На семейный совет пришли все. Давид жестким тоном объявлял по телефону: «Срочно! Ко мне, в воскресенье вечером, в шесть! И попрошу без опозданий!». Поскольку он был старший в семье, не учитывая, разумеется, Сарру – кто будет считаться с женщиной под восемьдесят, пусть и приходившейся Давиду и Рону матерью, и бывшей когда-то отцу женой – ее и пригласили только потому, что невежливо как-то было не позвать, пусть себе поприсутствует, вряд ли вообще поймет, о чем речь. Сарру привезла на специальном такси из дома престарелых сопровождающая медсестра, и сверкающая никелированными частями коляска с шумом въехала в просторную гостиную, где уже все собрались и расселись на диванах и креслах. Коляску придвинули к большой кадке с цветущими розами – пусть старушка нюхает себе в радость – на самом деле получилось, что задвинули в угол, но на это никто постарался не обратить внимание. Медсестру отослали в кафе-кондитерскую, снабдив некоторой суммой денег – к ее нескрываемому удовольствию. Деньги, разумеется, дал Давид собственноручно.

Проводив медсестру до самых дверей раздевающим взглядом – девушка была соблазнительно фигуристой – Давид повернулся к присутствующим. Как бы не заметив насмешливое выражение на лице жены – у, стерва, мимо нее ничего не пройдет! – он обвел неожиданных для самого себя гостей. Уж очень редко они собирались все вместе, пожалуй, что за последние года два-три ни разу, и, не садясь на свое место возле курительного столика, остался в центре гостиной и начал говорить своим привычным, адвокатским менторски-убедительным тоном, слегка раскачиваясь при каждом неспешно произносимом слове. После первых же его фраз лица гостей вытянулись, кто-то заерзал, словно заноза впилась в седалищное место, кто-то даже привстал, только Сарра, полуотвернувшись в своем кресле, продолжала нюхать ветку с двумя роскошными желтыми розами, прикрыв в экстазе глаза тяжелыми морщинистыми веками.

Давид умолк, прошел к своему стулу с высокой спинкой и резными подлокотниками – на этом стуле и возле этого столика когда-то любил сидеть Глава этой, теперь разросшейся семьи, но уже многие годы место, как и набор многочисленных трубок, принадлежали старшему сыну, но... сейчас кое-что могло измениться... Нет, это просто немыслимо! – с ужасом опять подумал Давид. Теперь, когда он всё им сказал, ему стало тоскливо и беспокойно, стало даже хуже, чем в эти два дня, когда он всё носил в себе и ждал воскресного вечера. Он даже жене ничего не сказал заранее, только на миг представив себе, как Эмма начнет удивляться, восклицать, бегать вслед за ним и задавать глупейшие вопросы, выпытывая подробности... А подробностей тут нет никаких. Деньги кончились – вот и все подробности.

Давид раскурил погасшую трубку и с холодком рассматривал молчащих родственников. Переваривают. Он пригласил не всю семью – все эти престарелые тетки и дядьки, разболтанные племянники и племянницы с их то и дело меняющимися женами и мужьями – увольте, ни за что, дело касается только самых близких, без которых вопрос не решить, вернее, не решить без их согласия. Конечно, он не пригласил ни свою дочь, ни Арика – шестнадцатилетнего сына Рона, парень учится в колледже в другом городе, да и несовершеннолетние они оба. Он сам бы решил вопрос, и быстро, но у него нет права, и брат, и двоюродные сестры – члены Компании, они деньги немалые в нее вложили. Ну не глупость ли – продолжать платить неизвестно за что! А кто дальше платить должен? Ну да, эту почетную обязанность они уступят ему, как старшему, уж тут без сомнения!

- Что-то я не поняла! Дедушка жив, что ли? - громко и изумленно воскликнула Эля, вылезая вдруг из-за спинки кресла матери. Давид поморщился. Ну предупреждал же Эмму, сказал определенно, что не стоит пускать сюда дочку, все равно не ей решать такую проблему, она еще в куклы играет, в пятнадцать лет сущее дитя.

Эмма, обернувшись, цыкнула на нее, и Эля исчезла за креслом. Теперь не гнать же при всех, неудобно, пусть уж сидит там, решил Давид, но с осуждением посмотрел на жену.

Рон, Ронни – как его называли с детства и до сих пор, поскольку он младший сын, заметно располнел за последнее время и, несмотря на свои тридцать семь лет, уже обзавелся брюшком, вторым подбородком и заметной лысинкой на макушке. Он лениво развалился в кресле и с обычной ленцой в голосе всегдашним тоном избалованного мальчишки – даже голос у него был тонкий, как бы сохранившийся с детства, недоверчиво сказал, растягивая слова:

- Н-ну ка-а-к же это... Ведь сумма, оставленная папой клинике, была-а рассчитана на пятьдесят л-е-ет, а прошло только три-и-дцать четы-ыре...

- Инфляция... Всё за прошедшие годы подорожало, и медицинские услуги крионического депозитария тоже, естественно, - спокойно ответил Давид, но внутри начиная злиться. «Папа». Да Рон совсем не помнит отца, три года ему было, когда «папу» заморозили. А он, поскольку старше на пять лет, отца помнит. И помнит, как тот мучился.

Отец, начитавшись про новейшие технологии, решил, что через пятьдесят лет обязательно найдут лекарство от его болезни, от которой он уже умирал, а умирать не хотел, кто же в сорок четыре года лет захочет умирать. И в девяносто не хотят, и в восемьдесят... Давид покосился на мать. Сейчас ей семьдесят восемь. Они с отцом ровесники. Но она уже одряхлела. Если отец... если отец вдруг вернется... хотя этого не может быть. Но если вдруг... Ему-то не будет семьдесят семь... Ему будет сорок четыре, как и было... Эта мысль Давида очень поразила. За два дня она ни разу не пришла ему в голову. Он думал только о том, где взять лишние деньги – как будто они когда-нибудь бывают лишними – и как они сложатся с Роном, ну и с матерью, если она сумеет проблему понять, чтобы оплачивать дальнейшее «пребывание» отца в клинике. У матери есть приличные деньги, но она много не даст – дом престарелых очень дорогой, высокого уровня, она сама платит за себя, и говорит, что собирается жить еще долго. Слава Богу, что хоть она не сидит на шее у семьи, мать всегда была состоятельной и независимой, все свое богатство получила еще в юности в наследство от скончавшегося папы-миллионера. Да и сестры двоюродные должны что-нибудь дать, они в завещании отца неплохо отмечены и знают об этом.

...Что-то все молчат. Стоит ли сообщать, что клиника предлагает какой-то эксперимент, будто бы найдено, или почти найдено лекарство, которого не дождался отец при жизни, и можно попробовать... Но предложили не очень уверенно. И назвали за эксперимент очень большую сумму, мол, риск. Нет, еще в эту проблему он влезать не намерен. Изымать деньги из Дела, или продавать ценные акции – нет. Можно всё потерять в одночасье, а за что? Почему он должен рисковать благосостоянием семьи, тут и Рон в деле, и двоюродные сестры. Эля может без приданого остаться, единственный его ребенок.

- А я... а я всё поняла! - Эля опять вылезла из-за спинки кресла. - Когда дедушка проснется, он опять молодой будет. Как здорово! Я в одном рассказе про такое читала...- Эля, увидев лицо отца, стушевалась и сползла вниз.

- Дети шутят, - мрачно сказал Давид. - А мы будем смотреть реально, без фантастики. Нужны деньги еще, по меньшей мере, на двадцать лет. Или...

- Или что? - Рон встрепенулся, а его жена, кукольная красавица Сати даже приоткрыла накрашенный пухлый ротик.

Давид обвел всех взглядом. Эмма сидела в кресле, опустив глаза и с безразличным видом рассматривала свой маникюр – ее право голоса давно и во всем было отдано мужу; незамужние двоюродные сестры, старые девы Кати и Мини склонились на диване друг к дружке и о чем-то зашептались, бросая настороженные взгляды на Давида; Рон продолжал смотреть выжидательно, с немым вопросом в больших голубых глазах; Сати, так и не закрыв рта, нервно накручивала крашеный блондинистый локон на палец; мать сидела в своей коляске неподвижно, слегка отстранив лицо от желтых роз и смотрела куда-то в пространство.

- Или всё это прекратить за неимением достаточных средств. - С твердостью в голосе, как ему казалось, сказал Давид.

- То есть как?.. Каким образом?... А это возможно?... - загалдели все разом.

- Ну, вы все взрослые и вполне образованные люди, чтобы понять... понять, что институт крионики занимается, по сути, экспериментами, за тридцать лет в этой области мало что сдвинулось, деньги уходят, можно сказать, в никуда, в пустоту... Во всяком случае, никого еще успешно не разморозили, это я знаю точно, я узнавал. Одну женщину пытались – договор с институтом еще не закончился, но дальше платить семья отказалась, так, будучи при жизни видной красавицей, при попытке оживления получили сдувшийся на глазах сморщенный мешок с костями...

Раздались женские вскрики, Рон подбежал к столу с напитками, налил в стакан воды и принес жене, вернулся, поспешно налил себе виски и выпил. Кати и Мини тоже потянулись к столу и тоже выпили виски.

- А сколько лет пробыла та дама в клинике? - неожиданно для присутсвующих раздался негромкий, но четкий голос из угла с цветочной кадкой. И все туда повернули головы. Сарра ни на кого не смотрела, она держала в руке и нюхала желтую розу на коротком стебле – каким-то образом отрезала или отломала цветок от колючего куста.

- Ммм... кажется, около десяти лет, или больше... не помню, - смешался Давид. Меньше всего он ожидал вопросов или мнения из угла, да и все остальные тоже.

- Вот видишь, - с явной укоризной сказала мать. - А Яков уже тридцать лет там. Я надеюсь, что он не превратится в сморщенный мешок. - Она обвела всех ясным и уверенным взглядом, Давид уже позабыл, когда она в последний раз так смотрела – во всяком случае, очень давно, – и остановила взгляд на старшем сыне.. - Я думаю, что он будет не хуже тебя. Тебе сколько? Сорок два? А ему только сорок четыре будет! - с явным удовольствием сказала Сарра. - Он ведь не изменился, раз заморожен? - полуутвердительно добавила она и понюхала желтую розу.

- Но, мама... - Давиду очень хотелось сказать, что ты, мол, мать, уже совсем старая, и твой муж уже не воспримет тебя как жену, но как, в какие слова облечь эту мысль, он не не нашелся. Ели до нее самой это не доходит, тут ничего не сделаешь.

- Да знаю, знаю я, что ты хочешь мне сказать, да боишься! - воскликнула Сарра тем прежним громким голосом, которого все когда-то побаивались. - Старуха я, и не понадоблюсь ему. Ну и что? Как я его любила, так и сейчас люблю. Поэтому хочу, чтобы он живой был, чтобы тут был, а я на него хоть насмотрюсь, прежде чем умереть!

В гостиной наступила такая тишина, что прервать ее никто не посмел бы, казалось, никогда.

- Бабуля! - Эля выскочила из-за кресла и помчалась к углу. - Бабуля, я так люблю тебя, я знала, что ты такая! - Эля обсыпала поцелуями морщинистое лицо Сарры, та замерла, не шевелилась.

- Какая – такая? - ворчливо спросила она, отстранившись и рассматривая внучку, будто раньше ее не видела и не знала.

- Ну вот такая! - радостно сказала Эля. - Ты дедушку любишь, ты хочешь, чтобы он был с нами, и я тоже хочу дедушку!

- Но ты ведь его не знаешь, никогда не видела! - изумилась Сарра.

- Ну так что? Это не важно! Я знаю, что он хороший, ты столько мне рассказывала про него... или ты забыла?

- Забыла... - Сарра покачала головой, прикрыла веками глаза и впала будто в прострацию.

Эля села у ног Сарры на ковер и поглаживала ее опущенную неподвижную руку, глядя с ожиданием на отца..

У матери было просветление и опять ушло, - подумал Давид. - Ну и к лучшему... Он положил погасшую опять трубку на столик и встал со стула.

- То, что сказала Сарра... Я думаю, вы прекрасно понимаете, что это невозможно... и вы знаете, в каком она состоянии... она не отдает отчет своим словам... - сбивчиво произнес Давид и вдруг совсем некстати вспомнил про эксперимент, корорый ему предлагали врачи, и твердо и окончательно решил ничего об этом не говорить, эсперимент совсем ненадежный, только деньги выбросить на ветер. Тут ему представилось, что в дверь входит отец, молодой, сорокачетырехлетний, он берет Компанию в свои руки и задвигает его, старшего сына, и тем более, Ронни, в угол... подобный тому углу, в котором сейчас сидит полубезумная мать.

- Поскольку я вижу, что никаких предложений не поступает, я выскажу свое мнение, - начал Давид.

- Давай! - махнул рукой Рон, и остальные облегченно и согласно закивали.

- Я предлагаю... этот процессс... этот эксперимент прекратить. Поскольку ничего реального, ничего обнадеживающего ни в ближайшем, ни в отдаленном будущем, не предвидится.... - Тут Давид кое-что вспомнил и решил подставить под свою позицию подпорку. - По имеющимся у меня сведениям, или, точнее, по неофициальным данным, небезызвестные вам Дисней и Сальвадор Дали тоже, среди нескольких десятков прочих, уверовавших в крионику, себя заморозили... Но они оба велели себя заморозить на сто лет! - Давид по очереди посмотрел на всех и добавил, постепенно повышая голос, как привык делать в конце своих адвокатских речей. - И отвалили на эту глупость невообразимую кучу денег!

- Они могли себе это позволить, - хихикнула Сати, красиво тряхнула локонами и резким движением закинула ногу за ногу, тут же поменяла ноги местами, высоко сбив при этом легкое платье, и одарила Давида манящим взглядом. Чертовка, кокетка, даже сейчас пытается с ним заигрывать! За ее беленьким лобиком совсем нет мозгов, одни желания. Но как чертовка хороша... Сегодня, завтра он стоик, как герой Драйзера, а послезавтра... Давид тряхнул головой, отгоняя соблазнительное видение раздевающейся Сати.

- Они могли, а мы нет, - уводя глаза от ног Сати, - парировал Давид. - Лично я не вижу в этой безумной фантастике никакого реального смысла. Сто тысяч долларов уже ушло за эти тридцать с лишним лет, это те деньги, что положил на счет клиники отец... А теперь они хотят еще почти столько же, еще на двадцать лет. Но эти деньги, которые у нас просят – это уже наши деньги, деньги нашей компании...

- Короче! - сказал Рон, поглядывая в сторону стола с напитками.

- Да-да, - пискнули хором Кати и Мини и оглянулись на дверь: оттуда уже явственно доносились запахи жареного мяса – ужин уже был, видимо, совсем готов. Давид ведь пригласил всех не только на совет, но и на ужин с жаренными на гриле уткой и цыплятами.

- Я уже заканчиваю, - заверил Давид. - Я полагаю, что ненужный и бессмысленный эксперимент должен быть немедленно прекращен. Мы похороним отца, мы предадим его тело земле, как положено. И будем чтить его память всегда.

Давид закончил говорить с таким чувством, как будто произнес некролог. Да так, в сущности и есть, - успокоил он себя. Просто этот некролог маленький, предварительный, а другой, более длинный, он скажет на похоронах. Заранее напишет текст, достаточно трогательный и проникновенный.

- Папа, - громко спросила Эля, не вставая с ковра. - А где дедушкины деньги?

- Какие деньги? - Давид поднял брови. - Те, что он оставил клинике на свое содержание, закончились, но я уже об этом говорил...

Давид заметил, поскольку смотрел в сторону Эли, что Сарра снова очнулась и смотрит пристально на него. Кто знает, как давно она пришла в свое сознание, он ведь не наблюдал за ней. Надо же, она совсем пришла в себя, склонилась к Эле и что-то говорит ей на ухо...

- Деньги, что оставил дедушка в наследство... всем нам, - сказала Эля так же громко.

- А-а-а... Деньги вложены в Компанию, ВСЕ. А тебя, кстати, в те времена еще на свете не было.

- Значит, мне ничего дедушка не оставил? - смутилась Эля.

- Ну почему же.. - улыбнулся Давид и обстоятельно, своим обычным значительным адвокатским тоном, продолжил: - В завещании есть пункт, который гласит, что будущим внукам он выделяет определенную сумму... - Давид кашлянул. - Я бы сказал, довольно значительную. Так что, ты и Арик всё, что положено, получите на свой счет... по достижении совершеннолетия. И то при условии, что он не сможет распорядиться сам, то есть... «вернуться».

- А если дедушка вернется?

- Если обстоятельства изменятся и ваш дедушка... - Давид резко запнулся и оборвал свою «адвокатскую» речь. - Не морочь мне голову! - вспылил он.

- Она не морочит, - раздался из угла голос Сарры. - Внучка желает знать, на что она может рассчитывать. Это ее право.

- Я уже всё на эту тему сказал! И о своих правах она сможет заявлять только по достижении совершеннолетия. ...Я предлагаю всем перейти в столовую, - уже более спокойным тоном предложил он.

Кати и Мини тут же подхватили свои юбки и встали с дивана. Сати покачивала ногой и призывно-насмешливо смотрела на Давида. Рон тоже встал и беспокойно оглядывался в угол на мать – что она еще вдруг выскажет. Но Сарра молчала. Она снова опустила тяжелые коричневые веки. Эля прижималась к ее ногам и снизу заглядывала ей в лицо.

Давид уже хотел двинуться к выходу, но резкий голос матери пригвоздил его к полу.

- Давид! Я отдаю часть своих денег, чтобы Якова привели в чувство сейчас! Пусть его разморозят! И будь что будет! - торжественно заключила Сарра и молитвенно подняла глаза вверх. И через маленькую паузу добавила: - Но я надеюсь на лучшее. Я надеюсь, что теперь его вылечат. И ты надеешься, не правда ли, дружок? - наклонилась она к внучке.

- Да! И я тоже надеюсь! - вскочила Эля и в восторженном порыве обняла бабушку, потом повернулась к отцу. - Дедушка к нам вернется, такой же красивый и веселый, как на фотографии! - и захлопала в ладоши.

Присутствующие в немом столбняке смотрели на них обеих.

Давид, чувствуя, что не в силах стоять на ногах, опустился на стул. Глядя на него, все обратно заняли свои места. Наступила тишина, напряженная до звона в ушах. Во всяком случае, Давид этот звон явственно ощущал. Вместе с этим противным звоном на него надвигалось видение: отец, веселый и красивый, такой как на фотографии, входит в бесшумно распахнувшиеся двери, приближается и сталкивает его со с в о е г о стула... садится на с в о е место... раскуривает с в о ю трубку и объявляет, что приступает немедленно к с в о и м обязанностям Главы Компании.

Раздался глухой стук, будто что-то свалилось, и все одновременно вздрогнули. Давиду даже почудилось, что это он упал со стула, как ни странно было ему такое предположение, поскольку он все еще ощущал себя прочно сидящим. Взгляды устремились в угол – так как все вдруг поняли, откуда произошел звук.

Сарра лежала, скрючившись, на полу, а Эля тормошила ее, пыталась приподнять неподвижное тяжелое тело... потом бессильно опустила руки, положила на бабушку голову и тихо заплакала.

Все молча наблюдали эту картину.

- Она увидела дедушку...- поднимая голову, сквозь прерывистые всхлипы сказала Эля. - Она сказала мне, что увидела его... Бабушка хотела встать, чтобы пойти навстречу... и упала... и больше не встает, - Эля разрыдалась.

Открылась дверь и молодая розовощекая кухарка в белоснежном передничке громко провозгласила, играя блестящими коричневыми глазками в сторону хозяина:

- Кушать подано! Пожалуйте в столовую!

В гостиную из-за спины кухарки хлынула волна аппетитных запахов. В противоположном от кадки с розами углу мелодично стали бить напольные старинные часы. Шесть раз. Именно на шесть был назначен семейный ужин. Который должен состояться в любом случае.

 

© Римма Глебова, 2006 Дата публикации: 04.04.2006.

 

3-й лит. конкурс "Вся королевская рать", 1 этап.

"Фэнтези и мистика".