Гвардии сержанту Семену Климановичу было страшновато выходить на обстреливаемую улицу, но раздумывать было некогда и, он побежал. Тотчас же пронзительно взвизгнули рядом немецкие пули. Он пригнулся, но продолжал бежать. Был уже совсем близко от темной арки дома, когда в пяти метрах грохнул взрыв фаустпатрона. Климановича швырнуло взрывной волной об стену. Он не надолго потерял сознание. Очнувшись, ощупал себя. Лицо и руки в крови, но кажется ничего серьезного. Неожиданно пулеметная очередь снова прижала его к асфальту. «Надо ворваться в дом,- подумал солдат,- иначе я не выполню приказ командира батальона». А майор Яковлев приказал к полудню 29 апреля выйти в район Александерплаца, неотступно поддерживать огнем 9-ю роту и захватить угловой дом на перекрестке двух больших улиц. Дом находился на пути наступления батальона. Из него никто не стрелял, но у командира было подозрение, что в этом доме фрицы притаились, чтобы ударить в тыл. И вот он первый из троих бойцов уже под аркой этого подозрительно притихшего дома. Климанович поднял глаза, взглянул наверх. Стены заволокло дымом, казалось, дом обезлюдел. «В нем не должно быть ни одной живой души», - вытер солдат лицо от известки и гари. Распахнутые окна с цветочными горшками на них и тяжелые гардины, которые колыхались между разбитых рам, как бы говорили о том же: дом пуст. Сержант обернулся назад, заметил, как рядовые Силантьев и Марков короткими перебежками приближаются к арке. Снова над головой прожужжала шальная пуля и впилась в красные кирпичи облупленной стены. Климанович смерил взглядом расстояние от арки до разбитых парадных дверей. За ними видна была лестница. «Надо попытаться добежать, влететь на лестницу. Там безопаснее, там я лучше сориентируюсь, что да как». Сжав красной от крови рукой трофейный шмайсер, он, прижимаясь к арочной стене, рванулся к болтающимся на петлях дверям. В три прыжка очутился в парадном. Под ногами захрустели осколки разбитого стекла. В подъезде пахло едким дымом, горелым тряпьем. Задрав голову, держа автомат наготове, стал тихонько красться по лестнице. На площадке осторожно выглянул в обгоревшее окно. Рядовые Марков и Силантьев благополучно влетели под арку. Климанович решил подождать их, присел на ступеньку лестницы, прислонился спиной к стене и закрыл глаза. В голове гудело, чувствовал, как с плеча по руке течет кровь. Неожиданно среди воя фугасных снарядов и беспорядочной автоматной стрельбы, среди глухих отдаленных раскатов артиллерии, разрывов гранат, визга безостановочно стреляющих катюш, Климанович услышал, как из поднебесья чей-то сильный, самоуверенный голос. Из поднебесья обезумевшего от огня и запаха смерти: «Ахтунг! Ахтунг! - сержант знал идиш и без труда понимал немецкий язык. Офицеры и солдаты германской армии! Сопротивление бесполезно. Вы в кольце, вы окружены! Во избежание бессмысленного кровопролития советское командование предлагает вам прекратить огонь, сложить оружие и сдаться. Пленным гарантируется жизнь, раненым будет оказана необходимая помощь. Срок ультиматума вступает в силу с момента его провозглашения до 24 часов. После 24 часов стреляющая сторона будет уничтожена. Солдаты и офицеры! Командование Красной Армии предлагает вам капитуляцию! Прекратите огонь! Сложите оружие и выходите из укрытий!». В следующее мгновение на весь район Александерплаца опустилась оглушающая тишина. Вдруг исчезли все звуки. Стало так пронзительно тихо, что солдат услышал, как шелестят в густой кроне листья какого-то дерева под сгоревшим окном.

 

 

 

 

 

Откуда-то сверху дома доносился жалостливый, монотонный скрип оконной рамы, качаемой ветром. Туда - сюда, туда - сюда. По всему Берлину воцарилась эта вызванная ходом великой войны оглохшая тишина. Она затаилась, очень хрупкая и ненадежная, как тонкий лед на полноводной реке. Потянулись томительные, непредсказуемые минуты. Тишина коварно затаилась вот-вот готовая взорваться в любое мгновение.

-Товарищ гвардии сержант, - ее буднично нарушил сдавленный голос рядового Силантьева. Широко расставив ноги, запрокинув голову, он стоял на первом этаже смотрел наверх и улыбался во все конопатое лицо.

- Никак войне конец пришел. Мы с Марковым шнапс нашли. Повод есть. Спускайтесь.

Климанович собрался отругать Силантьева по всей строгости своего сержантского звания, напомнить деревенскому недавнему кузнецу, с какой задачей они посланы в этот дом, что временное прекращение огня еще не конец войне, как вдруг откуда-то с верхних этажей раздались звуки рояля. Они раздавались с самой верхней площадки витиеватой лестницы старого немецкого особняка, делая нестерпимую тишину терпимой и живой. «Откуда взяться роялю в осаждаемом бойцами здании? Оно стоит на перекрестке со всех сторон простреливаемое. Хотя почему бы нет! Немцы культурная нация. Разбираются в музыке. Но на нем кто-то играет! Играет сейчас! Сейчас, когда под окнами идет война. Даже если она взяла передых – музицировать сейчас!? - недоумевая, Климанович отстранился от стены, стал смотреть вверх, в проем лестницы. Не контузия ли это, не слуховые ли галлюцинации». Гвардии сержант тяжело и тщательно потряс головой. Аккорды не прекратилась. Они летели откуда-то из - под крыши, сыпались с верху, как желтые листья с широких деревьев. Казалось, музыке стало тесно в задымленном подъезде, усеянном штукатуркой, битым кирпичом и стеклом. Она рвалась на волю, стремилась вырваться за пределы стен, почерневших от огня и дыма. Она хотела на площадь, на которой не стреляли. «Лорцинг звучит, - поразился солдат. Это Лорцинг!». Звучала музыка Лорцинга, которого он хорошо знал и помнил! Альберт Лорцинг был немецкий композитор 19 века. Климанович когда – то сам для себя однажды определил - есть художники мирового масштаба, а есть национального. Так вот Лорцинг, по его убеждению, был композитором национального характера. Тем не менее, вот вам, пожалуйста! Опера не умещается в границах одного государства, если русский солдат из Белоруссии средь пуль и разрывов вдруг, наслаждается его музыкой! Русский солдат руками взялся за перила, опустил голову, стал слушать. Играли прелюдию к комической опере "Царь и плотник или два Петра" «Господи! – замерло сердце Климановича,- не эту ли прелюдию намеревался он исполнить в Минске на открытии первого слета победителей стахановского движения. Именно этот. Слет должен был начать работу в Республиканском Дворце Профсоюзов в воскресенье 22 июня. Но не начал. И вот волею судьбы он, пианист столичной филармонии, преподаватель сольфеджио и истории музыки одной из лучших в Минске музыкальных школ, а сейчас просто гвардии сержант, контуженный и окровавленный, слышит знакомую оперу в самом центре Берлина. В логове фашизма, принесшего миру столько страданий и смертей! Подумалось: «Неисповедимы пути господни». Вдруг его неудержимо потянуло взглянуть на таинственного пианиста, наигрывающего это произведение так уверенно и бесстрашно посреди хаоса войны. Хоть этому хаосу и позволили сделать перерыв. Перерыв в течение, которого открывать огонь нельзя.

 

 

 

 

 

Климановича нестерпимо потянуло к таинственным дверям, за которыми звучала опера. Он забыл о своих солдатах, забыл о задании, забыл обо всем на свете! Ничего не мог с собою сделать. Аккорды против воли тянули вверх. На одной из лестничных площадок сержант споткнулся о вытянутую ногу убитого фашиста. Это был молодой офицер в звании капитана. Белобрысая голова с простреленным виском безжизненно свисала на окровавленный серый мундир, а рядом валялся черный парабеллум. «Застрелился. Лучше бы вместо него застрелился Гитлер», - мимоходом мелькнула в голове Климановича мысль. Даже эта безобразная картина не остановила недавнего преподавателя музыки. Прижав к себе автомат, он, перескакивая через несколько ступеней, летел на звуки рояля. Летел в неком погибельном желании, как мотылек на огонь. Тяжелые двери, разукрашенные какими-то резными, деревянными загогулинами были приоткрыты. С боку висела медная ручка, подергав которую затренькал бы маленький колокольчик. На дверях - медная пластинка с фамилией хозяина. Климановичу не досуг было ее читать. Раздвинул плотные портьеры и, выставив перед собой автомат, шагнул в прихожую. В нос ударил запах жженого кофе с запахом паленой резины, которым тянуло через разбитые окна с площади. Музыка раздавалась за белыми стеклянными дверями. Просунул голову в дверной проем и увидел просторный зал. Он сразу бросился ему в глаза: высокий и массивный подсвечник в виде германского орла с распростертыми крыльями. На них плясали четыре язычка огня, а сам подсвечник стоял на белой крышке рояля. Много позже, каждый раз вспоминая эту необычную встречу, сержант поражался ее абсолютному спокойствию. Выдержке белокурой дамы с красными припухшими губами и грациозной осанкой. Не прекращая музицировать, она обернулась в пол оборота на солдата вражеской армии, спокойно окинула его взглядом и ровным голосом спросила:

-Вам кого?

Наверное, вопрос такой ему просто почудился. А, может, нет. Может быть в силу того, что знал только идиш, а немецкий не знал, он услышал именно это: «Вам кого?». Если все было бы именно так, следовало ответить с той же прямотой, например следующее: «Мне бы немного немцев». Но он молчал. Стоял и смотрел на молодую немку, чувствуя как по локтю, еле-еле стекает кровь. Не дождавшись ответа, она отвернулась от него. Музыка Лорцинга продолжалась. В окнах без стекол колыхались на ветру гардины, плясал огонь свечей. Абсолютная вокруг тишина нарушалась музицированием. Климанович поправил автомат за спиной, звякнул медалями.

-Входите,- не отрывая глаз от клавиш, произнесла она. «Она меня приглашает! Дозволяет войти!- негодованию Климовича не было предела. Ну, спасибо тебе, немочка, гостеприимная!». Наступая сапогами на гильзы разного калибра, которые поблескивали на полу и ковре, сержант направился к ней. «Значит, из этой квартиры стреляли»,- отметил он про себя. Остановился в двух шагах от немки, ногой придвинул к роялю кривоногий стул и сел. Та мельком бросила на его взгляд. Страха в глазах не было. Скорее посмотрела вызывающе и с любопытством. Белые холеные пальцы не переставали бегать по клавишами. Руки порхали, как две белых птицы. Климанович про себя отсчитал несколько тактов, подхватил тему оперы. У них получался некий ансамбль. Он старался не очень мешать и не забывал - немка все - же ведет главную мелодию. Многолетняя довоенная практика концертирующего пианиста позволяла ему составить с фрау неплохой дуэт.

 

 

 

 

 

Похоже, она была в шоке. Бросала взгляды и играла. Точнее они стали играть вдвоем. При чем стали играть так, будто делали это всю жизнь. Его партия то ненавязчиво следовала за сочными аккордами немки, то, опережая их нежные красивые переливы, вплетались в главную тему, то вдруг он опускал левую руку, другой легонько касаясь отдельных клавиш, и они тренькали колокольчиками, красиво вписываясь в основную мелодию оперы. Немка уже открыто смотрела на русского солдата. Завоеватель окровавленными пальцами играет с ней Лорцинга, оставляя на белых, как снег клавишах красные следы! Климановича отпустила боль в плече, голова перестала гудеть, прекратился звон в ушах, исчезла дрожь в ногах. Все его нутро истосковалось по этой несказанной истоме – играть, музицировать. Он испытывал величайшее блаженство. Играл и шарил глазами по стене. Огромные картины в позолоченных рамах, между ними часы, которые стояли, потому что маятник не качался. Какая-то галерея портретов из слоновой кости. Старинные гравюры. Под ними длинный застекленный книжный стеллаж. Углы заставлены напольными вазами и бронзовыми фигурками. В некоторых стеклянных створках взгляд сержанта отметил малюсенькие аккуратненькие дырочки от пуль. От них тонкой паутиной расходились трещины. Еще он увидел себя в стеклянном отражении. Гимнастерка, набухшая от крови у правого плеча. Лицо, почерневшее от пороховой гари, волосы в щебенке. Рядом молодая немка едва касается пальцев, когда ее пальцы стремительно летят то влево, то вправо. Закрыл глаза и представил себя в стенах родной филармонии. Зал переполнен. Он в полумраке. Черный фрак чуть-чуть жмет под мышками, бабочка слегка сбилась. Немного жарко, потому что на него сверху светит софит. Пианист Климанович щурясь, поглядывает в зал. В четвертом ряду сидят счастливые мама и папа. В желтом луче прожектора кружатся едва видимые пылинки. Публика, затаив дыхание, слушает. Льются звуки рояля. Неожиданно немка оборвала игру на полуфразе.

- У вас кровь. Вы ранены. Снимайте гимнастерку.

Зал филармонии исчез. Исчез запах кулис, запах рампы, запах бьющих на сцену прожекторов. Все куда-то провалилось. Климанович вернулся на войну. Стал локтем неловко вытирать разводы крови на клавишах. Пока немка где-то в глубине апартаментов хлопала створками шкафа, кривясь от боли, стащил гимнастерку и скосил глаза на простреленное плечо. Подумал: «Рукой шевелю, мало того - играю - значит, кость не задета». Появилась хозяйка с белым полотенцем через плечо, c пакетом, зажатым под мышкой. «Она беременная, - только сейчас гвардии сержант обратил внимание на округлости живота. Муж, наверное, воюет. Убивает чужих отцов с ожиданием увидеть свое немецкое чадо, свое продолжение». В руках беременная держала тазик с водой. Полотенце промокнула в теплой воде и приложила его конец к краям раны. Спросила:

- Больно?

- Не очень. Спасибо, фрау.

- Где вы так научились играть?- немка полотенцем вытирала руку, запекшуюся кровью.

- Я работал учителем музыки,- ответил сержант, не желая вдаваться ни в какие объяснения. Но не удержался от вопроса.

 

 

 

 

 

 

 

 

-А почему вы играете Лорцинга «Царя и плотника»?

-Вам интересно знать, почему я играю историю про русского царя именно теперь, когда вы, русские, сокрушили Германию?

-Да мне интересно, - ответил сержант и отметил про себя слово «сокрушили». Почему именно это?

-Не знаю, - пожала плечами фрау. Может потому что вы в Берлине,…потому что русские плотники одолели немцев,…потому что Германии конец…

- Так не надо было вашему Гитлеру нападать на СССР!- по мальчишески воскликнул сержант.

Рука с полотенцем замерла. Капли глухо закапали на паркет.

-Я его ненавижу,- сухим концом полотенца промокнула сержанту лицо. Затем немка достала из пакета скрученную вату и рулон бинтов. Ловко смастерила подобие повязки, опрокинула на него небольшой флакон. Остро запахло спиртом. Наложила тампон на рану и стала аккуратно бинтовать. Пока бинтовала, сержант, морщась от боли, огляделся внимательней. В центре зала стоял такой же кривоногий, как стул стол. Он был заставлен бутылками из - под вина и водки, зеленоватыми бокалами. Насчитал их шесть. Климанович прикинул: «Значит, враг был тут в количестве шести фашистских рыл. Одно пристрелило себя на лестнице. Очень хорошо!». Далее на столе лежало штук пять больших красных яблок. «Яблоки в апреле!- подивился про себя сержант. Даром что - ли пол Европы захватили». Тут же на столе были разбросаны окурки сигарет. Они валялись и на полу вперемежку с отстрелянными патронами. На противоположной стене в глаза бросился портрет молодого немца. Белозубая улыбка, ямочки на щеках. Фуражка лихо надета набекрень. Все бы ничего. Но на фуражке ненавистная кокарда со свастикой. Возмездием, карой за это была черная траурная лента, перехватившая рамку в углу.

-Это мой муж Курт. Мужем он мне был 128 дней,- перехватила немка взгляд сержанта. Его убили в Сталинградской битве. За это я Гитлера ненавижу, - повторила она. У Климановича не колыхнулось ни малейшего чувства сожаления к этой молодой вдове. «Она ненавидит Гитлера только за смерть мужа. А до русских детей сирот, до их убитых отцов и дедов немке дела нет». В памяти всплыл страшный земляной ров за белорусским селом Калинковичи. Отступая, фашисты второпях небрежно присыпали его землей. Из земли торчали руки и ноги расстрелянных крестьян. Рядом скулила, визжала местная дворняга. Сказали: «Хозяйку с девочкой и пацаном чует. Третьи сутки не уходит».

Климанович с ожесточением стал натягивать гимнастерку. Немка поддерживала его перевязанную руку. «Гитлера ненавидишь, а солдат впустила в дом стрелять в меня», - носком сапога сержант катал на полу гильзы. Во рту было сухо. Голова кружилась то ли от голода, то ли от нахлынувшего гнева, то ли контузии.

- Попить можно?- зло спросил он. Фрау принесла на подносе горячий эрзац кофе и белые булочки. Обжигаясь кофе, уплетая булочку, сержант вспоминал, когда в последний раз ел белый хлеб. Не вспомнил. Зато вспомнил о таких же голодных, как и он, солдатах Силантьеве и Маркове. Стало совестно. Но он продолжал заталкивать булочку в рот. Немка стояла напротив, смотрела, как он жадно ест, затем отвернулась, снова села к роялю. И снова заиграла.

 

 

 

 

 

 

 

Заиграла о голландском городе Саардаме, где работал простым плотником и изучал корабельное дело на судоверфи русский царь. Опять подмывало подсесть к немке. Но в этот раз он переборол себя. Мысль об оставленных солдатах больше не позволяла задерживаться. Она подгоняла его. Немка же, как будто дразнила Климановича. Играла, взглядом приглашая снова присоединиться. Будто соблазняла. Гвардии сержант, как ни велико было желание, оставался непреклонен. Он допил крепкий кофе и резко поднялся из-за стола. Хозяйка дома прекратила играть, осторожно опустила крышку рояля. Увидев, как солдат рассовывает по карманам пару булочек, взяла со стола яблоки, бутылку вина сложила в пакет из-под бинта и протянула сержанту.

-Как вас зовут, фрау? - спросил он.

-Меня зовут Эльза. Поиграем еще? - спросила с надеждой и улыбнулась припухлыми губами.

-Поиграем после войны, фрау Эльза. После нашей победы.

За окном неожиданно раздался звук лязгающих по камням мостовой гусениц танка. Стреляя, синим дымом, танк замер под окнами дома. Затем сержант узнал голоса Силантьева и Маркова. Они орали во все горло:

«Гремя броней, сверкая блеском стали,

пойдут машины в яростный поход,

когда нас в бой пошлет товарищ Сталин,

и первый маршал в бой нас поведет!».

Климанович высунулся в окно. Глядя на красные рожи солдат подумал: «Нет. Они не голодные. Они пьяные!».

-Товарищ гвардии сержант! Что мы за вами на танке должны приезжать! Айда в батальон! Из этого дома фашисты драпанули еще ночью!

-Прекратите орать! Я уже спускаюсь.

Неожиданно Марков сложил ладони рупором:

-Товарищ гвардии сержант! Как было? Повалили бабу? Задрали подол немецкой сучке на пианине? От необоснованно приписываемых поступков, от несправедливости и хамства солдат Климанович не нашелся, что ответить. «Откуда они про немку знают?». Сделал страшное лицо, погрозил кулаком. А в окнах многих домов уже хлопали на ветру белые флаги. Из подвалов вылезали фашисты с поднятыми руками. Гражданское население – старухи, старики и дети с мисками и котелками огромной толпой толкались у передвижной кухни. От нее тянуло чем-то вкусным. Климанович поправил на плече автомат, с пакетом яблок и бутылкой вина, направился к дверям. В дверях улыбнулся:

-Скоро закончится перерыв на концерт и снова начнется война. Эльза, вы не боитесь оставаться здесь? Ночью налетит авиация.

Та отрицательно покачала головой. Она стояла у окна. Стояла и качала головой, в волосах которой путалось утреннее, слабое солнце. Присмотревшись, сержант вдруг увидел, что она плачет. Она беззвучно плакала, размазывая, как ребенок по щекам слезы. Худенькие плечи вздрагивали.

-Прощайте, - понял он ее шепот по движениям губ. Сердце солдата наполнилось жалостью. Захотелось хоть чем-то ободрить ее.

-Не сегодня - завтра будет капитуляция. Я вернусь, и мы еще поиграем, фрау Эльза, во славу русских царей и плотников.

Что-то удерживало его спокойно закрыть за собой дверь и без всякого сожаления загреметь сапогами вниз. Он долго смотрел на нее, стараясь запомнить.

 

 

 

 

 

 

На улице Силантьев и Марков с брони танка подали ему руки, помогли взобраться наверх, и «34-ка» скрежеща по брусчатке железом, лихо развернулась и рванула через площадь. Гвардии сержант распрямился и смотрел в черный, обгоревший абрис окна под черепичной крышей. В нем, молитвенно сложив на груди руки, стояла молодая фрау Эльза. Плакала ли она или шептала что-то Климанович не рассмотрел.

 

* * *

 

Этот дом на площади Александрплас и молодая немка за роялем, и следы крови на клавишах приснились 87 – летнему Семену Климановичу на следующий день после того, когда благодаря стараниям врачей его вырвали из лап смерти. У него случился третий инфаркт. Фрау с желтыми волосами, красные яблоки на столе, гильзы, рассыпанные на паркетном полу, рыжее от веснушек лицо солдата Силантьева пригрезились 18 ноября, ночью во сне, в палате реанимации.

Он открыл глаза. За окном гудел ветер, и дождь неровно барабанил по карнизу республиканской больницы для ветеранов Отечественной войны. Эльзу он больше никогда не видел. Разве что только во сне.

 

 

5 янв. 05 г.

 

arkadin@012.net.il