Город NN врядли отличался от множества уездных городков, что лежат и вроде бы не так далеко от столицы, но где укоренилась провенциальный быт. Теже невысокие серые дома, тесные улицы, и непролазная грязь на дорогах в пору весеней распутницы. Стоял город NN на реке Белой, которую назвали так первопоселенцы. Говорят они пришли в эти края в зимой и увидели реку уже затянутой льдом, а может у них просто не хватило фантазии на более живописное название. Вообще для описания города NN слово живописный подходит мало. Но лучше обратим наш взор не на сам город, а на его обитателей. Впрочим и тут знаменитостями город похвастаться не мог. Да и откуда? Людей искусства город NN привлекал мало, не было тут где разгуляться кисти художника.Разве,что изображать мещанский быть или же кирпичный заводик,недавно построенный на самом берегу реки Белой. Но почему-то ни то ни другое не воодушивляло художников на создание шедевра. Поэтов тоже не водились в тех краях. Почему? Стоит спросить у самих поэтов, коих русская земля носит по себе во множестве. Сам город строили еще пленные французы, которые здесь же и осели, смешавшись с остальным населением. Теперь в городе живут их потомки и чтут память предков тем, что говорят mon cher или pardon, причем многие даже не удосужились поинтерессоваться, что же означают эти слова в переводе с языка их славных предков. То есть и знаменитые архитекторы тоже не появлялись городе NN со дня его основания, кстати доподленно неизвестного даже старожилам города. Однако этот вопрос становился причиной горячих споров в городских питейных заведениях, коих было в достатке. Раскрасневшиеся молодцы ,как правило, решали в конечном итоге этот вопрос, усраивая потасовку: хватали друг друга за рубахи, а после начиналась драка, которая заканчивалась только с приходом урядника или городового. Хотя иногда спор улаживался сам собой, и через минуту зачинщики спора уже помирившись просили принести штоф, чтоб выпить за согласие и дружбу. Ну а через несколько дней вопрос о времени основания города NN снова поднимался в каком-нибудь питейном заведении с гордым названием "Ермак Тимофееч" или "Государевъ штофъ",да с такой силой, с таким размахом, что сами основатели-французы, видевшие Аустерлиц, Бородино, и Москву обьятую пламенем, верно бы смешались, ведь баталии за плохоотесанными сталами и грубыми лавками "Государева Штофа" не уступали драматичностью и накалом тому же Бородину. Что уж говорить о менее значительных эпизодах войны 1812-ого года

Читатель, прошу меня великодушно простить, ибо за рассказом о крупнейших событиях в городе мы о отвлеклись от нашего главного героя.Все звали его Сергеем Петровичем. Так просто Сергеем Петровичем.Какова же его фамилия знать ни кто не знал. Даже на бумагах значился он как Сергей Петрович П. Из этого мы можем зделать вывод, что фамилия его начиналась с буквы "П". Однако Пирогов он, Пронин или же Прибавко не знал ни кто. Да и не интересно было всем. Ходил он в должностях небольших, чиновником, чьи обязанности были в переписывание всяческих бумаг, раскладыванием их по стопочкам стопкам и настоящим пирамидам из бумаг, которые сносились после в архив, где им предстояло пылились аж до скончания века. Но, в прочем, это было уже не его дело. На нем всегда был старенький, но опрятный серый сюртук, в каких ходят все чиновники не шибко важных должностей. Он не был толст или же тонок, ни высок, ни низок. "Так, в меру,в меру." можно было сказать про его сложение. Маленький рот, постоянно любезно улыбающийся, узкий подбородок, прямой нос, наверно чуть больший чем надо, но почему-то очень славно вписывающицся в это лицо. Словно нос подбирали именно по этому лицу. Светлые брови обрамляли тускловатые , словно чуть выцветшие глаза, такие какие обычно встречаются у людей в весьма преклонном возрасте.И только уши были словно чужие: большие, красные и мясистые, они сразу привлекали к себе внимание, тем что ни коем образом не вписывались в это лицо. Они вечно торчали из под фуражки или из под вьющихся каштановых волос. И что бы Сергей Петрович не одевал на голову, они все так и лезли наружу.

 

Ходил Сергей Петрович на службу исправно, выполнял всю бумажные работы на совесть, и обрати всущности он был неплохим чиновником, да только на его добросовестный труд мало кто обращал внимание. И еще одно. Сергей Петрович был необычно вежлив в обращении с сослуживцами, хозяйкой дома, у которой снимал маленькую квартирку, с булочником и прочими людьми с которыми он встречался на улице, в магазине , на писчем доме или где бы то ни было.

-"Сергей Петрович, голубчик, принеси ту бумагу."

-"Сию минутку".

Или

-"Сергей Петрович, платить когда за квартирку-то будешь?"

-"Ох, Марфа Васильевна,благодеятельница, осьмого числа обесчались расчитаться-с.Не сочтите-с за труд обождать, еще до конца недели".

Причем он не когда не смотрел в разговоре в глаза собеседнику. Всегда опускал их, а если встречался все же взглядом с тем с кем говорил, то тут же краснел. Сначала краска проступала на шеках, а потом ползла к ушам. Те уже , и без того красные, наливались какам-то сочным красным цветом, какой бывает в у южных помидоров, в середине августа. Покраснев, он всеравно прятал глаза вниз, словно стыдился чего-то.

И вот как-то раз, ноябрьским вечером,ушел Сергей Петрович , отписав и разложив за день положенную порцию бумаг, а на следующий день не увидели его те, с кем проработал он вот уже больше десяти лет. По правде сказать и не заметили сперва его отсутствия, и лишь тремя днями спустя, когда накопилась куча бумаг, которые не кто не раскладывал аккуратными кучками, как это делал Сергей Петрович вот уже который год, кто-то обратил внимание, что его нет на месте.

"Господа, а вы не видели, куда это Сергей Петрович запропастился?" -спросил этот кто-то.

"А что, его нет.Обычно он всегда приходит вовремя"-отвечали остальные, пожимая плечами.

Но и на следующий день Сергей Петрович не пришел. Доложили началству, то отрядило писаря Тихона сходить к Сергее Петровичу на квартиру узнать, отчего вот уже несколько дней не видать его. Но хозяйка,Марфа Васильевна, крестясь, говорила, что не было его уже несколько дней на квартире.

"Они обесчали осьмого числа за нумера расплатиться, а уже десятое намедни."

Зашли к нему в комнату. Она была небольшая, с одним окном у дальней стены. Стол, кравать, камод ,все было опрятно. Одеяло окуратно, без складок, было расстелено на кравати. На столе в порядки бумаги, в тех же аккуратных стопочках, а кроме них маленькая ваза с несколькими уже увядшими полевыми цветами. На окне стояли в ряд какие-то фигурки, слепленные из глины. На в шкафу висело несколько вещей Сергея Петровича и женское платье, по-видимому, его матери.Бережно хранимое, оно походило на вещь не столь старою, каким являлось. Все в комнате было на месте, там где должно быть, и только толстая тетрадь как-то небрежно валялась на камоде, словно в попыха брошенная. Писарь Тихон открыл её на середине, и увидел ровные строчки стихов. Тихон пожал плечами, бросил обратно на камод тетрадь и пошел к выходу, чтобы сообщить начальству о странном исчезнавении Сергей Петрович.

...А четырьмя днями раньше, когда город NN уже давно спал ,Сергей Петрович стоял по пояс в воде, в речке Белой и не чувствовал как холод сковывает его тело.А не чувствовал он это потому, что смотрел он на мир в последний раз, на противоположний берег,на темные силуэты деревьев, на луну, которую временами заволакивали облака, на кажущуюся свинцовой в бледном свете луны воду. В его взгляде , который не смог вспомнить ни один,из тех с кем он виделся каждый божий день вот уже больше десяти лет, смешалась тоска, разочерование, но и какая-то светлая печаль. Было в его чуть выцветших глазах особое выражение, которое дано очень не многим,что-то скрытое под заурядной внешностью, чему уже не суждено было раскрыться, потому как Сергей Петрович родился не где-то, а именно в городе NN,что лежит и вроде бы не так далеко от столицы, но где укоренилась провенциальный быт. И только белое око луны видело как темные воды реки Белой бесшумно сомкнулись над головой Сергее Петровича, Пирогова, Пронина или же Прибавко... И лишь филин продолжал ухать где-то в чаще, за рекой Белой...