Что хочет автор. Литературные конкурсы

Писать о ней легко и трудно одновременно. Легко, потому что жизнь ее в чем то была неуловимо похожа на танец – прекрасный, воздушный и притягательный в начале пути, и странно изломанный, отчаянно - горький -- в конце. На полет подстреленной птицы. Падая, она часто еще пытается взмахнуть крыльями. И лишь несколько секунд спустя стремительным комочком несется вниз, чертя в воздухе мгновенную линию прожитой судьбы, уходящей в легкое Небытие.

Трудно потому, что по словам первого ее биографа, историка и литературоведа Эллиан Мок – Бикер: « Жизнеописание - всегда предприятие дерзкое. Желание объективности превращает замысел в утопию. Биограф, - пишет Эллиан, - как правило, располагает лишь небольшим количеством точных и проверенных фактов, потопленных в океане воспоминаний и впечатлений, которые, порой пересекаются и, зачастую, друг другу противоречат. При воссоздании жизни реальность переплетается с легендой, мечта накладывается на действительность, даже замещает ее. Время, расстояние, личные отношения влияют на самую точную память, и та может превратиться в кривое зеркало»…

Как же можно явь отличить от легенды и мифа, как - не смешать их, и как, вообще, в кривом зеркале бытия, отраженного прихотью чужих воспоминаний, различить прихотливый рисунок танца или… стремительную бездну птичьего полета? С помощью все тех же букв и слов, их прихотливых сплетений, их загадочной вязи… Я – пробую, и в кривизне зеркал незаметно вырастает Она…

«Она» это - Ольга Афанасьевна Глебова - Судейкина. Уникальная, знаковая фигура Серебряного века, близкая подруга Ахматовой, человек редчайших дарований: актриса театра Веры Комиссаржевской, поэтесса – переводчик, декламатор, балерина, художник по фарфору, скульптор, и, наконец, Женщина, которую - любили. Просто – любили. Истово, безумно, самозабвенно. И - стремительно покидали, чтобы уже никогда не вспоминать..

Кто же она была, милая Олечка,« фея Петербурга? Как воскресить ее из Небытия легкими рядами букв и строф? Удастся ли это?

Разве птицу можно поймать и насильно удержать в клетке?

Птица? Да, да…. В ее судьбе, сквозь все трагические и странно - смешные наслоения и наложения вихрей времени, нередко проглядывает самый настоящий, четкий рисунок бытия некой Птицы: тот же стремительный, безоглядный полет, беспомощные, торопливые взмахи крыльями, изломанная линия падения, … и - восхитительная легкость Небытия..

Или - нет, вся ее жизнь - не птичий полет, а - легкий танец.

Да, совершенно точно - танец! Ведь все здесь, в жизни, - как в танце. Неизменные вечера в кафе «Бродячая собака», ниспадающие шелка и муслин, газ и гипюр платьев – туник, в которых хочется легко кружиться, не касаясь ногами пола, голубовато – серебристый свет лампы под низким потолком, чтение стихов с эстрады. Роза в бокале аи - от очередного поклонника.

Кажется, это - Александр Блок Или – Игорь Северянин? Нет, у того поэзы слишком длинны. И он больше любуется собою, чем остальными. Но, ей ни до кого не было дела, очаровывая всех, она каждому из них, слегка манерничая, подавала с равнодушным видом, гибкую и длинную руку для поцелуя, слегка изогнувшись всем телом.

Привыкла кокетничать, играя – и, играть – кокетничая.. Актриса! Еще один образ, фривольный, странный, но для нее – органичный. Сцена - родной дом.

Значит – актриса? Но она плохо сыграла роль самое себя в собственной своей жизни. Сценарий ее явно - не удался.. А, впрочем, - как посмотреть. Быть самой собой – так ли уж это плохо, в конце концов?

Все в жизни ее, судьбе - как в пьесах десятых годов, где она часто играла «по – птичьи» блестящие и яркие роли: Путаницы, Психеи – воздушной, обаятельной, обманчивой, чуточку грустной, уводящей в мечтательные дали голосом – свирелью, от которого тоненько, «серебряно» позвякивали люстры в зале.. Или же - Коломбины, танцующей, лукавой кокетки с длинным шарфом, летящим над сценой. Ее так и называли в кругу друзей – «Коломбина». Там, в другой, разрушенной жизни. Невозвратной. Ушедшей навечно. Почти мифической.

…Когда Ольгу Афанасьевну хоронили на парижском кладбище изгнанников Сент – Женевьев - Де Буа, стоял настоящий весенний день, с капелью, ярким, пронизывающим солнцем и порханием птиц в небе. Она безумно любила птиц. И сама была похожа на птицу – светловолосая женщина с огромными серыми глазами, легкой походкой балерины и пальцами исколотыми вышивальной иглой и испачканными красками и глиной, исхудавшими от недоедания.

Бессильно измученная одиночеством, нищетой, болезнями и бесконечной печалью разлук с дорогими сердцу людьми она, в парижском, изгнанническом своем бытии, сохранила что то, почти невесомое, неуловимое от той, далеко ушедшей по тропе времени «кукольной феи», «европеянки нежной», (Ф, Соллогуб) «красавицы петербургских салонов и зим» (Г.Иванов), что по прежнему – чаровало в ней. В зябкой своей комнатке, уставленной и увешанной клетками с птицами, фарфоровыми сервизами и статуэтками, куклами и панно с бисерной вышивкой – аппликацией – творениями собственной, полуголодной фантазии, она читала для своего маленького круга друзей, который гордо назывался «Русским Парижским клубом» стихи, что когда то давно, «в эпоху Коломбины» писал и посвящал ей неугомонный шлейф поклонников.

Тамара Михайловна Персиц, издательница и меценатка, вспоминала позднее, что «останавливалась Оленька только тогда, когда видела, что все плачут».

Артистка, в отличие от слушателей, не плакала, но замолчав, уходила в себя, не шелохнувшись, сидела в полумраке комнаты, казалось - что то вспоминала. Или нет, не вспоминала, а будто - проживала вновь всю ту свою странную, яркую жизнь с шарфом Коломбины в руках. Ее начало…

Будущая «Психея – Путаница» родилась в семье мелкого чиновника Афанасия Прокофьевича Глебова. Дед ее был крепостным крестьянином. Мать – хрупкой тенью при любящем выпить муже, которого и ей и маленькой Оле часто приходилось отыскивать по питерским питейным заведениям и задымленным трактирам, чтобы привести домой. В семье Глебовых рос и мальчик, единственный брат Ольги, которого она горячо и молчаливо любила.

Одинокие в печальной, надорванной беспросветностью бытия (не физического существования, а именно – душевного бытия! – С. М.), атмосфере дети росли замкнутыми и сдержанными, со своим рано сложившимся внутренним миром Но и этот мир не мог избежать трагедий. Одною из них, самой мрачной, стала безвременная смерть брата

Он поступил в училище Торгового флота, но так и не закончил его. В 1905 или 1906 году, во время плавания на борту учебного парусника, ночью, он утонул в море. Впоследствии Ольга очень редко о нем упоминала

О своем детстве, проведенном на Васильевском острове, Судейкина вообще рассказывала мало. Анне Ахматовой она как-то призналась, что была грустной и несчастной девочкой.

Самою сильною страстью ее был театр - волшебство кулис, запахи фойе, звуки увертюры перед представлением. Все свои маленькие детские накопления Ольга тратила на билеты на галерке, на детские спектакли и утренники.

Элиан Мок – Бикер, очень кропотливо исследовавшая биографию Глебовой -Судейкиной, писала о том периоде ее жизни:

«Сцена неодолимо притягивала ее. В 1902 году Ольга подготовилась к вступительному экзамену в Императоре кое театральное училище в Санкт-Петербурге и была принята на драматические курсы вместе с двадцатью другими кандидатами (десятью девочками и десятью мальчиками).

Императорские драматические курсы были основаны Александром III в 188S году.

За четверть века из 472 учеников их окончили только 260. В 1913 году в честь двадцатипятилетнего юбилея курсов, Николай II учредил нагрудный знак для их выпускников. Последние должны были носить его на левой стороне груди, и это означало, что Театральное училище считалось средним, а не высшим учебным заведением.

Весной 1905 года Ольга Глебова, ученица известного актера И. П. Давыдова, получила, как и семнадцать ее товарищей, диплом Императорского театрального училища.

В том же году в театральных программах появилось упоминание о том, что "ученица Глебова" участвует в четырех «экзаменационных спектаклях" Императорских драматических курсов. Представления давались в петербургском Михайловском театре; его называли "Французским", так как на его сцене в театральный сезон выступали французские актеры.»

Затем она играет в комедии А. С. Грибоедова "Горе от ума" роль графини - внучки, перезрелой кокетки, охотящейся за богатым женихом. Исполняет главную роль в драме С. Пшибышевского "Снег" - роль Бронки, молодой женщины, обманутой мужем ради той, кого она считала своей лучшей подругой: героиня этой пьесы в отчаянии кончает с собой. Имя Ольги Глебовой появляется и в программе к спектаклю "Дети Ванюшина" - драме С. Найденова, повествующем о моральном падении московской купеческом семьи: начинающая актриса играет Клавдию, дочь Ванюшина, жену чиновника Щеткина. Трудно сказать, почему она, молодая и красивая, согласилась, так "состариться" и "подурнеть", чтобы сыграть эту пожилую женщину, сгорбленную, с веснушчатым лицом, с вечной сигаретой в уголке рта. Наконец, в "Прощальном ужине», пьесе Артура Шницлера, Ольга прекрасно исполняет роль Анни.

Но настоящая театральная карьера Ольги началась уже после экзаменационных спектаклей.

С 1 сентября 1905 по 1 сентября 1906 года она была занята в труппе Александрийского театра, самого большого в Петербурге, куда принимали лучших выпускников Театрального училища. Ольга стала любимой ученицей К. Варламова6. Она сыграла, в частности, роль Ани в "Вишневом саде" Чехова и одной из художниц в комедии А. П. Косоротова "Божий цветник".

В начале XX века театр в России становится настоящим праздником. Театральное искусство блещет новыми яркими именами. На сцене Петербургского Драматического театра с блеском сияет звезда В. Ф. Комиссаржевской – актрисы гениальной, « поцелованной Богом в лоб». Э. Мок – Бикер пишет:

«Привлеченная современными театральными исканиями, осенью 1906 года Ольга добивается ангажемента в Драматическом театре у Комиссаржевской. Она играет там лишь маленькие роли - например, роль служанки Берты в "Гедде Габлер" Ибсена, или монахини в "Сестре Беатрисе" Метерлинка, но для нее и это радость и честь. В самом деле, о чем могла тогда мечтать юная выпускница Театрального училища, как не о том, чтобы дебютировать на этой сцене, играть рядом с величайшей актрисой? Как молодой актрисе ей льстило бесконечно видеть свое имя на афише рядом с именем Веры Федоровны Комиссаржевской, В. Э Мейерхольда, Б. Григорьева, С. Судейкина.

Ольга Глебова в то время - очаровательная, довольно высокого роста, тоненькая, хорошо сложенная; ее великолепные белокуро-пепельные волосы ниспадали, как пелерина, до самого пояса. Она часто заплетала их в косы и укладывала вокруг своего овального лика мадонны с прозрачной тонкой кожей. Ее близкий друг композитор Артур Лурье сравнивал обладательницу "дивных золотых кос" с Мелисандой или "Девушкой с волосами цвета льна" Дебюсси. Как рассказывают, у нее были огромные, серо - зеленые глаза, переливающиеся как опалы: взгляд их был ясен и глубок - взгляд ребенка, который она сохранит до самой смерти. Жесты Ольги были легки, она была летучей, воздушной, как все, что она любила: ангелы, птицы, танец.

Пленительная улыбка порой освещала ее лицо; от нее исходило, завораживая всех окружающих, неизъяснимое очарование, в котором сочетались одухотворенность и чувственность.

Сергей Судейкин, художник, талантливый выпускник Московского училища живописи и ваяния, не мог остаться равнодушным к очарованию Ольги. Между молодыми людьми возникает пылкое романтическое чувство

В конце 1906 года Сергею Судейкину нужно было ехать в Москву. Ольга пошла проводить его на вокзал, поднялась в вагон и... уехала с ним, позабыв или постаравшись забыть, что в этот самый вечер она должна была, переодевшись мальчиком, играть пажа и третьем действии "Вечной сказки" С. Пшибышевского. Актер Шаров был вынужден спешно, без подготовки заменить Ольгу.

Когда беглянка возвратилась через два дня, Вера Феодоровна Комиссаржевская, фанатично преданная служению в театре и имевшая собственные представления о служении театру и искусству, отказалась принять извинения и уволила ее из труппы.

Некоторое время спустя, в начале 1907 года, Ольга Глебова стала женой Сергея Судейкина. Венчание состоялось в Петербурге, в церкви Вознесения, носящей то же имя, что и церковь в Москве, где Наталья Гончарова, где Наталья Гончарова обвенчалась с Александром Пушкиным. Странный, таинственный знак Судьбы или просто – ее прихоть?..

Так, мистически, с подтекстом, ведомым лишь одним Небесам, началась новая семейная жизнь талантливой молоденькой актрисы. Ольга Глебова с радостью меняет фамилию, ей кажется, что печаль ранней юности осталась глубоко в прошлом… Она упивается ролью любимой и любящей жены, в течение многих месяцев молодые супруги неразлучны, их соединяет сильная взаимная страсть: "Мне казалось, что я могла бы десять лет кряду просидеть в одном кресле с Сергеем", - признавалась Ольга своей подруге. По выражению Анны Ахматовой. Ольга была для мужа "предметом культа", он обожал ее исступленно, боготворил ее, хотел сделать из Ольги настоящее "произведение искусства".

Казалось, Ольга всецело подчинялась своенравному художнику, оставив всякую мысль о собственной воле, как будто у него была над нею магическая власть! Часто Сергей доходил до того, что видел в ней уже не живую женщину, но - свою мечту или материал, в котором могли воплощаться его сценические фантазии. По воспоминаниям А. Мгеброва, «ничто не могло сдержать его воображения в умении одевать - и обнажать - Ольгу: сегодня он укутывал ее пышными тканями нежных или ярких цветов, а назавтра почти совершенно оголял ее "фарфоровые плечи", и "Дианы грудь", как писал А. Лурье в своих воспоминаниях о ней. Ольга с особым изяществом носила эти воздушные туалеты, созданные мужем, - слегка экстравагантные и театральные, иногда в стиле 1830-х годов.

В одну из петербургских зим десятых годов многие обратили внимание на ее манто из светло-голубой ткани, украшенное лебяжьим пухом, которое делало ее похожей на Снегурочку, снежную фею. Затем она произвела сенсацию на рождественском спектакле в кабаре "Бродячая собака", куда пришла в платье из белого и розового тюля, усеянном большими гранатового цвета бабочками, расшитыми мелким жемчугом.

Ольга с успехом представляла и модели петербургских модных ателье. Она была одной из первых русских манекенщиц

Как рассказать о всей многогранности натуры Ольги Судейкиной? Это более всего и глубже всего удалось Элиан Мок – Бикер. Вновь возвращаюсь к страницам ее интереснейшей книги, с позволения читателя:

«Какая-то значительность и таинственная сила парадоксальным образом исходили от этого хрупкого и чрезвычайно чувствительного существа. Ее врожденная тонкость и живой ум поражали тех, кто с ней встречался.

Глубоко женственная и в то же время подлинно артистичная натура, она жила Искусством и для Искусства. Театр, ее главное призвание и стихия, оказал сильное влияние на ее личную жизнь: порой казалось, что она играет сама себя…..

Выйдя замуж, Ольга изменилась: ее "манерничанье" смягчилось, перешло, по выражению Веригиной, в некий "маньеризм". Некоторые считали ее фривольной - однако разве фривольность, по словам Алена, не "натянута, как легкий занавес, почти перед всеми нашими чувствами"?Сознавая силу своих чар над людьми, Ольга Судейкина, может быть, и сама была их пленницей: она не умела сдерживать страсти, которые вызывала, и которым столь сильно была подвержена.

Согласие молодых супругов быстро нарушилось. Разочарование вскоре пришло на смену опьянению любви.

Чувства Сергея ни по высоте, ни по сути не были сравнимы с чувствами Ольги. Скоро она стала несчастна: Судейкин уделял ей все меньше внимания. Через год после свадьбы он внезапно заявил ей, что больше ее не любит, что он, впрочем, всегда ее обманывал, даже с девушками легкого поведения.

И еще одно обстоятельство угрожало их отношениям. В начале их совместной жизни на квартире у Судейкиных жил друг Сергея, поэт Михаил Кузмин. Однажды Ольга случайно обнаружила дневник поэта и не смогла устоять против искушения прочитать его. С той минуты у нее не осталось никаких сомнений насчет чувств, связывавших двух мужчин. Потрясенная Ольга попросила у мужа объяснений и потребовала, чтобы Кузмин покинул их дом. Появилась трещина в отношениях, которую уже ничем нельзя было склеить.

На фоне всей этой ужасной семейной драмы театральная карьера Ольги, однако, неожиданно возобновилась. Вот как это произошло.

27 декабря 1909 года внезапно заболела актриса Вадимова, работавшая в петербургском Малом театре Суворина над главной ролью пьесы Юрия Беляева "Путаница, или 1840 год". Издатель газеты "Новое время", директор Малого театра в Петербурге А. Суворин был одним из поклонников Ольги. Он опекал ее, когда она пришла в Александрийский театр, и еще тогда предлагал ей играть в Малом, но она отказалась, предпочтя работу в Драматическом театре с Комиссаржевской. Теперь Ольга приняла его предложение срочно заменить заболевшую актрису. После третьего представления Суворин окончательно доверил ей роль Путаницы. Между 2 января и 24 апреля 1910 года она еще раз десять сыграла и этой пьесе.

Представления принесли успех и автору, Юрию Беляеву, и исполнительнице.

Пьеса написана в жанре старинного водевиля, героиней которого становится Путаница. От этой "святочной шутки" веет неким старинным очарованием, старомодной поэзией. Вальсы, сверкающие костюмы, маски, снежные пейзажи, говорящие звери, танцующие при свете луны, - все создает ощущение романтической сказки. Любовные интриги намечаются, перепутываются и разрешаются в атмосфере праздника, шумного веселья, иногда слегка приправленного романтической грустью.

В ремарке к "Прологу" автор описывает появление Путаницы.

Под звуки вальса Лайнера поднимается занавес. Ночь. Лунный свет едва брезжит. Вьется снег. Мало - помалу сцена освещается: мы замечаем на сугробе фигуру женщины. "Это - Путаница. Она - вместо Пролога. Прислушивается к музыке, улыбается лукаво и мечтательно... На ней светлое бальное платье, пышное, коротенькое, по модной картинке того времени. Поверх платья надета темно-зеленая бархатная шубка, отороченная горностаем; большая горностаевая муфта; смеющееся лицо с выбившимися по вискам кудряшками выглядывает из-под навеса большой бархатной шляпы; на ногах черные бархатные сапожки с меховой отделкой - вся она походит на веселую, рождественскую елку, занесенную снегом..." (Позднее Сергей Судейкин написал портрет Ольги в этом костюме).

«Позвольте представиться, - заявляет героиня, - я - Путаница. А тысяча восемьсот сороковой год там - вы его сейчас увидите. Что вы говорите? "Кому нужно такое старье?" Право, не знаю. Как? "Почему сороковой год?" Не помню... Я все перепутала... забыла. Да наконец это дело автора, а вовсе не мое. Я - Путаница и больше ничего".

Чтица и героиня, зрительница и актриса, аллегория и женщина из плоти и крови одновременно, Путаница представляет персонажей пьесы: дам с обнаженными плечами, играющих веерами и строящих глазки; мужчин. "Мужчины... Ах, мужчины! - говорит она. - Штатские во фраках, военные в мундирах... <...> Танцуют мазурку, сочиняют водевили и все до одного... влюблены в меня! <...> Я - Путаница и мое дело все перепутать в этом водевиле. Ах, водевиль, милый старый водевиль! О нем тоскуют ваши скучные театры..."

Неотразимая, неуловимая Путаница скрывается то под маской, то под мундиром "хожалого", как называли тогда городового. Она возникает и исчезает, посеяв смуту в умах и в сердцах.

В финале пьесы, когда хозяин дома, надворный советник Гуляев, спрашивает у нее, кто она и зачем пришла, она объясняет: "Итак - я Путаница. Я душа водевиля, занесенная попутным ветром в Россию. Я - маленькая веселая искра, сохранившаяся в пепле ваших седых альманахов... Я залетела в камин к русскому водевилисту и от моей искры зажег он свою холостую трубку, улыбнулся и сочинил куплет... Я горела на рабочем столе удивительного хохла, которым написал "Ревизора"... Я блистаю на первых представлениях в глазах молодых женщин, в эполетах военных, в остротах журналистов... Я - сестра тех искр, которые брызжут от костров на театральной площади... Я - Путаница, душа старого водевиля! Вы довольны?"

Анонимный критик в журнале "Обозрение театров" писал, хоть и с некоторой долей осторожности, об успехе "молодой и даровитой г-жи Глебовой"* ( *На сцене Ольга вернулась к девичьей фамилии – С.М.): "дикция... несколько форсирована. Но это объясняется волнением дебюта. Это преходяще: искусственные интонации, целая коллекция колючих интонаций напоминают те иголочки, которыми подколото легкомысленное платье старенькой Путаницы. У г-жи Глебовой много природной грации, вкуса и проникновения в эпоху. Она очень стильна, и в этом отношении не может быть двух мнений".

«Среди отзывов, -пишет Э. Мок -Бикер - нам нужно отметить рецензию Михаила Кузмина в журнале "Аполлон": "Мы... благодарны от души автору, заставившему нас снова улыбнуться и вздохнуть, как вздыхаешь в детстве, засыпая после веселого дня. Это - не только самая свежая и интересная вещь из репертуара Малого театра, но между русскими пьесами других театров мы не знаем за этот год более милого, трогательного и детски-пленительного зрелища". Поэт напишет об исполнительнице главной роли: "Г-жа Глебова, дебютировавшая в роли "Путаницы", внесла все старомодное очарование, лукавое простодушие и манерное кокетство в свои интонации, жесты и танцы. Лучшей "Путаницы" мы бы не могли представить".

В самом деле, роль, казалось, была написана специально для Ольги. Здесь она могла дать волю своим многочисленным талантам: декламировала, пела, танцевала. Многие годы имя артистки было неотделимо от имени героини Юрия Беляева. Именно в образе Путаницы – Психеи предстанет перед нами Ольга Судейкина в знаменитой «Поэме без героя» Анны Ахматовой. Но к этому мы вернемся позднее.

Благодаря успеху "Путаницы", Ольга была принята в труппу Литературно - художественного общества, то есть в труппу Малого театра в Петербурге. За сезон 1910-1911 года она сыграла во многих пьесах репертуара, исполнила роли Соловья в "Шантеклере" Эдмона Ростана и Ани в "Вишневом саде" Чехова, Берты в "Заговоре Фиеско" Шиллера и графини де Ла Мотт в "Молодости Людовика XIV" Александра Дюма. Ольга выступает и в спектаклях по двум музыкальным сочинениям Михаила Кузмина: оперетте "Забава дев" и комической опере "Возвращение Одиссея, или Женская верность". В сезон 1912-1913 года она играет в новой пьесе Юрия Беляева - "Псише", где с подлинно трагической верностью и тщательностью рисунка роли, воссоздаст образ Прасковьи Жемчуговой – крепостной актрисы и певицы.

В десятые годы артистические интересы Ольги Судейкиной были связаны с "комедией дель арте". Персонажи итальянской комедии масок были близки ей, тут она оказывалась в той самой атмосфере фантастической реальности, которую так любила создавать вокруг себя….

Пожалуй, самой настоящей, самой искренней страстью Ольги был, все – таки - танец. Вернее сказать, он являлся глубинной ее сутью, отражением той легкости, парящей воздушности, что всегда присутствовала в ней..

Даже когда они рисовала, создавала свои мозаики из ткани и маленькие скульптуры, мастерила кукол, ее персонажами очень часто становились танцовщицы, застывшие в различных изящных позах; все вместе они могли бы составить труппу, которая словно исполняла один таинственный балет.

Ольга выучилась танцевать на Драматических курсах. В этом виде искусства она была особо одарена: красота и гармоничность жестов придавали ее облику необыкновенную значительность.

Полонез, который она танцевала с Нижинским, стал знаменит.

Ольга участвовала в представлениях классического и современного танца. В 1911-м она танцевала в Малом театре в "Лебедином озере" Чайковского и "Дивертисменте", который шел после пьесы "Красная ленточка" Р. де Флера и Г. А. Кайяве; в Литейном театре - в водевиле Яковлева "Женское любопытство". В 1913-1914 годах она танцует в "Царице Таир" Тэффи. Она исполняла танцы в частных салонах и кабаре. Рассказывают, что по примеру Айседоры Дункан, она отваживалась иногда танцевать почти обнаженной. «…Так парадно обнажена» - писала о ней Анна Ахматова, словно любуясь подругой….

В знаменитой бархатно – сине - золотой "Бродячей собаке" – петербургском арт- кафе устраивались спектакли (часто импровизированные), всегда вызывавшие большой отклик у артистического Петербурга. Ольга привлекала к себе внимание и как драматическая актриса, чтица и, в особенности, - как танцовщица в стилизованных танцах по мотивам русского народного творчества и французского искусства XVIII века.

Сохранилась театральная программка, иллюстрированная Е. Лансере, на обложке которой - солдат в шинели, с винтовкой на ремне, - программка благотворительного представления в одном из выставочных залов Петрограда, состоявшегося, видимо, в первый год войны. Вслед за объявлением концерта Прокофьева и демонстрации "китайских теней" художника Добужинского стоит: "О. А. Судейкина будет танцовать". (*Старинная форма произношения данного слова, ошибки нет ! – С. М.) Лаконичность этого сообщения свидетельствует о том, насколько была известна артистка в то время.

В конце своей жизни, в Париже Ольга, как правило, не говорила о себе как об актрисе, однако любила рассказывать о своем танцевальном прошлом. Одно из воспоминаний долго ее преследовало: во время гастролей в провинции, организованных Глаголиным, - это происходило в начале революции - ее каждый вечер спускали на сцену на канате в пятнадцать метров длиной. Этот "нырок" навсегда остался для нее сущим кошмаром.

Отличалась Ольга и в пантомимах.

6 января 1913 года она исполняет роль Богородицы в "вертепе кукольном" Михаила Кузмина - "Рождество Христово" - с декорациями Сергея Судейкина; затем, в феврале 1914 года, она играет пантомимическую роль в другой пьесе Кузмина - музыкальной комедии "Венецианские безумцы". Представление состоялось в Москве в доме Носовых, богатых московских купцов-староверов. Декорации и костюмы, выполненные Судейкиным, были необыкновенно роскошными, спектакль, по отзывам очевидцев, феерическим.

Триумфом Ольги стал и "Кэк-Уок" К. Дебюсси, нечто вроде балета - пантомимы, поставленного специально для нее в 1918 году Юрием Анненковым в "Привале комедиантов", заменившем "Бродячую собаку".

В этом спектакле Ольга, переодетая девочкой, исполняла свою партию "с чрезвычайной тонкостью", как замечал сам Ю. Анненков. Представление принесло огромный успех и повторялось много раз. В том же году Ольга играла роль Смерти в арлекинаде "Веселая смерть" Н. Евреинова, тоже в "Привале комедиантов". Это была ее последняя роль в кабаре, которое со временем было закрыто.

Список спектаклей, в которых участвовала Ольга, далеко не полон; он призван лишь дать представление о ее артистических возможностях и показать, насколько близки ей были все виды сценического искусства: комедия, комическая опера, оперетта, балет, пантомима. Как актриса, Ольга Судейкина не выступала в одном единственном амплуа, она играла и инженю, и характерные роли, была то юной трагической героиней, то субреткой. Но это был еще не весь список ее дарований, отнюдь! Буквально два слова об остальных..

Она никогда не писала стихи, однако переводила с русского языка на французский и, главное, с французского на русский. Она жила поэзией.

Искусство победно отражалось в ней, освещало ее личность и ее жизнь.

Артур Лурье, любивший ее как женщину, восхищавшийся ею, как артисткой, нашел точные слова: "Ольга Афанасьевна была одной из самых талантливых натур, когда-либо встреченных мною. Только в России мог оказаться такой феномен органического таланта; стоило Ольге Афанасьевне, как истинной фее, прикоснуться к чему-либо, как сразу начиналась магия, - настоящая магия людей, магия чувств и магия вещей, - вещи как бы зажигались внутренним огнем. Как фея, Ольга Афанасьевна имела ключи от волшебных миров, и ключи эти открывали невиданное и неслыханное; все вокруг нее сверкало живым огнем искусства".Фея.. Еще один образ, рассыпавшийся на тысячу других….

В дневниках Вячеслава Иванова, например, есть упоминание о том, что она была автором одной из русских версий "Принцессы Мадлен" Метерлинка.

Талант переводчицы сильнее всего проявился в ней, по-видимому, когда она жила во Франции. Есть искушение объяснить это сменой языкового окружения: теперь она каждый день говорила на французском, который знала с детства. Но, с другой стороны, интерес к переводам объяснялся и стремлением утолить некую жажду поэзии, ибо в своем парижском изгнании она была лишена той поэтической атмосферы, в которой постоянно жила ранее.

Любимыми поэтами Ольги были Бодлер, Верлен, Малларме. Она взялась передать по - русски некоторые их произведения, больше всего работала над "Цветами зла".

Первые русские переводы Бодлера появились уже в конце 1860-х годов, вскоре после смерти поэта. В 1896 году "князь-адвокат" А. И. Урусов вместе с Малларме издал "Цветы зла", сопроводив их литературно-критическим исследованием.

Французские символисты, Бодлер в особенности, оказали большое влияние на русских поэтов того времени. Многие пробовали переводить Бодлера: Мережковский, Бальмонт, Брюсов, Сологуб, Вячеслав Иванов, Анненский, Волошин, Эллис.

Между 1900 и 1910 годами вышли в свет четыре издания "Цветов зла" на русском языке.

В 1966 году в Париже, в архивах Тамары Персиц, подруги Ольги, были найдены четыре тетрадки и записная книжка Судейкиной: переводы на русский язык двадцати девяти стихотворений Бодлера (из "Цветов зла"), шести стихотворений Верлена и одного сонета Малларме - всего около тысячи стихотворных строк. Тексты не датированы. Многие из них сохранили следы неоднократной правки, многие переписывались по нескольку раз, пока переводчица не находила более или менее удовлетворявшего ее варианта. Многочисленные помарки и надстрочные поправки, добавления между строк или на полях сильно затрудняют их прочтение. Переводы Ольги Судейкиной были результатом длительных усилий, достойных уважения.

К сожалению, незнание ею тонкостей французского языка приводило иногда к неточностям и даже к бессмыслице. Порой фантазия уводила ее далеко от оригинала. Сказывалось и отсутствие практики стихосложения. Однако своеобразие взгляда, тончайшая поэтическая интуиция и музыкальность переводчицы компенсируют ошибки или неточности.

Видимо, Ольге легче давались стихотворения Верлена, которые, возможно, требуют меньшей точности выражений, нежели поэзия Бодлера: у Верлена преобладает музыкальное начало. Как ни парадоксально, но именно это обстоятельство, судя по всему, позволяло Ольге ближе подойти к оригиналу. Можно лишь сожалеть, что она так мало переводила автора "Галантных празднеств".

Наиболее удачными из ее переводов можно считать "Взлет" ("Elevation"), "Осеннюю песню" ("Chant d'automne"), "Старушек" ("Les petites vieilles"), "Каина и Авеля" ("Abel et Cain"), "Водомет" ("Le jet d'eau"), Бодлера, "В смутном трепете..." ("Je devine a travers un murmure..."), "Соловья" ("Le rossignol") Верлена. Удалось разыскать и реконструировать только часть переводов Ольги Судейкиной.

Я приведу здесь лишь три из них, чтобы читатель смог иметь представление о незаурядности «хрустального, тонкого, искрящегося дарования переводчицы. Итак, строки Бодлера:

Продажная муза

Достойная дворцов, о Муза с сердцем нежным,

Когда январские начнут Бореи петь,

Чтоб посиневших ног застылость отогреть.

Найдешь ли головню себе во мраке снежном?

Когда луч зимней тьмы нам ставни протыкает,

Ты мрамор зябких плеч чем можешь оживить?

Увы, нам нечего с тобой ни есть, ни пить,

А золото с полей лазурных не стекает...

Чтоб зарабатывать себе на хлеб вечерний,

Должна с кадильницей, как служка на вечерней,

Ты, маловерная, Те Deum сладко петь

Или под кулом с трапеций улыбаться,

И слез, и голода следы с лица стереть,

Чтоб чернь могла бы всласть от смеха надрываться.

И еще. Стихи Верлена, которого переводить - особо трудно, ибо по признанию Ариадны Эфрон, « здесь непереводима именно отточенная, изящная внутренняя музыкальность строф, как во французских менуэтах». Однако, Ольге удалось проникнуть в колдовство верленовских рифм… Вот их русское звучание в ее переводе:

Поль Верлен

Как стая птиц, кружась и звеня,

Воспоминанья летят на меня,

Птицы садятся средь желтой листвы

На дерево-сердце, чьи ветви мертвы,

В печальности вод ствола отраженье,

То сердце мое в водах угрызенья,

Птицы на ветках, их резкий крик

На ветру еще не затих.

Но ветер смолкает - минута одна,

И наступает вокруг тишина,

И в тишине вдруг голос запел,

То голос птицы, как стон, пролетел,

О той, кого нет, поет он сейчас,

О первой любви, как пел в первый раз;

В свете торжественном бледной луны

Летнею ночью среди тишины

Душный колеблется воздух густой,

Полный молчаньем и темнотой,

В лунной лазури, где ветер бежит,

Птица рыдает и ветка дрожит.

В смутном трепете слышится вновь

Мне былых голосов очертанье,

Музыкальное светит звучанье:

Жду восход твоих зорь, о, Любовь!

И душа над мечтой ворожит,

Как прозорливый паз в опьяненьи,

Он в туманное смотрит виденье,

Где всех лир одна песня дрожит.

Умереть бы под эту качель

И пугливое это мечтанье,

Где былого с грядущим качанье!

О, Любовь, под твою колыбель!

Дарования Судейкиной не ограничивались сценическими искусствами и поэтическим переводом. Ольга, никогда не изучавшая пластические искусства, была одаренным художником и скульптором. Артур Лурье говорил, что у нее "золотые пальцы"; Анна Ахматова видела в ней подлинную художницу, обладавшую "абсолютным вкусом" в искусстве, сравнимым лишь с абсолютным слухом в музыке. Она и вообще видела в подруге, которую любила с щемящей нежностью, как бы символ той, ушедшей навсегда, обрушившейся петербургской эпохи «Серебряного века». Их и связывала пожалуй наиболее глубоко эта самая – тайна знания и тайна потери, а вовсе не любовные отношения, о которых подчас пишут ничтоже сумняшеся… Что делать, наверное нами, в свою очередь, навсегда утеряна другая Тайна, тайна понимания. Однако, вернемся к штрихам биографии ..

В настоящее время около пятидесяти произведений Ольги Судейкиной, хранящихся в России. Франции и Бельгии: картины, статуэтки, куклы, ковры, панно. Некоторые из них в дар Фонтанному дому - музею А. А. Ахматовой передала все та же Э. Мок – Бикер, кропотливо собиравшая эти реликвии по всей Европе.

В конце тетради Ольги Судейкиной с переводами французских поэтов – три тонких, нежных карандашных наброска: "Мадонна с факелом", "Мадонна с семью птицами" и "Мадонна с семью свечами". На всех изображена Богоматерь с младенцем Иисусом. Рисунки отличаются уверенностью и изящностью штриха.

В технике акварели, гуаши, масла Ольга писала пейзажи, цветы, композиции на религиозные и фольклорные темы. Тяга к романтизму и к народному творчеству, богатство красок и наивность форм напоминают нам манеру письма и образность Сергея Судейкина, однако некоторые знатоки искусства склонны думать, что живопись жены нисколько не уступает творчеству ее знаменитого мужа.

Своей увлеченности изобразительным искусством Ольга вообще придавала большое значение, по крайней мере, в конце жизни. В анкете о гражданском состоянии, которую ей пришлось заполнять, когда ее положили на лечение в больницу Бусико, она написала: "артистка-художница".

О занятиях Ольги скульптурой ее знакомым и друзьям было известно тоже - давно. Еще до эмиграции в Петрограде она изготовляла модели для Петроградского Фарфорового завода: маленькие скульптуры балерин в пачках, танцовщиц в сверкающих костюмах, застигнутых в изящных, но зачастую манерных позах: головка, склоненная на плечо, выразительные руки и всегда маленький рот и огромные, в пол-лица, глаза.

Три раскрашенные фигурки из фарфора находятся по сей день в Русском музее в Петербурге: "Коломбина" выставлена в экспозиции фарфора, "Псише" и "Танцовщица" хранятся в запасниках. Одна из них, по-видимому, - автопортрет в роли Псише. Гармония красок, живость и изящество жестов, выразительность черт свидетельствуют о таланте и высоком мастерстве Ольги. Некоторые знатоки называют эти работы маленькими шедеврами.

В Париже Ольга продолжала делать статуэтки, обжиг которых производился на Севрской мануфактуре. Она несколько раз выставляла их в частности, ( в 1934 и 1935 годах) в Музее Гальер.

Столь же знаменитыми стали и куклы ее работы.

Впрочем, она сама - разве не их королева? "Феей кукол, феей кукольного царства" называл ее Артур Лурье. Можно было подумать, что она вдыхала жизнь в эти фигурки, которые творила словно по своей прихоти, словно для того, чтобы избавиться от каких-то грез и фантазии. Странные романтические создания, порожденные ее воображением, были одеты по моде своего времени. Художница шила их из шелка и парчи, кружев, позументов и блесток - из любых материалов, какие были у нее под рукой. Лица часто делались из атласа, оставшегося от старых балетных туфелек.

Мир кукол был для Ольги прежде всего миром театра и танца, литературы и мифологии: балерины в пачках, танцовщицы в национальных костюмах, маркизы, летящие амуры соседствовали с Коломбинами в Пьеро, Дон-Жуан, Дездемона, Гамлет и д'Артаньян - с Царицей ночи, Бьондетта - дьявол в облике прелестной женщины и Лилит, женщина-демон, - с Мадоннами, держащими на руках Младенца. Все эти персонажи словно составляли единую чудесную старинную труппу, участницу вечного празднества. При всем разнообразии персонажей, множестве обликов, поз, выражений, материала, из которого они были сделаны, в них можно было разглядеть некоторые общие черты: длинные высокие брови, огромные глаза, обведенные черной краской, , крохотные ярко-алые рты, большие декольте, длинные ноги, иногда украшенные браслетами, и нагота, словно просвечивающая сквозь флер и муслин...

Но флер и муслин все же – только искусство, жизнь Духа. А жизнь Жизни, обычная жизнь, «бытье», шла своим чередом.

Начавшийся было так счастливо и одухотворенно семейный союз Ольги и Сергея Судейкиных распадался. Каждый из супругов давно жил сам по себе. Однажды художник потребовал от жены приютить дома его любовницу, потому что муж той угрожал ее убить. В 1915 году Сергей бросил Ольгу. В дело активно вмешались друзья. В частности, художник Савелий Сорин, однако ни их уговоры, ни упреки не подействовали на Судейкина. Вскоре Ольга окончательно рассталась с мужем. Тем не менее они продолжали видеться. Время от времени в петербургских салонах появлялось странное трио: Сергей Судейкин и две прелестные женщины, "Оленька и Веронька", бывшая жена и тогдашняя подруга… Сей странный треугольник никого не удивлял. У всех на слуху было другое: странная и романтично – трагичная история увлечения Ольги молодым драгунским офицером Всеволодом Князевым. Вот ее изложение – вкратце:

Всеволод Князев был безумно влюблен в Ольгу Судейкину : все свидетельства сходятся на этом, и то же подтверждают стихи, которые он тайно или открыто посвятил ей. Питала ли она ответные чувства к поэту? Возможно. Некоторые его стихи и некоторые признания Ольги позволяют это предположить. Из-за нее ли он покончил с собой? Трудно утверждать, здесь есть много противоречий. Но бесспорно то, что его гибель в начале 1913 года потрясла молодую женщину. Она даже почувствовала необходимость сменить окружение и уехала со своим другом, художником С. Сориным, во Флоренцию.

Темные обстоятельства самоубийства Князева навсегда остались для Ольги источником печали и угрызений совести. Она редко говорила о Князеве, но всякий раз с затаенным волнением, и вспоминала, как на похоронах мать Князева, стоя возле его гроба, воскликнула, глядя ей прямо в глаза: "Бог накажет тех, кто заставил его страдать!"

Потом сестра умершего просила прощения у Ольги за то, что дурно о ней отзывалась. Вспоминая об этой встрече, Ольга смущенно говорила: "Понимаете, она просит у меня прощения - у меня, которая сама должна была бы умолять ее об этом!"

Есть и другие версии самоубийства Князева. По одной из них, он был в связи с какой-то женщиной легкого поведения, которая якобы потребовала, чтобы он женился на ней. Поскольку он ответил отказом, женщина устроила скандал и пожаловалась на молодого драгуна старшему офицеру полка: дело приняло очень плохой оборот. Тогда Князев, чтобы спастись от бесчестья, в отчаянии застрелился. Но возникает вопрос: неужели Ольга, в дом которой Князев в то время был вхож и в которую он явно был влюблен, стала бы сама распространять слух, что он погиб из-за нее, если была замешана другая женщина? Кое-кто из современников утверждал, что это было именно так.

Мертвые уносят с собой свою тайну, но их поэзия дает нам возможность приближения к истине.

Известна только одна книга Князева, опубликованная уже после смерти поэта его отцом. В ней около сотни небольших стихотворений. В предисловии сказано, что часть произведений при жизни автора не предназначалась для печати. В большинстве своем это лирические стихотворения строгой формы (сонеты, рондо, газели), в которых заметно влияние А. Блока и М. Кузмина. Почти все стихи - о любви, некоторые наполнены предчувствием смерти. По свидетельству Анны Ахматовой и других современников, именно Ольга была вдохновительницей многих из них, хотя непосредственно ей были посвящены только два четверостишия, написанные в июле 1912 года, за несколько месяцев до кончины поэта:

Вот наступил вечер... Я стою один на балконе...

Думаю все только о Вас, о Вас...

Ах, ужели это правда, что я целовал Ваши ладони,

Что я на Вас смотрел долгий час?..

Записка?.. Нет... Нет, это не Вы писали!

Правда, - ведь Вы далекая, белая звезда?

Вот я к Вам завтра приеду, - приеду и спрошу: "Вы ждали?"

И что же это будет, что будет, если я услышу: "да"!..

В посмертном сборнике это стихотворение значится под номером LXXXI. В предисловии же, отец поэта, Гавриил Князев пишет, что стихи в сборнике напечатаны в хронологическом порядке, в соответствии с обстоятельствами жизни сына, в свое время "вызвавшими или сопровождавшими их появление". Значит ли это, что и соседние стихи навеяны событиями, связанными с Ольгой?

Вы - милая, нежная Коломбина,

Вся розовая в голубом.

Портрет возле старого клавесина

Белой девушки с желтым цветком!

Нежно поцеловали, закрыв дверцу

(А на шляпе желтое перо)...

И разве не больно, не больно сердцу

Знать, что я только Пьеро, Пьеро?..

Скорее всего, здесь Коломбиной названа Ольга, к себе же автор примеряет маску Пьеро (под этими масками они возникают и в ахматовской "Поэме без героя"). Правда, в более раннем стихотворении "Вы прекрасней всех женщин... (Гр. Т-ой)" мы встречаем:

Безмолвная, как безмолвна будет теперь наша пантомима -

Арлекин, Коломбина... и я - Пьеро, плачущий у Вашего плеча!..

А вот первые строки "Сонета":

Пьеро, Пьеро, - счастливый, по Пьеро я!

И навсегда я быть им осужден...

Не к Ольге ли обращено стихотворение "В подвале" (имеется в виду, вероятно, кабаре "Бродячая собака"):

Твоей красою озаренный.

Далекий друг, святыня дум -

Тобой я остаюсь плененный

Под эти скрипки, этот шум!

Одно из самых последних стихотворений книги - "И нет напевов, нет созвучий...", написанное Князевым в декабре 1912 года, похоже на прощание с любимой. Мы приводим его целиком:

И нет напевов, нет созвучий,

Созвучных горести моей...

С каких еще лететь мне кручей,

Среди каких тонуть морей!

Сняло солнце, солнце рая,

Два неба милых ее глаз...

И вот она - немая, злая,

И вот она в последний раз!

Любовь прошла - и стали ясны

И близки смертные черты...

Но вечно в верном сердце страстны

Все о тебе одной мечты!

Здесь речь идет, видимо, о прощании с Ольгой Судейкиной, ибо именно в то время ее роман с Князевым завершился разрывом. Строки из этого стихотворения Анна Ахматова возьмет эпиграфом к четвертой, заключительной главе первой части "Поэмы без героя", действие которой сопряжено именно с этими двумя персонажами. В начале главы Ахматова употребляет взятое в кавычки выражение "палевый локон" в контексте, связанном с Ольгой Судейкиной. Это слова из стихотворения Князева, навеянного, несомненно, образом нашей светловолосой героини:

Сколько раз видел палевый локон,

Сколько раз его видеть желал!..

Два последних стихотворения в книге Князева - гимны любви с настолько очевидной эротической символикой, что они, скорее всего, не могли предназначаться для печати при жизни автора.

1 января 1913 г.

За раскрытую розу - мой первый бокал!

Тайным знаком отмечена роза!

Рай блаженный тому, кто ее целовал, -

Знаком нежным отмечена роза...

Ах, никто не узнает, какое вино

Льется с розы на алые губы...

Лишь влюбленный пион опускался на дно.

Только он, непокорный и грубый!

За таинственный знак и улыбчатый рот,

Поцелуйные руки и плечи -

Выпьем первый любовный бокал в Новый год.

За пионы, за розы... за встречи!..

Дата, вынесенная в заглавие этого стихотворения, становится хронологическим центром действия всей первой части "Поэмы без героя".

Последнее стихотворение было написано 17 января 1913 года, то есть, совсем незадолго до смерти поэта (он покончил с собой 8 (?) апреля 1913-го):

Я был в стране, где вечно розы

Цветут, как первою весной...

Где небо Сальватора Розы,

Где месяц дымно-голубой!

И вот теперь никто не знает

Про ласку на моем лице.

О том, что сердце умирает

В разлуке вверенном кольце...

Вот я лечу к волшебным далям,

И пусть оно одна мечта, -

Я припадал к ее сандалям,

Я целовал ее уста!

Я целовал "врата Дамаска",

Врата с щитом, увитым в мех,

И пусть теперь надета маска

На мне, счастливейшем из всех!

В поэзии той эпохи, проникнутой неким мистическим эротизмом, Дамаск стал обозначением чувственной страсти, уподобляемой религиозному экстазу. Еще в 1903 году Брюсов написал элегию "В Дамаск", а Сологуб в 1921-м опубликовал эротическое стихотворение "Предвестие отрадной наготы...", где говорится о "святом Дамаске". В конце первой части "Поэмы без героя" Анна Ахматова говорит о своей героине, возвращающейся с любовного свидания: "На обратном "Пути из Дамаска"…"

Реминисценции Ахматовой из приведенных стихотворений позволяют предположить, что последние произведения Всеволода Князева обращены к Глебовой-Судейкиной.

Нужно однако отметить, что торжествующая в них интонация счастливого любовника противоречит жалобам и вздохам предшествующих стихов. Но победа эта эфемерна: Коломбина изменит Пьеро, Ольга оставит Всеволода Князева, и тот будет искать спасения в смерти……

Покидая Россию в 1924 году, Ольга передала Анне Ахматовой фотографии и стихотворения, которые Князев посвятил ей. .. Они так и хранились у последней, до 1955 года. Именно тогда в Париже она передала документы Э. Мок – Бикер, которая впервые широко привела их в своей книге.

В 1916 году любвеобильный Судейкин отправился в Крым, а потом, в 1917 - м, - в Париж с той, кого выдавал за свою жену, и чьей фотографией в своем паспорте он заменил фотографию Ольги.

Ольга же связала в то время свою судьбу с композитором, пианистом и музыкальным критиком Артуром Лурье, который тоже умел создавать и разрушать репутацию женщин. Артуру Лурье глубоко симпатизировала и Анна Ахматова, но это тема отдельной статьи, совершенно отдельного исследования. Насколько можно судить по обрывочным свидетельствам, чужим воспоминаниям и дневникам, строкам стихотворений – стихи свидетельства пристрастные и очень, увы!, - Анна Андреевна мучительно переживала свое чувство к Лурье, но с подругой отношений не прервала. Много позже лишь обмолвилась Нине Антоновне Ольшевской: «Мы любили одного человека…» Не прибавив больше ни слова. Еще одна общая тайна подруг. Общее знание. Горькое и сладостное одновременно…

В годы первой мировой войны Ольга Судейкина и любвеобильный, музыкальный «Дон Джиованни» Артур Лурье жили вместе в Петрограде, найдя приют в мастерской знакомого художника. В воспоминаниях А. Лурье сохранилась такая картина: сам он, в длинном черном бархатном пиджаке, - за роялем, Ольга восхищенно его слушает. Порой она пела мелодии, сочиненные им, а он - аккомпанировал. Она пела и старинные народные песни, которые композитор записывал с ее голоса (одну из них он позже использовал для оперы "Арап Петра Великого"). Однажды она даже сымпровизировала слова на мелодию только что сочиненной им токкаты.

Артур Лурье восхищался необыкновенной музыкальностью Ольги. По его словам, у нее был "дивный слух" и "великолепная музыкальная память": она никогда не изучала сольфеджио, но могла спеть все, что угодно.

В 1922 году композитор уехал в Берлин, где повстречал подругу Ольги и Анны Ахматовой - Тамару Персиц. Это она основала в 1918 году в Петрограде небольшое издательство "Странствующий энтузиаст", где были напечатаны, помимо всего прочего, произведения Кузмина и Сологуба.

Артур Лурье и Тамара Персиц жили в Париже; позже он и с ней расстался и женился на госпоже Елизавете Первощиковой, внучке великого князя Алексея, с которой уехал в Соединенные Штаты, в Принстон, где и оставался до самой смерти, до 1966 года.. Таковы краткие сведения о нем и штрихи его биографии..

В 1921 -1923 годах Ольга вместе с Анной Ахматовой жила в большой квартире на Фонтанке (дом 18). Немного обветшалая, эта квартира еще хранила следы роскоши предыдущей эпохи Здесь еще в 1910-х годах была семейная квартира Судейкиных. Ахматова поселилась в ней в 1921 году на время гастрольной поездки подруги в Вологду. По возвращении Судейкиной она оставалась здесь до 1923 года. Описание их совместного быта сохранилось в дневниках К.И. Чуковского:

"24 декабря <1921 г.>. Сейчас от Анны Ахматовой: она на Фонтанке, 18, в квартире Ольги Афанасьевны Судейкиной. "Олечки нет в Петербурге, я покуда у нее, а вернется она, надо будет уезжать".

Комнатка маленькая, большая кровать не застлана. На шкафу - на левой дверке - прибита икона Божьей Матери в серебряной ризе. Возле кровати - столик, на столике масло, черный хлеб. Дверь открыла мне служанка - старуха: "Дверь у нас характерная". У Ахматовой на ногах плед: "Я простудилась, кашляю". <…> Потом старуха затопила у нее в комнате буржуйку и сказала, что дров к завтрему нет. - Ничего. - сказала Ахматова. - Я завтра принесу пилу, и мы вместе с вами напилим. <...> Она лежала па кровати в пальто - сунула руку под плед и вытащила оттуда свернутые в трубочку большие листы бумаги. - Это балет "Снежная Маска" по Блоку. Слушайте и не придирайтесь к стилю. Я не умею писать прозой. - И она стала читать сочиненное ею либретто, которое было дорого мне как дивный тонкий комментарий к "Снежной Маске" <...> Этот балет я пишу для Артура Сергеевича (*Лурье. – С. М..). Он попросил. Может быть, Дягилев поставит в Париже.

Потом она стала читать мне свои стихи, и когда прочитала о Блоке* (*"А Смоленская нынче именинница". – С. М.) - я разревелся и выбежал.

И еще одна дневниковая запись К. Чуковского:

« 15 декабря 1922 г. <...> Вчера забрел к Анне Ахматовой. Описать разве этот визит? Лестница, темная пыльная, типический черный ход. Стучусь в дверь. Оттуда кричат: не заперто! Открываю: кухонька на плите какое-то скудное варево. Анны Андреевны нету: сейчас придет. <...> Тут вошла Анна Андреевна с Пуниным Николаем Николаевичем. <...> Тесные комнаты, ход через кухню, маменька, кухарка "за все" - кто бы сказал, что это та самая Анна Ахматова, которая теперь - одна в русской литературе - замещает собою и Горького, и Льва Толстого, и Леонида Андреева..." (Чуковский К. Дневник (1901-1929). М., 1991. С. 183, С. 219). А Ольга Судейкина в это время писала Ф. Соллогубу о своих гастролях в Вологде и тамошнем, трудном житье – бытье актрисы:

"17 января 1922 г. Дорогой Федор Кузьмич! Я пользуюсь случаем, что из Вологды едет одна знакомая артистка, и она довезет до Питера мое письмо - я не получила ни от Артура, ни от Анны Андреевны ничего до сих пор и не знаю, почта ли здесь причиной, или что другое. Я все время справлялась о Вас и о Вашем здоровье, но к сожалению, ничего не знаю, надеюсь, что с Вами благополучно. Застряла я в Вологде. Сначала простудилась и хворала, потом решила тут же и понравиться. Кроме того, надо заработать себе на сапожки и починить валенки, что мне скорее удастся здесь – при- заработать, - чем дома. Играю каждый день. Хорошо, что живу в театре, а то не выдержать бы! На сцене сейчас в морозы холодно, а у меня в комнате тепло, - большая настоящая печь, от каких в Питере мы отвыкли. Я как приехала, купила сразу вам масла, и оно лежит у меня. Тогда оно стоило еще по 55 т.<тысяч>, а теперь уже стало по 90. Цены почти питерские, что очень печально. Но Бог даст, привезу себе сапожки. Дорогой Федор Кузьмич, как Вы себя чувствуете в Новом году? Я постоянно вспоминаю Вас и дорогую незабываемую Анастасию Николаевну, и милое прошлое. Дай Вам Бог силы и радости. Очень прошу прислать мне о себе весточку. <...> Вологда. Дом Революции, мне" Судейкина оставалась все той же: прелестной, кокетливой, наивно заботящейся о друзьях, как могла и умела только она. Посреди голода и разрухи масло – другу , а себе – сапожки.. Не их ли вспоминала Анна Ахматова позднее, в строфах «Поэмы без героя»? :

«Распахнулась атласная шубка

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Как копытца, топочут сапожки,

Как бубенчик, звенят сережки,

В бледных локонах злые рожки,

Окаянной пляской пьяна,

Словно с вазы чернофигурной

Прибежала к волне лазурной

Так парадно - обнажена …

Фрагмент строфы поэмы. Париж, июнь 1955 года.

Но близился исход апокалиптического времени для Ольги Афанасьевны на родине Все любящие и любимые покинули ее или – умерли. Она грустила, нервничала, хотя на людях казалась неизменно веселой и оживленной. Анна Ахматова утверждала, что Ольга не была в то время счастлива. Она часто думала о смерти: "Вот увидишь, Аня, - с грустью сказала она однажды подруге, - когда я умру, от силы четырнадцать человек пойдут за гробом".

В 1924 году, во времена нэпа, Ольга отправилась в Берлин с чемоданом, полным фарфоровых статуэток и кукол, под предлогом организации там выставки своих произведений. Многие из ее друзей уже покинули Россию. Савелий Сорин, с которым она переписывалась, и ее подруга Нора Лидарцева, журналистка и переводчица, устроившаяся в Берлине с 1921 года, убеждали ее присоединиться к ним. Она уступила их настойчивым просьбам и призывам. Если бы она знала, что ее ждет, там, вдали от берегов Невы.. Но пред - знание будущего никому не дано, увы!

В Берлине Ольга встретилась с Норой и полтора месяца провела в ее доме. Затем сняла отдельную комнату, где четыре месяца жила на деньги, вырученные от продажи своих работ.

Многочисленные друзья Ольги, среди них - Савелий Сорин и Игорь Стравинский, предпринимали попытки добыть ей визу на въезд во Францию. Получив ее, Ольга сразу же уехала в Париж. Жизнь Коломбины с длинным шарфом окончилась. Началась совершенно другая – эмигрантки, изгнанницы, бездомной художницы, наконец, просто - «La Dame аuх oiseaux" («Дамы с птицами») - так называли Ольгу в Париже многие, знавшие ее и через десятки лет после ее ухода в мир иной. .. Но об этом – далее в нашем повествовании.

ОЛЬГА АФАНАСЬЕВНА ГЛЕБОВА – СУДЕЙКИНА.

1885 г - Санкт – Петербург – 19 января 1945 года Париж. Больница Бусико.

«ДВЕ ЖИЗНИ, ДВЕ ЭПОХИ, ДВА ПОРТРЕТА»….

ЧАСТЬ ВТОРАЯ: « ДАМА С ПТИЦАМИ».

По приезде во Францию все складывалось не так уж гладко: некоторое время Ольга металась в поисках квартиры, меняя один адрес за другим. Пять лет она прожила в маленькой гостинице «Претти», где и основала свой первый «Русский Парижский клуб» - домашние вечера и встречи со знакомыми. Справляться с тяготами быта, обживаться в новом гнезде ей помогали Тамара Персиц и Артур Лурье, старый друг и бывший возлюбленный. Ольга сохранила все свое природное обаяние, и удивительную изысканность манер во всем, до мелочей, вплоть до того, как она разливала чай.

Она умела делать многое, украсить любой, самый скромный быт простым удивительным, солнечным чудом:: сплести коврик из простых ниток, сварить шоколадный мусс из остатков сладкой плитки, блеклую старую чайную чашку раскрасить яркими цветами. Ее любили и к ней тянулись – безотчетно, очарованно, трепетно…

Через пять лет, в 1929 году Ольга переселилась с подругой – француженкой из отеля на улице Амели, на улицу Сиври, в районе Отей, а в начале войны перебралась на площадь у Ворот Сен- Клу, где и обитала в маленькой комнате на восьмом этаже до самой бомбардировки Парижа в 1943 году, когда квартира была разрушена… Как жила бывшая «кукольная фея», «Коломбина Петербурга», чаровница – актриса? До нас дошли лишь самые скупые сведения о ее бытии в Париже в первое время после приезда. Она зарабатывала тем, что неустанно изготовляла фарфоровые статуэтки, посуду, кукол и бисерные вышивки на заказ. В артистичном Париже до войны очень ценили изящные вещи.

Довольно часто такие заказы бывали крупными, что обеспечивало весьма сносную жизнь и возможность встречаться с друзьями и даже.. «погружаться» в недолгие романы и легкий флирт..

Но, справедливости ради, надо сказать, что там, в Париже Ольга пережила еще раз очень глубоко очередной акт своей семейной драмы. В сущности, Сергей Судейкин был единственным человеком, которого она никак не могла забыть до конца, потому что любила. Глубоко, искренне. Но еще в Берлине до нее дошли слухи, что муж ее «женился» вторично, не получив от нее развода. Элиан Мок – Бикер пишет: «Она пригрозила, что разоблачит его как двоеженца, и даже представила в префектуру полиции свидетельство об их браке. Благодаря вмешательству Сорина, скандал удалось предотвратить.»

Началась тягостная процедура развода, но Ольга будто умышленно задерживала дело. Корысти ли ради, - чтобы попытаться получить денежное возмещение? Или глубокая обида заставляла ее тянуть с окончанием процесса?» Никто теперь не может сказать что либо определенное, ибо в отношениях двоих всегда существует что то непонятное, неясное для посторонних, как бы «правда каждого».. Правда Сергея Судейкина была в том, что он хотел забыть бывшую жену. Когда художник Николай Милиоти, бывший шафером на его свадьбе с Ольгой написал Сергею, что Олечка больна и почти при смерти, то Сергей ответил печальными и одновременно сухими строчками: «Не говорите мне больше об Ольге, я этого не вынесу».. Но крест на могиле бывшей жены был поставлен его усилиями, с помощью друзей. На мраморе белого креста уцелела надпись, могила сохранилась….Сохранилась хоть какая – то частичка бытия Ольги.. Неисповедидимы пути любви… Однако вернемся к образу «Дамы с птицами» ..Как он возник, этот странный, очаровательный, непонятный образ - с сумасшедшинкой, изюминкой? Обратимся к истокам мифа.

В светлой комнате Ольги на площади у ворот Сен - Клу был маленький балкон. Мебели было в комнате совсем мало: днем диван заменял стулья. Зато комнатку наполняло множество открытых клеток (одна из них огромная), и всюду порхало, чирикало множество птиц всевозможной расцветки. Комната и сама походила на гигантскую клетку, во всяком случае гораздо больше, чем на "могилку", как назвал ее Игорь Северянин в стихотворении 1931 года, посвященном Ольге Судейкиной: в нем были такие строки:

..В миллионном городе совсем одна:

Душа хоть чья-нибудь так нужна.

Ну вот, завела много певчих птиц, -

Былых ослепительней небылиц, -

Серых, желтых и синих - всех

Из далеких стран из чудесных тех,

Где людей не бросает судьба в дома,

В которых сойти нипочем с ума…

Париж, 12 февраля 1931 г.

В квартале у площади Ворот Сен -Клу Ольгу Судейкину знали именно под прозвищем "La Dame aux оiseauх" - "Дама с птицами". Слишком много «ослепительных, пернатых небылиц» было вокруг нее….

Чтобы найти истоки ее привязанности к птицам, надо вернуться к 1924 году, когда Ольга только приехала в Париж и поселилась в отеле "Претти".

Как-то раз Тамара Персиц, уезжая отдыхать, доверила ей клетку с птицами и попросила присмотреть за ними. Ольга открывала клетку и выпускала птиц полетать по комнате, не в силах видеть их сидящими взаперти целый день. Иногда они вылетали в окно. Тогда Ольга поспешно сбегала с лестницы и пыталась их поймать. Мало-помалу постояльцы гостиницы и полицейские из комиссариата полиции, расположенного по соседству, перестали удивляться при виде очаровательной молодой женщины, в любое время дня и ночи, порою в одном пеньюаре, выбегавшей на улицу в поисках своих маленьких подопечных. Ольга так к ним привязалась, что Тамара, по возвращении, не посмела забрать у подруги клетку. Позже Ольге подарили еще несколько птиц. Но все они были только "дозорными" крылатого войска, которое постепенно завладело всей жизнью артистки.

Для Ольги Судейкиной, разлученной с родиной и с близкими ей людьми, первые месяцы жизни у площади Ворот Сен - Клу были очень тяжелы2. Она чувствовала себя всеми покинутой, жила лишь продажей своих статуэток, кукол и картин (да и это случалось не часто). 4.

Как-то раз Ольга пешком возвращалась домой от одного коллекционера, устроившего ей крупный заказ. Проходя по набережной Межиссери, она остановилась перед витриной магазина, торговавшего птицами. Это было восхитительное зрелище! Все вырученные деньги истратила она в тот день на клетку, полную разноцветных птиц, и, вернувшись домой с этой пестрой, верещавшей добычей, торжественно заявила своей подруге и соседке госпоже Арлес-Дюфур, что теперь ее жизнь изменится и отныне обретет смысл. "Люди больше во мне не нуждаются, - сказала она. - Я займусь птицами".

Ее потребность в любви и самоотверженности перешла на эти маленькие существа, которые летали, танцевали и пели, как она сама. Ведь разве не играла она когда-то Соловья в "Шантеклере" Э. Ростана?

Любовь к птицам, заботы о них спасли, быть может, Ольгу Судейкину от депрессии. Птицы, единственные свидетели ее последних лет, стали неотъемлемой частью всего, что окружало ее, и от них временами зависело ее душевное состояние и уклад жизни. Она наделяла их душой и чувствами. Как рассказывают, у птиц были свои симпатии и антипатии. Горлица, например, принималась клевать художника Н. Милиоти, который, не одобряя подобной фамильярности, в конце концов попросил Ольгу сделать выбор между ним и птицей. Дрозд, по прозвищу Мерлишон, прятался, как только в комнату входил кто-нибудь из гостей.

Что же до Артура Лурье, то однажды, с изумлением обнаружив в клетке изображение святого Франциска Ассизского, он стал укорять Ольгу в недостатке уважения к великому святому, портрет которого она поместила "среди этой живности". Ольга рассердилась и с негодованием выставила Лурье за дверь. Этот случай, по рассказам, чуть было их не поссорил.

Сколько всего птиц было у Ольги Судейкиной, сказать трудно. Ее друзья называют разные цифры: от сорока шести до ста, но единодушно признают, что их было множество, всех цветов и размеров: от парижского воробья до самых экзотических видов.

Большую часть дня Ольга проводила в хлопотах о них: чистила клетки, лечила больных, как-то спасла птицу со сломанной лапкой, смастерив для нее шину из спички. У Ольги установился с ними некий общий язык, взаимопонимание. Она звала их по именам, подолгу с ними разговаривала, утверждая, что они все понимают. Ни один из гостей Ольги не мог забыть шума - писка, щебета, воркованья, хлопанья крыльев, - оглушавшего при входе в комнату - вольер, в центре которой на низком диване восседала, как королева, сама хозяйка с огромными светлыми глазами.

В теплые дни, случалось, в окно залетали птицы с улицы, чтобы поприветствовать ручных сородичей, порхавших по комнате.

Каждый вечер Ольга "охотилась" за своими пернатыми постояльцами, преследуя беглецов и забираясь под мебель, где те прятались, совсем по-детски оттягивая минуту, когда наступает пора отправляться спать. Она запирала их на ночь в клетки, и как только наступал "комендантский час", зажигала лишь маленький ночник, чтобы не мешать птицам.

По рассказам, именно птицы подтолкнули Ольгу к решению оставить "живопись кистью" и приняться за "живопись иглой".

Как-то Ольга писала маслом картину, вдруг какой-то птенец, как говорится, «проявил непочтительность» к палитре. Художница усмотрела в этом некий знак и решила оставить кисти и тюбики с краской. И изобрела - или воскресила - особую технику вышивки с аппликацией, в которой создавала картины, похожие на мозаики из крохотных кусочков материи: тафты, парчи, прозрачного муслина - расшитых шелковой, золотой или серебряной нитью. Новое увлечение Судейкиной имело свое преимущество для птиц: они часто утаскивали обрывки тканей и утепляли ими гнезда.

Кроме эпизода с птенцом перемены в творчестве Судейкиной связывают вот с каким случаем.

Вскоре после приезда в Париж, оставшись почти без средств, даже без денег на еду, Ольга решилась пересечь весь город, чтобы предложить коллекционеру свою скульптурную работу, статуэтку Богородицы. Она загадала: если попытка увенчается успехом, она посвятит свое искусство Пресвятой Деве и впредь будет работать в основном с религиозными сюжетами.

Коллекционер купил статуэтку по довольно высокой цене, художница же осталась верна своему обещанию. С этого дня у нее преобладают темы Благовещения, Успения, образы Богоматери, Святых... К светским сюжетам обращалась реже. Савелий Сорин, закончив портрет герцогини Йоркской, будущей английской королевы Елизаветы, заказал художнице вышить его на диванной подушке. Ольга выполнила заказ. После успешного эксперимента Сорин просил ее делать подобные "подушки-портреты" для богатых американцев. Но она отказалась.

Из-за птиц Ольга неохотно покидала дом, не решаясь оставлять их одних. В один год она даже не поехала отдыхать, так как у ее подопечных вылупилось сразу много птенцов. Несколько раз она отправлялась на лето к знакомым, которые жили неподалеку от Парижа и предоставляли целую ригу для ее маленьких друзей. Она приезжала туда на такси, нагруженном клетками. Природа, деревья, цветы пьянили ее. "Это Эдем", - говорила она про сад, и, любуясь абрикосовым деревцем, называла его «райским».

С птицами она не рассталась и в годы войны. В ту пору артистка очень нуждалась: ее подруга и соседка Людмила Замятина, вдова Евгения Замятина, рассказывала, что как-то встретила ее подбирающей окурки с тротуара. Чтобы прокормить свою крылатую ватагу, Ольга терпела лишения. Она тратила маленький заработок или пособие, которое получала, на зерно, ценившееся на вес золота, на гонорар ветеринарам. К счастью, ей помогали друзья. Среди них - Тамара Персиц. Не будь Тамары, говорила Ольга, я умерла бы с голоду.

Зная за собой слабость к птицам и боясь, как бы ее не стали за это презирать, она оправдывалась: "Я должна была бы делать добро людям, но я бедна, больна, и потому я забочусь о птицах".

В самом деле, здоровье Ольги оставляло желать лучшего - и все более ухудшалось... Еще в 1924 году в Ленинграде, как раз незадолго да отъезда, у нее обнаружилось воспаление почек. Уже в Париже, в 1941-м произошел серьезный рецидив. Она очень страдала, пока лечащий врач не направил ее к одному "гениальному хирургу", который продлил ей жизнь на три года, как она говорила сама в ноябре 1944 года за несколько месяцев до смерти.

Пока Ольга лежала в больнице Кошен, за птицами присматривали две ее соседки. Вернувшись из больницы, едва придя в себя, она снова стала ухаживать за ними, отдавая им все силы.

В начале войны, во время воздушных тревог, Ольга отказывалась спускаться в подвал, потому что не могла взять с собой своих птиц. Как-то раз вечером в сентябре 1943 года, когда завыли сирены, она впервые - случай? предвидение? - пошла в убежище с двумя птицами и свертком неоконченной вышивки. На дом упала бомба, и Ольга в одном халате осталась на улице. Ей удалось взобраться на восьмой этаж полуразрушенного здания. Трудно описать, что предстало перед ней: вместо ее комнаты зияла черная дыра, а повсюду на остатках пола и на обломках кровельных балок лежали обугленные и разорванные тельца птиц. Еще нескольких птиц она обнаружила поблизости: они порхали или сидели на ветках деревьев. Ольга их позвала, те никак не реагировали. После она рассказывала: ей тогда показалось, будто птицы винили ее в том, что она покинула их. Видимо, Ольга так и не оправилась от удара, которым была для нее гибель всех ее маленьких друзей. Это сказалось на ее психике.

После бомбардировки она ютилась с тремя птицами (третьим стал раненый голубь, которого она подобрала на улице) у одной из своих русских подруг, Евгении Плавской - Жени, жившей возле площади Терн в квартире, где хозяйничал большой злой кот. В этом доме Ольга провела всего несколько недель. Когда она отказалась держать птиц в запертой клетке на кухне, как того требовала хозяйка, последняя поставила ультиматум: или птицы, или комната! Ольга выбрала птиц...

Ее приютили друзья - французы, владельцы особняка на улице Варенн, которые во время войны жили всей семьей, с шестью детьми, за городом. Ольге была предоставлена красивая комната с большой печкой; в мэрии она, как пострадавшая от бомбежки, получила мебель из необработанного дерева и сама ее расписала яркими цветочными орнаментами. Кроме того, Ольга купила маленькую школьную парту со скамеечкой, за которой рисовала и писала картины. "Я сделала все усилия, чтобы побороть весь ужас душевный и упрямо начать снова строить жизнь-гнездо", - напишет она своей подруге Вере Квилль. В углу комнаты стояла неизменная клетка с несколькими птицами, и среди них - две голубки и спасенный Ольгой голубь, которого часто навещали его сородичи из итальянского посольства, находившегося неподалеку; в конце концов, в один прекрасный день он улетел с ними, к отчаянию хозяйки.

Ольга Судейкина никогда не тревожилась о будущем, доверяясь Провидению. "Я все мои удары перенесла без слез", - писала она Вере Квилль.

В углу комнаты стояла неизменная клетка с несколькими птицами, и среди них - две голубки и спасенный Ольгой голубь, которого часто навещали его сородичи из итальянского посольства, находившегося неподалеку; в конце концов, в один прекрасный день он улетел с ними, к отчаянию хозяйки…..

Внимательная к другим, она мало рассказывала о своих невзгодах, но оставалась нервной, беспокойной, с трудом приходила в себя после бомбежек, потери птиц... Беспрестанные лишения: целые недели без масла и вовсе без еды, непомерная нагрузка - к примеру, долгий путь пешком с улицы Варенн до площади Терн, чтобы принести подруге Жене Плавской пять-шесть картошек - больше она не могла унести - вконец подорвали ее силы.

Она простудилась, заболела бронхитом, который, по ее собственным словам, "оказался роковым". Болезнь захватила легкие, Ольга ослабла, ей потребовался уход. Друзья, приютившие ее, вернулись всем семейством в Париж - они больше не могли оставлять ее дома в таком состоянии - и решили отправить в больницу.

В конце августа 1944 года Ольгу положили в больницу имени Пастера, а потом в больницу Лаэннек; первую ночь там она запомнила надолго: ее "кинули" в нетопленную палату с настежь распахнутыми окнами прямо у нее за спиной. Одеяло плохое, не было даже грелки, а кругом "бабы", которые разражались хохотом, видя, как она "щелкает зубами от холода". "Господь только знает, как я провела ночь", - признавалась Ольга подруге.

На следующее утро ей удалось сбежать, возвратиться пешком на улицу Варенн и к великому недоумению хозяев водвориться вновь в своей комнате. Спустя три дня они добились для Ольги места в больнице Бусико, в тихой светлой комнате, окна которой выходили в сад. Ольге понравилось там. После "ада льда" больницы Лаэннек госпиталь Бусико ей кажется раем. "Здесь в чудных условиях и умереть уже счастливо", - говорила она.

Преданные ей друзья, русские и французы, регулярно навещают больную, приносят книги, цветы и фрукты.

Она почти не жалуется, переносит все с каким-то спокойным мужеством. Однако болезнь прогрессирует. Ольга страдает и от астмы, и от эмфиземы, у нее распухают ноги, пульс становится неровным. Она уже не может все время лежать: ее усаживают в постели, подложив за спину подушки. Никто в точности не может определить, что с ней. Людмила Замятина

1 февраля 1945 года сообщает Тамаре Персиц, что, к сожалению, не может найти врача, который объяснил бы состояние ее подруги. В самой больнице нельзя получить никаких сведений о больных.

Ольга всегда была экзальтированной натурой. Ей как будто слышались внутренние голоса живых существ и вещей. Некое "второе зрение" позволяло ей проникать за черту реальности и по-своему истолковывать все, что с ней происходило. Подтверждение тому - не только ее птицы, но и случай с "грустной собакой": однажды Ольга подобрала потерявшуюся собаку, которая, казалось, испытывала невероятную боль. Когда Ольга отлучилась из дома, собака выскочила в окно. По словам Ольги, она покончила с собой. Долгое время Ольга не могла подавить в себе чувство вины за то, что оставила собаку одну. Есть и другой пример, похожий чуть ли не на галлюцинацию: во время войны, когда немецкие самолеты пролетали над домом у площади Ворот Сен - Клу, ей казалось, что она различает лица летчиков.

И многие считали «милую Олечку» ясновидящей и немного .. сумасшедшей..

Вообще, трудно определить границы между безумием и здравым смыслом. То, что принято считать внешней неуравновешенностью художника, может оказаться проявлением его сверхчувствительности и стремления к бегству от реальности. Именно такое стремление вместе с особым к тому предрасположением может поколебать разум. Вспомним Рембо, Жерара де Нерваля, Уильяма Блэйка, Гёльдерлина, если говорить только о некоторых поэтах. Под влиянием грез стираются границы между мечтой и действительностью. Интуиция, иногда пророческая, входит в соприкосновение со сверхъестественным, опрокидывая логику. Обычное зрение подменяется внутренним взглядом, который позволяет художнику обнаружить под оболочкой осязаемого мира свой универсум. Художник принимается слушать неразличимую другими музыку и в повседневной жизни действует порой непостижимым образом, подчиняясь тайному повелению. Кажется, именно так можно объяснить поведение Судейкиной. Но нужно ли – объяснять?..

Экзальтированности Ольги, впрочем, всегда сопутствовала ее врожденная одухотворенность.

Ольга, поклонница Рудольфа Штейнера, (*Немецкий религиозный писатель – антропософ, автор значительных трудов в этой области. – С. М.) знавшая наизусть целые страницы из его книг, в конце жизни возвращается от изучения теософии и антропософии к православию, религии ее детства. В больнице она часами молится нараспев. Ее вера становится все глубже, Ольга приводит к полному самоотречению. Одновременно усугубляется ее мистицизм. Она много говорит о Боге, о Богородице, святых, ангелах, помня все их имена, а также и о Дьяволе - "хозяине мира сего, князе тьмы", который "катит с неба бомбы, бросает преступные идеи истребить иудейский народ и залил вселенную кровью и злой волей людей"... "Отовсюду топоры, молотки, битые стекла и камни в награду <за то>, что любишь добро, красоту и истину", - пишет она Вере Квилль, склоняясь к апокалипсическому толкованию событий. Из ее груди вырывается крик возмущения, ей надоело страдать: "Довольно эта страшная жестокая бабища-жизнь била меня молотками день и ночь". Потом она опять берет себя в руки и продолжает: "Я буду бороться упованием на Господа и всей моей волей - с болезнью". И снова возвращается к вере в Богородицу: "Пресвятая Дева всю жизнь меня защищала и не оставила ни один день без помощи. Вот только на нее надежда - Иудейскую Деву, мученицу земную и Царицу Небесную!"

"Страшная година" - 1944 год - миновала. Январь 1945 года. Ольге все хуже. У нее скоротечная чахотка. Больная обречена, ей даже перестали делать пневмотораксы. Из-за опасности заражения знакомые посещают ее все реже. Лишь несколько верных друзей продолжают бывать у нее. В конце концов, она и сама осознает свое состояние: "Боюсь, что не выживу", - говорит она и добавляет: "Все в воле Христовой".

На второй неделе января ее навещает художник Н. Милиоти, давний и преданный друг. Он потрясен произошедшей в ней переменой, ясно, что конец близок. "Сидела она тогда на постели согнувшись, вся закутанная платками, сгорбленная, с поднятыми страдальчески бровями и с ужасом в милых светлых глазах", - сообщает художник в письме к Вере Квилль.

За день до смерти, в четверг ,18 января, Ольга Судейкина очень возбуждена. Она говорит без умолку по-русски, по-французски. Отец Серафим, священник русской церкви, что на улице Лурмель, с которым она часто и подолгу беседовала, приходит навестить ее. Ольга рассказывает ему странный сон, только что виденный ею: в больничной палате вдруг появились все птицы, которых она держала у себя за всю жизнь. Они побыли там какое-то время, потом улетели. Лишь одна белая голубка задержалась подле нее, а после, внезапно взлетев, разбилась об оконное стекло. "Не мою ли собственную смерть я видела во сне?" - спросила Ольга у батюшки.

На следующий день, 19 января 1945 года, ближе к полуночи, больная, лежавшая в одной палате с Ольгой, увидела, как та вдруг наклонилась к ночному столику и стала медленно падать с постели. Вызванная дежурная медсестра прибежала слишком поздно.

Видимо, причиной ее смерти было кровоизлияние в мозг.

Преподобный отец Серафим, соборовавший Ольгу, после говорил ее друзьям, что надо не жалеть ее, надо завидовать ей, что она ушла "столь полная веры, столь чистая, словно святая".

О смерти Ольги Судейкиной сообщал Вере Квилль Николай Милиоти, в письме от 20 января. Вот отрывки из него:

"Такая судьба у меня - писать вам великой печали вещи - вчера ночью в 12 часов 15 минут в свирепую снежную бурю, одна на своей больничной койке умерла милая наша Оленька Судейкина. Страдала она, умирая, ужасно". На следующий день, продолжает художник, он пошел в морг больницы Бусико, чтобы опознать тело: "Не могу отделаться от ужаса воспоминаний того крохотного, точно из темного воска личика с какими-то растрепанными, мертвыми, как у плохой куклы, волосами, со страшным, сжатым в ниточку, с опущенными углами ртом, с искаженно приподнятыми над глазами (один светлый тусклый глаз глядел из-под опущенного века так горестно страшно) бровями! Ничего не оставалось от ее светлого, всегда даже в испытаниях полного жизни и света облика. Прах, прах, страшный изношенный футляр, оставленный перемучившейся отлетевшей душой".

Скромные похороны по так называемому седьмому разряду состоялись в пятницу 25 января 1945 года. В 14 часов 15 минут было отпевание в маленькой церкви на улице Лурмель, 77, 15-й округ Парижа (эта церковь была снесена в 1969 году). Потом процессия направилась к русскому кладбищу Сент - Женевьев – де - Буа. Большой венок, обвитый лентой со словами "Нашей подруге..." покрывал гроб.

Здесь были все, кто в Париже знал и любил Ольгу, - немногим более четырнадцати человек (предугаданное ею число!). Несколько близких друзей, в большинстве своем петербургских, заняли места в автомобиле, где был гроб. День был солнечный, настоящий весенний день, - хотя и накануне, и днем позже шел снег и подмораживало.

"Кладбище в Сент -Женевьев с белой церковкой и синим куполом. Оленьке понравилось бы. Весной там, наверное, без конца (*то есть – много – С. М.) птиц", - писала Людмила Замятина Тамаре Персиц.

Знакомые Ольги взяли на себя расходы па похороны. Памятник - большой строгий белый крест - был поставлен над ее могилой значительно позже: на то, чтобы заказать его сразу же не хватало денег. Позднее его установку оплатили Сергей Судейкин и Артур Лурье, как уже упоминалось выше.

Вся небогатая обстановка Ольги Судейкиной была распродана с аукциона для уплаты долгов. Картины, скульптуры, куклы и другие ее работы разделили между собой ее русские друзья.

Часть архива попала в руки Людмилы Замятиной и Тамары Персиц, которые бережно хранили его много лет и передали Элиан Мок – Бикер, французской исследовательнице биографии О. А. Судейкиной, написавшей прекрасную книгу – диссертацию о «Коломбине десятых годов»

С помощью этого чудесного и кропотливого труда мне и удалось познакомить читателя с прочно забытой в сегодняшней России фигурой из «давних петербургских вьюг, актеркой куклой, феей – чаровницей».. Парижской «Дамой с птицами »…

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ :

Несколько строк о «Поэме без героя» А. А. Ахматовой.( Опыт литературоведческого анализа).

Мне осталось сказать в заключение всего лишь несколько слов. Странных, быть может, но я считаю их необходимыми в данном очерке. После своего отъезда за границу Ольга Афанасьевна не встречалась с Анной Андреевной Ахматовой. Это было просто физически невозможно. Но какие то отголоски о жизни Ольги Афанасьевны, о ее тоске по родине, все равно до Анны Андреевны доходили. Она тревожилась о подруге, вспоминала ее.

Так, в одном из дневников Павла Лукницкого, преданного друга и секретаря Анны Андреевны, есть следующая запись .: "26.4.1925 <...> А. А. <Ахматова> вспомнили, что Рыбаков (*Иосиф Израилевич Рыбаков, юрист, с семьей которого дружила Ахматова. - С. М.) получил письмо О. Судейкиной из Парижа, в котором она пишет, что ждет только приезда Рыбаковых, чтобы вместе с ними вернуться в Россию, что в Париже отвратительно, и что она очень соскучилась по "Анке"... А. А. пугает мысль о том, что будет делать О. Судейкина, если приедет сюда. О. Судейкина совершенно и безнадежно ни к чему (что могло бы дать теперь заработок") не способна, раньше у нее хоть была квартира, обстановка, а теперь нет ничего, так как для того, чтобы уехать за границу, она все продала!" (Лукницкий П. Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой)

Тревожные воспоминания Ахматовой со временем стали еще и поэтическими, ушли в рифмованные строки знаменитой, зашифрованной загадочной «Поэмы без героя».. Многочисленные исследователи уже много лет разгадывают ее тайный смысл, ее «двадцать семь загадочных зеркал» (Алла Демидова). Но может быть он одновременно и прост, этот «зеркальный» смысл? Анна Андреевна, после пережитых трагических лет, утрат, слез, потерь, потрясений и прозрений «оплакивала и воскрешала» всех, кто жил в ее мудрой, замкнутой, «волшебно молчаливой» памяти.. Стихотворными строками. У «Поэмы» много героев. Среди них есть и страстно любимый Анной Андреевной город: Петербург – Петроград – Ленинград. Не зря она говорила, что писали «Поэму» будто бы «все хором» – голоса внутри души, ожившие через десятки лет - голоса людей, вещей, мелодий, событий, эпохи... И первым, главным «ожившим голосом», несомненно была Ольга Судейкина. Ее сквозной образ проходит через всю поэму. Анна Ахматова воспринимает ее как своего «двойника». Она называет себя «наследницей Ольги»… Почему? Обратимся текстам и их расшифровке..

Второе Посвящение к «Поэме без героя» относится непосредственно к Ольге Афанасьевне и написано оно как обращение к другу уже перешедшему Лету, хотя точную весть о смерти О. Судейкиной Анна Ахматова получила только в 1946 году. Это было бы удивительно, но не в случае с Анной Андреевной. В Ее Судьбе было много вещих, поэтических( да и прозаических тоже!) прозрений, предвидений, угадываний.. пред – знаний…

Обратимся к строкам «Посвящения». Оно было написано через четыре месяца после смерти Ольги Афанасьевны, на что указывает дата под стихами:

Второе посвящение

Ты ли, Путаница-Психея.

Черно-белым веером вея.

Наклоняешься надо мной,

Хочешь мне сказать по секрету,

Что уже миновала Лету

И иною дышишь весной.

Не диктуй мне, сама я слышу:

Теплый ливень уперся в крышу,

Шепоточек слышу в плюще.

Кто-то маленький жить собрался,

Зеленел, пушился, старался

Завтра в новом блеснуть плаще.

она одна надо мною. -

Ту, что люди зовут весною,

Одиночеством я зову.

мне снится молодость наша.

Та, ЕГО миновавшая чаша;

Я ее тебе наяву,

Если хочешь, отдам на память.

Словно в глине чистое пламя

Иль подснежник в могильном рву.

«Тема Ольги», тема, суть и единство которой иногда трудно осознать, после разовьется в оригинальную и устойчивую мелодию в самой сердцевине симфонии строф "Поэмы без героя".

"Белокурое чудо", "Коломбина десятых годов", "Петербургская кукла", "актерка", "подруга поэтов" и так далее,- Ольга в "Поэме..." - главное действующее лицо, вокруг которого собираются все остальные. Автор обращается к ней, выводит ее на сцену, берет в свидетели, говорит ее устами.

"Поэты только делают вид, что умирают", - сказал Жан Кокто. Тем более бессмертны их герои. Так, Ольга Глебова-Судейкина осталась жить в "Поэме без героя".

Кроме нее, в Поэме есть еще и поэты, точнее, их призраки, и мы легко запутываемся в их чреде, разгадывая имена: то ли это погибшие безвременно Николай Гумилев и Осип Мандельштам, то ли Михаил Кузьмин, с его волшебно певучими, кокетливыми « Бисерными кошельками», посвященными Ольге. То ли – «трагический тенор эпохи» Александр Блок. Но есть среди «маскарадных призраков» Поэтов один, почти реальный, хорошо узнаваемый. Это - Всеволод Князев – трагический возлюбленный Ольги, верный Пьеро « нежной Коломбины» .

Если на поэтах-призраках - Гумилеве, Блоке, Кузмине - карнавальные костюмы и маски, то на Князеве - только его драгунская форма, и лицо его открыто. Когда речь идет о нем, автор не стремится запутать читателя. Князев - реальный человек, которого автор вводит в свое произведение. Две строки из его стихотворения поставлены эпиграфом к последней главе первой части поэмы, где развивается его история, собственно - завязка действия "Поэмы без героя":

И драгунский корнет со стихами

И с бессмысленной смертью в груди

Позвонит, если смелости хватит,

Он мгновенье последнее тратит...

Чтобы славить тебя. <...>

Он - на твой порог!

Да простит тебя бог!

(Сколько гибелей шло к поэту,

Глупый мальчик: он выбрал эту...)

Итак, Князев и Ольга - единственные два героя, которым непосредственно посвящено произведение. Нам дозволено узнать Пьеро (Князева) и Коломбину (Ольгу), тогда как о других персонажах мы вправе только догадываться.

Ольга Судейкина, близкая Анне Ахматовой и своими чувствами, и всей своей жизнью - истинная героиня "Поэмы без героя". Личная судьба женщины и артистки растворяется в поэтической судьбе героини.

Открывающая бал Ольга ведет всю пляску смерти "петербургской повести", увлекая за собою остальных призраков. Автор говорит об этом совершенно открыто. Мы узнаем об Ольге прежде всего из "Второго посвящения", далее - из двух строк стихотворения "Голос памяти" (посвященного ей в 1913 г.), предваряющих вторую главу; наконец, из перечня ролей, которые действительно сыграла на сцене Ольга Судейкина.

Прочтем вновь ремарку ко второй главе:

"Спальня Героини. Горит восковая свеча. Над кроватью три портрета хозяйки дома в ролях. Справа - она Козлоногая, посередине - Путаница, слева - портрет в тени. Одним кажется, что это Коломбина, другим - Донна Анна (из "Шагов Командора"). За мансардным окном арапчата играют в снежки. Метель. Новогодняя полночь. Путаница оживает, сходит с портрета, и ей чудится голос, который читает..."

Анна Ахматова твердо называет Ольгу героиней. В том варианте отрывка Поэмы, который она записала по памяти в июне 1955 года Э. Мок - Бикер, она употребила это слово дважды - вместо канонического: "три портрета хозяйки дома", случайно или нет, обмолвилась: "три портрета героини".

Здесь следует сказать, что по утверждениям некоторых исследователей(А. Демидова, А. Нейман, Э. Мок - Бикер) на поэзии Анны Ахматовой вообще лежит отпечаток какой-то «неотвязной вины», из-за которой она вынуждена жить порою в безрассудном ужасе внутреннего суда, вершимого ее совестью. Согрешила она действием, словом, намерением или умолчанием? Тут позволены все предположения.

Но в "Поэме..." более всех чувствуется боязнь неминуемого возмездия.

Тень преступления, сообщником (если не виновником!) которого считает себя автор, витает повсюду. Идет ли речь снова о самоубийстве Всеволода Князева, которое легло бременем на Ольгу, и ответственность за которое Анна Ахматова разделяет и берет на себя?

….Чтобы как – то успокоиться, поэтесса продолжает вести диалог с любимым или нелюбимым человеком, наперсником, со своей Музой или совестью. Собеседники - умершие или живые. Для Анны Ахматовой нет четкого разграничения между смертью и жизнью. Она и сама, в конце концов, начинает сомневаться в собственном существовании:

Только как же могло случиться,

Что одна я из них жива?

В "Поэме без героя" диалог с мертвыми достигает своей высшей точки. Она разговаривает с ними так, словно они еще живут на свете, а может быть - и доверительнее, потому что они стали ближе ей, их присутствие сделалось еще более явственным. Она слышит их, и их "тайный хор" навсегда становится для нее "оправданием этой вещи", как пишет она в предисловии.

Из толпы отражений, пойманных внутренним зеркалом поэта, выделяется и выходит вперед образ Ольги. В хоре многих голос героини откликается эхом на голос автора.

Строка "Ты в Россию пришла ниоткуда" начинает самый большой из отрывков "Поэмы...", явно посвященных Ольге Судейкиной. Не остается никаких сомнений: Ольга стоит у истоков замысла поэмы.

"Первый раз она пришла ко мне в Фонтанный Дом", - пишет Ахматова в своем предисловии. Речь здесь идет о "Поэме...", "посетившей" Анну Ахматову в ночь с 26 на 27 декабря 1940 года. Тень Ольги ("Ты в Россию пришла ниоткуда...") возникла одновременно с "Поэмой..." и стала от нее неотделима.

Ольга вошла в "Поэму без героя" и в пей остается. Остается подле Анны Ахматовой. Двойники сближаются. В конце концов, они сольются, и озадаченный читатель уже почти не может различить, кто автор, и кто герой.

Тема двойников - не новая тема в мировой литературе. Многие русские писатели - Гоголь, Погорельский, Достоевский, Блок - обращались к ней. В произведениях Анны Ахматовой эта тема - главная. У нее множество двойников, с которыми она постоянно ведет разговор. Пленница самой себя, она убегает из своей тюрьмы, проецируя себя на них. Это, прежде всего, истинные двойники, как та женщина, которая занимает "единственное место" - ее место - и носит ее "законнейшее имя"11. Или та, которая в "Эпилоге" "Поэмы без героя" идет на допрос, принимая на себя страдания всех своих подруг12.

Среди двойников находится и ее тень, выходящая навстречу ей из прошлого. А также ее Муза. Она часто беседует с ней, подобно Пушкину. Муза, вдохновительница и наперсница, то заботится о Поэтессе, словно ангел-хранитель, то побуждает к творчеству и даже ведет сама его руку, чтобы закончить стихотворение.

Еще одна собеседница автора - совесть, уязвленная и безжалостная совесть, что терзает ночью и днем и требует возмездия.

Анна Ахматова воплощается и в своих персонажей. "Ты - один из моих двойников", - говорит она Ольге.

Какой? Может быть - самый возлюбленный, самый лелеемый, самый тревожный…

Она охотно приписывает подруге те качества, которыми, как ей кажется, обладает и сама: свой Дар пророчества или колдовства. .

Ольга, созданный Ахматовой двойник, послушна ей, однако иногда осмеливается повелевать ей или, как Муза, пытается ее вдохновить: "Не диктуй мне, сама я слышу", - отвечает поэт, отвергая опеку и утверждая собственную независимость.

Автор "Поэмы без героя" мог бы и сам надеть костюмы и маски, предоставленные героине. Так, имя «Путаницы» подошло бы и Анне Ахматовой, чье искусство "запутывать" и мастерство сбивать со следа очевидны. Психея - двойник души поэта. Донна Анна - одновременно и Ольга, которой Анна Ахматова дает эту роль, и сама она, Анна, встретившая себя в образе своей тезки Донны Анны из стихотворения Блока "Шаги командора" (впрочем, вся поэма живет под знаком Дон Жуана, вспомним эпиграф к ее первой части: "Di rider finirai Pria dell'aurora"). И даже слегка насмешливое определение "петербургская кукла" могло бы быть применено и к самой Анне Ахматовой.

В "Поэме без героя" Ахматова и сама выходит на сцену, играет себя, говорит от собственного имени, порой себя цитирует:

Я - тишайшая, я - простая,

"Подорожник", "Белая стая"...

Повествовательница превращается в истинную лирическую героиню своего произведения, но в то же время раздваивается и воплощается в другой героине, становясь через Ольгу действующим лицом "Поэмы..."

Переход от лирического "я" к "ты", от лирической героини к героине реальной происходит незаметно. Читатель уже не понимает, чей голос он слышит. Иногда замешательство постигает самого автора. В том варианте текста "Поэмы без героя", который Анна Андреевна дала мне, героиня говорит сама ("Путаница оживает, сходит с портрета и произносит следующие слова..."), тогда как в опубликованных позже вариантах Путанице лишь "чудится голос, который читает...". Голос этот, если он - не ее собственный, принадлежит автору.

Близость между "ego" и "alter ego" возрастает, когда двойник становится сообщником поэта и разделяет с ним ответственность за ту таинственную вину, печать которой навеки легла на поэзию Анны Ахматовой. Разделенная тяжесть меньше удручает, доверенная кому-то тайна меньше тяготит.

Прости же навек! Но знай, что двух виновных,

Не одного, найдутся имена

В стихах моих, в преданиях любовных.

Эти строки Баратынского Анна Ахматова сделала эпиграфом к сборнику "Четки", опубликованному в 1913 году Она, таким образом, разрешает нам, почти что побуждает нас искать другого "виновного". Но начав поиски, мы обнаруживаем... Ольгу.

Соучастие, обозначившееся между автором и героиней, его двойником, мало-помалу захватывает самого читателя, который в свою очередь, включается в игру зеркал и отражений. И тогда диалог "поэт - герой" продолжается в диалоге "поэт - читатель", затем - "герой - читатель", наконец - "читатель - читатель", ибо всякое глубинное чтение обязывает задавать вопросы самому себе.

Aннa Ахматова говорила, что пока она писала "Поэму без героя", читатель стал для нее "неким соавтором", волнение которого помогало ей и было ей дорого.

Именно это "сотрудничество" поэта и читателя открывает в произведении еще одно его измерение.

По строю чувств Ольга Судейкина всегда была чрезвычайно близка Анне Ахматовой. . Она стала ее героиней, ее двойником, ее сообщницей и включилась сама в поэтический "миф", играя заглавную роль в зарождении и построении "Поэмы без героя".

Именно в качестве героини "Поэмы..." Ольга предстает во всем своем блеске и входит в сознание читателей. Первоначально - отражение, она потом сама становится зеркалом.

Путаница в пьесе – маскараде сходит с картины. Так и Ольга, выходя за рамки произведения, от него отделяется и, по примеру, а может быть, - и без ведома автора - начинает жить собственной жизнью, почти как мифологический персонаж.

В Ольге Глебовой-Судейкиной таинственно сплавлены черты реальной личности и литературной героини; она могла бы сравниться с Лаурой, Беатриче… "Ольга Афанасьевна, - пишет Артур Лурье, - выражала собой рафинированную эпоху Петербурга начала XX века так же, как мадам Рекамье - la divine Juliette* (*божественной Жюльетт – франц. С. М.) - выражала эпоху раннего Ампира. Вкус Ольги Афанасьевны был вкусом эпохи; стиль ее был также стилем эпохи, утонченный и вычурный".

Таких вот живых и ярких, утонченно - точных образов и в мировой -то литературе найдется не слишком много, не говоря уж о русской! Грех было не попытаться его воскресить, этот образ! Что я и сделала. Как это удалось – судить читателям. А строфика, структура, таинственная «зеркальность» знаменитой «Поэмы… - тема иного, серьезного и глубокого исследования, к которому я еще попытаюсь вернуться - с помощью прочитанных книг и собственных размышлений, и в надежде завоевать некую благосклонность читателя….

Конкурс/проект