Вера стояла около мамы и не могла понять почему мама лежала, словно кукла, не отвечая на Веркины вопросы. Верка дёргала её за рукав. Гладила по тёмным волосам. Но мама не просыпалась уже второй день. Девочка встала на цыпочки и потянула на себя скатерть с чашкой. Чашка чуть не упала, еле-еле сохраняя равновесие на самом краю стола. Вера аккуратно сняла её и выпила кисель, от которого она, капризничая, отказалась вчера, и снова подошла к матери. Мама была какая-то другая. Вроде и не мама вообще. Рука её была холодной. Девочка заревела громко и протяжно. Обычно мама сразу бежала к ней и брала на руки. Но мама даже не повернула голову в её сторону. Вера перестала реветь и тихо вышла в коридор. На кухне соседка готовила обед. Мама полгода не разговаривала с соседкой и запрещала Вере беседовать с ней. Когда у них ещё жил маленький пёсик, соседка кричала, что Вера открывает ключом двери в комнату соседки и мочится посередине спальни. Мама перестала разговаривать со старухой, считая, что та выжила из ума. Как трёхлетний ребёнок может открыть закрытую на ключ дверь? Вера видела, как после ухода соседки из дома пёс понюхал её дверь, присел, потом пустил струйку прямо в трещину старой двери, но девочка его не выдала…

Соседка внимательно посмотрела на заплаканное детское лицо и спросила: «Мать поругала? Не плачь! Прости её – дуру. Родила тебя на свою голову, а воспитать не может». Вера ничего не ответила, только всхлипнула и потянула соседку за подол в свою комнату.

Соседка всплеснула руками и засуетилась: «Сиротка, ты наша. Мы ведь даже не знаем, кто твой отец. Что ж она наделала, дура? На кого ребёнка оставила? От гриппа ведь лекарства есть. Газет начиталась, что температуру сбивать не надо, температура сама бацилл задушит. Вот и пропала. Совсем ведь молодая, а не пожила вовсе…»

В комнате появились чужие люди. Они увезли куда-то Верочкину маму. Вера стала жить в маленькой комнате старой соседки. Малышка ждала, когда маму вылечат и привезут обратно. Она была послушна, ела всё, что давала соседка, не капризничала и гладила мамину фотографию в чёрной рамке. Соседка успокаивала ребёнка, говоря, что мама выздоровела и нашла работу в другом городе, но если ей дадут отпуск, то она обязательно вернётся. Вера не понимала, что старуха быстро оформляла опекунство. Потом они переехали в другую большую, светлую, четырёхкомнатную квартиру с высокими потолками. Вера боялась, что мама не найдёт дорогу к ним и всё время спрашивала у соседки знает ли мама их адрес. Соседка стала резкой и злой. А Вера всё ждала, ждала, ждала, выглядывая в окно… Через несколько месяцев старуха прописала в квартиру своего сорокалетнего неженатого сына и сдала девочку в детский дом. Там Вера узнала, что мама её умерла…

…

… Бэла сидела за столом и проверяла уроки у сына. Сын учился хорошо. Она перебирала его рисунки и, улыбаясь, показывала их мужу. Марик всё рисовал как бы сверху, с высоты небоскрёба, хотя они жили на втором этаже типового, малогабаритного пятиэтажного дома. И ещё он при всей своей детской непосредственности выделял в рисунках детали. Если это жираф, то все видели, что он жираф, а слон – это слон, а не слониха. Людей Марик рисовал без одежды, чтобы не было никаких сомнений, что он изобразил мальчика, или мужчину. Бэла молча закрашивала подробности на рисунках сына, обряжая их в разноцветные наряды. «Смотри, какой симпатичный слон в клетчатых трусиках, а жираф в смешных штанишках в горошек». Марик пожимал плечами, не понимая, зачем надо пририсовывать ещё что-то к уже законченной картине.

Свекровь Бэлы всегда встречала сына поцелуем. Для этого ему надо было нагнуться, так как он вырос похожим на своего статного, красивого отца, погибшего в первые дни войны. Марик тоже, видно, пошёл в деда. Он был крупным, полноватым ребёнком, кучерявым и кареглазым. Они садились вокруг стола и бабушка, которая вкусно готовила, выносила из кухни ароматно пахнущую еду. Ели молча. Бабушка каждый раз безуспешно делала замечания Марку, что во время еды не читают. Но мама и папа Марка тоже читали во время еды и замечание повисало в воздухе… Папа перелистывал свежую газету, а мама перечитывала классиков. «Бэла! Ты работаешь в библиотеке. Неужели тебе не надоедает читать? Ты уже всё на память знаешь», – укоряла свекровь. Но Бэла не отвечала, захваченная в плен переплетениями сюжетов.

…

«Серёжа! Забыла тебе сказать. Я опять не дозвонилась к Ирине. Наверно у них поменяли телефон, а сегодня у её дочки Верочки день рождения. Вера младше меня ровно на тридцать пять лет и один месяц. Мы так дружили с Ириной в институте, как родные сёстры. В общежитии жили в одной комнате. Ты же знаешь, я говорила тебе. И после окончания института часто звонили друг другу. Больше года она молчит и к телефону не подходит. Соседка отвечает, что её нет. Может Ира обиделась на меня? Может случилось что-то? Позвони ты ей, поздравь. Ладно?», – Бэла поцеловала Серёжу в лоб. Она любила мужа, гордилась им, понимала, как самоё себя. Серёжа подошёл к журнальному столику и набрал по памяти номер телефона. У него была уникальная память. Он без труда запоминал дни недели, числа, даже часы и минуты, когда что-то происходило в их жизни, мог сказать, на какой странице он прочёл какую-то интересную цитату, помогал ей составлять каталоги книг, если у него было время. Бэла ушла в спальню вязать Серёже свитер. Она больше всего на свете любила читать и вязать спицами. Когда кончались нитки, она выбирала выходной день и долго ходила по магазинам подбирая необходимые оттенки ниток, которые хотела. Все её вязанные работы могли бы найти место в музее, так как были уникальны. Она сама разрабатывала фасоны, конструировала модели, умело подбирала тона.

… Серёжа дозвонился и с кем-то тихо разговаривал. Бэла обрадовалась, отложила вязание и вошла в кабинет мужа. Серёжа был бледный, как мел. Недавно у него был сердечный приступ на работе. Даже вызывали Скорую помощь, хотя раньше сердце его не беспокоило.

«Что с тобой?», – подскочила к мужу Бэла. «Ничего… Пройдёт…», – Сергей сел в кресло и достал валидол, положив его под язык. «Ты знаешь, где сейчас Иринин… как сказать… Отец Верочки? Вы же все учились на одном курсе. Ты с ним не перезваниваешься?»

Бела, ничего не понимая, глядела на мужа. «При чём тут Павел? Он даже не знает, что Верочка его дочь. Ира ничего ему не сказала. Ничего не хотела говорить. Гордая. Его послали после распределения в Ленинград, а её в Сибирь направили. Больше они не виделись. Кто-то из ребят сказал, что он женился. У него двое детей. Но Ире я об этом не говорила и не скажу…»

Форточка была открыта и слышно было, как по стеклу барабанит весенний дождь. Словно кто-то ноготком или клювом стучал в окно. Врывался удушливый аромат цветущих деревьев.

«Иры нет…» Серёжа посмотрел в глаза своей любимой женщины и почувствовал, что жена не поняла то, что он сказал. «Опять нет? Она просто не хочет подходить к телефону», – обиженно сказала Бэла, – «Ты от меня что-то скрываешь? Да?»

Сергей обнял жену и, помолчав, тихо добавил: «Ира умерла… Соседка взяла опекунство, а сама прописала в квартире своего сына. Потом поменяла квартиру. Девочку сдала в детский дом. Я говорил с людьми, которые живут сейчас в их квартире. Надо что-то делать…» Сережа посмотрел в полные отчаянья глаза жены. Он знал, как жена была привязана к подруге. Сергей обнял Бэлу и тихо сказал охрипшим от волнения голосом: «Может мы удочерим Верочку? Марку нужна сестра». Бэла уткнулась лицом в Серёжину грудь и он почувствовал, как рубашка стала влажной…

Взяв трёхдневный отпуск на работе, приготовив документы, Бэла вылетела за Верой. Всё оказалось гораздо сложнее, чем думала Бэла. Но её упорство победило. И в конце концов, почти через год, ей удалось привезти четырёхлетнюю Веру на Украину…

…

Когда Бэла шла с Марком и Верочкой, то ей всегда казалось, будто все девушки обращают внимание на сына. Марк же видел, что все девушки смотрят на его красивую маму, самую обаятельную на свете. Она была в элегантных, вывязанных ею платьях с пелеринами, или в кофтах, украшенных орнаментом. Свитеры и пальто, – всё было оригинально. Пышная охапка волос, раньше срока украшенная седой прядью, подчёркивала изящный овал лица. Тонкие черты, огромные, запоминающиеся мудрым взглядом глаза… Верочка тоже считала, что Бэла самая красивая, самая умная и самая добрая женщина в мире.

… Прошло три года. Верка была мудра не по годам, хотя росла девочкой сложной. Любовь новых родителей обтачивала острые углы её характера, как морская вода обтачивает камни, превращая их в гладкую гальку.

Сентябрь выдался солнечный. Края каштанов стали коричневыми, словно покрылись ржавчиной. Берёзы звенели золотыми монетками листьев. Дубы в парках сохраняли зелёный цвет, словно не желая готовиться к зиме. Их пышные причёски ярко выделялись на фоне красно-оранжевых клёнов. Родители часто гуляли с Мариком и Верой в центральном городском парке имени Горького, где были детские аттракционы и Веркино любимое «Чёртовое колесо», на котором она каталась, визжа от страха и удовольствия. Там они встретили учительницу по керамике, у которой в детстве учился Марк. «Сын поступил в авиационный институт. Мы вам очень-очень благодарны, Серафима Моисеевна. Сын конструирует самолёты так же легко, как я черчу выкройки платьев», – похвасталась Бэла. «Я его этому не учила, я не умею конструировать самолёты», – ответила учительница, – «Он занимался у меня лепкой, аппликацией и рисованием, когда ещё не ходил в школу. Правда, Марик вызывал интерес детей, рисуя всех обнажёнными и прозрачными. Просвечивалось сердце, печень, почки. Я думала, что нас будет лечить известный врач-рентгенолог». Сергей вспомнил, что Марк в детстве интересовался, как нарисовать куб, или спичечный коробок, если смотреть на них сверху. После объяснения учительницы законов перспективы малыш рисовал всё сверху, будто на всё смотрел из окна самолёта. Теперь исполнялась детская мечта сына.

Они поговорили об успехах Веры в школе. На прощанье родители пообещали привести на занятия по керамике свою дочь. Рыжая Верка подскочила от восторга и чмокнула Бэлу в нос. Семья поспешила в театр юного зрителя на детский спектакль, а Серафима Моисеевна задумалась. Странно, хотя они живут недалеко друг от друга, но она никогда не знала, что у Бэлы есть дочь…

…

Пролетел почти год, но Вера ни разу не приходила лепить кувшины и весёлых зверюшек. Однажды, зимой, учительница возвращалась с работы домой и встретила на остановке автобуса встревоженную Бэлу, без головного убора. Глаза Бэлы выражали ужас. В поседевших растрёпанных волосах запутался снежный ком. Было видно, что она давно стоит под холодным ветром озябшая и несчастная.

«Что случилось? Я могу Вам помочь?», – спросила Серафима Моисеевна. «Вера пропала!» Только сейчас узнала учительница историю Веры: о смерти Верочкиной мамы, о детском доме, про то, как девочку удочерила семья Бэлы, как отдали Веру в еврейскую школу, которая только сегодня открылась. Автобус не привёз Веру обратно в назначенное время. «Я позвонила в школу. Мне сказали, что автобус давно уехал развозить детей по домам. Не знаю, что и думать…» Женщины стояли под ледяным ветром, сбивающим их с ног. «У нас в семье евреев нет, хотя говорят, что я на еврейку очень похожа...», – заговорила Бэла, поёживаясь от холода. «Мы посовещались со свекровью и решили, – раз Вера еврейка, то пусть учит родной язык и культуру своего народа, чтобы не укоряла нас потом, когда вырастет. Захочет в Израиль уехать – уедет. Сейчас не то, что раньше. Многие евреи уезжать стали». Бэла стряхнула с волос налипший снег, – «В газетах пишут, что в Москве общество «Память» антисемитские выпады устраивает. От России до Украины – рукой подать… Страшно за дочку стало. На Украине тяжело. Работы нет. Все боятся сокращений. Сосед наш трудится на заводе, так зарплату уже полгода не платят… И с пенсиями задержки… Когда где-то сложности, то сразу переключают внимание на евреев. А чем евреи виноваты? Я читаю книги. Такие евреи талантливые, такие мудрецы из мудрецов! Да, что Вам говорить, Серафима Моисеевна, сами знаете. Период тяжёлый… Свекровь в газете прочла, что еврейская школа в нашем городе открывается. Верочку сразу записали. Утром за ней автобус приехал… Обещали в четыре часа привезти, а уже половина седьмого». Бэла нервно посмотрела на часы. «Ещё шести нет, а мне кажется, что уже наступила ночь… Наверно, что-то случилось… Тут езды от школы всего двадцать минут».

Они долго стояли, как две замёрзшие нахохленные птицы. Согревались, поделив на двоих одни рукавицы, грея то одну руку, то другую… Снег прекратился и ветер утих. Фонари сделали улицу сказочно красивой. Контрастно смотрелись белые заснеженные силуэты деревьев на чёрном фоне неба, напоминая оттиск линогравюры.

«А что Ваш муж говорит по поводу еврейской школы?», – спросила учительница. Бэлу точно ударило током. «Вы ничего не слышали? Даже не знаю за что жизнь меня так наказала… Этим летом я хотела с детьми отдохнуть на юге. Серёжа был в длительной командировке, так я решила ему сюрприз устроить». Бэла вспомнила, как она с детьми уехала на три дня раньше, чем они договорились по телефону с Серёжей, чтобы около моря снять маленький дом и успеть навести уют. Свекровь с собой взяли. «Думали, что он из командировки вернётся, а мы ему позвоним, мол всё уже в порядке…»

…

Сергей решил в командировке все вопросы раньше намеченного срока и спешил к семье. В купе поезда он выпил чай со сладкой булкой, купленной на перроне, раскрыл недочитанную газету и … мгновенно уснул. Усталость дала о себе знать. Он спал сидя, положив свою курчавую голову на крепкие руки. Ему снилась жена. Она почему-то смеялась. Сын и дочь протягивали к нему ладони и что-то говорили, но он никак не мог разобрать их слова. Снились какие-то дома. Он то взбирался по лестницам вверх, то спускался вниз. От кого-то убегал, кого-то догонял… Вдруг на его голову стали падать какие- то пауки, черви, или змеи… Он отбрасывал их, а они сыпались на его голову, как из порванного мешка, наполненного этими извивающимися гадами. Одна змея упала за воротник и Сергей ощутил противный холодок, ползущий мокрой струйкой по спине. Кажется змея укусила его во сне. Он проснулся, стараясь вытереть из памяти мерзкий змеиный сон. Лёг. Расслабился. Но уже не смог заснуть до утра.

Поезд пришёл во время, в шесть утра. Сергей быстрой походкой направился к метро. Он думал о том, что, наконец, они отдохнут на море. Верка никогда ещё в своей жизни не видела моря, а Марк, как дельфинёнок плескался в морской волне с двух лет. Марик научит сестру плавать так же хорошо, как плавает сам. Надо будет узнать у соседа в какой бассейн он водит своих детей и записать туда Верочку.

Сергей не стал ожидать лифта и поднялся на четвёртый этаж по лестнице, позвонил, но никто ему не открыл. Сергей вставил ключ в замочную скважину. Ключ легко повернулся и дверь открылась. Дома никого не было. Сергей заволновался. Бэла обычно идёт на работу к девяти часам, а сейчас только половина седьмого… Он подошёл к холодильнику, чтобы напиться фирменного кваса, который делала мама, но холодильник был пуст.

Сергей быстрыми шагами вошёл в спальню детей. Кровати аккуратно застелены… В шкафу нет летних одежд, только курточки Марка и новая шубка Веры, которую он привёз из предыдущей командировки. Сергей выскочил на улицу. Побежал в сквер, где любила сидеть его мама. В сквере сидел только слепой старик с его преданным псом-поводырём. Сергей из телефонного автомата позвонил своему начальнику, что придёт на работу после обеда со всей документацией и с трудом передвигая отяжелевшие ноги побрёл к подъезду, ощущая сильную изжогу и гулкое сердцебиение от волнения.

…

«Серёжа приехал на день раньше… Потом его начальник мне всё рассказал. Мой муж домой пришёл и нас не застал. В шкафу ни моих, ни детских летних вещей нет. Сергей начальнику позвонил и сказал, что я его бросила. С детьми ушла и вещи свои забрала. Тот успокаивать начал: «Ты всё выдумал, Серж. Вы с женой идеальная пара. Может Бэла на речку с детьми поехала, а вечером вернётся?». Муж ему возразил, что на речку с чемоданами не едут…

Страшно вспоминать… Наша соседка… с пятого этажа… лифт вызвала… А там… Серёжа от инфаркта умер… Прямо в лифте… »

В это мгновение, как только Бэла произнесла эти горькие слова, подъехал автобус и из него со смехом вывалилось прямо в сугроб рыжее конопатое солнце – Верка с огненными кудряшками. Она визжала от восторга. «Мама! Как жаль, что ты не была с нами в школе, мама! Там так хорошо!»

Ей понравилась школа. Понравились учителя и дети, с которыми она будет учиться. А почему опоздали? В первый день никак не могли найти все улицы и переулки куда развозить еврейских детей. Какой им устроили в школе праздник! Кормили вкусными фруктами. А потом она попросила шофёра, чтобы он её высадил последней, потому что она приехала из Сибири и хочет увидеть заснеженный город.

Вера тарахтела без умолку, переполненная новыми впечатлениями. Бэла взяла её на руки и прижав к себе, как самое дорогое, что у неё есть, понесла домой. Она шла по скрипящему снегу, а ветер догонял их и бросал вслед пригоршни снежинок, видя, как им хорошо и тепло вдвоём…

Учительница представила лифт и в нём Сергея, не выдержавшего одиночества, думающего, что его предали... Он уже не мог слышать телефонного крика, ежедневно раздававшегося в их пустой квартире.

… Семья узнала о его смерти только после возвращения. Мать Сергея была уверена, что он, как обычно, задерживается в командировке, поэтому не подходит к телефону. Никто не мог сообщить семье об этом горе, так как Бэла никому не оставила адреса квартиры, которую они сняли на всё лето.

Сергей умер молодой, красивый, удачливый, любящий и любимый… Его похоронили сотрудники на кладбище, где были похоронены родители Бэлы.

…

Вера стала ходить на уроки лепки. Она повзрослела, была способной ученицей, помогала другим детям, только любила залезать в сумку к Серафиме Моисеевне. Учительница часто покупала перед работой сладости и незаметно подкладывала ей самый большой кусок, угощая и других учеников. Вера оценила это и бросила привычку заглядывать в сумку учительницы. Они подружились. Как-то раз Вера пришла на урок чуть раньше. Она обняла Серафиму Моисеевну и прошептала прямо в ухо: «Ты можешь нарисовать мне большой портрет с маленькой фотографии. Мне очень надо сделать одному хорошему человеку подарок. Можешь?» «Сейчас нарисую. Давай портрет!» Но Верочка попросила сделать рисунок дома, чтоб никто не видел.

На следующий день Серафима Моисеевна принесла Вере женский портрет, завёрнутый в другой белый лист. Девочка дрожащими пальцами отогнула край листа и спрятала лицо в просвет между бумагой и портретом. Потом подошла к учительнице и сказала, по-взрослому: «Спасибо. Похоже. Это – моя мама Ира». «Красивая!», – тихо ответила Серафима Моисеевна. Вера просидела весь урок, не отводя глаз от портрета.

… Верка стала плохо учиться в школе. Начала грубить дома. Пропускала занятия в керамическом кружке. Но в еврейскую школу ходила с увлечением. На телефонный звонок Серафимы Моисеевны ответила свекровь Бэлы, объяснив, что она не пускает внучку на уроки лепки, чтобы девочка сначала исправила оценки в общеобразовательной школе. Верка, несмотря на запрет бабушки, изредка забегала, чтобы вылепить из глины подарок маме: симпатичного котёнка, или вазочку. Порой, только заглядывала в окно и через стекло наблюдала, что делают ребята на уроке. Так прошло ещё несколько лет. Вера всё реже заглядывала к Серафиме Моисеевне, а потом, вообще, прекратила заниматься керамикой…

… Как-то Серафима зашла в районную библиотеку, но не узнала библиотекаря. Перед ней сидела поседевшая женщина, с похудевшим измождённым лицом. Они не виделись несколько лет. Бэла обрадовалась приходу Серафимы, быстро нашла ей нужную книгу и взволновано попросила: «Приходите к нам. Верочка Вас любит. Ей уже исполнилось двенадцать лет. Красавица стала. Как время летит, правда? Спасибо, что Вы портрет Ирины нарисовали. Дочка подарила его мне на день рождения. Напоминала мне, что я не родная мать. Я проплакала неделю. Всё для неё делаю. Вера отбилась от рук. Стала, как зверёк. Бабушке грубит. Переходной возраст. Со мной почти не общается. К Вам свекровь моя Веру не пускала из-за школьных проблем, не обижайтесь на неё.»

Серафима ясно почувствовала, что Бэла хочет поделиться с ней, излить душу. Она села в читальном зале и стала искать нужный материал. Когда посетители библиотеки разошлись, Бэла сама подошла к учительнице. «А я замуж вышла», – каким-то безразличным голосом сказала она. «Поздравляю!», – откликнулась Серафима, но это поздравление улетело в пустоту. «Мне Верочка мужа нашла…», – библиотекарь рассказала, что классная учительница дочки на педагогическом совете проговорилась, что у неё в классе учится девочка из детского дома, хотя Бэла просила никому об этом не рассказывать. Снежный ком покатился… Кто-то сообщил об этом дома, кто-то поделился с друзьями… Кто-то передал эту историю какому-то одинокому еврею, у которого семья уехала в Америку. Жена с ним развелась, а он был «не выездной», так как работал на военном заводе. Так и остался один в Украине. Сначала он подарил Верочке красивую школьную форму и книги, что очень разозлило Бэлу. «Нам ничего ни от кого не надо. Сами со всем справляемся. Обойдёмся без подачек с чьей-то стороны», – резко отрезала Бэла, возвращая подарки учительнице, – «Отдайте их нашему неизвестному доброжелателю». «Человек уже купил всё это. Не выбрасывать же ему вещи и книги в мусорный бак? И потом он не вам сделал подарок, а девочке. Вы не имеете права лишать ребёнка радости», – уверяли школьные учителя. Бэла подарки взяла, через учителей передала ему благодарность, но в душе глубоко возненавидела этого человека.

Бэла подробно рассказала, как вечером они молча сидели дома. Сын чертил сложные чертежи, готовясь к сессии. Свекровь колдовала на кухне, дочка смотрела мультфильм, вместо того, чтобы делать уроки. Бэла вязала Верочке тёплую розовую кофту с розочками из пушистого мохера, хотя зима заканчивалась. «Готовь телегу зимой, а сани – летом», – помнила она пословицу, которую часто повторяла свекровь. За окном лил холодный затяжной дождь, сменяющийся мокрым снегом. Хороший хозяин не выпускал в такую погоду собаку из дома. Вдруг зазвонил телефон. Свекровь быстро схватила телефонную трубку, уверенная, что ей звонит подруга, с которой она часами разговаривала перед сном. Благо за телефонные разговоры ещё не требовали дополнительной доплаты. «Тебя. Мужчина», – свекровь протянула телефонную трубку Бэле и застыла, с укором глядя на невестку. «Семён», – представился незнакомец. «Я хочу Верочке передать торт, но не знаю, где Вы живёте». Бэла была в ярости: «Нам не нужен Ваш торт. У нас всё есть. Я прошу Вас больше нам не звонить!» В телефонной трубке что-то зашуршало. «Я специально купил кулинарную книгу и первый раз в жизни испёк торт, специально для Верочки. Меня взволновала её судьба. Не обижайте меня. Я очень одинокий пожилой человек. Мне на заводе вместо части зарплаты дали консервы... Мне одному столько не надо… Я долго стою под дождём на вашей троллейбусной остановке, а Ваш адрес забыл дома… Заберите, пожалуйста, Ваш торт, а то он уже совсем промок». «Стойте в телефонной будке около продуктового магазина. Сейчас выйду», – Бэла швырнула телефонную трубку и стала натягивать резиновые сапоги на тёплые носки, вывязанные ею на прошлой неделе. Свекровь смотрела на неё с недоумением и молчала. Бэла накинула плащ и молча выскочила под мерзко-ледяной водопад, стоящий сплошной стеной.

«Спасибо, что вы вышли. Вот». Пожилой небритый мужчина, маленького роста, протянул ей блюдо с тортом, завёрнутое в целлофановую бумагу и прикрытое насквозь промокшей газетой. Он отдал торт, закашлялся, неуклюже повернулся и, поскользнувшись, чуть не упал в грязь. «Шлим-мазл», – подумала она, вспомнив дочкино высказывание об одном неудачливом персонаже мультфильма. Бэла взяла пожилого человека под руку и повела домой, уговаривая обсохнуть и выпить горячего чая с малиной от простуды. «Да. Да. Я помогу донести Вам кулёк до дома, как я сразу не додумался, извините. Там варенье, консервы, масло и пирог, или торт, сам не знаю, что вышло… Не ругайте меня. Это для Верочки. Я в детстве был влюблён в одну девочку. Её звали тоже Верой. Погибла от голода во время Ленинградской блокады… и моя семья в дни блокады вся погибла. Дай, Б-г нашим детям не знать этого…»

Верка, услышав, что кто-то пришёл в гости, как рыжий огненный шар, хвастливо выкатилась на новом двухколёсном велосипеде. Свекровь молча выключила телевизор и ушла в комнату внука. Сын выглянул, смерил взглядом незнакомого мужчину в мятой шляпе, посмотрел на мокрые грязные следы, чётко отпечатанные на чистом полу. Не проронив ни слова, Марк вернулся в свою комнату. Воцарилось затянувшееся молчанье.

«Я по-по-пойду», – заикаясь от смущения проговорил старик. «Нет! Выпьем чай с Вашим пирогом. А то ещё заболеете, а мы с Верой отвечать будем. Вера! Тебе торт сделали или пирог… Сейчас посмотрим». «Посмо-о-о-отрим!», – эхом откликнулась длинноногая Вера, слезла с подаренного бабушкой велосипеда, и засунула свой любопытный нос в кулёк. Потом она подскочила к незнакомцу и, по-детски, чмокнула его в щёку: «Садитесь. Снимайте Ваш грязный плащ. Ну, Вы и наследили… Надо вытирать пол! Берите тряпку и вытирайте! У нас дома порядок, – кто напачкал, тот и вытирает. Бриться тоже надо. Вы колючий, как ёж. Это неприлично. Брат и тот бреется. Ладно. Давайте тряпку. Вы совсем не умеете мыть полы». Девочка вырвала из рук старика тряпку, которую перед этим торжественно ему вручила. Этим она рассмешила Бэлу.

Верка облизывала пальцы, вымазанные кремом и кислым яблочным вареньем, обнимала старика, рассказывала ему о любимой еврейской школе, где она учит иврит. Старик мог говорить на идиш. Некоторые слова девочка узнавала, взвизгивала, восторженно хлопая в ладоши.

Семён ушёл, а Верочка, вымазанная шоколадом, как маленький ребёнок танцевала вокруг торта.

… «Вам было трудно?», – спросила Серафима Моисеевна.

«Я не хотела видеть Семёна. Дочка звонила ему часто, приглашала к нам. Я разрешила им встречаться. Сама уходила и гуляла возле дома, чтобы не тревожить свекровь. Семён стал часто приходить к нам. Он играл в шахматы с Марком. Помогал свекрови на кухне… Объяснял математику Верочке. Приносил ей подарки. Я не могла запретить ему это, видя, как человеку одиноко. А потом… Вы не поверите… Потом он подошёл к сыну и попросил у него разрешения сделать мне… предложение, чтобы я вышла за него замуж… Попросил моей руки у Марика, не говоря мне об этом ни слова…»

«Что ответил сын?»

«Марик сказал, чтобы он сам поговорил со мной, что мы сами должны решать свои вопросы… Я отказала Семёну. А потом подумала, что Верке нужен отец. Верочка меня уговорила. И сын к нему привык. Даже свекровь сказала, что жизнь не повернёшь назад… надо жить… Никогда не думала, что смогу смотреть на кого-то кроме моего мужа».

Учительница вспомнила высокого, кучерявого, симпатичного мужчину, забирающего Марика после уроков…

«Узнаёте?», – лицо Бэлы засияло улыбкой. В дверном проёме стояла длинноногая, худая, повзрослевшая Верка, с оранжевыми веснушками во всё лицо. Рыжие кудряшки напоминали медные пружинки торчащие во все стороны. Зелёные глаза сияли счастьем. Девочка подскочила к учительнице, обняла её и громко сообщила: «А у нас теперь папа есть. Приходите к нам в гости. Он такие торты печёт, пальчики оближешь!»

…

Серафима Моисеевна собрала книги по искусству, чтобы подарить библиотеке, в которой работала Бэла. Потом она выбрала симпатичный кувшин, расписанный ею много лет назад. Пузатый кувшин был постоянным украшением стола, он вмещал в себя такие славные букеты цветов, что натюрморты на стенах этой маленькой квартиры отражали его весной, летом и осенью, обнимающего то подснежники, то ромашки, то спелые колосья… С этими подарками учительница поспешила к Верке домой.

… Двери открыла свекровь Бэлы: «Я рада вас видеть. Заходите. Садитесь в кресло. Бэла с детьми у соседей… Вы их знаете. У вас их внук занимался лепкой… Високосный год… Столько хороших людей умерло… Очередь за Ефимом пришла. Такой хороший человек! Помню, когда он овдовел, то яичницу себе приготовить не мог. Что вы хотите! Учёный. Книги пишет. Их кулинарному искусству в институтах не учат. Мы с Бэлой на первых порах ему обеды готовили. Потом через год он женился. Хорошую женщину привёл. Она и не знала, что он учёный. Он ей сказал, что у него всего два класса образования. Шутник! Помню забегает она ко мне и говорит: «Дорогая соседушка! Зайдите, пожалуйста, к нам часов в семь вечера. Мы Ефиму юбилей справлять будем. Семьдесят пять лет – тоже дата! Вы не знаете случайно, Фимочка не сидел в тюрьме? А то ему телеграммы приходят. Подписи странные, словно клички у воров: «аспирант», «учёный», и ещё «профессором» все его называют… Я понимаю, что в жизни всё может быть, но если вы придёте, мне поспокойнее будет».

Меня смех разобрал. Думаю, надо посмотреть, что Ефим отчебучить решил. Прихожу. Мне его аспирант водочки наливает, мол выпьем, молодость вспомним… А я говорю, что у меня и без спиртного память хорошая. Все Ефима поздравляют, а заместитель его тост поднял за Фимину молодую жену, которая их заведующего кафедрой, с машиной и квартирой отхватила. Тут Ефим и признался, что должность свою от неё в тайне держал. «Она…», – говорит, – «меня, а не мою должность с высоким окладом полюбила, вот, что ценно!» Потом она ко мне зашла, говорит, что хочет он её в квартиру свою прописать, а то, говорит, умру, так мои дети тебя на второй же день из квартиры выставят. Он с ней поделился, как невестки в первый же день, когда супруга померла, прибежали её шубу делить… Идите! Посмотрите на его сыновей! Он им, говорят, кандидатские помог написать… Один сын – тот уже профессор. Говорят, что голова – золотая. А второй – балбес и лентяй! За него Ефим всё время пишет… Ой, что это я говорю… Уже не пишет. Писал…

Вот и о сыне своём не могу говорить в прошедшем времени. Кажется, вот-вот в двери позвонит… Часто стал в сны мои приходить…»

Свекровь Бэлы накапала двадцать пять капель корвалола в хрустальную рюмку, долила воды и выпила, спасая сердце…

Учительница посидела с ней ещё минут пять и зашла к их соседям.

Вдова сидела за столом в чёрном платье. Лицо было бледным… Верочка стояла около неё и молча гладила, как ребёнка, ладошкой по голове. Бэла была в другой комнате с внуками Ефима. За столом сидели незнакомые учительнице люди. Серафима Моисеевна обратила внимание на младшего сына Ефима. Он был ужасно пьян. В руках держал портрет отца и… рычал…

Неожиданно он резко стукнул кулаком по портрету так, что стекло разбилось: «Сволочь!!! Подлюка!!! Как ты смел умереть?! Ты же обещал, что мы закончим мою работу! Ты специально умер и оставил меня, чтобы я ощутил всё своё ничтожество. Сволочь! Подлец! Машину он на меня переписал. У меня своя машина есть. Мать была жидовка, за это я уже отстрадал. Даже друзей у меня нет. Ты меня в пропасть кинул, гад!» – он стал неистово бить портрет умершего отца, пока не поранил осколками стёкол руку, увидел кровь и зарыдал в истерике, валясь со стула на пол.

Серафима Моисеевна подошла к Верке, обняла её и увела в близлежащий сквер. Они долго сидели молча. Верка прислонилась к Серафиме и спросила: «Мы все доживём до ста двадцати лет и умрём? Я не хочу сейчас думать об этом, а оно само думается… Я не знала, что у дяди Ефима сын – зверь».

«Еврей – антисемит, страшная разновидность двуногих хищников… Для них нет ничего святого…»

Верка поднялась со скамейки: «Извините, Серафима Моисеевна, я должна срочно пойти к маме Бэле и попросить прощения за своё скотское поведение. Я только сейчас поняла, какая она у меня замечательная и как я её люблю. Хорошо, что вы пришли сегодня. Спасибо».

…

… Вера исправила оценки по математике и бабушка разрешила ей посещать старшую группу студии керамики. Глина легко поддавалась умелым рукам, превращаясь в кувшины и чашки, в симпатичных сказочных персонажей и забавных зверюшек. Серафима Моисеевна любовалась работами всех своих учеников. Ребят награждали грамотами и дипломами, а она скромно стояла в зале, аплодировала и искала глазами Веру. Ярко рыжая, шестнадцатилетняя Вера подскочила сзади и громко крикнула прямо в ухо: «Смотрите меня сегодня по радио. У меня сейчас брали интервью. Им понравились мои орнаментальные черепашки». Она кокетливо, как веером, стала махать перед своим раскрасневшимся лицом нарядным дипломом, полученным за второе место на конкурсе детских работ. «Будем смотреть, если видно будет по радио», – захохотали ребята и учительница. «А я на прошлой неделе Вашего мужа видела, Серафима Моисеевна! Он голым бегал по школьному двору», – нарочито громко хмыкнула неугомонная Верка. Учительница остолбенела: «Голый?! Не может быть. Сейчас же зима. Холодно!» «Да! Да!», – закричали ученики, – «Голый! В одних только тренировочных брюках. Мы из окна видели и свистели ему». «А он?», – растерялась Серафима Моисеевна. «Он всего несколько кругов пробежал, а потом стал снегом обтираться, потом зарядку делал. Потом снова – снегом… снегом… Холодища стояла! Ух!» «А вы, что делали? Свистели, как соловьи-разбойники?», – строго спросила учительница. «Нет! Мы ему аплодировали, как в театре», – засмеялись ребята. Они горошинками раскатились по залу, разглядывая керамические сувениры, сделанные детскими руками. Только Вера стояла рядом. Она пошла провожать учительницу домой, рассказывая, какая у них теперь тёплая семья. Какой добрый у неё папа, как он помогает маме и бабушке во всём. Что он вовсе не старый, а очень даже молодой и любимый всеми…

…

Верка спешила после занятий в студии лепки домой. По дороге она подскочила к газетному киоску и купила себе переводные картинки, чтобы наклеить их на холодильник. Продавщица газет сидела с красными от слёз глазами. «Вам плохо? Вызвать скорую помощь? Моя соседка врач. Позвать её?», – спросила девочка. «Нет. Врач мне не поможет. Мне слесарь нужен. А то я домой не попаду». Продавщица газет рассказала, что к ней приехала племянница из Южного Сахалина. Она там в аэропорту работает. Отпуск у тётки провела, а теперь в восемь часов вечера её самолёт отлетает, да она с собой ключи от тёткиной квартиры захватила, забыла отдать.

«Не знаю, что делать. Ключи всего одни. Придётся двери ломать…», – вздыхала продавщица.

Около киоска уже пол часа околачивался Харитон, известный на этой улице пьяница, в надежде покалымить, сломав двери киоскёрши, и в связи с этим надеявшийся отужинать с этой симпатичной дамой… Харитон размечтался, как останется ночевать там, охраняя хозяйку, потому что новый хороший замок можно купить только с утра…

«А вы в аэропорт на такси поспешите! Заберите свои ключи. Двери жалко ломать. И замок новый вы сейчас не купите». «Не успею я в аэропорт. Никто мне этой умной мысли раньше не подкинул. Да и киоск нельзя раньше времени закрыть. Уволят с работы».

Вера не унималась: «Расстраиваться – это последнее дело. Вы по телефону позвоните, чтобы у неё ключи забрали, а после работы за ними поедете». «Да где же я номер телефона смогу найти? Кто вообще там со мной говорить будет?», – рассердилась продавщица. «Я им позвоню из дома. В телефонной книге все телефоны аэропорта есть и справочная есть. Давайте имя и фамилию вашей племянницы и номер рейса», – Вера записала данные и помчалась домой. До отлёта самолёта оставалось всего семь минут. Запыхавшись Верка влетела в коридор и стала листать телефонную книгу. «Не занимай телефон. Мне подруга позвонить должна», попросила бабушка. «Хорошо. Я не долго», – буркнула внучка и стала набирать разные номера телефонов. Одни не отвечали, другие номера были заняты, третьи не хотели говорить с ней на эту тему. Оставалось всего несколько минут до отлёта самолёта. «Слушаю!», – раздался приятный женский голос. «Не вешайте трубку! Вы должны спасти человека, а то ей придётся спать на улице. Остановите самолёт, который сейчас отлетает. Там женщина, она как и вы работник аэропорта, только в Южном Сахалине, у неё остались ключи от квартиры её родной тёти. Пусть она их отдаст вам, а я подъеду и заберу их, меня зовут Вера». Девушка узнала номер самолёта и фамилию женщины, у которой оказались ключи. Она попросила Веру не вешать трубку и соединила её с кем-то из самолёта, тот вызвал к телефону разыскиваемую. «Спасибо, девочка, мне уже всё объяснили. Как я забыла отдать ключи? Ума не приложу. Я только что передала ключи дежурному. Пусть моя тётя с паспортом подойдёт к нему. Всё будет в порядке. Спасибо. Дай Бог тебе здоровья, девочка!»

«Куда ты?», – раздался голос бабушки вслед летящей на крыльях Верке. «Умница! Какая ты умница!», – похвалила Веру продавщица газет. «Спасибо. Ты меня выручила. Не надо будет двери ломать. У тебя золотая голова и отзывчивое сердце. Вот. Возьми от меня подарок. Детский журнал с яркими картинками». Вера серьёзно посмотрела в глаза продавщицы: «Мне ничего не надо. И, вообще, я уже взрослая. Мне шестнадцать лет! Вы бы тоже на моём месте так же поступили, если бы додумались позвонить в аэропорт, правда?» Верка рассмеялась и счастливая помчалась домой делать уроки, готовиться к контрольной работе по математике.

…

…Серафима Моисеевна сильно простудилась. У неё резко поднялась температура. Она не успела найти себе замену и, проваливаясь в леденящие лужи, пробиралась к школе по хрустящей тонкой кромке льда.

Бронхи свистели и скрипели, новые сапоги потекли и в них булькало болото, разве что лягушки там не квакали… Голова кружилась и Серафима боялась, что потеряет сознание прямо здесь. Навстречу шла Вера. Она была в ярко-зелёном вязаном берете. Длинный шарф такого же цвета несколько раз окутывал её шею. Девочка подошла к учительнице и сразу поставила диагноз: «Вы больны! Идите домой!» Серафима Моисеевна объяснила, что должна провести несколько уроков с малышами. «Я Вас так не брошу. Ещё умрёте по дороге. Вам в больницу надо идти, а Вы на работу ползёте. Глупые взрослые! Если у меня болит горло, то я в школу не иду, чтобы не получить осложнение, как моя мама Ира. Обещайте мне, что сразу после школы вызовете врача. Обещаете?» Серафима кивнула головой и почувствовала, что у неё уже подкашиваются ноги. «Да вы совсем слабая», – подхватила её под руку Вера. Она сняла с себя шарф и обмотала его вокруг шеи Серафимы Моисеевны. Так вдвоём они добрели до школы раннего развития. Там Вера посадила простуженную учительницу в тёплом классе и сказала, что вернётся, предупредив маму и папу, чтоб не волновались. «Вы за десять минут не умрёте? Я за Вас урок проведу. Можно? Вы мне доверяете?» Серафима почувствовала, что силы оставляют её.

Класс наполнился детьми. Серафима сидела и не знала, что делать. Вызвать скорую помощь? А кто будет с малышами? В класс влетела запыхавшаяся Вера. «Если я потеряю сознание, то не вызывай скорую помощь, а позвони моему мужу. Вот телефон. У меня аллергия на лекарства. Он знает», – учительница протянула записку с номером телефона.

«Представьте меня», – потребовала Вера.

«Дети! Сегодня проведёт урок новая учительница. Её зовут – Вера».

«Вера Семёновна», – поправила Верочка. Она прочла в классном журнале тему урока и начала объяснять детям, как легко рисовать цветы. Потом профессионально нарисовала на доске ромашки, тюльпаны, васильки, розы, подошла к каждому малышу, помогла им найти нужный цвет карандаша. Детям Вера Семёновна очень понравилась. В других группах уроки прошли тоже легко и весело.

… Температура поднималась. Лекарство, принятое ещё дома, не помогало. «Хоть бы выдержало сердце. Хоть бы не умереть при детях. Нельзя было приходить в школу в таком тяжёлом состоянии... Но и не прийти в школу тоже не было никакой возможности». Радость за помощницу – семнадцатилетнюю Веру Семёновну прибавляла силы. Вера спокойно провела три урока с малышами, постоянно спрашивая взглядом учительницу: «Позвонить Вашему мужу?! Нет? Вы живы? Держитесь! Всё будет в порядке!». После уроков юная учительница проводила её домой.

Серафима Моисеевна попала в больницу с тяжёлым двухсторонним воспалением лёгких. Больше месяца боролись врачи за её жизнь. Когда Серафима Моисеевна смогла встать с постели и подойти к окну, она ещё издали узнала стройную фигурку ученицы, спешащую по аллее с цветами. Вера тоже сразу заметила похудевшую учительницу, выглядывающую из окна больницы.

«Взрослые, как дети. Не понимают, что грипп – это страшный монстр, сжирающий и сильных, и слабых. Осложнения даёт. Мою маму Иру убил и на учительницу лапу поднял. Говорят, что теперь у неё астма». Вера ещё в третьем классе хотела стать врачом. Потом она мечтала быть киноактрисой, потом балериной или скульптором, библиотекарем, как мама, или инженером, как папа…

«Я решила – буду учителем, как Вы! Буду! Слышите?», – замахала букетом Вера. С её золотистыми кудряшками играл тёплый ветер.

«Спасительница моя! Эстафета моя!», – подумала Серафима Моисеевна, – «Мне ещё многому надо научить моих учеников, но очень многому они могут научить меня…»

…

… Прошло десять лет. Серафима Моисеевна, вытирая пот

со лба, шла по зимнему Тель-Авиву. Она не переставала удивляться современной моде. Девчонки в сапогах и коротких юбчонках, в майках, не закрывающих пупок с вколотой в него серьгой… Полные мужчины в семейных трусах и кожаных куртках… Дамы в облегающих брюках, несмотря на пугающую выпуклость форм… Арабки в светлых платках и длинных, вышитых орнаментами платьях на велосипедах…

Она остановилась на перекрёстке. Из машины высунулся загорелый мужчина в тёмных очках и стал кричать на неё, темпераментно размахивая руками. Серафима оглянулась. Кроме неё на перекрёстке не было никого. «Чего он орёт? Всё равно я на иврите ни слова не понимаю, разве не видно?» Она с недоумением посмотрела на этого странного водителя. Машина сорвалась с места, а водитель продолжал размахивать руками. «Да он, чудак, по пелефону разговаривал. А я перепугалась его крика…»

Серафима дождалась зелёного света и, впечатывая свои тяжёлые каблуки в тающий от жары асфальт, поспешила к киоску, где продавали «Кока-колу». Что же будет летом, если зимой почти 37 градусов жары? Около киоска толпилась группа туристов, вышедших из автобуса и слушавших молодого гида, всё время снимавшего соскальзывающую шляпу с гладковыбритой головы. Около него стояла рыжеволосая девушка. «Верка!» Серафима, забыв про то, что хотела купить воду или холодный освежающий напиток в киоске, бросилась к девушке: «Верочка! Как я рада!»

«Ани лё Верочка. Таут. Ани ми царфат… Париж… » Серафима поняла, что ошиблась. Поняла, что девушка из Парижа… Как разбросала судьба евреев по разным странам. И вот, наконец, они собираются здесь, на обетованной земле. Как они похожи: Верочка с украинской земли и золотоволосая красавица из Франции…

Серафима извинилась и пошла по цветущей аллее. Где ещё вы видели такие удивительные цветы на зимних деревьях? Серафима побродила по городу, потом зашла в музей. Вернувшись домой, она нарисовала по памяти златокудрую Верочку и цветущие деревья с необыкновенно красивыми сиреневыми цветами, а потом долго глядела на рисунок, прикрепив его над своей кроватью…