В час по-полудню на колокольне кафедрального собора ударил колокол, его жалобный стон подхватили другие колокола: у Святой троицы, у Девы Марии - и дальше, дальше по всему городу. Все взоры многотысячной толпы устремились на хоругви в черном одеянии, все сильнее раскачивающего колокол. Когда медные языки колоколов начали разносить по всему Кракову тревожную весть, толпа зароптала. Священник вскинул руки над площадью, обхватив костлявыми пальцами череп, и всем стало все ясно. Рыдания и стоны тысячи людей о безвременно умершей королеве – любимице нации слились воедино уже в печальном, погребальном перезвоне.

Сквозь ревущую и стенающую в рыданиях толпу от собора пробивался верхом на вороном человек, облеченный в латы рыцаря, на щите которого было писано Gloria victoribus (Слава победителям - зам автора). Рыцарь торопился в Мальборг, чтобы сообщить великому магистру новость о долгожданной для ордена смерти. На лице всадника блуждала вызывающая улыбка. Он знал, что с безвременной кончиной королевы усиливалась римскае корона, а ненавистную Польшу, доселе одно из самых могущественных в мире государств, непременно теперь ждало посрамление и упадок. А главное - Тевтонскому ордену теперь были развязаны руки для новых набегов на Русь.

Конь всхрапывал, роняя шапки пены на головы горожан, и косил кровяным глазом из прорези кожаной попоны на крупной голове, и, осторожно переступая тонкими ногами, медленно двигался по людскому коридору. Неожиданно жеребца схватили под уздцы, и десятки рук потянулись к наезднику. Одноглазый мастеровой, сдерживая вороного, громко кричал: «Бог отнял у нас любимую королеву. Он издевается над нами, ему не нужны наши молебны. Он забрал ее, а оставил, что – Этих!! Кровопийцы, убийцы! Иисусе Христе, где твоя высшая справедливость!» - Толпа грозно напирала, возникла давка, со всех сторон сыпались угрозы и проклятия, реальная опасность нависла над рыцарем. Он выхватил из-за пояса короткий дорожный меч, и окровавленная голова смутьяна упала на руки простолюдинов. Вороной взвился на дыбы и опустился на спины поверженных в ужасе людей.

 

Мороз крепчал, ледяной коркой накрепко схватил в объятия маленькие слюдяные оконца просторной горницы сургутского воеводы. Сам воевода, разгоряченный душистым чаем на травах, в пол-уха слушал сотника о злободеяниях киргизов из Алтысарского княжества и вспоминал сладкую баньку с одной из прислужливых девок.

- Пожгут у Томской вершины, позлобствуют, отгонят к себе ясырь (пленников - зам. автора) и погромные животы (имущество), а потом ежегодно объезжают своих кыштымов (данников). Стонет народец-то, русские тоже на прибранных к себе землях ясак в казну установили, но не такой безжалостный как степняк. – Федор Васильевич Головин поморщился, и чтобы избавиться от рьяного служивого, приказал челобитные на подпись воеводскому писарю передать, а также велел закладывать тройку для поездки к головному начальнику.

- Да поживее, распорядитесь, татарский князек меня дожидается. Глаголют, аж от самого царя: «Да здравия ему нашего сибирского и присно и вовеки веков». – Воевода встал из-за стола, широко перекрестился, поклонившись образам и радостно затрепыхавшемуся от его слов, вечному огоньку золотой лампадки.

С любопытством разглядывали томских татар сургутские служивые люди, принимая в дары мороженную ягоду, белую рыбу, тушки белок и соболя, лосятину, медвежатину и отборные кедровые орехи. Смуглолицые, коренастые эуштинцы легко перемещались по двору головного начальника в нагольных шубах шерстью внутрь да ровдушных (род.замши – зам. автора) широких штанах, заправленных в катанную обувку из войлока. Самого Головы среди народа не было.

- Видимо татарского князя уже в избе потчует, - догадался воевода. - Правильно, вон денек какой выдался: морозный, белый… Ничего подождут, не впервой, да и прямо что - Государь их там принимал косоглазых!

Из толпы татар, одетых побогаче в шубы из бобра и лисы, с опушкой из выдры и других ценных пород меха навстречу воеводе шагнул толмач – посыльный татарского князя с дорожными грамотами. Главная из них в свитке с золотым теснением - Государем писана в Сургут воеводе Головину. Бережно принял Федор Васильевич царское послание, тут же развернул пергамент, бросил взгляд в нижний угол: «Сам царь – великий Государь всея Руси руку приложил» - и побежал глазами по строкам, адресованных ему как царскому наместнику в Сибири: «чтобы встретил сего подателя – князя Тояна любезно; напоил и накормил как дорого гостя, про государевы милости, дарованные томским татарам напомнил и здесь, на сибирской земле, привел бы его к шерти (присяге - зам. автора) на верность русскому государству.

Далее из грамоты следовало: «Отрядить с ним служивых людей сколь будет человек пригож, смотря по тамошнему делу, на которой реке Томи поставити город и оберегати его, чтобы им ни от кого насильства и обиды не было, и ясака с них до своего государева указу имати не имели». Прочитал воевода государев указ и под ложечкой засосало: «А как доложат батюшке царю, что не он сперва царского посланника принимал, а голова Писемский, вот будет ему по заслугам…

-Эх, не доведут до добра тебя Федя утехи с бабами по баням, да тайным горницам. Ну, ничего исправлюсь, расшибусь, но указ Государя выполню, и город на Томи поставлю! - Воевода вдруг вспомнил слова царя в Кремле, что Сибирь – опора, помога в черный день опустошительных войн и предательской боярской шалости, защита государству, его незыбленная крепость. Кто знает, может настанет час, когда придется укрыться за ее неприступными лесами, не прося об убежище Англию, как когда –то Иоанн IV….

 

Гонимые колючим норд-вестом, почти касаясь белых барашков взгорбленных волн, по серому северному небу неслись стаи взлохмаченных и тяжелых дождем облаков. Английское трехмачтовое судно «Серчтрифт» в спешном порядке убирало паруса, готовясь к шторму. Капитан Стивен Барроу вскинул к глазам подзорную трубу и бросил сквозь зубы не на шутку встревоженному председателю английской гильдии купцов – предпринимателей:

- Утлые русские ладьи более приспособлены к плаванию в Арктике, чем наши корабли. Если не удастся из-за шторма обогнуть Канин нос еще раз, мне придется повернуть корабль назад. На горизонте исчез парус последней русской ладьи, потому что они быстроходнее нас.

Порыв ветра сорвал треуголку с головы купца. Она чайкой пролетела над палубой, ударилась в падающий фор - брамсель (вид паруса – зам. автора) и, смешавшись с мокрой парусиной, исчезла из вида. Озадаченный купец вздохнул и молча покинул капитанский мостик. Он надеялся через реку Обь, о которой узнал от русских в Голандии, проникнуть на просторы великого шелкового пути.

- Сэр! Справа по борту, на курсовом 15 румбов, парус русских! - Стараясь перекричать, свистящий в шкотах ветер, боцман показывал рукой вдоль борта, проваливающегося с мириадом брызг в пенящиеся валы.

- Дева Мария! Это Гавриил Лошаков. Он бросил безопасную стоянку и товарищей и спешит на помощь, чтобы до надвигающейся бури самому, как лоцману провести наш корабль! Я поражаюсь русским, они истинные христиане: готовы погибнуть сами, но выручить друзей! – Барроу глотнул приличную порцию рома и весело рассмеялся.

 

Пятьсот пятьдесят лет спустя.

 

- Слово предоставляется государственному обвинителю! – Седовласый судья поправил рукав черной мантии и внимательно посмотрел на мэра, восседавшего в первом ряду зала городского суда. Градоначальник, не отрывая взгляда, смотрел на скамью подсудимых, на которой, низко склонив голову, сидел единственный сын, обвиняемый по целому ряду преступлений, включая убийство.

- Ваша честь! – Голос прокурора был сильный чистый, захватывающий и приковывающий внимание. – Власть, даваемая деньгами, - самая обаятельная цель деятельности семьи Славовичей в нашем городе. Вы знаете, как победил на выборах отец обвиняемого. – Зал загудел, встревожаным ульем.

- Протестую Ваша честь! – Адвокат – молодая интересная женщина приподнялась из – за стола и посмотрела в строну Славовича старшего. Мэр был бел, крупные капли пота стекали по его красивому, благородному лицу с тонкими чертами аристократов в энном поколении.

- Протест принят! Прошу государственное обвинение придерживаться процессуального закона и излагать мысли по существу!

- Простите Ваша честь, но я позволю одну реплику для исследования в судебном заседании причин объективного состава преступления обвиняемого Игоря Викторовича Славовича. В этой семье нет идеалов кроме власти. Как известно, таланты и злодеяния обостряются при ее господстве особенно. Бесспорно, обвиняемый на деньги отца развил талант повесы и бездельника. Имущественные блага, которые дает власть сродни наркотику. Падение имущественного состояния сводят с ума. Обвиняемый Славович именно по этой причине встал на путь преступлений, когда отец ограничил его расходы до разумных пределов, но уже было поздно! Прошу приобщить к делу счета в ресторанах на 15000 рублей за каждый ужин гражданина Славовича в областном центре, а также вызвать в суд соседку по даче семьи Славовичей, которая, как свидетель под присягой поведает суду о разговоре отца и сына в глубине сада за неделю до убийства. – В зале снова зашумели, защелкали вспышки фотоаппаратов. Прокурор был вынужден повысить голос.

- На беду убиенный Павлович оказался евреем. Он был сын той нации, исторические судьбы которой развили ее душевные силы настолько, что там, где мы – на авось, он ясно видит и измеряет ширь и глубь натуры своего врага и его силы, поэтому все переговоры с представителями штаба Славовича Виктора Модестовича на пост главы местной администрации, во время недавних выборов, директор Банка "Резерв" гсподин Павлович скрытно записывал на диктофон. Об этом в семье Славовичей догадывались и предупреждали обвиняемого, чтобы он вернул деньги банку "Резерв" не использованные на выборах в качестве резерва на второй тур. Второго тура не понадобилась, и у обвиняемого и его приятелей созрели иные планы урегулирования проблемы с господином Павловичем с использованием нашумевшего принципа: "Нет человека-нет проблем!"

- Протестую Ваша честь! В материалах дела, том десятый, страница 66 представляется протокол заседания предвыборного штаба господина Славовича, в котором сказано, что мой подзащитный отстраняется от обязанностей консультанта уполномоченного по финансовым вопросам гоподина Павловича. – Адвокат под дробь молотка судьи пыталась перекричать рокочущий зал.

- Объявляется перерыв до 10.00 завтрашнего дня!

Виктор Модестович с тихим ужасом смотрел, как на тонкие запястья его сына, по сути, еще мальчугана с непослушной челкой, спокойно и неторопливо охрана надевает наручники, и молчал. В опустошенном мозгу вьюном носилась одна единственная мысль: «Без мальчика теряет смысл абсолютно все». Из оцепенения мэра вывело мягкое прикосновение женской груди, адвокат взяла под руку своего клиента и любовника в одном лице: « Да - да, Вика, я сейчас извини, мне надо в туалет», - и поспешил к выходу. Через пять минут в помещении городского суда прогремел выстрел.

 

Зеленые кроны стройных берез почти смыкались над головой. Листва шелестела и убаюкивала. Солнце уже осязаемое, красным шаром зависло над стрежью Томи и извещало влюбленных, что длинный сибирский день окончен. Светило садилось в сизые тучи на горизонте. Неугомонные комары предпринимали очередные атаки, не взирая на защиту, курившего дымка у ног нового испеченного аспиранта ТГУ Стояна, положившего голову на колени миловидной Оленьки – студентке того же Томского государственного университета. Плот, на котором кочевали молодожены уже целых три дня, мирно покоился у берега, поднимающегося овражком к березовой рощице с брезентовой заплатой палатки.

Оленька нарезала мелкими дольками яблоко и почивала ими возлюбленного: «Знает ли будущий лауреат нобелевской премии, что яблоко – это открытие?»

- Угу, Адам и Ева узнают жизнь в новом измерении.

- Да, в юности - Любовь – яблоко Париса, - говорила Оленька нараспев, поправляя легкую косынку.

- Возмужав – Ответственность. Всю тяжесть ее познал Геракл, державший на плечах небосвод, - обхватив жену за талию, тоже нараспев вторил ей Мансур.

- В собственных детях тайну детства – яблоко Вильгельма Телля! – Весело крикнула Оля и чмокнула мужа в лоб. – И, наконец - открытие истины! – Заговорщицки, шепотом сообщила она, вглядываясь в темные и чистые глаза мужа.

- Если конечно повезет, как повезло Ньютону с яблоком Ньютона! - Молодой человек потянулся; быстро развернулся, вскочил на ноги; подхватил жену на руки и закружил ее в хороводе с ее временными длинноногими подружками - березками. Он кружил и кричал на всю рощу: «В историях яблок – мудрость веков, но свое открытие делает каждый сам. Наши великие открытия, Оленька, в радиологии!»

Весело смеясь, они кружились и кружились вместе с рощей, рекой и красным диском солнца, мелькавшим между деревьев. Затем Мансур, покачиваясь, но, не выпуская из рук молодой жены, скрылся в проеме палатки. Ночью пошел дождь, его шум заглушал любовные прелюдии молодоженов.

Оля, облачившись в байковую рубашку мужа, на газовой горелке готовила поздний ужин или ранний завтрак и слушала мужа, который страстно рассказывал ей общую тему его будущей диссертации: « Представляешь, радиация, подобно пушке расстреливает живые молекулы. Их осколки – так называемые свободные радикалы – как выпущенные на белый свет во время народных бедствий и катастроф темные силы. Стремительные и агрессивные, они теперь сами рушат и крушат биологические структуры. Лавина свободных радикалов, цепная реакция!» - Мансур хотел схватить с шипящей маслом сковороды подрумянившегося ельчика (речная рыба – зам. автора), но получил полотенцем по рукам: «По - вашему, товарищ ученый, это этично восторгаться агрессией?»

- У вас, что по философии, будущий краевед - историк?

- Четыре. – Она показала язык мужу.

- То - то и оно, что вы не знаете элементарного – агрессия всегда порождает агрессию. В нашем случае это раковая опухоль, старение, врожденные уродства и иные пороки тела. Но вопрос в том, как остановить лавину свободных радикалов, уже после того как организм облучен. Именно после, это очень важно, - ведь атомная атака или авария на атомной электростанции практически всегда неожиданны…, - но фразу оборвал звонок сотового телефона. – - Да, Мансур! Да, непременно, - Стоян сел, упершись высоким лбом в брезент палатки.

- Да, что случилось, наконец?! – Ольга с силой трясла мужа, застывшего в позе суслика. Искрометная радость мелькнула в темных глазах, и молодая женщина, заключенная в крепкие объятия повалилась на спальники под радостные возгласы ее возлюбленного: «Моей работой заинтересовались в администрации Президента и Академии наук! Через неделю должен быть в Москве».

- А я, как же Я!?

- А Вы, моя госпожа, будете ждать. Как моя пра – пра--бабушка ждала возвращения от Бориса Годунова великого пра– пра ----прадеда Тояша Эушта – татарского князя.

Ольга широко раскрыла глаза и торжественным тоном произнесла: « Воевода дал отмашку, и сразу же первый из казаков поднял над непокрытой головой князька обнаженную саблю с вздетым на острие посоленным хлебушком, второй казак с выражением зачел начальные строки клятвенной записи, а третий тут же эти строки перетолмачил князьку: «А буде мы, эуштинские люди и я, Михаил Стоян, не учнем Президенту России служить и прямить во всем, что касается радиологии и во всем добра хотети, - ….. Ольга не выдержала, прыснула, и ее веселый хохот разноголосицей дружно похватили ранние птахи.

 

Сердце замерло, потом неведомая рука сжала за грудиной и начала медленно отпускать, давая возможность осторожно вздохнуть и попробовать приподняться на подушках. Брезжил жидкий рассвет сквозь грязные, залапанные занавески.

В сенях загрохотали ведра; старый пес спросонья для приличия тявкнул и затих; зашуршали спички, и радостный голос завопил на весь огромный, но пустой пятистенок:

- Лошак, забодай меня комар, нашел - в натуре нашел! Сейчас полечимся не бзди.., - в проеме двери показалась тчадушная фигура соседа Моти.

- Завязывать пора – вон сердце прихватывать начало, который день уже бухаем-то, - устало выдохнул Алексей, но стакан мутного самогона все же принял из синих от наколок рук бича Мотина. Соседский дом сгорел вмиг, опалив лощаковскую ограду, да смертельным страхом матушку Алексея. Через неделю, как пожар приключился, Авдотья Кузьминична слегла, да так больше и не поднялась. Хоронили всей поморской деревней. После этого Алексей и запил с Мотей, который перебрался жить в просторный, но пустой дом Лощаковых.

Пить крепко начал Алексей, после того, как жену назначили заместителем генерального директора по социальным вопросам крупнейшей в стране судоверфи, а затем в Совет Федерации.

Детей у них не было, а Люська или Людмила Ивановна по этому поводу особо и не убивалась. Сначала по молодости походила по советским больницам, даже на курорт в Саки съездила, да потом бросила - все бестолку – загиб в матке не тот и все: «против природы не попрешь». Ударилась Людмила в работу на общественном поприще с отцовской хваткой: "делать дело так, чтобы по совести". Натура деятельная, вскоре комсомольским вожаком на судоверфи стала, а как партия и комсомол в едином и нерушимом порыве «приказали долго жить» в местную Думу победила троих мужиков со своего Северного округа, благо фамилия Лощаковых в губернии известная. Алексей в свое время из рук самого премьера России орден мужества получил за первую Чеченскую компанию. В чем проявилось его личное мужество - никто так толком и не знал. Трепали многое, а сам Алексей помалкивал – все же прапорщик спецназа. Ну а потом пошло и поехало: президиумы, совещания, конференции, сессии, как тут к лешему семейная жизнь. Поговаривали, что Людмила Ивановна у соседей скандинавов вместе с министром судпрома была не раз, так сказать в неформальной обстановке. Все эти людские разговоры, да пересуды Лощака достали, он плюнул да и уехал к матери в деревню, все равно на военной пенсии. Да и работы в городе нет. На верфь, где жена была в начальниках не мог в принципе, в охранники к нуворишам спецназовцу, как - то не с руки, а бандитстовать не звали.

Самогон обжег глотку, но теплом прокатился внутрь, и отпустило. Легко стало и весело.

- Мотя, плесни еще чуток, да давай будем на рыбалку собираться – сетешку заведем. Прошлый раз вон сколько трески взяли, что апосля самогоном затарились и на полдеревни хватило. Мужики дня три тут у нас околачивались, вот веселуха то была, когда их бабы по домам разбирали!

- Ну, да помянем душу рабы твоей, Авдотьи Кузьминичны, - загнусавил Мотя, быстро крестясь левой рукой.

Яркий луч мощной инмарки ударил в ковер на стене. Мотя рванул к окну, а потом на ходу, опрокидывая стакан, метнулся в сени, чертыхаясь крикнул: «У тебя Леха тоже веселуха начинается! Твоя Люська прикатала, отрыбачились екорный бабай!»

Людмила не вошла, а вбежала в дом, заглянула в одну комнату, в другую; с отвращением пнула из под ног сникший и проросший картофель, невидаль кем просыпанный посреди кухни; зачерпнула ковш холодной воды, с жадностью напилась; и решительно шагнула за навеску в махонькую комнату покойной свекрови.

Алексей, отвернувшись к стене, лежал, натянув лоскутное ватное одеяло до самых ушей.

Людмила молча постояла, окинув взглядом бедлам, творившейся в комнате, а затем подошла к окну и с силой распахнула его. Свежий морской бриз ворвался в дом; заполоскали на ветру занавески словно паруса ; с улицы потянулись деревенские звуки, издаваемые нехитрой живностью из бревенчатых, потемневших стаек. Через заросший сорняком огород семенил трусцой Мотя к единственному уцелевшему на пепелище сараю, с зажатой под мышкой четвертью самогона.

- Ты не барышня кисейная, а не девочка по вызову. Хватит Лощаков, не дури, я к тебе с миром. – Алексей молчал. В груди опять все сжалось, но не так как в прошлый раз, а по другому. Душа, словно затравленная птица, рвалась наружу. Она тихонечко выла по загубленной жизни. Его жизни, которая дается единожды, а он ее к четырем десяткам так бездарно спустил: сына не родил, дерева не посадил, дома не построил…

Дома, серые, разваленные, искореженные взрывами, дома темные призраки Грозного поплыли в голове. Фотокадром вспыхнули глаза, угасающие перед ним … Пареньку было лет семнадцать, он был чьим-то сыном, но он был и снайпером, уложившим и Серегу, и Костика, и медсестру Анечку – его военную жену...

Людмила уселась на край грязной постели и говорила, и говорила. Он не вникал в суть разговора, он просто лежал с закрытыми глазами и чувствовал пустоту. Теперь он точно знал, что поедет с ней в город, чтобы подписать какие-то бумаги, а затем, прилично надравшись, пустит себе пулю в это кровоточащее сердце.

- Лешенька, я умоляю тебя! Такое счастье выпадает раз в жизни. Все наладится, ты сильный, я тоже сильная. Мы вместе выплывем в этом жизненном водовороте. Ты бросишь пить, мы усыновим маленького мальчика. Посмотри, какая прелесть! – Женщина начала рыться в сумочке. Алексей молчал.

- Давай так поступим, если ты не веришь мне, я остаюсь. Да остаюсь, решено. Привожу дом, огород в порядок, и живем. Все равно в отпуске. Придешь в себя поймешь, что от таких предложений в наше время не отказываются. А фото нашего будущего сына я оставлю пока рядом с тобой. Эх, прапорщик, кем ты был орденоносец и кем становишься!

Вскоре с огорода потянуло дымком. Людмила затопила баню. Алексей вылез из под одеяла. На него с фотографии смотрели большие печальные глаза мальчугана, так похожего на него. Рядом на тумбочке лежала плитка шоколада и стояла початая бутылка коньяка. Из комнаты с шипением старой пластинки доносился голос Далиды. Ей умело подпевала Люська, лазающая на корточках с половой тряпкой.

Запрокинув голову, Лощак сделал несколько больших глотков коньяка и аккуратно положил фото стеклом вниз. Легкий хмель вскружил голову, но на сердце было все равно не спокойно. Страх засел под ложечкой, все казалось не реальным в каких-то фальшивых декорациях: сумерки, настенный портрет молодых родителей на стене, танцующие под музыку занавески. Взяв бутылку, Алексей выбрался через окно, пробрался вдоль стены дома, чтобы не увидела его в окно жена, и бегом преодолев двор, устремился по улице мимо белеющего джипа к пристани, где среди других рыбацких лодок примостился и его баркас. Старая дворняга радостно залаяла, но с собой пса не взяли, и он подвывая полез в будку.

Волны с силой раскачивали лодки и шаланды; скрипели кранцы; ветер рвал взгорбленную Мотину рубаху, выбрасывающего перед носом хорошо одетого парня, растопыренные пальцы. Мотя обернулся на крик Лощака и расплылся в широкой улыбке, обнажая под золото мельхиоровые фиксы.

- Леха, лучший помор в округе. Его деды еще при царе горохе на ладьях к Новой земле ходили. Все ничтяк и пучком будет, уважаемый!

Из разговора Алексей понял, что парень - из новых русских и подбирает шкипера и матроса для своей крутой яхты, на которой собирается обогнуть Канин нос этим летом.

Вскоре вся честная компания парилась в жарко натопленной бане, а потом пили на чисто прибранной веранде пиво. Людмила, как гостеприимная хозяйка много хлопотала и демонстративно показывала, что она любящая жена.

Обалдевший от такого приема, сосед притих, и больше не вбрасывал синие от наколок пальцы, а все наровился спрятать их под столом. Алексей украдкой посматривал на жену и старался понять в чем смысл ее игры. Людмила между тем, поддерживала с интересом светский разговор, предложенный богатым судовладельцем о жизни за рубежом: «Бога ради! Я часто бываю в Америке. Там, конечно тебе продадут особняк с компьютеризированным гальюном хоть по соседству с Клинтоном, но вот хоть голову разбей - в совет директоров Билла Гейтса никогда не попадешь – вот те вся и пресловутая их демократия: «родился баобабом, баобабом и помрешь» как пел незабвенный Владимир Семенович. И виной тому не предприниматели, они бы строили капиталистическое будущее с тем же рвением, что Павка Корчагин социализм; заметьте гораздо эффективнее и грамотнее, не веси у них над душой политики, в одночасье воспарившие из грязи в князи. Вас, уважаемая Людмила Ивановна в расчет не берем, потому что здесь особый случай - игра в власть народа. Простите. Однако объективная данность всех революций, что рыбу надо ловить в мутной воде, а сети по-прочнее у тех кто у власти.

-Так что Вас держит здесь, если все в России так безнадежно? - Хмуро спросил Лощак.

- Вы правы, трагикомедия в том, что навряд ли уеду я из России. На всякий случай обзавелся конечно «колониальным британским паспортом» и небольшой виллой на Кипре…. Из России уезжать надо только в одном случае, если завтра у тебя под ногами разверзнется земля. За бугром независимо от пятого параграфа в твоем личном деле, все границы и флажки давно установлены предельно точно, случайного места там нет. А здесь сто верст - не расстояние – хоть целые районы с подземными богатствами «прихватизируй», лишь бы деньги были. На то и трудимся не жалея живота своего! - Гость довольно похлопал себя по тому месту, где так лет через пяток завяжется солидный жирок, если его раньше такие как Мотя не продырявят враз.

Неожиданно накатила злость, если бы не жена, то Алексей выкинул бы этого буржуя за ворота. Чтобы сдержать себя он вышел на крыльцо покурить. Вскоре появилась Людмила, нежно обняла сзади за пояс, и словно ничего не случилось, тихо заговорила: « Леша, произошло событие, которое перевернет нашу жизнь. Пока ты здесь робинзонил я была в Уэльсе. Прекрасная страна старинных замков и парковых ландшафтов. Так вот некий лорд – потомок какой - то знаменитой английской фамилии, не то Борроу, не то Барбоуу проводил светскую тусовку фамилий всей Европы, причастных к значимым событиям его рода. Знаешь такая пиар - акция накануне выборов в их законодательное собрание, а точнее в палату Лордов. Среди приглашенных, знатных особ были и мы с тобой. – Лощак повернулся к жене и с недоумением стал всматриваться в ее лицо.

- Не смотри, Лешенька так на меня, я не пьяна. Твой пра---прадед еще в конце шестнадцатого века спас жизнь на Вайгаче праящуру этого лорда. Вот так, историю рода и корни надо бы знать.

- Делать мне больше нечего, как Лощаковых изучать. Все до одного с этой деревни – рыбаки да крестьяне! Алексей крепко затянулся «Примой». Но Людмила попустила реплику мимо ушей и тихо и медленно продолжала: " За тем между особыми фамилиями был разыгран приз стоимостью в сто тысяч фунтов стерлингов, и компьютер назвал победителем тебя. Так, что Вы теперь сказочно богатый по российским меркам человек, господин Лощаков. Все формальности по открытию счета, уплате налогов и перевод денег в любой банк мира должны быть произведены тобой лично с получением именного сертификата из рук самого лорда, никак не могу вспомнить фамилии – то ли Борроу, то ли Барбоу. А для этого, мой дорогой тебе надлежит в течение месяца вылететь в Кардифф. Так что хватит дуться, если бы не твоя женушка - чиновник Российского масштаба ушли бы денежки второму номеру из Исландии.На эти деньги можно приобрести домик на Кипре, как ваш новый знакомый. Ну, давай брошу ненавистную для тебя работу, и будем здесь жить, как рантье, получая ежемесячные проценты от вклада в местной сберкассе.

Алексей вслушивался в себя, пустота исчезла, от ее горячего тела исходила сила, терпко замешанная на необузданной страсти. Он глубоко выдохнул, словно хотел навсегда избавиться от своего второго я; подхватил жену на руки и понес на сеновал.

 

На экране побежали титры. Тысячи свечей вспыхнули, и под гром оваций уютного кинозала на сцену поднялась съемочная группа во главе с молодым, но уже известным в Европе режиссером из Санкт - Петербурга. Капитан 2 ранга Старов восторженно хлопал вместе со всеми. Отпуск начинался удачно: днем просмотр хорошего и нашумевшего фильма в Доме кино на Караванной с любимыми актерами старой и новой школы: Борисовым, Гафтом, Серебряковым, Башировым, Вдовиченковым, Оксаной Акиньшиной и Ольгой Дроздовой. Вечером баня на Марата и пивко в Невском с однокашниками по академии.

Когда на сцене появилась Алиса Фрейндлих, спутница Старова чмокнула его в щеку и сорвалась с букетом алых роз в проход зала.

- Товарищ второго ранга, тр—щ, извините, простите ради бога! – между рядами к Виталию пробирался молодой мичман. Старов узнал секретчика с экипажа Крутофалова.

- Вас в холле ждут, - тихо проговорил мичман. – Сам заместитель командующего по воспитательной работе, он тоже в отпуске и здесь вас увидел.

- Да не тяни кота за яйца, говори толком, что случилось то?! У, блин, настоящий секретчик – лохматое ухо… Ну!

- Говорят новейшая подводная лодка нашего соединения вчера погибла, вроде К-141!

- Аз воздам, эта сюжетная линия пронизывает картину от первого до последнего кадра. Блестящая игра актеров усиливает понимание того, что мы сегодня в ответе за последующие поколения! –Взволнованный голос великой русской актрисы ускользал и Старов ничего не слышал кроме собственной мысли, пронзившей мозг : « Аз воздам! Боже, если бы не госпиталь и последующий отпуск по болезни, я бы был сейчас на аврийной лодке».

- Наш самолет набрал высоту девять тысяч метров, уважаемые пассажиры, прибытие в аэропорт города Мурманска в 07.00.

- Давай ребят помянем! – Капитан первого ранга протянул Старову стаканчик с коньяком.

Выпили молча, потому что оба подводника знали точно, что если атомоход на грунте, ему помочь уже не в силах никто. С экрана телевизора слащавый пресс-аташе флота втирал на всю Россию байки о подводном течении, затрудняющим работу спасателям. Виталий отвернулся к иллюминатору и стал смотреть на безбрежный воздушный океан, так похожий кочующими по небу облаками, на ледяные торосы Северного ледовитого. Мысль невольно убежала на пятьсот пятьдесят лет назад к неведомому пра—пра—пра—деду в седьмом колене: «Кто он, и что делал на этих бескрайних просторах земли русской!»