Волшебные каблучки

 

-Любишь ли ты меня?- спросило у синего неба жаркое солнце.

-Лучше спроси: «Ты дышишь»?- прошептало синее небо.

…Утром старый бульвар медленно оживал. Пригревало весеннее солнце, по тротуару звонко стучали каблучки, и от аромата свежеиспеченного хлеба на глаза наворачивались слезы. В каморке заброшенного каменного дома на ложе из свалявшихся тряпок лежал человек. Рядом, на ящике, стояла миска с прокислой похлебкой. Где-то изнывала одинокая усталая муха - она уже отчаялась найти хоть одну-единственную щель, чтобы освободиться. По всей каморе, тут и там валялись истрепанные рукописи, серые листки бумаги с ошметками пыли вперемешку. Это был не просто беспорядок – здешний жилец был поэтом. Вот уже несколько недель он умирал, и никого у него не было, чтобы утешить. Милосердная соседка два дня назад украдкой принесла ему еды, и с тех пор и не появлялась больше. Еще бы – ведь ее муж очень спесивый и жадный человек. Он запретил ей строго-настрого выходить из дома. Никого, совсем никого у бедного поэта не было. Книги – его семья и друзья, застыли скорбно на грязном полу. Вчера ночью они хлопали листами, как битые птицы, и шелестели: «Не уходи»… А холодные звезды тревожно заглядывали в окошко и вопрошали безмолвно: « Когда?». А он и сам знал, что очень скоро, очень скоро его глаза закроются навсегда, и больше никогда не увидят они ни этих звезд, ни этого неба, ни старого бульвара…

Дом, в котором он жил и сейчас умирал, был таким древним, что первый этаж его почти утонул в земле. Все комнаты были завалены рухлядью: старой одеждой, дырявой посудой, портретами неизвестных людей, банками с уже несъедобными соленьями и прочими давно уже никому не нужными вещами. Пару лет назад, поселившись здесь, поэт расчистил крошечную комнату в углу дома, смастерил постель, зажег лампу, и каморка эта превратилась в его пристанище. Ночные бродяги частенько напивались на втором этаже, и выли по ночам свои заунывные песни, словно волки. Но поэт вовсе и не тяготился таким соседством, напротив, он находил в нем оттенки свободолюбия и искренности.

Когда-то ему нравилось его жилище. Он протирал пыльное окно, и лучи света вливались в тихий полумрак. Окошко оказалось почти вровень с землей, и, когда по тротуару ходили люди, скакали лошади, были видны лишь их ноги, много-много разных ног, и все они были обуты в разные башмаки, туфли, часто – босые. Все куда-то спешили. Все жили, и смеялись, надеялись. И только он, бедный поэт, уже никуда не спешил, не смеялся и ни на что не надеялся. Ведь он же умирал… На груди его лежал лист бумаги, слабые пальцы из последних сил удерживали карандаш. Листок был исписан парой фраз едва зародившегося произведения:

-Любишь ли ты меня?- спросило у синего неба жаркое солнце.

-Лучше спроси: «Ты дышишь»?- прошептало синее небо.

Он медленно открыл глаза. В них отражалась вся его прошлая жизнь. В ней было много всего, но не было лишь будущего. «Почему у меня его нет?» - сам с ебе он задавал этот вопрос, и мысли терзали его. «Это потому что я умираю?»

А за окном вдруг промелькнули женские ножки в красных туфельках на каблучках, и поэт невольно устремил на них свой туманный взор. Прекрасные ножки, прекрасные красные туфельки на тонких каблучках, прекрасная весна, прекрасный мир…Как должно быть, прекрасна их владелица, юная грациозная дама, небесное существо… И одновременно земное. Такое же земное, как душистый хлеб, красное вино, теплый дождь, горячий огонь, и небесное, как эти легкие облака и стремительные птицы. «Я восхищаюсь вами, красные туфельки, я хочу танцевать с вашей владелицей, я хочу подарить ей свое сердце и как бы я хотел бы жить!» Внезапно в его душе загорелась яркая звезда, и слабые руки вдруг наполнились силой. «Теперь я знаю, почему у меня нет будущего – у меня в жизни нет любви!» - лихорадочно воскликнул он, сжимая в тонких пальцах карандаш.- «Моя душа стала такой слабой, как у издыхающей собачонки, но теперь я найду силы, чтобы жить!!! Я так хочу любить!»

Он лихорадочно подскочил в своей постели, напился воды, и карандаш запорхал над бумагой - то выписывал узоры, то замирал на мгновение, то уныло брел по листу, то клевал по нему, как голубь клюет зерна:

-Любишь ли ты меня?- спросило у синего неба жаркое солнце.

-Лучше спроси: «Ты дышишь»?- прошептало синее небо.

-Я задыхаюсь,- прошептало жаркое солнце.

-Отчего же? – воскликнуло синее небо.

-От того, что ты не принадлежишь мне. Я нежусь на твоей мягкой постели, на подушках их нежнейших облаков, но… но ты такое холодное, синее небо. Ты заслоняешься от моей любви грозовыми тучами, и я не вижу тебя. Я сгораю от любви. Ты так близко, и так далеко, что триллионы лет между нами. Кто соединит нас?

-Никто… Никому неподвластно это…

И синее небо зарыдало от горя. На землю обрушился сильный ливень. В старом городе никто в этот день не ждал дождя, и жители спешно стали покидать улицы. Все, как обезумевшие, искали укрытия. И лишь юная девушка к красных туфельках испуганно озиралась по сторонам, растерявшись. Ее руки были заняты корзинками со свертками, и ливень бил ее по лицу. Пробегавший мимо юноша с зонтиком заслонил ее от дождя, и она, поддавшись судьбе, позволила проводить ее до своего дома. Это встреча оказалась случайностью, но в тот серый вечер они стали счастливы. Они полюбили друг друга, стали мужем и женой, и голубки свили гнездо на чердаке их дома…

-Любишь ли ты меня? – спросило жаркое солнце, любуясь счастливой парой.

-Лучше спроси: «Ты дышишь»?- прошептало синее небо, оберегая счастливую пару.

-Я дышу, пока я люблю.

- Это будет длиться вечность…

…На следующее утро умытый город сверкал как стекляшка. Из подвала старого дома два мрачных человека выносили завернутое в тряпье тело поэта. Его путь на этой земле уже был закончен. А жандарм, который обнаружил его в каморке мертвым, оказался любителем почитать на досуге. Он ворошил книги поэта, валявшиеся на полу, и усмехался в седые усы. Бросив взгляд на окошко, он увидел красные туфельки на каблучках, и поразился их красоте. Впочем, они уже не нуждались в комплиментах – их сопровождали начищенные штиблеты.