Слепящий свет уличных фонарей заставляет жмуриться – слишком яркими кажутся эти клубки света среди ночной пустоты. Я бреду по тёмному городу, желая вжаться в стену, стать частью мостовой, начать жить жизнью этих фонарей. Мне больно и одиноко, и никого не хочется видеть, хочется даже выколоть себе глаза, чтобы никого не видеть… Хочется зажать уши и бежать-бежать-бежать… Стремительно, не задумываясь куда и зачем. Просто бежать ради того, чтобы бежать…

 

Хочется слушать музыку ветра на дождевых трубах, но слишком пусто и холодно вокруг. Быть может, моё сердце давно покрыл лёд, а горячая когда-то кровь стала простым инеем на морозной улице… Я не знаю ответа на этот вопрос. Я в последнее время вообще ничего не знаю, гонясь за мечтой, а получая в сердце лишь очередной осколок кривого зеркала тролля из «Снежной Королевы» Андерсена.

 

Когда-то мы все верили в чудеса, позволяя им мирно сосуществовать с нами в одной плоскости. Наверное, это утрачено навеки, и теперь вовремя сданный проект или подписанный договор кажется нам настоящей магией, чудом, свершением. Мы разучились верить в чудеса, господа!

 

Очередной фонарь, очередная веха одинокого пути среди бездушных улиц, на которых рождалась и умирала красивая экранная любовь, кипели нешуточные страсти. Всё это было когда-то и с нами, но, увы, мы стали взрослее. И я не исключение. Когда-то в детстве я клялась себе и окружающим, что когда выросту, останусь такой же непосредственной, такой же открытой и мягкой, какой была тогда. Но время неумолимо – и каждая песчинка в клепсидре отмеривает наши потери на фронте, потери в войне со временем. Вот песчинка на мгновение зависает в воздухе (а есть ли в клепсидре воздух?), и так же безвольно, как и её предшественницы, падает на горку уже использованного песка. Так и наши дни – кажется, в них есть просвет, но стоит оценить их с другого ракурса, и мы получим чёткую картину бренности существования…

 

Конец улицы, перекрёсток. Здесь больше фонарей, здесь больше света, и, наверное, потому здесь есть люди… Хотя нет, не люди, а одинокие заблудшие души, ищущие ответы на свои сокровенные вопросы. Что заставило их выйти в ночь, и так же гулять по мостовым, вглядываясь в холодное небо? Это знают лишь они, да время… Неумолимое и до смерти правдивое время…

 

Пустота внутри… Стук сердца в ритм моим шагам… Интересно, а Железный Дровосек, получив сердце, стал чувствовать всю ту боль, которую приносит нам этот орган? Иногда я сама чувствую себя эдаким Железным Дровосеком, желая, чтобы никакие невзгоды не смогли пробить мою броню, но снова ошибаюсь. Боль… Всепоглощающая, жестокая, пульсирующая в венах и артериях, растекающаяся металлом по организму, приносящая желание умереть…

 

Мой осколок льда оккупировал сердце, но, увы, не до конца – оно ещё может болеть… Когда-нибудь оно окончательно заледенеет, и я, затаив дыханье, жду этого момента, чтобы тогда с мечом в руке победным маршем пройтись по головам без боли и раскаяния… Сейчас это мне не по силам… Сейчас я теряю, принимая всё близко к сердцу. «Близко к сердцу» - о, да, это действительно так. Именно «близко к сердцу», а не к другому органу…

 

А вот и моя любимая улица – здесь нет фонарей, так что никто и ничто не мешает размышлениям. Шаг, другой, надо идти, чтобы не замёрзнуть… Из-за кустов выбегает какой-то мужчина, что-то говорит, но я уже не слышу. Он вытаскивает свой нож, машет им в воздухе, и мои глаза заворожено следят за движением холодной стали и отражением в ней звёзд. Мужчина одним прыжком оказывается рядом, ближе, ещё ближе, он пылает яростью – мне бы так… Как же мне холодно… Нож, плавно описывая круги, приземляется у моей шеи, но мне всё равно… Резкое движение вперёд – и вот уже мужчина в растерянности смотрит на свой нож, покрытый рубиновой россыпью ещё тёплой человеческой крови…

 

А мне наконец-то становится тепло. Очень тепло… Словно в моей душе горят сотни фонарей, этих клубков света...