Этот разговор с вице-адмиралом запаса Борисовым Тенгизом Николаевичем состоялся буквально за несколько дней до трагедии с аэробусом в Сочи. В связи с этим, о проблемах с извлечением со дна моря останков и самолёта, и людей говорилось много. В свете этой трагедии, интервью приобрело даже дополнительную актуальность.

- Тенгиз Николаевич, для начала расскажите, как Вы вообще оказались во флоте.

- Да у меня и не было иного пути. Я родился в Николаеве, городе корабелов, городе двух кораблестроительных заводов. Самые яркие воспоминания детства – это спуск на воду кораблей. Отец был военпред на заводе, который строил эсминцы 30-й серии. А ещё город строил дизельные подводные лодки. Николаев-то и закладывали первоначально для создания российского военного флота. Мы жили в центре в сталинском доме с высокими потолками, вокруг были одни корабелы и руководство военно-морской базы. И когда дети мечтают обычно: сегодня – буду милиционером, завтра – пожарником, то моё окружение детей, насколько я вспоминаю, мечтало быть только корабелами.

- Не моряками, а именно корабелами?

- Именно корабелами, строить корабли. Так уж получилось, но я родился и жил на Адмиральской улице, учился в училище имени Дзержинского, расположенном в здании Адмиралтейства в Санкт-Петербурге, а когда мне было года 3-4, на вопрос – кем будешь, отвечал – адмиралом. Меня извиняет, только то, что я тогда и понятия не имел, чего стоит добраться до адмиральских погон. Отец, кстати, заканчивал в своё время тот же, кораблестроительный факультет, единственный в стране и сейчас.

- Вы, условно говоря, учились за той же партой, за которой сидел и Ваш отец?

- Да. Его фотография и по сей день висит на факультете, он закончил училище 21 июня 1941 года. Сразу попал на действующий флот, Черноморский. Когда его в очередной раз потопили, кораблей на флоте не хватало, он продолжал службу в морской пехоте на Карельском фронте.

- А Ваша фотография висит?

- Моя фотография там есть, в музее. Есть там у нас небольшая комнатушка, висят фотографии всех корабелов, выпускников нашего училища советских времён. И адмиралов, отдельно. У корабелов продвижение по службе очень плохое. Дослужиться до капитана 1-го ранга – это уже почти предел. Потому что корабелы – это небольшой факультет. Закончившие его имеют, как правило, достаточно хорошую математическую подготовку. Инженеры в подавляющем большинстве защищают кандидатские и докторские диссертации. В старые времена после защиты кандидатской диссертации люди получали капитанов 1-го ранга практически «автоматом». Адмиральские погоны – это совершенно особая статья. Должностей для корабелов крайне мало, и людей, кто получал адмиральские погоны, можно буквально пересчитать по пальцам. При поступлении в училище я верил, что адмиралом можно стать, если нормально служить, хотя уже и догадывался, что это не так просто. Когда я уже какое-то время проучился в училище и съездил на практику во флот, на судостроительный завод, пришёл к выводу, что и капитан 1-го ранга, это очень неплохо. К окончанию училища полагал, что и 2-го ранга – весьма почётное звание. Об адмирале уже речь не шла.

В 1973 году стали выпускников-корабелов направлять и на действующий флот. И это было очень разумно. Потому что проектировать корабли, их обслуживать или строить, не имея опыта эксплуатации в реальных условиях этой очень сложной техники - это неправильно. До этого нас в основном распределяли на доки, на плавмастерские, на судостроительные, судоремонтные заводы. Корабелы, как у нас говорили – это штучное производство. Если у обычных студентов шутили: сдал сопромат и можно жениться, то у нас сопромат, это первая ступенька в строительной механике корабля, а ступеней там… Как инженеры, корабелы были значительно лучше подготовлены. К 1973 году во флоте стало разворачиваться и наращиваться строительство стратегических подводных лодок 2-го поколения, появились большие надводные корабли с ядерной энергетикой, была запущенна программа авианесущих кораблей. Стало ясно, что на боевых постах этих суперсовременных кораблей и субмарин надо иметь специалистов хорошо подготовленных и теоретически.

Сразу после училища попасть в какое-либо КБ или НИИ у нас считалось высшим счастьем. Я закончил учёбу с отличием, при распределении имел право выбора. Были предложения остаться служить в Ленинграде, и я по этому поводу посоветовался со своим преподавателем профессором Муру. Он порекомендовал пройти флотскую школу. И я ему до конца жизни буду благодарен за этот совет. Да и отец советовал начинать службу ниже ватерлинии, с трюма подводной лодки. Я попросился на Северный флот, получил направление на подводную лодку 667Б проекта, новейший ракетоносец 2-го поколения. Уникальная была лодка. Из её экипажа вышло восемь адмиралов: два вице- и шесть контр-адмиралов. Уникальным был и человек, который командовал ею: первый во всём флоте командир подводной лодки, который удостоился этого звания - контр-адмирал Виктор Павлович Фролов. Собственно говоря, на стратегические лодки командиров тогда назначали решением Политбюро. Через такое тонкое сито приходилось проходить кандидатам, что выбирали самых лучших.

- Что же, считаете, что известным образом: по-знакомству, по-кумовству, по-блату кандидатуры пройти не могли? Среди обывателей тогда, да и сейчас, наверное, бытует другое мнение.

- Нет. Что касается командиров атомных подводных лодок, особенно стратегического назначения, должен сказать, что это был абсолютно объективный выбор. Потому что техника была слишком дорогая и слишком сложная. Всё бывало, конечно, в жизни, но те командиры лодок, которых я знал, они не случайно оказались на флоте. Даже к командирам лодок, на которых происходили ЧП, к ним претензии предъявить сложно. ЧП обычно случались потому, что техника была не просто новая, а новейшая, неотработанная. Многие системы только испытывались и продолжали проходить испытания на ходу, после сдачи корабля флоту. Катастрофы случались и с гибелью экипажа, и с гибелью кораблей, но в основном это было не по вине личного состава, командира корабля: или банальное стечение обстоятельств, или техника подводила.

- Не человеческий фактор, как это зачастую бывает в авиации? В подводном флоте в основном технический?

- В основном, да. Потому что экипажи подводных лодок готовятся очень тщательно. Были, конечно, аварии по вине экипажа, но в основном причины технические. А вот в дальнейшей их эксплуатации зачастую проявлялся и человеческий фактор. Классический пример человеческого фактора, это, с моей точки зрения, катастрофа с подводной лодкой «Курск». Чистой воды человеческий фактор. Почему? Я убеждён, что там произошло наслоение ошибок матросов, офицеров корабля и командования всех уровней. И даже в обратном порядке: командование флотом – командование кораблём – рядовой состав.

Вообще-то, после 8-го класса я собирался поступать в Нахимовское училище, а уж потом на кораблестроительный факультет «Дзержинки». Но, будучи большим любителем физики и всяких физических опытов, доэкспериментировался до того, что мне в глаза попал раствор слабой кислоты. Зрение упало почти до десяти процентов. О Нахимовском и «Дзержинке» пришлось забыть. А по окончании 10 классов был вынужден поступать в МВТУ имени Баумана. Поступил, и очень благодарен судьбе, что всё так сложилось. Потому что два курса в Бауманском дали хорошую математическую и физическую базу. Проучившись там два года, наткнулся на статью в газете, что существуют контактные линзы, которые восстанавливают зрение до ста процентов.

- Находясь в Бауманском, мечты об училище не оставляли?

- Не оставлял. Я только из-за них и решил сделать обходный манёвр: поставить линзы и перейти в «Дзержинку». Добился того, чтобы в институте Гермгольца эти контактные линзы сделали; по тем временам такую экзотику, что о них мало кто знал даже из врачей. Получив линзы, прошёл медкомиссию и оказался годен без ограничений. А когда собрался переводиться в «Дзержинку», выяснилось, что начальник училища вице-адмирал Кучер оказался хорошим знакомым отца. И, хотя с медкомиссией было всё в порядке, отец честно сказал своему приятелю, что у меня проблема со зрением. Начальник училища ответил, что они не принимают даже с очками, а тут какие-то линзы – он, видимо, представлял их сродни линзам телевизора КВН – вышел сам в приёмную, где я сидел, чтобы извиниться и отказать. «Сынок, пойми правильно, я не имею права тебя брать. А что это за линзы у тебя, покажи?». Да они у меня на глазах, говорю. Он долго разглядывал меня, а потом говорит – ну-ка прочитай, что написано вон на том плакате? Я прочитал. Он говорит, ладно, я готов тебя взять, но – сегодня я служу, а завтра на пенсии, и после этого в первую очередь уволят тебя. Пиши-ка ты рапорт на имя Главкома ВМФ Горшкова, может он даст добро, тогда будешь учиться и ничего не бояться. Я написал, и Горшков лично на рапорте написал «Согласен». И вот, с его благословления я и перевёлся в «Дзержинку». Но с условием, что иду на первый курс, в связи с тем, что программы несколько различались. Я согласился. Следующий учебный год, правда, экстерном сдав экзамены за два курса, я начал на третьем, так что заканчивал училище одновременно со своими сокурсниками из МВТУ. Приехал домой, это был 1973 год, доволен этими переводами, и говорю маме: в 1976 году закончу училище и стану лейтенантом, в 1978-м старшим лейтенантом, в 1980-м капитан-лейтенантом. Мама смеётся: ты уже всё просчитал? Да, отвечаю. А когда адмиралом будешь? Я тогда об адмирале не задумывался, но тут время прикинул и отвечаю: 9 мая 1995 года. Мама спрашивает: а почему в этот день? Ну, отвечаю, потому что будет год 50-летия Победы, к этой дате, наверное, будут присваивать. Лишь бы к этому времени занимать соответствующую должность. Загадывая на 22 года вперёд, я ошибся на 4 дня: контр-адмирала я получил 5 мая 1995 года.

- Да нет, Вы оказались абсолютно точны. Это тогда у Вас сказалось отсутствие практического опыта: звания присваивают не в день какой-то даты, а за несколько дней. А так, фактически день в день.

- Да, наверное. Но то, что вице-адмиралом буду, этого даже и не представлял, так далеко фантазия не заходила. Здесь надо признать стечение обстоятельств и определённую долю везения. Я в 1996 году занимал высокий пост в Главной военной инспекции РФ, был начальником инспекции, которая отвечала за обороноспособность всех министерств и ведомств, имеющих хоть какое-то отношение к этому делу, курировал их. И получил вице-адмирала за определённые работы, благо должность позволяла.

Кандидатскую я защищал старшим лейтенантом 2 марта 1979 года, командиром трюмной группы на Северном флоте. Я был единственным командиром трюмной группы в наших вооружённых силах - и по сей день, кстати - защитившим кандидатскую. А докторскую защитил в 32 года. Хотя, первую докторскую я написал в 29 лет. Но меня просто не допустили до защиты. Точнее, я сам снял работу, когда на учёном совете, который должен был представить план-проспект моей докторской на утверждение Главнокомандующему, мне задали два вопроса: сколько вам лет, и – почему капитан-лейтенант в 29 лет ставит вопрос о докторской. Я спросил, а где ограничения по возрасту или по званию? Ограничений, ответили, как таковых нет, но есть сложившаяся практика. В общем, будучи молодым и горячим, я сказал, что в их услугах не нуждаюсь, и работу с защиты снял. А через пять лет, приблизительно, японцы сделали практически то же самое. От обиды я написал диссертацию совершенно на другую тему и защитил её. После чего на меня 25 месяцев писали анонимки, потом была повторная защита на разовом совете, специально созданном под это дело, поскольку у меня работа была на стыке двух специальностей. Это так называемое «дополнительное коллективное рассмотрение» работы, только без официальных оппонентов.

- Это случилось из-за важности темы, или её сложности?

- В тех случаях, когда экспертный совет ВАК не может разобраться в существе защиты самостоятельно. В моём случае специально создали разовый учёный совет при Военно-морской академии им. А.А.Гречко. Защита проходила шесть с половиной часов. После этого ещё почти два года ушло на то, чтобы работу мою утвердили в ВАКе, который шёл на все тяжкие, только чтобы мою работу не признать. Доходило до того, что были звонки домой, и маме по телефону обещали, что она получит мой труп, если я не сниму свою работу. В общем, много интересного было связанно с этой защитой. За часть из этих исследований, кстати, я в том же, 1986 году, был удостоен Премии им. Ленинского комсомола. Факт тот, что две системы, которые были разработаны на базе моих научных изысканий, и по сей день в эксплуатации. А тогда со мной боролись, как мне кажется, из элементарной зависти: слишком молодой ещё, чтобы на докторскую претендовать…

Катастрофа «Курска». Она фактически была предсказана мною в мае 2000 года. Есть статья в Интернете, где я говорю, что если в ближайшее время произойдёт катастрофа, аналогичная той, что произошла с подводной лодкой «Комсомолец», то наши аварийно-спасательные силы, МЧС и прочее, снова окажутся бессильными. Потому что никто ничего не делает, а всё, что было наработано по «Комсомольцу» ушло в песок. Руководством, ответственным за подводно-технические работы, никаких практических выводов не сделано, чтобы поддержать на должном уровне те достижения, которые имелись на тот момент. Ведь операция с «Комсомольцем» была уникальнейшая. На глубине 1685 метров лодку законсервировали таким образом, что и по сей день нет протечки радиации, хотя с момента её гибели прошло уже 17 лет.

- Вы принимали непосредственное участие в этих работах?

- Под эту работу специально создавался КОПРОН - Комитет подводных работ особого назначения при Правительстве РФ, с вашим покорным слугой во главе. У меня было много учёных в комитете, и фактически вся работа по созданию проекта изоляции лодки от внешней среды шла в рамках этого Комитета: осмотр лодки, заказ техники, технологии, снаряжения, оборудования и всех компонентов.

- Вы были ещё в действующем флоте или уже не ходили в море?

- Нет, на то время я в море не ходил, был в другой структуре. Но гибель «Комсомольца», можно сказать, перевернула всю мою судьбу, как и многих людей. Через пять дней после гибели подлодки (она погибла 7 апреля 1989 года), 12 апреля я пришёл к вице-адмиралу Устьянцеву, возглавлявшему тогда комиссию по приёмке новой техники ВМФ, моему бывшему командующему флотилией. Я сказал ему: «Александр Михайлович, «Комсомолец» потечёт через два, максимум через два с половиной года». В ответ он положил передо мной на стол отчёт на 70 листах головного института и одного из наших уважаемых НИИ, где они доказывали, что 70 лет – это гарантия, что ничего не будет.

- Вы имеете ввиду радиоактивную течь?

- Именно. Я имел ввиду, что потечёт реактор. Что касается боеголовок, я вообще не знал в каком они состоянии, и никто не знал на тот момент. Предполагали, что там дела плохи, но что настолько, не знали. Поэтому я сказал, что надо срочно заняться обследованием лодки. Особенность ситуации заключалась в том, что корпус подводной лодки сделан из титана, а это приводит к значительному ускорению электрохимической коррозии. А ведь именно на сверхпрочный титановый корпус разработчики как раз и ссылались - коррозии не подлежит! Да, сам корпус коррозии не подлежит, но из-за этого корпуса в морской воде быстро коррозируют все другие металлы. Есть электрохимические развязки, которые позволяют все эти процессы подавить в зародыше, но только до того момента, пока лодка на плаву и в рабочем состоянии. Лодка с корпусом из титана, условно говоря, представляет собой сухо заряженный аккумулятор. Как только туда залили электролит, в виде морской воды, начинается реакция. И ни одна лодка, естественно, не рассчитана, что она будет полностью затоплена морской водой. Для эксплуатации конструкторы сделали всё правильно, а погибшая лодка представляет собой мину замедленного действия. Зная толщину стенок трубопроводов, тех, которые в первую очередь окажутся подвержены коррозии, зная из каких материалов что сделано, можно достаточно чётко рассчитать - в какой последовательности, что там будет разгерметизироваться и какие от этого будут результаты. Самые элементарные прикидки с моей стороны показали, что в пределах двух с половиной лет радиоактивные материалы из реактора окажутся в воде.

Мы поехали тогда к первому заместителю главнокомандующего ВМФ адмиралу флота Капитанцу. Иван Матвеевич нас внимательно выслушал, но с сомнением, опять таки со ссылкой на отчёт ведущих организаций. Это боевой адмирал, флотоводец, он конечно не должен был знать все эти дела, и не мог знать. Но мы с Устьянцевым его убедили, привели пример, когда на Северном флоте наша новейшая подводная лодка 705-го проекта, титановая, швартовалась к металлической барже, и через четыре месяца эта баржа затонула. Был большой переполох, даже предполагали диверсию. Но когда баржу подняли, она представляла собой очень интересное зрелище: верхняя часть новенькая (баржа была свежей постройки), а подводная – как голландский сыр, вся в дырках. Классический пример электрохимической коррозии. Тот же самый аккумулятор: катод – анод. Лодка швартовалась к барже, и в тех местах, где они касались корпусами, там пошла реакция: корпус баржи и корпус субмарины оказались проводниками, корпус баржи явился протектором для корпуса субмарины, и при этом разрушался очень активно. Эту историю Капитанец вспомнил, понял, что наши доводы имеют под собой совершенно реальные основания, после чего пошёл на доклад к Главкому ВМФ СССР адмиралу флота Чернавину. А когда вернулся от Главкома, то несколько даже весёлым тоном заявил: Главком считает, что волноваться нечего, так как на это ещё нет решения Политбюро. Я, соответственно, ляпнул: а Вы полагаете, что электрохимическая коррозия будет ждать решения Политбюро? Дальше можно представить себе, что было. Меня, естественно, с треском выставили, было много всяких неприятностей. Однако лодка потекла ровно через два с половиной года. 15 августа 1991 года экспедиция, которая пришла с обследования района гибели «Комсомольца», обнаружила в пробах присутствие целого набора радиоактивных материалов. Ещё до этих результатов я был у Догужиева, возглавлявшего тогда Комитет по чрезвычайным ситуациям. Тот откровенно скучал, зевал, когда я рассказывал. Я говорю – Вам не интересно? Да, да, очень интересно, когда понадобится, мы Вас вызовем. Естественно, никто не вызывал. В общем, куда бы я не обращался, все меня просто футболили.

Я был капитаном 2-го ранга, никому ничего доказать было невозможно. Устьянцев-то меня поддерживал, но к нему тоже не прислушивались. Я продолжал ходить по инстанциям, и тогда меня попытались уволить в запас, чтобы не действовал на нервы. Но меня здорово поддержал академик Велихов. Потом было некое затишье, и к тому моменту, когда всплыли факты наличия радиоактивности в том районе, обо мне снова вспомнили. Мне удалось выйти на Медведева, члена Политбюро. Он всё воспринял совершенно серьёзно, дважды докладывал Горбачёву. Но уже пошло время обрушения Империи, Горбачёву было не до этого. Я продолжал служить в совершенно другой структуре, писал письма в разные организации, подавал докладные записки – никакого толку от этого не было, никаких ответов не получал вообще. В конечном итоге я обратился в Верховный Совет, теперь Российской Федерации (к этому моменту я был уже капитаном 1-го ранга). Люди в Верховный Совет пришли относительно молодые, заинтересованные, и мне повезло, что меня принял человек, благодаря которому в конечном итоге задача была решена - председатель Комитета конверсии Верховного Совета России Юрий Фёдорович Тарасюк. Он меня принял и предложил выступить на заседании Верховного Совета. Мне дали пять минут, продержали у микрофона более двух часов. Ещё один человек сыграл большую роль в этом деле – Нельсон Николаевич Попков. Пожалуй, один из немногих, который с самого начала понимал, о чём идёт речь. Бывший механик с подводной лодки, капитан 2-го ранга в запасе, он тоже был в Верховном Совете России. И вдвоём с Тарасюком они тогда протолкнули это дело. Верховный Совет к этому проявил неподдельный интерес: выслушали, очень много задали вопросов, и поручили Тарасюку и Попкову заниматься этим делом.

Оказалось, что в принципе, хозяина у лодки нет. Потому что после постройки она была передана промышленностью Министерству обороны, Министерство обороны передало её в ВМФ, в ВМФ, как погибшую, с состава действующего флота списали, и на балансе у них она не числилось. И возникла юридическая коллизия: если лодка никому не принадлежит, хотя она и погибла под флагом Советского Союза, значит, автоматически, это добро повисало на правительстве Российской Федерации. Но в правительстве за неё отвечать тоже не хотели. И круг замкнулся. Однако, тот факт, что лодка затонула в зоне экономических интересов Норвегии, отрицать не мог никто. Как и тот, что если Норвегия понесёт какой-либо ущерб от потери рыбных промыслов, за всё придётся отвечать правительству России. Но – никто, ничего предпринимать не хотел… В правительстве были заняты делёжкой портфелей, имущества и так далее, им не было дела до какой-то затонувшей подводной лодки. В конце концов, когда мы в очередной раз зашли в тупик, Тарасюк предложил мне встретиться с Михаилом Дмитриевичем Малеем, советником Президента по конверсии. У Малея было много вопросов, сомнений, определённый скепсис: ну, если лодка чуть-чуть подтекает - и что, пускай она ещё сотню лет чадит в таком же виде. Я ему напомнил о том, что в каком состоянии боеголовки толком не знает никто, как и о состоянии корпуса лодки. Необходимо, по крайней мере, хотя бы обследовать лодку. Но если произойдёт так называемый залповый выброс радиации, то мы запакостим Норвежское море лет на 600-700 как минимум. Соответственно, обоснованные претензии, которые наверняка возникнут со стороны Норвегии к России, придётся удовлетворять. Поскольку любой международный суд подтвердит, что виноват Советский Союз, а Россия, как правопреемница, отвечает за все эти последствия.

- Однако, как же тяжело пришлось Вам, даже с доводами такого, «главного калибра»!

- Я даю слово - если бы лодка затонула на пять миль мористее, за пределами 200-т мильной зоны, даже в полумили от зоны экономических интересов Норвегии, скорее всего никто ничего с ней делать не стал. И, скорее всего, точно так поступило бы девять правительств из десяти. Но, в силу того, что эта лодка оказалась в зоне экономических интересов Норвегии, деваться особо было некуда, в конечном итоге было принято решение: что-то надо делать.

Возник следующий вопрос – а кто это будет делать? Мне этот вопрос Малей задал прямо в лоб – какая организация способна решить эту задачу? Я напомнил, что в нашей стране в 1923 году при ОГПУ был создан ЭПРОН, экспедиция подводных работ особого назначения. Эта организация просуществовала до 50-х годов, выполнив колоссальное количество сложнейших подводных работ: поднимали суда после Гражданской войны, поднимали во время войны, после войны занимались разминированием, прокладкой дюкеров, трубопроводов…

- Это была очень известная, легендарная организация.

- Совершенно верно - легендарная была организация, которая, пожалуй, аналогов в мире не имела. И оборудование для водолазов они тогда разрабатывали, и создавали специальную технику для погружений. Хотя сама эта организация была создана под очень любопытную задачу. Поскольку молодая советская страна нуждалась в золоте, вспомнили, что в Балаклавской бухте лежит затонувший в 1856 году во время Крымской войны фрегат «Чёрный принц», который вёз золото французскому экспедиционному корпусу, а налетевший шторм его потопил. Возникло желание добраться до этих золотых запасов. Потому ЭПРОН и был создан под крышей ОГПУ. Они очень быстро нашли этот фрегат. По официальной версии на нём обнаружили две золотые монетки и больше ничего. Ну, а спустя какое-то время девять специалистов ЭПРОНа были награждены высшими наградами родины. Скорее всего, ЭПРОН свою первую задачу решил успешно. Потом ЭПРОН стал работать по всей стране, было создано огромное количество отрядов, подразделений. В конечном итоге после войны, когда началась очередная реорганизация нашего правительства, ЭПРОН просто растащили по частям: аварийно-спасательная служба в ВМФ отдельно, у торговых моряков отдельно, пассажирский флот со своими спасательными службами. В общем, хорошую идею загубили. К описываемым событиям в стране оставалась поисково-спасательная служба ВМФ, которая и сейчас существует; небольшие, прямо карликовые службы у Министерства морского флота и у рыбаков; и ещё остатки ЭПРОНа – «Подводоречстрой». Последняя, достаточно серьёзная организация. Но всё это – лишь малая толика того, чем занимался ЭПРОН.

Я всё это объяснил и меня Малей спрашивает: и что же делать? Надо возрождать ЭПРОНовскую систему, я сказал. А кто должен её возглавить, как Вы считаете? Я отвечаю: можете считать меня нахалом, но я готов на это. Потому что по образованию кораблестроитель, был командиром дивизиона живучести атомоходов на Северном флоте, есть несколько учёных степеней. Он говорит: очень хорошо, наши точки зрения совпали, я предложу Вашу кандидатуру. Далее, он пишет проект Указа из двух пунктов. Первый – создать Комитет подводных работ особого назначения, второй – назначить Борисова Т.Н. председателем Комитета. И бумагу эту сам завизировал первым. Следом завизировал у Гайдара, у кого-то ещё, в общем, собрали несколько виз и передали в Администрацию Президента. Это было в конце февраля 1992 года. С этого времени мне была предоставлена комната в аппарате Малея, и вся моя группа энтузиастов собиралась там с утра и до позднего вечера. Я в то время был прикомандирован к Президиуму Академии наук, занимался разными любопытными делами. Велихов, понимая, какая на меня легла ответственность, практически освободил меня от исполнения основных обязанностей, разрешил заниматься только этим направлением. Причём, ни копейки денег нам никто, конечно, не выделил. Мы получали зарплату по тем местам, где числились на работе. Это Малей обзвонил всех начальников моих товарищей и попросил нас пока не беспокоить и дать возможность поработать на благо России. Нас был костяк из шести человек, все моряки, подводники, боевые офицеры-практики.

С момента создания Указа проходит недели три. 21 марта 1992 года мне звонят из Администрации Президента: Тенгиз Николаевич, поздравляем! Указ подписан Президентом сегодня, номер 262-С. С высоким Вас назначением! Спрашиваю: когда получу Указ на руки, и что это за «С»? Отвечают: в секретной части Малея он будет через несколько дней, а «С», это значит - Указ секретный. Мы ждём Указ неделю, потом ещё две. А потом этот Указ бесследно исчезает: подписанный Президентом, с буквой «С»! Мы начинаем его разыскивать, но документ будто испарился. Провели целое расследование – будто сквозь землю. Малей сказал, что терять время на эти разборки не стоит, давайте сделаем новый вариант. Ещё раз готовит этот самый Указ, ставит новую дату, ставит свою визу и – запускает его.

Уже где-то середина апреля 1992 года. Мы собираем восемь виз, которые и были на пропавшем Указе, сдаём всё в Администрацию. Дальше со стороны чиновников Администрации началось просто издевательство. Меня вызывают через несколько дней: нужна виза ещё такого-то человека. Хватит её, спрашиваю? Да, этого вполне достаточно. Визирую, сдаю - снова вызывают через пару недель: а вот теперь надо визу ещё такого-то. В общем, в конечном итоге на этой бумажке собралось 27 виз. Сам текст был из двух пунктов и шести строчек, а под визы ушло даже две трети обратной стороны бумаги.

Причём, по ходу дела, когда готовился ещё первый Указ, произошёл любопытный инцидент, наглядно характеризующий степень отчаянного сопротивления созданию этой структуры. Когда первый проект Указа подготовили и передали на подпись Президенту, меня вдруг вызывает Малей, явно возмущённый: что же Вы меня так подставляете?! И подаёт мне два документа. Один – из Министерства морского флота, другой – из Главного штаба ВМФ. Первый - за подписью министра Морского флота и начальника аварийно-спасательной службы министерства. Второй - за подписью начальника Главного штаба ВМФ адмирала флота Макарова. Смысл текста на каждом буквально под копирку: мы располагаем возможностью решения в море любой из возникающих задач, в том числе и на глубине гибели «Комсомольца», и поэтому создание новой структуры считаем нецелесообразным. Слова в обоих документах чуть-чуть разнились, но суть была абсолютно одинакова. Малей спрашивает: что скажете на это?! Наглое враньё, отвечаю. Вы понимаете, что говорите?! Понимаю: врут и притом бессовестно врут, я отвечаю за свои слова. Хорошо! Он вызывает секретаря: немедленно вызвать сюда Главкома ВМФ Чернавина и Министра морского флота. А мне сказал: садись здесь и жди. Минут через тридцать прибывает Чернавин, буквально следом Министр морского флота со своим начальником аварийно-спасательной службы. Первым заходит Чернавин: «Вызывали?». «Да, вот хочу Вам несколько вопросов задать. Скажите, пожалуйста, на какой глубине могут работать ваши поисково-спасательные силы?». «Ну, в принципе, около 400 метров». «Значит - 400 метров. Ну, а максимально возможная глубина, до какой можете работать?». «Если повезёт, ну, метров 600». «А на 1000, 1500, 1700 метрах, сможете работать?». «Михаил Дмитриевич, Вы хоть объясните, о чём речь-то идёт, я не могу понять. Скажите конкретно задачу, я постараюсь конкретно ответить». «Речь идёт о подводной лодке «Комсомолец». «Комсомолец» погиб, списан с состава флота и к нам более никакого отношения не имеет. Поисково-спасательная служба этими делами вообще не занимается, и таких технических возможностей у нас нет». «А что же тогда, если у вас нет таких возможностей, и вы такими делами не занимаетесь, что же ваш начальник Главного штаба отвечает, что у вас всё есть и вы всё можете сами, и не надо создавать новую структуру?». И подаёт ту бумагу Чернавину. Того в жар бросило, взял бумагу, а потом вдруг развеселился: «Михаил Дмитриевич, да это фальшивка: это подпись не Макарова, и таких исходящих номеров у нас в Главном штабе нет. Дайте эту бумагу мне, я разберусь». «Спасибо, не надо, я сам разберусь. А Вы согласны, что надо создавать структуру, которая занималась бы подобными делами?». «Только вне численности личного состава ВМФ». «Конечно, вне численности». «Полностью согласен, совершенно необходимо». «Ну, тогда визируйте проект Указа». Чернавин завизировал, ушёл. С Министром морского флота и его начальником аварийно-спасательной службы картина повторяется один к одному. Малей спрашивает: «Скажите, пожалуйста, у вас есть возможность вести спасательные подводно-технические работы?». «Да, такие возможности есть, у нас во флотах находится около 60 аварийно-спасательных ботов с трёхболтовым снаряжением». Малей не понял, что такое трёхболтовое снаряжение, поворачивается ко мне. Я ему поясняю – это водолазное снаряжение с круглым шлемом, образца 1848 года, с которым можно работать на глубине до 60 метров. Правда, было модернизировано в 20-е годы. Малей повернулся к министру. Тот сразу: «Да вы что, какие 60 метров! Мы последний раз работали в 1978 году в Бангладеш на глубине 22 метра, больше нигде не работали». «Тогда что же Вы мне тут лапшу вешаете, пишете, что можете работать на глубине 1700 метров?». «Кто пишет?». «Да как же, Вы же вот тут написали, что можете решить любую задачу, в том числе и поставленную с «Комсомольцем». «Не мог я такого написать!», начальник аварийно-спасательной службы руками замахал. «Читайте!», кладёт им на стол. «Мы и в глаза эту бумагу не видели! Это не наши подписи!». «Хорошо, можете идти. Значит, вы согласны, что надо создавать такую структуру? Тогда визируйте».

Вот, как пример, что там творилось.

Итак, пропадает Указ, подписанный Президентом! Второй раз набираю на него 27 виз. И этот – снова пропадает. Со всеми визами попадает на подпись к Президенту, и где-то по дороге… испаряется. Приблизительно в июне месяце Малей, на очередном совещании у Президента, встал и сказал: «Большая просьба подписать Указ о создании Комитета подводных работ особого назначения, потому что стопорятся все работы в этом направлении». Ельцин, кстати, у него была феноменальная память, говорит: «Так я же подписывал его». «Тот Указ куда-то пропал, и мы направили Вам второй проект, но он тоже где-то по дороге затерялся». «То есть, как пропал? - повернулся Ельцин в недоумении к первому помощнику, Илюшину. - Виктор Иванович!» (я со слов Малея рассказываю). Илюшин даже подпрыгнул: «Борис Николаевич, второй проект Вашего Указа находится сейчас у меня, а первый мы вынуждены были заменить, кое-что в нём поправить. Сегодня вечером новый Указ я представлю Вам на подпись. - Поворачивается к Малею и говорит. – Завтра утром пусть Борисов зайдёт ко мне и заберёт этот Указ». Вроде инцидент был исчерпан.

Утром захожу в приёмную к Илюшину, мне говорят: его не будет, вчера он работал последний день и ушёл в отпуск на 30 дней. А где наш Указ, спрашиваю? Ничего не оставил. Ещё месяц работаем без официальных бумаг. Далее не менее интересно. Утром, когда Илюшин должен был появиться на работе, я иду к его кабинету и поджидаю его у слияния двух коридоров. Наблюдаю: по одному идёт Илюшин, по другому Семенченко, начальник секретариата Президента, друг друга не видят. И вот все трое мы оказываемся в одной точке пересечения коридоров. «Здравствуй, чего пришёл?». «Виктор Иванович, где подписанный Указ Президента о создании КОПРОНа?». Илюшин поворачивается к Семенченко: «Да я же его тебе отдал». Тот: «Когда? Ничего Вы мне не давали». «Да нет, ты подумай, я же тебе его перед отъездом отдавал». «Нет, Вы мне ничего не отдавали». Илюшин поворачивается ко мне: «Ну, хорошо, ты иди, мы тут сами разберёмся». Цирк! Этот Указ так и не нашёлся, тоже испарился бесследно. Второй, якобы подписанный Президентом! Уже не упоминаю о его секретности.

Делаем третий заход! Третий раз я хожу по кругу, собираю все эти визы, на это раз порядка 22-х или 25-ти штук. У меня была копия старого проекта с визами, я приходил просто перевизировать. Но опять таки: у кого-то отпуск, кто-то в командировке, время идёт. Но набрал я необходимое количество виз, сдал в Администрацию. И третий Указ испаряется, со всеми этими визами…

Проходит сентябрь, октябрь, конец ноября. Благодаря Малею наша группа пользуется официальным статусом, хотя и без Указа. Мы выполняем работу по «Комсомольцу» как бы внештатно, но другая масса людей, привлечённых к этой теме, работает только под честное слово, денег-то у нас нет. А со стороны американцев и норвежцев уже начался «наезд» на Россию: Советский Союз подбросил «подарок» норвежцам, сейчас они потеряют единственную точку рыболовства, Россия ничего не хочет предпринимать, чтобы эту задачу решить… И странно было осознавать, что в окружении Президента находятся люди и силы, которые препятствуют тому, чтобы проблема решилась. Указы продолжали исчезать.

- Но Вы рассказываете невероятные вещи, Тенгиз Николаевич! Всё это звучит на манер армейской шутки: где начинается авиация, там заканчивается порядок. У Вас-то какие мысли были или есть по поводу этих исчезновений?

- Есть, конечно, мысли, но я не хотел бы их озвучивать. Почему? У меня никаких доказательств нет. Просто был один человек, ныне здравствующий, который ненавидел Малея всеми фибрами души. Это не политика, а сугубо личные отношения. И все бумаги, в которых фигурировал Малей или он их подавал через свою канцелярию, блокировались, часто изымались и уничтожались. Документы пропадали неоднократно. Я этого человека знаю достаточно хорошо, он ничего не имел против КОПРОНа конкретно, но бумаги исходили от Малея, и было организовано всё, чтобы им не давать ход. У меня есть основания предполагать, что это именно тот человек. Это можно было бы рассматривать как вредительство, но между тем, здесь банальное сведение личных счётов. Но от этого ещё омерзительнее: обычная внутренняя склока, подковёрная возня могла нанести государству колоссальнейший ущерб! Но даже такая угроза этого человека не останавливала!

Когда пропал третий проект Указа, даже у Малея опустились руки. На следующий день, 30 ноября, истекали чрезвычайные полномочия Президента, дающие ему право создавать структуры и подписывать назначения, минуя Верховный Совет. И я понимал, что если завтра вопрос не будет решён, а предпосылок к подписанию не было абсолютно никаких, то дальше процесс ещё более осложнится. Это был период пока ещё «холодной войны» между Президентом и Верховным Советом. И если Администрация Президента документы по организации КОПРОН передаст на рассмотрение в Верховный Совет, там эти документы тут же дружно похоронят.

Первое желание было, махнуть на всё рукой и подать в отставку. Потому что служить дальше в таком сумасшедшем доме, я больше не видел смысла. Потом решил сделать последнюю попытку, терять было нечего абсолютно, и пойти к Тарасюку и Попкову в Верховный Совет. 30-го с утра я был у них, но они были заняты, и приняли меня лишь в районе 16 часов 30 минут. Спрашивают: ну как? Третий Указ, отвечаю, пропал. Да не может быть! Хотя, чего ещё ждать от Администрации Президента? Попков тут же повёл меня к Хазбулатову. У Хазбулатова непроницаемое лицо: я Вас прошу коротко и чётко, времени мало. Кабинет очень строгий, ничего лишнего, единственное, что выделялось на столе - подставка, а на ней штук шесть трубок. Он взял одну, и с ней ходил по кабинету, сразу возникла ассоциация со Сталиным. Я сжато, коротко доложил. Он спрашивает: что, и третий Указ пропал? И третий пропал, говорю. Интересно, а ведь сегодня последний день его чрезвычайных полномочий. Сейчас посмотрим, что он будет делать, – вызывает своего секретаря, – садись и пиши. И вот так, ходя по кабинету с трубкой, он надиктовал письмо. В таких выражениях, что я уши прижал, и сидел молча, не мог себе представить, чем всё это закончится. Письмо получилось, чуть больше, чем полстраницы, но в издевательском тоне, в крайне резких выражениях, на грани оскорблений: вот что творит Ваш аппарат, и вот чего Вы стоите вместе со своим аппаратом, когда у Вас собственные Указы пропадают. У меня с собой была ксерокопия проекта Указа со всеми визами. Хазбулатов эту копию к своему письму приложил: я ему сейчас сам всё отправлю, потому что что-то все Ваши бумаги пропадают. Вызвал какого-то генерал-майора в форме госбезопасности, ему отдаёт и говорит: лично в руки и ждать ответа. Я поднимаю глаза, смотрю на часы – 17-55. Он мой взгляд перехватил: ничего, успеет. Можете идти домой, оставьте телефоны в приёмной, я думаю, что всё будет в порядке. Я же всё правильно изложил в письме? Всё-то правильно, отвечаю, но вот, не знаю, что Вам будет за такое письмо, а меня посадят, точно. Рассмеялся: идите. Я вышел, и честное слово не знал, чем закончится вся эта история. Дошёл домой, я живу недалеко от Белого дома, и в восемь часов ровно зазвонил телефон: капитана 1-го ранга Борисова к аппарату, Вас беспокоят из секретариата Президента, Указ Президентом подписан сегодняшним числом, номер 1494, поздравляем с высоким назначением! Таким образом, вопрос был решён за 2 часа 5 минут с момента выхода из кабинета Хазбулатова, и за 4 часа до окончания срока чрезвычайных полномочий Президента.

- Это ужё четвертый вариант, и никаких гарантий не было, что окончательный.

- Никаких гарантий не было, но, тем не менее, на следующий день с утра Указ я получил в канцелярии Малея. После этого, буквально через несколько дней, было распоряжение Правительства относительно выделения помещения, финансов и так далее. А дальше всё очень быстро пошло.

Мы успели сделать многое, но довести работу до конца нам не дали. Через полтора года КОПРОН ликвидировали, причём очень оригинальным образом. В ту пору Шойгу очень хотел стать министром, а был, как и я, председателем Комитета. Сделал несколько попыток, чтобы нас под себя подгрести. Причём, когда мы встречались, он всегда уверял меня, что мой Комитет ему даром не нужен, так как он в моих морских делах ничего не понимает. Тем не менее, писал бумаги во все концы, что надо КОПРОН передать ему с целью экономии фонда заработной платы и так далее. Я отбивал эти поползновения, хотя времени это отнимало довольно много, с обоснованием: бессмысленная затея, потому что у нас полным ходом идут работы с «Комсомольцем», а любая реорганизация привёдет к тому, что на несколько месяцев всё застопорится.

В один из подобных моментов Сергей Кожумбетович мне сказал, даже, что его заставляют подписать бумаги, чтобы мой Комитет передать ему, но он против, потому что такими работами не занимается. Проходит два дня, меня вызывают на Старую площадь, показывают письмо, три подписи: от Минэкономики, Минфина и…ГКЧС Шойгу. На две трети страницы текст: с целью экономии фонда заработной платы, упорядочивания работ и прочее, надо ликвидировать КОПРОН, и передать решение всех задач Комитету по чрезвычайным ситуациям, который имеет «колоссальный опыт работ в этой области».

Я тогда не стерпел, может и по-мальчишески поступил, но получил удовольствие. Позвонил первому заместителю Шойгу, Воробьёву и говорю: Юра, знаешь, у вас завёлся непорядочный человек, который подделывает подпись Шойгу. Он всполошился: ты точно знаешь? Абсолютно, отвечаю. А с чего ты взял, какой-то документ видел подделанный? Видел. Я два дня назад встречался с Сергеем Кожумбетовичем, он поклялся, что никто не заставит его подписать бумагу по ликвидации моего Комитета и передачи полномочий вам. А сегодня мне показали такую бумагу. И поскольку я не допускаю и мысли, что председатель вашего Комитета врёт, как последняя сволочь, значит, у вас кто-то подделал его подпись. Тишина. А потом: я Вам перезвоню. Проходит минут 20-30, звонит Шойгу: ты чего меня обзываешь?! Я говорю: упаси Бог! Кто тебя обзывает? Я имел ввиду того, кто подписал эту бумагу. Ведь ты мне сказал, что никогда подобное не подпишешь, значит, кто-то за тебя расписался. Пауза: ну, меня заставили, мне выкрутили руки, я не хотел… Так значит, ты, всё-таки, подписал? Меня, например, никто не сможет заставить подписать бумагу, если я этого не хочу. А если уж так получилось, тебя заставили – нельзя было снять трубку, извиниться, что был вынужден?... Ну, в общем, эту попытку тоже удалось отбить.

И вот, уже заканчивались все предварительные работы по «Комсомольцу»: лодка полностью обследована, разработаны новые технологии, новые материалы, создан проект, определены конкретные этапы и сроки, принято окончательное решение, открыто финансирование, все работы включены в госзаказ. На заводах заказана вся оснастка и оборудование, арендованы суда Академии наук, глубоководные аппараты «Мир-1» и «Мир-2» отправлены на регламентные работы в Финляндию. В те времена, когда бюджетное финансирование в 12-17 процентов было нормой, у нас оно составило 100 процентов. Всё было сделано, всё было подготовлено. Меня только попросили согласовать этот вопрос с англичанами. Они должны были подтвердить, что вариант, выбранный нашей страной, позволяет обезопасить Норвежское море на десятилетия вперёд. Почему англичане? Да потому, что они старейшие специалисты в области подводно-технических работ, и на них тогда смотрела вся Европа. В общем, Борис Николаевич принял решение подстраховаться и спросил: кто лучшие специалисты? Честно доложили: англичане и голландцы. Вот и решайте вопрос с англичанами.

Три дня тяжелейших переговоров, в результате которых удалось убедить англичан, что это решение единственно правильное с учётом тех обстоятельств, которые сложились. Они поддержали способ консервации лодки, с этим я прилетаю обратно и узнаю, что пока я был в Лондоне, в Москве подписан Указ Президента номер 10 от 6 января 1994 года, которым произведена очередная реорганизация Правительства. В аппаратном списке служб, КОПРОНа … не оказалось. Как и не существовало такой организации! «Забыли», что ли, включить?... Чуть позже к Указу появилось разъяснение: функции КОПРОНа передать вновь организованному Министерству по чрезвычайным ситуациям.

После ликвидации КОПРОНа, наступила пауза в три месяца. Все работы по «Комсомольцу» были практически остановлены. Прошёл январь, февраль, март. Руководство Академии наук, ЦКБ «Рубин», некоторые другие организации обратились к Президенту с ходатайством восстановить КОПРОН, поскольку всё шло к срыву работ по изоляции подводной лодки. Это обращение сработало. Конечно, КОПРОН никто не восстановил, но руководство МЧС клятвенно заверило Президента, что они всё сделают как надо и в должные сроки. В начале апреля Шойгу предложил мне перейти к нему и продолжать заниматься морскими делами (естественно, МЧС на тот момент не располагало структурой, которая могла бы эти работы выполнять). Я категорически отказался, потому что с ним служить не видел для себя возможности, даже исходя из интересов дела. Я понимал, что никогда в жизни мы с ним общего языка не найдём. Я предпочитаю работать с людьми, которые поступают в рамках хоть каких-то приличий. Однако я рекомендовал ему взять моего первого зама, контр-адмирала Толоконникова, которого мы просто упросили продолжить начатое, руководствуясь высшими интересами – уже катастрофически не оставалось времени. И под флагом МЧС специалисты КОПРОНа работу завершили, как только позволили погодные условия.

После завершения этой работы департамент, который в МЧС занимался подводными делами, начали всячески урезать и сокращать. Ни у кого не было желания заниматься подводно-техническими вопросами, ни у кого не было желания расширять это направление. Департамент сократили до отдела. И в своём интервью телекомпании в 2000 году за два месяца до гибели «Курска», я сказал, что у нас в стране не осталось реальных сил и средств для решения подобных задач. И если произойдёт подобная трагедия, то оказывать помощь будет некому и нечем. Что и произошло.

Интервью было в мае, а 12 августа погиб «Курск». Показав всему миру полнейшую неподготовленность к спасению утопающих аварийно-спасательной службы Северного флота, ВМФ в целом и МЧС России. Причём, если в случае с «Комсомольцем» аварийно-спасательная служба ВМФ и должна была быть в стороне - затонувшая лодка списана с состава флота и оказалась вне юрисдикции ВМФ, то на борту «Курска» ещё оставалось в живых 23 человека. И спасти этих несчастных, была прямая задача аварийно-спасательных служб ВМФ. Я понимаю, их, наверное, сложно винить, потому что они всегда финансировались исходя из остаточного принципа, а в последние годы финансов выделялось до неприличия мало. Поэтому особых претензий к ним тоже нельзя предъявить. Но есть другая структура - Министерство по чрезвычайным ситуациям! Которая получила абсолютно все полномочия КОПРОНа, и которая была обязана уметь профессионально заниматься этими вопросами.

- Ваше мнение, Тенгиз Николаевич: если бы на момент гибели «Курска» КОПРОН существовал – гибели 23-х человек можно было избежать?

- Я считаю, что да. От крышки люка до поверхности воды было 95 метров, общая глубина порядка 107 метров. Этих 23 человека можно было спасти, или, по крайней мере, хотя бы часть из них. Более того, если бы руководство флота более грамотно распорядилось имеющимися силами, и своевременно взялось за спасение, то шансы на успех в течение первых суток были бы очень хорошие. Даже при всём том безобразии, что творилось на флоте. Но, к большому сожалению, правильно говорят, что все инструкции, уставы и наставления написаны кровью. Если гибель «Комсомольска» дала толчок к развитию новых технологий, и по ряду направлений мы ещё опережаем, и серьёзно опережаем наших ближайших конкурентов в этой области, то гибель «Курска», к сожалению, по-моему, никого ничему не научила.

- По Вашему мнению, после всех этих заверений ответственных лиц, в том числе и на государственном уровне – ничего в этой области не сдвинулось в сторону улучшения?

- После гибели «Курска» были озвучены заявления, что теперь будет сделана единая спасательная служба, но её реально нет и по сегодняшний день. А самое главное, гибель «Курска» проявила ещё одну тенденцию, самую пагубную и, к сожалению, традиционную для нашего общества: крайнее нежелание говорить правду о катастрофах. Вокруг «Курска» о его гибели такое нагромождение лжи, что при всём желании невозможно использовать катастрофу для повышения безопасности тех, кто сейчас на подводных лодках выходит в море. Враньё за враньём шло на самом высшем уровне. Президенту врали: Министр обороны, Главком ВМФ, командующий Северным флотом, руководители НИИ и прочие. Клебанов, как глава комиссии, которая занималась этим вопросом, тоже говорил, мягко выражаясь, не то, что было на самом деле. И это вот общее враньё, будем открытым текстом говорить, оно привело к тому, что, имея неправильные исходные данные, нельзя принять правильное решение. Соответственно, лживы и выводы, которые легли в основу заключения официальной комиссии.

- Спустя год?

- Спустя год, уже после подъёма лодки, после того, как были сделаны выводы, что лодка погибла в результате взрыва торпеды. Исходя из этого, можно спокойно считать, что достаточно только иметь на борту нормальные торпеды, чтобы они случайно не взорвались, и всё будет в порядке. Но столько нестыковок, что они видны даже не специалистам, которые не имеют никакого отношения к подводному флоту.

Напомню официальное заключение комиссии. Произошёл взрыв торпеды в торпедном аппарате, когда лодка шла на перископной глубине. При взрыве торпеды её осколки ударили по боеголовкам тех торпед, которые лежали на стеллажах. При этом произошёл второй взрыв, который и затопил лодку. Между двумя этими взрывами разница во времени – 135 секунд! Расстояние от задних крышек торпедных аппаратов, где якобы взорвалась торпеда, до боеголовок, которые лежат на стеллаже, примерно 2,5-3 метра. Исходя из заключения комиссии, получается, что осколки это расстояние летели 2 минуты 15 секунд? Не вяжется, как-то. Если бы произошёл взрыв торпеды в торпедном аппарате, как они пишут, то за эти 2 минуты 15 секунд через дыру торпедного аппарата, образованную после взрыва, в отсек хлынули бы десятки тонн забортной воды. При таком массированном и быстром поступлении воды в 1-й отсек, она легко загасила бы в нём пожар любой сложности.

В данной ситуации может существовать только одна версия произошедшего.

В 1-м отсеке произошёл взрыв водорода, при котором мгновенно погиб весь личный состав отсека. При взрыве возник пожар, который через 2 минут 15 секунд поднял температуру в помещении настолько, что сдетонировал боезапас, который и погубил лодку.

Если бы торпеда взорвалась в торпедном аппарате, и через неизбежно возникшую пробоину внутрь хлынула морская вода, лодка сразу бы клюнула носом. При такой ситуации любой, даже самый тупой командир подводной лодки, сделал бы попытку всплыть аварийно продув балласт, что было бы очень эффективно, благо лодка шла всего лишь на перископной глубине. Они на поверхность выскочили бы как пробка.

- Но, может, некому команду было отдать, погиб командный отсек?

- Нет, командный отсек погиб во время второго взрыва. Первый взрыв затронул только 1-й отсек, погибли люди находящиеся только в нём. Командный отсек понятия не имел, что происходило в 1-м. Связь прервалась, и они не могли понять, что там происходит. Лодка совершенно спокойно, если можно употреблять это выражение к данной ситуации, продолжала идти своим курсом. Первый взрыв был относительно слабым. В командном отсеке взрыв, конечно, слышали, и первое, что они наверняка сделали, они попытались восстановить связь, что и правильно.

- Значит, после первого взрыва лодка носом не клюнула?

- Она и не могла клюнуть, поскольку никакого повреждения торпедных аппаратов и никакого поступления воды в лодку после первого взрыва не было. Потому, что если бы лодка начала проваливаться вниз, они сразу стали бы продувать балласт, а этого сделано не было. Она шла под перископом без всякого дифферента, и это, ещё раз подчеркну, доказывает и тот факт, что лодка затонула с поднятыми выдвижными устройствами. Если бы лодка начала проваливаться и её не смогли удержать аварийным продуванием, и проскочили бы уровень погружения в 30 метров, автоматика, независимо от желания центрального поста, опустила бы выдвижные устройства вовнутрь лодки. Поскольку там выдвижные устройства, в том числе и перископ, остались поднятыми, значит, лодка была разрушена вторым взрывом на перископной глубине. Никакого поступления воды до второго взрыва не было. И что бы там сейчас не писали, всё это не будет соответствовать действительной картине развития аварийной ситуации.

- Я совсем не понимаю необходимости искажения причин трагедии. В расследовании принимало участие множество и государственных структур, и технических специалистов. Лодку подняли именно для выяснения истины – зачем же это враньё? Кому это нужно?

- Многим заинтересованным. Правда им оказалась не нужна.

- А если бы Вы оказались в составе комиссии?

- Я бы написал своё особое мнение.

- Вы полагаете, что мнение уважаемых и Вами тоже специалистов просто не вошло в отчёт?

- Я полагаю, что оно было скорректировано товарищами свыше. Потому что специалисты не могли не заметить этих нестыковок. Но свыше понимали: если начать разбираться фактически, то получится, что личный состав не был готов к подобного рода ситуации (а он по Уставу обязан быть готовым, его в море категорически нельзя выпускать в противном случае). Потому и понадобилась корректировка.

- Ещё объясните: водород-то – отчего взорвался?

- На лодке есть большая аккумуляторная батарея, на данном проекте как раз в 1-м отсеке. В процессе своей эксплуатации батарея вырабатывает водород, который удаляется из аккумуляторной батареи в автоматическом режиме, но может и в ручном. Этот процесс называется вентиляцией батареи. Независимо от того, включена была автоматика или выключена (она может и из строя выйти), есть ещё вахтенный 1-го отсека, который каждые 30 минут обязан проверять содержание водорода в аккумуляторной яме. И если содержание приближается к критической отметке, то он должен вручную включить систему для дожигания водорода. А всё потому, что водород даёт взрывоопасную смесь при его концентрации от 4-х до 78 процентов. Свыше 78 процентов тоже взрыва не будет. И менее 4-х процентов взрыва не будет. А для того, чтобы набрать четыре процента, для того, чтобы получился так называемый гремучий газ, должно пройти часов 12-15 интенсивной эксплуатации батареи. То есть, с момента выхода лодки в море, часов 19-20, по всей вероятности, никто вентиляцией не занимался. Это в чистом виде вина личного состава.

- Значит – тот самый человеческий фактор!

- Это человеческий фактор. В период «холодной войны» на старых лодках 1-го, 2-го поколений, когда на них применялись сырые, недоработанные системы, аварии происходили по вине конструктивных недоработок. Были, конечно, связанные и с человеческим фактором, но в основном причиной аварии была техника, а личным составом допускались ошибки, как правило, лишь в борьбе за живучесть. Здесь – наоборот: лодка надежнейшая, а личный состав к работе с ней оказался не готов. Да и «Комсомолец», кстати сказать, был оснащён хорошей техникой и погиб, скорее всего, из-за человеческого фактора. Но этого мы никогда теперь не узнаем, так как лодку поднять в принципе невозможно. С «Курском», казалось бы, лодку подняли, обследовали, известны все разрушения, которые в ней произошли, ясно в каком положении находилась лодка на момент взрыва. Но выводы комиссии совершенно не соответствуют тому, что следует из фактов. Вплоть до анекдота дело доходит, который я прочёл в одном солидном издании. О том, что произошёл взрыв водорода, который выделился из перекисно-водородной торпеды. Я нашёл этого журналиста и объяснил ему, что из перекиси водорода, из Н2О2, при разложении получается обычная вода и кислород. Водорода в чистом виде в перекиси нет, он там лишь в связанном виде, в виде воды. Для журналиста было непонятно, как он сам мог допустить такую оплошность. Выводы этой комиссии, они ещё более экзотичны, чем умозаключение этого журналиста.

- Так для чего была нужна эта фальсификация, или – кому?

- А это очень просто. Ведь, если признать присутствие человеческого фактора, тогда придётся разбираться, почему он сработал. А причин не мало.

Самая основная - была плохая подготовка экипажа. Вышли в поход с людьми, которые друг друга перед выходом в море увидели чуть ли не в первый раз: много народа уволилось в запас и произошла замена специалистов.

Неловко это говорить в адрес погибших, но, возможно, сработала и боязнь всплыть после первого взрыва в процессе учений. 2 минуты 15 секунд до второго взрыва центральный пост предпринимает попытки разобраться в ситуации, но ничего не предпринял, чтобы предотвратить катастрофу. Первое, что они обязаны были сделать после взрыва – немедленно всплыть. Это не боевая обстановка, всего лишь учения, лучше было сорвать учения, но остаться в живых и сохранить боевую технику. Второе, они обязаны были незамедлительно включить систему пожаротушения и систему аварийного орошения боезапаса: раз произошёл взрыв, значит, есть вероятность возникновения пожара, а отсек на все запросы не отзывается. Эти две системы должны были приведены в действие немедленно. Этого не было сделано, автоматика, которая должна была включить эти системы, была отключена, как потом выяснила прокуратура после подъёма лодки. Если бы эти системы сработали…

- Второго взрыва бы не было?

- Второго взрыва бы не было, лодка бы всплыла, отделалась незначительными повреждениями 1-го отсека и гибелью тех 12 человек, примерно, которые находились в том отсеке на момент взрыва. Но тогда придётся признать недочёты руководства. Дальше начинается враньё ради спасения собственной шкуры. Возникает вопрос: почему не смогли спасти 23 человека, которые находились в корме и были живы после взрыва, когда лодка легла на грунт? Не смогли вовремя организовать спасательную операцию. А всё это можно было совершенно спокойно осуществить, и эти 23 человека, если они были живы и здоровы на момент взрыва, или хотя бы часть из них, в течение примерно суток из отсека удалось бы вытащить.

- К вам, как к специалисту и практику, обращались за практической помощью или консультацией?

- Нет, ко мне никто не обращался. Я пытался сам навязать свои услуги, от них вежливо отказались. А я звонил в аварийно-спасательную службу ВМФ. Там, конечно, была неразбериха, руководство отсутствовало. Я пытался выйти на Главкома, с ним меня в тот момент не связали. Спустя полгода в беседе с Главкомом Куроедовым я спросил его, почему же меня не привлекли. А мы тебя не смогли найти! Без комментарий, как говорится. Факт тот, что ряд шагов, которые предпринять было и можно, и нужно, сделаны не были.

- А 100 метров, это, считается, большая глубина?

- Для водолазов 100 метров глубина не запредельная, но достаточно солидная. Нормальные водолазные работы, используя для дыхания обычный воздух, можно проводить до 60 метров. Глубже 60-ти необходима специальная дыхательная смесь. Норвежцы, которые потом спускались к «Курску», использовали именно её, гелиево-кислородную. Но, гелий достаточно дорогое удовольствие: денег нет, гелия на флоте тоже нет, нет и водолазов, способных на такие работы, потому что не на чем их обучать. Но такие водолазы есть в одном из НИИ под Санкт-Петербургом. Их можно было доставить к месту аварии в течение нескольких часов, а в течение суток они могли бы приступить и к непосредственному спасению людей. Тем более, что найти лодку было не так уж и сложно. На дне, ровном, как поверхность стола, на такой глубине обнаружить металлический объект высотой с шестиэтажный дом и длиной более 150 метров особого труда бы не составило. Особенно с учётом того, что пеленг на точку двух взрывов такой мощности не зафиксировать практически невозможно.

А заниматься начали фактически имитацией спасения: долго доставляли туда спасательный водолазный колокол образца 40-х годов и немногим более современный аварийный рабочий спасательный снаряд АРС. С маниакальной тупостью проводились работы заведомо обречённые на провал. И подчеркну – сознательно! Естественно, не из-за злого умысла, пусть злопыхатели не суетятся. Но руководители, ответственные за исход в подобных ситуациях, оказались в положении пресловутой унтер-офицерской вдовы. Если бы ещё это было не так кроваво…

Крен у лежащего на грунте «Курска» был такой, что посадить на комингс-площадку колокол было невозможно, специалисты это понимали с самого начала. Это невозможно сделать уже при 15 градусах крена, а у «Курска» он достигал 25. Но – пытались! И это было всего лишь демонстрацией попыток, как ни горько это признавать. Однако, когда на тебя смотрит вся страна, весь мир… Да и потом: пока туда пришёл корабль с колоколом, пока его опустили – время ушло. А ведь был вариант и другого исхода!

- Ну, хорошо. Прибыли водолазы, опустились к лодке, убедились, что живые есть, но ведь они не могли оттуда вытащить моряков.

- Могли. Они могли простучать лодку, определить, где живые, сколько именно. Существует специальная техника, которая позволяет установить связь в подобной ситуации. В конце-концов, можно и примитивным перестукиванием, для этого существует условная кодировка, выяснить: сколько на борту людей, сколько у них в наличии спасательных комплектов ИСП-60, аппаратов ИДА-75 или ИДА-59, и что им ещё нужно для успешного выхода на поверхность. Через тамбур-шлюз 9-го отсека недостающие аппараты туда можно было передать.

- Вы хотите сказать, что с ними можно было установить непосредственный контакт, не только связь через перестукивание?

- Разумеется. Однако этого сделано не было. Почему? Для меня загадка. Вторая загадка для меня, почему личный состав, эти 23 человека, не попытались выйти из лодки самостоятельно. В крайнем случае – это тоже возможно. От верхней крышки люка 9-го отсека до поверхности моря было всего 95 метров, это не такая уж большая глубина. Спасательные аппараты должны были быть в отсеках на весь личный состав, плюс 10 процентов запас, то есть 25-26 штук как минимум. Почему оставшиеся в живых не предприняли попытки выйти самостоятельно методом свободного всплытия, мне, откровенно говоря, не очень понятно. Во всяком случае, я такую попытку обязательно предпринял бы, терять-то было абсолютно нечего. Хотя, может быть, оставшиеся в живых офицеры, искренне надеялись на помощь извне. Возможно, ИДА-75 на всех не хватало или они были не исправны, или не заряжены. Возможно, матросы не были обучены ими пользоваться, может быть на борту были раненые, не способные на самостоятельное всплытие. Суммируя все эти «не», в такой обстановке офицеры могли остаться на борту сознательно. Но это решение надо было принимать до того, как начало повышаться давление в отсеке, то есть очень быстро. Срок зависит от того, с какой скоростью повышалось это давление, но всё равно, где-то в пределах 3-х часов у них было.

- Это не теория, у них была возможность выйти самостоятельно?

- Вполне.

- А что, между этими двумя ИДА такая принципиальная разница?

- Между ними разница очень большая. Используя ИДА-59 с глубины 100 метров можно выйти самостоятельно. Со 120 метров выходить тоже можно, но с помощью аварийно-спасательных служб страхующих снаружи, спасаемым необходимо передать баллончики с гелием. А новые аппараты, ИДА-75, позволяют с подобной глубины выйти совершенно спокойно самостоятельно, безо всяких баллончиков. Были ли на лодке ИДА-75? Тоже вопрос хороший.

- А они что, входят в комплектацию аварийно-спасательных принадлежностей лодки?

- Именно. Вопросов, как видите, очень и очень много. Ясно одно, людей - имеются ввиду эти 23 человека - просто погубили. А если с самого начала, то и вся авария эта – чисто человеческий фактор. Сколько времени необходимо даже не очень поворотливому штабу, чтобы сложить два и два и понять, что возникла нештатная ситуация? Пусть час. Были ли немедленно оповещены Главнокомандующий ВМФ, Министр обороны, Президент России? Нет! Виноваты те вахтенные, которые не следили за концентрацией водорода в отсеке, командир отсека, который не проверял их работу, старшина отсека, командир электротехнического дивизиона, командир дивизиона живучести. Можно предъявить претензии ко всей электромеханической боевой части лодки. Соответственно, к руководству, которое дало добро на их выход в море. Дальше, очень большие претензии у меня, хотя и нехорошо так говорить о погибших людях, к механику лодки, командиру лодки, которые не приняли мер к спасению и лодки и экипажа. Потом, правда, оговорились, что «Героя России» дали командиру «Курска» Лячину за предыдущие заслуги. Я не сомневаюсь, что человек он был достойный и честно отходил те боевые походы, за которые был представлен к награде. Но то, что в данной ситуации он угробил и лодку и экипаж, это я могу официально сказать кому угодно, и доказать это. Во всяком случае, ничего не сделал для её спасения. Потому что я сам подводник, и 2 минуты 15 секунд – это колоссальный отрезок времени для подводников. Тем более на этой глубине. За это время не сориентироваться, не понять что происходит, вернее, не принять правильного решения - это надо очень постараться.

После «Курска» были опять произнесены правильные слова - что надо создавать единую морскую спасательную службу, но воз и ныне там. Ничего реального из этого плана не сделано. Никто не хочет расставаться со своими собственными спасательными силами, объединяться, кому-то их передавать. Сейчас делаются какие-то спасательные центры по флотам, но единой системы нет.

Ещё классический пример разгильдяйства. Вслед за «Курском» гибнет подводная лодка «К-159» при её буксировке. Здесь в чистом виде вина людей, отвечающих за организацию работ при буксировке. Не было никакого смысла сажать в лодку этих несчастных 10 человек, когда там не было не только энергетики, но и ничего абсолютно. Пустая железяка, которую надо было лишь загерметизировать и отбуксировать. Вместо этого в неё сажают 10 человек личного состава, для «мебели» и, в результате этого непрофессионализма, гибнет 9 человек из 10. Одного спасают случайно. Спасательные операции никто даже и не пытался проводить, понимая, что толку и не будет: глубина достаточно большая, спасательных средств практически нет никаких. И подобные примеры можно приводить и приводить.

Я рассказываю сейчас о каких-то фатальных случаях. Но ещё страшнее, когда из-за разгильдяйства отдельных людей, да ещё наделённых большими полномочиями, из-за их непонимания, нежелания вникать в суть проблемы могут пострадать миллионы, десятки миллионов людей. Я имею ввиду сегодняшнюю ситуацию с Балтийским морем.

Одна из основных задач, которая в своё время была вменена КОПРОНу – разобраться с экологически опасными подводными объектами. На тот момент задача с «Комсомольцем» была самой актуальной, просто горячей. Второй задачей было, разобраться с проблемой затопленного в Балтике химического оружия после Второй Мировой войны.

Для тех, кто ещё путается в этой теме. К концу войны гитлеровская Германия накопила огромное количество снарядов с различными отравляющими веществами, которые по разным причинам так и не были применены. Совместным решением стран-победительнец, каждая из сторон брала на себя решение вопроса об уничтожении той части запасов этого вооружения, которое складировалось на территории ими оккупированной зоны. Специальных технологий тогда разработано ещё не было, и все страны пошли по одному пути – затопить. Где и как, это долгое время было государственным секретом.

При создании КОПРОНа, вторым пунктом было записано: решение проблем с затопленным химическим и ядерным оружием, радиоактивными реакторами, контейнерами с радиоактивными токсичными веществами и прочее. Основные силы были задействованы на первоочередной задаче, ну а параллельно мои специалисты собирали всевозможную информацию по затопленному химическому оружию в акватории Балтики и проливе Скаггерак. Собирали информацию по затопленным контейнерам с радиоактивными отходами на европейском Севере, на Дальнем Востоке. В северных водах военно-морскими силами СССР было затоплено 17 тысяч контейнеров (плюс 8,5 тысяч контейнеров на Дальнем Востоке). Норвегия по этому поводу стала проявлять большую озабоченность.

- Но ведь топил не только Советский Союз, но и Англия, и Америка…

- Верно, но в Норвежском море топили только мы. Англичане химическое оружие топили в 27 точках в Северном море, они их показали. Огромное количество радиоактивных отходов, правда, забетонированных, затопили американцы в Мексиканском заливе. То есть, таких могильников везде очень много. Первая попытка разобраться с этим была предпринята КОПРОНом. В результате наших исследований, мы пришли к выводу, что наиболее опасная ситуация с экологией в Балтике. С информацией нам очень помогли правительства Швеции и Дании. Точнее, Данию я, наверное, зря назвал. Они просто любезно разрешили работать в своих водах. А вот Швеция поделилась материалами собственных изысканий в районе этих свалок. После развала КОПРОНа я работал с темой, связанной с экологически опасными подводными объектами в рамках Межведомственной комиссии по химическому разоружению, МВКХР. И на основании этих сведений, мы сумели в 1997 году организовать экспедицию, которая провела обследование в районе крупного шведского порта Люссекиль. Перед этим было три экспедиции в 1993-1995 годы, которые были организованы исполкомом Хельсинской комиссии, но внутри Балтийского моря. Были осмотрены места захоронения 35 тысяч тонн химического оружия затопленного россыпью: снарядов, мин и прочего, которые топили военно-морские силы Советского Союза. В двух местах: 70 миль юго-западнее порта Лиепая - 5 тысяч тонн, и ещё 30 тысяч тонн около датского острова Борнхольм. Глубины, где топились эти боеприпасы, 100-105 метров. После экспедиций 1993-1995 годов условились считать, что боеприпасы затопленные россыпью, особой опасности не представляют, и Балтийское море, с точки зрения затопленного в нём химического оружия, более-менее безопасно.

- По сравнению с чем?

- По сравнению с проливом Скаггерак, где затоплены суда набитые химическим оружием. Эти компактные захоронения опасны тем, что при определённой степени коррозионного разрушения оболочек боеприпасов, верхние снаряды могут своим весом продавить нижние, и обеспечить массированный выброс отравляющих химических веществ.

- А постепенное поступление в воду отравляющих веществ море успевает переработать, нейтрализовать?

- Считалось, а некоторые и по сей день считают, что за счёт процесса гидролиза отравляющие вещества перестают быть отравляющими. Это не совсем так, но тем не менее, при действительно не большой скорости поступления веществ в воду, будем считать, что ситуация становится относительно безопасной. Но, это если не потревожить эти боеприпасы при ловле рыбы донными тралами в этом районе, при прокладке кабелей, при каких-то других работах. В связи с этим Балтийское море оставили в покое, и начали исследовать места концентрированных захоронений вместе с кораблями в проливе Скаггерак. Это была наша инициатива совместно с Российской Академией наук.

Было арендовано судно «Профессор Штокман», средства собирали с шапкой по кругу: что-то дала Академия наук, что-то МЧС выделило, что-то мне удалось добыть через координационный совет Героев России и Соцтруда. Первая же экспедиция определила шесть затопленных судов. Пробы грунта и воды показали, что боеприпасы текут и текут давно. Мы обнаружили следы мышьяка в грунте на глубине до 60 сантиметров. Превышение фоновых значений доходило до 200 раз! По иприту концентрация превышала ПДК в 700-800 раз, в конце концов, даже кусками иприт попадался! Всё это удалось установить с первого же захода. Результаты были настолько важны, что Президент решил их немедленно сообщить странам Балтийского региона. И в октябре 1997 года мне было поручено во главе делегации, в которую входили представители МИД и Академии наук, вылететь в Осло.

Из членов НАТО были все, плюс Польша, Эстония, Литва и Латвия. Реакция на доклад была любопытная: представители стран попросили сделать перерыв в 15 минут, на кофе. И побежали звонить домой. 15-ти минутный перерыв растянулся на 2 часа 40 минут. Затем все появились и сказали: у нас нет полномочий для переговоров по этой теме, проблемы слишком серьёзные. Мы вас просим полтора месяца эти выводы не публиковать, а потом мы соберёмся снова, и примем какое-то решение. Поскольку я подобные полномочия имел, я пообещал им паузу в полтора месяца, но не более того, поскольку по нашим законам экологическая информация не может являться секретной. Эти сведения мы придержали до 1 декабря 1997 года. И когда с той стороны абсолютно никаких шагов не последовало, Президент поручил Юрию Михайловичу Батурину, председателю Межведомственной комиссии по химическому разоружению, приступить к разработке международной программы по ликвидации угрозы загрязнения Балтийского моря. Эти данные мы опубликовали в СМИ. И продолжали свои исследования.

К нам попала информация, что некий немец, после войны бывший в плену у англичан, утверждал, что англичане затопили шесть судов с химическим оружием внутри Балтики, в районе острова Борнхольм. До этого считалось, что в Балтийском море нет подобных захоронений. И мы на всякий случай в том районе решили пройти. Невдалеке от острова на грунте обнаружили большое судно: 120 метров длиной, шириной 16 метров. Когда сделали экспресс-анализ грунта прямо на борту своего корабля, все сомнения отпали – это судно с отравляющими веществами. Мы отметили координаты расположения судна, глубину - 105 метров. Затем пошли в пролив Скаггерак, где в 1998 году в районе порта Люссекиль было обнаружено семнадцать, а в 2000-м – двадцать семь судов и десятки их фрагментов на площадке три на три километра. Проведённые специалистами из Германии подводные съёмки впервые показали реальную картину судов с химическим оружием: развороченные взрывом борта, сорванные крышки люков, искорёженные конструкции и – отравляющие вещества в ассортименте. В районе идёт интенсивный лов рыбы, идут учения натовских кораблей с боевой стрельбой.

- О спокойствие химического оружия на дне говорить не приходится?

- Естественно. Более того, незадолго до этого был серьёзный инцидент, когда во время натовских учений с борта датского корвета уронили глубинную бомбу со вставленным взрывателем. Прямо в том районе, где затоплены корабли с химическим оружием. Произошло чудо, и бомба не взорвалась. Был грандиозный скандал, англичане с датчанами перепугались вдрызг, а потом, буквально через три дня, всё смолкло. Потому, что все сообразили - никому не выгодно поднимать шум. Это слишком большие деньги: рыболовство, туристический бизнес и так далее. По нашим оценкам, в случае разгерметизации боеприпасов и паники на рыбном рынке, суммарный ущерб может доходить до 12-15 миллиардов евро в год.

Экспедиции 2001-2003 годов обнаружили на Балтике ещё два корабля, лежащих невдалеке от первого, у Борнхольма. Если верить бывшему пленному, то это три из тех самых шести. Эти два тоже забиты химическим оружием. А когда на расстояние нескольких сотен метров от корабля мы взяли пробы грунта и воды, поняли, что это совсем свежие следы ядов: они даже не успели рассредоточиться по дну, держась концентрированными очагами-пятнами. Причём, по иронии судьбы, это самые рыбные места…

- Рыба жирует на химическом оружии?!

- Рыба жирует на химическом оружии, совершенно верно. Вернее – на отравляющих веществах. Чем это особенно страшно, так это нарушением у людей генетического кода. Даже микроскопические дозы отравляющих веществ типа иприт, при попадании в живой организм способны вызвать нарушение генетического кода и привести к мутациям через 3-4 поколения. Минимально-допустимых концентраций с точки зрения мутагенеза и по сей день не определено. Теоретически вызвать мутации могут даже отдельные молекулы, находящиеся в литре воды. Позднее стало известно и о канцерогенных свойствах отравляющих веществ. Исследования, выполненные российскими учёными, полностью подтвердили выводы их зарубежных коллег. Предельно допустимых концентраций и в данном случае не выявлено. Соответственно, не существует ни только приборов, способных обнаружить отдельные молекулы отравляющих веществ в морепродуктах, но нет такой теоретической возможности даже в принципе. Пробы грунта показали, что в отдельных местах концентрация мышьяка доходит до 3-х граммов на килограмм грунта, и это - на расстоянии до 1 километра от затопленных кораблей! Страшная цифра! Она зашкаливает все разумные пределы - чистый яд! Самое страшное то, что в пробы попадает уже и зорин, и зоман. Эти вещества в воде растворяются очень быстро, но раз они попали в пробы, значит это свежие потёки, буквально в присутствии нашей экспедиции.

С 1997 года мы пытались, имея на руках поручение Президента, достучаться до разумных людей Прибалтийских стран. Никто не заинтересовался. Никому это не нужно. Потому что в Балтийском море вылавливается, приблизительно, 1 миллион тонн морепродуктов в год, в Северном море - ещё порядка 1,5 миллионов.

Особую актуальность эта проблема получила в связи с намерением проложить по дну Балтийского моря газопровод из России. По сегодняшнему плану он имеет протяжённость в 1204 километра. Первоначальный проект проходил прямо по районам захоронения боеприпасов, как рассыпных, так и тех, где лежат корабли с химическим оружием. По последнему варианту, который был официально озвучен и есть в Интернете, он идёт севернее острова Борнхольм, обходя те места, которые были задействованы первоначально. Я не знаю, кто делал первый вариант прокладки трубы и второй, гораздо более безопасный. Но факт тот, что у нас до сих пор нет материалов ни от Великобритании, ни от США, где они затопили свою долю химического оружия и боеприпасов, которая досталась им от фашисткой Германии. Официальных сведений нет, потому как в 1997 году, по истечению 50-ти летней секретности этих сведений, и американцы, и англичане свои сведения засекретили ещё на 20 лет, до 2017 года. Смею вас уверить, в рассекречивании этих сведений в 2017 году нужды не будет, потому что к этому сроку все яды будут в воде. И на прокладке газопровода нам придётся работать вслепую. Если бы не показания того немца, мы даже и понятия не имели бы о судах около Борнхольма. А теперь мы знаем, что где-то там должны быть ещё три судна. Затоплены они южнее или севернее этого острова, мы не знаем. Может, мы сейчас поведём, согласно последнего плана, трассу севернее Борнхольма, и как раз именно в тех местах, где лежат ещё три корабля набитые химическим оружием, которые мы так и не обнаружили. То есть – всё это требует расследования. Я вовсе не призываю отказаться от самой прокладки газопровода, но принять меры предосторожности – это просто необходимо.

Самое главное, это не допустить загрязнения Балтики. Но помимо этого существует самая реальная опасность подорваться и на обычных боеприпасах. В Балтике только затоплено колоссальное количество обычных и химических боеприпасов. А не разорвавшиеся по каким-то причинам при боевом применении? Если взять только торпеды, в среднем только одна из пяти попадала в цель. Четыре, отработав свой ресурс, просто ложились на грунт. Каждая боеголовка - это 300 килограммов тротила. В котором с течением времени идёт процесс пикратизации: взрывчатка темнеет, переходит в нестабильные соединения, которые при малейшем сотрясении могут привести к детонации, им уже детонатор не нужен.

- Самовоспламенение и самовзрыв?

- Это не одно и тоже. Это самоподрыв, происходящий при малейшем толчке или ударе. Может не полностью взорваться, и такие случаи были. Как повёзет. Но люди, работающие на прокладке газопровода, должны быть гарантированно защищены от несчастных случаев. Для безопасной работы при прокладке и дальнейшей эксплуатации газопровода, в том числе и от террористических актов, совершенно необходимо применить сплошное разминирование участка прохождения трубы по трассе, с учётом полосы отчуждения. Полосу отчуждения, по моему мнению, достаточно делать метров по 100 в каждую сторону от трубы. Максимально возможный вес донных мин или авиационных бомб доходит до 1000 килограммов. Если взрыв такого снаряда и произойдёт, то радиус разрушения от ударной волны будет не более нескольких десятков метров. Общая ширина полосы разминирования, в таком случае, составит 150-200 метров. Это не так уж и много, но работу эту необходимо сделать тщательно, даже скрупулёзно.

P.S. Такие откровения потомственного моряка и корабела никого не могут, на первый взгляд, оставить равнодушным. Но практика показывает – могут. И до тех пор, пока в глубинах российских морских вод несшие там трудовую или боевую вахту не будут ощущать за спиной надёжное плечо профессиональных спасателей, не будет за них покоя всем тем, кто ждёт их на берегу. Протяженность российских морских границ около 40 тысяч километров. Сколько же людей ежедневно, ежеминутно рискуют своей жизнью на всех этих расстояниях, чтобы прокормить семью, выполнить священный долг. Помните? «Морские медленные, воды не то, что рельсы в два ряда»… Но доколе же этого не будут помнить те, от кого в стране зависит спасение жизней потерпевших бедствие в этих медленных водах?

Нужен ли нам «Эпрон» или «КОПРОН», это пусть решают в верхах. Но неужто, в законодательных органах, в том же Правительстве никак нельзя понять, что нашей державе, некогда сильнейшей и на морских просторах, иметь какую либо из этих организаций просто необходимо не только в тот момент, когда жареный петух клюет в известное место. Он всегда нацелен! Вот это не учитывать – никак нельзя. Слишком много денег и крови требует этот Молох, под названием – недальновидность.