После окончания художественного училища Марина несколько месяцев прожила в Москве. Продолжая образование, она ходила по музеям и выставкам, а зарабатывала рисованием портретов – на Арбате, в Измайловском парке или в других местах, где праздношатающаяся публика могла потратить на эти портреты немного времени и денег.

Сначала, как и другие практикующие здесь художники, она непроизвольно угождала клиентам и рисовала их такими лапочками – будто сахару им давала перед позированием. Затем – не столько для клиентов, сколько для себя, – она стала рисовать характеры: какими видела их, такими и рисовала.

 

А глаз у нее был особый… За пятнадцать-двадцать минут она наносила на бумагу лишь основные, на ее взгляд, черты характеров, а все прочее оставляла в коротких штрихах-намеках. Эти портреты – она называла их психологическими – получались порой довольно жесткими, но успехом пользовались большим.

Однажды на старом Арбате к ней подсел человек на вид мягкий и улыбчивый. Марина посмотрела на него и сказала: «Могу нарисовать вас на открытку для Деда Мороза. Но хотите – нарисую таким, какой вы есть на самом деле. Пригодится – для истории болезни…» Мягкий и улыбчивый человек растерялся, губы его исказились в кривую линию, в сузившихся глазах заметался страх. Таким и стала она его рисовать. Однако, недосидев двух или трех минут, клиент вскочил с места и исчез. Его почти завершенный портрет так и остался у Марины.

К концу дня, возвращаясь с работы, она поймала на себе взгляд его нервных, бегающих глаз – он ехал в одном с ней вагоне метро. Марина поняла – это не случайно...

На следующей остановке она вышла из вагона. Боясь оглянуться, переходя из одного потока людей в другой, она очутилась на другой станции и на бегу, перед самым закрытием дверей, успела вскочить в вагон поезда. Отдышавшись, осторожно оглянулась вокруг: клиента, которому она так неосмотрительно намекнула на его болезнь (что-то пугающе ненормальное увиделось ей и в глазах, и в выражении лица этого человека), в нем не было.

Проехав пару остановок, Марина выскочила из вагона, прошлась взад-вперед по перрону и успокоилась: подозрительный незнакомец исчез.

Однако на другой день она увидела его снова – у лотка напротив, среди людей, рассматривающих матрешки с ликами советских и российских вождей. «Ну, ладно», – взъярилась Марина и принялась за новый портрет вчерашнего клиента, теперь уже в полный рост. Особо отметила сутулость, детали одежды, золотую, с черным камнем, печатку на пальце и продолговатую сумку из темной ткани.

В середине дня Марина перекусывала в небольшом кафе; в один из моментов – за стеклянной витриной – она заметила знакомую фигуру. На обратном пути Марина подошла к лотку с галантереей и купила маленькое зеркальце; пока рассматривала его, в зеркальце не раз мелькала все та же фигура – человек с мягкой внешностью следовал за ней в некотором отдалении…

Спустя полчаса Марина попросила соседку-художницу присмотреть за этюдником и как бы ненадолго ушла по своим делам, взяв с собой свернутые в рулончик портреты незнакомца. Она поняла, что не зря его явная ненормальность показалась ей такой пугающей: кожей ли, затылком, особой ли способностью видеть она решила, что человек этот – опасный псих.

Через подземный переход Марина вышла на другую сторону улицы, забежала в два-три магазина, затем свернула за угол и оказалась в каком-то проулке. Наконец она уверовала, что даже профи не мог бы за ней проследить, и зашла в телефонную будку. Справочная сообщила ей телефон дежурного по близлежащему отделению госбезопасности.

Минут через двадцать Марина вошла в ничем не примечательное здание (только окна первого этажа были чем-то затемнены, но вывески на двери – никакой). Коридоры, разделяемые автоматически захлопывающимися дверями, дежурные офицеры за столиками с лампами под абажурами... Наконец, ее ввели в помещение со скучными обоями, где неулыбчивые люди в штатском стали задавать ей вопросы – кто она, что с ней стряслось и почему она не обратилась в милицию.

Но разговор не клеился: Марине, преследуемой опасным психом (а он мог быть и преступником-маньяком), трудно было найти контакт с этими неулыбчивыми людьми.

Нелегко было объяснить, почему она не обратилась в милицию. Марина ненавидела ее люто. Где бы ни ставила она свой этюдник, тут же появлялись менты и гнали ее, как приблудную собаку, – пока не просветили, наконец, добрые люди: кому из ментов надо дать и сколько, прежде чем идти на хлебное место. Марина послушалась их совета, и вчерашние гонители тут же перестали ее замечать.

– А если и он платит ментам? – ответила она вопросом на вопрос, и гэбэшники не стали требовать уточнений (как и милиционеров, сотрудников госбезопасности она также именовала на жаргоне, но относилась к ним с почтительным страхом).

– Посидите пока, – сказал один из них, с кем-то созвонился по телефону и, взяв портреты предполагаемого маньяка, вышел из комнаты…

Ближе к вечеру Марина свернула этюдник, взяла в руки папку для бумаг и спокойно, не торопясь, направилась к метро. Вышла на станции «Измайловская» и, не оглядываясь, пошла по тенистой тропинке. Наконец, сзади послышались торопливые шаги.

– Здравствуйте, мой замечательный доктор!

Это был вчерашний незнакомец, с продолговатой сумкой из темной ткани, которую она заметила еще днем.

– Ах, это вы? А я было так напугалась… – Марина остановилась и, точно артистка, перевела дыхание. – Думала, кто это так спешит? Хотела уже кричать…

– Зачем кричать? Кричать не надо, а то и поговорить не успеем…

– Почему не успеем?

– Когда кричат, мне становится нехорошо, и я плохо контролирую свои действия. Вам ли не знать это, доктор. Вы такой замечательный врач – диагноз ставите с одного взгляда… Кстати, совсем забыл – я ведь не рассчитался за ваши услуги. Вот беда – все забываю. Не сердитесь на больного человека, со мной это бывает. Но если уж вспомню про должок – то плачу. Сполна плачу, до последней капли…

Марина вся содрогнулась: она поняла, что значило это «до последней капли». И в то же время обрадовалась – значит, она все же была права. Ей показалось, что гэбэшники с некоторым сомнением отнеслись к версии о преследующем ее опасном психе (или преступнике-маньяке), но теперь они сами во всем убедятся – Марину снабдили разными штучками и, конечно, ее разговор они должны были слышать.

– Вы хотите сказать – до последней копейки?

– Какие копейки? О чем вы? Копейки, рубли, доллары… Для меня это – тьфу, грязь навозная. Я сказал: «до последней капли…» И вы знаете, что я имел в виду. Ведь вы так проницательны. Как, кстати, вас звали?

– Марина. Но что значит – звали?

– Потому что Марина – это ваше прежнее имя. Так звали вас раньше… Как раньше меня звали Николаем. Но теперь я перенесу вас в другую жизнь, и как там будут вас звать, одному Богу известно…

– Где это – там, Николай?

– Сначала этим там буду я – после того, как глотну вашей крови. Вместе с ней вы войдете в меня, как во вместилище душ.

– Кажется, я поняла… – Марина вела опасную игру, но сейчас она и вправду была как врач, беседующий с больным. – Но что будет потом?

– Потом меня возьмет Космос. И вместе со мной возьмут и вас, а также тех, кто вошел в меня раньше вас и войдет позже...

– И многих вы уже взяли с собой?

– Без вас я вмещаю в себе три души, вошедшие в меня своей кровью.

– Что ж, это вполне возможно. Но вы знаете, я должна кое-что уточнить. Я все же доктор…

Марина опустила на землю этюдник и папку с бумагой, затем показала незнакомцу указательный палец правой руки и сказала:

– Так, Николай, посмотрите на этот палец. Хорошо, теперь раскройте глаза пошире. Еще шире…

Затем в эти безумные, широко раскрытые глаза она выстрелила струей газа – из баллончика, который оказался у нее в руке.

Раздался крик…

Спустя считанные секунды к ним подбежали несколько человек. Николая скрутили. В его сумке, в аккуратных матерчатых чехлах, обнаружили хорошо отточенный топорик и длинный хирургический нож. Кроме того, в сумке оказались пара больничных клеенок, литровая банка, выкрашенная в красный цвет, и пластмассовая воронка, тоже красного цвета…

На следствии он снова говорил о «вместилище душ» и в деталях пояснял, как «вбирал» в себя эти души – глушил жертву обухом топора, затем укладывал бесчувственное тело на пеленки и, вскрыв сонную артерию, выпускал кровь в банку через воронку. Первые порции – в них, как он считал, выходили страсти – Николай выливал на землю. А последующие порции, в которых, по его теории, выходила душа, он наливал в принесенную с собой банку…

Но все, больше не могу. Хватит этих кошмарных подробностей. Я не специалист по производству детективов. От меня не требуют крови на каждой странице, чтоб читатель, не пережевывая, мог проглотить зараз всю книгу – все ее двести или триста граммов, не впустив в себя ни единой мысли – а значит, и не выпустив не единой. Хватит еще и потому, что такие книги (как и фильмы) с сюжетами на крови да ужасах и рождают, наверное, психов, подобных Николаю.

В психбольницу он попал впервые перед призывом в армию – врачи заподозрили у него отклонения и направили туда на обследование. Он и рад был: страх оказаться на афганской войне (а она отняла уже немало жизней!) буквально истомил Николая: во всех военных он подозревал сотрудников военкомата, которые выслеживали его как будущую жертву этой ужасной бойни.

Причиной страха стала гибель знакомого, учившегося с ним в одной школе, двумя классами старше. Из армии его вернули обратно в цинковом гробу: попав в засаду, он и несколько других воинов-десантников отбивались до последнего патрона. Несколько дней их тела, изувеченные душманами, пролежали под палящим афганским солнцем…

Лекари в психбольнице все подсовывали ему таблетки – якобы для лечения нервов. Но на самом деле это были средства для потери памяти – чтобы он забыл о своей болезни и сам напросился в Афган. Выявив эту уловку, Николай и виду не подал, что все понял, а таблетки стал отдавать Виктору, соседу по койке, в обмен на лекарства, которыми пичкали его, излечивая от бреда ревности.

Да какой там бред, смеялся над горе-психиатрами Виктор, если жена его по дороге в булочную успевала забежать к любовнику, отдаться ему и, как ни в чем не бывало, вернуться домой с авоськой хлеба. Да она изменяла ему даже в автобусе, по дороге на работу: однажды Виктор специально проследил, что в переполненный автобус она села в последнюю дверь и ехала, прижимаясь к какому-то мужчине.

Этот мужчина и был ее любовником; никто в толпе и не догадывался, с чего бы это они прижимались так друг к другу...

А с другим любовником она работала на одном режимном учреждении, куда, как ни стремился, Виктор попасть не мог: пропускной режим был очень строгим. Но однажды ему все же удалось там побывать. Это было зимой, во время эпидемии гриппа, когда все вокруг сморкались и кашляли. Жена его также заболела и осталась дома.

По ее пропуску, да в ее шубе и шапке (один нос его торчал на виду, весь красный), Виктор прошел-таки через проходную и оттуда – на ее рабочее место, в комнату, где вместе с женой работали двое мужчин и одна женщина. В той комнате была небольшая перегородка, за которой они пили чай, а кто хотел, и обедал. Увидев перегородку, Виктора аж затрясло – столько увидел он тут возможностей для измены.

Кроме жены, в тот день отсутствовал и еще один работник из этой комнаты, мужчина. Узнав об этом, Виктор едва не потерял сознание: так и есть, они это специально подстроили и, пока он здесь, они милуются, быть может, даже в его собственной квартире…

Виктор стремглав бросился бежать по коридорам и лестницам, расталкивая проходящих мимо людей. Не добежав до проходной, он поскользнулся и упал, сильно ударившись головой. Ему помогли подняться; тут-то и выяснилось, что на режимный объект проник неизвестный мужчина, переодетый в женскую одежду…

Хорошо, в первом отделе учреждения смилостивились над его женой и не стали глубоко копать: ее мужа лишь поместили в психбольницу – с бредом ревности: идиотским, по мнению самого Виктора, диагнозом.

И ох, как смеялись они с Николаем – над лекарями и их лечением! Ведь таблетки от ревности глотал Николай, который и женщин-то еще не знал, а таблетки для армии глотал Виктор, демобилизованный из нее лет десять назад.

В тот раз Николаю удалось-таки освободиться от армии: как ни изворачивались лекари, меняя одни таблетки от памяти на другие, он не забыл, что болен и его не забрали в Афган. Но позднее все большее беспокойство стали вызывать в нем репортажи из горячих точек: значит, для армии вновь требовалось пушечное мясо.

И странные явления стал замечать он тогда вокруг себя. Странные люди шли ему вслед или навстречу, странные взгляды ловил он на себе, или наоборот, кто-то очень странно прятал от него глаза. А потом он поймал взгляд, показавшийся ему знакомым. Это было в метро; он успел заметить пожилого мужчину, который почему-то быстро отвернулся от него и сошел на первой же станции…

Николай забеспокоился – поведение мужчины было ему явно подозрительным; не успокаивало и то, что он вышел из вагона: незнакомец вполне мог сесть в этот же поезд, даже в этот же вагон, только через другие двери. Да, скорее всего, так и есть, он едет в самом торце вагона и думает, что околпачил Николая.

Николай осторожно повернул голову и посмотрел в конец вагона. Людей там было много, всех и не разглядишь. Ладно, пусть думает, что его не видят. Посмотрим, как он поведет себя дальше.

Перед следующей станцией Николай придвинулся ближе к выходу, делая вид, что будет выходить. И точно: едва двери вагона открылись, он вышел было на перрон, но тут же юркнул обратно. Теперь он хорошо видел всех, кто стоял в другом конце вагона. Ну вот, он опять всех околпачил – подозрительных лиц там не было. Значит, тот, кто следил за ним, просто не успел заскочить в вагон.

Но кто же он, этот преследователь, чей взгляд показался Николаю таким знакомым?

И тут его осенило: ну, конечно же, это был он! Лекарь из психбольницы по фамилии Сичкин! Не зря вспомнился Николаю Виктор, сосед по больничной койке; спасибо этому бедолаге – он тоже, наверное, был чьей-то жертвой.

Несколько дней Николай провел около психбольницы, пока его не приметил кто-то из медперсонала. Доктор Сичкин, пояснили ему, работает в другом учреждении, но в каком, не сказали. Ах, вот оно что? – подумал Николай. Значит, Сичкин работает в секретном учреждении, а в больнице проводил над ним эксперименты, которые продолжаются и сейчас…

Ну, и так далее... Немало продежурил он потом около учреждений, которые, на его взгляд,могли быть секретными, пока, наконец, его не задержали какие-то люди в штатском. Оказалось, что ненароком он и в самом деле потревожил гнездо какой-то спецслужбы. Но отпустили его так подозрительно быстро, что стало ясно – об экпериментах над ним не ведают и спецслужбы.

 

И Николай задумался – кто же проводит над ним эти эксперименты? И в чем их цель? Может, он просто инструмент в чьих-то всесильных руках? А доктор Сичкин – лишь темная лошадка?

На экранах кино в то время уже шло нашествие ужасников о маньяках и вампирах, фантастических триллеров о пришельцах, переселяющихся в людей, о всемогущем Космосе, о всех этих коконах… Интервенция ужасников началась и с книжных прилавков.

И Николаю открылось-таки истинное знание! Великий Космос – вот кто подвергал его столь долгим и тщательным испытаниям! И теперь ему доверили великую миссию! Он избран быть вместилищем душ и…

И так далее…

В расследовании убийств, совершенных этим «избранником», Марина участвовала не только как свидетель. После задержания Николай много говорил о Великом Космосе, но потом закрылся и отказывался давать какие-либо показания – пока в комнате, куда его привели на допрос, не увидел Марину. Точно врач, она была в белом халате.

– Здравствуйте, Николай, я рада снова вас видеть. Правда, теперь, как видите, я совсем не художник… Вы все поняли?

– Не совсем…

– Скорее вникайте, у нас с вами не так много времени. Мне поручено…

– Кем поручено? – глаза Николая стали расширяться, и Марина ненадолго смутилась, вспомнив, как в эти так же раскрытые глаза ей пришлось выстрелить струей газа.

– Вы сами знаете, кем, – Марина возвела глаза к небу, а потом положила перед ним карту звездного неба, изъятую у Николая в квартире. Марина провела по ней рукой; на одном из ее пальцев он увидел перстень с черным камнем, таким же, что был и на его печатке.

– Вам все понятно? – продолжила Марина. – Повторяю, у нас с вами не так много времени.

– Понятно… – тихо прошептал Николай и тревожно оглянулся вокруг. Наконец-то он принял ее за свою (чего и добивалась Марина, действуя по заранее подготовленному сценарию).

– Тогда расскажите мне о тех, кого вы уже взяли с собой, где вы это делали и когда…

Так и получилось, что Марина – художник, мастер психологического портрета, не только выявила и помогла обезвредить человека, совершившего три убийства, но и активно содействовала их раскрытию. Никто не думал тогда, чего это ей стоило – ведь только Марине, словно отчитываясь о проделанной работе, Николай с ужасными подробностями рассказывал о совершенных убийствах. И она вынуждена была выезжать на места, где он «вбирал в себя другие души», и слушать, сдерживая тошноту и охватывающий все ее существо ужас, – как он выпускал у жертвы кровь, как принимался потом за топорик…

В один из таких моментов она не выдержала и упала в обморок. С нервным срывом Марина неделю провела в больнице, затем лечилась в санатории, но так и не избавилась от ставших навязчивыми, влезающими и в явь, и в сон, отголосков пережитых кошмаров…