домой. И надо же такому случиться, в это же время прибыл из армии в отпуск … Артём Березин.

Вернулась она десятого февраля самолётом. Так же как и летом, Рустам встречал её в аэропорту. На этот раз, увидев её издалека, не спешил подходить, наблюдал. Вышла она с каким-то парнем, который нёс её сумку. Парень сумку поставил, попрощался с Мариной и ушёл. А Марина стала глазами искать Рустама в толпе. И что-то особенное было в её взгляде, что-то необычное. Слишком уж жадно она его высматривала. С каким-то надрывом бросилась к нему на шею. Как будто не виделись год. И слишком хотела его в тот вечер. Сама, однако, сказала, что у неё месячные. Но его хотела во что бы то ни стало удовлетворить.

А у Рустама, как назло, ничего не получалось. Сказались усталость и стресс, в котором он последнее время находился в связи с дипломом. Стало понятно в тот вечер, как он изнервничался. Наступила импотенция. Марина как ни старалась, ничего у них не вышло. В конце она расплакалась.

- Мне кажется, там у тебя ничего нет.

- Есть у меня там всё, – оправдывался Рустам. – Просто с этим дипломом я так переживаю, что видишь, отразилось. Прости меня.

- Да? – девушка успокоилась.

Они полежали молча. Стерхов ласкал её соски кончиками пальцев. Затем он робко произнёс.

- А если мы по-новому попробуем?

До сих пор, предлагая подруге новые варианты близости, возникающие в его фантазиях, Стерхов боялся обидеть её.

- Как ты хочешь? – оживилась Марина.

- Сверху. Если я буду сверху?

- Конечно. Давай я его полюблю.

Рустам поцеловал её. Затем стал потихоньку подниматься, пока его член не вошёл в нежную теплоту её губ. Он мгновенно потвердел. Рустам стал медленно двигаться, смакуя новые ощущения. Марина застонала.

- Тебе неприятно? – спросил он, замирая.

- Наоборот. Меня это возбуждает. Не останавливайся.

Её язык снова прильнул к самому нежному месту на теле мужчины.

Рустам долго не выдержал. Нарушив деревенскую тишину, он кончил со страстным криком. Обессиливший упал рядом с Мариной.

- Теперь верю, что там у тебя не было пусто. Совсем не пусто, – сказала она через некоторое время, целуя его в затылок. – Спасибо.

«Мне же ещё и спасибо? – подумал Стерхов. -Как же она должна любить, чтобы, зная, что я оставлю её меньше, чем через месяц, доставлять мне такое удовольствие, да ещё и благодарить за это?»

И опять заколола, заныла в груди забытая уже за дипломной суетой дилемма. А может всё изменить? Неужели он отвернётся, отвергнет эту любовь, убежит от неё? А будет ли другая? И как он расстанется через три недели с Мариной? И никогда её больше не увидит? На секунду представил Стерхов такое, и сердце его не выдержало, остановилось.

- Эй, эй! – толкнул он его кулаком. – А ну-ка бейся.

Но глупое сердце не реагировало. Приложив руку к груди, Рустам явно ощутил там его отсутствие.

«Не может быть», – подумал он и расстегнул рубашку, чтобы заглянуть в себя. С левой стороны, под соском зияла глубокая рана с тёмно-красными краями.

- А это я его взяла, - Марина стояла в дверях с его кровоточащим, ещё бьющимся сердцем в одной руке и с ножом в другой. – Мы с ним любим друг друга, а ты хочешь нас разлучить.

На ней была одна его тельняшка, которую оттопыривал большой круглый живот.

- Вот видишь, делала, делала я гимнастику, а он только вырос, – сказала Марина виновато и приложила руку с сердцем к животу.

- Ты же беременная! – воскликнул Рустам. – Как же это случилось? Мы же …

- Как случилось? Как случилось? – повторяла Марина, уходя по снегу босиком. Вырванное сердце стекало на снег, образуя красную пунктирную дорожку.

- Марина! Марина! – Рустам рванулся за ней, но без сердца не смог идти и упал.

Но её не было уже видно за стеной больших пушистых снежинок, беспрерывно падающих с неба…

На следующий день Марина уехала с утра в Красногорск. У неё началась преддипломная практика в одном из магазинов потребкооперации этого подмосковного городка, что находится в десяти минутах езды от Опалихи. Она долго договаривалась у себя в институте, чтобы попасть на практику именно в Красногорск. Но её чуть было не заслали по ошибке в Красноводск.

Рустам проснулся в одиночестве и долго не мог встать. Тупо смотрел в потолок. За окном сплошной стеной слетали с неба крупные пушистые снежинки. Явившийся этой ночью сон окончательно выбил его из колеи. Странно, но он запомнился в мельчайших подробностях. В душе лежало что-то холодное и тяжёлое. Тоска. Под стать тоске, которая была за окном.

Нет, нельзя поддаваться. До защиты диплома - меньше двух недель. Он с трудом поднялся, кое-как умылся. Надо было позавтракать, но совершенно ничего не хотелось делать. Взяв в руки карандаш, он склонился над ватманом и застыл, уткнувшись взглядом в одну точку. Через полчаса, очнувшись от тяжёлого забытья, Рустам напряг остатки воли, оделся и вышел на улицу. Раз уж невозможно работать, нужно прогуляться. Эту истину он усвоил ещё на третьем курсе, когда после перевода из Ташкентского Политехнического вот также тяжело, до срыва, вытягивал основную программу и одновременно восемь переводных задолженностей со всеми курсовыми, лабораторными и практическими занятиями.

Он шёл по деревне, не отдавая себё отчёта, куда направляется. Наконец оказался на платформе. Шум подъехавшей электрички заставил его встрепенуться.

- Куда же теперь? А может быть ..? Да, конечно …

Он зашёл в вагон и без сил опустился на скамейку.

Через час с небольшим он стоял перед зданием Института Мозга. Зачем он приехал сюда, Стерхов сам не знал. Где-то в подсознании он надеялся, что здесь ему помогут придти в себя. В конце концов, можно было представить дело так, что его депрессия – последствие экспериментов, в которые его здесь втянули. В какой-то степени так оно и было.

Миновав пост на входе (вахтёр молча проводил его взглядом, видимо, ещё не забыл), Стерхов спустился в подвал, в пятую лабораторию. Постояв недолго в нерешительности, он толкнул обитую железом дверь и тихо вошёл. В первой комнате никого не было. Двинувшись неуверенно к внутренней двери, ведущей во вторую комнату, он задел лежащую на краю стола стопку бумаг, и та громыхнулась на пол. Из-за двери, поправляя на носу очки, выбежала Елизавета Глебовна.

- Рустам? Привет. Ты уже защитил диплом?

- Здравствуйте, Елизавета Глебовна.

- Давно хотела тебе сказать, зови меня просто Лиза.

- Хорошо… Лиза.

- Неважно выглядишь.

- Есть такое дело. У меня тут… неприятности…

- Что случилось?

- А где Илья Ильич, Павел Петрович?

- Паша в командировке в Ленинграде, Илья Ильич приболел. Так что случилось у тебя?

- Понимаете, Ели… Лиза. После того, как вы со мной… мы с вами… я участвовал в экспериментах, что-то мне не по себе, – стал сбивчиво рассказывать Рустам.

- Что конкретно не так?

- В общем, депрессия у меня. Да такая, что не могу работать над дипломом. А это сейчас никак нельзя. Осталось каких-то две недели до защиты, а мне ещё чуть ли не половину сделать нужно. Сегодня вообще, час над ватманом просидел, так и не смог начать.

- Понятно, понятно. И ты связываешь это с нашей работой?

- Не только, но и с этим тоже. Понимае… понимаешь, Лиза, после этих экспериментов, я стал реально и конкретно видеть некоторые вещи… ну, в общем… будущее. Вернее, один такой случай недавно произошёл. И он выбил меня из колеи. Слышали по телевизору, что в Баку творится?

- Слышала. Так.

- Там резня. Азербайджанцы режут армян. Сейчас, наверное, уже закончилось, не знаю. По телевизору объявили, что войска туда ввели. Не в этом дело. Так вот, я всё это видел своими глазами. Это ужасно, Лиза. Это ужасно! У меня до сих пор эта картина стоит перед глазами.

- Расскажи, как это было.

- У нас в общежитии парень есть, армянин, Гаем зовут. Так вот, он из Баку. Там у него родители остались и старший брат. И сестрёнка. Я видел, что с этой сестрёнкой сделали…

- Как видел?

- Я перед Новым Годом зашёл к ним в комнату поздравить, и когда с Гаем здоровался, меня как будто прострелило. Я всё это увидел. Это было тридцатого декабря. А потом, пятнадцатого января зашёл в общежитие, и узнал, что у него вся семья погибла в Баку. А я видел, как это было, Лиза, видел. Это ужасно!

Стерхов замолчал, уткнувшись лицом в ладони.

- А ещё у меня неприятности в личной жизни. И диплом, который я не успеваю… Всё в кучу, – добавил он.

Лиза смотрела на Рустама, на его чёрные волосы, на двойную макушку, видневшуюся на склонённой голове. Поддавшись нахлынувшему искушению, она протянула руку и погладила его. Затем запустила пальцы в густую шевелюру. Он понравился ей сразу, этот смуглый кареглазый юноша с пытливым взглядом. Сразу, как только вошёл в лабораторию, с первого взгляда. И потом уже она ждала каждой встречи, каждого дня, когда по согласованному графику он появлялся в институте.

А работа с Рустамом приносила одну сенсацию за другой. Наконец-то в их исследованиях произошёл качественный скачёк, чего их группа во главе с Ильёй Ильичом так долго ждала. И все они окунулись в какую-то неведомую доселе материю. Время. Будущее. Исключительное знание. То, с чем они соприкоснулись, заставляло перенестись на какой-то новый уровень осознания окружающего мира, себя в этом мире. Вернее не осознания, - никакой ясности не добавилось, - а ощущения что ли. Во всяком случае, Лиза почувствовала, что она оставаться прежней, вчерашней никак не может, что ей уже никуда не уйти от вечного терзания тем, что её жизнь, казавшаяся ранее такой простой и даже скучной, жизнь человечества, всё мироздание окутаны невозможной, непостижимой тайной. Всё перевернулось с появлением Рустама. И теперь она постоянно думала о нём, даже в тот момент, когда он вошёл в лабораторию, уронив папки с бумагами. Но мысль о том, что он должен чувствовать в связи с открывшимися способностями, к ней в голову не приходила.

А он вдруг пришёл потерянный и несчастный и сидит напротив неё на стуле, понуро опустив голову. Похоже, у него и правда депрессия. Так захотелось обнять и успокоить его, приласкать. Но эта фраза про неприятности в личной жизни… Он ведь не женат?

- Не отчаивайся, я попробую тебе помочь, – сказала Елизавета Глебовна, убирая руку от головы Рустама. – Будем считать, что ты пришёл ко мне на приём.

- На приём? – Стерхов оторвал лицо от ладоней, подняв на Лизу вопросительный взгляд.

- Да, я ведь врач-психотерапевт. Не знал? Давай-ка я с тобой поработаю. Расскажи мне поподробнее, что ты конкретно чувствуешь. Что чувствовал в течении последнего времени? Ты обозначил три своих главных проблемы. Какая из них тебя больше всего угнетает?

Стерхов задумался.

- В данный момент, наверное, диплом.

- Хорошо, диплом.

- Какая тревога у тебя с ним связана?

- Я не успеваю. Много ещё нужно сделать, а я не успеваю.

- Так, ты не успеваешь. А как твои друзья, одногруппники?

- Не знаю. Хотя, многие тоже жалуются.

- Хорошо. Ну а вот раньше у вас были же курсовые проекты, экзамены, зачёты. Бывало такое, что ты тоже не успевал, думал, что не сдашь, переживал?

- Да, почти всегда так.

- Но сдавал, успевал?

- На хорошие оценки?

- На хорошие.

- Как ты думаешь, многие студенты не сдают диплом?

- Нет, единицы, – сказал Стерхов не задумываясь. – Этот вопрос мы специально преподавателям задавали.

- И что они ответили?

- Что двойку ставят только в том случае, если видно, что человек не сам диплом делал, когда он на элементарные вопросы ответить не может, не знает, что у него написано и что нарисовано. Да и тем назначают пересдачу на осень.

- Вот видишь. Значит, практически все всегда сдают и экзамены и дипломы. Неспособные ещё на первых курсах отсеиваются. А уж если ты до диплома дотянул, то ты обязательно его защитишь. Даже если тяп-ляп сделаешь. Государству невыгодно, потратив столько денег и времени, в последний момент забраковывать тебя.

- Это так. Но дело ещё и в другом. Я боюсь на тройку сдать. Даже на четвёрку боюсь. Я ведь всегда отличником был. Ну не всегда, в школе. Но и в институте, в основном, на пятёрки учусь.

- Да, это проблема. Но давай порассуждаем. Разве есть большая разница в том, какую ты оценку получишь? От этого что, зависит твоя будущая зарплата? Что, получишь плохую работу, или девушка от тебя уйдёт?

- Да нет, просто перед самим собой…

- Ага, значит проблема в тебе, в том как ты к этому относишься. Так?

- В общем да.

- Ну так измени своё отношение к этому. Реши заранее, что ты готов на тройку, что тебе это без разницы. И гораздо легче станет. А на тройку уж ты сдашь, даже если не всё успеешь. Так ведь?

- Да, наверное.

- Скажи: я готов получить за диплом три балла, и меня это не заденет. Только серьёзно к этому отнесись, действительно прими такое решение.

Рустам представил себе кислую мину отца, когда он по телефону услышит о тройке, помедлил и промямлил:

- Я готов получить тройку.

- Решительнее.

- Я готов получить тройку, – погромче произнёс Стерхов.

- И мне всё по фигу.

- Всё – всё по фигу.

- Всё – всё по фигу! Всё, абсолютно всё! – выкрикнул Рустам.

- Ну как, полегче?

- Несколько. Но всё равно, тяжесть на сердце.

- Хорошо, давай разбёрёмся с сердцем. Какая такая тяжесть? Закрой глаза и представь, что конкретно лежит на нём, что давит?

Стерхов закрыл глаза, откинувшись на спинку стула.

- Змея как будто в сердце.

- Точно змея?

- Так, давай её оттуда удалять.

- А вот так. Это инородное тело. Его там быть не должною. Давай, думай, как будешь удалять.

- Надо же сердце вскрывать.

- Вскрывай, ничего страшного, только аккуратно. Как будешь вскрывать?

- Хорошо, сверли.

Стерхов представил ручную электродрель с огромным сверлом диаметром не менее тридцати миллиметров. Нет, ещё больше, змеюка-то крупная. Он взял эту дрель в руку. Сердце, почему-то, находилось не в нём, а висело перед ним в воздухе так, чтобы удобно было сверлить. И ещё, для удобства оно было не рыхлое и мокрое, как в недавнем сне, а достаточно твёрдое, как будто из пенопласта. И он нажал на курок электродрели, вонзив сверло в это образование.

- Аккуратнее, – повторила Лиза.

- Да, точно, - подумал Рустам, - оно же полое. Надо только одну стенку просверлить.

- Просверлил?

- Просверлил.

- Видишь змею?

- Вижу, – сообщил Стерхов, заглядывая вовнутрь. – Шевелится, гадюка.

- Хорошо. Как будешь вытаскивать?

Рустам представил себе длинный стальной пинцет наподобие того, каким вытаскивают фотографии из ванночки с проявителем.

- Вытаскивай.

Стерхов попытался. Проклятая змея выскальзывала. Тогда он представил на концах пинцета шипы и, просунув его в очередной раз в дыру, вонзил эти шипы в скользкое тело змеи. Мерзкая тварь забилась, пытаясь обвиться вокруг пинцета. Рустам стал аккуратно тащить её наружу. Толстенная она не проходила в отверстие. Тогда Стерхов представил сердце эластичным. Края отверстия раздвинулись, и он наконец вытащил эту тварь.

- Молодец. Куда денешь её? Так, чтобы она обратно не заползла.

- В горшок. А горшок в реку выкину.

- Хорошо, действуй.

Держа пинцет со змеёй в вытянутой руке, Стерхов мысленно поискал горшок. Он тут же услужливо возник из темноты. Глиняный, коричневый. Достаточно ли прочный?

- Закупорить же надо.

- Да, цементом залью.

- Молодец. Залил?

- Залил, – сказал Рустам представляя, как льёт в горшок смачный, жирный цементный раствор.

- Бросай теперь в реку.

- Надо, чтобы раствор высох.

Рустам высушил раствор, поместив горшок в печь. Затем, одев толстые варежки, размахнувшись, забросил тяжёлый горшок в середину реки. С моста. Горшок тут же пошёл ко дну. Отлично. Стерхов постоял на мосту, глядя на расходящиеся круги. Сплюнул.

- Утопил уже.

Рустам, улыбаясь, открыл глаза.

- Подожди, куда пошёл? В сердце же дырка осталась.

- Как заделывать будешь?

У Рустама перед глазами пронеслись несколько способов. Среди них такие несерьёзные, как «замотать изолентой» и «замазать пластилином». Отбросив их, он сперва хотел наложить на дыру стальную заплату, приварив её к сердцу. Но потом подумал, что, возможно, придётся ещё что-нибудь оттуда вытаскивать, и решил cделать дыру многоразовой.

- Что молчишь?

- Ввинчу пробку.

- Ввинчивай.

Рустам подумал, какая должна быть пробка. Стальная и алюминиевая не пойдут – слишком жёсткие для сердца. Из хорошей пластмассы, совместимой с тканями организма. Пробка сама образовалась в пространстве, как только Рустам её представил. Хорошая, беленькая, с ушками, за которые удобно закручивать. Теперь нужно было нарезать в сердце резьбу. Это делается специальным инструментом - метчиком. Стерхов видел метчики на «Обработке металлов резанием». Но сам процесс нарезания наблюдать не доводилось. Пришлось импровизировать. На четырёхгранный конец метчика накинул специальный ключ, вставил его аккуратно в отверстие и тихонько начал крутить. Из сердца засочилась кровь. Нет, нет, этого совсем не надо. Временно заморозить края. Так. Готово. Вынул метчик и вкрутил аккуратно пробочку. А чтобы не выкручивалась, законтрил проволокой. Вот так вот, отлично.

- Всё, – доложил он.

- Теперь есть тяжесть на сердце?

- Теперь нету, – сказал Стерхов, поразмыслив. – Небольшая, оттого, что дырку в сердце сделали. Но это пройдёт.

Рустам и правда почувствовал себя лучше. Разомкнув веки, он увидел перед собой серьёзное лицо Елизаветы Глебовны. Большие голубые глаза под круглыми очками, плотно сжатые губы, детские, как будто слегка надутые щёки, минимум косметики. Да она же совсем ещё девочка, эта врач-психотерапевт.

- Спасибо, Лиза, ты мне действительно помогла.

Он взял её руку с одиноким серебряным колечком и, наклонившись, поцеловал.

- И не забивай голову лишними тревогами, – прошептала Лиза.

От близости молодой симпатичной женщины у Рустама закружилась голова, и он придвинулся, чтобы поцеловать её в губы.

- Нет, вот это лишнее, – сказала Елизавета Глебовна и приложила к его губам холодный тонкий палец. – Ты вот лучше скажи, ты очень занят? Найдётся у тебя ещё один час, раз уж приехал?

- Эксперименты?

- Сегодня можно тебя загипнотизировать.

- Так ведь не получается ничего.

- На этот раз другой гипнотизёр. Может получился.

В душе у Рустама зазвонил тревожный звоночек: «Диплом стоит». А за ним ещё один, чей голос он едва расслышал. Расслышал, да не понял.

- Ай, ладно. Интересно всё-таки. Зовите вашего гипнотизёра. Надолго это?

- На час максимум.

Есть в боксе такое понятие: спарринг-партнёр. Когда спортсмену хорошего уровня дают на тренировках партнёра попроще, чтобы отрабатывать на нём удары. Но тот, второй - тоже мужчина, тоже не прост и мнит, что может завалить соперника. При первом же взгляде на гипнотизёра Рустам, занимавшийся когда-то боксом, почувствовал себя спарринг партнёром. Черноволосый, патлатый его противник не стремился подавить, он подавлял. От взгляда его сразу стало не по себе. «Ах ты, падла» - пронеслось в голове у Стерхова. Рустам внутренне собрался и двинул навстречу накатывающейся на него волне свою, поменьше и послабее, но такую же дерзкую.

- Познакомьтесь, это Феликс… извините, так и не узнала Вашего отчества. – залепетала Елизавета Глебовна, и Рустам почувствовал, что она не в себе. – А это Рустам. У нас, понимаете, в программе заложено изучение пациента в бессозна…

- Расслабься, – скомандовал Феликс, и Стерхов отключился.

Рустам знал, что кто-то должен появиться, чувствовал его приближение, как чувствуют накатывающий сон. В стене открылась дверь. Он зашёл в комнату и сел в кресло. Странно. Ещё секунду назад в комнате не было никаких дверей и кресел, как, впрочем, не было и самой комнаты. Рустам находился внутри освещённого шара. Непонятно, какие источники его освещали, просто в небольшом пространстве вокруг него было светло. За пределами этого пространства царила непроглядная тьма. Рустам не мог точно определить, стоял он или висел. Под ногами не ощущалось твёрдой опоры. Скорее висел, как в невесомости.

В комнате стали появлялись какие-то предметы. Рустам не видел их, скорее чувствовал. Когда же он пытался их разглядеть или сосредоточить на них внимание, они тут же размывались, растворялись в воздухе и исчезали. "А воздух ли это?" – пронеслась мысль. – «Чернота-то какая. Может, это вакуум? Но тогда как я здесь дышу? Могу ли я здесь существовать? Да и я ли это вообще?» Он посмотрел на свои руки и оцепенел. Рук не было. Так же, как не было всего тела. Но Рустам совершенно чётко чувствовал, что он существует и находится в этом непонятном, нереальном пространстве.

Тот, кто вошёл, спокойно наблюдал за ним, сидя в своём отсутствующем кресле.

- Где я нахожусь? - наконец выдавил из себя Рустам.

- Если тебе это так важно: тело твоё находится в Институте Мозга, в городе Москва. Твоё сознание нигде не находится. Сознание всегда само в себе, и в то же время его объективно не существует.

- Что со мной происходит?

- Хорошо, что ты можешь задавать вопросы. Но лучше сейчас выслушать то, что скажу тебе я.

Пришедший помолчал, убедившись в том, что собеседник готов слушать, и продолжил:

- Ты вошёл туда, где из людей могут находиться лишь единицы. Тебе не страшно?

- Страшно, – признался Рустам.

- Оно и понятно. Ты примеряешься к возможностям, бремя которых может оказаться для тебя непосильным.

- Кто ты? - не выдержав, закричал Рустам.

Его крик прозвучал как лопнувшая струна.

- Я тот, кто должен тебе многое сказать. Готов ли ты слушать, или всё, что сейчас происходит настолько испугало тебя, что ты не помышляешь ни о чём, кроме как вернуться в так называемую реальность?

«Да, да! - хотел закричать Рустам. - Я хочу вернуться. Отпусти меня». Но внезапно волна спокойствия накатила на него. Он подумал, что пришедший, возможно, не враг ему, и что, во всяком случае, ничего ужасного или болезненного с ним пока не происходит. Пришедший выглядел спокойным, говорил уверенно. Рустам попытался подробнее рассмотреть своего собеседника, но образ его мгновенно размылся, не давая сознанию ухватиться ни за одну черту.

- Но ты же выпустишь меня, когда скажешь всё, что хочешь? – спросил Рустам, уже приняв решение слушать.

- О, да, конечно. Хотя, надо сказать, не я источник этого необычного для тебя состояния. Источник – ты сам. Но об этом позже. А теперь слушай. И к стати, не обязательно висеть.

Рустам оказался в кресле, в таком же размытом. И стал слушать.

Елизавета Глебовна Золотарёва, сотрудник «Лаборатории физиологии мышления и сознания» НИИ Мозга сидела за столом в лаборатории №5. Долго ли она так просидела, неизвестно. Тот день выдался на редкость спокойным. Её коллеги по разным причинам отсутствовали. За весь день в лабораторию никто не зашёл и не позвонил. Так бы и сидела Елизавета Глебовна, однако постепенно к ней стало возвращаться сознание. А вместе с ним - смутная тревога. Почему она ничем не занимается? Почему перед ней не разложены графики и таблицы? Лиза попыталась вспомнить, как давно она сидит за столом, и не смогла. Она лишь чувствовала, что находится в каком-то оцепенении. Женщина попыталась стряхнуть его с себя, но это удалось не сразу. «Что за наваждение? Что со мной? - подумала она. - Может быть, я заболела?»

С трудом поднявшись со стула, Елизавета Глебовна осмотрелась. Привычные предметы, находящиеся в комнате, показались ей слегка нереальными. Она прошла вдоль стола в одну сторону, в другую, оказалась около входной двери. Постояв несколько секунд перед ней, Лиза развернулась и неуверенно, будто сомневаясь, направилась в соседнюю комнату. Зайдя в неё, она долго смотрела в дальний угол, где на кушетке, свесив обе ноги на пол, лежал Рустам.

- А что будет, если я не соглашусь? Вы станете заставлять меня выполнять вашу волю насильно?

- Успокойся, никто не собирается превращать тебя в зомби. Мы просто удалим из твоего мозга всё, чем ты отличаешься от других людей. Ты станешь обычным человеком и проживёшь самую обычную, заурядную жизнь.

- Когда я должен дать ответ?

- Это невозможно. Я так не могу. Неужели вы не понимаете, что требуете от меня? То, что я узнал… Я вообще не понимаю, как до сих пор не сошёл с ума. На моём месте… Ах, так это сон!!! Боже, какое облегчение.

Озарённый радостной догадкой, он обхватил голову руками и замер. Твёрдая голова, холодные, влажные ладони. Он находился в лаборатории НИИ мозга, напротив него сидел Феликс. Только теперь он не производил такого отталкивающего впечатления. Глаза его не пронзали Рустама насквозь. Они были мудры и спокойны. Нет, это не сон. То, что с ним происходит – реальнее реального. Захлестнувшая его волна радости схлынула. И ничего невозможно поделать, только смириться. Иначе, действительно, сойдёшь с ума.

- Как же это всё может быть?

- Ты разберёшься. У тебя для этого будут силы.

Неотвратимо. Неужели всё это неотвратимо? Стоп… Это может стать спасением.

- Разве такие решения принимаются за несколько минут? Если вы настаиваете на этом, я выбираю обычную человеческую жизнь, – Рустам осмелел. - Копайтесь у меня в мозгах, удаляйте всё, что вам нужно. Но верните мне мою заурядную жизнь.

- Тебе нужно время на размышление? Тебе нужна обычная жизнь? То и другое легко устроить…

САД ЖЕЛАНИЙ

Марина уже третий день ездила на практику в Красногорск. Там, в магазине она должна была перенимать знания у местного товароведа, работая её помощником. Но Марина уговорила директора магазина дополнительно, на полставки, поставить её продавцом в овощной отдел. Ещё со времён первой практики она знала, какое это выгодное дело – работать продавцом. Вся система торговли в СССР была ориентирована на то, чтобы обвесить и обсчитать покупателя. Поработавший две – три недели на рознице продавец уже знает, как это делать. Например, ни одни весы никогда не выставлены на «ноль». Хотя бы десять граммов они показывают при отсутствии на них товара, а чаще – двадцать-тридцать. И никто из покупателей на это внимания не обращает. Только контролирующие органы.

С дотошными энергичными тётками и бабками лучше не связываться, не обвешивать их и не обсчитывать. Лучше обогащаться на мужчинах. Особенно для этого подходят интеллигентно-пришибленного вида старички, а также подростки, студенты. Тут не обязательно даже иметь высверленные гири, или подкладывать под чаши магнит. Достаточно в момент взвешивания незаметно прислониться к чаше, на которой лежит товар. Можно и на пятьдесят и на сто грамм его вес увеличить. Мало того что покупателей, существует ещё масса способов обманывать государство: утряска, усушка, запланированный бой, списание товара по истечению срока годности. Кроме всего прочего, продавцы всегда при товаре, как и товароведы. В общем, выгодное это дело – работать в торговле.

В первый же день Марина заработала на дезодорант. На второй день к ней подошла продавщица из бакалейного отдела - женщина лет сорока пяти - и завела разговор.

- Хорошо торгуешь, – похвалила она Марину. – Не впервой, видать.

Марина промолчала.

- А я думала, практиканточку поставили, сейчас она запутается. А ты нет, хорошо… И с покупателями умеешь разговаривать. Молодец. Вот моему сыну как раз такая жена нужна. Хочешь, познакомлю?

Марина улыбнулась. Приятно, когда нравишься, даже если не мужчине, а женщине. Но не очень-то хотелось знакомиться с сынком какой-то продавщицы.

- Я замужем, – соврала она, а у самой в сердце кольнуло.

- Да? Я бы не подумала, – не отставала навязчивая продавщица. – А почему кольцо-то не носишь?

- Жалко его, берегу.

Тётка, с сомнением посмотрев на Марину, переключилась на другую тему.

На третий день Цветкова заметила, что один из покупателей неравнодушно на неё смотрит. Здоровый, мощный парень, просто медведь. Через день он опять появился в очереди в овощной отдел. Когда Марина давала ему сдачу, он поймал её за мизинчик и нагло подмигнул.

Вечером он ждал её у служебного выхода.

Защиту диплома их группе назначили на 23 февраля. Последний перед защитой день прошёл как в бреду. Беспокоиться и переживать уже не было сил. От постоянного недосыпания и стресса голова стал чугунной. Затвердевший от обилия принятой информации мозг уже ничего не воспринимал. Рустам весь день что-то дочерчивал, гонялся за преподавателями, собирал подписи о готовности дипломного проекта. Опять дочерчивал и дописывал. В конце дня, уже в седьмом часу совершенно случайно от парня с параллельного потока Стерхов узнал, что нужна подпись ещё какого-то рецензента, представителя одного из заводов, короче говоря, производственника. Вот тебе и раз! Падла куратор, ничего об этом не сказал. Рустам, поверженный, присел за парту.

- Где же его искать теперь, этого, блин, рецензента?

- Да их тут много было сегодня. Один, кажется, до сих пор в соседней аудитории сидит, – подсказал парень.

Стерхов кинулся, расталкивая припозднившихся студентов, в соседнюю аудиторию. Там сворачивала и укладывала в тубус многочисленные листы Танька Любшина из параллельной группы.

- Таня, а где рецензент?

- Давно? – в голосе Стерхова послышалось рыдание.

- Только что. Ещё догонишь.

- Какой он хоть из себя?

- Ну такой средний, в сером костюме, без особых примет.

- Стерхов помчался по коридору в одну сторону, в другую, метнулся на лестницу.

В проёме увидел какого-то мужика, спускающегося на два этажа ниже.

«Если выйдет на улицу, ни за что возвращаться не станет.» – подумал Стерхов и, ломая ноги, поскакал через три ступеньки, еле удерживаясь, чтобы не упасть. Окликнуть бы, но Рустам не знал имени-отчества мужчины. В голове пронеслись варианты:

- эй, товарищ;

- дяденька рецензент;

- гражданин (ты туда не ходи, ты сюда ходи).

Почему в русском языке нет обращений как «мсье» у французов или «пан» у поляков?

Услышав грохот скатывающегося по лестнице Стерхова, рецензент как будто ускорил шаг. Но Рустам в последнем длинном прыжке через четыре ступеньки успел задержать его уже схватившегося за дверную ручку.

- Извините (вот оно, русское «мсье», и «мадам» заодно)! Извините, вы рецензент?

Мужчина был заместителем начальника конструкторского бюро НПО имени Лавочкина. Но в данном случае ему пришлось согласиться.

- Да. Что Вы хотели?

- Не дайте пропасть, – задыхался Стерхов, мешая рецензенту открыть дверь. – Завтра диплом…

- Нет, я закончил работу. Где же Вы раньше были?

- Ездил в Баку родственников вызволять. Слышали, что там творится?

Только ложь могла его спасти. Наглая, отвратительная ложь.

В Опалиху в тот день Рустам не поехал чтобы сэкономить два часа, уходившие на дорогу. Позвонил Марине, предупредил. До двух часов ночи всё что-то исправлял и переписывал, переписывал и исправлял. Потом - недолгий тревожный сон. С шести утра опять добавлял и исправлял.

Защита начиналась в восемь. К этому времени приходить было не обязательно, всё равно попал бы в очередь. Некоторые в их группе взяли за правило обязательно заходить первыми, при этом голову держать высоко, говорить чётко, ясно и уверенно. Якобы у преподавателей в этом случае складывается хорошее мнение о студенте, что облегчает дело. Мол студент уверен в себе, значит готов. Этот метод имел популярность, и в число первых было не пробиться. Занимали очередь за час до начала экзамена.

Стерхов был не из таких. У него сложилась своя практика. Он обязательно одевал костюм, галстук, шёл середнячком, без претензий. Но держаться тоже старался уверенно. На все вопросы отвечал деловито, без суеты. Всегда немножко не договаривал, даже если знал тему до конца. Преподаватель потом на это немножко задавал как бы дополнительный вопрос. Стерхов спокойно отвечал. Ну и учил, конечно, до посинения, бомбы писал.

Так и в тот день. Напялил костюм и к девяти тридцати явился на кафедру. Народу – тьма. У трёх групп в тот день защита была. Работали три дипломные комиссии. Но он всё же нашёл уголок, куда присесть, и стал служебную записку доделывать. Титульную страницу нарисовал, проткнул листы с левой стороны ножкой циркуля, сделал из скрепок скобы и ими листы скрепил. Не очень аккуратно получилось, да ладно. Хотел почитать ещё, что там у него написано, освежить в памяти, но тут подошли братья Лебедевы и Джон Волков.

- Ну ты защищаться думаешь сегодня?

- Диплом слишком сырой, – посетовал Рустам.

- Да это у всех, не бзди. У меня вообще вода из него сочится. Пора прекращать мучения, – отрезал Волков.

И они вчетвером ввалились в лабораторию, где заседала одна из дипломных комиссий. Тут была выдержана видимость серьёзной организации процедуры защиты. Имелся секретарь из числа аспирантов, который объявлял дипломника и вёл протокол. В самой комиссии заседали от кафедры технологии профессор Зернов, от кафедры конструирования доцент Сердюк, от деканата доцент Привалов - заместитель декана - и ещё неизвестный мужчина, видимо с какого-нибудь завода. Слава Богу, с кафедры деталей машин никого не было, а значит вряд ли кто-то обнаружит, что расчёт редуктора списан Стерховым из учебника.

Тем временем, собираясь защищаться, развешивала свои чертежи и схемы Лариса Проханова. Ребята расселись за столами в качестве группы поддержки. Лариса дрожащими пальцами пыталась приколоть к доске чертёж основной сборки, но кнопки вываливались у неё из рук. На бархатных щеках её полыхал яркий переливающийся румянец. Славик и Джон, привстав со своих мест, помогли ей, подбодрив заодно словами.

- Проханова Лариса Игоревна, кафедра технологии, – объявил секретарь. - Тема диплома: «Ракета-носитель грузоподъёмностью 20 тонн».

- Пожалуйста, просим. – пригласил Зернов.

- Тема диплома – ракета-носитель. – начала Лариса, трепеща, как флаг на ветру. - Ракета предназначена для вывода полезной нагрузки до 20 тонн на околоземную орбиту. Состоит из трёх ступеней.

Лариса показала рукой на схему членения.

- Возьмите указку, – посоветовал Зернов.

- Первая ступень – боковые ускорители, – обвела Проханова указкой четыре конусообразных ускорителя. – Вторая – центральный блок, и … третья. Топливо первых двух ступеней – керосин, окислитель – жидкий кислород. Третья работает на азотном тетраксиде и несимметричном диметилгидрозине. В качестве узла выбран топливный бак второй ступени. Размеры бака: диаметр четыре метра, длинна – восемь с половиной. Материал - АМГ-6.

Дальше шёл вполне сносный рассказ про ракету, конструкцию бака, технологический процесс его изготовления и приспособление для сварки его цилиндрической части со сферическими торцами. В качестве спецтемы Лариса выбрала «применение металла с памятью для изготовления ферменных конструкций в космосе». Металл с памятью – это такой интересный материал. Если, нагрев до определённой температуры, придать ему какую-либо форму, потом охладить, форму изменить, например, сложить или спрессовать, уменьшив размер конструкции, а потом опять нагреть, то металл примет первоначальную форму. Это свойство часто используется для изготовления конструкций в космосе. И студенты так же часто используют его в качестве спецтемы.

Выслушав внимательно дипломницу, светлейшая комиссия незамедлительно приступила к её пыткам. Начал доцент Сердюк:

- Вот про первые две ступени Вы сказали, что топливо, что окислитель, а на третьей?

- Азотный тетраксид и несимметричный …

- А что из них топливо, что окислитель?

Лариса задумалась, теребя указку.

Азотный тетраксид – топливо, а несимметр…

- Неправильно, наоборот. Ладно, такой вопрос. Всегда ли нужна третья ступень для вывода полезной нагрузки на околоземную орбиту?

- Скажите, околоземными считаются орбиты какой высоты?

- Ну, порядок, хотя бы назовите.

- Километров?

- Понятно, – сказал Сердюк и вопросов больше задавать не стал.

Зато за Ларису принялся представитель производства.

- Вот у Вас обечайка бака с торцами сварена аргоно-дуговой сваркой, – начал он. – Толщина стенки бака полтора миллиметра. А какая толщина в месте сварки?

Лариса задумалась.

- Так какая? – ехидно переспросил мужичёк.

- Тоже… полтора миллиметра.

- Тааак. То есть, у Вас стенка одинаковой толщины по всему баку, в месте сварки утолщения нет?

Лариса стала приглядываться к чертежу своей основной сборки.

- Есть, - констатировала она через некоторое время, всё-таки разыскав на нём нужное место.

- Так какое утолщение? У Вас же в пояснительной всё написано, – наседал представитель производства. – Ну что же Вы?

- Я забыла, – с наивной простотой призналась Лариса.

- А зачем оно вообще нужно, это утолщение? – продолжал свою атаку неизвестный.

Проханова самоубийственно молчала. Славик Лебедев от напряжения привстал с места и издал утробный звук. Лариса встретилась с ним глазами, и в этот момент он, видимо, передал ей какой-то телепатический сигнал.

- А! – произнесла Лариса, осознавая принятую информацию и сопоставляя её со своими отрывочными знаниями, смутно зашевелившимися на дне памяти. – Коэффициент ослабления… Сварной шов имеет прочность меньшую, чем основной материал. Поэтому…

Больше она ничего объяснить не смогла. Но и этого хватило, чтобы профессор Зернов, видимо болевший за студентку, чуть заметно вздохнул с облегчением.

Но производственник не унимался.

- Почему бак у Вас выполнен из АМГ-6, а не из Д-16, например? – решил он добить Ларису, почувствовав её нулёвость.

- Ну, АМГ – алюминиевый сплав…

- А Д-16 какой?

- Тоже… алюминиевый.

Присутствующие кто зажмурился, кто поник головой. Дело шло к провалу. Д-16 не может быть использован для конструкций, изготавливаемых сваркой, потому, что варится очень плохо. АМГ-6 же разработан специально для сварки. Не знать этого, отучившись пять с лишним лет в авиационном институте, было равносильно признанию этих пяти лет проведёнными впустую. Сделан-то диплом правильно. Но вот кем?

- А что за сплав АМГ-6, из чего состоит? – подключился к допросу доцент Привалов.

И тут Проханова неожиданно ответила правильно.

- Это сплав алюминия и марганца.

- Так, и сколько в нём марганца?

- Шесть процентов.

- Хорошо, - не отставал доцент, - а вот, допустим, сталь 3, это что за материал?

- Ну из чего состоит?

- Из железа и … углерода? – неуверенно произнесла Лариса.

Всем было ясно, что сейчас прозвучит последний вопрос, вопрос самого низшего уровня, типа: сколько будет дважды два. И если на него Лариса ответит неправильно, комиссия, скорбя, единодушно признает, что почти шестилетний коллективный труд преподавательского состава МАИ по изготовлению из Прохановой Ларисы Игоревны инженера-механика для космической промышленности имеет нулевой результат.

- И сколько процентов углерода? – задал Привалов этот вопрос страшным голосом.

Если бы Проханова по аналогии с АМГ-6 сказала, что в стали-3 углерода три процента, квалификацию инженера в тот день она бы не получила. Но Ларисе повезло. Перед тем, как зайти в аудиторию, она слышала в коридоре разговор ребят из параллельной группы как раз про то, что этой сталью-3 сегодня уже кого-то завалили. И слава Богу, она слышала правильный ответ.

- Три десятых процента, - промолвила Лариса и замерла ни живая ни мёртвая.

Преподаватели пошушукались и поднялись.

- Комиссия удаляется на совещание, – объявил секретарь.

Профессор, два доцента и очкастый производственник удалились в соседнюю комнату, за ними аспирант-секретарь, бросив напоследок:

- Следующий готовьтесь.

У Прохановой лицо сделалось жёлтым и кислым как лимон. Она была на грани истерики.

- Что поставят? – бросила она с отчаянием в аудиторию.

- Пять, – ответил Волков.

Лариса в надежде закусила губу. Воспринимать шутки девушка в тот момент была не в состоянии. Дрожащими руками она принялась снимать и складывать свои чертежи. Ребята помогли ей. Следующим развешиваться стал Стерхов.

Через минут пять комиссия вновь появилась. У всех были монументальные лица.

- Рассмотрев дипломный проект Прохановой Ларисы Игоревны, государственная комиссия выставляет ему оценку «удовлетворительно» и присваивает Прохановой Ларисе Игоревне квалификацию «инженер-механик по космическим летательным аппаратам», – торжественно объявил председатель комиссии профессор Зернов. – Поздравляем.

Присутствующие зааплодировали.

- Кто у нас следующий? – Зернов посмотрел над очками на Рустама.

- Стерхов Рустам Евгеньевич. Кафедра технологии. Тема диплома – орбитальная станция, – объявил секретарь, глядя в личное дело и пояснительную записку Стерхова.

- Слушаем Вас.

- Тема диплома – орбитальная станция, – повторил Рустам. Прототип – советские станции «Салют 1» - «Салют – 6». Рассчитана на долговременное пребывание экипажа из трёх человек. Основные составляющие части…

Стерхов углубился в подробное описание конструкции станции и её основных элементов, развёрнуто осветил устройство узла поворота солнечной батареи, который фигурировал в дипломе. Это была самая простая для него часть, поэтому он тянул на ней время. На баллистическом расчёте и расчёте редуктора узла поворота внимание не акцентировал, здесь о любой дополнительный вопрос он мог споткнуться. Очень детально Рустам изложил свою специальную тему: установку для сварки крупногабаритных обечаек в космосе. Он знал заранее, что она комиссию заинтересует, как заинтересовала в своё время преподавателя по «Технологии производства в космосе».

Наконец он закончил, уложившись в пятнадцать минут. По лицам членов комиссии понял: доклад произвёл хорошее впечатление. Теперь начиналось самое пугающее – дополнительный вопросы. Только что он видел, как этими вопросами практически завалили Проханову.

Возникла пауза. Производственник, прищуриваясь сквозь очки, вперился в схему членения станции. Сердюк листал пояснительную записку.

- Какое самое напряжённое место в силовой конструкции корпуса станции? – задал первый вопрос Зернов.

- Торцевой шпангоут.

- Какая определяющая нагрузка при расчёте шпангоута?

- Давление внутри станции.

- Разница внутреннего и внешнего давлений. Но, поскольку, внешнее за бортом – ноль, то для корпуса станции определяющим является только внутреннее.

- Почему это внешнее – ноль?

- Ну как же, вакуум…

- Ну а на Земле, при выводе?

«Ах, чёрт, в натуре, давление за бортом-то меняется от атмосферы до нуля при выводе», – подумал Стерхов, но тут же нашёлся.

- Максимальный перепад всё равно на орбите, где внешнее – ноль. На этот перепад и рассчитывается конструкция.

- Какое давление на Вашей станции?

- Одна атмосфера.

- Азот-кислородная, как на Земле.

- Какие ещё возможны варианты?

- Чисто кислородная с давлением 0,36 атмосфер.

- Какие преимущества у такой атмосферы?

- Меньшая нагрузка на силовую конструкцию и, соответственно, меньший её вес.

- Почему же Вы не применили такой вариант?

- Чисто кислородная атмосфера более пожароопасна.

- Хорошо, – Зернов замолчал удовлетворённо.

- А почему Ваша установка для сварки обечаек называется «Пайванд»? – задал вопрос производственник. – Это как расшифровывается, «паять ванну», что ли?

- «Пайванд» - это, по-узбекски, сварка, – пояснил Стерхов.

- Понятно. Вы из Узбекистана?

- Из Ташкента.

Ещё один плюс. К таким как Стерхов, с национальных окраин, некоторые преподаватели относились более снисходительно, особенное если те что-то соображали. Что с них взять, с полуграмотных?

- В редукторе узла поворота солнечной батареи Вы использовали волновую передачу. Почему? – задал вопрос Сердюк

«Началось», - подумал Стерхов.

- Во-первых, волновая передача имеет очень большое передаточное число, что уменьшает количество ступеней редуктора и, соответственно, массу. Во-вторых, стакан волновой ступени составляет единое целое с корпусом станции, он в неё вварен. Это повышает герметичность конструкции. Не пришлось делать лишнее отверстие в корпусе, чтобы выводить наружу вал редуктора.

- А какие недостатки у волновой передачи?

- Сложность изготовления.

Маёвские преподаватели вопросов больше не задавали. Последнее слово осталось за производственником.

- Вот Вы два раза упомянули про важность уменьшение веса. Скажите, это ли является определяющим моментом в выборе материалов и вариантов конструкции?

- Экономическая целесообразность. Если затраты на изготовление более лёгкой конструкции превышают затраты по выводу на орбиту более тяжёлой, то выбирать нужно более тяжёлую.

- Правильно, – согласился производственник.

- Ещё вопросы есть к дипломнику? – Зернов оглядел членов комиссии.

Вопросов не было.

- Комиссия удаляется на совещание. Следующий приготовьтесь.

Всё! Всё уже сделано, дальше от него ничего не зависит. Можно расслабиться.

Стерхов стал сдирать с доски чертежи. Ценность вещей существует только в нашем сознании. Ещё вчера из-за помарки или небольшого надрыва на любом чертеже он мог распереживаться, а утеря даже одного листочка могла повергнуть его в отчаяние. Всего пять минут назад из-за двух-трёх неправильно начерченных линий на балл могла быть снижена оценка его диплома. Теперь же цена этой бумаге – ноль. Стерхов небрежно и криво складывал многочисленные листы, не испытывая к ним ни малейших чувств. Никто никогда в них больше не заглянет (разве что, будущие поколения студентов). Эта кипа бумаги будет храниться в архиве пять лет, после чего её сдадут в макулатуру. Всё, это отработанный материал его жизни. Сложив листы штампами наружу, как полагается по ГОСТу, Стерхов бросил их небрежно на стол. Он с удовольствием отвесил бы им пинка, если бы не комиссия, которая появилась из совещательной комнаты. Секретарь, опережая свои собственные официальные слова, показал незаметно Стерхову растопыренную пятерню.

- Рассмотрев дипломный проект Стерхова Рустама Евгеньевича…

Всё, прощайте экзамены, зачёты, сессии, курсовые, лабораторные и дипломы. Прощайте волнения, недосыпания и стрессы. Отпахал, отмучился, откорпел. Надоело учиться. Тяжеловатая это работа. Отсидев на шести парах приходить домой не для отдыха, а для того, чтобы ещё посидеть над курсовым или РГР. И постоянно что-то висит над душой, постоянно нужно за что-то переживать. Но теперь всё. Всё – о!

Стерхов сел за стол смотреть, как будут защищаться его товарищи. Радости на душе не было. Облегчение – да, и… опустошение. Радость появится завтра, когда, отоспавшись с утра, можно будет заняться любыми делами. Любыми, какими заблагорассудится, но не учёбой.

Тем временем свой дипломный материал закончил развешивать Славик Лебедев.

- Лебедев Ростислав Геннадьевич, – объявил секретарь. – Тема диплома – лунный посадочный модуль…

Идя от института к общежитию, Стерхов чувствовал, что вот-вот воспарит. Это его естество, привыкшее в последнее время носить неподъёмный дипломный груз, освободившись от него, рвалось ввысь.

- Ну что, братья студенты… - начал Стерхов.

- Молодые специалисты, – поправил его Волков.

- Ну что, блин, молодые специалисты, как проведём остаток сегодняшнего знаменательно дня?

- Я спать, – ответил Борис.

- Я тоже, – поддержал его Волков.

- Ну семейные, сразу видно, разнежились на домашнем содержании. Мы с тобой, Славик, вдвоём что ли будем диплом обмывать?

- Не беспокойся, Руст. Сегодня у Щеглова ещё защита и у Влада Софьина. А вчера у Барабанщикова была. Есть компания.

Придя в общежитие, Стерхов стянул с себя галстук (всё, старик, ты своё отработал), переоделся и лег на кровать, тупо уставившись в потолок. Была суббота, и соседи по комнате разъехались по домам. Никто его не беспокоил, не тормошил и не лез с поздравлениями. Он лежал, отключив мозги. Измученный организм пребывал в ступоре. Спать, почему-то, не хотелось. Выброшенный в кровь адреналин теребил сердце.

Отлежавшись с часок, он наконец стал воспринимать реальность. Постепенно возвращалась радость жизни. Мир расцветал красками. Стерхов выглянул в окно. Слежавшийся февральский снег выглядел как семидесятилетний старик, доживающий последнюю треть своей жизни. Скоро весна. За ужасающей суматохой последних месяцев Рустам забыл и думать о таких вещах, как хорошая погода, прогулки, кино, весна.

«Надо будет завтра с Мариной сходить куда-нибудь», – подумал он, и тут же настроение испортилось. Марина. Через две, максимум три недели им расставаться. А он так и не решил для себя окончательно, правильно ли поступает. Ведь ещё есть время всё повернуть. И опять в душу влезла холодная змея сомнений. Опять потяжелело в груди, мир стал терять только-только возвратившиеся краски.

- Стоп, - сказал Рустам змее, – я же утопил тебя в реке. Откуда ты опять взялась?

Но змея молчала, удобно свернувшись клубком в его истерзанном сердце.

- Ладно, скоро я с тобой снова разберусь.

Он накинул куртку и отправился к телефонам-автоматам. Открыв дверь комнаты, он лоб в лоб столкнулся с Колей Напряжённым.

- Рустам, привет, – Коля протянул ему руку, которая была на удивление расслабленной.

- Привет, Колян.

- Слушай, ты не возражаешь?.. Мне тут Женька ключ оставил… Ну в общем, мне сегодня… комната нужна. Ты не возражаешь?

Стерхов поперхнулся. Коля Напряжённый и женщины? Да, что-то изменилось в общежитии, пока Рустам жил в Опалихе.

- Коля, братан, в любой другой день, но не сегодня. Я сегодня диплом защитил…

- Поздравляю.

- Спасибо. Так вот, мы отмечаем диплом. И после этого, сам понимаешь, я своё тело никуда уже не повезу.

- Рустам, ну пожалуйста.

- Коля, только не сегодня, извини. Завтра, часов с двенадцати.

- Что, никак? Может ты где-нибудь в другом месте переночуешь?

- Коля, вслушайся в мои слова. Читай по губам. У нас сегодня пьянка. Будут девочки. Андестенд ми?

Напряжённый поник, повернулся и зашагал обиженно в свою комнату.

- Ладно, не расстраивайся. Перенеси на завтра, – прокричал ему вслед Стерхов. Он спустился к телефонам-автоматам и набрал номер Опалихи. Трубку взяла хозяйка.

- Здравствуйте, Нина Николаевна. Марина дома, не знаете?

- Я дома, Рустам, – Цветкова взяла трубку параллельного аппарата у себя в комнате. – Как дела у тебя?

- Пять баллов.

- Молодец, умничка. Не слышу радости в голосе.

- Устал очень. Марин, я останусь сегодня тоже в общежитии. Отмечать будем.

- Ммм, – недовольно промычала Цветкова. – У вас там, наверное, девочки будут.

- Не будет у нас никаких девочек, успокойся.

- Ладно, веселитесь. Сильно не напивайся. Я уже так соскучилась.

- Я тоже скучаю, цветочек. Завтра буду с утра. Целую тебя.

Рустам положил трубку, подавляя в себе чувство вины. Больше всего он хотел, чтобы на праздновании защиты диплома были девочки.

Спонтанные праздники - самые весёлые. На них нет разноприглашённых знакомых и родственников, натянуто не знающих, о чём беседовать друг с другом. К ним не надо готовиться за месяц, бегая по магазинам, выбирая подарки, заранее сжигая праздничную энергию. Когда несколько хороших друзей, встретившись вдруг, решают посидеть без претензий – это здорово. Тогда и водка вкуснее, и анекдоты смешнее, и жизнь, без сомнения, хороша.

В пятьсот третьей гремела музыка: Славик завёл свой недавно купленный бобинный гроб «Союз». Царили праздничные суета и возбуждение. Был накрыт самый что ни наесть простой холостяцкий стол: водка, консервы, колбаса. Хлеб. Защита диплома совпала с двадцать третьим февраля - Днём Советской армии и Военно-Морского флота. Но разве могли сравниться два этих события? В тот день про Советскую армию никто и не вспоминал.

- До сих пор не могу поверить, – делился с друзьями расслабленный уже спиртным Славик. – Неужели всё закончилось?

- Да, к сожалению всё, – сдержано отвечал ему Влад.

- Почему к сожалению?

- Потому что не только диплом закончился. Студенчество закончилось. Можно сказать, закончилась молодость.

- Это ты загнул, – Двадцатидвухлетний Славик никак не мог согласиться с такой постановкой вопроса. – Молодость только начинается.

- Это тебе так кажется. Сейчас уедешь в Куйбышев, к родителям, женишься, нарожаешь ребятишек кучу. Свободы нет, друзей нет, обязанностей полно. Какая уж тут молодость?

- Не нагоняй тоску, Влад, – оборвал его рассуждения Щеглов. – Наполни лучше посуду.

Забулькало разливаемое спиртное, наполнились стаканы.

Щеглов встал с тостом.

- Радостный сегодня день, и в то же время… Блин, Влад, затронул тему. Возможно, это наше последнее застолье. Предлагаю выпить за то, чтобы не забывали мы друг друга и, разъехавшись, всё-таки находили возможность встречаться.

- Я, в натуре, сейчас заплачу, – сказал Рустам. - Тоска волной пошла. Пора запускать девчонок.

- А точно, пора, – поддержал Славик. – Я могу сходить…

И тут, как по щучьему велению, раскрылась дверь, и на пороге возникли Вика Савчук и Ольга Камастра.

Парни повскакивали, наперегонки уступая места девушкам. Вика и Оля степенно сели, подождали, пока им нальют, поздравили ребят с защитой диплома, выпили. Застолье загудело с новой силой. Присутствие девушек всегда является катализатором веселья в мужском обществе.

Через некоторое время Стерхов почувствовал себя окончательно пьяным. Без хорошей закуски алкоголь быстрее сделал своё дело. Он и не заметил, как и когда появились в их компании ещё две девушки - сёстры Самойловы. Красивые, но недоступные, они приняли на себя внимание Щеглова и Быковского. Это облегчило задачу Рустаму. Он сосредоточился на Камастре. Давно уже он засматривался на эту симпатичную стройную брюнетку. К тому же имеющаяся у неё репутация «давалки» позволяла Рустаму надеяться… В общем, он стал оказывать ей внимание, подливать в рюмку, подкладывать в тарелку (было бы что). Камастра как раз удачно расположилась между ним и Славиком, и можно было беседовать, перекрикивая музыку.

А праздник тем временем разворачивался. Прибывали другие «молодые специалисты», защитившие в тот день диплом. Заходили поздравить ребята курсами помладше. Водка, как ни странно, не заканчивалась: видимо, уже бегали за ней, или кто-то из вновь прибывших принёс. У Стерхова в голове шумело, он уже заметно покачивался, и это мешало ему ухаживать за Ольгой. Надо было поскорее и её тоже напоить. Рустам следил, чтобы она выпивала налитое до дна, настаивал.

Стол сдвинули, началась дискотека. Она не уместилась в комнате и частично вышла в коридор. Все прыгали и дёргались в экстазе. Вика уронила бокал, с которым плясала, и он разлетелся вдребезги. Бокал был из набора, который друзья подарили Лебедеву на последний день рождения. Савчук пошла извиняться. В ответ Славка со воплем «на счастье» расколотил об пол оставшиеся пять бокалов. Такого Славика Лебедева ещё никто не видел. Из скромного тихого студента к концу учёбы он превратился в заядлого кутилу. Вике осталось только смести в савок разлетевшиеся осколки, и праздник продолжался.

Дальше Рустам помнил отрывками. Он всё крепче держал за талию Камастру, она не уклонялась. Дискотека распространилась на лестничную клетку. Казалось, танцевал уже весь этаж. Разойдясь, свернули пожарный щит. И, о ужас, Славик разбил о перила гитару. Расколотил в щепки. Приглядевшись, правда, Рустам понял, что это была не его фирменная «Кремона», а дровяная, которую он недавно собрал из разных частей. Но всё равно, круто.

Стерхов уже вовсю обнимал Ольгу в танце, прижимал её к себе. Он почувствовал, что от неё сильно несёт потом, просто ужас как. Была она в футболке, которую, видимо, давно не стирала. Если бы Рустам не был так пьян, ни за что не смог бы стоять рядом с ней. Надо же: девушка, а так не следит за собой. Однако возбуждение его от этого не проходило. Он уже тащил Ольгу к себе в комнату под предлогом прослушивания какой-то пластинки, интерес к которой она проявила в разговоре. За ними зачем-то увязался Славик. Ну ладно, пусть, как будто будут слушать пластинку.

Не сразу попав ключом в замочную скважину, Рустам открыл дверь в свою комнату, включил свет, и … обнаружил у себя на кровати два шевелящихся тела. Ха, Коля Напряжённый всё-таки не внял ... Что ж, сам виноват. А теперь вышел конфуз. Освободите места, товарищи дорогие.

«А девочка у Коли ничего, – подумал Рустам сквозь пьяную пелену. – Жалко, что пришлось их потревожить».

Они вышли в коридор, подождали, пока Напряжённый со своей подружкой оденутся и покинут помещение. Коля дыру в Cтерхове просверлил взглядом, когда выходил. Рустам с Ольгой и Славиком зашли в комнату. Стерхов полез за пластинкой и чуть не уронил тумбочку, в которой у него фонотека хранилась.

«Боже, какой я пьяный», – подумал он, с трудом попадая иголкой в пластинку.

Зазвучала музыка. Славик ещё что-то Камастре рассказывал.

- Сейчас засну как Барабанщиков, – подумал Рустам и куда-то провалился. Через какое-то время он обнаружил себя прилепленным к телу Ольги. Руки их сплелись, голова лежала у неё на плече.

- Руст, может я пойду, – услышал Стерхов издалека-издалека.

- Да, Славик, иди, – не стал он удерживать друга.

Едва закрыв дверь, Рустам бросился на Ольгу…

Рустам с Мариной вышли из зала, из такого знакомого, родного зала ДК МАИ. Сколько раз приходил он сюда с друзьями, с девушками, один. Сколько фильмов пересмотрел, концертов. ДК МАИ заслуженно имел славу одного из неформальных культурных центров столицы. В нём, в одном из первых, демонстрировались в начале перестройки пролежавшие долгие годы на полках фильмы. Сюда частенько приезжали известные группы, исполнители, барды, артисты со своими творческими вечерами. Здесь работала неплохая маёвская самодеятельность. Здесь кипела творческая жизнь.

Правда в последнее время что-то изменилось в атмосфере этого места. Разваливалась самодеятельность, студентов перестали интересовать капустники, никак не могла образоваться толковая команда КВН. Перестали показывать талантливые фильмы, экран заполнила депрессивная чернушная видеопродукция. Да и музыки стало меньше. А в тот день, придя с Мариной в кино, Рустам узнал, что дом культуры вообще закрывается на ремонт. Сегодня последний сеанс. В фойе работницы ДК уже снимали гардины, картины со стен, и бегали с ними между кружащимися в вальсе парами из студии бального танца. Всё это было грустно, всё как будто специально приурочено к окончанию студенчества.

После сеанса Рустаму захотелось задержаться в этом уютном здании, пройти по вестибюлям и коридорам. Попрощаться. Спустившись на первый этаж, он потянул Марину не к выходу, а в одну из комнат, где стояло пианино. Здесь с Лёхой Орловым они когда-то сочиняли песню к фильму «Дубосековская 9». Фильм о жизни общаги снимали ребята – кинолюбители с шестого факультета. Лёха, закончивший джазовую музыкальную школу, так классно играл на фоно, что их работа незаметно переросла в его сольный концерт, на который сбежался народ со всего ДК. А здесь вот раздевалка студии бального танца. Это тоже целый этап в жизни Стерхова. Красивый и грустный. А это малый зал… Стоп, а что это за звуки из него доносятся? Рустам, держа за руку Марину, заглянул за тяжёлую дверь. Надо же, дежавю. Гендос Соколов энд компани. Только уже на сцене хоть малого и пустого, но зала. Стерхов хотел потихоньку войти и сесть вдалеке от сцены, рядом с тремя парнями, видимо рабочими, увиливающими от ремонта ДК. Но Соколов, увидев его, сказал в микрофон:

- Не прячься, Стерхов. Подойди хоть поздороваться, не видел тебя сто лет.

Рустам с удовольствием прошёл на сцену, поздоровался с ребятами.

- Всё-таки пробились в ДК? Молодцы.

- Пробились, только его на ремонт закрывают.

- Ну вас-то, наверное, не выгонят?

- Надеемся, пока в одном углу зала будут ремонт делать, мы в другом будем репетировать.

- Молодцы, рад за вас, прямо завидно.

- Так в чём дело, вливайся. Нам как раз текстовика не хватает.

- Я бы рад, Гена. Только я через две недели уезжаю… навсегда.

- Да ты что? Куда?

- Домой, в Ташкент. По распределению.

- Надо же, фантастика. Неужели отучился? Время-то как летит. А ведь через год и мне…

- Тебя-то куда распределили?

- Тоже домой, в Красноярск. Только фигушки они дождутся, чтобы я там появился. Я женюсь скоро.

- На москвичке?

- Поздравляю, ты всегда был умненьким мальчиком.

Пока ребята разговаривали, коллеги Соколова скучали на сцене, сделав небольшой вынужденный перерыв.

- Геныч, давай репетировать, мне скоро на лабу, – наконец не выдержал рыжий барабанщик.

С ним Стерхов знаком не был, из присутствующих он кроме Соколова знал ещё только Вадима Ильшина, с которым, как и с Генкой, в «Саду желаний» репетировали.

- Дай с человеком пообщаться, – не согласился с барабанщиком Соколов. - Он уезжает навсегда. Он, можно сказать, один из зачинателей нашей группы.

- Пусть споёт тогда.

- А точно, спой, Руст.

- Да ладно, как я буду, без ансамбля?

- Я тебе подыграю, я помню твой «Старый патефон».

- Я тоже не забыл, – поддакнул Ильшин.

- Тряхнуть что ли стариной, Марин?

- Раз народ просит…

Марина с интересом наблюдала за происходящим. Они прожили с Рустамом полгода, а она толком и не слышала, как он поёт. На всю эту песенную самодеятельность она не западала, а он, почувствовав это один раз, больше никогда ей своим пением не надоедал.

- Дайте мне только гитару, – потребовал Стерхов.

Ритм-гитарист, которого Рустам тоже не знал, не без колебаний отдал ему свой инструмент.

Взяв гитару, Стерхов пробежал пальцами по струнам, проверяя настройку.

- Ну что ж, «Старый патефон».

Набрав уже воздух в лёгкие, Рустам поднял глаза и увидел перед собой зрительный зал. Был он небольшой, и зрителей в нём было всего несколько человек, но и в таком петь ему никогда не приходилось. А теперь уже, видимо, не придётся. А, к чёрту…

У излучины трёх сверкающих небом рек,

Там где солнце собой украшает бездонную высь,

Ты поймёшь, что счастье, вдруг, ворвалось в твою серую, скучную жизнь.

Время там для тебя остановит свой вечный бег.

Рустам пел, обретая с каждой строчкой голос. Ильшин и Соколов, и правда, не забыли свои партии, играли хорошо и связно. Даже барабанщик вдруг с самого начала взялся за палочки и оживил песню правильным, чётким ритмом. Да и басист забубнил на своём инструменте вполне прилично. Удивительно, но группа играла песню как давно знакомую.

А в один земной до боли обычный год

У излучины трёх до дна изученных рек

Ты поймёшь, что время не ждёт сохраняя свой строгий и вечный ход,

И что счастья не хватит на весь отпущенный век.

Соколов безошибочно выводил на гитаре соло между куплетами, которое когда-то играл на флейте Славик Лебедев.

А когда потеряешь любовь и терпенье, и силы, и всех кляня,

Ты отключишь надоевший телефон,

Не забудь меня, разыщи меня, приходи ко мне, и я

Заведу тебе свой старый патефон.

Старая, наивная, почти детская песня, сочинённая Рустамом ещё в девятом классе, в сопровождении музыкантов прозвучала красиво и достойно. После того, как умерло, не родившись, его детище - группа «Сад желаний», Рустам редко брал в руки гитару. Душа не пела. А когда украли из общаги его «Классику», вообще не на чем стало играть. Стерхов, вдруг, остро почувствовал, как ему этого не хватает. Не хватает творчества, поэзии, музыки. Не магнитофонной, готовой услужливо включиться в любой момент, а своей, упрямой, корявой, которая по несколько дней крутится в голове и никак не хочет появиться на свет. А когда появится, то как новое вкусное блюдо смакуешь её, ласкаешь кончиками пальцев, извлекая из гитарных струн, и взращиваешь, добавляя постепенно новые аккорды, строчки, переходы.

Это творчество делает из нас людей. А если не творить, кто мы? Машины по уничтожению продуктов, бумаги, кислорода. Засиратели Земли. Родились, внесли свой вклад в уничтожение планеты и сгинули без следа. А вот когда творишь, когда своими руками, мозгами, нервами, душой. Никому не понятно? Не оценили? Смеются? (Ты идиот, такие деньги на гитару потратил, можно было три пары кроссовок купить). Плевать. Ты творец!

Господи, зачем же он бросил, зачем не продолжил вместе с ребятами? Не для денег (никто о деньгах и не думал), не для славы. Для чего-то большего, необъяснимого, что скрывается за сухим словом «самовыражение». Для того, чтобы быть, чтобы прозвучать в вечном эфире этого великого мироздания. А вот он я, вот он и я. Я тоже есть, и у меня тоже есть душа. Я не только галочка в отчётах (ещё один юноша получил высшее образование). Я не только безликий пешеход под дождём на асфальтовых равнинах. Я живу, я пытаюсь... И моя душа хочет трепетать в резонансе с этим миром. Разве я не имею права прозвучать, запомниться? Ну хоть как-то, хоть одной строчкой? Неужели не дано, не доступно? Разве всю жизнь: работа – дом, дом – работа? А по выходным – грядки на даче пропалывать. Раз в месяц – в парк, мороженое кушать. И так изо дня в день, из года в год, пока не закопают в мёрзлый зимний грунт. И не останется ничего. Дети будут помнить. Внуки вспомнят несколько раз. Правнуки знать не будут. Всё, нет тебя. И не было. Чем докажешь, что был?

А творцы - они на отдельном учёте в небесной канцелярии. Там всё видят, всё знают, всё слушают, записывают и хранят. Всё, что лежит выше переваривания пищи, совокупления и отправления естественных потребностей - от наскальных рисунков до храма Святой Софии в Константинополе - хранится вечно, даже если сгорит или будет разрушено на Земле. И вот там, на самой дальней полке самого забытого хранилища, может быть, найдётся место? Нет, не найдётся? Пока не найдётся? Ах, значит есть, всё-таки, надежда? Вход никому не заказан, и нужно работать? Так я готов. Я уже бросаю свои никчёмные делишки, открываю чистую тетрадь, беру ручку и аккуратным подчерком вывожу заголовок: «Гениальное творение». Вот, начало есть. Так, что я там хотел дальше написать? Что-то, вроде, бессмертное, прекрасное. Сейчас, сейчас… Как же это? Ээээ, уууу.

«На дворе трава, на траве…»

Что такое? Какая-то ахинея лезет в голову. И ещё этот запах плова перебивает мысли.

«Скажи-ка, дядя…»

Нет, нет, это уже было. Ах, чёрт, ручка не пишет, зараза… Может быть, стержень поменять? И этот не пишет, а только царапает бумагу. Ладно, не сегодня. В следующий раз. Вот завтра обязательно получится. Завтра вспомню. Ведь что-то же было, а? Ничего? Совсем ничего? Ай, да ладно. Кому это нужно? Вот сейчас пойдём, похаваем…

Слушая песню, Марина думала о том, как многого она не успела узнать в этом человеке. А теперь уже и не узнает. Вот он стоит на сцене как-то неуклюже, по-детски, расставив ноги. А в широко открытых глазах гордость и … счастье. Голоса особого нет, но поёт от души. Ей нравится. К тому же, группа играет хорошо, слаженно.

Песня закончилась. Стерхов оторвал (как будто с болью) руки от гитары. Только тогда Марина заметила, как он напряжён. Рустам повернулся к музыкантам.

- Гена, откуда?

- Ты не обидишься, Руст? Мы тут репетировали твои вещи, которые тогда ещё играли. Без твоего ведома.

- Классно, братан, – просиял Рустам.

А в глазах – чуть ли не слёзы. Как же, вот оно! Кому-то его песни оказались нужны, кто-то их поёт, репетирует, а значит, они нравятся. Он подошёл к Соколову и обнял его.

- Спасибо за сюрприз. Играйте, пойте, я только за. Правда, я очень рад.

На лицах ребят даже отразилась некоторая неловкость от такого проявления чувств.

- А что ещё вы репетировали?

- «Королеву моей столовой», «Стяги», «Сад желаний». Спой «Сад желаний», Руст, классная вещь.

- «Сад желаний»? Со всеми аранжировками?

- Со всеми, даже ещё добавили. Мы с этой вещью хорошо поработали.

- Парни, спасибо.

- Поём. Только какие там аккорды? Я уже сам забыл.

- Ре, си-минор…

- А всё, всё, вспомнил. Поехали.

Рустам с уже знакомым чувством восторга поднял глаза, посмотрел в зал, на Марину, и запел свою лучшую песню.

Все ключи у меня, все великие тайны сокрыты.

Ухожу, за собой закрываю последнюю дверь.

Из бокала терпенья последние капли допиты.

Не держи ты меня, не жалей, не суди и не верь.

Не поможет вино, не спасут дорогие лекарства.

Телевизор предаст, захлебнувшись рекламной слюной.

Ухожу, покидаю навеки постылое царство,

Где я раб навсегда, где служу чьей - то воле чужой.

Он цветёт и поёт, он бушует и зреет плодами,

Он меня ожидает огромный запущенный сад.

Непокорный и буйный он небо ласкает ветвями

Сад желаний моих он всегда мне приветлив и рад.

Я садовник плохой, не стригу я деревья и травы,

Не тираню побеги жасмина, сирени и роз.

Медоносная липа и горькой полыни отрава -

Всем свобода дана, все пускаются в радостный рост.

Все растения здесь – воплощения гордой свободы,

Это дети мои - всё, чего я когда-то желал.

У тяжёлой души принимая тяжёлые роды,

Не лелеял я их, я им сразу свободу давал.

Как желал я любви! На возвышенном солнечном месте

Посадил я цветок, он расцвёл неземной красоты.

Он прожил для тебя - для подруги моей и невесты -

Век прекрасный и яркий, но к осени вянут цветы.

Я приникну к нему иссушёнными солнцем губами,

Я ему прошепчу: не засохни всему вопреки,

Не иссякни, желанье, – ты тонкая нить между нами.

Но не слышит цветок и роняет свои лепестки.

Какая красивая песня. Марина заслушалась. Последние куплеты Стерхов пел, неотрывно глядя на девушку, и её бросило в жар. Это же про них! А Рустам понял это на последнем куплете. У него расширились глаза, а выражение лица стало удивлённо-восторженным. Сочинил-то он песню задолго до встречи с Мариной.

Музыка закончилась красивым печальным проигрышем, который чисто исполнил Соколов. Рустам стоял на сцене, не в силах оторвать взгляд от Марины. Она смотрела на него. Пространство между ними как будто светилось.

- Что же ты делаешь, любимый? Зачем бросаешь меня? За что? Разве тебе плохо? Разве я не умею тебя любить?

- Прости, родная. Я и сам не знаю, что со мной? Меня куда-то несёт. Я как щепка в дикой горной реке: ни утонуть не могу, ни прибиться к берегу. Остаётся только плыть по течению.

- Но ты ведь любишь меня, я знаю!

- Да, да, тысячу раз да! Но любовь моя слишком больна, чтобы выжить.

- Не уходи, я вылечу её, она будет жить!

- Нет, если мы не расстанемся, я стану тебя ненавидеть.

- За то, что ты отнимешь у меня свободу. А любовь всё равно умрёт. Жизнь человеческая слишком длинна для одной любви.

- Что же делать мне? Только ты есть у меня, чтобы не быть потерянной. А без тебя разве можно мне жить на этом свете?

- Ты усложняешь, любимая. На твоих устах горечь расставания. Но это пройдёт. И будут новые силы.

- Нельзя ли всё изменить? Ты же такой умный, придумай что-нибудь.

- Я пробовал. Я хотел принять тебя такой, какая ты есть, но это оказалось выше моих сил. Я хотел тебя изменить, но не смог. Да и стало бы от этого лучше?

- Как это выше твоих сил? Я не верю. Ты же такой сильный, ты можешь всё.

- Нет, родная, это ты сильная. У тебя есть силы любить. А у меня с трудом хватает на то, чтобы расстаться.

- Расстаться. Как я ненавижу это слово.

- Если бы мы не знали заранее, что расстанемся, наверно, не любили бы так.

Музыканты не смели нарушить паузу. Рустам и Марина молча смотрели друг на друга. А в душах их переворачивался мир. И там, где жила любовь, поселялась тоска…

Началась суета по отчислению из института. Предстояло решить несколько задач. Во-первых, - подписать обходной лист. Без этого диплом не выдавали. Во-вторых, - каким-то образом отправить в Ташкент часть вещей. Тащить с собой в поезде всё было немыслимо. За время учёбы в Москве Рустам оброс барахлом. Одних только пластинок у него набралась большая коробка, совершенно неподъёмная. Также книги, часть конспектов, которые он решил не выбрасывать, фотографии, сувениры, магнитола с колонками, привёзённые ещё на третьем курсе из Ташкента, и проигрыватель «Арктур», приобретённый в Москве. Ну и годовой комплект вещей, обуви. И электрогитара. Посуду, утюг, электрокофейник он оставлял Марине. А также узбекский халат – на память.

Как всё вывезти? Нашёлся выход. Со всех авиационных заводов в Москву регулярно летали самолёты. Не аэрофлотовские, а транспортные, заводские. Возили грузы для производства, командированных. В том числе из Ташкента прилетал то ИЛ-76, то АН-12. Друг отца, работавший в Министерстве авиационной промышленности, имел возможность отправить вещи в Ташкент таким самолётом. Рустам обратился к нему, и он помог. Для перевозки коробок по Москве к месту отправки в аэропорт пришлось мобилизовать Серёгу, Славика и Женьку. Ну никак не хотелось раскошеливаться на такси, пёрли на трамвае и на метро. Да в такси бы всё и не влезло.

На подписание обходного листа ушла почти неделя. Каких только пунктов в нём не было: комендант общежития, дирекция студгородка, деканат, отдел кадров, зачем-то аэроклуб, библиотека, режимный отдел. Труднее всего с библиотекой оказалось. Два учебника были утеряны, как в воду канули. Один Аркаша Хотин взял год назад и не вернул. Найти его Стерхов не мог, жил он где-то в Подмосковье. И ещё Рустаму очень не хотелось возвращать книгу американца Гетланда «Космическая техника». Классная такая книжица, толстая, вся в иллюстрациях. Там полностью все космические события описаны, от Циолковского до создания в будущем жилых космических минипланет. И конструкции многих аппаратов даны, и схемы полёта американцев на Луну, и много чего ещё. Половину материала для диплома Стерхов оттуда взял. А плата за её утерю установлена не в трёхкратном, как за другие книги, а в десятикратном размере. Больше ста рублей выйдет.

Научил Джон Волков. Нужно было придти в библиотеку, выбрать момент, когда там полно народа, попросить свои карточки якобы для того, чтобы переписать числящие учебники, а потом, улучив момент, когда библиотекарша отвернётся, две – три карточки быстро в карман засунуть. Или хотя бы на пол уронить, а потом аккуратно поднять. Так и сделал. Удалось частично. Только две из четырёх карточек замылил. Но главное - Гетланд - перекочевал в его собственность. За недостающие две книжки пришлось три цены заплатить.

Не просто было и в общежитии. В комнате вся мебель была на Стерхове записана, потому что он первый заселялся. Одного стула недоставало. Его увели из учебной комнаты, когда Кефир его там забыл после занятий. Целую неделю Стерхов наблюдал за учебкой, пока не подвернулся также забытый кем-то стульчак. Потом ещё труда стоило Левчука к комендантше затащить, чтобы на него мебель переписать. Сопротивлялся.

В бухгалтерии студгородка случилась накладка, и один оплаченный месяц почему-то не засчитали. Стерхов, как на зло, квитанцию потерял именно за этот месяц, все остальные аккуратно лежали в дипломате с документами. Пришлось второй раз оплачивать. В комитет комсомола, в профком и в режим ходили вместе: Лебедевы, Волков и Стерхов. Случайно встретились в тот день с утра. Профсоюзы и комсомол хоть и были уже при смерти, содрали с них неуплаченные за последний год взносы. Приличные суммы.

Оказывается, отчисляться из института – сплошное разорение.

Оформив наконец обходные листы, пришли в деканат получать дипломы. Верочка – верзила достала их из ящика стола.

- Стерхов, Лебедевы, кто ещё? Получите. И распишитесь.

Буднично так, чуть не зевая. А дипломы-то - убогие синие картонки. Поступил, окончил. Печать института расплылась, ни за что не прочитаешь. И в этом почти шесть лет учёбы, труда, нервов, жизни?

Шли по институту в последний раз. Было пасмурно. Никаких чувств. Не осознали ещё? Или законная тоска по прошедшему студенчеству заглушалась предвкушением чего-то нового? На выходе разовые пропуска сдали (а постоянные – ещё при подписании обходного листа в режимном отделе). Вот и всё, прощай, институт.

А было ли это, братцы?

Настал день, когда группа собралась вместе в последний раз. Хорошая традиция - отмечать окончание института в ресторане. Сперва была договорённость собраться только своим составом, без подруг, друзей и супругов. Однако в последний момент, часа за три до встречи, зайдя в общежитие за Славиком, Рустам узнал от него, что Аркаша Хотин, Дима Вода и Шканов Олег, а возможно и ещё кто-то из их компании, придут не одни. Дело в том, что Аркаша и Олег недавно женились. Это событие было предметом широкого обсуждения в группе, инициируемого Хотиным – вечным говоруном и острословом. Он был в восторге от своей невесты, только об этом и твердил в последнее время. Они с Олегом друзья и свадьбы сыграли практически одновременно. Дима Вода был на подходе. И им, видимо, хотелось продемонстрировать одногруппникам своих избранниц.

Стерхов тоже хотел придти с Мариной, хоть как-то, хоть чем-то потрафить ей, побыть с ней в последние дни перед расставанием. Поэтому известие о нарушении Хотиным и Ко договорённости его порадовало. Хорошо, что вовремя узнал. Позвонил в Опалиху. Марина оказалась дома, приехала недавно с занятий. Обрадовалась, стала советоваться, что одеть. Договорились, где и когда встретятся.

Ресторан, в котором профорг группы Виталик Родин заказал зал, назывался «Золотой колос». Он располагался в большом несуразном здании, сером и невзрачном, из мощного камня. Огромная монументальная вывеска, огромные окна второго этажа.

Рустам с трудом потянул на себя тяжёлую дверь с длинной деревянной ручкой, пропустил вперёд Марину и Славика. В руках у них были пакеты с туфлями и спиртным, на всякий случай. Войдя в здание, молодые люди оказались в большом холле, часть которого занимал гардероб. На стенах висели зеркала без изысков, под ними стояли дерматиновые диванчики. В разнокалиберных кадках выживали чахлые растения. Швейцара, почему-то, не было, только гардеробщик – неприятный дядька лет пятидесяти в зелёной плюшевой форме с плешью, замаскированной зачёсанными на бок волосами. Разделись, переобулись. Приняв вещи у молодых людей, гардеробщик маслянисто заулыбался, закланялся и со словами:

- Давайте я вас отряхну - схватил, лежащую под рукой одёжную щётку.

Славик, стоящий к нему ближе всех, поспешно отпрянул. Вот хрен тебе, старый пень, не привыкли студенты давать чаевые, не избалованы ресторанами. Обойдёшься.

По широкой бетонной лестнице с просветом между ступеньками и незамысловатыми перилами Рустам, Славик и Марина поднялись на второй этаж. Здесь располагался большой общий зал, но никого из их группы видно не было. Не успели молодые люди растеряться, как открылась одна из дверей, выходящих к лестнице, и выглянула физиономия Виталика Родина.

Ребята прошли. Зал, отведённый их группе, оказался просторным и довольно уютным: светло, высокие потолки, много воздуха. На окнах красивые тяжёлые шторы, на стенах интересные картины. На полу – ковровая дорожка. Длинный стол, расположенный вдоль окон, был аккуратно сервирован.

Большая часть группы уже собралась. Девушки казались незнакомками. Никогда за все годы учёбы не приходилось вот так, всей группой собираться в праздничной обстановке. Если все, то на занятиях, если на празднике, то частями. Это был единственный и последний раз. И девушки должны были показаться во всей красе.

Блистали наряды, шикарные причёски представляли своих хозяек с неожиданной стороны. Макияж, маникюр. Аромат. Даже дурнушки выглядели великолепно.

«Как на их фоне будет смотреться Марина? – забилось у Стехова в голове. - Она ведь без подготовки.»

За столом непроизвольно, подсознательно, группа разбилась на две части: москвичи на одном конце, иногородние – на другом. Не то, чтобы уж резко, но тенденция просматривалась. Волков и Борис Лебедев уже были здесь. Рустам с Мариной и Славик подсели к ним. Скоро общежитийцы Андрюха Володин и Наташа Панкова подтянулись, а также староста Костя Буравченко. На московском крыле главенствовали Дима Вода и Аркаша Хотин с жёнами и подругами. Была в группе и смешанная пара: Иринка Фомина женила на себе Володю Степанова, приехавшего в своё время поступать в МАИ из Душанбе.

Настроение у всех было на подъёме, чувствовалось, что праздник громыхнёт. После изнурительной дипломной гонки у всех горы с плеч свалилась. Начинался новый этап жизни. А новое всегда заманчиво и приятно. Наконец все прибыли, и решили начинать. Первый тост произнёс Виталик, на правах профорга и организатора мероприятия.

- Давай, Родя, открывай, – подбодрил его тихонько Володин, когда Виталик встал с рюмкой.

- Друзья! – начал Родин официально. Группа затихла. – Поздравляю вас всех с успешным окончанием института…

- И себя тоже, – добавила Вайзбург.

- Долгие пять с половиной лет мы положили на это дело. Много труда и нервов…

- И слёз, – опять вставила Вайзбург.

- Не все наши товарищи дожили до этого светлого момента. Вспомним сегодня и их имена. Желаю всем широкой дороги вперёд, в будущее, устроиться удачно в дальнейшей жизни. И чтобы из нас в скором времени получились новые королёвы и глушко. Я с гордостью думаю, что сейчас, здесь, в этом зале находится будущий цвет советской технической интеллигенции…

Эх, Виталий Родин! Знал бы ты, что не только главные конструкторы, но даже инженеры первой категории не получатся ни из кого из твоей группы. И трёх лет не проработают выпускники этого года на заводах и в КБ. Произойдёт резкое свёртывание космических программ, экономический коллабс, развал страны, конверсия, приватизация и ещё чёрт знает что. И ни за каким хреном не нужна станет новой стране под именем Россия будущая техническая интеллигенция. И попрётся она торговать на рынки, побредёт в охранники в расплодившиеся банки, уедет за границу подметать по ночам супермаркеты, собирать апельсины и чистить свинарники. И вообще, будет рассеяна, развеяна и забудет как ненужное всё, чему её учил долгие пять с половиной лет прекрасный преподавательский состав Московского авиационного института.

В разгар веселья к Рустаму подсел Вовка Степанов.

- Уезжаешь в Ташкент? –спросил он без подготовки.

- Уезжаю, – нерадостно ответил Стерхов.

- Подумай, – посоветовал Степанов.

- Ой, Вова, не береди. Я уже столько думал, думалка сломалась.

- Слышал, что в Таджикистане? – не отставал Степанов. - Война, резня. Предки мои еле из Душанбе вырвались. Представляешь, мать чуть под бешеную толпу таджиков не попала. Еле-еле успела в подъезд забежать. Что там творилось, страшно пересказывать. Да до сих пор творится. Советской власти всё, кирдык.

- А что с родителями?

- Выбрались, слава Богу. В Орле сейчас, там у отца сестра. Нормально устроились. Домишко даже какой-то прикупили в пригороде. Вот собираюсь съездить к ним. А квартиру бросили. Так что ты подумай, прежде чем возвращаться.

Стерхов молчал. Тут в зал вернулась Иринка и, поискав Степанова глазами, подошла к ним.

- О чём это вы шушукаетесь?

- Да вот, стращает меня муж твой войной в Таджикистане.

- Вовка, прекрати, не порти человеку праздник. Пойдём лучше потанцуем.

И она утащила безвольного Степанова в общий зал.

А расстроенный Стерхов залил, навеянные разговором мысли, дополнительной рюмкой водки.

- Руст, ты что это один выпиваешь? – заметил его движение Виталик.

- Да так… - сморщившись от спиртного, отмахнулся Рустам. – Передай, пожалуйста, вон ту вазочку с икрой.

- А там уже нет ничего, пустая.

- Как это? Такую большую вазу опорожнили уже?

- Она с виду большая, а внутри – глянь.

Родин пододвинул Стерхову вазочку и, заглянув в неё, Рустам обнаружил, что внутренний объём посуды раза в четыре меньше, чем ему показалось.

- Классные в ресторане заморочки, да?

- Профессионалы. Когда же горячее? Закусывать уже нечем.

Тут Рустам почувствовал, что Марины с ним рядом нет. Наведя резкость и окинув непослушным уже взглядом зал, он обнаружил её за московской частью стола, сидящей на коленях у Бориса Лебедева.

«Ну вот, началось», - подумал Рустам и ещё больше расстроился.

В сердцах плюнув в сторону своей подруги, он поднялся и отправился в общий зал, где гремела музыка и вовсю плясала большая часть их группы вперемежку с другими отдыхающими. Ворвавшись в круг, Стерхов в ритме спортивного рок-н-ролла станцевал два танца, вспотел, как только началась медленная музыка, схватил за талию Ольгу Злобину и закружился с ней по залу.

- Оля, мы, может быть, сегодня последний раз в жизни видимся, – шептал он, приникнув к девичьему ушку. – Ответь мне на два откровенных вопроса. А?

- Я тебя внимательно слушаю, – зашептала в ответ Ольга, раскрепощённая спиртным и таинственным шёпотом Стерхова.

- Почему ты мне не отдалась на третьем курсе?

Отстранившись от Рустама, Злобина взглянула на него снизу вверх и ответила, приподнявшись на цыпочках к его уху:

- А ты просил?

- Ах вот так вот! Я что, был недостаточно настойчив?

Ольга промолчала.

- А если я сейчас попрошу?

- Что прям сейчас?

- Да, Оля. Я страстно тебя хочу. Отдайся мне.

И Стерхов прижал Злобину к себе, опустив руки пониже талии. Ольга затрепыхалась в его объятьях.

- Рустам, прекрати. Не здесь же.

- А где, когда?

Девушка отмалчивалась.

- Оленька, приходи ко мне в общежитие, – зашептал Рустам.

- Хорошо, приду, – неожиданно согласилась Злобина.

- Ты это так говоришь, чтобы я отстал. Сама ведь не придёшь. Оль, а жалко, что у нас с тобой не получилось. Тебе не жалко?

- Жалко… – ответила девушка с улыбкой, - у пчёлки.

- Хорошо, тогда второй вопрос. Какие у вас отношения с Ларисой Ивановной?

- А тебе-то что?

- Знаешь, чисто интересны взаимоотношения между людьми. Ты не бойся, я никому не скажу. Да я и уезжаю послезавтра.

- Послезавтра уезжаешь?

- Да, – соврал Стерхов. – Ну что, откройся, что у вас с Ларисой?

- Мне с ней хорошо, а ей со мной не всегда, – ответила Ольга, несколько опечалившись.

Тут медленная музыка стихла. Злобина, сказав «спасибо», отстранилась и убежала, скрывшись за дверями туалета. Рустам увидел, что к нему приближается Марина. Он демонстративно отвернулся и направился в зал, где пировала группа. Там уже подали горячее.

- Ты что это бегаешь от меня? – спросила Марина, подсаживаясь к нему.

- А что ты чуть не трахаешься с другими, не успев придти?

- Рустам, да ты что? – опешила Цветкова.

- Да ничего.

Стерхов встал, прихватив свою рюмку, и отправился к группе однокашников, оживлённо беседующих за другим концом стола. Поговорив с одной группой, он переместился к другой. Произносились тосты, опрокидывались рюмки, вспоминались случаи из студенческой жизни. Происходило изливание душ, обнимание, братание. Давались клятвы собраться через пять лет в этом же ресторане. Потом, уже окончательно пьяные, все снова отправились танцевать.

Светомузыка выхватывала из полутьмы взлетающие руки и ноги, перекошенные красные лица. Рустам увидел, как посреди зала, забыв о своих половинах, целуются взасос Дима Вода и Иринка Фомина. Но он уже не мог поручится, что это происходит в реальности. Славик Лебедев пять раз заказывал ресторанной группе песню «Я тебя поцеловала» и плясал так, что, казалось, вот-вот развалится на части. К Стерхову подошли Марина и Борис Лебедев с заверениями, что между ними ничего не было. Рустам махнул рукой, и они втроём танцевали, положив руки друг другу на плечи.

Вскоре толпа танцующих стала рассасываться. Группа исполнила последнюю песню и объявила, что вечер закончен. Славик хотел шестой раз заказать «Я тебя поцеловала», получил отказ и полез ругаться с музыкантами, выворачивая карманы и тряся оставшейся наличностью.

«Мне просто певица ваша очень понравилась», – кричал он и пытался поцеловать руку певицы, не замечая, что она уже ушла.

Рустам и Борис утихомирили его и повели на выход. В гардеробе Дима Вода подрался с каким-то парнем из другой компании. Рустам с Мариной едва успели на последнюю электричку. В Опалихе заснеженная дорога приподнималась то с одной стороны, то с другой. Стерхов ногами ставил её на место и предлагал: «Не шали».

Так заканчивалось студенчество.

Ну что ж, отъезд.

Хоть и отправил Рустам большую часть вещей самолётом, оставалось ещё предостаточно. И тащить всё в день отъезда непосредственно к поезду было нереально.

Стерхов обдумывал взять такси, но, по его прикидкам, слишком дорого это получалось, от Опалихи-то. Не хотелось и привлекать друзей. На вокзале они с Мариной будут прощаться (аж мурашки по коже). И не хотел Стерхов, чтобы кто-либо был свидетелем этой сцены. Заплачет ли Марина, зарыдает, не будет ли отпускать, кинется вслед за ним в вагон? А может, он сам останется, выпрыгнет в последний момент. В любом случае, эта сцена не для посторонних глаз.

Выход нашёл такой: попросил Серёгу Крутова, и за день до отъезда они вдвоём большую часть вещей привезли на вокзал и оставили в камере хранения. Славик Лебедев к тому времени уже убыл в Куйбышев. Перед этим Рустам пригласил его в гости в Ташкент, и Лебедев взял билет на тот же поезд, что и Стерхов, только от Куйбышева.

Поздний вечер. Фирменный поезд №6 Москва-Ташкент уже стоял под посадкой, когда Рустам с Мариной, вынырнув из метро, подошли к нему, нагруженные вещами.

Остановились около пятого вагона, в котором, согласно билету, Стерхову предстояло ехать. На входах в вагоны стояли проводники. Все как один – узбеки. Почти все с одутловатыми лицами и брюшками. Почему-то в Узбекистане в сфере обслуживания работают, в основном, мужчины. Рустам предъявил билет. Проводник – дядька лет пятидесяти - проверил его, осмотрел Стерхова и великодушно разрешил ему пройти в вагон. До отправления поезда оставалось ещё полчаса. Оставив вещи в купе, Марина с Рустамом отправились в камеру хранения и приволокли оттуда оставшуюся часть багажа.

- Это что у тебя? – недовольно спросил проводник.

- Что-то у тебя много вещя.

- Всё оплачено.

Рустам вытащил из кармана квитанцию оплаты сверхнормативного багажа. Оплатить багаж заранее он научился на опыте Славика, уезжавшего три дня назад. У того тоже шмоток было полно, в том числе тяжёлый как танк магнитофон «Союз» с колонками.

Затащив громоздкие коробки и распихав их в купе, Марина с Рустамом вышли на перрон. Настал час расставания. Он подошёл к Марине, обнял её, прижал к груди. Её лицо, запах, русые пряди волос, уложенные в любимую его причёску – всё в ней такое родное.

Если женщина делает причёску, которая нравится уходящему от неё мужчине, это ли не доказательство любви?

Слёзы навернулись на глаза, но Рустам сдержался. Заранее они с Мариной договорились не устраивать в последний момент сцен, не рыдать и не биться в истерике, а расстаться спокойно. Стерхов даже просил её не ездить на вокзал, а проститься дома. В ответ она тихо заплакала и Рустаму стало её так жалко, что он целовал её минут пятнадцать, успокаивая.

Последние три недели, с тех пор, как Марина приехала с зимних каникул, отношения их были совершенно безоблачными. Никаких скандалов, никаких обид. Просто идеальная пара. Казалось, Марина совершенно смирилась с тем, что Рустам её бросает, и не предъявляет никаких претензий. А Стерхов чувствовал себя донельзя виноватым, просто свиньёй, и поэтому делал всё, чтобы угодить ей. Можно сказать, носил на руках.

Они любили друг друга часто и страстно, как в первые дни знакомства. И Рустама не переставали мучить сомнения. Терзать и мучить. Не хотела душа расставаться с этой девушкой. А разум знал, что если не положить этому конец, терзания продлятся всю жизнь. И поэтому, хоть и в жутком волнении, ждал он момента расставания. С глаз долой - из сердца вон.

И вот наконец этот момент наставал. Что он принесёт, облегчение, или усиление боли?

- Прости меня за всё…

- Не надо. Когда ты будешь дома?

- Через трое суток.

- Сразу позвони, хорошо?

- Конечно позвоню. А ты дома будешь?

- Как собачка буду у телефона сидеть.

- Не надо как собачка, сиди как кошечка.

Они застыли в долгом прощальном поцелуе. Из глаз Марины хлынули слёзы.

- Я не плачу, не плачу, ты не подумай. Всё в порядке.

Нижняя губа её задрожала, она уткнулась в его шарф и, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась.

- Ты прости меня. Прости. Я негодяй, подонок, – шептал Стерхов, целуя залитые слезами щёки.

- Не говори так. Ты хороший. Я люблю тебя! – крикнула с надрывом Марина.

Стоящие у вагона проводники с любопытством уставились на них.

Что мог ответить Рустам? До ужаса, до спазмов хотелось ему сказать, что он её тоже любит. Не смотря ни на что, любит. Да, да, конечно же, без сомнения. Но как это прозвучало бы? Любит и бросает? Не уличённую в измене или каком-либо обмане? Так и не повернулся язык сказать это. Так и не произнёс Рустам главные для женщины слова.

Конкурс/проект