Что хочет автор. Литературные конкурсы

Аттила сидел в самом углу известной забегаловки. Небритый, слипшиеся волосы, казались грязными, потому что с проседью. На рубашке, некогда белой, темнели пятна – то ли запекшейся крови, то «чернил» – так в народе называют ординарное вино. Он приходил сюда, чтобы облегчить каузальгию, эту пульсирующую, время от времени усиливающуюся боль. Он пытался прятаться здесь от собственной памяти, повреждённые стволы которой нещадно жгли ему душу. Хозяин – малорослый то ли грек, то дли армянин – его никогда не прогонял, может быть, потому что помнил Аттилу иным, а может из нацменской солидарности. В последнее время в этот угол мало кто заходил, потому что от клиента дурно пахло. Проще говоря, он вонял, как немытые гетры футболиста. Некогда Аттила был дружен с центральным нападающим «Тавриды» – местной команды, во многом, благодаря которому, она целую эпоху держалась в группе «Б». Однажды во время второстепенного турне по второстепенным странам форварда застукали в доме терпимости и дисквалифицировали на год. За это время знаменитый центровой потерял всё: семью, квартиру, здоровье. После развода он остался на улице. Оставив жене все, кроме того, что имел на книжке, о которой не знали ни она, ни мать. Он стал пить с такой страстью, как будто до этого момента мучился жаждой, но не имел возможности её утолить.

Аттила вспоминал о нём инстинктивно, словно бы надеялся бедой другого неудачника отвлечься от своей.

В этот душный полдень он засиделся дольше обычного. Мозг точил гулкий пульс. Тяжёлые спазмы корёжили воспаленные внутренности. Кончик пениса горел, как после острой аджики, которой он некогда злоупотреблял, чем навредил своей и без того измученной стрессами простате. Он знал, как всё это называется одним словом. Если вы, опережая автора, скажете, что это ломка алкоголика, то будете правы лишь на малую толику. Сам он это состояние называл агонией. Лишь отдаваясь, то есть – никак ей не сопротивляясь, можно было облегчить страдания. Но только слегка.

И вот в самый тот момент, когда удалось приспособиться к мукам абстиненции, рядом с собой он ощутил некое присутствие. Это был, несомненно, чужой. От него не воняло, слегка пахло давно забытой смесью хорошей сигареты, дорогого одеколона и лучшего коньяка «Ай-Петри». Аттила не поверил своим сенсорам. Ему, как то случалось уже, почудилось, что его посетила галлюцинация. Какие-то остатки в нём человеческого, может быть, только жажда чуда, но, не надежда, ни даже любопытство, заставили его приоткрыть налитые ядом веки. В туманном тоннеле сознания возникла, напоминающая наваждение, белая фигура.

– Чур, меня! – Едва шевеля истерзанными жаждой губами, пролепетал Аттила.

– Выпей! – Сказало приведение.

И он ощутил в ладони, нечувствительной, как будто её отлежали, граненый раструб рюмки. Боясь уронить, взял её двумя руками. И? поднося ко рту? подумал: маловато будет. Жидкость коснулась языка, затрепетавшегося, словно влагалище, давно не знавшее пениса. Это был крепкий, чистый – тот самый «Ай-Петри», вкус которого невозможно забыть, даже если ты хотя бы однажды выпил только глоток этого напитка богов.

Отдышавшись, Аттила вытер слёзы и стал всматриваться в сидящего перед ним благодетеля.

– Ты кто? – Наконец спросил.

– Санта Клаус, – весело ответил незнакомец, интонациями и голосом, напомнив Аттиле давно прошедшее время.

На миг его ослепило. И он услышал, словно во сне:

«Папа, расскажи, как я родилась!»

ПАСТУХИ ГОВОРИЛИ ПРАВДУ

(из «Комсомольской правды» от 01. 04. 01.)

Волки – самый преследуемый цивилизацией вид, в нашем крае практически истреблённый, снова появились в Фанагории. На днях четыре особи напали на гостей бизнесмена Дэна Викторника, отправившихся на прогулку в окрестностях гостиницы «Кабернэ», принадлежащей этому предпринимателю.

По утверждению очевидцев, а было их около десяти человек, шерсть зверей, набросившихся на компанию, была необыкновенного окраса – отливала голубым цветом. К счастью, пострадал только один человек. Смельчаку, имя которого мы из этических соображений не называем, кинувшемуся навстречу стае, зверь, поранил руку. Сегодня этот молодой человек, морщится под уколами от бешенства и столбняка.

Окрестности города, особенно в районе популярного мотеля для посещения зарыты. Что, разумеется, весьма некстати как для гостиничного бизнеса, так и для других рекреационно-оздоровительных учреждений нашего региона. Накануне открытия курортного сезона, приносящего бюджету края ежегодно значительные доходы, властям необходимо, как можно скорее разобраться с нарушителями лесного спокойствия. Тем более, что в опасной зоне оказался и самый престижный детский лагерь «Заря».

Признаки «волчьего присутствия» были отмечены в некоторых горно-лесистых районах края ещё несколько месяцев назад. Там пропало несколько овец, о чём заявляли фермеры, содержащие животных в открытых кошарах. В свете только что случившегося в пригороде грешить на каких-то не чистых на руку людей не приходится. Целое стадо баранов в течение последнего времени безнаказанно утащили четвероногие преступники. А то, что власти отмахнулись от этих фактов, ещё раз подтверждает народную мудрость о жареном петухе или мужике, который лишний раз не перекрестится.

Нина Веденмеер,

г. Фанагория

3. Февраль, 2000 г.

Логово, где залегла в ожидании потомства беременная волчица, располагалось в корнях поваленного оползнем дерева. Какого – определить в оптический прицел было невозможно. А подойти – значит, спугнуть зверя. В характере Хозяина есть одна необъяснимая странность. Терпеть не может любой неясности. Его донимало и даже точило отсутствие определенности относительно породы этого самого дерева, невесть когда упавшего вместе с отвалившимся пластом почвы. Хотя от этого знания ну никак не зависел успех задуманного им похищения щенков. Избавился он от этой доминанты лишь, когда смог подойти к логову и удостовериться, что располагается оно в корнях бука. А до того Хозяин сидел на противоположной стороны ущелья. Поставил палатку-одноместку с подветренной стороны. Питался в сухомятку. Мёрз как собака. Ждал, пока малыши подрастут на материнском молоке.

Голубая в сумерках бесплотная от худобы волчица выбиралась наверх и порой пропадала в поисках добычи до самого рассвета. Чаще всего она возвращалась налегке, но с раздутыми боками. Видно было, что, поохотившись, на месте набивала брюхо. И лишь изредка ей удавалось притащить что-нибудь. Это были, как правило, истерзанные до неузнаваемости остатки какого-нибудь четвероногого. Чаще всего собаки. Однажды ей повезло. Уже на восходе солнца появилась она на краю обрыва с окровавленной овечьей тушкой. Столкнув её вниз, она осторожно, подстраховывая себя когтями, спустилась к гнезду. Ловко разобралась с ней, задержавшейся в густом корневище вывернутого бука. Вскоре добыча была тщательно замаскирована. Прикопана в гравии оползня, прикрыта хворостом, оставшемся от кроны погибшего дерева. Южный склон зазеленел раньше других мест и вскоре на небольшой пятачок, натоптанный самкой перед самым логовом, стали выбираться малыши. Хозяин некоторое время полагал, что их двое. Последыш был помельче, послабее и потому проявился не сразу. Старшие норовили сбросить его в пропасть. Всякий раз, получав трёпку от матери, они на некоторое время, как бы забывали о своём подлом замысле, делали вид, что любят ближнего, затевали игривую суетню вокруг него. Хозяин же не сомневался, что рано или поздно эти двое своего добьются, и думал, как бы, изловчившись, сохранить жизнь приговорённого.

Однажды, когда волчица, отправилась в очередной рейд, Хозяин с помощью альпийского снаряжения, спустился на дно каньона, а потом снизу подобрался к самому логовищу. Уже на подходе к нему услышал жалобный писк. И сразу подумал о волчке-последыше. Рванулся наверх, так, что карабины взвыли и буквально на лету подхватил, вытолкнутого братьями крошку. Дрожащий от ужаса, тот сразу же засопел, очутившись у за отворотом ватника. Наверное, с облегчением подумал, что попал к волчьему богу за пазуху. Что в определенной мере было не так уж и далеко от истины.

Спасение третьего помимо удовлетворения принесло Хозяину дополнительную заботу. Ломать голову над тем, чем кормить малыша, не пришлось. Хозяин поил беднягу разбавленной кипятком сгущёнкой.

Долго продолжаться искусственное кормление не могло. Крошка нуждался в живой пище. Потому Хозяин решил забрать весь выводок досрочно. Как на зло, волчица пришла хорошо груженная и по всему не собиралась покидать гнездо, по меньшей мере, неделю. После звонка домой Хозяин ещё сильнее озаботился. Сука, специально подготовленная в кормилицы, вот - вот должна была ощениться. Промедление с подкидышами, для них было бы смерти подобно. Чем позже подкладываются чужие щенки, тем вероятнее, что собака их не примет.

Драма разыгралась на следующее после того, как сука родила, утро. Мать подкидышей, обеспечившей себя мясом на несколько суток, Хозяину пришлось взять в оптический прицел. Когда он известным нам путём приблизился к логову, волчата с окровавленными мордочками, растерянно повизгивая, крутились около остывающего, давшего им жизнь тела. Живая кровь, которой они причастились впервые, была материнской.

Рослая немецкая овчарка, похоже, никак не могла взять в толк, откуда у неё такой выводок. Ведь рожала она, как никогда коротко в один присест. На счастье это был всего один детеныш, так что убивать бедняжку не было никакой надобности. Хорошо откормленную, суку буквально распирало от молока. Потому она с бездумным наслаждением отдалась троице лесных братьев, что с волчьим аппетитом набросились на прыскающие сосцы, принося овчарке облегчение, которое и называется радостью материнства. Последыш, которого едва не погубили братцы, стал расти, как на дрожжах. И очень быстро превзошел их в размерах. Выбившись в лидеры маленькой стаи, он раз и навсегда положил конец претензиям братьев на сукину дочку – задумчивую, мастью похожую на волчат малышку.

Хозяин прозвал её по месяцу рождения Мартой, а лидера тоже по месяцу рождения Лютым. Говорят, что на имени, как на фундаменте воздвигается характер. А затем и всё здание судьбы. Забегая вперёд, скажу одно. На этих двух, а, в конечном счёте, и на всей стае, это подтвердится как нельзя неукоснительно.

Первое, к чему Хозяин стал приучать своих питомцев – это принимать ванну.

3. Апрель 2001 года

«Помогу в борьбе с конкурентами!» – Такое послание пронесла электронная почта Президенту ООО «Мамтек».

Алл тупо перечитывал это суперкраткое письмо. Утром он соображал лучше, нежели в любое другое время суток, но тут его заклинило.

Рабочий день у него начинался всегда, с тех пор, как секретарше поставили компьютер, с прочтения содержимого Inbox. Коротконогий лысый – Алл в затруднительные моменты срывал маску импозантности, наросшую на его фейз за годы президентства. Обнажающееся при этом подлинное его лицо, казалось бледно-серым, с обвисшими щеками, как то бывает у молодящихся старушек, смывших на ночь грим. Без маски он чувствовал себя легче, ему даже дышалось свободнее. А чтобы никто ненароком не увидел его подлинный лик, Алл, словно эпилептик, предчувствующий припадок, успевал перед этим распорядится, чтобы Рита никого не пускала к нему и сама воздержалась входить, кто бы в приёмной не появился и что бы там не происходило.

Согласиться с тем, что где-то есть некто или некое средство, способное избавить Мамтек от проблемы, поразившей Международный этот, некогда знаменитый детский центр, Ал, однако, не спешил. Лагерь с каждым годом терял клиентуру, а значит, испытывал большие материальные затруднения, в то время как главный конкурент – аналогичное оздоровительное учреждение на материке – процветало. И, как выяснилось, за счет переманивания более дешевыми путёвками традиционно пользующихся услугами Мамтека категорий населения из всех уголков СНГ.

Не исключено, скаредно размышлял президент, кто-то хочет попользоваться ситуацией, поиметь бесплатную путёвку для своих детей, а то и всей семьи. Бывали прецеденты.

Поскребя в затылке, Алл вернул маску на место, и нажал кнопку. Вошедшей секретарше бросил неуверенно: «Пусть выразится подробнее! Ответ немедленно сюда, кто бы и что бы тут не происходило!»

Ответ пришёл немедленно. Он был ещё короче: «Только при встрече!»

–Пошли его подальше!

А когда Рита уже вышла, крикнул во след:

–Хотя, пускай приезжает, если денег не жалко!

–Он готов приехать, но только за наш счёт! – Тут же доложила Рита.

–Однако, нагло! – вдруг помягчел президент, – Где он живёт?

–На Кавказе!

–То есть не так уж далеко.

–Вызывай! Оплатим, если он сумеет доказать нам свою неотразимость.

–Отправь только текст. Без комментариев. Если туфта, выбросим вон, чтоб знал…

Лютый любил Хозяина, прежде всего за то, что тот, будучи сильнее всех в стае, позволял быть вожаком именно ему. Братья безукоризненно призвали его лидерство. И смели приближаться к Марте лишь по соизволению Лютого. Лютый же и наказывал их, когда те, пытались игнорировать требования Хозяина. С особенной тщательностью он следил за ними на прогулках. По воле они шествовали на поводках и в намордниках. Первое время шарахались от каждой подворотной шавки, жались к ногам Хозяина, заслышав рёв проносящихся моторов. Но и в лесу, когда Хозяин снимал с них маски и отпускал с поводка, они держались вместе. Всякий раз, как бы далеко не уходили от Хозяина, возвращались удостовериться, что их ждёт. Тем самым показать, что и они о нём помнят.

Хозяин подзывал их лишь тогда, когда видел какую-то для стаи опасность, и когда надо было возвращаться домой.

В конце лета, когда вся стая перебралась на дачу, Хозяин все реже прибегал к маскам. А о поводке они просто забыли. Теперь они ходили не на прогулки, а на охоту. Хозяин брал ружьё, но стрелял только в небо. Поначалу братья пугались до такой степени, что во время пальбы даже Лютый обмочился. Осенью они травили зайца, охотились на перелётную дичь. Причём плавать и подбираться к ней, ночующей на воде, научила всех Марта.

Хозяин натаскал стаю так, что она не боялась ни зверя, ни человека. Но только на человека, не смела она нападать. Так сказал Хозяин. Но это его слово стало для них законом лишь после того, как в азарте погони, они все-таки напали на бородатого охотника, и тот открыл по ним огонь из ружья. Увидеть свою собственную кровь, зализать свои собственные раны – стало для четвероногих отроков уроком на всю жизнь. Откуда было им знать, что бородач, на которого они устроили облаву, был их же Хозяин, сам же и спровоцировавший это нападение.

Когда имает Риту Алл,

Всяк понимает – Ритуал*.

(*все другие, использованные в романе, рифмованные строки, кроме этих, принадлежат перу Льва Капустовского!)

Алл сам придумал этот стишок и сам распространил его. Это был ложный пиар – куропатка. Прикидывающаяся раненой, тем самым пытающаяся увести подальше от гнезда прожорливых на сплетню. Всякого нового человека этим афоризмом как бы тестировали. Примитивы реагировали всегда одинаково. На то они и примитивы. Так обнаруживали их и сразу же вычленяли. На одних ставили крест, а других, подающих надежды, постепенно приобщали к братству «Голубой розы».

Рита – имя секретарши, весьма с виду сексапильной лесбиянки. Все или почти все знают о том, что и тот, и другая время от времени устраивают утечку информации о своей мнимой близости и таким образом подогревают слухи и сплетни, витающие среди невежд.

МУЖИКИ ПОКИДАЮТ СЦЕНУ?

«На Книгу рекордов Гиннеса тянет сенсация, которую опубликовали ученые Австралийского национального университета. Они заявили, что мужчинам грозит полное исчезновение.

К такому пессимистическому выводу биологи Поль Уолтерс и Дженни Грайвз пришли вследствие скрупулезного исследования так называемых X- и Y-хромосом. Именно сочетание этих хромосом при слиянии мужских и женских половых клеток, в конечном счете, определяет, будет ли рожденный на свет человек мужчиной или женщиной. Женский пол определяют две X-хромосомы, а мужской – X и Y. Соответственно икс-хромосома является женской, а игрек – мужской. Совершив анализ-путешествие в глубь истории жизни на нашей планете, проследив за бесконечным рядом превращений одних существ в другие, ученые установили, что женские хромосомы остались такими же, как и 130 миллионов лет назад. А вот мужские постепенно мутируют и уменьшаются в размерах. Не значит ли это, что со временем они могут исчезнуть совсем, и мужчины просто перестанут рождаться?

А что тогда? Жизнь на Земле прекратится? Вопрос отнюдь не столь однозначный, как то может показаться. Можно подумать, что природа, проводя миллионы лет эксперимент за экспериментом, предусмотрела и такой вариант – производить себе подобных, в ряде обстоятельств, без помощи мужчин. Разумеется, в этом случае себе подобными будут исключительно женщины, не имеющие Y-хромосомы. А обстоятельства, вынуждающие к этому, – внезапные изменения в окружающей среде, негативно действующие, как предполагается, на мужских особей. И тогда женские особи некоторых насекомых, червей, рыб, ряда других видов живых существ производят потомство, не прибегая к помощи партнеров. В науке это явление называется партеногенезом. Есть некоторые данные, что и млекопитающие в отдельных случаях прибегают к партеногенезу, чтобы дать потомство. А значит, теоретически нельзя исключить такой возможности и для человека.

Впрочем, ученые отнюдь не склонны абсолютизировать именно такой финал.

И в своей статье специально подчеркнули, что мужчины совсем уж не исчезнут – природа что-нибудь придумает. Во всяком случае, Дженни Грайвз категорически настаивает на этом. «Игрек-хромосома может исчезнуть, – говорит она, – но у мужчин нет повода для беспокойства, так как всегда будет существовать некий механизм, который сделает из человека мужчину, так как без мужчины не было бы людей».

Нина ВЕДЕНМЕЕР,

«Российская газета»,

октябрь, 2001год

–Что ты мне всё время подсовываешь это чтиво? – Дернув подбородком, в упор спросил Алл.

–А ты, будто бы не понимаешь? – Осклабился Верлибр.

–Не понимаю!

Верлибр оценил самоотверженность шефа. Тот не любил признаваться в каком - либо непонимании, поскольку всеми силами поддерживал самолегенду о собственной всекомпетентности.

–Речь идёт о примитивах. Они вымирают, показал кривые зубы Верлибр.

–То есть будущее за нами. Мы избранники грядущего. Нас оно готовит для миссии продления рода людей.

КОГДА Х +Y = 0

«Издревле сказано, по осени не только «цыплят считают», но и свадьбы правят. Традиция эта была распространена едва ли не у всех народов, а у славянских – особенно. И если раньше предполагалось, что единственная тому причина кроется в поговорке «кончил дело – гуляй смело» (весной и летом не до празднеств – надо заниматься урожаем), то сегодня традиция получила и еще одно – научное – объяснение.

К поразительным выводам пришли ученые Государственного университета и Научно-исследовательского института акушерства и педиатрии из Ростова-на-Дону. Пытаясь установить факторы, влияющие на генетические изменения у девочек, рожденных с синдромом Шерешевского-Тернера, исследователи выяснили: огромное значение для нормального формирования хромосомного набора будущего ребенка имеет... время зачатия.

Да, да. Именно время года, а точнее месяц зачатия. Так, для жителей Ростовской области, чьи дети родились с вышеназванным заболеванием, роковыми оказались апрель и июль, а для населения Северного Кавказа – март и август (больше трети больных зачаты именно в эти месяцы). Наименьший же процент приходится на осень, в частности на ноябрь – всего 1,5.

Вообще-то, говоря о неизлечимых недугах, мы в первую очередь думаем о таких вирусных инфекциях, как СПИД, гепатит, а также о раковых опухолях. Однако не последнее место в этом ряду занимают и генетические заболевания. В частности, синдром Шерешевского-Тернера, которым болеют только женщины, недуг – не смертельный. Но его клиническое течение вызывает преждевременное старение, снижение мозговой активности, поражение внутренних органов и еще массу различных тяжелых симптомов.

Иногда определить заболевание по внешности ребенка можно уже с первых лет жизни, а в зрелом возрасте синдром виден невооруженным глазом у всех больных женщин. Их телосложение больше походит на мужское – широкие плечи и грудная клетка, узкий таз. Но если бы только это... При синдроме существенно недоразвиты или видоизменены внутренние половые органы – а это не только гарантия бесплодия, но и причина всевозможных отклонений в работе всего организма. Лечение же в основном симптоматическое (то есть не исцеляющее окончательно, а пытающееся решать возникающие в ходе болезни проблемы), и обычно оно направлено на коррекцию вторичных половых признаков.

Современный человек не испытывает недостатка в советах, как сохранить здоровье или исцелиться от любого заболевания. Стоит только поставить под сомнение эффективность официальной медицины, как тут же к нашим услугам и колдуны, и экстрасенсы, и нетрадиционные эскулапы. Причем каждый – не меньше, чем с панацеей, да еще именно от того, над чем безуспешно бьются врачи.

Однако за лечение таких недугов, как синдром Шерешевского-Тернера, ни один здравомыслящий сторонник альтернативной медицины не возьмется. И причина вполне понятна: бороться с хромосомными нарушениями (а в случае вышеназванного синдрома – с аномалией половых хромосом) можно только генетическими методами.

Каждый здоровый индивидуум имеет 46 хромосом, две из которых половые (так называемые Y- и X-хромосомы). У женщин две X-хромосомы, и хотя в каждой клетке работает только одна, а вторая как бы «выключена», присутствовать эта вторая должна обязательно. Она необходима для нормального развития.

Больной же синдромом младенец женского пола появляется на свет либо с единственной половой X-хромосомой, либо с различными типами структурных перестроек второй X-хромосомы. Само собой, ни травяные настои, ни заговоры, ни пассы руками здесь не помогут. Тем более что медиками давно установлено: нарушения эти закладываются ещё у родителей при образовании половых клеток.

Впрочем, колдовать и над родителями – занятие бессмысленное, поскольку «группой риска» для данного заболевания можно считать едва ли не все городское население поголовно, да еще и львиную долю сельского. К таким малоутешительным выводам пришли сотрудники Ростовского государственного университета, установившие, что неподходящее время зачатия –далеко не единственный фактор, провоцирующий хромосомные изменения.

Выясняя причины появления на свет больных девочек, ростовские ученые в течение 20 лет обследовали более 200 пациентов, ведя за ними постоянные наблюдения. Исследования в очередной раз подтвердили, что на здоровье людей пагубно сказывается урбанизация. Почти 90 процентов всех детей с синдромом родились в городах.

К первопричинам возможного заболевания ребенка относится и профессиональная деятельность родителей. Работая на вредном производстве и чувствуя себя абсолютно здоровыми, вы даже подозревать не будете об угрожающей вашему потомству опасности. Основное значение имеет работа мужчин. Большинство отцов несчастных девочек находились под электромагнитным излучением или контактировали с вредными химическими веществами. При этом чаще всего их женщины на «грязных» производствах замечены не были».

Нина ВЕДЕНМЕЕР,

«Российская газета», ноябрь, 2001год

ВЫСКАЗЫВАНИЯ

Лев Капустовский, из книги «Изнанка»

1. Голубые – существа корпоративно активные. Когда система рухнула, и среда коренным образом индивидуализировалась, большая часть гомиков, несмотря на объявленные свободы, осталась верной старым идеологам. Прежде всего, потому что там и при официальных запретах на однополую любовь, они находили спрос на свои услуги, и, во- вторых, всемерно поощряемый коллективизм, на котором по инерции держались осколки взорванной системы, наилучшим образом оказался благотворным для них своей возбуждающей теснотой и зависимостью друг от друга.

2. Некрасивая женщина счастлива в двух случаях. Когда оказывается замужем за красавцем или достигает в карьере высот завидных. В то же время она много несчастнее всех других неудачниц, поскольку красавец этот, потому и женится на дурнушке, что ему женские прелести до фонаря. Гомосексуализм мужа как заразная болезнь передаётся и, обиженная богом дама, нередко сама превращается в мужика в юбке.

Боб Джанкоев, из романа «Генеалогия». Домашние гуси всю жизнь – а у большинства из них век: от весны до осени – наслаждаются едой и водой. И лишь в дни отлёта диких сородичей, слыша их, падающие с неба голоса, заполошно вскакивают и начинают метаться по обхезанному ими же самими поприщу. Тоска их мучает, однако, не долго. До очередной обильной кормёжки, не дающей им оторваться от земли, которую почти всем им придётся окрасить своею сладкой кровью.

Дикие гуси летят, потому что у них в крыльях сила, потому что они знают: надо лететь, пока носят крылья. Иначе, зачем они нужны – крылья?!

Аттила появился неожиданно. В приёмную вошёл вслед за Аллом. Высокий субтильный – он сразу же произвёл впечатление и, прежде всего, на Верлибра. Он был в его вкусе. Стройные, рано увядающие мужчины – предмет неуправляемого вожделения молодящегося зама по основной деятельности.

Даже Рита, относившаяся к длинноногим мужикам, как сексуально малоактивным, ощутила исходящий от бородатого темноволосого посетителя призывный дух сильного и беспощадного животного. А когда он отрекомендовался, тут же подумала: на этого клиента шефу таки придётся раскошелиться.

Она доложила о посетителе по внутренней линии. И получив распоряжение, предложила гостю подшивку ведомственной газеты. Увидев, что гость едва глянув, отложил «Мамтековец», включила телевизор.

«Телефонарь» – Так называлась программа местного телевидения.

По ней транслировался повтор вечерних новостей, одним из сюжетов которых были рассуждизмы на главную тему. Алл на фоне поддакивающей ведущей сокрушался относительно понижающегся спроса на путёвки, давал неутешительный прогноз на приближающийся курортный сезон.

«Муллета вместо амулета!» – Пробормотал Аттила.

– Что вы сказали? – Вежливо поинтересовалась Рита.

– С такой ведущей вряд ли можно создать стоящий пиар, – хмуро улыбнулся Аттила.

–Что слегка покоробило Риту, поскольку Дора Листопад потому и красовалась на экранах местного ТВ, что была частной собственностью Риты.

–И чем же она вам не по вкусу?

–Глупа! – Это у неё на лбу написано. Но самый основной прокол это её дикция.

–Отнюдь, многим кажется довольно миленьким это её лёгкое пришепётывание.

–Пришепётывание оправдано в постели и неизбежно во время минета, – обрезал Аттила.

В этот момент Алл его и пригласил.

Из-за спины Аттилы, отчаянно жестикулируя, Рита пыталась о чём-то предупредить шефа. Тот ничего не понял.

–Минуту! – Обронил он сухо, поднявшись навстречу, и, пожав гостю левую руку, – один из его тестов на неадекватность – быстро прошёл в приёмную, чтобы уточнить, показавшуюся отчаянной, пантомиму секретарши.

–Тип весьма недружелюбный и, кажется, агрессивный. Будь острожен. Может, кого позвать?

–А кто есть? – Сразу же струсил президент.

–Верлибер.

–Когда ты уже усвоишь, когда можно, а когда нельзя произносить эти имена? – Раздражился на ровном, что ни на есть, месте шеф, что было признаком крайней озабоченности.

–Так позвать?

–Оставлю дверь приоткрытой. Если что, звякнешь в ментовку.

Рита не стала ждать, позвонила сразу же. И через две минуты в приёмную буквально вбежал Паша Чиж.

–Понял! – В тон ответил старшина.

И тут же уставился в телеэкэкран.

–Ну и каков же ваш проект? – Глядел усталыми, похожими на бульдожьи, глазами президент, как тут же отметил опытный собачник Аттила. Кроме того, и голос его Аттиле показался каким-то дряхлым или дряблым.

–Я отпугну клиентуру от вашего основного конкурента.

–Каким образом?

–Вас не касается.

–И как быстро мы ощутим результат?

–Буквально со второй смены.

–Ясно, что на первую смену путёвки уже приобретены, – хмыкнул Алл.

–Надеюсь, беззакония не будет?!

–Смотря как глянуть. Скажу одно. Трупов не будет.

–И во что это нам выльется?

–Десять процентов от скачка?

–Как вас, простите, надо понять?

–Десять процентов от разницы доходов в прошлом сезоне и нынешнем?

–Предоплата?

Аттила положил перед Аллом тетрадный листок с крупно начертанным числом.

–Спать пора, спать пора! – Напевает Мам - гора, – ошалело пропел президент, – закрыл глаза и продолжил речитативом:

Перепёлка – перепалка

Прорастает пылко палка,

Ржёт зелёная кобылка.

Расцветает пылко былка.

Едва слышно бормочущее радио в наступившей тишине выдало: «Дирижёр Джузеппе Синополи, начинавший музыкальную карьеру с 3 -го акта «Аиды», умер много лет спустя на 3-м акте именно этой оперы Джузеппе Верди».

Глядя на по-ленински голое темя президента Мамтека, Аттила вспомнил отца.

«Хорошо, что хоть не лысый!?» – Любил говаривать густоволосый без единой сединки Боб.

А когда кто-то недоумевал по поводу этой фразы, пояснял: «Безработный, квартиры нет, денег – тоже. Будь к тому же ещё и лысина, хоть не живи!»

–Разговаривать в таком тоне дальше считаю невозможным! – Выдал президент и поднялся.

–Как будет угодно! – Привстал и Аттила. – Но, соблюдая кодекс джентльмена, не могу не сказать. Мне всё равно у кого работать. Прямо отсюда я пойду к вашему конкуренту и за те же бабки предложу те же самые услуги.

–И он вас в отличие от меня прогонит.

–А возможно, и нет!

–В таком случае, почему вы не пошли к нему сразу?

–На выбор повлияли впечатления детства.

–Когда-то я тут отдыхал. До сих пор помню дурацкие ваши кричалки: «Мамтек не забуду вовек!».

–В таком случае мне надо посоветоваться с заместителями. Но уже сейчас я уверен, что они потребуют рассказать хотя бы в общих чертах в суть вашего замысла.

–Советуйтесь!

–В таком случае, вы пока свободны.

–Побродить по территории можно?

–Рита, – крикнул Алл, – Найди нашему гостю сопровождающего. Он когда-то тут отдыхал. Хочет вспомнить о приятном!

–Паша, займись! – Шепнула Рита.

–Ещё чего, ноги трудить с утра пораньше!

–Шеф! А машину вызвать можно? – спросила Рита по внутренней линии.

Алл крикнул:

–Да! Да! И замов ко мне, причём всех! Срочно!

Выйдя из кабинета Аттила странно осмотрелся и не менее загадочно пробормотал:

–Я знаю, что сойду на первой же остановке! – Усмехнулся Рите, подмигнул Паше и продолжил, – Итоги всегда печальны, даже когда хороши!

По местному телевиденью шёл фильм об одном из мамтековских конкурсов. Лучший вожатый Марат с камузом (губным органом) в зубах, исполнял танец своего алтайского народа, балансируя на самом краю одной из прибрежных скал Мама-Дага. Потом появился «Бронзовый монстр» в многотонном пальтишке. Снова Мама-Даг тонущий в попсе, захлёбывающийся в мутном потоке масскультуры:

«Я ведь взрослая уже.

Ты целуй меня везде»

«Нас не догонят!»

Едва Паша и Аттила покинули приемную, через неё потянулись те, кому Алл доверял и с кем предпочитал советоваться в особо затруднительных ситуациях.

Верлибр – кличка заместителя по основной деятельности (поэта). Страсть к детям обнаружилась в нём в молодые совсем годы, когда он – второкурсник педучилища проходил практику в начальной школе. Страдавший с юных лет эпилептоидными приступами, он, однако не был ни безумцем, ни импотентом, но взрослые женщины его никогда не возбуждали. А вот мальчики до 10 лет, приводили беднягу в любовный трепет. Причём ему даже не надо было дотрагиваться до них. Он довольствовался их обворожительным видом и «ласкающим смехом».

Верлибр – стихотворение без рифмы. То есть стих без созвучий на конце строки. Без конца, как незлобиво шутили по этому поводу соратники.

Тренд – главный врач мамтековской больницы, бывший ихтиолог,

Гейм – заместитель по культуре и развлечениям, бывший теннисист, навсегда дисквалифицированный за употребление стимуляторов.

Шверт – заведующий морем, в прошлом яхтсмен.

Брынза – инспектор отдела кадров.

Анод – инженер по коммуникациям.

–Читали?! – С отчаянием в голосе воскликнул Алл. В сердцах бросил на стол газету с отчёркнутым синим фламастером заголовком: «Киномошкара слетается на шару».

И тут же, демонстрируя свою феноменальную память, Верлибр процитировал по памяти: «Любой Фестиваль – хорошо отлаженный механизм отмывания денег. Особенно шоу. Но более всего фейерверки. На какую сумму улетело в небо зарядов: на сто или двадцать тысяч, – поди, проверь!

–Что будем делать? Конкурент не жалеет средств на нашу дескридитацию! – Вставил Сережа Гейм.

Приходя домой обедать, а делал он это всегда с точностью до минуты, сэр Гей, как его называли продвинутые вожатые, – снимал телефонную трубку. Звонящий к нему думал, что этот сотрудник и в перерыв трудится.

А яйцеголовый Брынза с бурнокурчавящимся от носа до паха вторичными половыми признаками, словно в бреду пробурчал:

По осенней наледи

Мы выходим на люди.

«Сколько себя помню, – взорвался Алл, – вся жизнь моя – сплошной дискомфорт. В детстве у меня не было своего угла, отдельной постели. Вещи приходилось донашивать, поэтому они были мне часто велики. Потому брюки бывали непомерно широки, а штанины при этом затаптывались. Обувь нещадно жала или болталась на ноге. Рукава приходилось подкатывать, даже на пальто, а полы мели тротуар…

Я вырос в постоянном недовольстве собой и жизнью.

Я не жалуюсь! Такая жизнь закалила мой характер. Поэтому я заявляю: конец этому, продолжающему уже несколько лет накату, надо класть и немедленно.

–Но как? – в один голос спросили Тренд и Шверт.

–А что мои уважаемые морячки.

–Морячки или морячки? – Играя ударениями осклабился Верлибр.

–За что ценю Вадика, улыбнулся и Алл, – так это за то, что он гениально умеет разрядить обстановку.

–Спасибо шеф! – Скроил морду кролика Верлибр.– Тут вот у меня ещё одна публикация.

– Снова клеветон?!

– Как раз наоборот. Посмотрите?!

– Оставляй, если хорошая!

ПЫДПЫДЫК! – КРИЧИТ ПЕРЕЛЁТНАЯ ПТИЦА

(«Смена» № 13, 2001)

Это легко представить. Сначала всеобъемлющая планета в тунике из параллелей и меридианов. Следующая – величественна и пестра от ещё не полинявших косынок бывших союзных республик – мама по имени СНГ. За ней – в библейском жёлто-голубом сиянии нэнька Фанагория, а в самом сердце этой Вселенной – Мамтек.

Недавно крошке исполнилось 50 лет. Феномен юбиляра в том, что он, прожив полвека, так и остался ребёнком неопределённого возраста: то ли 9-ти, то ли 15-ти лет.

Это, так сказать, одно измерение Мамтека, в котором он предстаёт как всемирно известная детская здравница.

Но был и другой Мамтек – древний, почти мифический. Кроме того, есть и малоизвестный, несмотря на то, что побывали тут самые знаменитые и даже знаменательные люди своего времени.

Именем птицы, поющей колыбельную

Первые поселенцы – появились они здесь ещё до н. э. эры – обратили внимание на то, что в живописном урочище перед отлётом за море ночуют перепёла, и назвали местность именем этой птицы

Перепел не поёт. Он вавакает, а потом кричит. У хорошего крикуна после вавакания – три колена боя со степовым хрипцом. Плохого крикуна зовут частохват. Оперенье перепела пёстрой ряби, но не многих и неярких цветов. Весь он серобуропёстрый, рябенький, полосатый, крапчатый. Название произошло от цвета: переполосый, то есть как бы клетчатый.

В средние века за обладание побережьем между мысом Вавака и Мама-Дагом соперничали десятки народов: гунны, скифы, хазары, греки, сколоты, римляне, генуэзцы… Приходили, теснили предшествующих и отступали, и смешивались, варились в этом пряном бульоне, то есть практически почти все оставались.

Уже в 19 веке селение Пыдпыдык становится частным владением. Меняя владельцев, имение постепенно превращается в место элитарного отдыха.

В 1820 году здесь промелькнул блистательный и гонимый Пушкин. Спустя пять лет «с чувством, с толком, с расстановкой» гостили Грибоедов и Мицкевич. В 1937 году загорал и бросал камешки в море сам наследник цесаревич, будущий император Александр II со своим поэтом-воспитателем В.А. Жуковским.

Двадцатый век открыли в апартаментах «Пыдпыдык» будущий первый из русских писателей лауреат Нобелевской премии Иван Бунин, его собратья по перу Александр Куприн, Антон Чехов, великие художники Суриков, Коровин, бас двадцатого века Фёдор Шаляпин.

В канун первой мировой войны лечил нервы Николай II, наведывался эмир Бухарский.

Потом настал черёд новых хозяев жизни: «Пыдпыдык» стал санаторием ВЦИК СССР. В разные времена тут бывали Н.К. Крупская, А.М. Горький, Эрнст Тельман, Георгий Димитров.

Теперь роскошный дворец является музейно-выставочным комплексом, где разместятся только экспонаты, подаренные выдающимися гостями курорта в разные времена и эпохи.

Среди семисот человек, посетивших «Мамтек» по приглашению и «самотёком», были первый всероссийский староста М.И. Калинин, первый красный командир С.М. Будённый, первый космонавт планеты Юрий Гагарин, писатели, художники, композиторы, академики, спортсмены, политики, короли, императоры, артисты, генсеки, министры, покорители полюсов.

«Пыдпыдык» так сегодня называется один из 10 лагерей «Мамтека». И славится гротом Поэтов. В нём беспрерывно звучат бессмертные стихи. Даже когда заканчиваются поэтические, конкурсы, юбилейные чтения. Надо лишь хорошенько прислушаться к лепету волн, идущих из вечности в бухту. Ещё тут можно внимать непревзойдённому гласу Шаляпина, особенно когда море штормит, разбиваясь о скалу, на которой великий маэстро мечтал построить «Башню а капелла».

Эстафету от громогласного мечтателя принял «Красный Крест», арендовавший 100 десятин Пыдпыдыкского побережья с его пляжами, дачами, парками и лесами. Вплоть до Второй мировой войны тут были ведомственные пансионаты и Лесная школа для больных туберкулёзом детей - сирот. «Мамтек» – такое название получила Пионерская республика, ознаменовав международную эпоху, начавшуюся в 1951 году с десяти палаток, подаренных женой У. Черчилля, в которых разместились и 180 ребятишек, привезённых сюда из Москвы, Киева, Поволжья и Фанагории.

За 50 лет существования «Мамтека» здесь побывало более полмиллиона детей из 111 стран мира. Всемирно известная детская здравница пережила несколько периодов развития. Некоторое время была даже санаторием для физически ослабленных детей. Затем «Мамтек» стал школой пионерского актива, феноменально оснащённым полигоном интернационального общения и дружбы народов.

Начиная с 1951 года «Мамтек» видел всякое: и разруху, и голод, которые повторились в 60-х. Право попасть сюда заслуживалось отличной учёбой, высокой общественной активностью, выдающимися талантами и достижениями во всех сферах детского творчества.

В наши дни «Мамтек» функционирует в основном благодаря заботам государства и коммерческим доходам. Попасть хотя бы раз в жизни в его фешенебельные условия, могут не только те, кто в состоянии заплатить за путёвку около 400 долларов, но обладатели другого достояния – более дорогого, нежели деньги, – таланта.

Сегодня здесь на ребят не «давят». Никто больше не загоняет их строем на торжественные мероприятия в честь прибытия какого-нибудь партийного бонзы. Не «тянут» больше детей и в политику. Новые подходы пришли на смену старым установкам. Одним из таких проектов стала концепция воспитания, разработанная Аллом Давыдовичем Аллом – президентом Мамтека, членкором Академии педагогических наук. Уже несколько лет кряду здесь проходят международные педагогические конкурсы, которые приезжают оценивать эксперты из Европы, Азии и Америки.

Отказавшись от политстандартов, ограничивающих творческий поиск, здесь формируют такого человека, который бы в новых условиях мог стать не только предприимчивой личностью, но и лидером.

Всё это плоды весьма болезненной школы выживания, которую прошёл «Мамтек».

В начале лжереформ его едва не растащили на гостиницы, пансионаты и резиденции для новых русских и нерусских. Пришлось вести борьбу даже за имя собственное. Чуть было не возник ещё один «Мамтек» в Австралии. Для того, чтобы заполучить право так же именовать тамошний новый туркурорт, даже приезжал советник посольства, некогда эмигрировавший в Австралию уроженец этих мест. Славного имени никто никому не отдал. Были и не цивилизованные «наезды», в том числе и на самого президента Мамтека. Группа людей вошла в кабинет и, расположившись весьма впечатляющим образом, заявила: «Последняя смена закончилось! Пора по домам! Сколько тебе надобно на дорогу – десять тысяч долларов. Сто или весь миллион?!» Мужество и хладнокровие, руководителя, умение выиграть время и найти могущественного покровителя в лице государства спасли жизнь нашему Мамтеку. Был и откровенный разбой. Московская фирма «Натюрморт» сфальсифицировала более 1000 путёвок на летние смены. В день отбытия первой группы в Мамтек «предприимчивый посредник» исчез с полумиллионной прибылью в долларах. Нередки скандалы и с подлинными путёвками, когда их получают не дети, пострадавшие в Чернобыле, а чада высокопоставленных чиновников. Десятки уголовных дел по нарушениям в распределении бесплатных путёвок заведено по всей России, Украине, и даже в Фанагории.

Но все эти дела неинтересны тем, кому никогда не суждено и, тем более тем, кому посчастливиться побывать в Мамтеке.

Начинающиеся здесь с первых дней лета мероприятия продолжаются до самой осени. Кинофестиваль, Конкурс танца, Космофестиваль, праздники фольклора, хорового искусства, спорта, встречи с великими: артистами, учёными, космонавтами, политиками… В дни юбилея мамтековцы чествовали своих ветеранов. Тех, кто тут работал и тех, кто отдыхал в разные годы, а также гостей из Киева, Москвы и других градов и весей мира.

К юбилею Международный детский центр обновил материальную базу и помолодел. Хочется думать, что самое худшее у Мамтека позади.

Флаг над Мама-Дагом

Эколого-ландшафтные паломники всех возрастов из разных концов СНГ до сих пор (правда, теперь не в таком количестве) являются сюда послушать соловьиную всенощную в начале первого летнего заезда и вечернее «спать пора» перелётной перепёлки в сентябре. Открывая летний сезон, мальчишки и девчонки, прибывшие сюда на первую смену, взбираются по узкой горной тропе на спину легендарной Мам-горы, чтобы поднять флаг очередного лета. Там он призывно трепещет на всех ветрах и хорошо виден с акватории.

Мама-Даг – этот легендарный монстр, воспетый на все лады и на всех наречиях.

Каким бы талантливым ни оказался наш имиджмейкер, будь он и семи пядей во лбу, обладай хоть ума палатой, воспетый им детский курорт, не долго сможет продержаться на крутой вершине востребованности, если внутри Мамтека всё будет идти по старинке. То есть, если здесь не ускорится педагогическая эволюция. Именно здесь, где сконцентрированы лучшие традиции, опыт, кадры, умы… следует готовить направление «главного удара». Где, как не в нынешнем Мамтеке, пережившем такие потрясения, знающем такие взлёты и падения, и созидать новую науку о детях, рождаться новейшей педагогике.

Так или примерно так подумали здесь на переломе эпох. Вдумчивый анализ привёл местных специалистов к необходимости разработки стратегической «Программы развития Мамтека», предусматривающей организацию на его базе специального социокультурного пространства, которое обусловило бы в своих пределах воспитание современной личности.

На сессии Международной конференции по образованию в Женеве, в которой приняли участие представители 135 стран – членов ЮНЕСКО, пройдя апробацию у опытных экспертов, была одобрена основная идея этого документа: «Признак высокой культуры – умение сожительства всех со всеми!» Обогащённый международным опытом метод не мог не выплеснуться за рамки Мамтека. В 1999 году вокруг Мамтека консолидируются детские лагеря Фанагории, затем к ним присоединяются украинские и российские лагеря из 25 областей. Так же «Мамтек» становится инициатором создания и международной благотворительной общественно-педагогической организации, куда вошло сразу несколько стран.

«Учимся всю жизнь!» – ещё одна плодотворная идея. Оригинальность новшества в закольцованности цепочки: ясли-сад – школа – вуз. С младенческого возраста детям прививается толерантность и если хотите христианское всепрощенчество, что позволит со временем получить общество, базирующееся на великодушии и любви.

Именно эту идея и положена в основу Программы «21 век». Руководители различных образовательных структур, учёные, объединённые ею, стремятся найти ответ на вопрос: «Какой ребёнок нужен школе 21 века?» В обсуждении, поставленной Мамтеком проблемы участвуют представители Беларуси, Германии, Италии, Словакии, США, России, Китая… всех назвать просто немыслимо, так их много. Своеобразие этого педсовета ещё и в том, что в ходе дискуссий от встречи к встрече формируется и оттачивается уникальная система повышения педагогической квалификации. Озадаченные «созиданием человека культуры» лучшие педагоги мира сегодня наполняют новым эффективным содержанием ими же сотворённые на формы воздействия на ребёнка.

Продолжая цитату из юбилейной статьи президента Мамтека Алла Давыдовича Алла, мы не можем отказать себе в удовольствии повторить вслед за ним: «У нас не может быть другого выбора, потому что подрастающее поколение требует своё. Наша задача – выяснить, чего же дитя хочет от будущего?!» этого. Я убеждён, что мы найдём ответ на этот вопрос.

Лев Капустовкий,

В далёкие времена обитали в этих местах мамы. Людей эти звери ненавидели, потому что те охотились на них и уничтожили их подруг. Человека, они протыкали бивнями и растаптывали стволоподобными ногами. Люди избегали туда заходить. И места эти окончательно одичали.

Когда однажды в эти горы ушла и там потерялась девочка, никто не осмелился её разыскивать. Она долго бродила в лесу, плакала, звала на помощь, пока не накликала к себе мам. Завидев крошку, они поначалу опешили, такого маленького человека им никогда не приходилось встречать. Быть может, это и не человек вовсе, подумали они и не стали убивать безобидное существо. Окружив её, они повели пленницу к себе в пещеру.

Прошло немало лет, прежде чем жестокие звери убедились, что всё-таки приёмыш их человеческого происхождения. К тому времени они полюбили девочку за весёлый нрав, красоту и дружелюбие.

Однажды, когда мамы ушли в дальние ущелья покормиться, разыгрался сильный шторм. Обвалы и селевые потоки на три дня и три ночи перекрыли тропы в горах. Едва шторм стих, и море снова засверкало бирюзой, девушка вышла собирать выброшенные на берег янтарь, изумруды, аметисты и другие драгоценные камешки.

За Третьим скалистым выступом она и наткнулась на тело юноши, выброшенное волной. Он был красив и молод. Девушка обняла его и заплакала. Юноша вздохнул, открыл серые, как перо перепёлки, глаза.

Он был слаб, избит прибоем, потому едва смог шевелить губами. Девушка увидела улыбку юноши и полюбила его.

А в это время уже слышалась тяжелая поступь мам. Сквозь буреломы и завалы они возвращались домой.

Девушка изо всех сил потащила моряка в ближайший грот. Он был глубок и столь мал, что гигантским мамам нельзя было даже заглянуть в него.

Много дней и ночей тайком выхаживала девушка своего друга. Он тоже полюбил её и не представлял дальнейшей жизни без своей спасительницы.

Однажды, когда юноша уже стал на ноги, они решили покинуть берег мам вместе. Стали собирать ветви, чтобы строить плот. Вскоре всё было готово: плот, запасы воды и пищи. Оставалось дождаться удобного момента, когда звери уйдут подальше в горы.

Наконец такой случай подвернулся, и влюблённая парочка вытолкнула плот из грота.

Они отдалились от берега уже довольно далеко, чтобы их можно было разглядеть снизу. Но вот с высоты гор бегство предстало как на ладони. Мамы взревели и бросились к воде. Одни пытались плыть, но были слишком массивны и утонули, другие стали крушить лес, но у них не было рук, чтобы связать плоты. А самый старый, огромный великан, войдя в море по грудь принялся пить его, полагая, что сможет всосать беглецов вместе с мошной струёй воды, клокочущей в его глотке. Так стоял он и пил до тех пор, пока не посинел.

С тех пор и называется эта базальтовая гора Мама - Даг.

–Куда направимся? – Плохо скрывая недовольство, спросил Паша.

–Поехали к бассейну, Чижик-пыжик, – весело глянул на милиционера Аттила.

–Я совсем не против ласкательных существительных, – ответил слегка помягчевший Паша, но откуда вы знаете мою фамилию?

–Я бы уточнил кличку!

–Да, так меня прозывали в детстве. И я крепко обижался.

–И частенько получал при попытке отстоять своё достоинство, не так ли?

–Но откуда?..

–От верблюда, – Паша ты моя!

Паша ударил по тормозам:

–Послушай, не знаю кто ты, но я давно не мальчики…

–Я знаю, что ты не мальчик, а девочка… – рассмеялся Аттила.– Я даже помню, когда, где и как ты проходил свою инициацию. Так, кажется, у вас называется этот процесс.

–Не пронимаю, о чём это вы? – Мягко тронул потрепанный милицейский газик Паша.

Подрулив к Шоу-центру, в котором располагался и плавательный бассейн, Паша, извинившись, срочно ненадолго исчез.

Пока Аттила искал плаврука, человека, когда-то не только научившего плавать, но и спасшего Аттилу от того, от чего в свое время никто так и не смог оградить Чижика-Пыжика.

Валторна сильно сдал. Годы взяли своё. Разумеется, он далеко не сразу вспомнил мальчонку, всей душой привязавшегося к нему на целый месяц. Постаревший, но бодрый и прямой как то свойственно людям, постоянно пользующимся водными процедурами, скрытый педофил, так никогда не посмевший переступить нравственную черту, драил стены пустого бассейна.

–Бог в помощь! – Подал голос Аттила.

–Бог бы помог, если б я занемог! – Откликнулся Валторна, устало разгибаясь.

–По вас не скажешь!

–Слава Богу, здоровье в порядке, спасибо зарядке! – Настороженно всматривался Валторна в незнакомца.

Персонал Мамтека имел на все случаи жизни строжайшие инструкции поведения. Особенно в общении с незнакомыми, тем более неожиданно появившимися на территории лицами. С точки зрения начальства детское учреждение сродни режимному. Чужие могут нести угрозу имуществу, опасность здоровью, а то и жизни детей. Это, так сказать, внешний вид правил, по которым жил Мамтек. За фасадом их скрывались многие другие причины, из-за коих нахождение на территории посторонних категорически не приветствовалось.

–Кто Вы такой будете? – Следуя инструкции, вежливо поинтересовался Викторник.

–Я гость вашего президента.

–Вас кто-то сопровождает?

–А! – Глаза старика потеплели. – Ясно, очень приятно. И что же вас интересует в моем хозяйстве?

Между тем, Паша, наконец, дозвонился из служебки в управление.

–Срочно соедини с шефом!

–Что-то стряслось? – Тревожно переспросила Рита!

–Стряслось!

–У него там народу куча!

–И всё-таки!

–Ну, смотри! Сам не нарвись и меня не подставь. Шеф сегодня не в духе.

–Ну, что там? – Раздраженно спросила трубка.

–Он провокатор. Прислан вынюхать всё, что можно и не можно.

–С чего такой вывод?

–Намеренно продемонстрировал свою некоторую информированность.

–Иди к нему немедленно. Кстати, где вы сейчас?

–В бассейне.

–Что он там забыл?

–С дедом беседует?

–Да ты что?

–Вот именно, что...

–Иди и ни на шаг от него.

Бегущего со всех ног пашу окликнул Обжора:

–Какие новости Чижик?

–Извини, спешу!

–Говорят, в «Лесном» пополнение.

–Что-то такое слыхал. Прости, у меня спецзадание.

–Так вот, говорят, просто феноменальный кадр. Искусный игрец на губной гармони.

(Обжора – толстый грязный киномеханик, поглощающий в один присест три столовских порции; моется только в шабаш).

Аттила, похоже, больше ничем и никем интересоваться не желал. С появлением Паши он ещё некоторое время перебросился с Валторной словами ни о чем, сорвал едва начавший желтеть лимон – карликовые эти деревца то там, то сям корявились тут по кадкам – и попросил вернуть его в управление.

Узнав, что совещание у президента продолжается, поигрывая источающим экзотический аромат плодом, спросил Риту, где можно воспользоваться электронной почтой.

–Но и на это необходима санкция.

–У нас так! – Не без сарказма парировала Рита.

–Если не верите, можете удостовериться сами. Сервер за углом, на лево.

–В компьютерной толклось несколько человек. Пожилая дама из управления, Ната Михайловна Червей, имеющая гарем только из 19 летних мальчиков – некрасивая, с мелкими шрамами на лице; режиссёр-эпигон – маленький, с короткой (облегающей, словно нарисованной) бородой Донжуана, погружённый в себя, словно под наркокайфом – чистоплюй и чистоплотный; о таких говорят – пассивный; грязнули же – активные, поскольку им наплевать на тех, кто им готов отдаться.

Однако никто из них к машинам не прикасался. Да и все они были выключены. Все, похоже, кого-то ждали. И он появился – толстяк по кличке Хакер, босой, с грязными ногами, не стриженными (в трауре) ногтями. Обычно спящий, словно аристократ, до полудня, в тот день он появился необъяснимо рано.

–Мне надо отправить послание, – бесцеремонно разглядывая неумытую образину Хакера, сказал Аттила.

–Ну а кто ты такой будешь?

–Новый сотрудник?

–Ничего не знаю.

–А тебе и надо знать!

Аттила подошёл к ближайшей машине, чтобы запустить.

Тут же перед ним, словно шлагбаум, возникла нога Хакера.

–Ну, от тебя и разит, приятель! Видать, сам не помнишь, когда в последний раз мылся.

–Возмутительно! – Взвизгнул Дон.

–Так у нас ещё никто не начинал? – Подпряглась Дама Червей.

–И не кончал! – Спокойно, словно выпад Аттилы касался отнюдь не его, сказал Хакер. – И неожиданно для всех запустил компьютер.

Аттила же милостью этой решил воспользоваться позже – после того, как вторично побывает у президента. О чем и уведомил гопкомпанию.

Он помнил и тех, и этих. А вот они в бородаче (разумеется, кроме Валторны, которому Аттила открылся) так и не узнали мальчишку, который в своё время доставил Мамтеку массу проблем.

А было тогда здесь довольно неблагозвучное дело. Одна из вожатых изнасиловала десятилетнюю девочку. Свидетелями чему были двое мальчишек: тот самый чижик-пыжик и Аттила. Правда. Паша вскоре от показаний своих отказался, а, непреклонный Аттила, вдруг так серьёзно заболел, что был срочно госпитализирован, а затем санавиацией переправлен в клинику по местожительства. Насильница же тоже куда исчезла. Когда же мальчишка выздоровел, родители его категорически отказались участвовать в следствии. Вскоре семья поменяла адрес. Отец купил квартиру, и семья перебралась из поселка в город.

Именно этими давними фактами изнасилования и последовавшего за тем откупа, и намеревался поприжать Алла, в случае отказа последнего произвести окончательную оплату за предлагаемый Аттилой пиар.

–Где там наш дорогой гость?! Пусть заходит! – Распорядился в трубку внутренней линии Алл, ещё раз оглядев, свой совет.

–Алл Давыдович! – Заполошно отозвалась через некоторое время Рита. – Он будет разговаривать только с вами. Причем тет-а-тет.

–Серьёзный сегодня у нас клиент! – Отключившись от связи, произнёс Алл.

–Может, его послать и все дела! – Неуверенно обронил Гейм.

–Такими кадрами не разбрасываются, – возразил Брынза и принялся протирать стекла очков поочередно дыша на них обнажая несвежие зубы неуёмного курильщика.

–Чует сердце – это шанс. Быть может, последний, – вернул себе инициативу Алл. За двадцать миллионов в смену, я готов заключить контракт с самим дьяволом.

–Баксов, баксов! – Добавил Верлибр, предупреждая неизбежный в устах вечно ничего до конца не понимающего Анода уточняющий вопрос.

–С такими средствами жить можно! – Дошло, наконец, до Анода из-за чего этот сыр-бор горит вот уже больше часа

–Так что все по-быстрому вон! – Замахал руками Алл.– Да не совсем. Рита заведёт вас с той стороны, через конференц-зал. Я включу радио. Всё и услышите.

Вышли, демонстрируя вежливое неудовольствие.

Пока Аттила усаживался поудобнее, потому что знал разговор будет не коротким, Рита проводила банду в смежную с кабинетом рабочую спальню Алла.

–Мы решили согласиться с вашим предложением. А поскольку не знаем, как вы будете его воплощать в жизнь, намерены произвести оплату услуги только после того, как убедимся, что дело в шляпе.

–У вас несовременный взгляд на дело, господин президент. Тезис о деле, которое прочно лишь потому, что под ним струится кровь, устарел. То, что я вам предлагаю – вариант абсолютно бескровный…

Перебил его звонок. Рита, дозвонившаяся по поручению шефа к Валторне, сообщала, что более десяти лет назад, уверенно развалившийся в кресле, человек и в самом деле четырнадцатилетним подростком отдыхал в Мамтеке.

Первая часть замысла, о котором он уговорился с Валторной, сработала. Это Аттила понял, когда поймал настороженно испытующий, но помягчевший взгляд хозяина.

–И где будет эпицентр воплощения проекта?

–Работать буду не здесь.

–Жаль, что нам не представится возможности видеть, как вы это делаете?

–Любопытство или желание проконтролировать?

–Такие деньги без присмотра не оставляют!

–Предоплата мизерная. И не говорите мне, что у вас их нет.

–Откуда в Мамтеке лишние деньги?! Мы пять лет на подсосе.

–Хорошее слово. Очень вам подходящее. И все-таки я хочу вам аргументировано возразить.

–Пожалуйста!

–В таком случае, выключите радио. Не хочется вас подставлять.

–Алл покраснел и нажал на кнопку.

–Господин президент три супермагазина на Крещатике, не считая мелочных киосков в Крыму, давно сделали вас одним из самых богатых торгашей в стране. Уже сегодня вы бы могли купить яхту, самолёт. Но вы не можете задекларировать даже часть бабок, на которых вы сидите. Моя услуга сделает вас баснословно богатым. Так что выкладывай, паря, аванс. Причём сейчас, и я поехал.

–Это что рэкет?

–Джентльменское соглашение.

Алл закрыл глаза и принялся раскачиваться. И тут Аттила увидел, как с него сползла та самая маска, тайну которой он так тщательно и столь успешно прятал даже от самых близких своих наперсников.

–По весенней наледи мы выходим на люди! – Бормотал он при этом.

Потом зевнул, словно проснувшись, огладил ладонями лицо, как то делают мусульмане после молитвы, и сказал:

–Я верю тебе! – Достал ключ, пошел в угол, открыл сейф и не считая вывалил на стол груду пачек из бледно-зелёных купюр.

Аттила смахнул их в загодя приготовленный полиэтиленовый мешок. И уже уходя, не поворачиваясь, сказал:

– Надеюсь, благоразумие, господин президент, вам не изменит и в дальнейшем.

Алл быстро повернул ключ двери в спальню, тем самым отправляя участников засады тем же путём, каким они попали в его рабочую спальню.

Однако всезнайке только что покинувшему кабинет президента ни за что было не догадаться, что помимо радио была включена ещё и видеокамера.

Алл включил телеобменник. На плоском стекле экрана возникла хмуробровая личность.

Криво и слегка грустно улыбнулась и плохо скрытой завистью произнесла:

–Нам бы такого бойца, Алик!

–Это тебе не Верлибер!

–Как же изумительно он тебя поимел, Алик!

–Хорошо тебе зубоскалить! Одно дело считать денежки, что мы тут в поте души своей добываем, другое так вот отбиваться! – Надулся Алл.

–Не обижаться, учиться надо. И тебе, и мне, и всем.

–Думаешь, кинул?

–Не похоже!

–Так работают профессионалы!

–Ну и что будем делать дальше?

–Думаешь, вернётся?

–А как же? Такие деньги не дарят?

–Разумеется ты не о предоплате?

–За десять процентов этот пиарщик пройдёт на всё.

–И мы тоже! Но, прежде всего надо как следует поговорить с банщиком. Почему он его помнит? А мы нет?

–Он его плавать учил.

–Мало ли кого он учил! Может быть, их связывают более существенные отношения?

–Если так, то с ним надо поступить по-свойски!

–Ведь больше никого наш профессионал увидеть в Мамтеке не пожелал.

–Найдешь время, зайди – продолжим тему.

–Если ты не против, я к нему направлю бабушку Кудактало

–Она мой лучший агент!

–Лучший- то лучший. А прокололась снова.

–Что там снова?

–Из «Лесного» служебная записка – мол, пришла, навела шороху, запугала всех. И те – от греха подальше – загрузили её «ножками Буша».

–У каждого свои недостатки!

–Польза от бабушки Кудактало перекрывает все эти её странности, не так ли?

–Петя Краус так не считает, грозится отправить её на пенсию.

–Жаль, что его мы не можем отправить, куда бы то ни было.

–Без него нам зарез!

–Направь к нему Пазуху. Пусть тот накачает, как следует и сдаст тебе же. На пару месяцев, выбьешь из него спесь.

–И ещё есть предмет. Разведка донесла, что к нам приедет ревизор! Надо бы срочно выяснить кто это!

Экран погас. Алл снял маску и утёр заслезившиеся, как после крутой луковицы морщинистые свои глаза мученика.

–Ну что, ребята! – Лаская загривки подвывающих от радости зверей, сказал Аттила. – Сегодня у нас баня с черникой.

Четвероногие купальщики нетерпеливо суетились около Хозяина, набирающего ванну. Поверх шампуни Аттила на этот раз опрокинул в воду два флакона черничного сока. В такой купели окрас, особенно у волчат, приобрёл удивительный – едва ли не аквамариновый цвет.

Прекрасные в Мамтеке

Портвейн и чебуреки.

– Напевал Аттила, избавляясь от бороды, теперь, по возвращении, ставшей не нужной. Некоторое время он любовался усами, делавшими его весьма сексапильным брюнетом, понимая, что и от них следует отказаться.

Управившись с домашними делами, позвонил однокашнику:

–Дэн, что-то я давно тебя не слышу. Как плохи наши дела?

–Хуже некуда! – Приятель ответил откуда-то с дороги. Голос дрожал – то ли дорога была плохая, то ли мобильная связь никуда не годилась.

–Даже так. – А я как раз созрел тебе должок отдать.

–Должок?! – Аттила хорошо знал своего товарища. Во всяком случае, мог отличить искреннее удивление от деланного. Интонация была подлинной. Видимо, у Дэна и в самом деле возникли серьёзные проблемы, если он забыл о деньгах, которые более года Аттила никак не мог ему вернуть.

–Ещё утром я был пуст, а сейчас готов отдать сполна. Но при условии…

–Никаких «но», ты же знаешь, я уезжаю…

–Ладно, не по телефону. Встречаемся через час в нашем заведении.

Аттила знал, что верный однокашник непременно опоздает, но чтобы на столько, не ожидал.

–Я жду тебя битый час! Ты не спешишь, словно это ты мне должен!

–Как сказать, не исключено, что скоро буду я у тебя просить. – Вид у респектабельного Дэна был не из лучших. Обычно подтянутый и вальяжный, он выглядел лет на десять старше. За время, что друзья не виделись, он распустил живот, был плохо выбрит. И что самое невероятное для него – был в не чищеных ботинках.

Сел в тёмном углу забегаловки, памятной для обоих ещё со студенческих времён. Аттила в отличие от Дэна выглядел лучшим образом. Подстрижен, в рубашке апаш, в сверкающих полуботинках.

–А ты, я смотрю, в совершенно летнем наряде! – Ставя локти на край плохо прибранного столика, невесело сказал Дэн.

–Так на улице почти что лето. – Аттила наслаждался возвратившейся к нему гармонией. Его радовало все. И цвет пива, золотящегося в гранёном бокале и даже отшлифованная завсегдатаями лавка, по которой хотелось поерзать.

–Да, жаркий у меня денёк… деньки!

–В чём дело?

–На меня накат.

–Догадываюсь, но неуверен.

–Конкурент?

–У меня хотят забрать гостиницу.

–Какую? Их у тебя, кажется, три?

–Как время летит!

–Ту, что в лесу!

–То есть, самую доходную?

–Там у меня и автостоянка, и мойка, и конный маршрут.

–Очень хорошо, что в лесу!

–Для моего проекта хорошо. Если бы в городе, я бы ничего не смог тебе помочь.

–Ничего не понимаю.

–А тебе и не надо. Но сначала покончим с долгом. Вот, забирай. – Аттила положил на стол пачку долларов.

–Не спеши отдавать. Возможно, скоро не ты, а я тебе задолжаю.

–Возьми, возьми. Ты же знаешь, деньги у меня не задерживаются. Не любят они меня.

– Что у тебя за проект? Мы можем это дело вместе провернуть?

–Я и сам хотел тебе предложить!

–Но, ты понимаешь, дело может не выгореть. Проект не апробирован…

–Я привык рисковать!

–В таком случае, сегодня и начнём.

–Что для этого нужно?

–Прежде всего, нужен вездеход, оформленный на другого… Старый, но без подвохов.

–Охотничье, какое же ещё?

Венок этот первой увидала молочница, спозаранку будившая жителей переулка истошным трехсложным воплем.

Он висел на трубе, торчавшей из стены между окном и дверным проемом. В неё втыкали древко красного флага с жёлтыми серпом и молотом. Флагшток этот вмонтировал когда-то ещё дед Викторника, чтобы по большим праздникам подтверждать свои верноподданнические чувства. Однако, как выяснилось, на властей это не произвело должного впечатления. Однажды к дому подъехал черная «Эмка» и глупого обывателя разлучили с семьёй на долгие годы. А когда тот вернулся, спустя десять лет, это было на Пасху, между дверью и окном болтался всё тот же флаг. Он был для поумневшего дурака, словно красная тряпка. Отшатнувшись от него, дед Викторника, вошел в сень бывшего своего жилья, и ощутил совершенно незнакомый, чужой для себя дух. В коридоре и прихожей пахло не так, как раньше. Лишь после того, ему на шею бросилась незнакомка – седая и толстая – он окончательно уверился, что не ошибся адресом. От жены, ну, разумеется, это была она – пахло по-старому: нафталином и плесенью одновременно. Спустя совсем недолгое время дед Викторника умер. И тогда впервые кому-то пришло в голову повесить погребальный венок на торчащий из стены флагшток. Вскоре на том же месте, повис венок, на лентах которого золотином были написано имя и отчество бабки Викторника. Он, говорили, умерла, от обиды: столько ждала мужа, а тот, возьми, и преставься сразу же после возвращения. В тюрьме, в лагере, где жизнь хуже не придумаешь, выжил, а дома, где, слава богу, можно и выпить, и закусить, жить не захотел.

С тех пор флагшток – типа крюк пустовал. Труда забилась. И если бы кому-то взбрело втыкать туда древко, ничего бы не получилось. Дырка давно забита воробьиными гнёздами. Она там селились до тех пор, пока не заполнили трубу всякой всячиной, что за много лет натаскали для гнезда. И венок больше никто не вешал, потому что в этой семье больше никто не умирал. Отец Викторника отличался отменным здоровьем. Жен менял как перчатки. Так что, когда стал недееспособен, никого из них рядом не осталось. Доживал он в боковушке, сразу за кухней. Так что молодой семье Викторника было и просторно и независимо. Ритуся долго не беременела. Дети пошли поздно. Викторник от такого нашествия некоторое время места себе не находил, то есть работы, должности на которой он мог бы зарабатывать прожиточный минимум. Лишь спустя время ему стало известно, что не беременела Ритуся не по своей, а по его причине. Следственно, дети, которых она произвела на свет, были со стороны. Точнее – с разных сторон. По крайней мере, один из них оказался потомком хорошей крови. Уже в девятнадцать лет это проявилось в полной мере. Ден самостоятельно, без какой-либо помощи со стороны семьи, отвертелся от службы в армии. Так же самоходом устроился в техникум, который без колебания бросил, едва началась эта катавасия с переустройкой. Он взял очень круто. Правда, деньгами не сорил. Хотя дом отремонтировал в стиле «Евро». Фирма, которой он, как постепенно выяснилось, не владел, а руководил, кормила всех его братье. Близнецы охраняли офис, а Мэри, сидела на кассе. Работа плёвая: всё делает электроника, ты только кнопки нажимай. Однажды фирма почему-то перешла к нему в собственность. И это положило начало большим проблемам для дома и семьи. Ден Викторник потерял покой и лоск. Стал даже выпивать. Однажды попал в больницу по скорой. Предынфарктное состояние – так объяснили в приемном покое. А когда подстрелили одного из близнецов, Викторник понял, что бизнес дело не только хлопотливое, но и опасное для жизни. Сам-то он всю жизнь работал на конвейере, паял два проводка на телевизорах, идущих беспрерывном потоком из никуда в никуда.

В последнее время Дэн совсем осунулся. Приезжал поздно, уезжал рано. Ни с кем не разговаривал, что домашним казалось обидным. Однажды даже на Ритусю накричал. Потом извинился, мол, сорвался, бывает. Бывать у него стали и некоторые другие странности. Приходя домой, выключал телефон. Сам говорил лишь по карманному…

Ночевать тоже стал нерегулярно, то есть исчезать все чаще. На первых порах, предупреждал, Но потом и это перестал делать. Ритуся так и смогла привыкнуть к его ночным отсутствием. Даже, когда узнала, что он купил себе отдельную. Квартиру и живёт в ней с каким-то особо доверенным охранником.

Легче от этого никому не стало. Семья жила как на вулкане. Никто не знал, когда случится непоправимое и как это произойдет.

Появление на стене дома венка с именем Дэна, а затем подкативший катафалк напугал всех до полусмерти. Ритусе пришлось даже врача вызывать.

–…организуем пикник. Конечно, для этого нужен повод. Подумай, или придумай…

–Где, я имею в виду место?

–Поблизости от мотеля. Непременное условие: среди его участников должны быть лица, которых ты подозреваешь в поползновениях на твою собственность…

–С волками жить, по- волчьи выть! Звони прямо отсюда.

–Ладно. Дальше!

–Всё случится в самый разгар пьянки.

–Что ты имеешь в виду, случится?

–Мы запугаем конкурента!

–Не годится! Этим путём я ходок!

–Мы запугаем его не так, как ты подумал… В том-то и весь мой проект, что конкурент сам испугается…

–А вот слушай…

Они сидели в душной не престижной забегаловке не так уже долго. Но выпили незаметно для себя едва ли не бутылку коньяка, не считая пива, что подавалось в промежутках.

Время от времени, если прислушиваться, в гвалте можно было разобрать лишь отдельные фразы не пьянеющих друзей-заговорщиков. К счастью, на сидящих в углу, никто, кроме полового, не обращал никакого внимания.

–И ты об этом заявишь властям!

–И что это даст?

–Кому захочется иметь гостиницу в таком лесу?

–Да в такое заведение никого калачом не заманишь.

–Правильно.

–Но это же огромные убытки.

–Зато сохранишь гостиницу.

–Надо подумать!

–Пока будешь думать, они у тебя заберут, если не гостиницу, то что-нибудь подороже.

–Ты прав! Ты прав!

–Малышка! – Есть небольшая сенсация!

После долгого перерыва, не однажды казавшимся разрывом Аттила позволил себе расслабиться – позвонил Нине Веденмеер.

Коллега по прошлой жизни, с которой не видался, более полугода, встретила его появление без энтузиазма. Безработная журналистка – Нина перебивалась случайными гонорарами. И возвращение блудного Аттилы, оказалось, как всегда, кстати. Тем более, что старый друг на этот раз был буквально напичкан баксами.

Он пришёл с рукой не перевязи. Как всегда чисто выбрит и слегка пьян.

–Это ещё с пикника не выветрилось, отреагировал на недовольное фи, подруги.

Включай диктофон. Я бы сам написал, но, сама поймёшь, моё авторство было неэтично.

В течение получаса, сидя в ванне, он рассказывал Нине, как на расположившихся в лесочке гостей Дэна кинулась целая стая волков. «Поскольку я сидел на острие атаки. Один из них – вожак – ударил меня клыками. Сначала в плечо, видишь синяк, потом повалил и, если бы я не подставил руку, вцепился в горло. Народ врассыпную. Спасибо, Дэн не растерялся. Он как раз перед тем в машину залез, по телефону говорил – как шарахнет из ружья прямо из салона.

Пиши, звони! Срывай гонорар!

Нина тут же позвонила, и, не пиша, прямо с «колес» продиктовала весь текст до копейки.

–Всегда поражался твоим мастерством. Быть может, глядя на тебя, я и ушёл из журналистики. Так, как ты, я не мог, а быть посредственностью, кропать кое-как не в моем характере.

–Так чем же ты зарабатываешь свои, причём такие немалые бабки, Аттила?

–Деньги чистые.

–Ты их отмыл?

–Как всегда своим умом.

–Поделился бы хоть раз опытом.

–Лучше я поделюсь иначе.

–Кому лучше?

–Тебе лучше, мне спокойнее.

–Однажды я узнаю, что ты попал за решётку.

–А вот это вряд ли! Валя – парень умный!

–И самонадеянный. А мне, когда ты так вот пропадаешь, страшно иной раз газеты развернуть. Так и кажется, что увижу в заголовках: «Бывший корреспондент оказался махинатором!»

–Потихоньку зарастает. Если бы не уколы, и вовсе никаких проблем.

–Что вы, мужики, так боитесь уколов?!

–Ты обобщаешь? Что было с кем сравнить?

–И ты после стольких месяцев отсутствия еще и ревновать меня смеешь?

–Это для остроты чувств. А вообще, детка, если я чего-то в этой жизни боюсь, то, конечно же, СПИДа.

–Не бойся! У меня… против него прививка.

Аттила с наслаждением ощущал шероховатость её ягодиц. Пупырышки пробивающихся волосков; гусиная кожа, высыпавшая навстречу его ладоням, говорили о нарастающей ответной нежности. Господи, а ведь ничего большего, нежели эта плотская радость, ты и не дал нам! Что работа, что счастье победы, что слава и богатство, если не дано тебе этих ощущений!

– Ещё! Ещё! – дремотным шепотом говорила женщина. Она лежала ничком. И голос, упирающийся в матрац, казался, мужчине, ласкающему её, звуком из сна.

Лежу ничком

Под ночником

Под язычком,

Как под смычком,

Вскипают звуки.

Я сам от этой муки,

Как тетива на луке.

Я выхожу на греблю

И наблюдаю греблю

Байдарок и каноэ.

И соком колонхое

Омыло нёбо мне.

–Ты вспомнишь обо мне? –

Глаза твои спросили.

Они слегка косили

И плавились в огне.

И звездочка в гортани

Застряла навсегда.

Распахнутыми ртами

Течет любви вода.

Любимая, с годами

Не изменились мы?!

Мы снова на татами,

Сражаемся взаймы.

Потом они ужинали в ресторане при одной из гостиниц Дэна.

–Не понимаю, какая выгода держать сразу несколько заведений?!

–Это называется Гостиничное объединение.

–Чтобы построить то, что ты имеешь в виду, нужны большие деньги. Со временем…

–Не будет у него этого «со временем». Я слыхала, уезжает он. Кто-то другой построит пятизвездочный отель.

–Лично мне будет жаль. Он мозговитый парень. И совесть у него есть.

–Идеалист! Капитализм начинается не с таких, а с тех, кто сумел монополизироваться. Мозговитые приходят потом, когда все бабки отмыты, причём в третьем поколении отмыты.

–Приятно иметь дело с умной, образованной женщиной.

–Кого ты имеешь в виду?

–Вас, Нина, кого же ещё я могу иметь…

–Пошляк! – Выпалила Нина и глядя, как Валентин опрокидывает рюмку за рюмкой, добавила со вздохом, – И пьяница. А значит, детей от тебя я рожать больше не рискну.

–Скоро ты передумаешь.

–Если ты прекратишь пьянствовать.

–Это мне вполне по силам.

–Обещаешь?

–А вот женщинам обещать не в моих правилах. Женщине я привык помогать. С женщинами я люблю сотрудничать. Вот и тебе хочу предложить участие в одном весьма прибыльном проекте.

–Если это в пределах закона, я готова работать и зарабатывать.

–Не будь такой наивной. О каком законе ты говоришь?

–О нравственном хотя бы.

–Канта вспомнила. Заставляешь меня повторяться в комплиментах?!

–Рассказывай же. Не томи!

15. Объяснительная записка А.И. Чернавки

Я, Арсений Иванович Чернавка, был приглашён на день ангела моего товарища по бизнесу Данилы Михайловича Викторника. Мероприятие проходило в лесу, в районе мотеля «Каберне». На закате дня, а именно в 20. 37. (я имею обыкновение смотреть на часы постоянно), когда вечеринка была в разгаре, на нас напали волки. Сначала я подумал, что это бездомные собаки, поскольку услышал лай. Но вскоре понял, что пожаловали самые настоящие волки. Мне довелось работать в Сибири. Я знаю, как выглядит этот зверь.

Это были волки. Но какие-то не такие. Это были волки с голубой шерстью. Один из гостей – парень, пребывающий в значительном подпитии, наверное, поэтому он и бросился навстречу стае, остановил, то есть своим телом прикрыл нас. Их было четверо. Один из зверей – это по всему был вожак – набросился на него и укусил за руку в области предплечья. Остальные животные, пользуясь нашим испугом – вся компания с криком разбежалась – накинулись на импровизированный достархан и все мясные продукты съели.

Как я полагаю, это были самые настоящие волки, причём голодные. Единственное, что у меня вызывает недоумение, это их окрас. Голубых волков не бывает.

–А теперь что? – Спросил Дэн, когда понял, что больше никто не претендует на его мотель.

–Теперь я передислоцируюсь.

–Отправляюсь со своей четвероногой командой поближе к «Зарнице». Она мой главный объект.

–Вот гонорар! – Дэн протянул Аттиле пачку потолще той, что была возвращена ему давеча.

–Настаиваешь?!

–Бери, брат, бери! Но это ещё не всё.

–Я всё-таки уезжаю. И что это значит?

–Этот мотель твой, Аттила.

–Прошу прощения, что мне с ним делать?

–Перепишешь на сеструху, так целей будет.

–Ты полагаешь, что у меня в дальнейшем не всё будет ладно, как в этот раз?

–Спасибо за доверие!

–Если там не сложится, знаю, ты мне вернёшь его!

–С удовольствием, если сестра не залупится.

–Не залупится, поскольку я с ней уже переговорил.

–Ты ясновидящий?

–А вот это вряд ли!

За окном посмеивалась перелётная птица. Здесь она родила детей, и теперь, шизоидно подхихикивая, рассказывала потомству о далёкой родине, тем самым, настраивая молодняк на длительный бросок на север. Зимородки эти, или как их там ещё, будут лететь к самому Заполярью, не спеша, двигаясь вслед за отступающим холодом. Доберутся к моменту созревания тундровых ягод. Насытятся ими и снова вслед за отступающим теплом отправятся назад, чтобы вывести очередное поколение смешливых крутоклювых птах.

–Читали? – Верлибр демонстрировал перемены своего странного лица: то кроличью мордочку самодовольства казал, то хрюкал от распираемого чувства радости, и при этом круглый нос, с открытыми ноздрями напоминал розовый пятачок.

Аллу, так и не привыкшему к подобным метаморфозам своего зама, порой хотелось в такие моменты зайти к тому сзади, чтобы удостовериться, не пульсирует ли у Верлибра скованный мануфактурой от Кардена хвостик.

Голым он Верлибра, конечно же, видел и не однажды. Но вот всякий раз его обуревало это искушение заглянуть тому за спину в самый неподходящий момент.

–Ты думаешь, это проделки Бороды?

–Не уверен. Но что-то мне подсказывает.

–Если это так, то на нас работает специалист высшего класса. – Президент почесал за ухом. И чуть было не сорвал с себя маску.

–Надо бы как-то проверить! – Слегка подкрашенные губы Верлибра, увлажнились.

–Я не говорю, зачем. Я спрашиваю, как?

–Надо подумать!

–Займись анализом. Отслеживай реализацию путёвок.

–А ещё, разыщи мне эту самую Нину!

–Венденмеер или как там ещё?!

–Вот-вот! Наверное, с неё и надо начинать. Вот ведь как бывает. За такой пиар, людям платят баксами. А она поработала на нас бесплатно!

–Не морщи лобок! Она тамошняя. Журналисты часто знают больше, чем пишут. Пообещай гонорар. И не какой-нибудь куцый, а чтобы впечатлял… в меру.

От поселочка, где в просторном вольере содержались волки, до «Зари» ближе всего по железной дороге – около сотни километров. То же расстояние и автострадой. Но ехать по ней – значит отмечаться у нескольких постов дорожной милиции. Больших беспредельщиков трудно себе вообразить. Это Аттила понимал. Непременно сунут нос под тент. Конечно же, ребят надо перевозить туда скрытно. Тем более, весь горно-лесной массив вплоть до самого моря прочёсывают волчатники, после инцидента слетевшиеся сюда чуть ли не из соседней губернии.

Аттила события не торопил. Заметка Нины, которой именно он дал информацию о волчьем набеге на пикник, будет работать ещё некоторое время. Но дабы запутать следы и свести волчий ажиотаж до абсурда, он решил показать ребят ещё несколько раз. Причём в окрестностях и мотеля, и соседствующей с ним Базы отдыха Олимпийского резерва.

Заметки в местной прессе подлили масло в костёр ажиотажа, постепенно переросшего в неверие. Появление опасных хищников в пригородах Фанагории скептики тут же объявили вымыслом. Главным аргументом в этих устах было то, что голубых волков не существует. Появилась даже статья местного природоведа, правда, за неимением других орнитолога, который привёл целый перечень волчьих разновидностей. Мол, волки бывают серые – овчары и даже красные. Последние обитают в горах Юго-Восточной Сибири. Похожи на европейского собрата, но шерсть у них цветом, как у лисы, и хвост космат. Есть помеси волка с лисой – волколисы, есть тумаки – гибрид волка и собаки, бывают альбиносы, то есть белые. Но синих или голубых природа не знает.

Следя за публикациями, Аттила выдерживал паузу, не без оснований полагая, что ситуация постепенно достигнет той самой консистенции, когда мальчику никто не поверит. И на крик «Волки! Волки!» – люди не побегут с дрекольем и, тем более, с ружьями.

Сами события торопили Аттилу.

–Скорее приезжай! Мне только что позвонили оттуда… – в голосе Нины слышалось беспокойное любопытство.

–Я тебе правильно понимаю – оттуда?

–Еду! Но куда?

–В редакцию.

Нина ждала его в скверике напротив парадного входа в Дом печати. В джинсовом комбинезоне, крепенькая с круглой попкой, она показалась Аттиле, как никогда аппетитной.

Не удержался, незаметно погладил её, как любил говаривать, нижний бюст.

Но она была так взволнована, что никак не отреагировала на его вольности.

–Козлиным таким голосом проблеяло, что-то вроде: я вице-президент… просто в восторге от вашей заметки…

–Ещё бы! Ты им сделала миллион долларов одной только этой заметкой.

–Я ему сказала, что за рекламу надо платить. А он, представляешь, тут же – а мы вам не заказывали.

–Ну и чего он хочет?

–Приехать.

–Зачем? Хотя я уже знаю. Он хочет найти меня.

–Не догадываешься?

–Они хотят найти меня.

–А разве они не знают…

–Ни имени, ни адреса, ни телефона. А электронное послание я отправлял из кафе.

–Зачем ты им?

–Чтобы пасти, а потом, когда я всё сделаю, сдать.

–Значит, платить они тебе не собираются.

–От ста тысяч долларов – такая сумма этим ребятам, сидящим на миллионах, не кажется малой.

–Ты полагаешь всё-таки, что платить они не хотят.

–Пусть едет. Хотя вряд ли это будет тот, кто звонил. Я думаю, приедут, скорее всего, двое. – Один будет на виду, другой «спрятанным»

–Первый уедет, «пастух» останется.

–О чём вы условились?

–Я ответила, что пока они со мной не рассчитаются, встречи не будет.

–Он спросил «сколько»?

–Я сказала, что мне надо подумать. Деньги счёт любят.

–И когда он позвонит ещё раз?

–Хотел вечером. Но я сказала, что домашний телефон никому не даю.

–Будет звонить в редакцию завтра в то же самое время.

–Ну и сколько мы с них сдерём?

–Не менее сотни?

–Ты шутишь?

–Пиар, тем более чёрный, стоит много дороже.

–Сколько, по-твоему?

–По меньшей мере, раз в десять от твоей суммы.

–Это несерьёзно!

–Я бы рекомендовал тебе и более солидный куш затребовать. Но боюсь, что они догадаются о том, что мы знакомы.

Она уходила, слегка откинув голову, словно отягчённую толстой подвязанной косой. Выпуклые, слегка приспущенные ягодицы, трепетали под тонкой сиреневой тканью. Ему захотелось её. Он едва не окликнул, чтобы остановить, вернуть, увести куда-нибудь и сделать с ней всё, что она так любит. Ему всегда хотелось влить в неё, как в сосуд, так быстро накапливающееся вещество жизни. Однажды оно занялось в ней и обернулось новой жизнью. Тут же ему вспомнилась другая – внешне более совершенная женщина. Святящаяся, как фарфоровый сосуд, Лиза. Вот в неё ему никогда не хотелось влить вина. Потому что оттуда ни разу не прозвучало никакого зова. Сущность её молчала, как живая ракушка. Ничего не доносилось до его чувств, потому что всё, что там было, представляло собой неразвившийся зародыш, законсервированный формалином насилия навсегда.

Пообещав Нине требуемую сумму, Верлибр сообщил дату приезда, номер поезда и вагон. Попросил встретить.

Аттила же вошёл в этот поезд на пару остановок раньше. Что позволило ему незаметно для гостей увидеть то, что они собирались скрывать от Нины. А, в конечном счёте, и от него. Достаточно было лишь мимолётного взгляда в приоткрытую дверь двухместного купе, чтобы разглядеть спутника Верлибра. Это был Паша Чижик. Судя по экипировке – одет он был в милицейскую форму, – сержант собирался остаться в Фанагории всерьез и на столько, на сколько потребуют обстоятельства.

Прямо из вагона он созвонился с Ниной. А затем с Дэном. Просил его лично прибыть к поезду, чтобы опять же лично проводить засланного мента до самой его явки. Поезд он покидал из соседнего вагона. Хорошо видел, как Нина встретила Верлибра. А Дэн повёл Пашу.

Самым неожиданным в детективной этой ситуации было следующее. Чижик прямым ходом отправился в офис Чернавки – недавнего претендента на дэновский мотель.

На стоянке такси народа – яблоку негде упасть.

Машины уходили одна за другой.

–Ничего, подождём! Немного подышу свежим воздухом. – Сказал Верлибр. – У вас тут, как всегда, хорошая экология.

–Вы уже бывали тут?

–Пару раз…

Верлибр в элегантном пальто, отливающих янтарём кожаных полуботинках, в английского покроя кепи выглядел суперально.

–Судя по вашему виду, Мамтек не испытывает экономических проблем. – Не удержалась Нина, видя, что тот не собирается вручать ей пакет с баксами.

Не ожидавший такой атаки Верлибр прямо-таки хекнул:

–Не буду лукавить. Он вашего журналистского глаза ничего не скроешь!

–А тут не надо быть особо зорким. Всё на поверхности. Деньги привезли?

–Не сомневайтесь, девушка или… мадам! – совсем засуетился Верлибр. Не ожидал он и такого поворота. Тем более, на первых же минутах общения. – Надо где-то приземлиться, не на улице же…

–Разумеется. Это я так. Психическая атака.

–Экспериментируете?

–Можно и так думать.

–Куда вы меня поселите?

–Выбор за вами. Гостиниц несколько. Все они, примерно, одного качества.

–На ваш выбор.

–Не хотите за город?

–В тот самый мотель?

–Ведь вы приехали посмотреть на голубых волков?

–Боже избавь! Я с детства боюсь диких животных!

–В таком случае, поехали к Дэну.

–Это название отеля?

–Нет, так зовут моего однокашника, ставшего крутым предпринимателем. Держит гостиничное объединение.

–Что-то слыхал…

–А у меня тут есть старый знакомый. Вы его должны знать. Арсений Иванович Чернавка.

–Сейчас вы удивитесь!

–Любопытно, чему?

–Некогда мы с ним работали в одном лагере Мамтека. Вожатыми. Я, остался, а он вернулся на родину. Стал крутым, как вы говорите, а я вот так остался у Мама-Дага. Знаете ли, не удалось мне оторваться от этого магнита. Так вот. Мы с Арсюшей время от времени перезваниваемся. Он даже как-то спонсировал один из наших фестивалей. К сожалению, в этот раз повидаться не придётся.

–Что же так?

–Улетел в Париж.

–И надолго?

–Не спросил, поскольку сам приехал на сутки. В Мамтеке начинается пора, которая год кормит. Меня ждёт много работы. Благодаря в том числе и вам, ожидается хороший наплыв.

Подошла очередь. Таксист спросил – куда.

–В отель «Гранат» – ответил Верлибр. Нина подчёркнуто не обратила внимания.

–Заказывайте обед, а я пока поселюсь, – начальственным тоном бросил Верлибр и побежал по ступеням крыльца, словно давно знал и ориентировался в этой гостинице Чернавки.

Себе Нина взяла шампанского с пирожным. Гостю коньяка с лимоном. И позвонила Аттиле:

–О нём тут уже позаботились.

–В ресторане «Граната»

–Я буду рядом! Но ты меня не знаешь…Мобильник не выключай. Я хочу слышать всё.

–Понятно. Всё, он появился!

Верлибр, удивлённо повёл бровью. Было похоже, что в течение тех пятнадцати минут, что отсутствовал, он едва успел умыться.

–Созвонились? – Спросил он как бы между прочим.

–А вы? – Не осталась в долгу Нина.

Верлибр рассмеялся. И положил перед Ниной тоненькую стопку долларов.

–Ну вот, теперь я могу и пошиковать, – усмехнулась журналистка, глазами пересчитав количество купюр.

Их было больше десяти

–Мы решили повысить ваш гонорар.

–Тем более, что моя нечаянная услуга стоит много дороже… – в тон ему продолжила беседу Нина.

–Если договоримся, получите ещё.

–О чём будем договариваться?

–Помогите нам найти человека, с которым у нас партнёрские отношения.

–Он что потерялся?

–Скрывается.

–Не женское это дело.

–Напрасно вы так говорите. Ничего опасного для здоровья.

–Ну, и как вы себе представляете мой поиск?

–Просто, вам надо будет время от времени писать о Мамтеке.

–Что, например, писать?

–Ну, хотя бы так: всемирно известный лагерь, брошен на произвол судьбы, нуждается в поддержке, переживает большие экономические проблемы…

–И печатать в центральных СМИ?

–Только в них!

–Не вижу связи.

–Между чем и чем?

–Между этой работой и вашим без вести пропавшим партнёром

–Не спешите!

–Но в таких СМИ от внештатников берут лишь сенсационные материалы?

–Мы будем вам хорошо платить.

–Ну и где я тут наберу сенсаций?

–Придумывайте.

–Легко сказать.

–Если бы я мог сам. А темы – они буквально висят на деревьях.

–Взять хотя бы эту – про волков. Эту тему можно раздуть до уровня Лохнесского чудовища! Голубые волки - оборотни! Представляете? Начитавшись такого, родители перестанут отправлять детей в «Зарю». И ребята снова вернутся к нам. И мы (в том числе и вы – наша помощница!) заживём!

Нина допила свой бокал и сделала движение уходить:

–Родину пионеры не продают!

Только теперь она заметила Аттилу. Тот сидел неподалёку. Так, что ни она (сразу), ни, тем более, Верлибр (а тот вообще) увидеть его не могли.

–Вы были пионеркой, я пионервожатым. Это было в прошлом веке, мы жили в другой стране, которой больше не существует. Да, её мы не предавали и не предали бы никогда. Теперь мы очутились в мире, где никто ни о ком просто так не заботиться. А лучше всего живут те, которые способны позаботиться о себе сами! Я и говорю вам: «Давайте это сделаем вместе!»

–А я не о стране. Я о моей земле, где родилась и живу. Почему я должна ради того, чтоб вам жилось ещё лучше, идти на преступление?

–«Заря» и так не пропадёт!

–Ну, год-полтора продлиться перетягивание каната в нашу пользу. Эти два три сезона дадут нам возможность поправить дела: отремонтироваться, укрепить, обновить материальную базу… Нам бы только вернуться на международную арену, а там вполне и без ваших детей обойдёмся. Там мы снова станем вне конкуренции.

–Вас послушать, так прямо гладь и благодать. А как мне теперь и потом жить здесь, с такой авторской славой?! Да меня просто заплюют. И это в лучшем случае.

–Переберётесь к нам. На всё готовое. Мы вам создадим все условия, будем платить так, что вам и не снилось…

–Пока нужна буду. А потом?

–Но вам же не обязательно возвращаться сюда. Купите квартиру в Ялте или в Москве…

–Купите мне квартиру вы. При таком условии я, возможно, ещё бы и согласилась.

–Вы не умеете вести переговоры. Не умеете торговаться. С вашим темпераментом, вы, если бы на моем месте был кто-то другой, уже после такого заявления потеряли бы нить контакта.

–Вы хотите сказать, что я перебарщиваю с требованиями?

–Именно так! Тема есть. Автора всегда найти можно.

–Тогда зачем вы приехали ко мне?

–Из этических соображений.

–Так уж я и поверила вам!

–Вы правы. Нам нужна только Нина Ведермеер и никто больше.

–Веденмеер. И ещё кто-то, быть может более, чем я. Тот самый пропавший партнёр?

–Но как я могу помочь?

–Элементарно. Наш партнёр нам пообещал свой пиар. Взял аванс и упал на дно.

–Читая эти ваши материалы, он позлится - позлится и придёт к вам.

–Чтобы прибить конкурентку!

–Ну, зачем же так сразу?

–Мы будем рядом. Мы вас оградим. А его привлечём к ответственности.

–А если вместо меня эти материалы будет сочинять кто-то другой, ваш пропавший разве не отреагирует тем же самым образом?

–Нет! Он поймёт, что тот автор подсадка. О вас он так не подумает, потому что это ваша тема.

–Надо подумать.

–Но только до завтра.

–Мы меня загоняете в угол. Почему бы мне вам по телефону не сказать о своём решении?

–Ладно, но это на крайний случай.

–Мне бы хотелось привезти в Мамтек ваше окончательное «да»!

20. Вечером на даче

За городом у Аттилы Нина ещё ни разу не была. Обычно они встречались у неё. Иногда у него в однокомнатной «хрущевке». На дачу, куда Валентин спрятал своих зверей, и где теперь отсиживался сам, он решился пригласить Нину не сразу. Предложение Верлибра вначале они обмозговывали с Дэном. И когда пришли к выводу, что оное надо принимать, было решено посвятить Нину в ту часть проекта, о которой она пока ничего не знала.

–Смотри-ка! – С калитки воскликнула гостья.

–Да у тебя тут самый настоящий загородный дом!

–Это у них дом, а у меня убежище!

–У кого это у них? – Нина трогательно озиралась, как это бывает у женщин, ощутивших неотвратимость соития, которого хочется.

–Вот они – братцы меньшие! – Аттила повёл гостью за угол полутора этажного строения типа башни. Там под высоким навесом за стальной мелко ячеистой рабицей валялась на сухом сене великолепная четверка

–Кто такие? Откуда? – Присела от удивления на корточки Нина.

–Голубые волки,

–Они, детка, они!

–Пропавший партнёр – это ты? И как мне это в голову не пришло?

–Кто-то теряет, кто-то находит…

–Но это же собаки!

–Не совсем так. Сукина дочка и три волка-сыночка связаны молочными узами!

–Волки сыты, а мы возвращаемся к нашим баранам.

–Вот именно. Ты пишешь сказки про белого бычка, а я организую рейды по тылам…

–Для достоверности, одной царапины на предплечье, будет недостаточно!

–А вот это и многое другое мы обсудим в помещении.

Аттила, прежде чем ввести гостью в дом, ещё раз осмотрелся окрест.

–Не волнуйся! Я была предусмотрительной.

–Каким же образом?

–Прежде, чем сесть в электричку, позвонила в номер твоему Чижику.

–Ну и что ты ему сказала?

–Спросила Арсения Ивановича, а потом извинилась.

– А если за тобой они приставили кого-то другого? У Чернавки шестёрок, знаешь сколько!

–Я вышла из первого вагона. И стояла, пока поезд не ушёл. На перроне, кроме меня никого не было.

–Будем надеяться, что они пока ещё не развернули вокруг тебя сети свои… Ловчие ищут меня и моих волчат.

–Скажи, зачем тебе всё это надо? Неужели из-за денег?

–Аванс я получил не малый. Сам толком не знаю. Может, потому что втянулся?

–Плодами усилий тех, кто не отдаёт себе отчёта в своих действиях, как правило, пользуются другие…

–Может быть, может быть! – сказал Аттила.

Войдя в дом, они сразу же легли. А потом, не зажигая света, так и этак крутили свой проект, тщательно анализируя его возможные осложнения и метаморфозы.

Когда все детали были основательно обсуждены, Аттила опустил плотные шторы.

Нина, не скрывая восхищения, смешанного с другими чувствами, сказала:

–Аттила, ты не перестаёшь меня удивлять. И делаешь это всякий раз с новой неожиданной силой!

–Никогда не спеши с выводами, детка! – Только и ответил на комплимент.

И уже за ужином, тянувшимся заполночь, рассказал подруге презанятную историю.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ФАРФОРОВЫЙ ЛИК

Хочешь узнать человека,

дай ему власть.

А. Линкольн

История эта началась лет десять назад в Севастополе, где я служил на флоте. Поскольку наш противолодочный крейсер «Керчь» по причине энергетического кризиса постоянно был на приколе, личный состав томился на пятачке Куриной бухты. Именно тогда я, видимо, от нереализованности, стал пописывать. И по просьбе старпома даже выпустил несколько стенных боевых листков. Стиль мой понравился начальству. И вскоре меня перевели в пресс-центр Черноморского флота. Так я очутился при штабе да к тому же под началом весьма дружелюбного, но совершенно не умеющего писать начальника. В то время Андрей Агапов – его в штабе флота так и звали ТриА, поскольку и отчество у него было на «А» Антонович – был в звании Кап –1, что в переводе на привычный ранжир равно полковнику. И это было это весьма удивительно, потому что годы у него были совсем для такого ранга молодые. Двадцатипятилетний каперанг – даже для такого блатного флота, как Черноморский, было явлением. Правда, только для таких новичков, как я. Вскоре выяснилось, что ТриА был зятем военно-морского юриста. Вице - адмирал души не чаял в своём ребёнке. Дочь прокурора была необыкновенно красива и в тоже время умственно отсталая. Папа всю жизнь маскировал этот её недостаток; в школе, начиная с первого класса, договаривался с учителями. Поначалу случались проколы, когда кто-то из ангажированных педагогов по какой-либо причине неожиданно не являлся на урок, и девочку, как следует, спрашивал подменный учитель. Но таким образом возникающие «неудачи» ребёнка списывались на недоразумения или забывчивость, мол, не записала задание в дневник, потеряла тетрадь и т.п. В институте то же.

Мужа отец ей нашёл сам; выбрал здорового, неглупого парня с её же курса, пригласил к себе домой (и до времени, не называя имени дочери, выложил всё) и предложил сделку: к 40 -летнему возрасту (максимум) ты станешь адмиралом; а нуждаться уже с завтрашнего дня ни в чём не будешь; женись, береги её, а если понадобится, пользуйся иными женщинами, только по-умному, чтобы ее не травмировать…

Ударили по рукам. Спустя месяц – свадьба. Подарки: автомобиль и квартира. По окончании института – флотская служба на берегу и быстрое карьерное восхождение. Бог помогает мужчинам, живущим с убогими женщинами!

Всё, что нужно было: статьи во «Флажок», отчёты по службе, поздравительные тексты вплоть до командующего ВМС, речи командующему ЧФ – всё это сочинял я, а ТриА выдавал за своё. Делать мне это было не трудно. А на первых порах просто интересно. Иной раз до щекотки в области ….железы: вот ведь моими фразами Касатонов - Хронопуло - Куроедов приветствуют президента! Или там ещё какого-нибудь шишку из нашенских или прибывших с дружеским визитом. Словом, за деятельность такую, я был в большом у ТриА фаворе. В любое время мог выйти в город – повидаться с любимой девушкой. Съездить домой – порадовать родных. Неоднократно бывал и в квартире своего командира. Жил он тут же на Примбуле. По ступеням сбежал и – дома.

Видел бедную Лизу, как называл несчастную дочку прокурора весь флот. Готовила она отменно – пальчики оближешь. А когда я отпускал комплименты, всякий раз краснела и опускала глаза. Личико и вся она отличалась какой-то фарфоровой хрупкостью. И напоминала мне тонкий антикварный сервиз в горке.

Когда истекал мой срок, уже в самый дембель, ТриА пригласил меня и говорит: «Валя, ни сегодня-завтра меня забирают в Москву в штаб ВМС, оставайся вместо меня. Должность и звание – не проблема!

Я не согласился. Флот в то время представлял из себя хоть и живописные, но руины.

Мы с ТриА расстались по - хорошему. Иногда по телеку я видел его – высокого, подтянутого, по-флотски импозантного представительствующим на больших ВМСовских приемах.

А когда он перестал мелькать в эфире, я постепенно и вовсе позабыл о его существовании.

Напомнил ТриА о себе минувшим летом. Позвонил, и, не представляясь, как он это обычно делал в дни нашей флотской жизни, потребовал:

–Завтра в 11.00. жду тебя в Офицерском клубе.

Трубку бросил, не дав мне ничего не переспросить, не уточнить.

–Что делать, повинуясь сердечному порыву, беру у Дэна тачку и на Севастополь.

Кабак. Потом на катере – в открытое море, снова ресторан. В машину, с терпеливо ждущим водителем, он меня вернул заполночь, совершенно ошалевшим, а точнее обалдевшим. Полученная от него информация была столь интенсивной, что, пока я полтора часа в летящей сквозь ночь машине её переваривал, отрезвел совершенно.

Всё, что мы с тобой сейчас делаем – это воплощённая мною, но подсказанная им идея.

Умирающий к тому времени уже отставной прокурор флота оставил зятю завещание, которое ТриА не мог не реализовать, поскольку, сказанное в нем непосредственно затрагивало и его судьбу. А пораскинув мозгами, прагматик сей, сам достигший высокого положения на стезях тестя, не нашёл более никого, кроме своего бывшего сослуживца, то есть меня.

Заслуженный военно-морской юрист наказал своему прилежному зятю не больше не меньше как отомстить за разрушенную психику его единственного чада, то есть жены ТриА.

То, что рассказал на смертном одре тесть, несмотря на прожитые рядом с ненормальной женой годы, впервые по-настоящему потрясло Агапова. Пребывание ангелоподобного создания в одном из лагерей Мамтека, а именно в Лесном, закончилось для этой десятилетней малышки шоком, из которого она так и не смогла выйти.

Изнасилованная воспитательницей десятилетняя Лиза надолго лишилась здорового сна. Тщета психотерапии, беспомощность экстрасенсов, рискованные методики шарлатанов всё это прошла вместе с дочерью и её мама. В конце концов, надорвала сердце и ушла из жизни задолго до того, как это случилось с мужем.

Именно тогда на могиле безвременно почившей супруги и поклялся адмирал разорить гнездо зла, свитое однажды у подножья Мама-Дага и плодящее не один десяток лет монстров, расползающихся оттуда по городам и весям большого Отечества. Десятилетиями формировалось там своего рода идеологическое ядро разврата. А Мамтек, ослепив истину блеском магического кристалла по имени Детство, обрел себе специфическую славу, статус международного центра древнейшего из пороков.

Не окажись в свое время сам в эпицентре подобного преступления, я вряд ли понял бы ожесточенную одержимость Андрея Агапова и, тем более, принял бы его предложение. Дело в том, что и в мою бытность в том же Лесном, на моих глазах случился аналогичный инцидент. Тогда насилию подвергся мальчишка нашего отряда. Причём сделал это пьяный вожатый, накануне получивший «Золотую чашу победителя скуки».

Мальчишку отправили в мамтековскую больницу с диагнозом ушиб, и с эпикризом, в котором повреждения в области ануса были квалифицированы как ссадины, полученные во время ночного купания в запрещенном месте. Доказать ничего нельзя было. Мы и в самом деле пошли купаться среди ночи. Где нас и застукал дежурный. Мне и ещё одному нарушителю распорядка удалось смыться, а третьего перехватил тот самый вожатый. Мы были неподалеку. Сначала мальчишка плакал и просил прощения. А вожатый стращал его тем, что отправит его домой, напишет в школу, сообщит родителям по месту работы. На некоторое время плач ребенка и голос взрослого стихли. А потом ночь огласилась душераздирающим воплем. Мы бросились на крик и увидели… У меня до сих пор в памяти эта картина. Ребёнок в постыдно-рабской позе… А сзади над ним судорожно корчится похожая на человека тварь.

Мать-одиночка быстро увезла мальчишку домой. Следователь, опрашивавший в том числе и нас, приходил ко мне в больницу, куда я попал с диагнозом дизентерия, где меня, несмотря на то, что он не подтвердился, держали три недели. Потом отправили домой. Позже, когда я стал старше, родители признались, что из Мамтека им вернули сумму куда более значительную, нежели стоила путёвка, объяснив надбавку как компенсацию за вред, нанесённый здоровью, который случился по их недосмотру. Родителей это подкупило. А следователь, с которым я встретился в последний раз уже в школе, сказала, что Чижик – второй свидетель начисто отказался от своих первоначальных показаний.

Валторна появился в Мамтеке, когда пионеры послевоенных заездов играли в казаков разбойников на руинах Зимнего Дворца Гиреев. Угнанный в Германию малолетний остарбайтер, вернулся на родину с неоперабельным осколком сидящем где-то в непостижимой глубине его психики.

«ТРИ КРЕСТА РОБЕРТА ВАЛТОРНЫ» – Так назвал очерк диссидент Боб Джанкоев. Напечатанный в «Континенте» безобидно правдивый этот рассказа явился негласным приговором и для героя, и для давно находящимся под пристальным вниманием ГБ Боба.

«Это я за колючей проволокой!»

– утверждает Роберт Валторна, показывая знаменитую на весь мир фотографию детей, стоящих по ту сторону ограждения в одном из концентрационных лагерей. Сегодня этот снимок для него – документ, который может стать решающим подтверждением того, что среди малолетних узников, увековеченных неизвестным фотографом в конце Второй мировой войны, именно он – восьмилетний мальчишка, которого увезли в гитлеровскую неволю в 1943 году из-под Бреста.

Ныне этот немолодой уже человек с новой надеждой бросился на поиски доказательств и подтверждений (очевидцев и архивных), что он – это он – после того, как 29 марта сего года (имеется ввиду 1990) по «Останкино» прошла передача о некоем архивариусе, исследующем роль Швейцарии во Второй мировой войне, и продемонстрировавшем всё тот же снимок малолетних невольников. Роберт Артурович, работающий в Мамтеке плавруком написал письмо в Москву. И вскоре в квартире пенсионеров раздался обнадёживающий телефонный звонок. Журналист, готовивший телепередачу из Швейцарии, пообещал приехать и сделать всё возможное, чтобы помочь в этом поиске, но, к сожалению, не смог. Вместо него прибыл другой, не обладающий необходимыми сведениями, человек. Он сделал репортаж, показанном на том же канале 9 мая, теперь уже о самом Роберте и его младшем брате, находившемся в те годы там же.

Те, кто, так или иначе, прикасаются к судьбе этих братьев, по-разному реагируют на их изыскания. Одни не верят ни одному слову. Другие думают, что ими и такими, как они, людьми движут корыстные мотивы. Ведь Германия приступила к выплате материальных репараций находившимся в Рейхе в качестве рабов. Но если бы Роберт Валторна добивался только дойчмарок! Детство, проведенное в фашистском аду, вряд ли кто в состоянии компенсировать деньгами. Бывший узник хочет правды о самом себе. Он преследует истину высшей инстанции. Такая цель, прежде всего, моральна. Она была превыше всего во все времена, среди которых и наше не исключение.

Знамение. Робертом его окрестили. Странное для довоенной вологодской глубинки имя. Не правда ли? Но как поможет оно ему потом, на его голгофе!

Похоже, для деревни Кудрявцево, где 25 августа 1936 года родился этот мальчик, звучное имя являлось своеобразным украшением уныло текущего бытия, что, видимо, свойственно всякой, в том числе и российской провинции. Маму, родившуюся там же, в своё время тоже назвали странно Кипариса. Тут случился некий перебор. Настолько имя оказалось неудобопроизносимо, что женщину эту с молодых лет называли только по отчеству. Особенно странным казалось ее имя в Белоруссии, куда семья перебралась перед самой войной. Лейтенант Артур Валторна по окончании Сестрорецкого (под Ленинградом) военного училища получил назначение в Брестскую крепость командиром пулемётной роты Восточного форта.

Поселили семью на хуторе братьев поляков. Какими-то судьбами эти варшавяне прижились у самой западной границы СССР. Быть может, оттого, что были искусными овощеводами, что для тамошних песчано-картофельных технологий являлось такой же экзотикой, как и имя Кипариса. Плодами огородов своих они щедро уснащали рацион брестского гарнизона. Командование ценило их за трудолюбие и честный нрав.

Семью новенького они приняли в дом, построенный из железнодорожных шпал ещё в 1927 году их родителями. 21 июня 1941 года собрали здесь первый и, как потом оказалось, последний на долгие годы праздничный стол. Младшему из детей исполнялось два года. И на день рождения должен был прийти комиссар части Пётр Михайлович Гаврилов (впоследствии герой Советского Союза). Все ждали его. А Роберт то и дело выбегал на калитку, чтобы раньше других встретить дорогого гостя. Но увидел нечто совсем иное. Над хутором, а, как выяснилось потом, их видели и в Брестской крепости, плыли три креста. Медленно шли они из-за Буга в сторону Витебска…

На Голгофе тоже было три креста. Значит, к большой беде это знамение! Так старые люди растолковали картину закатного неба.

Крест первый: «Я хочу жить, мама!» Поздравив новорожденного, замполит, едва пригубив чарку, засобирался. Мать пошла его провожать. Вернулась заплаканная. С этого момента застолье как-то поникло. Охмелевший отец лёг спать. А Кипариса принялась собирать рюкзаки: для Роберта побольше, для Феди поменьше, объясняя недоумевающему старшему, что завтра приедет кукольный театр из Минска и они пойдут в крепость на спектакль. «А зачем ты кладёшь сухари?» – не унимался Роберт. Вместо ответа мать прикрикнула и отправила спать.

Мальчишка долго не мог забыться. Когда же, наконец, удалось, его разбудил резкий стук в ставню. Роберт вскочил. Мать всё еще была на ногах. Приложив палец к губам, дала знать: помалкивай!

Ему не было страшно. Он слыхал, что скоро начнётся война с немцами. Но врагов в рогатых касках, такими их показывали на картинках и в кино, не боялся. Ведь, никому и никогда не взять такую крепость, в которой служит его отец и ещё много сильных и смелых военных. Вездесущий мальчишка, он видел, как поймали в Дубровке немецкого диверсанта. Тот выглядел так же, как и наш солдат, но его всё равно разоблачили, потому что под гимнастёркой была черное бельё.

Спустя ещё часа два под рёв самолетов, стрельбу и взрывы в дом постучали снова, и послышался голос вестового Степана Матвеева. Мать открыла, а он – с порога:

– Война! Буди командира! – и попросил воды.

Он пил, а вода вместе с кровью выливалась на порог.

Отец наскоро оделся. Убегая, кричал: «Не трогайтесь никуда! Подводу за вами пришлю!» А мать ему: «Кустами, кустами! Не ходи открыто!»

Но вместо подводы явились немцы. Сели к столу, с вечера неубранному, стали выпивать и закусывать. Старший из них, подкрепившись, подошёл к матери и принялся бить её по лицу, крича: командирышь, офицерышь! Отрицать было бесполезно – на виду висел парадный мундир отца. Роберт бросился на защиту, укусил унтер-офицера за руку. Последнее, что он видел, это выпавший из рук мучителя пистолет.

Пришёл в себя уже в подвале тётки Евдокии – знакомой из Дубровки. Приютившая беглецов она боялась за свою семью, поэтому, дождавшись пока Роберт придёт в себя, мать повела детей подальше от хутора, превратившегося вдруг из доброго приюта в столь опасное место. Как потом выяснилось, жить беженцам довелось не у простых безобидных поляков. Судя по некоторым деталям, по крайней мере, один из них, служил на немцев как информатор. Уходя за несколько часов до вторжения, поляки бросили камень в ставню дома, как бы говоря постояльцам: «Просыпайтесь! Беда грядёт на ваши головы!»

«А не расстреляли, – вспоминает Валторна, – скорее всего потому, что нашли нас немцы в известном для них доме, на том, особом для разведки хуторе».

По дороге в Беловежскую пущу беженцы попали под бомбёжку, после которой контуженая мать, привязав к себе детей, решила погубить себя и детей в реке. Роберт пытался вырываться, крича: «Не надо! Я жить хочу!». Спасла их от неминуемой гибели проходившая мимо с тремя детьми знакомая по гарнизону женщина. Она остановила обезумевшую мать, привела её в чувства. Дальше они шли вместе, пока не попали в облаву.

Крест второй: Восемь не повешенных. Матерей с детьми поселили в Бресте по адресу: Куйбышева, 12. Там в огромном подвале беженки устроили перевалочную базу для защитников крепости, а потом и для партизан. В первые дни у немцев было много работы. Все деревья в городе они превратили в виселицы. Казнили евреев, цыган и коммунистов. Из женщин дома № 12 была создана похоронная команда. Они вынимали трупы из петли, раздевали их, прежде чем закопать. Вскоре под полом скопилось много верхней одежды, которую стирали, латали и отдавали пробивающимся к линии фронта окруженцам, а также вырвавшимся из осаждённой крепости защитникам.

После того, как цитадель пала, женщин погнали туда на расчистку. Хоронили и своих, и чужих. Теперь уже немецкое обмундирование стали собирать. Из крепости выносили его на себе дети. Подкреплённые самогонкой солдаты охраны мало обращали внимания на ребятишек, целыми днями сновавших по развалинам. Там легко было напороться на неразорвавшийся снаряд или бомбу, найти оружие и патроны. Но даже им, совсем ещё несмышлёным, такая пауза – фронт ушел вглубь страны – казалась благом. Фашисты, расправившись со всеми, с кем хотели и могли, какое-то время благодушествовали. А Роберт Артурович до сих пор не без содрогания вспоминает один эпизод того периода. Они играли, восьмеро мальчишек, неподалёку от дома, когда привели казнить за связь с партизанами учителя русского языка Гусева. На один край длинной скамьи поставили приговорённого, на другой конец усадили восьмерых ребятишек. Палач скомандовал «встать!». И плёткой – по их спинам, головам. Дети бежать, а Гусеву – смерть.

Материнское подполье провалилось в апреле 1943 года. И вот как. Некая Зайцева, до войны служившая в дивизионном финотделе, знавшая немецкий язык, а при фашистах работавшая у них в штабе, решила вывести из местного лагеря, размещённого в Южном городке, своего старинного друга. Мать дала ей офицерскую форму, сапоги, маузер. По дороге в Пущу наткнулись (она и выкупленный из лагеря приятель) на знакомых ей полицаев. Чтобы оправдаться, Зайцева на глазах патруля убивает любовника, а в придачу выдаёт и Кипарису, снабдившую её оружием и обмундирование. Гавриловну арестовали. А детей заперли в доме. Там, голодные, они, пытаясь испечь картошку, учинили пожар. Чудом выбравшихся из огня их поместили в привокзальный отстойник за колючей проволокой. Сотни людей ждали в нём своего часа – отправки в Германию.

Там их и разыскал один из братьев поляков. Отпросил у охранников на время, чтобы отвести к тюрьме – Гавриловне показать. Мать их увидала. Но они так и не поняли, какая рука, махавшая платком из окна, была материнская. Много детей тогда стояло под стенами тюрьмы. Много платочков прощалось с ними из-за решётки. Поляк тот, служивший в тюрьме надсмотрщиком, проявил сердоболие. А его дочери – они живы и по сей день – стали в наше время для Валторны свидетелями, подтвердившими первоначальный этап их восхождения на голгофу.

(Так заканчивается рассказ, сотканный из детских воспоминаний Роберта Алексеевича, исправленных и дополненных уже после войны его близкими и знакомыми, очевидцами и свидетелями судьбы. Далее повесть продолжает он сам, пронесший на себе по всем кругам ада покалеченного войной младшего братишку.)

Крест третий: «Я с тобой не поеду!» До Освенцима он стоял прижатый к мёртвой женщине – так тесно было в вагоне. И всю дорогу двухлетний Федя висел у него за спиной. О том, что малыш всё ещё жив, брат догадывался по его слабому шевелению.

Им ещё не раз приходилось перемещаться по Германии в такой смертной тесноте, когда все могли сесть или встать только по команде. Люди, с которыми их везли в Освенцим, ценили его. Смышленый мальчишка успел научиться немецкой речи и благодаря этому на остановках через окно вагона выпрашивал милостыню у прохожих поляков.

Братьев спасла какая-то старушка. Она поменялась с ними местами, когда на платформе всё того же Освенцима каждого, стоявшего десятым, отправляли в расход. А женщины, с детьми, знакомые ещё по Бресту, во спасение их и себя с детьми, придумали потом легенду, по которой братья Валторна этнические немцы, в самый канун войны, приехавшие к ним на Буг отдохнуть.

Роберт и в самом деле сильно походил на немчика: долговязый, светлоглазый, говоривший по-немецки бегло, а к концу войны просто неотличимо от местных жителей. А вот где, в какой части Германии пришлось побывать ему, на каких бюргеров непосильно трудиться за себя и братишку – таково было условие, иначе ребёнка у него забрали бы на эксперименты – он вспомнить не может. Феде и так досталось однажды. Сделали какой-то укол и уже начавший говорить ребёнок, замолчал на долгие месяцы.

«Федя всё забыл. – Говорит Роберт о брате. И это к лучшему. У маленьких детей память, видно, так устроена, что ужасное в ней не задерживается. Хотя, наверное, что-то всё-таки остаётся». И далее он вспоминает совершенно непередаваемый словами эпизод о семилетней девочке, побывавшей в лапах насильников. Она чудом выжила, вернулась к родным. Уже взрослой эта женщина, пытаясь докопаться до причин своей бездетности, долгие годы с маниакальной настойчивостью спрашивала у тех, кто побывал там: что же всё-таки с ней было…

Чтобы не потерять брата, Роберт не согласился на усыновление. Некая немецкая пара хотела, было взять себе трудолюбивого смышлёного мальчишку. Но только его одного, без Феди.

Тогда ещё довольно молодые люди, супруги эти, возможно, до сих пор живы. Они и другие без предрассудков немцы могли бы помочь Валторне сориентироваться, так сказать, на местности: найти в архивах бургомистратов следы его пребывания в Германии в годы рейха. И это помогло бы ему более осмысленно искать автора снимка, что сегодня в увеличенном виде находится в Военном Музее в Москве. А недавно дважды был продемонстрирован центральным телеэфиром России.

Скорее всего, снимок был сделан уже в демаркационной зоне, контролируемой русскими войсками. На такой вывод наталкивает высящийся над колючей проволокой, за которой стоят дети, деревянный щит с надписью по-русски: «Переселенческий лагерь. Вход в лагерь и разговор через проволоку воспрещён под угрозой расстрела!»

Роберт Артурович момент фотосъёмки помнит. Это сделал молодой мужчина в полувоенной форме. Кто он был: русский, американец, или, быть может, тот самый архивариус, который сегодня ведёт свои исторические исследования о роли Швейцарии во Второй мировой войне? Как этот снимок попал в самый большой в мире музей войны: в качестве оригинала или фоторепродукции? Всё это вопросы, добыть ответы, на которые выросший и постаревший некогда маленький узник сам никогда не сумеет. А о том, что на снимке среди других детей именно братья Валторна видно невооружённым взглядом, особенно, когда сравниваешь их с фотографиями, сделанными сразу после войны. Подтвердить же это можно в любой мало-мальски оснащённой криминалистической лаборатории. Стоит лишь ввести в компьютер тот и другой образцы.

Идентифицировать братьев помогли тряпочки, пришитые к воротникам их курточек матерью в ту самую первую ночь войны. На лоскутках химическим карандашом были записаны их имена и фамилии, даты рождения, адрес. Потом уже мать наказывала: берегите эти свои «метрики», куда бы вас война не бросила. А, не дай Бог, поведут вас на расстрел, проглотите их. Может, хоть по ним найду я ваши косточки.

«Если бы мы попали в печь, как тысячи других детей, вряд ли помогло бы, – говорит Роберт Валторна, безумно улыбаясь. – Нам повезло, но проглотить всё-таки пришлось однажды. Правда, надпись химическим карандашом, оказалась прочной. Не удалось её съесть даже нашим всегда голодным желудкам».

3-го сентября 1945 года полковник, занимавшийся юными репатриантами, привезя эшелон в Ржев, выступил по радио и обратился за помощью в поиске родителей. Сотрудники Гавриловны, работавшей в брестском управлении НКВД, услыхали и сообщили, что её дети нашлись. И она, наскоро собрав узелок, помчалась за ними.

Встреча была странной. Мать плакала, а дети, которых она давно в мыслях своих похоронила, смотрели на неё с холодным любопытством. Федя вообще не помнил ее и не понимал что такое мать. Для него и заступником, и кормильцем, и учителем был только Роберт. У Роберта же стоящая перед ними на коленях женщина вызывала только жуткие воспоминания первых дней войны.

Когда они сели в поезд и мать, расслабившись, вздремнула, Роберт выпрыгнул вместе с братом с поезда, везущего их в Брест. Спохватившаяся мать кинулась за ними следом. Сломала ногу. И поняла, что везти детей туда, откуда начался их крестный путь, нельзя. Так Валторна оказались в Иваново, где жила старшая сестра Гавриловны. И куда вскоре вернулся с войны отец.

«Вы нигде не были! Вы ничего не помните!» Это было чудо, немыслимое для того времени явление: семья, рассеянная войной, казалось бы, навсегда, в полном составе воссоединилась.

Девятилетнему Роберту надо было учиться. Но в первый класс он пошёл лишь год спустя, поскольку тяжело заболел. По-русски он говорил плохо, за что подвергался насмешкам и даже насилию со стороны более старших одноклассников. Бывали моменты, когда он, прошедший нечеловеческую школу выживания, спасал свою честь совершенно дикими выходками. Мог ворваться на урок с гранатой – добра этого в те времена было на каждом шагу и сколько угодно.

В те годы семья много и часто перемещалась. На это была весьма веская причина. Мать, зная, что многие вернувшиеся из немецкого рабства люди вскоре оказывались в концентрационных уже советских лагерях, боялась, как бы подобная участь не обрушилась и на их головы.

Только в 1963 году экстерном Роберт закончил вечернюю школу. Работал фрезеровщиком, электрослесарем, начальником цеха сварочной аппаратуры на электромашзаводе. Служил на Черноморском флоте. Плавал на рефрижераторах объединения «Атлантика». Снова учился. Занимался спортом. Был мастером по вольной борьбе. Получил диплом преподавателя физкультуры в педагогическом институте, диплом техникума пищевой промышленности, где работал страшим преподавателем физкультуры. Нигде не мог закрепиться, пока не очутился в Мамтеке.

У него не было детства, но были необыкновенные родители. Гавриловна могла бы стать одной из героинь книги Сергея Смирнова, исследователя героической защиты Брестской крепости. Если бы она ответила на письмо разыскавшего её писателя. Кипариса этого не сделала, потому что боялась, что излишняя огласка вызовет не здоровое внимание карательных органов к её многострадальной семье.

«Вы нигде не были! Вы ничего не помните!» – неустанно внушала она сыновьям. Так в духе предусмотрительности и осторожности ей удалось воспитать и Роберта, и Федора.

Когда в пятидесятых, а затем ещё раз в 70-х Роберт получил возможность побывать в Германии, то и в Освенциме, и Заксенхаузене, которые он узнал по каким-то оставшимся в памяти деталям, он даже виду не подал, поскольку не сомневался, что за группой ведут надзор сотрудники ГБ.

Не хотел и отец бередить раненые тем же оружием души своих детей. Артур Валторна как никто другой понимал, через что им пришлось пройти, и чего навидались их ангельские глаза. Оказавшись в окружении, он сам прошел через Бухенвальд. Бежал. В составе штрафбата освобождал Берлин. Об этом Роберт узнал лишь десятилетия спустя, когда оформлял документы на медаль «За боевые заслуги» уже посмертно.

У него не было детства, поэтому он не находил себе места в мире взрослых людей. Душа его успокоилась после того, как прибился Валторна к Мамтеку, где царит и никогда не кончается оно. Именно здесь Валторна обрёл то, что навсегда, казалось, потеряно.

Высочайшее чувство, данное нам свыше, обладало и его несчастной душой. Но, деформированное, оно было направлено лишь в одну сторону – только на детей. Он обожал их всех. Но любил безумно лишь некоторых. Одним из таких и стал однажды появившийся в Мамтеке одиннадцатилетний Аттила, так внешне напоминавший Валторне младшего брата, ушедшего из жизни в отроческом возрасте.

Знал бы Аттила, чем обернётся дерзкая, казавшаяся хитроумной и досконально продуманной авантюра для несчастного Валторны, вряд ли бы решился втянуть в неё невинного этого беднягу. Лично сам Аттила внутренне всё это время готовился к любым неожиданностям. Но то, что последовало вскоре, что беспощадно поразило не только преданного давнему чувству старца, но самого искусителя последнего, превзошло все ожидания.

ОПЯТЬ ВОЛКИ?!

Из «Комсомольской правды от 20.05.01.»

Это случилось районе дикого пляжа неподалеку от рыбацкого села Анчоус. Они – эти четверо – появились здесь утром. Хотя некоторые очевидцы из местных утверждают, что, спозаранку видели только, по крайней мере, троих – а девушка была замечена только в часу одиннадцатом, выходящей из автобуса. Высокая блондинка она не могла не обратить на себя внимание, ещё и потому что, разделась сразу, как только ступила на обочину трассы. И хотя пляж этот отнюдь не нудистский, компания купалась и загорала голяком. Более того, выходила в таком же виде к колодцу. Только в магазин Анчоуса явились в плавках. Девица же так и не соизволила прикрыть бюста. Вязли они мороженного, минералки и сервелата – каждому по палке. Колбасу стали есть прямо у прилавка. Причём делали это по-варварски, не разрезая, грызя прямо со шкуркой. Воду тоже пили прямо из горла, заливая её в себя без продыху. Так же, не морщась, поглотили они и по три порции эскимо. Шумно рыгая, пересмеиваясь и поглаживая, словно бы в них ничего не попало, плоские животы, они вернулись к воде, где и лежали неподвижно до самой темноты: рыжеволосая, белотелая, худущая – ребра наперечёт – почти безгрудая девчонка и мохнатые от пегих зарослей на груди и спине волос парни.

Не могли остаться незамеченными они и на дискотеке в посёлке Клемасто. В самый разгар один из них пожелал продемонстрировать свои диджейские способности. Каким-то образом ему удалось убедить местного мэтра танц-пола и тот уступил место у пульта. Одни говорят, его обаяла девица, явившаяся и туда без лифчика. Другие утверждают, что диджею они дали десять баксов. Короче говоря, с момента, как Люта, может Люда, как-то так вроде бы он объявил своё имя, взялся за дело, танцы превратились в какое-то безумие. До полуночи все плясали, как сумасшедшие. Некоторые в тот вечер поймали такой кайф, что уже не подпевали известным, а лаяли и выли.

Около полуночи самопровозглашённый диджей, вернул бразды предшественнику и вместе с двумя своими приятелями пропал из поля зрения. Задним числом тот самый диджей из местных, утверждал, что найденных утром на пляже растерзанных девушек, он хорошо знал. И хорошо помнит, что они покинули дискотеку вместе с коллегой и его спутниками. Ушла ли с ними полуголая девица, никто толком вспомнить так и не смог.

Дежурный со спасательной станции, кроме смеха, некоторое время доносившегося с той стороны пляжа, где разыгралась трагедия, ничего больше не слыхал. А вот влюблённая парочка из дикарей, то есть отдыхающих самотёком, пережила настоящее потрясение. Северные эти ребята, лежащие в гамаках, подвешенных на сваях заброшенного пирса, видели, как по пляжу, сверкая жёлтым фосфором глаз, молча протрусили волки. По поводу того, сколько их было – мнения разошлись. Она настаивала на том, что – четверо. Он считал, что не более трёх.

Нина Веденмеер,

с места происшествия

Отправляясь в район побережья, где располагался Санаторно-спортивный комплекс «Заря», Аттила ещё раз обсудил ход игры с друзьями. После первого же захода стаи в зону ССК, Дэн должен будет выступить инициатором охотничьей экспедиции, в которую всенепременно должна была попасть и Нина. Тем самым будет оправдано её постоянное присутствие в зоне, так необходимое Аттиле.

И вот как только он состоялся – этот заход, приступил к своей части проекта и Дэн. Первым делом он позвонил Чернавке. И тот, выслушав его предложение, согласился привлечь к участию в экспедиции по истреблению волков своих партнёров по охоте: Эрнеста Мезозоева и Андрона Казаряна. Вместе со свитой в группу вошло десять человек, не считая Нины и самого Дэна.

–И не в деньгах дело! Пусть они – сила! Но есть вещи и покрепче.

–Что, например!

–Отсутствие денег.

–На деньги любовь не купишь. А вот безденежье любовь убивает!

Аттила знал, что говорит. Время от времени он вспоминал налитые ненавистью глаза своей матери. А ещё слышал её полные негативного подтекста слова «Я никогда не умела принять правильного решения!» Он знал, что имеется в виду. Конечно же, матушка, измученная безденежьем не умевшего приспособиться к жизни, мужа – этой фразой ставила жирный крест на своём выборе. Отец смог убедить её бросить всё и пойти с ним. Она бросила мужа, квартиру, работу, а он ей не смог дать ничего из того, на что она рассчитывала.

Подлая ирония бытия. Едва они расстались, как у него все изменилось. Он стал издаваться, купил квартиру, потом дачу. Мог и машину взять, но не решался. Водить он умел, но в силу рассеянности внимания, сесть за руль позволить себе не мог.

Катя горно-лесными просёлками, Аттила то и дело задумывался, отвлекался. В чём узнавал в себе отца. Будь это на автостраде, наверняка уже куда-нибудь угодил. Сам он – дитя несчастливого брака – так и не решился жениться. Даже, после того, как Нина, не ставя его в известность, родила дочку. На этой почве между ними возникло даже некоторое охлаждение. Со временем всё как будто вернулось на круги своя, но о создании семьи так речи ни разу и не зашло.

Аттила остановился. Выпустил поскуливающих от качки зверей. И пока те носились по кустам, пугая птичек, сидел, подрёмывая, под щебет, пересвист и пение все тех же пернатых.

7. Отчет Паши Чижа, переброшенный на: E-mail: all@onebox.ru

С первыми же слухами прибыл на место. Происшествие окружено противоречивыми слухами, кривотолками. К официальному источнику добраться возможностей не представилось. Удалось лишь побеседовать с местным коллегой. Участковый ничего к уже известному добавить не смог.

Излагаю сложившуюся на сегодня среднестатистическую версию.

Четверо неизвестных молодых людей, целый день проведя на общедоступном пляже, вечером появились на дискотеке, где и развлекались до полуночи. В самый разгар они покинули тусовку, прихватив с собой (похоже, та сама увязалась за ними!) девицу из «дикарей».

Её тело и нашли рано утром неподалеку от танцпола уборщики пляжа. Пока дозванивались по местным каналам, появилась спецмашина, которая затем и увезла труп. Подоспевшему участковому было сказано, что дело это не местной компетенции, что жертва транспортируется в Фанагорию.

Известный вам источник в Фанагории сообщает, что тела здесь никто не видел. Иначе говоря, труп тот был выкраден. Объявлен розыск двух мужчин, и спецмашина, на которой они увезли тело с места происшествия.

О происшествии, тем более, версии о волках-оборотнях в местных СМИ не было ни слова.

В это время Аттила увозил своих невинных питомцев подальше от Анчоуса и Клемасто. А Дэн с Ниной благополучно, добравшись до Фанагории, занялись своими делами. Она – в редакции газеты районного совета. Он – в гостиничном комплексе. И ждал, как положено опытному рыбаку настоящего клёва.

Как и предполагалось, первым к наживке явился Чернавка. Это был крупный, но глупый экземпляр. С маху заглотал её с крючком.

–Алё! Ты чего замолк? Или передумал?

–Насчёт чего? – Задурено переспросил Дэн.

–Пора в облаву! Мы и без тебя, можем. Но, поскольку идея твоя, решили напомнить.

–Честно говоря, у меня завал…

–Что стряслось?

–Накат, вот что?

–Накат? Это в наше время?

–Представь себе! Повесили похоронный венок на дверь матери!

–И ты молчишь?

–По твоему, мне пресс-конференцию собирать?!

–Обижаешь! Или у тебя нет настоящих друзей?

–У каждого свои проблемы. Не хочу никого вмешивать?

–Никому не хочешь быть должен – не так ли?

–Не без того. Долги платить надо. А я не такой богатый.

–А в бескорыстную дружбу ты не веришь?

–Риторический базар. Когда отправляемся на охоту?

–Даня, ты молодой бизнесмен, потому, наверное, такой не чуткий.

–Ладно, извини!

–Я прощаю, а ты сам себя не простишь потом, с годами, когда вспомнишь, как меня сегодня обидел недоверием и ни за что.

–Ладно, осознал. Когда выступаем?

–Сразу, как только закроем твою проблему.

–Что ты имеешь в виду?

–Ты должен уехать на отстрел со спокойной душой. Я тебе это обещаю.

–Спасибо, брат!

–Не на чем!

Рассчитывать на получение своих десяти процентов от скачка, было верхом самонадеянности. И всё-таки Аттила не собирался мириться с такой потерей. Абсолютно уверенный в успехе проекта, он, чтобы не остаться с носом, должен был каким-то образом проконтролировать подлинное число отдохнувших в сезон детей. Ни на какую бухгалтерию, где даже формальная информация спрятана за семью печатями, рассчитывать не приходилось. Истинные цифры в Мамтеке знали максимум трое. Сам президент, финдиректор и, как ни странно, Валторна.

Первые двое отпадали как лица незаинтересованные информировать своего пиарщика. Вот и получалось, что лишь Валторна – являлся единственным сотрудником Мамтека, кто был в состоянии помочь Аттиле.

Отвечающий за жизнь и здоровье детей, он допускал отряды на пляж строго по спискам. Сколько пришло на берег, столько и должно было уйти. В его списках числились все: и зарегистрированные, и спрятанные.

Об этом Аттила и договорился с Валторной заблаговременно, сначала созвонившись, потом встретившись на нейтральной территории. Окончательное подтверждение Валторной своего согласия участвовать в проекте выразилось в каракулях, которыми была испещрена школьная тетрадочка, которую и вручил плаврук Аттиле во время встречи в бассейне. В полезной для Аттилы тетрадочке было немало такого, что могло бы стать основанием для работы налоговой полиции. И этот вариант обсуждался Аттилой и ТриА, правда, лишь по телефону. К общему знаменателю не пришли. Более того, ТриА, предупредил, что зарываться Аттиле не стоит, так как можно нарваться. Идти на такую интригу, о какой говорил Аттила, ТриА не советовал до тех пор, пока не будет изучена вся глубина обороны мамтековской стаи, то есть все их, прежде всего, внешние связи.

Именно с этой целью Аттила и перебросил ему E-mailом сканкопию валторновской тетрадочки.

Невольными наблюдениями последних лет, которые не мог не делать только полный идиот, Валторна пришел к следующим выводам. Даже в самые «неурожайные» годы в Мамтеке отдыхало в течение сезона не менее тысячи неучтённых детей. При средней стоимости путёвки 500 долларов (свой навар поверх того начальники лагерей оставляли себе в качестве гонорара) теневой доход составлял полмиллиона. В случае полной загруженности всех десяти лагерей, когда в смену здесь размещается пять тысяч ребят, число неучтённых по меньшей мере удваивается. Удваивается при этом и содержимое чёрной кассы. Таким образом, Аттила рассчитывал поиметь в сезон не менее 100 тысяч. Сумма, как сказал, изучив тетрадочку ТриА, весьма опасная для жизни.

ВОЙНА И МИР БОБА ДЖАНКОЕВА,

провинциала широко известного в узком кругу

(Очерк Нины Веденмеер, опубликованный в «Литературном воскресенье» в мае 2000 года)

«ГЕНЕАЛОГИЯ» – ПРОКЛЯТАЯ КНИГА УВИДЕЛА СВЕТ, НО…

…недолго торжествовал бомонд, когда прочел напечатанным, долгие годы штудируемый подпольно роман местного литератора, за плечами которого психушка и прочие сопутствующие диссидентству испытания.

Роман первый. «КНИГА ЖИЗНИ»

Пролог. Корни героя

По отцовской линии

Участник первой мировой войны Пётр Григорьевич Аттила с простреленным легким был комиссован и отправлен в Крым поправлять здоровье. Тут капитан разведки встретил Ольгу Петровну Полторако, единственную дочь состоятельных родителей. Вследствие вторичного ранения, теперь уже в сердце, кавалер двух офицерских «Георгиев» женился, и в 1916 году красавица-гречанка родила ему первую дочь. Петр Петрович – отец виновника нынешнего литературного переполоха – появился на свет лишь четырнадцать лет спустя.

По материнской линии

Мать нашего героя – Валентина Федоровна – старшая дочь белорусского священника Фёдора Емельяновича Левады и польской дворянки Зинаиды Константиновны урождённой Рутковской. Эта бабка – несовершеннолетняя сумасбродка ушла из дому, отказавшись от католичества, шляхетства и достояния. В первом браке произвела единственного сын Дима. Забегая вперёд, сообщаем, что в сорокавосьмилетнем возрасте неувядающая попадья влюбилась в ровесника своей старшей дочери – комиссара авиаполка Владимира Константиновича Соль, который погиб в Ленинградской блокаде, оставив потомкам божьего пастыря добрую по себе, хотя и атеистическую память.

Справка из Большой Советской энциклопедии

Промпартия (Промышленная партия, Союз инженерных организаций). Антисоветская подпольная вредительская организация. В 1925–30 годах действовала в промышленности и на транспорте СССР. Объединяла часть верхушки буржуазно-технической интеллигенции. Опиралась на помощь из-за границы и поддержку контрреволюционных организаций. В конце 1930 года руководители Промпартии осуждены к различным срокам заключения.

СЫН СПАСАЕТ МАТЬ

Керчь,1930 год. Главный инженер консервного завода Валентина Федоровна Аттила была арестована по «делу Промпартии».

Сама напросилась, причём дважды. Первый раз это произошло так. Узнав, что в список обвиняемых по «делу Промпартии» попал её учитель профессор Тимирязевской сельхозакадемии Розенберг, написала письмо в Москву, в котором пыталась убедить правительство в том, какой это кристально честный человек, какой полезный для страны специалист. Будучи ассистенткой основоположника советской консервной промышленности, она выезжала с ним закупать импортное (американское, итальянское) оборудование. (Закаточные машины «Троерфокс», привёзённые по заказу Розенберга, до сих пор можно встретить на старых консервных заводах СНГ.) Сама видела, как экономно он тратил народные деньги, всегда торговался с производителями техники, ни одного рубля по ветру не пустил. Уничтожая Розенберга, писала она, мы останавливаем развитие целой отрасли.

Меры последовали незамедлительно. Очутившись в керченской тюрьме, движимая благородным возмущением ученица знаменитого консервщика, продолжала отстаивать доброе имя наставника. Местные сотрудники НКВД, столкнувшись с непреклонной позицией «пособницы» крупного врага народа, сочли себя недостаточно компетентными для такой птицы. Этапировали её в отдельном купе в Симферополь. По дороге сопровождающий расположился обедать. А Валентина Фёдоровна, глядя на то, как за обе щёки следователь поглощает свой спецпаёк, вспомнила голодные годы на строительстве консервного гиганта в Крымске, спроектированного и «пробитого» всё тем же Розенбергом. Кстати, ставшим для последнего одним из эпизодов обвинения в гигантомании. В конце 20-х годов Страна Советов только-только выбиралась из руин и разрухи. Иностранцы питались хорошо, в отличие от советских специалистов, падавших в голодные обмороки. Американский инженер-наладчик, заметив такое дело, стал делиться со своими русскими коллегами продуктами. Вскоре к нему присоединился и немец. Узнав об этих, унижающих достоинство страны «гастрономических» контактах, куратор от органов запретил нашим принимать подачки капиталистов. Тогда благородные англосаксы стали рассовывать свертки по столам и рабочим местам. Заметило недрёманное око и это. Последовал запрет и на бутерброды. Возмущённые иностранцы пришли к начальству и потребовали разрыва контракта. Руководство переполошилось. Завзятого чекиста убрали, а своим и чужим сказали: «Поступайте, как знаете, только завод пустите!»

Подкрепив силы, керченский следователь посчитал необходимым объясниться с подконвойной. Во-первых, я вас не приглашаю к столу не потому, что я жадный, а потому что по инструкции не положено. Во-вторых, вас покормят в нужное время в нужном месте. Мы своих врагов голодом не морим. А пока что смотрите за окно. Похоже, и небо, и всё остальное в последний раз видите!». После такой ремарки, принесённая в вагон на следующей остановке, каша в глотку не шла. До самого Симферополя узница крепилась, чтобы не показать своему конвоиру как ей плохо.

На перроне её принял какой-то неважный и, как потом выяснилось, довольно безответственный человек с ружьём. Солдатик тут же попросил подконвойную подождать его. Причём, прежде чем юркнуть куда-то по нужде, оставил винтовку. Потом уже, анализируя случившееся, Валентина Фёдоровна пришла к выводу, что доставшийся ей бедняга страдал дизентерией, которая свирепствовала в то время в Крыму. Более всего в тот момент «зэчка» боялась, как бы оставленное ружье не выстрелило. Когда НКВДэшник вернулся, стала она отпрашиваться. Без слов он отпустил её. В ближайшей аптеке она купила зубной порошок и тут же съела полкоробки. Перед самым арестом врач рекомендовал употреблять полезный для беременных мел. А когда вернулась, стража на месте не оказалось. Ждала его довольно долго. Под вечер арестантка, изрядно намёрзшаяся, пошла к бабушке-гречанке. Переночевав у родственницы, вернулась в Керчь. Петр Петрович, выслушав её рассказ и узнав, что паспорт у неё не отобрали, предложил бежать. Он сейчас же увольняется, и они уезжают из Керчи, куда глаза глядят. Авось, при таком небрежном отношении к ней долго искать не станут, и потом всё само собой забудется. Не согласилась. Мол, я ни в чём не виновата, зачем же мне скрываться! Вышла на работу. На заводе от неё шарахались. Но по-прежнему считались как со специалистом. Шли дни, потом недели, минул месяц… «Воронок» так и не появился. И тогда она решила сама поехать в Симферополь. Мужу, конечно, ничего не оставалось, как сопровождать беременную жену. Приехали прямо к тюрьме. Подходят, а у ворот грузовик. Пока дежурный проверял у шофёра бумаги и груз, «доброволка» заглянула в кузов и едва чувств не лишилась. Шепчет мужу: «Полная машина покойников! Бежим! Куда угодно, только подальше отсюда!» Прозрение пришло слишком поздно. На крыльце уже стоял тот самый «потерявший» ее следователь. Распахнув дверь, он весело говорил о том, как давно поджидает её.

Приговорили Валентину Фёдоровну к расстрелу без проволочек.

Первым делом, оказавшись в камере смертников, она принялась обследовать стены, но следов от пуль не нашла. На каждый грюк тюремного засова она просыпалась от вспышки в глазах. Всё ей мнился расстрел. Следователь (слава Богу, это был уже другой человек!) пытался успокоить впадающую в предродовой психоз Валентину Фёдоровну, мол, спите спокойно, вам ведь силы нужны!

А она никак не могла понять, зачем ей приговорённой к смерти, понадобятся они. Не унималась. Значит, вы меня штыком заколете. Следователь приказал охране штыки отомкнуть. И всё настаивал: покайтесь, и вам заменят расстрел на срок. Ради ребёночка хотя бы. Убеждал и подсовывал бумаги. Как потом выяснилось, это были апелляции, которые она в полубреду подписывала. В ноябре пришло помилование. Выпустили её за два месяца до родов. Так, будучи ещё в утробе, сын спас мать от смерти.

МАТЬ СПАСАЕТ СЫНА

Первая встреча с чекистом

В 1937 году Дима едва не стал причиной крутой, если не катастрофической перемены в судьбе отца. Пётр Петрович работал заместителем начальника Симферопольской пожарной команды. Семье немаленького по тем временам начальника была предоставлены три комнаты на втором этаже «дома Бреннера», в квартире, располагавшейся над «каретным сараем», где стояли пожарные машины, и размещалось помещение команды. Тут же на небольшой площади находился храм, в который мальчишка частенько ходил с бабушкой и где, что называется, был своим среди духовного персонала. Вслед за взрывом кафедрального собора Александра Невского (1930 г.) Стали закрываться один за другим храмы, прежде всего в Симферополе. Настал черёд и церкви Петра и Павла. Набожная бабушка объясняла родившемуся уже после взрыва на Долгоруковской улице Борису значение религии. И поэтому, когда «Петра и Павла» закрыли, мальчишка стал тайком от взрослых переносить брошенные в закрытом храме церковные книги. За что вскоре поплатился его отец. Книги нашли на чердаке дома. Пришёл человек из органов, стал выяснять у мальчика, по чьёму наущению он собирает эту вредную литературу. Уж не по родительскому ли?! Тогда, в первую встречу с чекистом, Дима, испугавшись, расплакался. Обстановку разрядил начальник пожарного отряда Ингалычев. Татарин со шпалами на мундире, то есть полковник всё того же НКВД, он вступился за своего заместителя. Не имея возможности оставить Петра Петровича на работе, сделал всё, чтобы Аттила не потеряли квартиру. Отец в тот момент, к счастью, находился на больничном – повредил ногу на пожаре. Начальник команды оформил его увольнение по профнепригодности из-за травмы, полученной на службе. Это позволило семье остаться в квартире, правда, ставшей на одну комнату меньше.

Вновь НКВД, а потом ещё и ещё

Каждое лето детвора (двоюродные братья, сёстры) отправлялись в немецкую деревню Кинигез (ныне село Красная горка – между Феодосией и Керчью), где работал главным агрономом сортоучастка ещё один «темирязевский» выпускник двоюродный брат Аттилы Шинский Фёдор Кузьмич. Там юная коммуна полола баштан, цапала подсолнечник, подбирала колоски, пасла птицу и скот. Школа эта вскоре пригодится им всем, особенно Диме, который в 12 лет начнёт свою рабочую биографию учеником автослесаря. Целыми днями ребята «сражались» на трудовом фронте, а по вечерам ставили всяческие «интеллигентские представления» по принципу «Петя пел, Борис молчал, Николай ногой качал». Дима ни петь, ни плясать, ни лицедействовать не умел. Зато рисовал, а потом описывал «своими словами» эти картины.

Однажды ранним утром (шли первые дни и ночи войны) дети проснулись от душераздирающего рева скота и гогота птицы. Казавшееся неисчислимым колхозное стадо мычало – не доенное, не кормленное, у поилок толпились индюки, утки и гуси… Деревня проснулась без хозяев. Некому было оставшуюся без надзора живность обиходовать. В течение двух часов ночью из Кинигеза были вывезены все немцы от мала до велика. Оставшиеся несколько человек взрослых и дети все дни, пока их не забрали родители, качали воду из колодцев, доили коров и кормили эти стада. Уезжали домой под выстрелами. Скот распределили в соседних селах, а вот птицу пришлось уничтожать. Приехала команда из местного НКВД и вдоволь поупражнялась в стрельбе по движущимся мишеням.

Несчастную эту деревню НКВД казнило за последние несколько лет дважды. В 1935 году из неё вывезли всех мужчин, обвинённых в создании подпольной организации, которая слушала по ночам радиопередачи на немецком языке. Целую вечность здесь оставались только женщины и дети, а сам Кинигез являл собой нечто подобное стране амазонок.

С такими впечатлениями вернулся Дима в Феодосию, куда мать перед самой войной пригласили работать на рыбоконсервное предприятие, с которым семья вскоре эвакуировалась в Среднюю Азию.

В 1944 году после освобождения Крыма всех мужчин-нацменов, находившихся в оккупации, кроме татарских, оправили под Севастополь. Те из них, кто не погиб, штурмуя Сапун-гору, пошли дальше, а в это время их семьи вслед за татарами двигались в прямо противоположную сторону. Была среди таких и старая гречанка Полторако (фамилия имела несколько интерпретаций вплоть до «Полторацкой», но и эти ухищрения не спасли от депортации).

– С бабкой переписываешься? – спросил Диму несколько лет спустя особист Сасовского лётного училища имени Героя Советского Союза Тарана. Сюда под Рязань Дмитрий поступил в 1948 году после окончания Симферопольского аэроклуба. Он тогда ещё не догадывался, что вместо неба судьбой ему уготована иная высота. Однако, как человек чуткий уже уловил вибрации перемен. Первый раз они проявились с некоторым опозданием. Симферопольскую лётную школу закрыли, но это никак не отразилось на планах Дмитрия. Он сдавал экзамены, когда из Коктебеля на ПО-2 улетел в Турцию какой-то сорвиголова. Вслед за тамошней школой планеристов закрыли и симферопольскую. Всем летающим над Крымом авиаторам давали получасовый аэронавигационный запас, чтобы в баках не оставалось ни литра искушающего на «подвиги» керосина. Механиков, переливавших горючего сверх нормы, снимали с работы и судили. Но всё это Дмитрия не занимало, поскольку он хотел и мог учиться дальше. Перед отъездом сына в Сасово, предвидя некоторые ситуации, Петр Петрович научил: «Спросят про бабку, говори, что не ссыльная она, а спецпоселенка». Отцу, видимо, казалось, что второе определение звучит более мягко. И вот очередное, последнее перед выпуском, собеседование.

– Переписываюсь, а как же! – Ответил без пяти минут лётчик гражданской авиации.

Дней через десять Дмитрия Аттилу вызвали снова. Разговор был короткий: «Бабка твоя выслана, но это ещё полбеды. Она у тебя, оказывается, из раскулаченных. А дед в Феодосийской полиции до полковника дослужился. А ты об этом умалчивал. Поэтому, Дмитрий Петрович, в небо мы тебя не пустим».

Так с поднебесных высот он упал, но не на грешную землю, а ещё ниже – под воду. Вернувшись в Крым, увлёкся аквалангизмом. Специально устроился на комбинат противопожарных работ. Там производилась заправка баллонов высокого давления. К таким баллонам легочный редуктор – и ныряй. С 1955 года Дмитрий не выходит из моря. Заканчивает школу лёгкого водолазного снаряжения – была такая в Карабахе (крымском) – и вместе с друзьями художником Олегом Грачёвым, будущим ювелиром Юрой Федоровым, Володей Седовым из Соколиного, врачом Мишей Синани становится Дмитрий завсегдатаем бухт у Карадагского заповедника. Как раз там судьба сводит компанейского подводного охотника, автора «странных» рассказов Боба Джанкоева (такой псевдоним придумал себе Дмирий Аттила) с полудессиденсткой московской литературной тусовкой. Генрих Сапгир, Евгений Бачурин, Галина Толстых, Венедикт Ерофеев, совсем тогда ещё молодые Лимоновы Эдуард и Елена, детская поэтесса Ирина Махонина, художник Сергей Пустовойт – его тогдашний круг общения. Вхож был наш неофит и во взрослый коктебельский бомонд, возглавляемый Марией Степановной Волошиной и её подругой Валентиной Николаевной Изергиной. Вдова поэта хорошо помнила деда подводного охотника и подающего надежды молодого литератора. Полицейский чин не однажды сопровождал гостей и самого «хозяина Киммерии» из Феодосии в Коктебель. А со знаменитым бардом Дмитрия Аттилу свела актриса МХАТ Марина Добровольская. С первого же дня знакомства Булат Окуджава отнёсся к независимому провинциалу с особым теплом, со временем стал ему другом и наставником.

Рассказ «Фомчик» первым прочёл Коктебель. Здесь ценили такую литературу, хотя и понимали всю бесперспективность подобной прозы в соцреалистическом пространстве.

Самая читающая контора

Булату Окуджаве и отвёз Боб свой роман, который писал с 1967 по 1978 годы, прерываясь и откладывая на долгие месяцы. Рукопись произвела на тогда уже признанного метра впечатление. Он пустил её по рукам. И Боб Джанкоев стал, сразу же широко известен в узких, так сказать, кругах. Роман побывал и в руках Юрия Домбровского. Боба водили на смотрины. Так он побывал в доме, полном книг и детей, дессидентствующего священника Дмитрия Дудко. Праздник непобеждённого обстоятельствами провинциала кончился, как только он вернулся в Симферополь. Дома его уже дожидалась повестка в военкомат, где с порога ему задали вопрос, почему не служил в армии. Услышав, что комиссован из-за черепно-мозговой травмы, предложили пройти перекомиссию. Он согласился лишь после того, как ему пригрозили отнять водительские права. Без них он лишался возможности мотаться на стареньком «Запорожце» в Коктебель. И оказался запертым в психиатрической больнице не на обещанных 14 дней, а на несколько месяцев. По выходу из лечебницы узнал, что у него дома был произведён обыск и все три экземпляра романа изъяты.

В защиту автора, вина которого была лишь в том, что его метод в корне расходится с постулатами соцреализма, поднялись поэты Булат Окуджава, Борис Слуцкий, прозаик Юрий Домбровский, литературовед Валентин Непомнящий, актриса МХАТ Марина Добровольская, известные адвокаты и общественные деятели. Шум по Москве стоял большой, но в Симферополе его слышно не было. У всех, кого он должен был разбудить, уши были заложены местечковыми бирушами.

Правда, причин для беспокойства у политических пинкертонов от ГБ было не мало. Чего стоил только визит в Симферополь к гонимому Бобу некоей француженки, пожелавшей лично увидеть романиста-диссидента и прочесть его знаменитую на Москве рукопись!

Искусствоведы в штатском «читали» её почти полгода. И были разочарованы, но не тем как написано и о чем. А тем, что не могут «пришить» по ней автору «дело». По незаконченному произведению, а пристрастным «читателям» достался недописанный вариант, никакого обвинительного вердикта выносить не представлялось правомочным. Правда, выход вскоре нашёлся. «Антисоветчину» инкриминировали по рассказу «Фомчик», давно законченному и страшному. В нём задолго ещё до приставкинской «Тучки» с не меньшей разоблачающей силой поведано было об эфемерности такого понятия как дружба народов, интернациональное воспитание подрастающего поколения (произведение впервые было опубликовано недавно в одном из толстых журналов Израиля).

Заслуженный работник консервной промышленности СССР, возглавлявшая в тресте лабораторию Валентина Фёдоровна Аттила пошла на бульвар Франко (крымская штаб-квартира КГБ) и потребовала подрывающую морально-нравственные устои рукопись для прочтения. Ей дали без права выноса из помещения КГБ. На третий день, прочтя роман своего «непутёвого» сына, она попросила сотрудника, неотступно сидевшего рядом с нею, показать то место в рукописи, которое квалифицируется как клеветническое.

«Нет никакой возможности это сделать, – последовал ответ, и после некоторой паузы фраза была продолжена, – роман этот весь антисоветский от начала до конца…»

Уже на следующий день мать объявленного психически ущербным автора полетела в Москву, где встретилась с другом юности Анастасом Микояном. Под его руководством она когда-то служила в артиллерийском управлении в Киеве. После полуторачасового экскурса в молодость, член Политбюро ЦК КПСС, позвонил Владимиру Щербицкому. Тот как раз находился в Москве и потому немедленно принял ходокиню из Крыма. На его самолёте, в тот же день она прилетела в Киев, где имела встречу с генеральным прокурором Украины.

Цепная реакция набрала необратимую силу. Роман до последней арестованной страницы был возвращён отпущенному из дурдома автору. Такова сила и власть материнской любви!

Роман второй. «ГЕНЕАЛОГИЯ»

ФАНАГОРИЯ: издательство «СОНЕТ», 2000 год, 390 страниц, тираж 7000 экз.

Вместо аннотации парафраз из рецензии

Бывший военный лётчик и зэк, а ныне работяга и аквалангист-любитель мечется по жизни, мучимый воспоминаниями прошлого и терзаемый соблазнами сегодняшнего дня. Он пишет роман и разыскивает могилу бабушки. Переживает всевозможные приключения, в которых явь переплетается с галлюцинациями. Перед его глазами проходит множество людей (или бесов?). Скелет его отца стоит в мединституте, завещанный науке. Герой решается похитить останки. Хоронит их и лишь после этого на заброшенном кладбище находит могилу бабки-гречанки, а вместе с нею – веру и душевное успокоение.

Третью часть романа опубликовали в 1995 году в альманахе «Апрель» Павел Катаев и Анатолий Приставкин.

Произведение попало в десятку финалистов Букер-дебюта 1998 года.

Преждевременный эпилог

Автору этих заметок рукопись Боба Джанкоева 10 лет назад принес поэт Александр Вишневой. Именно этому человеку, принадлежит честь неофициальной пропаганды незаурядного произведения. С благодарностью вспомнят читатели и таких «болельщиков» Боба Джанкоева, как редактор журнала «Новые» Андрей Мальгин, первым написавший и письменно предсказавший появление этого произведения отдельной книгой в Крыму. Но особенную роль в судьбе романа, «сидевшего» более 30 лет, словно сказочный богатырь неподвижно, сыграли Ольга и Валерий Исаевы, рискнувшие вложить средства в производство этой книги. Хочется верить вслед за Булатом Окуджавой, предсказывавшим трудную вначале, но счастливую потом судьбу романа Боба Джанкоева, произведение это будет переиздаваться. Но сколько бы раз это не случилось, первыми его издателями, как крестные отец и мать, навсегда останутся эти двое – руководители «Сонета».

Роковые хождения «проклятого» романа до и после издания

Но на этом злоключения романа не закончились.

Сам автор говорит, что рукопись его окутана черной аурой. С началом перестройки появилась надежда пристроить своё несчастливое детище в новой жизни. К тому же Боб Джанкоев почувствовал наконец к себе внимание иного свойства. Пришло приглашение из Ленинграда. Оно было столь многообещающим, что автор бросил работу и поехал в Северную столицу.

Встретили сердечно. Пожали руку и назначили встречу на понедельник. Дожив до понедельника, ничего не подозревающий писатель, отправился в издательство заключать договор, а там новость. Оказывается, в выходные в местном СП состоялось экстренное заседание правления, решением которого было обычное для времён не столь отдалённых: «Не пущать!» Правда, по весьма объяснимой причине. Десятки известных ленинградских литераторов ждут очереди, воюют за каждый килограмм бумаги, а тут какому-то с Украины, да ещё и не члену… собираются устраивать зелёную улицу.

По совету друзей обескураженный крымчанин отправился в другое издательство – частное. И там его приняли с распростёртыми объятиями. Но на том дело и кончилось. Провинциалу не хватило догадливости предложить редактору «разумное отчисление» от гонорара.

Дальше, хуже. Рукопись становится своего рода проклятием для тех, кто пытается её опубликовать. Журнал «Радуга» – принял роман к печати. Появился даже анонс на обложке. Но следующий номер известного журнала-долгожителя не вышел по экономическим причинам.

Состоятельный крымский бизнесмен, после прочтения романа, пообещал его выпустить, поскольку имел счастливое качество зажигаться и помогать, не считаясь с затратами. Через месяц он был застрелен.

Наконец рукопись очутилась в редакции «Апреля». Довольно быстро на страницах альманаха появляется треть рукописи, которая и была выдвинута на соискание литературной премии «Букер-дебют». «Генеалогия» даже попала в число финалистов. О Джанкоеве заговорили снова. Ему бы поехать в Москву. Ведь одним из условий церемонии было обязательное присутствие на ней. Не удалось – жена сломала ногу и все средства, накопленные на дорогу, пришлось отнести в больницу.

Наконец, роман выходит в местном издательстве в полном объёме. Причём незначительным тиражом, на большее не было средств. Писатель получает десять авторских экземпляров, двести долларов гонорара то есть остаётся нищим, и по-прежнему неизвестным широкому кругу не только читателей, но и издателей.

Так что, казавшиеся пророческими слова Окуджавы, сказанные автору 20 лет до того: «Боб, поверь мне, этому роману будет тяжело пробиться к читателю, но когда это произойдёт, его будут издавать и переиздавать» – до сих пор таковыми не стали. Станут ли? Перед немолодым уже автором вновь глухая неизвестность, непредсказуемой нашей издательской действительности.

Время новое, а проблемы те же

Ничего не дал в этом смысле и постиздательский вояж в Москву. Хотя внешне Боба столица привечала как победителя. Он побывал на телевиденье и не раз. Его приняли в Пен-клуб – всемирную писательскую правозащитную организацию – первого на тот момент из украинских авторов. B помещении Русского ПЕН -Центра и Литературном клубе «Дом Чехова» состоялись презентации многострадального романа «Генеалогия».

– Роман Боба Джанкоева – явление, – заявил на такой встрече Андрей Вознесенский. – Это возрождение того, что всегда присутствовало и присутствует в настоящей русской литературе.

К сожалению, русский язык, которым, написана проза Боба Джанкоева, является помехой для номинации его работы на украинские литературные премии. Учитывая это, русский ПЕН-центр выдвинул этот роман «Праздник побежденных» на соискание Букеровской премии. Состоялось несколько встреч, в которых приняли участие известные литераторы, деятели искусств, друзья писателя, благодаря которым в своё время рукопись романа была спасена, а автор от нападок, – актриса МХАТа Марина Добровольская, писатель, литературовед, пушкинист Валентин Непомнящий, Юнна Мориц, бард, художник Евгений Бачурин, режиссер, народный артист СССР Всеволод Шиловский заместитель директора Центрального выставочного зала председатель Севастопольского землячества Иван Кириленко, заместитель начальника управления общественных и межрегиональных связей правительства Москвы Омари Маргалитадзе, многие другие.

Рецензии и отзывы о романе опубликованы в журнале «Новый мир», в газетах «Время. Московские новости», «Книжное обозрение», «Известия», в еженедельнике «Афиша». Передавали о романе и его авторе по телеканалу «Культура».

Кажется, наконец, было сделано всё необходимое для того, чтобы «раскрутить» новое имя. Но, видимо, такова планида Боба Джанкоева – не раскручиваться.

Во время оттепели 60-х годов, часто цитировалось высказывание Александра Твардовского о том, что теперь уже в столах у писателей не осталось ни одного неопубликованного романа, повести или стихотворения. Редактор «Нового мира» имел все основания на такое заявление. Особенно после того, как в его журнале увидела свет повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича».

Сегодня нам понятно, что Твардовский выдавал желаемое за действительное. Многочисленные произведения лежали и до сего времени лежат в писательских столах. Одно из них – изданный, но так и оставшийся ещё неизвестным роман Боба Джанкоева.

Книга увидела свет, но он так похож на свет в конце туннеля.

Напророчила Нина. Боб Джанкоев (Дмитрий Петрович Аттила) умер в реабилитационном кардиоцентре под Киевом вскоре после коронарного шунтирования. Был похоронен на Байковом кладбище. Добились такой чести для него Иван Дзюба и Микола Руденко – товарищи по несчастью жить в такое время и в таком обществе. Прилетели на похороны и земляки: Генеральный директор Санаторно - курортного центра «Заря» Эрнест Мезозоев, вице-премьер Фанагории Андрон Казарян, друг детства Арсений Чернавка.

Валентин Аттила: из недописанной «Повести об отце»

Преждевременной смерти не бывает. Если ты умер, значит, так и должно было быть. Другое дело; если ты убит…

Это вы его прикончили! – Когда прозвучала эта фраза, все участники панихиды всколыхнулись, словно глубинные водоросли, прошедшим поверху глиссером. Это вы, Мезозоев и Чиж, и ты Казарян, и ты Чернавка и все, изображающие лицемерную свиту, провожающих в последний путь…

Это к вам он так и не достучался, кричал сердцем своим и не был услышан. Я ни на йоту не сомневаюсь, что слышали вы его прекрасно, хотя делали вид, что не доходит до вас его отчаяние.

Он помер не только от нервного истощения. Его убили ваши: тщательно скрытая зависть к его таланту, откровенный цинизм моральных бомжей, хорошо пообедавших на холяву…

Чиж первым взял себя в руки. Казарян и Чернавка ещё некоторое время не могли справиться с замешательством. Оба суетливо отступили, как бы пытаясь уйти в тень лидера.

И вдруг в момент паузы, пока переводил дыхание, многие услыхали астматический шепот Мезозоева: «Как всегда, пьян, надо бы вывести…»

Это я вас выведу на чистую воду, – тут же парировал я, – бездушные вы люди. Да и не люди вы вовсе!

И вовсе вам не жалко его. И гримасничаете вы из последних сил, чтобы скрыть улыбку радости. Как же ещё одного антипода своего закопали, бесы. Мелкие провинциальные бесы.

Сколько лет к ряду он жил без денег, без работы, его книги не издавались? И как умудрялся только? Быть может, потому что, помимо вас, называющих себя его друзьями, спекулировавших отношениями с ним, были искренне уважающие его, восхищающиеся им люди. Они делились с отвергнутым гением скудным своим достатком.

Окажись в подобном положении любой из вас, вряд ли вы столько продержались. Но такие, как вы, в таком положении никогда не оказываются, потому что вы знаете, что с вами станется, потому что вы переступите через всё и вся, но добьётесь своего, а для таких как вы «своё» – это жратва.

Ненасытные проедатели жизни! Вы и его сожрали…

Уже сырые комья земли ударили в крышку гроба. Уже поп окропил свежий могильный холмик. Уже за окнами автобуса промелькнули кладбищенские парадные ворота. Уже обожгла гортань первая рюмка поминального обеда… а я все продолжал свою обвинительную речь. Я говорил, говорил, правда, без изначального запала и сарказма… Давно уже отбыли на своих мерседессах высокопоставленные друзья усопшего, а я всё никак не мог остановить внутренний монолог, всё яснее понимая, несмотря на хмель всё отчётливее одобряя себя, что так и не позволил своему негодованию выплеснуться наружу. В конце концов, охмелев, я с облегчением обрадовался тому, что беспощадный мой монолог исчерпал себя, иссяк.

Выйдя на улицу, я глубоко вздохнул. Насыщенный выхлопными газами воздух Крещатика показался свежим. Скорее всего, потому что был морозным, потому что в зале общепитовской столовой, где справлялась тризна, было накурено – хоть топор вешай, потому что в этот момент я окончательно успокоился и смирился со смертью лучшего из людей, которых мне послала моя никчёмная судьба.

Мы были с ним врагами. Он, зная это, всегда недоумевал. И никогда не пытался выяснить отношения. Всё, или многое из того, в чём я обвинил давеча Чижа и других, касалось, в том числе, и меня.

Помочь ему я был не в состоянии. Я добивал его своими статьями. Всякое его слово я подвергал сомнению, препарировал, высмеивал. Я был его Зоилом. И вплёл в его петлю немало свою толику своих нитей.

Выйдя на ярко освещённый киевский бродвей, я вдруг всхлипнул и заплакал навзрыд. Меня так поразило это запоздалое рыдание, что я даже растерялся. Испуганно заозиравшись, я кинулся в ближайшую забегаловку, схватил бутылку водки и тут же из горла сделал несколько глотков. На меня смотрели как на чумного, от меня тут же отсели, как от смердящего бомжа, затесавшегося в общественный автобус. Я вышел и тут же очутился в метро. Тут же? Наверное, я уснул. Но почему в таком случае меня не взяли менты? Когда я пришёл в себя, на перронах с обеих сторон никого не было. Не слышно было и поездов. Сквозь нарастающий барабанный бой в голове, я сообразил, что уже поздно, наверняка метро заперто. Я остался тут забытый всеми до утра. Вдруг послышался характерный нарастающий гул. Электричка?! Я заметался. То мне казалось, что она подойдёт слева. То внезапно мнилось, что приближается к правому перрону. И она появилась. Я бросился к ней. И, о проклятье, с погашенными вагонами подземный поезд пронесся, как фантом.

Опустившись на лавку, выматерился с изяществом сапожника, уколовшего палец грязным шилом.

Через некоторое время я услышал ещё одну электричку. Выскочив на край платформы, я изготовился проголосовать. Что машинисту стоит притормозить и вывезти меня в депо, а оттуда я без проблем выберусь наверх и, поймав такси, уеду на вокзал. Поезд на Симферополь будет утром. С билетами проблем в это время года нет. Деньги, слава богу, на месте. Я ещё раз ощупался. Портмоне, заметно похудевшее было на месте. Карман пальто оттягивала початая бутылка водки. Я отпил из неё изрядный глоток. И приготовился встречать электричку. И она, ослепив меня прожектором, вылетела из тоннеля. И тут же стала замедлять ход. Увидел меня! Машинист меня увидел! – возликовала душа. И напрасно. Почему он нажал на газ? Понял, что я пьян? Или испугался, как то случается с автолюбителем, передумавшим подобрать ночного прохожего?

Электричка проносилась мимо. И я, сам не понимая, что делаю, запустил в окно вагона недопитую бутылку. Она взорвалась подобно гранате.

Наверное, сработали какие-то датчики в кабине машиниста, потому что поезд, летевший с приличной скоростью, вдруг снова замедлил свой ход. И остановился, когда последний вагон уже втянулся в тоннель.

Меня разрывали две неравноценные эмоции. Раскаяние о содеянном и сожаление об утраченной полбутылки, судя по тому что, стук в висках прошел, качественной водки.

Медленно повернувшись, я побежал к противоположной платформе. И когда оказался за углом услышал шум включившегося эскалатора.

По мою душу! Это по мою душу спускаются сюда… менты. Меня обдало холодком. Стражей порядка я не любил и побаивался. Но это там наверху, на Земле, где даже ночью много свидетелей. Тут, под землёй они меня забьют своими дубинками до смерти. Меня бросило в жар. В висках снова застучало. Уши заложило, как при переезде через горный перевал. Без раздумья я шагнул с перрона вниз. И, удачно приземлясь на шпалы, бросился в темень тоннеля…

Боб Джанкоев: Ничего нет неправеднее жизни так называемых вершителей судеб. Даже самые честные из них не могут быть уверены в том, что поступают по справедливости. Человек – не Бог. И потому самыми большими грешниками являются судьи, лишь затем уже властители. Третьими идут полководцы и всяческие вожди, отправляющие на смерть и лишения массы людей, согласно военному маневру или во имя идеи.

12. Из найденного на квартире Ветрицкой. Записано с её слов Аттилой

Я сидела на скамье, поставленной по соседству с его могилой. Шёл девятый день со дня его смерти. Поскольку это был ещё и праздничный день, кладбище выглядело угнетающе малолюдным. Правда, тоску немного разгоняло совершаемое неподалеку погребенье. Не большой автобусик с черным поясом выгрузился скорбной ношей и небольшой группой провожающих. Несколько женщин в черных косынках, немолодые мужчины, и совсем ни одного ребёнка. Плача не было слышно, видимо, потому что ветерок дул в ту сторону. Похоже, в последний путь уходил безродный. И привезли его на погост в лучшем случае сослуживцы или даже соседи.

Я сидела так, чтобы видеть дорогую могилу. И почему-то всё время опасалась, как бы не появились жена и дочери, ведь это был день поминовения. И всякий раз в момент приступа этого страха, спохватывалась: они уже тут побывали, утром, как и следовало. Вот и цветы свежие и венок и бутылка вина, откупоренная, но едва пригубленная.

Краем глаза, когда обряд похорон безродного был закончен, и его последняя свита покинула сектор, я увидела идущих потихоньку двух, судя по полноте и походке, пожилых женщин.

Мельком отметив их, продвигающихся в мою сторону, я при вторичном взгляде, последовавшем спустя совсем незначительное время, заметила, что от свежей могилы только что погребённого безродного торопливой походкой, как бы преследуя немолодых дам, шел мужчина в тёмном костюме с расстёгнутым пиджаком и с развевающемся галстуком.

Подняв глаза в третий раз, я увидела, что он уже обогнал их, что на нём тёмно-зелёная пара и чёрный галстук. Что-то в фигуре, походке этого человека и даже в одежде меня насторожило. Но я не успела сообразить. Как увидела его прямо перед собой. Сердце моё остановилось. Дыхание пресеклось. Он сел рядом и сказал, знакомо глядя мне прямо в глаза, сказал своим сипловатым прокуренным баритоном: «Ну, вот мы и свиделись, Родная. Я так не хотел покидать этот мир, не простившись с тобой…» И положил мне руку на колено.

«Господи!» – Только и пронеслось у меня в сознании.

«Не бойся меня! – продолжал он, но тут послышались голоса престарелых женщин и он, оглянувшись, с досадой и гримасой так знакомой мне, произнёс,– Даже тут нет у нас возможности пообщаться!»

После чего он поднялся и быстро, быстро ушёл прочь.

Подошедшие женщины участливо посмотрели на меня, остановились и та, что помоложе, спросила: «Как вы себя чувствуете?» И старшая добавила: «Да на вас лица нет, милая!»

«Нет, нет! – наконец продышалась я. – Со мной всё в порядке. Просто немного испугалась»

«Вас напугал этот мужчина?»

И тут мне от этого вопроса стало ещё хуже. Оказывается, его видели и другие. Выходит, то был не сон и не галлюцинации…

Женщины присели рядом. И я им была рада, потому что оставаться одной в безлюдном секторе я не хотела, а встать и уйти сразу, у меня не было никаких сил.

Этот тёмно-зелёный бостоновый костюм подарила ему я. Он его любил, и берёг. Надевал по самым большим торжествам и на самые важные приёмы.

Вот и вышло, что дожил этот его наряд до самого печального события, по поводу которого его облачили в него.

Я могла бы жить с этим человеком и дальше. Твой папа никогда бы нечего не узнал, потому что мы действовали строгим правилам конспирации. Мой друг был в этом деле профессионалом. Не профессионалом-любовником. Он работал в органах безопасности.

Но я не хотела двойной жизни. Меня она унижала. Поэтому я ушла. В силе моего чувства к тому человеку можешь не сомневаться. Ведь ради этой любви я оставила своего ребёнка – тебя, моя доченька.

Потеряв его, я бы могла вернуться к тебе и твоему отцу, но я этого не сделала, потому что наша с ним любовь всё ещё жива. Я постоянно ощущаю присутствие моего мужа рядом с собою. Бывает, что он приходит ко мне. И не только во снах, но и наяву.

Когда это случилось в первый раз, я чуть сама не кончилась.

О том, что он умер, я узнала, по возвращению из командировки. Причём далеко не сразу.

То было на майские праздники. На мои звонки к нему домой никто не отвечал. Сообщила обо всём хорошая знакомая. Немолодая женщина, у которой мы все эти годы снимали комнату для встреч…

13. В грушевом саду

Аттила вёл свою стаю к «Заре» в обход – малолюдной стороной. Когда-то здесь проходил туристский конный маршрут. Он был закрыт после того, как двое всадников сорвались в пропасть при оползне, вызванном взрывными работами на строительстве горно-троллейбусной магистрали.

Шли в светлое время. Ночевали на заброшенных стоянках. Костра Хозяин не разводил – огонь беспокоил волчат. А чтобы днем быть полными сил, зверю, как человеку, нужно как следует выспаться. Продукты для них Нина и Дэн, отправившиеся машиной. Оставляли в условленных местах, узнавать которые было не трудно, поскольку опознавательным знаком служила одна и та же газета, экземпляры которой подельщики Аттилы оставляли, придавленной камешком, на самой тропе, то в развилке дерева или кустарника. Это был яркий номер иллюстрированного еженедельного приложения к «Московским новостям» «Время МН», в котором Нина опубликовала статью о положении в соседнем Крыму, только что отметившем очередную дату депортации. Аттила так выматывался за дорогу, что валился с ноги, как пьяный. Едва покормив стаю, тут же засыпал. И вот, наконец, придя на последний привал засветло, он разрешил себе и зверям расслабиться. До встречи с подельщиками оставалось более часа. Должна была она состояться в старом грушевом саду. Таких посадок в этих местах до сих пор немало. Некогда этот способ культивирования плодовых деревьев в отдалённых уголках горных лесов помогал местным жителям выжить в тисках непомерных налогов. С каждого зарегистрированного куста, дерева, корня государство драло непомерно. Люди со своих садом и огородов практически не имели никакого дохода. Кое - что оставалось, да и то не всякий сезон, только на пропитание. Всё приходилось сдавать в потребкооперацию.

Нина оставалась, а Дэн, вооружённый холостыми патронами, отправлялся к ждущим его в «Заре» охотникам.

–По любому ты должен успеть раньше них. Твои выстрелы отпугнут, но не погубят, если же начнут первыми они… Ну, ты и сам понимаешь, что за этим последует.

Репетировали тут же. Аттила напустил на Дэна Старшего и Среднего братьев. Тот, влезший на всякий случай на скалу ударил двумя выстрелами. Старший взвыл и бросился в кусты. Средний прижался к земле, обмочился.

Лютый: «Братья не смогут. Они чужих боятся».

Марта: «Они позади, а мы с тобой – рядом».

Лютый: «Но Хозяин хочет!»

Марта: «Мало ли?! Когда пойдём, сами разберёмся – кто за кем и куда».

– Отпускай своих! – Крикнул Аттила Нине.

–Ату! Ату его! – сдёрнув ошейники, шепнула она.

Аттила же крикнул:

– Фас, ребята! Взять!!!

Лютый, прижав уши, пошел прямо, Марта – вторым номером, чуть правее. Грянули выстрелы.

Успевший после первой захлебнувшейся атаки расслабиться и сойти со скалы Дэн, был тут же сбит с ног. Марта, рыча, держала его правое запястье. Лютый стоял двумя лапами на груди поверженного охотника, молча, роняя тягучую слюну ему на шею.

Волков несколько раз видели в одном и том же месте, а именно у подсобного хозяйства «Зари».

А когда Лютый зарезал отбившуюся от гурта овечку, охотники определились окончательно: засаду ставить на тропе между Ущельем и хоздвором, отстоящем от ССК в пяти километров.

Подкрепившись мясом, которым звери честно поделились с людьми – Аттила умудрился сделать шашлыки по – лесному, – двинулись в набег ближе к вечеру. Сидевшие на тропе Мезозоев и Казарян от скуки потягивали коньяк, иногда заедая лимоном и шоколадом. Чернавка со своими людьми, среди которых находился и Паша Чиж, торчали чуть поодаль мористее. Дэн, вызвался в егеря, то есть бродил полукругом, охватывающим место предстоящей встречи людей и зверей, о котором ему одному было известно достоверно. Он знал не только точку своего пересечения с Лютым, но – и время его.

Но сам Лютый знал другое. К безопасному Другу Хозяина он пропустил братьев. А сам тем же ходом, что и на репетиции пошел вместе с Мартой на раздражающий коньячно-шоколадный запах.

Сумерки в горах густеют быстро. Дэн поднял беспорядочную стрельбу, едва разглядел на прогалине волчьи силуэты. Правда, в последний момент ему помнилось, что второй силуэт был собачий.

Лютый же и Марта прямёхонько вышли на стволы Мезозоева и Казаряна. Они стреляли в свете мощного прожектора, который ослепил лидера. Вскрик, с которым упал Лютый, предостерёг шедшую стороной Марту. Она залегла, а затем повернула назад.

Возбуждённые пальбой и безнаказанностью братья вскоре напоролись за Чернавку и К. Старший лёг первым. За ним, спустя мгновенья, пал бездыханным и Средний.

–А волчок то крашенный! – Воскликнул, Мезозоев, наклонившись над Лютым и, резко поднявшись, тут же наставил свой винчестер на Дэна. – Кто парикмахер. Не ты ли?

От растерянности Дэн едва передёрнул затвор, как тут же раздался залп из двух стволов: Мезозоева и Казаряна, стоявшего рядом.

–Ну и что дальше? – С неуместной ехидцей спросил Чернавка, вышедший из кустов; словно бы нарочно там отсиживался, словно бы ждал, когда всё это, предвиденное им, случится.

–Арсюха! Где ты был? Мы тут видишь, что…

–Да уж вижу, не слепой!

–Делать то, что будем? – Подал голос вицик.

–Вызывать полицию, Скорая тут без надобности.

–Ты спятил! Какая полиция! – Заметушился Казарян, – Это же конец всему!

–Как мы объясним? – Подумал вслух Мезозоев.

–Несчастный случай на охоте.

–Мне такое не подходит. Я потеряю всё. Я потеряю «Зарю». Такого охотника к детям никакой оправдательный приговор не допустит.

–Надо инсценировать нападение! – Воскликнул Казарян.

–Как так инсценировать? – С надеждой глянул на Чернавку Мезозоев.

–Не представляю! – Отвечал тот.

–Арсюша! Брат! придумай что-нибудь. Тебе ведь не впервой! – Заныл Казарян.

–О чём ты? – Вскинулся Чернавка.– Что ты имеешь в виду?

–Извини его, Арсений. Он это со страху городит.

–Если ты в штаны наклал, я что ли должен тебе эти портки менять? – Взвился Чернавка.

–Ладно, не заводись, пытался охладить пыл Мезозоев. – Просто ты в таких делах, опыт имеешь.

–Какой опыт! Я что ли каждый день убиваю?

–Ну не каждый…– пробормотал Мезозоев. Похоже, он окончательно пришел в себя. – Надо чтобы ты выстрелил в меня, а лучше в Андрона из винтовки Викторника.

–Почему это в меня лучше?

–Да потому что ты представитель власти. Меня то ему за что быть? Мы с ним никак не соприкасаемся.

Кроме того, покушение на тебя, представителя власти, прибавит тебе репутации. Скоро ведь выборы.

–Я и так пройду, без покушения.

–Да не трусь ты! Мезозов взял винтовку Дэна. И навел её на Казаряна.

–Ты что, сдурел?! – Казарян бросился к чернавке, спрятался за его спину.

–Да не бойся ты. Я тебе прострелю предплечье и все дела. Через неделю забудешь.

–Нет! Хватит разыгрывать…

–А почему бы нам не разыграть, то есть не потянуть жребий? Вставил Чернавка.

–Логика! – вдруг, словно эврика прокричал Казарян, – У покушения должны быть причины. Не я должен стать жертвой, а ты, Чернавка!

–Я? Да меня тут вообще не было, когда вы в него дружно всадили свои пули.

–Я о другом. Да, тебя не было. Но мы скажем, что Дэн выстрелил в тебя потому, что ты у него хочешь забрать мотель.

–Я, у него? – Чернавка изобразил натуральные интонации.

–Хотел, – поправился Казарян. – Об этом все знают.

–Кто все? Откуда и кому известно то, что могло бы иметь место? Такими планами не делятся.

–Шила в мешке не утаишь! Следствие поверит только в логическую версию. Покушение на тебя будет выглядеть достоверно, даже безупречно! В меня же ему стрелять было без надобности.

–Он и охоту эту организовал, чтобы тебя заманить на неё. Смотри, собака чернилами выкрашена. Следствие сразу же сделает выводы в наше пользу. – Заговорил Мезозоев.– Идея Казаряна ему пришлась по вкусу. Он в неё поверил. Говоря так, он стал поднимать винтовку.

–Эрик, не вздумай! – Остерёг его Чернавка.– Неравён час, мои ребята поблизости. Они не станут разбираться. Уйдёте в расход, и пикнуть не успеете.

–Но как-то же надо нам выбираться из этой катавасии! – Пробормотал Мезозоев. Открыл баклажку, и, зажмурившись, опрокинул её в раструб рта.

В это время позади него хрустнула ветка. Оглушённый чачей, он бы не услышал ничего, если бы не всё тот же Казарин, сделавший круглые глаза, немо уставившийся в пространство позади Мезозоева.

И тот, полагая, что там что-то опасное для его жизни, с разворота выстрелил, почти не глядя.

–Господи! – Возопил он. – Кто это ещё? – Когда на поляну, качаясь, вышла и рухнула к его ногам Нина.

Потеряв из виду Лютого, она бросилась на выстрелы и, оставаясь в кустах, видела все и слышала все разговоры на поляне.

–Я её знаю.– Выдохнул Казарян. Это известная мадам. Журналистка.

–Что ей тут понадобилось? – угрюмо, словно сам себя спросил Чернавка.

–Решила интервью взять? – совершенно задурено вскричал Мезозоев.

–Да, да! – прослышала, что мы пошли на отстрел волков… Это же она всё время пишет о них.

–Досочинялась до того, что не волки то, а самые что ни на есть оборотни… – продолжал Казарян

–Досочинялась! – Мрачно сказал Чернавка. – Вызываем полицию.

–А как же версия? – Спохватился Казарян.

–Вот тебе и версия! – Мезозоев нажал на спуск. Раздался выстрел. Но Чернавка, в которого он был направлен, даже не качнулся.

МЕНЯ ЗАСТРЕЛИЛИ В ОБЛАВЕ

Пробродив целый день в окрестностях СКК «Заря», с наступлением сумерек я очутилась в районе его промбазы. В горах темнеет быстро. Притаившись, я обратилась в слух и, как только услышала выстрелы, сразу же бросилась вперёд. Удивительные впечатления: одна за другой две вспышки, удар в грудь и никакого звука – полная незнаемая до сих пор тишина…

Я предполагала, что после того, как будет окончательно определен район стабильного появления волков, туда пойдут охотники. Вскоре это подтвердил и мой знакомый Дэн Аттила, в прошлом журналист, известный бизнесмен, тяжело пострадавший во время той же ночной облавы. Он был инициатором и участником охоты на волков, появление которых вблизи его мотеля нанесло ему значительный материальный ущерб. Клиентура, прознав о возможной опасности, перестала пользоваться услугами этого загородного заведения.

Оказавшись первым, на кого выскочили звери, он практически начал охоту. Отстрелявшись, вышел к основной группе, которая, не разобравшись в темноте, открыла огонь по нему.

Меня спас бронежилет, который Дэн, раздобыв для себя, передал в последний момент мне. Он полагал, что защищённая таким образом, я смогу избежать серьезных ран в случае нападения волков.

Оставленные напуганными охотниками так мы и лежали вчетвером посреди ночного леса: двое людей и пара волков. Надолго ли они нас там бросили, предположить трудно. Придя в себя, я позвонила по мобильному телефону в скорую помощь. Скорее всего, это и спасло Дэна, пребывавшего в глубоком шоке, едва не истёкшего кровью.

С волками покончено. Но смерть этих, занесённых в Красные книги зверей, показала ещё раз, что страшнее зверя, нежели человек, в природе не существует.

Нина ВЕДЕНМЕЕР,

«Комсомольская правда»,

июнь, 2002год

Нина тоже кое-чем поделилась с Дэном. Она снабдила его диктофоном. И тот успел в самый последний момент нажать на кнопку. Так что время от времени сидящий в своём убежище Аттила прослушивал запись, размышляя, как поэффективнее использовать её в свою пользу.

В пыльной комнате артистки Аллы Ветрицкой Аттила отсиживался недолго. Стареющая певица вскоре заподозрила неладное и потребовала его убраться. Переубеждать мадам-перестраховщицу не было ни сил, ни желания. Единственное, о чём рискнул он попросить паникующую подружку отца, это сходить за деньгами. Назвал номер телефона. Дал адрес.

–Сходишь, Алла Юрьевна, к сестренке, уберусь не только из квартиры, но и из жизни твоей,– с напускной угрозой в голосе сказал Аттила. При этом он смотрел ей прямо в зрачки. Взгляда его она поначалу смущалась, потом он её возбуждал – млела. А в последнее время взгляд этих стальных глаз ввергал мнительную даму в ужас.

–Что мне сказать ей? – Тряся головой и заикаясь, спросила Ветрицкая, давая понять не званному постояльцу, что условия принимает.

–Скажешь Дине, что я заболел.

–И ни слова больше.

–Так это можно сделать и по телефону.

–Лучше если при встрече. По телефону скажи, что звонишь по просьбе мамы. Она всё поймет. Если всё путём, она пригласит. Если нет, то нет!

Приглашать её Дина не стала. Сама пришла на угол, где на следующий день её ждала Ветрицкая.

–Видеться с ним нам необязательно. Да и небезопасно. Передай больному… на лекарства, – протянула раздутую, треснувшую по шву барсетку.

Снедаемая любопытством Алла Юрьевна по дороге к себе на квартиру не удержалась, мужской ридикюль расстегнула. Набитый баксами, в основном сотенными купюрами, застёгиваться, как любопытная Варвара ни старалась, он не хотел. И Ветрицкая, едва переступив порог, повинилась.

Щедрой щепотью Аттила вытащил из пачки вескую её часть и, не считая, отдал артистке.

–Это, Юрьевна, тебе. Гонорар. Наслаждайся и не поминай лихом.

–А ты куда? – С неожиданным для себя, но вполне для нас объяснимым сожалением, спросила Ветрицкая.

–Давно я не охотился!

–На кого? – Экзальтированно вздрогнула артистка.

–На волков, дорогая!

17. Базар «На корточках»

Так называется это место стихийной торговли, возникшее годы назад и только недавно, получившее статус рынка.

Тут продавалось всё. От канареек до кровяной колбасы. Прозакладывалось под проценты и перекупалось под ещё более высокие дивиденды молчание, слово чести и самые, казалось бы, доверительные обязательства.

Аттилу повязали сразу, как только он подошёл к человеку, на попечение которого за хороший гонорар оставил ждущую потомства Марту.

На вопрос «в чём дело» тщедушный с виду, но с железными руками оперативник ответил, что следствие по делу «Голубые волки» интересует четвёртый экземпляр.

Прикидываться не имело смысла. Аттила назвал адрес и через четверть часа по просьбе следователя Хозяин состригал с загривка Марты клок шерсти. А ещё какое-то время спустя экспертиза подтвердила, что эта, только что ощенившаяся сука и есть тот искомый четвертый зверь. На её шерсти были обнаружены следы той же краски, что и на убитых волках.

Аттила вместо адвоката затребовал к себе Чернавку. И тот буквально на глазах опешившего персонала следственного изолятора вывел оттуда подозреваемого, нанесшего крупный экономический ущерб автономии. Он даже залога не вносил. Аттиле ничего не оставалось, как только ещё раз искренне поразиться тому, насколько тесно повязаны закон и беззаконие.

–Фактически это стороны одного целого, – без обиняков ответил ему Чернавка,– но ты не думай, что меня испугала эта твоя магнитофонная запись. Мне вас, дураков – тебя и твоих друзей – просто жалко стало! Так что пойди домой, сожги плёнку и хорошенько подумай, в какую халепу ты влетел сам и втянул своего приятеля и журналистку!

Аттиле ничего не оставалось, как поблагодарить неожиданного заступника и подумать, что тот, как бы там ни было, прав.

Гибель, не дай Бог, кого-нибудь из них Аттила бы не смог себе простить до конца дней своих.

В эйфории, охватившей его, Валентин позвонил Дэну. И тот, только что выбравшийся из реанимации, отвечал ему довольно холодно, из чего легко было сделать ещё один вывод: прежним отношениям между старыми товарищами больше не бывать.

Встреча с Валторной состоялась после четвёртой смены. Плаврук собрал впечатляющую информацию. Расхождение между отчётной данными о численности отдохнувших и фактической превышало предполагаемый.

И хотя разговор проходил на нейтральной территории, о его содержании стало известно тем, кому это было надо. Каким образом случилась утечка информации, сами участники встречи узнали слишком поздно, потому так жестоко поплатились.

Но вернёмся назад, чтобы восстановить события по порядку.

Деньги после приобрётения «десятки» стали буквально таять. Идти к Викторнику духу не хватало. Хотя, рассуждая здраво, как бы тяжело тому не пришлось, авантюра, в которую его втащил Аттила, обернулась благом. Случившееся со всеми в ту незабываемую ночь охоты, каждого из участников по-своему и чувствительно потрясло. Казарян, прознав о существующей записи, затаился, притаился, притих, стал тише воды, ниже травы. У Чернавки тоже пропала охота экспроприировать вожделенный ещё полгода назад мотель. Опасным оставался Мезозоев, на которого по распоряжению Алла, вышел Паша Чиж.

Переговоры между боссами начались в середине лета, когда и тому, и другому стало ясно, что один из них приобрел в результате волчьего пиара, а другой потерял. Оба имели к автору перемен свои счета. Аллу никак не хотелось отдавать сто тысяч, а Мезозоеву – прощать ловкача, обездолившего «Зарю» и его директора лично». О том, что дело оборачивается не в его пользу, Аттила не подозревал, но чуял, как волк в облоге, кольцо сжимается. Он и машину купил на случай скоропалительного бегства. В поездку к Валторне он пригласил Нину, поскольку и ей, выполнившей все условия контракта, ни доллара выплачено не было. Нина и не претендовала. В тоже время хорошо сознавала, что её появление в приёмной Верлибра очень важно для игры, которую продолжал Аттила.

Согласилась она сразу, что навело Аттилу на подленькую мысль: Нина пошла с ним дальше не из корыстной надежды получить с Мамтека обещанные деньги; они делает это по обязанности, ведь «Ладу» из практических конспиративных соображений Аттила оформил на неё, то есть все это время легковой пользовалась Нина… Думая так, Аттила цинично размышлял: самые святое даже между самыми близкими людьми низведены на уровень: ты мне, я тебе. И эта формула помогала ему, как ни странно, оправдывать путь к цели, которую он себе поставил с беспощадностью человека, решившего идти до конца. Оправдывать перед собой, но не облегчать.

Тормоза отказали на Чуфутском перевале. Там, где упоительно пологий и затяжной спуск переходит в крутой зигзаг машина, сойдя с трассы, врезалась троллейбусную опору.

Смерть Нины, сидевшей рядом, была инкриминирована водителю, то есть Аттиле. Экспертиза показала недопустимые промилле алкоголя в крови. Короче говоря, Аттилу арестовали. И держали бы в КПЗ до самой осени, если бы всё тот же Дэн не внёс залог. Сидел с подпиской о невыезде до сентября, пока следствие не пришло к выводу, что причиной аварии стало повреждение тормозной системы. Кто-то надрезал гидропровод и тормозная жидкость вытекла. Там же в машине было обнаружены жучки, благодаря которым и стало известно содержание секретной части встречи с Валторной, которая проходила именно в ней.

Поработали с салоном умельцы, вероятнее всего в тот момент, пока Аттила с Ниной обедали, дожидаясь Валторны, а потом вместе с ним выпили «Фанагорского пятизвездочного» в придорожном кофе неподалеку от Мамтека.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. НА БАЛУ

Нет лучше способа загубить дело –

это отдать его в одни руки.

Лев Капустовский

Санта Клаус наполнил рюмку снова. Аттила и её проглотил. Но только после третьей, когда казуальгия стала щадить его несчастную плоть, он смог слышать и понимать своего негаданного добродетеля.

–Чего тебе надо? – спросил он, одолевая фразу в три приёма.

–Прежде всего, я хочу вытащить тебя отсюда.

–Куда? Зачем?

– У нас много дел. Но сначала мы отправимся в гостиницу…

–В гост… – осёкся Аттила.

–Больше некуда.

–Но меня туда не…

–Не думай не своё…

Эта фраза снова подсказала Аттиле о чем-то давно известном. Но он так и сумел поймать возникшую в сознании ниточку. Шарик воспоминаний, приблизившийся было к лицу, взмыл и тут же исчез в бездне.

Аттила медленно поднялся. В глазах потемнело, губы пересохли. И только ноги, некогда несокрушимые ноги инструктора горного туризма, удержали его, а потом понесли следом за белым, напоминающем призрака, незнакомцем.

«Папа, как я родилась?»

Никто не обратил внимание на то, что место в углу опустело, кроме хозяина кафе. Да и то, он сообразил, что Аттила исчез навсегда, лишь после того, как не увидел его там на следующий день. Больше Аттилу в этом кафе не видели.

«А вот как родилась ты, моя детка.

…Собрал твой папа много всяких вкусных вещей: мёд и молоко, творог и сметану, яблоки и виноград, абрикосы, дыни… Всё это смешал в большой миске, поставил в печь на целую ночь. Крепко поцеловал маму. И лёг спать. Мама проснувшись с утра пораньше, открыла заслонку, а там, в миске – маленькая девочка. Взяла её мама, и давай целовать. И были у малышки головка круглая, как дынька, глазки синие, как виноградины, ротик розовый словно вишенки, попочка – как два яблочка. Так ты и родилась на свет, сладкая моя».

В просторном светлом апартаменте, куда Аттилу пропустили без всяких яких, стоял стол, полный яств.

–Сначала ванна! Остальные удовольствия потом! – раздался из глубины солнечного сияния беспардонно знакомый властный баритон.

И Аттилу вежливо, но чувствительно втолкнули в белоснежное от кафеля и санфаянса помещение. Половина его, разделенного полукруглой загородкой, была наполнена голубой, слегка дымящейся водой. С Аттилы сорвали тряпье и подталкиваемый, но уже другими руками, казавшимися и помягче, и поласковее, он шагнул в бассейн.

И ощутил блаженство, сродни младенческому. Быть может, потому пришло такое сознание, что он вспомнил нечто подобное тому, что случается с новорожденным. Было больно, было нечем дышать. Но вдруг тиски исчезли. Страх и сомнение оставили тебя. Ты дышишь, тебе легко, ты видишь свет. Впервые за долгие три месяца Аттилу покинула боль. Надолго ли? Об этом он старался не думать. Он упивался радостью освобожденности. И этой малости ему было более чем достаточно.

Мягкие материнские руки мыли ему голову, жесткая мочалка приятно обжигала плечи, спину и грудь… Казалось, что сам шестирукий Шива снизошел похлопотать над грешником.

Аттила даже встрепенулся. Уж не на тот ли свет меня обмывают?

–Я сам! – наконец выдавил он из себя со стоном.

–Нет-нет, мы сами, потому что уплачено!

–А сколько вас? – ему не хотелось открывать глаза. Он боялся, что сон этот кончится так же вдруг, как и начался.

–Зачем же столько то?

–Уж больно ты грязен! – вмешался всё тот же беспардонно начальственный голос. И теперь Аттила узнал его.

–Какими судьбами? – спросил он и открыл глаза.

Конечно же, это был ТриА. Специально прибывший в Фанагорию, он без труда нашел Дэна, с помощью которого легко удалось разыскать и Аттилу.

За столом сидели впятером: кроме названной троицы, присутствовали Санта Клаус – инспектор, занимавшийся Мамтеком. Бессловесным украшением кампании была, конечно же, супруга ТриА.

Рассказ Санта Клауса

–Расхождение между отчётными данными о численности отдохнувших и фактической – превышало предполагаемый, стало основополагающим аргументом, с которым налоговая полиция пришла в Мамтек. – начал после первой рюмки коньяка свой рассказ ТриА.

–Когда я увидел тебя, здесь, понял, что информация до тебя не дошла. – Сказал Аттила, пытаясь отвлечься, чувствуя, как возмущается от нетерпеливого негодования голодный его желудок.

– И я приехал сюда специально, чтобы спросить с тебя за не исполнительность? – усмехнулся ТриА.

При этом его эмоции странным образом отразились на фарфоровом личике его жены: она рассмеялась, прижав указательными пальцами губы, прошептав:

–Я вас помню. И очень признательна за всё, что вы для нас, меня сделали!

–Что вы, что вы! – пробормотал испытавший неожиданное и непонятное смущение Аттила. Глянул на неё и, не уловив никакой ответной реакции на свои слова, спросил у ТриА – О чем это она?

–Это отдельная тема. Подробности ниже. Пока скажу лишь, Лиза тоже была посвящена в наш проект. Следила за тем, как разворачивались события. И это неожиданно благотворно сказалось на её самочувствии.

Когда всё завершилось, она стала есть и спать.

–А что до этого она не…

–Практически только после таблеток…

–Андрюша! – укоризненно гримасничая, прошептала она, – Зачем же такие подробности?

–Валентин не чужой. Пусть порадуется, это ведь его усилиями тебе стало хорошо.

–Валентин, – оборотилась на него глазами полными благодарного света Лиза, – кушайте. Вы ведь такой голодный!

Аттила отщипнул от фиолетовой кисти сверкающую, крупную, словно слива, виноградину. Горький рот наполнился соком. И есть захотелось с ещё большей силой.

–А вы что же? Я так не могу. В одиночестве.

–И, правда! Санта Клаус, давай, поддержи гостя. У Лизы режим. А я толстею.

Только теперь Аттила обратил внимание на то, что от прежнего ТриА остался только командирский голос. От грузноты он стал казаться даже ростом ниже. Вместо русой, слегка кудрявящейся шевелюры, светилась лысина…

–Я его прижал по всем правилам, вклинился в паузу Санта Клаус, наливая всем четверым коньяк.

–А Лизу почему игнорируешь? – нарочито строго интонируя, воскликнул ТриА.

При этом его жена с готовностью подставила свой бокал и Санта Клаус бережно плеснул туда шампанского.

–Он даже не пырхнулся. Сразу же стал предлагать мне откупного. Поскольку мы были визави, говорил открытым текстом. Я поддержал разговор. А когда прозвучала сумма, показал, что всё записал на диктофон.

И тут он, понимая, что терять ему нечего, спросил прямо, чего же я хочу. В смысле, за чем я приехал. Ну, я ему тоже без обиняков сказал, что работаю по заданию большого человека, ребёнок которого в своё время тут… отдыхал.

–На этих словах его и закрутило, скорчило его, будто живот прихватило, а с лица, словно оболочка слезла. А сквозь эти бессловесные ламентации, проглянуло вдруг нечто такое, от чего меня гусиной кожей на миг окутало.

Пренеприятный, замечу, момент я тогда пережил.

А он, заметив это мое малодушие, масла подлил:

–Хорошо, что вы мне всё как на духу выложили. У меня тут всякие работают. За всеми не уследишь.

–Это ничего! Наши люди в курсе и готовы проявить добрую волю.

И стал я ему рассказывать о том, что ему лично грозит сокрытие доходов. И как может быть квалифицирован его сговор с неким пиарщиком, и смерть журналистки, которая по просьбе его заместителя сочиняла небылицы о волках-оборотнях.

А когда он заикнулся о свидетелях и доказательствах я ему снова указал на диктофон. Мол, многое из того, что можно извлечь из записей, подтвердят на словах и живые свидетели.

–А он возьми тут же назови одного из них.

–Конечно же, это был Валторна, плаврук? – вспыхнул запоздалым раскаянием Аттила.

–Именно его они потом и сделали козлом отпущения. Это была не просто воровская шайка. Это была фирма жуликов, хорошо просчитавшая многие возможные варианты прикрытия. Как, выяснилось, у неё была глубоко эшелонированная оборона, причём санкционированная на самом высоком уровне. Доллары чемоданами отвозились наверх и вручались первым лицам через высоковольтных посредников.

–Почему высоковольтных? – вырвалось у Аттилы.

–При неосторожном обращении они были смертельно опасны. – Высокое напряжение и не позволило нам довести дело конца, то есть добиться задуманного.

–Однако напугать мы их напугали! – с напускным оптимизмом сказал ТриА.

–Аттила же в его интонации уловил умело скрытую горечь, которую он скрывал больше от жена, нежели от Аттилы.

«Хороша же цена за испуг!» – Аттила не был уверен, что эта фраза не прозвучала вслух, но его это даже не занимала.

В этот момент он был уже слишком далеко от застолья и тех, с кем разделял его.

«Десятка» неслась в лоб поднимающемуся на перевал микроавтобусу. Метрах в десяти водитель «Газели каким-то чудом успел увернуться». А Нина закричала ужасным голосом смертницы «Тормозов нет!!!»

На сетчатке Аттилы отпечатались зелёные брызги листвы. Эту картинку он увидел, когда пришел в себя. Теряя чувства, он понимал, что происходит, и потребовал от себя, если останется на этом свете, поскорее очнуться, чтобы вытащить Нину. И опоздал. Это сделали пассажиры того самого микроавтобуса. И ему долго ещё после этого казалось, что если бы это сделал он, Нина бы выжила. Сердце её остановилось за несколько секунд до того, как прийти в себя Аттиле.

Перед тем Нина снова спросила:

«Зачем ты это делаешь?»

И он снова так толком то ли не смог, то ли не успел ей ответить.

«Господи! Спаси и сохрани нашего ребёнка!» – взмолился Аттила, подавив подступившее рыдание тяжёлым глотком самого лёгкого на свете коньяка.

Санта Клаус начал с визита к президенту.

Алл принял его в обстановке искусно подготовленной напряжённости.

Выслушав по пунктам задачи ревизора, распорядился выдать ему все необходимые документы. И лишь в конце как бы спохватившись, спросил удостоверение личности.

Внимательно разглядывая ксиву, он с неожиданной мягкостью как бы сам для себе произнёс:

–Сколько лет я здесь тружусь, ни разу ни одна комиссия не могла ничего найти…этакого.

–Криминал – дело экстраординарное. Не найти его, ещё не значит, что его нет, – ответил Санта Клаус.

–Что это у вас Иван Иванович фамилия странная какая-то? – Ветхим каким-то голосом задал вопрос президент.

–Я из немцев.

–Тот я гляжу. – И оживился, – У меня в одном из лагерей начальник тоже немец – Петя Краус. Замечательный специалист. Именно в его хозяйстве у нас гостиница для официальных гостей. Туда я вас, если не возражаете, и намерен поселить. Отдельный номер, все удобства, телефон тоже есть.

–Не возражаю, если от моря не далеко.

–Тут всё рядом. Но лагерь называется «Лесной». Так что делайте вывод, у меня есть ещё и «Морской, и «Степной», и «Горный»

–Горный игорный! – пробормотал Санта Клаус. – Может, в таком случае, на «Морском» остановимся?

–Прошу прощения. Но там нет гостиницы. Просто комнаты на двоих.

–Тоже для гостей?

–Да, для нужных Мамтеку специалистов: для наладчиков оборудования, прочих ремонтных бригад, которые нам присылают иногда спонсоры… Вроде общежития.

–Пусть будет!

–Тогда с Богом! Когда приступаете к ревизии? – Стараясь улыбнуться погостеприимней, осведомился Алл, нажимая на кнопку и, не дожидаясь ответа, крикнул в селектор: Бабушку ко мне!

–А я приступил. Вы уже подверглись моим тестам! – Пошутил Санта Клаус.

–Похоже, мне доложили правду; вы, и в самом деле, опасный человек!

–Слава впереди нас бежит! – Только и ответил Санта.

–Меня смущает только одно: середине сезона – не самый лучший момент для проверок!

–Не бойтесь меня! Я уверен, в Мамтеке все в порядке.

–Найти, к чему придраться, всегда можно, – вздохнул президент и потупил взор.

–Кудактало в приёмной! – доложила Рита.

–Служит в Мамтеке пятьдесят годиков.

–И всё на посылках? – Беззлобно сыронизировал гость.

–О, нет! О – живая наша история. Начинала с основателем Мамтека. Слыхали, может, Ананием Поплавским. – Приложив ладонь ко рту, продолжал, – Говорят, у них был романтический период. Она так и не вышла замуж. А он, так и не дождался семьи, которая так и не поехала за ним сюда.

–Трогательно!

–Для нас это типично. Любящие детей больше жизни – своих наши работники чаще всего так и не успевают завести. Едут со всех концов света, остаются тут навсегда. Часто в спартанских условиях живут. Пока квартиры дождутся, а время то и не осталось. Женщины, как правило, вековухи.

–Поразительно, ничего не скажешь!

–Да! Но ладно! Рита, подайте мне Изидару Лавреновну.

Вкатилась. Книксен. Платье с глубоким вырезом. Загорелая. На толстых ножках. Обутая в кеды. Личико – печеное яблоко. Узкие пытливые глазки.

– Мой лучший агент!

–Лучший- то лучший. А прорваться к президенту неделями не могу! – пошла в атаку, нарочито притопывая.

–Ладно, не обижайся! Поговорим. А пока тебе задание. Отведи гостя к Пете. Посели, всё растолкуй. А по дороге экскурсию прочти. Ясно!

–Так точно! – Откозыряла Кудактало и, черканув гостя по диагонали взглядом, вернулась в приёмную.

Бабушка Кудактало потащила гостя – он это сразу понял – не самым коротким путём: по горкам, ступеням, лестницам… Наконец изрядно взмокшего властным жестом бабушка адресовала на небольшую площадку под сенью двух, сплетшихся кронами ливанских кедров.

–Здесь стояла палатка основателя Мамтека. Ананий Гаврилович Пирожков прибыл сюда прямо с фронта. Тяжелораненый – он сам нуждался в помощи. Эта миссия досталась мне. Я тогда была совсем молоденькой. Только закончила медучилище. Он меня называл «моя фельшарица».

Изидара Лавреновна, словно в почётном карауле замерла, склонив голову перед бюстом основателя. Минута молчания длилась и длилась. Санта Клаус даже кашлянул в кулак. Бабушка глянула на него строго, затем взгляд стал понимающе снисходительным: «Вам ли, молодой человек, знать-понимать, что стоит за всем этим!»

Санта Клаус обрадовано перевёл дух, когда они двинулись дальше. Причём было видно, что старушка прибавила шагу, видать, устыдилась – торопится доставить гостя к месту проживания. Вдали шумело море, гремели мегафоны, звенели голоса детей.

Но не тут-то было.

Бабушка снова остановилась.

–А тут мы разбили палатки, присланные госпожой Черчилль. Вместимость была просто фантастической. В десяти комфортабельных парусиновых домах жили почти двести душ. Соотношение: 6 к 4. Не в пользу девочек. После войны мальчиков рождалось больше.

Наконец в густых зарослях, сквозь которые, словно партизанской тропой, Кудактало провела гостя, проступила серая стена ограждения.

–Мы на месте! – едва успела сказать провожатая, как прозвучало откуда-то сверху низкое, словно струна контрабаса:

–Куда вы запропастились, Изидара Лавреновна!?

–Петя! – Укоризненно откликнулась бабушка. Судя по интонации, было видно, что между этими двумя существует давняя гармония отношений.

–Мой выученик. Пришёл зелёным вожатиком тридцать без малого лет назад. Я его вышколила. Я сделала тебя, Петя! Или нет?

–Ты родила меня, Изидара, свет Лавреновна. – В проёме двери стоял, как распятие, рыжий верзила.

«Внимательно вглядывается. Типичный кинонемец!» – Подумал Санта Клаус.

–Входите, милости прошу!

–К вашему шалашу! – Добавила Кудактало. И добавила, – А чем угощать будете? Это вам не хухры-мухры. Я вам привела ревизора!

–Обижаешь, мать! У нас все по-взрослому. Прошу! – Петя отстранился, пропуская в дверь бабушку и гостя.

Переступившие порог, увидели круглый стол, накрытый на троих.

–Дело принимает серьёзный оборот! – сказал Санта Клаус. – Посему, сначала душ. Я сегодня спозаранку в дороге.

–Никс проблем! – Ответил Петя.– Вы – дома. За дверью спальня. Налево из неё – душ. И у вас полчаса

–Не густо, но я постараюсь!

Войдя в уютную, с гудящим холодильником гостиную, Санта с облегчением сбросил обувь. Достал охлаждённую бутылку сакской воды. Открыл и, захлёбываясь углекислотным залпом, сделал пару глотков. Придя в себя, отметил, что холодильник буквально забит деликатесами и напитками.

–Судя по жратве, они меня уже оценили.

Раздевшись, Санта Клаус, открыл ванну и буквально остолбенел. В бассейне нежилась белотелая, вся из выпуклостей красотка.

–Но у меня замедленная эрекция?! – Не подозревая за собой столь дешевой находчивости, выпалил Санта Клаус.

–Меня зовут Дора,– сказала девушка

–Зачем ты здесь?

–Чтобы скрасить вам одиночество.

–Но я не по этому делу!

–Значит, нашему начальству повезло.

–Это, смотря в каком смысле…

–В прямом, конечно. Тут все такие, как вы. Почти все! – Не скрывая огорчения, сказала Дора и, бесцеремонно проливая воду, вышла из ванны.

Санта Клаус. Выпустил воду. И стал под душ.

Управился довольно быстро. Поэтому когда вернулся в спальню Дора была все ещё там.

–Ты меня не так поняла. Я не голубой. Просто, я не кидаюсь на незнакомых девушек. Мне нужен промежуток…

–Который длится пять и десять суток? – Закончила Дора, чем понравилась Санта Клаусу.

–Давай договоримся.– Сказал он, одеваясь из чемодана, который был доставлен сюда прямо из приёмной без участия хозяина. – Пускай все думают, что мы с тобой поладили.

–Это моя игра. Я не хочу, чтобы обо мне тут думали превратно.

–А что мне от вашей игры?

–Все у тебя впереди.

–Надейся и жди?

–Могу уверить, ждать придётся не очень долго.

–Не торопи меня, детка!

–Ладно. Поверю на слово!

–В таком случае, выходим!

И они вышли рука об руку, словно давние знакомые.

–Увидев парочку, Петя поднялся.

–Прошу извинить. Мне надо на минуту отлучиться.

И пока многозначительно переглядываясь, Санта и Дора, усаживались, начальник «Лесного», запершись в кабинете, связался с президентом:

–Он клюнул дважды. Стол его не смутил. Дора – тем более.

–Что-то подозрительна мне эта покладистость!

–Мне тоже, но ничего другого у нас пока нет.

–Не спускай с него глаз! И слушай регулярно.

–Но микрофоны до сих пор не поменяны.

–Как? – Мембрана просто заскрежетала. Петя даже трубку от уха отстранил. –Расслабились обсосы, пользуются моей занятостью!

–И добротой! – Подпел Петя.

–Ты прав! После обеда уведи его на море. За это время монтёр сделает свою работу.

–Когда остальное?

–«Тумбочка» только под микрофонами. Очень важна его первая реакция.

Разучившийся хмелеть, тем белее под хорошую закуску Аттила, деликатно помалкивал. Но слишком надолго терпения ему всё-таки не достало.

–Добились вы, как я понял, лишь одного, погубили беднягу плаврука. – Заметив как испуганно дрогнуло фарфоровое личико и заходили желваки у ТриА, Аттила ушёл в паузу. Со вздохом поглядел на Дэна, всё это время молчавшего как рыба. – Прошу прощения, я тоже хорош. Видать, ничего в этой жизни нельзя изменить. Ни авантюристу, ни даже юристу!

–Имеют значение лишь деньги! – подал голос Дэн. И положил на стол пачку, упакованную по - банковски крест на крест.

–Что это значит? – тихо спросил Аттила.

–Вознаграждение за волчий пиар.

И тут Аттилу прорвало. Колючий, невыносимый ком покатился откуда-то из-под самого сердца, а может из самого детства, ударил в гортань, затем в глаза, обернулся слезами и рыданиями.

–Дэн, стуча краем бутылки о фужер, налил ему «Ай-Петри».

Одновременно налила сверкающей пузырьками воды в стакан и Лиза.

Аттила выпил один за другим: сначала воду, потом коньяк и продышавшись, сказал в нагрянувшей тишине.

Никакие деньги не могут вернуть: нашей с Ниной дочери мать, мне – отца… Валторне свободу. Я плачу, потому что более всех прочих виноват в том, что с ними случилось!

Никто его не утешал, не прозвучало ни одного слова опровержения. Потому что и молчание, которое царило сейчас в застолье казалось неискренним, неуместным фальшивым…

И лишь спустя паузу Лиза вдруг уточнила:

–Что с нами случилось?

Взяв деньги, Аттила взвесил их на ладони и спросил:

–Откуда они, каким образом?

–Принёс Чернавка. Причём буквально вчера.

–Чернавка? Непонятно!

–Чего тут понимать? Одна банда!

Изидара Лавреновна не покинула застолья, пока последние капли из последней бутылки не были разделены между всеми. Петя не пил, потому что отвечал за детей «по всей строгости закона».

«Окажись в случае чего, я под самыми безобидными парами алкоголя, тюрьма обеспечена!» – так пояснил он.

Бабушка Кудактало его поддержала, накладывая недрогнувшей поварёшкой прозрачные, словно живые, пельмени.

Алкала и закусывала старушка наравне с неукротимой Дорой и тренированным гостем.

А когда Петя напомнил гостю о морской прогулке, засобиралась, с подкупающей естественностью собрав в откуда ни возьмись авоську всё, что не было съедено на этом небедном пиру.

Прогулочный катер ждал у причала. Шверт у себя – на палубе. Так называли тут второй полуэтаж, где размещался кабинет завмора.

Увидев гостей, он с достоинством спустился к основанию лестницы:

–Антон Петрович! – Представил его Петя.

Отрекомендовался и Санта Клаус.

Завмор поцеловал ручку Доре.

Подниматься не стали. Вышли в море. Обошли Мама-Даг. Сунулись в грот, в глубине которого темнела та самая дверь, что за семью печатями.

Шверт, оглядываясь на пассажиров, лихачил: вёл катер, поставив ногу на штурвал, в то же время из горсти прикуривал от спички на ветру.

Вернулись затемно. Справа темнел слоноподобный Мама-Даг. Слева играл электрическим светом Мамтек. С берега далеко в море летели голоса сверчков и детей. Доносилась популярная песенка:

На волнах сирени майской

Пение сирены райской.

Между Сциллой и Харибдой

Пахнет морем, пахнет рыбой.

Зреет цитрус в старой кадке

В старом парке на площадке

Скачут струны, плачут дудки

Пляшут тёлки и лошадки.

Капитана прибаутки –

От Массандры до Алупки.

На волнах сирени –

Пение сирены.

По возвращении поднялись наверх. В рубке, как называл свой офис завмор, выпили пива, закусив вяленой таранью.

К гостинице Шверт их подвёз, мотивируя такую любезность тем, что его дорога домой пролегает мимо «Лесного».

Потом Дора уточнила, что живет завмор совсем в другой стороне.

Изнурённые возлияниями и обжорством Аттила и Дора легли тут же и уснули рядышком как невинные дети.

Проснувшаяся на рассвете Дора, будить гостя не решилась. Дождалась, пока тот сам проснулся.

Она отдалась ему. И он взял её. И было ему сладко и печально, потому что видел, девушка эта с великой жаждой и давно искала этой встречи.

А потом, открыв тумбочку, Дора нашла в ней пакт с долларами.

Санта Клаус моментально тут же забыл все тонкости только что возникших отношений. Накричал на девушку, которая ни сном ни духом не знала об этом пакете.

–Ладно, убедившись наконец, что она перед ним искренна,– сказал Санта Клаус.–Давай, пиши, как ты и когда, где нашла этот пакет.

–Но я боюсь, что…

–Не бойся! Я тебя в обиду не дам. Помоги мне обставить это грамотно и я тебе этого никогда не забуду.

–Начальство у нас строгое.

–Плевать на ваше начальство. Через час оно у меня в ногах будет валяться ты только ты напиши все как есть.

Выслушав эпизод до конца, Петя позвонил Аллу.

И уже четверть часа спустя в номер ревизора стучался лейтенант Чиж.

–Это Пашка! Мент по особым поручениям у начальства. – Глядя в глазок, прошептала Дора.

–Отворяй, Дорка! – С начальственной вежливостью потребовал Чиж.

–Я, пожалуй, побежала.– Вскинулась Дора.

–Пожалуй! – Согласился Санта Клаус, протянул Доре визитку, – Тут номер мобильного телефона. Позвони! Скажем, часа через два. К этому времени я с ними разберусь.

–А может, не надо? Ты даже не представляешь, что тут за кубло!

–Представляю, представляю, потому так уверен.

Дора отворила, и, демонстративно фыркнув, оттеснила раннего гостя роскошным бедром.

–Чем обязан? – Не оборачиваясь, глядя на милиционера из зеркала, перед которым брился.

–Надо было удостовериться.

–Удостоверился?

–Я понимаю, как вам неприятно. – Продолжал играть в поддавки Паша, понимая, что научили его неправильно. С этим клиентом надо бы как-то иначе действовать, – у нас тут с женским вопросом строго. Дети же вокруг.

–Как тут у вас с женщинами обстоит, я убедился. – Санта Клаус неожиданно для Паши рассмеялся.

Чиж не мог сразу же найтись. По инерции подхихикнул. Но, вспомнив о том, что номер слушают, подавил в себе этот случайный порыв.

–Дора не показатель…– брякнул.

–Только ли одна Дора? Идёт молва и о некоторых других… Мадам Червей – любит мальчиков. У Риты – гарем из девиц. Земля слухами, сам понимаешь, полнится!

–Ладно, лейтенант! Расставим точки над «і». Почему я тебе говорю «ты» – не догадываешься?

–Я об этом не думал?

–Просто у меня звание много выше твоего.

–Прошу извинить, какое оно у вас?

–Простите, не знал!

–Ладно, на эту тему поговорим, когда нужно будет. Сейчас, мы с тобой, как представители закона составим некий акт… но прежде следует нам квалифицировать предмет актирования.

–Что вы имеете в виду?

–Вот в этой тумбочке, час назад Дора нашла пачку долларов. Вот её свидетельство. Я бы не хотел её до поры до времени привлекать к делу. Незачем девушку компрометировать! Как юрист юриста прошу запротоколировать находку, квалифицируя её на твой выбор как находку или попытку всучить взятку.

–Одного меня для этого недостаточно. А поскольку деньги найдены у вас в номере, то и вас принимать в расчёт нельзя, а что если это, прошу извинить, провокация, исходящая от вас?! – Паша был уверен, что на той стороне, у тех, кто слушает эта его отповедь не может не вызвать одобрения.

И ошибался. Подъехавший Алл, всплеснул короткими ручками, словно утопающий.

–Исполнительный дурак! – И, глянув на Петра Крауса, сидевшего рядом, спросил, – Знаешь, что за этим последует?

–Трудно сказать! – Осторожно ответил тот и почему-то отодвинулся от боса.

–Сейчас в этот номер пригласят дежурную, а так же тебя. Как же без – начальника лагеря тире директора гостиницы?!

Но ревизор, вдруг резко прервал тему.

–Ладно! Ты на транспорте?

–Мотоцикл.

–Поехали к президенту. Мне надо срочно кое-что с ним обсудить.

Алл было облегчённо откинувшийся на кресле, снова напрягся.

–Петя! Я отбываю. Созвонимся… – Шустро шумнув партъерой, покинул студию.

Между тем, Санта Клаус, взобравшись на заднее сиденье милицейского с коляской мотоцикла, отъехал от служебного корпуса.

–Прокати меня по территории. Хочу посмотреть! – прокричал он Паше, упаковавшего озадаченную свою башку в американский непроницаемый для взгляда со стороны шлем.

–Что-то у этого ревизора совсем другое в голове! – Лихорадочно думал милиционер.

–Стой! – крикнул Санта Клаус на прямом хорошо и далеко просматриваемом в оба конца отрезке дороги.

–Паша затормозил. И, скрипя колодками, остановился.

–Павел Романович! – по деловому начал Санта Клаус. – «Дело» по Мамтеку насчитывает около тысячи страниц. – Лафе, которая тут царит десятки лет пришёл конец. И спасутся или значительно смягчат свою участь нынче те, кому достанет здравого смысла, сделать правильный выбор. Ты молодой. У тебя ещё может состояться карьера. Помоги нам, и мы заберем тебя в наше ведомство. Не думаю, что на твоей совести большие грехи. Давай, лейтенант, принимай сторону закона, искупи ту малую, если она есть, вину!

–О чём это вы? Я не совсем, то есть совсем ничего не понимаю! На бухгалтерию у меня никаких выходом. Я – простой мент.

–Ты мент. Но не простой. И дело идёт не столько о финансовых нарушениях и злоупотреблениях в отчётности и по налогам. Я тут совсем по другой проблеме. Я даже не из налоговой полиции. Я из полиции, но называется она иначе. – Санта Клаус развернул перед Чижом удостоверение подполковника полиции нравов. – Я начальник детского департамента.

–Кажется, я понимаю, что и как… – промямлил Паша посеревшими губами.

–Что меня привело сюда, ты не можешь не понимать, а вот как мы с тобой вскроем этот нарыв на теле нашего детства, ни я, ни ты, ни кто-то ещё не знаем. Над этим я и предлагаю тебе поработать!

–Я подумаю!

–Подумать можешь. А вот советоваться с кем - либо я тебе настоятельно не советую.

–Утечки информации не будет.

–Правильно рассудил! Ведь эта самая утечка опасна для жизни. Не для моей. Для твоей и тех родных, кому ты не дай Бог, расскажешь.

–Для жизни? От кого?

–От того, кто боится огласки!

–Так вот почему Чижик всё то время держал себя так непонятно! – Пробормотал Аттила.

–Ты что-то хочешь добавить? – Спросил ТриА.

Вёл себя вице-адмирал, словно любопытная старуха, удобно устроившаяся на лавочке – этом перекрёстке слухов, сплетен, пересудов, молвы.

–В это время «вновь я посетил», так сказать сей уголок прекрасный. С намерениями прямо противоположными данному эпитету. Денег, я понимал, мне с них не получить. А вот посмотреть кое-кому в глаза, прямо сказать, что думаю, меня, едва оправился после смерти Нины, прямо-таки потянуло туда.

Мне надо было убедиться, что это они её убили. Хотели меня, а получилось – Её.

–Всё там на страхе держится и со страху делается! – Пробормотал ТриА с непонятными для Аттилы удовлетворением и значением.

–Есть там ещё человечек. – Продолжал Санта Клаус, – Заслуженный - перезаслуженный некто Лев Капустовский. Не мне судить, какой он поэт или писатель, но что мужик ни в чём таком не замешанный (не замеченный!) – это уже точно. А таких они боятся не меньше, нежели своих сообщников-соратников.

– С чего этот вывод?

–В первую же встречу с господином президентом я оставил у него в кабинете пару «жуков» – в кресле, где сидел и у него под столешницей. Стереоэффект был потрясающий.

С этой точки зрения любопытна любая сцена, происходящая там за закрытыми дверьми. Вот, например эта, где Алл пеняет писателю за то, что он обидел этого. Как его… словом, одного из участников кинофестиваля.

–Лев Николаевич, ну это что вы себе позволяете? – Алл изо всей мочи старался интонировать участливость. Понимая, что выходка Капустовского – нетипичное, недопустимое для Мамтека событие, он стремился раз и навсегда положить конец подобному экстремизму и вместе с тем не потерять ценного кадра, каковым являлся известный писатель. В то же самое время он просто обязан был при встрече с обиженным А-ловым, недвусмысленно дать понять, что негостеприимный обидчик наказан. Будь на его месте кто-то иной, господин президент и разговаривать не стал. А тут надо было найти этот самый консенсус.

Правда, сам А-лов повел себя таким образом, что спровоцировал амбициозного Капустовского на столь демонстративный выпад.

А дело было так.

Заурядный актёр из рядового Московского театра, снявшийся в кино, благодаря фактуре, на склоне лет решился переквалифицироваться. Низвёл до сценария классическую сказку, испортив её до неузнаваемости, в довершение ко всему снял себя в главной роли. Далее все пошло, как и должно. Ни Канн, ни берлинский, ни, тем более, московский фестивали, ни даже «Кинотавр» далее просмотрового экрана дебют, вышедшего в тираж актёра, не пустили.

Лишь Мамтек не решился ему отказать. А-лов прибыл сюда, словно укушенный. Разозлённый барин решил отыграться хотя бы здесь по полной программе. Затребовал самый комфортабельный апартамент в «Скале» – мамтековской гостинице - люкс. Обеды заказал по индивидуальному меню и с доставкой в номер, что осложнило и без того перегруженный пищеблок, ввергло закреплённых за ним для обслуживания, в панику. И без того, запуганные начальством, настраивающим их на полную отдачу, сотрудники, стремящиеся обслужить гостей на самом высоком уровне, настрадались от капризного постояльца. Двое сами уволились, троих выгнали по жалобе А-лова. Завтракал мэтр позже, нежели почтенная публика обедала, поскольку все ночи напролёт развлекался. На все десять дней А-лов расписал себе море: катер – для ночной рыбалки, теплоход – для отдыха под звездами в кругу близких друзей и прочих звёзд. Суда подавались прямо к гостиничному причалу. На них он обедал, нередко ужин в море перетекал в завтрак. Для экскурсий и прочих увеселительных поездок по субтропикам на весь период своего пребывания А-лов заказал белый мерседесс.

В промежутки между этими делами он без особого желания появлялся на киноплощадках лагерей, где шёл просмотр его ленты, потому что ни вожделенного восторга зрителя (юный зритель, как правило, неблагодарный!), ни энтузиазма на обсуждениях (чаще всего никакого обсуждения не получалось) не было. Дважды он таки сорвался. Но всё же сумел перевести ситуацию в игру, мол, вот мы какие – артисты: хотим – смеёмся, хотим – рыдаем!

Детей это ненадолго оживляло. Но главное жюри, как тут принято называть зрителя, есть главное жюри. Его не переубедить такими химерами как надрыв или импровизационное лицедейство.

Однажды после ночи, проведённой в обществе первых лиц автономии, отказавшись от завтрака, он едва выполз к лифту, соединяющему «Скалу» с пляжем. Ещё часа два отмокал в Черноморском «рассоле». Кое-как отдышавшийся, поехал в очередной лагерь, куда, зная о его намерении, согнали ребят еще из нескольких близлежащих. Ему, не знавшему об этой уловке, вдруг помнилось, что киношедевр, наконец, оценён. Публика пришла валом. Ожидает его появление на просцениуме, чтобы встретить скандёжем. В состоянии этого заблуждения, превозмогая похмельную слабость, он взбежал по ступенькам. Замер, ожидая реакции, как вдруг свет погас и его, жалкого, в помятой майке, ослепил луч кинопроектора. Один из привезённых Пазухой курсантов, ничтоже сумняся, раньше времени запустил аппарат.

А-лов заметался, лихорадочно соображая как же остановить это…

Увидев, что демонстрация началась не с начала ленты, закричал собственным голосом – тем самым, какой так давно скрывал от почтенной публики, что даже сам позабыл его звук, цвет и природу.

Это был несогласующийся с верзиловатым видом, бритощёкого А-лова глас утренней молочницы.

–Остановите это… безобразие!!!

–Задуренный Мамтеком в лице лагерного продюсера Пазухи юный сексмен как раз в этот момент отвлёкся и никак не отреагировал на крик «раненного» режиссера. Проектор остановил влетевший в кинобудку Коля Пазуха. Тараща, рачьи глазки – потомок чудом уцелевшего после Содома и Гоморры племени, загнул такой словесный калач, что нецензурный этот продукт, долетевший через динамики до ушей впавшего в резонанс зала, ещё сильнее обострил параною А-лова.

Нелёгкая принесла на злосчастный просмотр и Лёву Капустовского. Слушая, как распекает А-лов подставившегося под удар продюсера, писатель вскипел. Конечно же, не Пазуху стало ему жалко. Пройдоха и жулик, прибирающий к рукам все, что плохо лежит, он сумел довести законопослушного Капустовского. Во-первых, поместил юнкоров, приглашённых Левой для освещения кинофестиваля в местной прессе, в спортзал на раскладушки, вместо того, чтобы, как положено, поселить в один из корпусов, а путёвки продал. Во-вторых, на открытии фестиваля Пазуха не дожёг фейерверк.

«Никак ты не нахапаешься! Снова своею жадностью испортил весь замысел открытия!» – вскричал тогда Капустовский и пошёл к президенту.

«Третью часть зарядов «сэкономил». На глазах у всего Мамтека положил себе в карман десять тысяч!»

А тот лишь холодно глянул:

«Лева, у нас каждый зарабатывает, как может!»

«Конечно, воровство – тоже работа! Но я всегда полагал, что такая профессия не для нас!»

Между этими двумя разговорами, произошло событие, по поводу которого Капустовского и пригласил к себе господин президент.

Наутро Лев – как председатель жюри – пошёл в «Скалу», чтобы поговорить с А-ловым, изъявшим из программы фестиваля свой фильм.

После довольно продолжительного ожидания, ушедшая наверх администраторша, сообщила, почему-то пряча глаза, что артист отдыхает, и просил прийти к 13 часам.

Лев явился, но к нему никто не вышел.

Идти звать администраторша больше не соглашалась. Уборщица заговорщицки, подмигнув, шепнула, что артист сейчас на террасе с женой кувыркается.

Неожиданно, когда Лев уже поднялся уходить, на лестнице появилось существо в коротком турнюре. Запавшие, полные ненависти глаза, говорили, во всяком случае, Капустовскому, откуда (или с чего) она только что сорвалась. Раздавленные неутолённой жаждой глаза и губы, тусклый блеск наспех приглаженных волос.

–Как не стыдно! Такого человека! Имейте совесть! – Не со всем связно вышепётывала дама.

Дождавшись первой же паузы, Капустовский вставил:

–Не теряй время, детка! Скорее беги назад, пока у него не упал окончательно, может быть на этот раз что-то и получится!

Не сразу до неё дошло сказанное. А когда это произошло, она взвизгнула и кинулась назад.

«Льва тоже можно понять. Сам не лыком шит. И при амбициях. Сносить подобные наскоки не его уровень!» – Рассказывал финдиректору Алл.

–Всё равно прищучить надо! Незачем нам скандалить на международной арене! – Наставлял тот, криво улыбаясь с экрана телеобменника.

–Ты же не юноша, Лев Николаевич! Не ожидал от тебя такого мальчишества! Хотя, конечно, поэты – люди непредсказуемые!

–Что ты предлагаешь, Алл Давыдович?

–Я полагаю, надо извиниться!

–Ни за что!

–Не говори сразу! Я всё организую. И вы расстанетесь лучшими друзьями.

–Выйдем на теплоходе. В море под звездами выпьем и пожмём друг другу руки!

–Ладно! Ради Мамтека согласен ещё раз унизиться.

–Знал бы ты, как часто и сколько раз мне ради него, родимого, приходится унижаться! – Вздохнул Алл и Капустовскому показалось, что интонация была вполне искренней.

–А кто такой этот заэкранный консультант? – Спросил Аттила.

–Этот «органик». Во всяком случае, не участник «групповух» точно! – Пояснил ТриА и тут же уточнил, – Не так ли, Санта Клаус?

–Похоже, именно так! Для настоящих налоговиков – самый главный субъект, ибо, на сколько меня информировали, всю финансовую канитель плётёт он.

–Ты, так я понял, с ним не пересекался? – Спросил ТриА.

–У меня было другое задание!

–Правильно! – Одобрил ТриА, похоже, не любивший несанкционированных инициатив. – Импровизация хороша в здоровом сексе да ещё в шахматах. Не так ли, Аттила?!

–Ещё в джазе! – Ответил тот. И все расценили эту реплику, мрачно пьющего, молчаливого Аттилы как попытку «блудного сына» вернуться в измерение людей, которым, несмотря на выпавшую им тяжёлую миссию, удаётся жить с кайфом.

–От бабок, оказавшихся в тумбочке, Алл наотрез отказался. – Между тем продолжал Санта Клаус.

–Это провокация! – От нарочитой неосторожности маска сдвинулась, приоткрыв несчастную одутловатость лица господина президента. – Уверен, что исходит она не от вас. Ещё больше убеждён, что это и на наших людей работа! – И снова как бы не справившись со слабостью, сорвался на вопрос. – Какая там сумма?

–А вы что не расслышали? – Не щадил Алла Санта Клаус.

–А вы разве назвали её.

–Да! В присутствии Старшего лейтенанта ещё раз пересчитал. Сначала мы посчитали их с девушкой, Дорой звать – вашей сотрудницей, сразу, как только она обнаружила эти баксы в тумбочке, а потом – с Чижом П.Д.

–Откуда же я…

–О нет! Я, конечно, загнул, Алл Давыдович! Вы вряд ли сидели в наушниках. Ваше ли это дело. А вот операторы, наверняка вам доложили обо всём услышанном в номере, где я провёл ночь с вашей сотрудницей.

–Понятия не имею, о чём вы…

–Не будем продолжать дальше! Пустое. Я не так одарён, чтобы играть роль, – оборвал Санта Клаус. – Деньги, коль они не от Вас, я забираю.

–Слава аллаху! Гора с плеч! – С неподдельным облегчением перевёл дух Алл.

–Но вам, господин президент, придётся хорошенько подумать, как выбираться из ситуации, ради которой я сюда командирован. Предупреждаю, малой кровью не отделаться.

–Я знал, что этим всё когда-нибудь кончится! – Снова заиграл маской Алл.– Дайте мне пару суток и я удовлетворю вашу миссию.

–Ещё раз повторяю, если вы не понимаете всей серьёзности «наката» от вас потребуется коренная переустройка, а не реконструкция.

–Будьте спокойны! Сам их всех выведу на чистую воду и сдам!

–Ох, и трудно же вам будет! Я просто в ужасе, как подумаю, что вам предстоит пережить!

Санта Клаус рассмеялся. А господин президент посмотрел на него, как только что продавший душу сатане, то есть как раб на нового вечного своего хозяина.

(набросок сценария кинофильма, снятого на деньги спонсоров, среди которых был и Дэн Викторник)

Поздний вечер перетекает в ночь. Длинноволосый бородач идёт горным лесом, продирается сквозь густые заросли. Когда пересекает виноградник, его начинают преследовать. По тому, как сноровисто он уходит от сторожа и его собак, мы понимаем – это беглец опытный, он бежит давно и, вероятно, от значительно большей опасности, нежели подвыпивший страж плантации и его ленивые псы.

Откуда он бежит или кто его преследует, мы не знаем. Пока не знаем. Но мы видим, что он ориентируется в своём устремлении на какие-то странные звуки. Они то весёлые, то мрачные, но всегда агрессивные; они накатывают волнами, они – то хрошо слышны, то исчезают вовсе…

Наконец оказывается на асфальтированной дороге. В наступившей тишине беглец переводит дух и слышит аплодисменты. Они нарастают и он движется к ним. Так ступает артист, не спеша выходящий из-за кулис по требованию бисирующей публики (бесирующей?! – хороший пародиум!) И слышит шаги. Они напоминают одновременно нетвёрдую поступь виноградного сторожа и шум лап, преследовавших собак.

Беглец прячется в тени какой-то стенки. Прозвучавший у него над головой незлобивый мат и пролившаяся струя облегчения вышедшего на стенку стихают. Он высовывается. Потом взбирается наверх. Туда, где только что стоял всё тот же Паша Чиж, оставивший недокуренную сигарету.

Сглотнув слюну, соскучившегося по никотину курильщика, он забывает про окурок, потому что видит ослепительно пёструю картину. На огромной трёхпалубной сцене масса ярко и богато одетых артистов. Это дети. Они выступают. Каждая группа – по своей схеме. Одна вздымает руки, другая поёт, третья пляшет, четвёртая катается на скейтах. Кто-то скачет на батуте, иные эмитируют восточные единоборства…

Музыка усиливается до крещендо. Это апофеоз праздника. Беглец понимает, что на представление опоздал. Но он благодарен ему – звуки праздника вывели его из ночного леса.

Арена опустела. Знаменитая прелюдия Баха враз охватывает окрестности и властвует ими с нарастающей силой.

В небо летят дымные разноцветные ракеты, которые, взрываясь, рассыпаются по нему букетами искр.

Беглец бормочет: «Салюты для Люды, фейерверки для Валерки…»

Он усмехается своим невесёлым ассоциациям. И теряет осторожность. Его хватают дюжие телохранители высокого гостя, посетившего завершающийся праздник.

Приём на открытом воздухе – столы: богато сервированные, уставленные разнообразными яствами. Много народу. У одних толпится жадно жующий плебс приёма. У других важно блеют, грея в ладонях фужеры и рюмки мажоры.

К маленькому с большой лысиной человеку подходит коротко остриженный молодой качок. Что-то спрашивает. Хозяин приёма озабоченно ему кивает. Через несколько минут Алл и сам покидает собрание.

Высокие своды. Подвал. Привязанный к стулу весь в крови Аттила. Его подозревают в злом умысле – в покушении на жизнь 1-го лица, посетившего праздник. Высокого гостя давно уже тут нет. Он сразу же, игнорируя приём, укатил к себе на дачу. Но охранники, задержавшие злоумышленника, остались и ведут допрос тут же в подвале старинного Гирей-дворца.

Убедившись, что схватили безопасного для Первого лица нарушителя мамтековского суверенитета, забитого до полусмерти, оставляют Аттилу на попечении местных стражей порядка. То есть на Пашу Чижова, который отливает товарища по мамтековскому детству водой, отпаивает водкой, вытаскивает из подвала на свет Божий и некоторое время везёт куда-то. Аттила слушает птичий щебет, наслаждается морским бризом, йод и другие соли которого врачуют его измученную плоть и потрясённую душу.

Плывя сквозь всё это великолепие, Аттила, страдавший в течение ночи, уснул. Всего лишь на несколько минут. Но в течение оных привиделся ему престранный сон. Бронзовый многотонный монумент – самый громоздкий в Европе среди себе подобных и самый затратный, как принято нынче говорить среди деловых людей – покидает свой гранитный пьедестал. Поднимается на Мама - Даг, становится в костёр, вокруг которого пляшут розовые и голубые искры, и начинает накаляться. Бронзовый этот великан остается среди огня до тех пор, пока с конца пениса его не начинают падать капли расплавленного металла.

Пришёл Аттила в себя на узкой железной койке в пустой, с побеленными стенами и потолком комнате.

–Тобой тут очень недовольны! – Услыхал он голос. И скосив глаза – шея болела, словно заново пришитая, и увидел Пашу Чижа, – Я приволок тебя к себе. Об этом знают, кому надо. Когда оклемаешься, тебя примет сам господин президент. Понял?

–Передай Аллу, пусть к приему подготовит со мной окончательный расчёт.

–Не рановато ли? Сезон только начался.

Реплика сказала, что Чижик посвящен в тонкости дела.

–Не обязательно съедать всё яблоко, чтобы узнать каково оно на вкус.

–Это, конечно, если яблоко кислое? – хмыкнул Паша.

–Согласен! – ответил Аттила. – Судя по первому укусу, вы мне подготовили тут весьма горький плод.

–Постарайся к вечеру отдохнуть. Вот еда, вот лекарство: паша потряс перед глазами Аттилы пакетиком, напоминающем те, в которых некогда в Мамтеке детям давали аскорбинку.

–Мы его называем витамином цэ! – хихикнул Чижик, – очень быстро восстанавливает силы. Если, конечно, не злоупотреблять.

–Без надобности.

–Да ты не бойся. Не героин ведь.

–А ты, я вижу, большим специалистом хочешь казаться!

–С тех пор, как мы с тобой проходили по одному делу, я, Валя. Сильно вырос.

–В собственных глазах!

–Не только. Лишь за операцию по разгадыванию твоего пиара, я получил лейтенанта.

–А за то «первое дело» чем тебя вознаградили?

–Квартирой. Мать получила секцию в новом доме.

–Так что дружи со мной. А я умею быть благодарным.

–Не льни ко мне Паша. У меня иная ориентация.

–А это мы сегодня и проверим. Готовься, тебя пригласили на важное мероприятие. Твой выбор, решит сегодня всё: какое яблочко скушаешь, сладкое или несъедобное.

–И что же это за мероприятие такое?

–Инициация называется.

–Прямо как на каком-нибудь острове Пасхи!

–Так мы в шутку называем посвящение в мамтековские вожатые новеньких.

–Стар я для такого дела!

–Не скажи! Любви все возрасты покорны!

–Смотря, какой любви!

–Любовь одна, как на неё не смотри! Но я не к тому. – Чижик шизоидно хихикнул и продолжил, – Сейчас я отлучусь ненадолго, а ты подумай, что тебе делать.

Через полчаса Аттила уже стучался в окно барака, где в однокомнатной секции ютился Валторна.

Обезболив ссадины и подкрепив силы гостя тонизирующим уколом, Валторна потащил его на Мама-Даг. Там со стороны некогда существовавшего мужского монастыря у плаврука была своя тайна. Некогда, ещё в молодости он открыл среди руин тоннель, ведущий внутрь горы. Там, в пещере слуги Господни молились, хоронили усопших братьев, совершали иные теперь навсегда позабытые или отвергнутые первохристианские таинства.

По дороге к руинам Валторна рассказывает Аттиле:

Инициация это своего рода подведение предварительных итогов двух первых смен. Доходы прикинуты. Подношения вручены. Доли намечены. Пополнение изучено. В течение нескольких недель из новобранцев выделены достоверные. Самых аккуратных, то есть умеющих конспирироваться, иначе говоря, работать безупречно, приобщают к братству. Король посвящает новообращенных. Всё происходит в замкнутой бухте Мама-Дага, в которую можно попасть лишь двумя путями: морем и сверху – путём альпиниста. Омывшись в искрящемся фосфором полнолуния море, все, ведомые королём, идут в пещеру, где и продолжается до утра бал под названием «Наедине со всеми».

Рассказ Аттилы

Инициация начинается так:

Мальчики (все нагие) прыгают через костёр, на котором варится бесцветный кисель, и сосиски.

Первый этап. Пока это готовится, новички демонстрируют перед собравшимися, завёрнутыми в разноцветные однотонные тоги, нечто похожее на пантомиму. Как правило, это бессловесная эклектика, полная непристойных движений и откровенных гримас, оснащённая элементами из восточных единоборств, каждое па завершается бесстыдной имитацией извращенного акта. Постановка Дона.

Второй этап. Омывшись в море, волонтеры подходят к столику, на котором разложены косметические инструменты. Тренд прокалывает им уши, в которые Рита вставляет золотые колечки. Желающие могут зайти по второму или третьему разу, но уже со своими колечками. Причём, повесить их они могут на любую часть тела. Вплоть до крайней плоти. Окольцевание гениталий считается верхом доблести.

Делается эта операция без анестезии.

Выступающие капли крови слизывает Рита, но в экстазе, постепенно охватывающем всех, это делают и другие.

Многие из лизунов и даже кровоточащие могут испытать оргазм.

После чего инициируемым дают по пятьдесят граммов не разведенного спирта и сосиску. Они макают её в тёплый кисель и неторопливо, стеная и пачкая лицо бесцветной липкой жидкостью, облизывают. Макнуть надо не менее трёх раз. В конце концов, сосиска с чавканьем и демонстративным рыком съедается.

Третий этап.

Рита выдаёт каждому зубную щётку и вожделенно на каждую выдавливает из наполненного презерватива пасту. Новобранцы тщательно чистят зубы, ополаскивают рот. И направляются к сидящему на троне поодаль от всех Королю. Достигнув ковровой дорожки, они падают и ползут по ней. Кто первым достигает, то первым и прикладывается к члену его. И пока тот эрегирует, Король выбирает себе партнёра для финального момента. Им окажется тот, чье прикосновение показалось ему самым искренним.

Нередко акт этот проходит с участием двух - трех других, которые исполняют роль вспомогателей. Основной ублаготворяет Короля, а его в этот момент имеет кто-то из близких королю. Имя счастливчика неизвестно до самого последнего момента. Допущенный к совместному соитию, может считать себя на особом положении. А официально на целый год ему присваивается титул «Звезда Мамтека». С первыми криками удовлетворения Короля начинается оргия. Молодняк бросается к ветеранам, срывают с них покрывала. Ветераны хватают понравившихся или кого попало.

Видеть всё это можно было бы только со стороны моря. Бухта Голубая с обеих сторон закрыта выдающимися до глубокой воды неприступными скалами, сверху – отвесной челюстью Мамы.

Но поскольку прилегающая акватория относится к запретной зоне, то есть подходить в этих местах к берегу никто не может, издали, происходящее, причём в сумерках, рассмотреть было бы просто невозможно.

Врата горы – разверстая пасть. Они уходили в Маму. Чудовище пожирало их, чтобы, спустя несколько часов, исторгнуть из своего, мерцающего горным хрусталём «чёрного хода».

Возможно, каждый из них – даже самый безнадёжный инакосек – уходя в утробу Мамы, надеялся выйти из неё другим. Таким, кому достаточно для счастья обыкновенных, Господом заповеданных радостей бытия.

Но ни безумства оргии, ни неотступная боль греха не очищали, не освобождали… Несчастные уроды выползали на Свет Божий, оставляя в недрах Мамы лишь верхнюю, самую грубую свою оболочку. В сверкающей шкуре, которая весь год нарастала исподволь, под верхней, все это время неудержимо изнашивающейся, они ощущали нечто похожее на обновление. От чего жизнь казалась им не такой уж неправильной. «Не всё так плохо и в нашем доме!» – бормотали они эту расхожую формулу самообмана. И хотя иллюзия, подобно миражу, вскоре рассеивалась, в момент конформации (конфирмации?) она успевала сделать своё дело. Первый удар света небесного для них, выползающих из пещерного мрака, она всё-таки смягчала. Однако ползучие рептилии, и полиняв, остаются гадами: правда, есть среди них не мало безвредных, например, ужи. Но даже нечаянное соприкосновение с ними повергает нас в ужас. Да и для глаз невыносим их вид, поскольку так похожи они на опасных медянок и, смертельно ядовитых гремучих змей.

Оргия продолжается всю ночь, переместившись под своды Мамадгской пещеры, о существовании которой мало кто знает. А те, кто знают, не могут в неё проникнуть, поскольку она находится под замком и под сигнализацией.

Что же из себя она представляет?! Во-первых, у неё стеклянный верх. Огромный этот фонарь, позволяет выращивать в утробе горы цитрусовые. Лимоны, грейпфрут, гранат, мандарины и даже бананы…Универсальное использование последних можно было видеть в эту ночь во всем многообразии.

От красоты столов, накрытых с щедростью пирующих во время чумы, очень быстро ничего не остаётся. Именно разрушение композиции, надругательство над сервировкой, наконец, возбуждает до этого момента остающегося индифферентным Анода, под руководством которого вся эта гармония возводилась. Выпив один за другим три порции завхоз набрасывается на кого-то из ближайшего окружения, нередко на своих помощниц. Рита, побывавшая однажды в лапах рыкающего, аки лев, фавна всякий раз предусмотрительно держит около себя кого-то из только что инициированных. Допустить на эту роль Дору ей тоже не хочется. Хотя та, не однажды оказывавшаяся в этой роли по собственному желанию, всегда была не прочь повторить соитие с Анодом. Даже пыталась завести его в обычных условиях, но тщетно. Анод был способен на яростный акт лишь раз в году. И только здесь на руинах пира, в пещере, которую он же потом запрёт до следующего раза на семь замков, подключенных к сигнализации.

Из ниши, размещённой в верхнем ярусе, было видно всё и всех, как на ладони.

Приведённый сюда Валторной Аттила глядел на всё с любопытством, граничащим с отвращением – так чувствует страдающий морской болезнью пассажир круизного теплохода, попавшего в шторм, – сквозь накаты дурноты наблюдающий экзотику проходящих берегов.

Лысый, по старушечьи мешковатый малыш с манерами карлика, без одежды напоминал инфернального карапуза- упыря. Под звуки баховской прелюдии он бегал по проспекту сдвинутых столов, давил, брызгающие соком цитрусовые, всем своим обликом вдохновляя обезумевших от вседозволенности, подданных

Время от времени он кричал: Майн либер френд!

От этого почти нечеловеческого, очень напоминающий птичий, голоса Аттилу подирало по коже.

Оторопь брала и от разнобойного ответа:

–Либер, с немецкого любимый и сокращенное от Верлибра, – комментировал Валторна, – президент до прихода сюда, пребывал в неведении относительно своей ориентации. Умудрился дважды жениться, породил трёх дочерей. Именно Верлибр лишил нового руководителя Мамтека его девственного неведения. С тех пор они не разлей вода, хотя и тот, и другой давно совокупляются с другими.

–Первая любовь не ржавеет! – хотел рассмеяться Аттила и чуть не захлебнулся в накатившей желудочной спазме.

Обжора, обвешенный жировыми складками, напоминающий японского борца сумо, лизал дымящиеся экскременты кого-то из новообращенных. Может быть, Дервиша, бежавшего из Крыма, охваченного мусульманской моралью. А возможно, Айзера – мальчонки из Баку, тут же слившихся в некое головоногорукое. Одновременно позади у него, копошился, пытаясь подобраться к гениталиям, бессменный режиссёр-постановщик шабаша Дон.

Пока он старался на хрупкую его выю возложил волосатую длань Хакер.

Это был один из многих сюжетов, концентрирующихся в разных местах

В центре другого находились Питер Тохтер – тот самый новичок из «Лесного» – длинный, ярко-рыжий, розоворотый, с вьющимися, завязанными на затылке волосами двадцатилетний, широкозадый с коленками вовнутрь, бритый по всему телу, в плавках маскирующего цвета, под которыми искусно спрятаны мизерные гениталии. И Верлибр, с чёрной щелью между ягодиц. Отдаваясь новичку спереди, он всё оглядывался ища поддержки сзади, пока там не оказался Брынза. Инспектор отдела кадров покусился на вялый зад первого зама только из карьерных соображений, что было видно по его судорожным гримасам, так напоминающим своим рисунком чувство отвращения. Всякий раз ему казалось, что если он не ублаготворит Верлибера, тот отдаст предпочтение Даме Треф. Этого опасная развратница, терпеливо подсиживающая своего начальника вот уже столько лет, ждёт не дождётся. Как хорошо, что она иного пола! – в который раз подумал Брынза, жалко брызгаясь. Хитёр – мало что деревня.

Отвалившего Брынзу сменил Подобострастный Гейм – заместитель по культуре и развлечениям, бывший теннисист, навсегда дисквалифицированный за употребление стимуляторов. Атлет, следящий за фигурой. Недалёкий и энергичный – он взял Верлибера в такой оборот, что вопль того, взлетел под самые своды, что подстегнуло Инфернального карапуза на новый призыв:

–Майн либер френд!

–О! Ясс!!! – дружно, словно вокальный ансамбль откликнулась ещё одна группа.

Возглавлял ее Тренд. Главный врач мамтековской больницы, бывший ихтиолог, крупный с коротким седым ёжиком ублажал Хакера, перекочевавшего сюда, прежде всего, потому что, у доктора он не имеет отказа по второй не менее испепеляющей страсти. Когда кончается героин, а затем кокаин, стареющий без внимания юных блюменов Тренд, пробавляется вонючкой Хакером, вкалывая тому какой-нибудь прамидол или что-нибудь их морфиеносов. Тут же и ревнующий Хакера ко всем телеграфным столбам Шверт – заведующий морем, в прошлом яхтсмен. Средних лет педик с мазохистскими наклонностями, подвывал рядышком, избиваемый, похожими как близнецы Добраничем и Лаутаром. Именно завмор открыл этих молодцов, а затем привёл на инициацию. Провинциалы – один их Кишинева, другой из Мариуполя, они прошли хорошую школу в детско-юношеских танцевальных ансамблях. И очутились в Мамтеке по одной и той же причине. Разоблачённые и снятые с работы ансамбль-педофилы посоветовали своим питомцам поискать счастья в Мамтеке.

Аттила смотрел, Валторна комментировал бал, на котором, казалось всем его участникам скучать не приходилось. Но так могло показаться лишь на первый взгляд. Томились ожиданием конца бабы. Рита и Дора так и не смогли расслабиться. Одна предпочитала уединение, другая всё время стреляла по сторонам, тщетно ища на свалке извращенцев кого-нибудь по своему вкусу. Даме Треф кое- кто приглянулся из молодняка. Но, увы, она знала, красавчики эти, хоть и находятся в ее возрастном периоде, ориентированы отнюдь не в ту сторону.

Глазастая Дора никогда бы не заметила присутствовавшего в тёмной нише второго яруса Аттилу. Нимфоманка, словно сомнамбула, пошла на запах примитива, то есть мужика. Соглядатаям пришлось ретироваться. Причём сделали они своё отступление не совсем ловко. Из-под ног Аттилы покатился камешек. Упал на стол, разбил посуду. Музыка смолкла. Бал замер. И зашипел, словно потревоженная змеиная свадьба.

Мы побежали к переходу, выбрались наверх Мамы-Дага; плато этой горы пользуется дурной славой; там даже в ясную ночь можно сорваться в пропасть, так неожиданны и коварны её обрывы. В тумане, оставшимся на ночлег, рекомендуется сидеть на месте. Что тоже было опасно, поскольку в абсолютной тишине – на горе этой не гнездились и никогда не пели птицы – многих посещают галлюцинации.

Наблюдающему из надёжного укрытия за всем этим много лет подряд Валторне кажется, что прятался он все эти годы как следует. Уловка же плаврука – как выяснилось –была давно известна кому следует. Старику великодушно позволяли наслаждаться зрелищем. Зачем пугать или ожесточать того, кто знает многое, если не всё?! И это до поры до времени устраивало всех. Наблюдал не только Валторна, наблюдали и за ним. Кому надо, тот знал: дед работает в бассейне. И всякий раз – с младых своих ногтей – подсматривает за детьми в душе. Для удобства он даже создал целую систему глазков, через которые может подсматривать как за девочками, так и за мальчиками. Делая это, он мастурбирует: то горько, то сладко, то биясь головой о стенку. Несчастного снимают скрытой камерой: вот он гладит ненароком детей по головке; вот он угощает лакомствами; целует украдкой в макушку; а вот подсматривает, проливая сперму и слёзы унижения, страдая от терзаний неудовлетворённой греховной души.

Возвращаться Валторне в барак было опасно. Он решил покинуть Мамтек вместе с Аттилой.

Старик хорошо ориентировался. Но упавшее на плато облако задержало их отход. Они развели небольшой костерок. И, пока висел туман, согревались. Если бы их не искали, возможно, всё бы обошлось. Но испорченный бал – такого тут со времён основателя его никогда ничего подобного не случалось – очень разозлил его участников. Они разделились – молодёжь пошла верхом, остальные морем. Сидящие у огня соглядатаи довольно поздно поняли, что взяты в клещи.

Валторна решил:

–Ты возвращайся к руинам. Оттуда уходи не сразу, выжди, когда всё стихнет.

–А ты? Я останусь возле костра. Пусть думают, что я был один.

–Но это же…

–Натюрлихь! Но мы тут все, как бы там ни было, свои. Договоримся!

Так и сделали.

Аттила ушёл на трассу примыкавшими к руинам виноградниками. На этот раз сторожа и собаки спали. И он преодолел свой путь без приключений.

А у костра тем временем происходило следующее.

Первыми сюда пришли инициированные. Возбуждённые алкоголем и необычной для них оргией, они без слов набросились на Валторну. Сначала избили, а потом бесчувственного изнасиловали.

Король со свитой едва отбили беднягу. Не приходящего в сознание плаврука отвезли в больницу, где он пролежал без малого неделю.

А спустя месяц за ним приехали из департамента детства Полиции нравов.

Когда над Мамтеком нависла туча и Алл понял, что на сей раз не откупиться, он решил сдать безобидного старика.

На следствии несчастному навешивают всё, что инкриминировалось Мамтеку за все последние годы. А когда плаврук стал всё отрицать, ему показали фото его контактов с впоследствии изнасилованными детьми и видеоматериалы с ним самим. «Господи! Всё - таки наказал ты меня, хотя я и не преступал черты!» – Вскричал он однажды.

Беднягу, что так и не прибился ни к какому берегу, в конце концов, течение уничтожает.

Валторна, потерявший всякую надежду на спасение, кончает жизнь в камере предварительного заключения.

Последним, кому он всё, что знал, рассказал, был военно-морской чин, тот самый, ставший, как было обещано ему когда-то, адмиралом в 40 лет – муж той самой убогой красавицы, которая в 10 летнем возрасте была изнасилована в Мамтеке.

Чуть позже Аттила повторит с мрачной похожестью деталей снова повторяет весь этот путь.

Бабье лето. Сверкает неведомо откуда взявшаяся паутина. Лес изукрашен кроваво-красными гроздьями рябины, бордовыми ягодами боярышника, фиолетовыми, истекающими ароматом хереса, кистями чауша.

До той самой подпорной стенки вплоть до писающего милиционера. Струя. Окурок, который падает прямо на голову притаившегося, теперь коротко остриженного Аттилы. Он хватает ничего не подозревающего охранника за ноги, стаскивает со стены. Обрушивается на него, как горный сель. Облачившись в его обмундирование, идёт на гром праздника жизни, чтобы только что взятым оружием отомстить за всё, что с ним и всеми другими тут было сделано.

Последнее, в чём признался ему Алл, было следующее: «Деньги, да, отдавать я тебе не хотел. Мой грех. А вот в смерти журналистки нет моей вины. Убил её кто-то другой!».

(Рассказ Доры Санта Клаусу, реконструированный актерами)

Персонал для своего бистро Грязнуля отбирал самолично. Причём делал он это, как положено гению, в самых неожиданных и даже неподходящих местах. Например, шеф-повара он обнаружил за рулём троллейбуса. Посмотрел на его трёхслойную холку, втянул дремучими ноздрями запах пота, серым пятном, растекшимся по необъятной спине, и поехал, хоть и торопился по другим делам, до конца маршрута.

Подошел с предложением не сразу. Дождался, пока тот уединится в провонявшей будке, погружённой в едких испарениях хлорки гальюне. Протиснувшись туда вслед за ним, беспечно уставился на довольно внушительных размеров достояние водителя. Догадка, возникшая по первому впечатлению, подтверждалась. Голубым своим взором сразу же увидел: орудие используется редко и практически не по назначению. О чём и сказал, что слегка смутило тучного провинциала. Он засуетился, торопливо пряча унылый свой орган.

Ободряющую фразу: «Я тебя приглашаю в свой бизнес!» – Стушевавшийся толстяк никак не хотел понимать. Пришлось формулировать ещё и ещё раз, спускаясь по ступеням восприимчивости до нужного для взаимопонимания уровня. «Я тебя нанимаю на работу!»

Ответ: «Почем», – как никакой бы другой устроил Грязнулю.

«Ты не спрашиваешь, на какую работу!»

«Зачем говорить, если не знаешь оклада!»

«Ты получишь то, чего не имеешь!»

«Я всё про тебя знаю!»

«Вот именно, ой!»

Грязнуля запустил руку с траурными ногтями толстяку в ширинку и, не отрывая воспаленного взгляда от лица жертвы, пронаблюдал всю гамму его метаморфоз…

«Знаешь «Бойкое место?» – спросил, спустя минуту.

«Забегаловку эту, кто же не знает?» – Потрясённо отдуваясь, ответил толстяк.

«Пойдёшь туда шеф-поваром!?» – Не столько спрашивая, сколько констатируя, произнёс Грязнуля.

«Но я не… »

«Все обжоры – повара!»

«А траллик?»

«Если жалко, позвони на станцию, скажи, сломался!»

Не позвонил. Даже двери не закрыл. Машина стояла, пока не появился вызванный на два часа раньше, сменщик.

Был уволен по статье, но никогда о том не пожалел.

Половых, так тут по настоянию Грязнули называли официантов, он держал на коротком поводке. Во времена безработицы, человек особенно бесправен. Отбирая сотрудников – а «Бойкое место» стало местом работы только для юношей – он сразу же ставил их в известность о степенях наказания. Которые, так или иначе, сводились к одному: ублаготворению шефа: легкому – тут же, на работе, что называется, не отходя от кассы; вечером – на втором этаже, где шеф жил… За промах при обслуживании клиента – если тот, не заказав ничего, раздраженно покинул заведение, – виновник «отрабатывал» не только весь «джентльменский» набор, но и творческие фантазии шефа.

–Откуда у Грязнули бистро?

–К сорокалетию подарок!

–Кто же так расщедрился, за какие заслуги?

–Кто – догадаться не трудно! За что? – Вопрос!

–Именно в этом бистро и произошла та роковая для Нины встреча Аттилы и Викторника.

–Подслушивали?

–Возможно!

–Однако и без того. «Бойкое место» было своего рода заставой, расположенной на подходе к Мамтеку. Встреча Викторника, который ни сном, ни духом не ведал, куда он привел своего гостя, для Толстяка стала сигналом. Шеф-повар, как всё из стаи, обо всём подозрительном немедленно докладывал наверх.

Финальные титры

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ЛЕВ СПЯЩИЙ

–Я хочу следовать за перелётными птицами! – Сказал себе Лев Капустовский, покидая Крым. Он поселился в Мамтеке – этом древнем уголке провинциально благополучной Фанагории. И довольно скоро стал здесь культовой фигурой. Все песни, кричалки, вопилки, стихи и книги об Международном детском лагере принадлежат его перу. По его сценариям сняты десятки фильмов. Летописец и духовный учитель – он снискал все почётные звания на всех возможных раньше и возникших теперь уровнях. Пиджак, обвешанный бесчисленными наградами, Лев носить не мог, так тот был тяжел. Уже при жизни хозяина этот китель (так он сам предпочитает его называть) был помещён в музей. А сам его владелец с тех пор носит свои награды в колодках, устилающих его другой пиджак, словно пластины рыцарской кольчуги.

Несмотря на столь впечатляющие заслуги, Лев Николаевич долгое время оставался в бытовом смысле не устроенным. Перевозить семью в барак, где ему выделили комнату, было немыслимо. А когда, наконец, появилось отдельное сносное жильё – квартира в очередном доме, построенном для Мамтека, дети выросли, жена состарилась. Так - то они – то все вместе, то по порознь, а со временем и со внуками, погостить приезжают. Но чтобы остаться на жительство – даже речи никогда не было и нет.

Сердце растолстевшего, обласканного удачей литератора, однако, отзывчивости не потеряло. Не мало добра Лев сделал и делает, прежде всего, для своих менее удачливых коллег. Долгие годы, несмотря ни на что, Капустовский дружил с диссидентствующим Аттилой (Бобом Джанкоевым). Это он, пользуясь большими своими связями, устроил приятелю бесплатное лечение в лучшем кардиоцентре СНГ – в Киевском.

Подобная позиция позволяла Льву Николаевичу жить в ладу с самим собой. А другим не позволяла сказать в его адрес что-то обидное, хотя и, быть может, справедливое. Истинную цену он себе знал. Но слышать о себе как литераторе правду готов не был, считал такую информацию невыносимой и даже опасной для здоровья.

Именно по этой причине он и вознамерился написать автобиографическую книгу, назвав её не без вызова «О себе любимом!»

Но самым главным, что как раз и сделает его имя притчей во языцех, то есть скандально прославит Капустовского, станет совсем не это издание.

Лев Николаевич напишет книгу о Мамтеке, в которой расскажет то, о чём, кроме мамтековцев и пострадавших от него, более никто не знал.

Приступил он к своей повести задолго до того, как ему самому открылась эта подноготная. «Изнанка» – так Лев назвал свои записки – начинается описаниями, вполне далёкими от того, во что, в конце концов, всё вылилось. Мы их опускаем. И начинаем с письма, которое ветеран адресовал президенту Мамтека в самый канун катастрофы.

«Когда Викторнику нужно было спасать жизнь, ты не стал ему помогать. Ты, сидящий на куче долларов, пожалел каких-то две тысячи «зеленых», необходимых ему для адвоката. Бог, терпевший твое воровство, видимо, надеялся, что, в конце концов, и в тебе проснется человечность. Это дал тебе еще один – последний твой шанс. Но ты снова попытался обмануть и Его и себя, затеял сбор средств в коллективе – в том самом, который ты и твои приспешники довели до крайней нужды. Да, люди в массе своей отзывчивы на чужую беду. Лишь тогда, когда деньги собрали, к собранной сумме ты добавил недостающую часть, но опять же не из своего бандитского кошеля, а из директорского фонда, который призван питать материально крайне обездоленных. Но было уже слишком поздно.

Викторника хотел спасти не ты, а коллектив, которому он отдал 40 лет труда и жизни. Но лишь после того, как ты, потеряв всякую осторожность, объявил это как личную свою заслугу. Только после этого разразилась беда и над твоей головой. Ты снова пошел путем неведомым, ведомый страданиями и страхом. Так уже было несколько лет назад. Тогда ты получил серьезное предупреждение, но не понял. Инфаркт не убил тебя. Но и не оставил. Тебе бы остановиться, почесаться хотя бы. Но ты продолжал воровать и покрывать воровство, происходящее рядом: как большое, так и малое, поскольку и с того и с другого ты брал свою десятину. Поскольку ты уже не хотел, а может быть уже не в состоянии был жить иначе.

Бог милостив. Ты выжил и на сей раз, но даже мысленно не поблагодарил нашего великодушного Спасителя. Пойди в церковь, помолись с поклонами, поблагодари сердцем и жертвами. Не скупись, ведь вопрос остается открытым.

Комиссии, которые одна за другой работают за твоей спиной, это серьезная угроза. Разве ты и сам этого не знаешь?!

Самое дорогое – это жизнь. Сегодня ты потерял работу, которая и без воровства бы тебя хорошо кормила. Что может статься завтра, если ты не опомнишься, не трудно догадаться!

Не исключено, что тебе придется пройти через унижение следствием и судом. Пока не поздно откажись от всего, что не твое, член-корреспондент! Покайся перед теми, кого, не задумываясь, обидел, а еще хуже выкинул на улицу. Бог их не оставил, но это не твое дело. Твоя проблема в том, чтобы они тебя простили. Сделают это они, помилует и Бог. Деньги, нажитые неправедно, не пойдут впрок и тем, кому ты их намерен оставить. Грязные деньги несут грязь и в жизнь тех, кому они завещаны. Поделись ими с теми, кто сегодня крайне нуждается. С такими, как Викторник. С теми, кого ты обманул: обещал, но не сделал, кого лишил куска, честно зарабатываемого хлеба, кому завидовал и на этой почве, притеснял, чей труд присвоил, злоупотребляя служебным положением… Сделай все, что надобно. Тебе лучше знать, чего и кому ты должен, кому и чем обязан, в чем и перед кем виноват. Поступи по совести и спасешься!

Да сохранит тебя и всех нас великомилостивый человеколюбче наш Господь Бог!»

Вряд бы Лев Капустовский дождался реакции на столь откровенное письмо. А если бы она и последовала, то была отнюдь не такой, как бы его автору мнилось и хотелось. Идеалист, скромных амбиций литератор расценил «безответность» Алла лишь одной причиной: катастрофа помешала; наверняка Алл думал, как сделать это; увы, бедняга даже Богу не успел помолиться! – сделал вывод самонадеянный наш провинциальный гуманист.

2. Аттила – потомок гуннов

(Первоначальная версия)

Неторопливое своё повествование мне пришлось неожиданно прервать. И сделал я это по вполне ожидаемой причине. Я предвидел финал Мамтека. Но не предполагал, что это случится таким образом, и так быстро.

Всё, что изложено мной ниже – достоверный отчёт не только свидетеля, а в определённой степени рассказ пассивного участника трагедии.

Валентин Борисович Аттила – главное действующее лицо разыгравшейся в Мамтеке драмы – сын моего друга (Боба Джанкоева) – выдающегося писателя прошлого века, того самого автора знаменитого романа «Генеалогия», недавно потрясшего не одно человеческое сердце своей беспощадной правдой о времени и каждом из нас – его детях.

В одну из последних ночей бабьего лета, которое в окрестностях Мамтека необыкновенно ласково, в дверь моей квартиры позвонили.

Не без опаски я приоткрыл её. И совсем уже спокойно впустил приятного для меня во всех отношениях, выросшего на моих глазах Валю.

Едва раскрыл рот, чтобы поинтересоваться, что привело его ко мне в столь поздний или ранний час, он сам заговорил.

Не могу сказать, что он был в состоянии аффекта или пьян, или хотя бы возбуждён… Напротив, он был спокоен. Повесть его отличалась взвешенностью, более того, он был убедителен. А поскольку речь вёл о вещах, в какой- то мере и для меня не новых, я даже согласился пойти с ним, чтобы самому – я ведь историк – увидеть, как будет происходить этот финальный акт жизни «Мамтека».

Но я при этом не мог не спросить его: «Зачем тебе всё это?»

И когда он мне стал называть и объяснять свои мотивы, я, понимая и принимая их один за другим, никак не мог отделаться от мысли, что же станется с его ребёнком – с девочкой, которую он прижил с журналисткой, погибшей на этой, им же развязанной войне.

Ещё я спросил, сколько малышке лет. А он, не сразу вспомнив, ответил, что пять. И добавил, что ребенок сейчас у его сестры, и что он его материально обеспечил пожизненно.

Вскоре и я позабыл о ребёнке. На краю открывшейся предо мной бездны все иные человеческие проблемы выглядели ничтожными или вовсе никак не выглядели. То, что мне пришлось пережить потрясло меня, едва ли не до безумия.

Идти было не далеко. Я живу под самой Мам-горой. Несмотря на возраст, хорошо тренирован: плавание, восхождение наверх… Короче говоря, через час-полтора мы были на руинах монастыря. Ещё минут пятнадцать шли подземным переходом внутрь. Сколько лет в Мамтеке, а даже не подозревал о чем - либо подобном! Но то, что предстало предо мной на месте – я имею в виду под сводами пещеры, расположенной в утробе Мамы – открыло мне глаза на Мамтек таким образом, как будто я до того момента спал, смотрел добрые сны, а теперь меня разбудили и я увидал себя среди ужасного кошмара.

Причём кошмар, протекающий внизу, волей моего ночного визитёра превратился в кровавую бойню, учинённую им же.

Он открыл автоматный огонь по беснующимся в непотребно голом виде пьяным сотрудникам Мамтека, пока не уложил всех. (Подробности так ужасны, что я не берусь их не то, что передавать, но и вспоминать! Хотя мне пришлось всё эту кровавую баню снимать на видео, так попросил сделать в интересах следствия, Валентин!) А легло там не менее пятидесяти душ. Остался невредимым лишь Король, то бишь руководитель… Алл Давыдович. Когда всё было кончено, оглушенного автоматными выстрелами Валентин позвал меня спуститься, чтобы при мне учинить допрос президенту, трясущемуся от ужаса – в чём я ему даже посочувствовал. Я продолжал снимать. Но не понимал, как же он – уважаемый человек, педагог с учёным званием, докатился до такого дна.

Нет, Валя его не убил, потому что не собирался этого делать. Он с ним только поговорил.

Для Алла Давыдовича умереть было предпочтительнее, нежели пережить такой разговор. И это не домысел художественного свойства! Несчастный, боясь позора, просил смерти. Но так и не получил её из рук Аттилы.

Помог ему другой человек, что я и подтвердил на следствии. Прибывший на вызов, который Аттила сделал по мобильному телефону, лейтенант Чиж, застрелил Алла Давыдовича из табельного пистолета. Всё это так же заснято было мною. Кассета, на которой запечатлена вся та ночная драма, очень помогла следствию разобраться в произошедшем объективно. Кстати, в деле фигурировали и плёнки о нашем сотруднике Валторне, снятые в разное время по заданию Алла Давыдовича, и хранимые у него в домашнем сейфе.

Суд судом, но главных виновников закрытия замечательного всемирно известного лагеря Мамтек, увы, там не было. Над ними, как подобает, свершился Высший суд. А вот тех, чьими руками приговор Неба был приведён в исполнение: Валентина Аттилу и Павла Чижа, – наказали по законам общества, которые, увы, часто весьма не совпадают с Господними!

3. Ремарки, без которых рассказ был бы не полным

Первая. У меня, оказавшегося вовлечённым в эту кровавую катавасию, вопросов к Валентину не было. И он знал, что их не будет. Потому и пришёл ко мне. Ему нужен был свидетель. Ему нужен был не просто человек, который бы согласился пойти с ним. Ему нужен был я и никто более. Не раздумывая, я легко согласился на это как раз потому, что знал историю самого Валентина. Я почему-то знал, что рано или поздно на его «ау» обязательно последует отклик.

Поскольку подлинное имя этого человека, как практически всех, упомянутых выше, изменено, я без особых терзаний делаю это признание.

Валентин Аттила – один из тех, не ком пожизненное клеймо истинного мамтековца.

И в том, что случилось и с ним здесь боле двадцати лет назад, виноват и я. И, прежде всего, потому что это я в своё время раздобыл ему льготную путёвку в это проклятое место.

Кто это с ним сделал? Как, при каких обстоятельствах, мне неизвестно. Прибежавший ко мне среди ночи десятилетний мальчишка, не жаловался, не плакал. После взрослой дозы валерьянки он уснул. А на утро повёл себя как ни в чём ни бывало, и я так и не решился спросить у него, что и как с ним произошло.

Не шло речи об этом и на следствии, хотя оба подсудимые – Аттила и Чиж – довольно подробно вспомнили, как были свидетелями насилия над их сверстником. Сопоставляя их рассказ, я пришёл к выводу, что происходило всё это в ночь после дня рождения Мамтека. Совсем недавно я наткнулся на примечательный документ. Без всякого комментария он говорит о многом.

«В «Мамтеке» ежегодно отдыхают десятки тысяч детей. Среди мероприятий, к участию в которых привлекаются ребята, немало спортивных и просто подвижных видов отдыха. Что, к сожалению, чревато иногда нежелательными последствиями. Так, в 2000 году имела место специфическая травма, полученная двумя детьми во время купания в море, вызвавшая озабоченность руководства. В связи с этим для изучения характера легких повреждений кожи в области ануса пострадавших были привлечены специалисты из правоохранительных органов. В настоящее время ни врачами, лечившими этих детей, ни судмедэкспертом, ни самими мальчиками иные причины, кроме неосторожности, приведшей к травмам, не зафиксированы и не признаются. До окончательных выводов специалистов, их письменного заключения никто не в праве как бы то ни было толковать случившееся. Поскольку всяческие домыслы могут быть признаны противоправными и наказуемыми по всей строгости закона.

Залогом безопасного отдыха в МДЦ является вся его организационно-воспитательная система.

От утреннего подъёма до вечернего отбоя, а также в ночные часы, во время походов, экскурсий и прогулок, купания море, спортивных соревнований рядом с детьми находится сотрудник МДЦ, несущий за здоровье ребенка ответственность, в том числе и уголовную. Все дети с первых же мгновений своего появления на территории лагеря не остаются вне регулярного контроля как со стороны педагогов, так и медиков.

В МДЦ «Артек» проводится работа по санитарно-гигиеническому воспитанию детей и формированию у них здорового образа жизни, которая включает и пропаганду вреда курения, наркомании, токсикомании, алкоголизма и других пагубных привычек.

С.И. Лазорский,

директор Всесозного пионерского лагеря ЦК ВЛКСМ «Мамтек»

В свое время это письмо в «Комсомолку» под большим секретом было поручено отредактировать мне.

Тогда же мне впервые показалось, что одним мальчишек, за которых так никто и не заступился, был сам Валентин. Но, помнится, я тут же отверг это предположение, поскольку он вел себя совершенно спокойно. Хотя, если бы тогда что-то все-таки произошло, то ход последних событий выглядел бы логичнее. Увы, преступления даже самые подготовленные, продуманные в деталях, всегда выглядят алогично. Не потому ли это так, что в основе своей бесчеловечны?!

Вторая. Так и этак размышляя над тем, что произошло, я до сих пор не могу согласиться, что Алл или, как его в кулуарах называла следственная группа, «Голый король», был гомосексуалистом. Умный, алчный (не потому ли такое имя) он весьма ловко устроился.

Оказавшись в среде нетрадиционно ориентированных, он скоро понял, что ему несказанно повезло, поскольку, прежде всего, очень быстро убедился: людьми зависимыми управлять много легче, нежели нормальными. Прибрав к рукам административно, так сказать, хозяйственную власть, новый президент Мамтека, действуя по принципу: с волками жить, по волчьи выть, – легко стал вожаком голубой стаи. Статус лидера позволил ему выйти из-под какого бы то ни было влияния и, тем более, избавиться от контроля со стороны своих даже самых ближайших заместителей. Отчитывался он только перед теми, скорее всего, кто рекомендовал его на это столь доходное место, назначил, а затем и контролировал. А перед наперсниками он был волен выступать сообразно собственным наклонностям. Господин президент мог изображать Папу, не впадая во всеобщий разврат. Он давал стае раз в год оторваться и потерзать убитую им голубую антилопу, но сам питался отдельно. И вряд ли это были столь острые яства!

Особо амбициозным, например, он бросал кость в виде фикции директората. Как правило, эта видимость коллегиального обсуждения того или иного «важного» вопроса многих из них вполне устраивала. Недовольных постепенно приручали подачками, подкормками, наградными побрякушками и ни к чему не обязывающими почетными званиями. Зарывающихся после достаточно длительных увещеваний изгоняли, а особо опасных сживали со свету. К столь крайним мерам, вероятно, прибегали, поскольку неожиданные смерти в последние годы стали случаться здесь чаще, нежели раньше. А похороны порой выливались в коллективную демонстрацию всеобщей любви к безвременно ушедшему.

Третья. Подчёркиваю, всё это из области моих догадок и предположений.

Случайно упавшее на унавоженную почву семя, со временем обернулось мощным древом, рост которого никакими средствами нельзя было остановить. Его можно было только выкорчевать, что и сделал Аттила.

Проследим этот пагубный генезис. Мамтек основал – питомец известного борца с беспризорностью, и, как выяснилось уже в наше время, хорошо законспирированного педофила, со времён гражданской войны, начинавшего свою деятельность ещё под руководством Железного Феликса. Причём, Мапа (мама и папа одновременно!), как его, с восхищением называли – сначала тут, а потом и в печати, – был в своё время едва ли не правой рукой, то есть фаворитом основателя первой Сиротской коммуны.

Мамтек и другие лагеря такого класса курировали центральные органы комсомола, которые – тоже общеизвестный факт – были буквально насыщены нетрадиционно ориентированным молодняком. Так что кадры пионерских лагерей формировались в первую очередь из особо отличившихся, выдающихся в «голубом» деле специалистов.

Даже беглый взгляд в прошлое (я же занимаюсь историей Мамтека не один десяток лет!) позволяет сделать вывод: все руководящие посты этого элитного детского учреждения всегда занимали протеже ЦК.

Весьма показателен в контексте рассуждений на тему «Голубой Мамтек» и эпизод, вошедший в «Дело». Встроенный в историческую, так сказать, цепочку, он, во всяком случае, для меня стал важным аргументом «голубой» преемственности.

В начале 80-х по представлению КГБ из Крымского обкома без какой бы то ни было огласки, была уволена большая группа работников. Но шила в мешке, тем более в дырявом, в какой к тому времени превратилась всеобъемлющая молодёжная организация, не утаить. Постепенно стало известно, что ребята эти – в основном первые секретари райкомов – приехавшие на очередную конференцию и ночевавшие в связи с этим в гостинице «Украина» – были накрыты в одном из номеров как зрители демонстрировавшихся гастролирующими лесбиянками «извращенных половых актов».

Среди «погоревших» были и павшие от рук народного мстителя в пещере Мама-Дага Алл и директор лагеря «Лесной» Петя Краус.

Листая архивные подшивки бюллетеней ЦК комсомола того периода, я нашел внушительный ряд групповых увольнений комсомольской элиты. Более пристальное исследование показало, что причины были примерно одинаковые. Ребята «горели» на «нездоровом интересе к сексуально извращенным формам отношений».

Из чего может следовать, например, такой вывод. Укреплявшаяся во власти партмафия с целью обеспечения себе безболезненного будущего, избавлялась от здоровой части комсомольского руководства. По указанию сверху по всей Империи были разосланы «розовые и голубые» группы с программой провокационного характера, с помощью которых и выявлялись как те, так и другие наклонности партаппаратного резерва. Одних потом на пушечный выстрел не подпускали к общественно-политическому корыту, в то время как других ставили у раздаточных спецкормушечных амбразур.

Эти последние пригодились и в новую постпереусроечную эпоху!

4. Аттила – мститель!

(Углублённая версия)

–Остановись! Опомнись! Они ведь тоже люди! – кричал и хватал его за руки Голый Король.

Он отстранялся и стрелял, стрелял, короткими очередями.

В какой-то момент зал, наполненный криками ужаса, дымом, стонами и пороховой гарью предстал в моём потрясённом сознании как бы фрагментом Армагеддона. Ещё мгновенье и пули разорвут мне голову и сердце. Аттила был безумен. Это не казалось. Он и убивал, потому что на эти несколько минут потерял рассудок. Он лишал жизни себе подобных, не рассуждая. В оскорблённой его душе модель расправы, акта отмщения или казни (наверное, я никогда не найду объективного названия происходившему на моих глазах!), была им же и разработана, и принята.

–То, что ты натворил, ужасно! – Сказал я, когда наступила тишина. Она была абсолютной, как внутри циклона. И я снова не узнал своего голоса.

Он бросил оружие и, глядя в базедовы от ужаса глаза Короля, ответил:

–Нет во мне ни страха, ни упрека, ни сожаления! Есть облегчение. Миссия исполнена.

–За что? – спросил последний.

–За всё! – был ему ответ.

–Но я ведь никому ничего не делал… Когда это произошло с… я тут не… меня тут не…

–На тебе другое, другие…

–И журналистку я не… То был не я! …не убий! – Выдыхал он из последних сил.

–Кто? – вскинулся Аттила.– Скажи, ты не можешь не знать!

–Кто-то другой, возможно…

И тут раздался ещё один хлопок. Пистолетный.

Я обернулся. Но не Аттила.

–Чижик- пыжик, где ты был? – Спросил он с безумно-детской интонацией.

–Это моя пощада! – сказал вошедший со стороны моря лейтенант. – У меня к нему свой счёт.

Он знал Короля лучше меня. За что-то же он избавил несчастного от позорных мук на следствии, и в суде? Что он имел в виду, произнося это слово «пощада»? Вряд ли в благодарность за одновременную смерть своих родителей, закрывших много лет назад печную трубу на ночь? Выжил тогда лишь он – Паша Чиж.

На следствии, а потом в суде прозвучала именно эта причина. Родители, под обещание не разглашать случившегося с их ребёнком, увезли из Мамтека не только покалеченного сына, но и (во всяком случае, в их понимании) весьма большую сумму денег.

На остатки её и купил себе билет в один конец, оставшийся сиротой, Паша.

На свидании Валя высказал мне иную версию.

«Чиж выполнил свою миссию. Он был приставлен к президенту Мамтека теми, на кого тот работал – кому деньги отправлял. Паша знает многое из того, до чего нам никогда не допетрить! Меня, быть может, ты когда-нибудь ещё и увидишь. Если я прав, ему кранты. Кто знает нечто – тот ничто! »

Похоже, от истины Аттила был не так уж далёк. Вскоре после суда, в прессе мелькнуло сообщение, что Паша Чиж покончил собой. В тюремной больнице, куда он попал с пневмонией, у него обнаружили СПИД.

Возможно, это лишь трагическое стечение обстоятельств.

Аттила же, получивший пожизненный срок, отсиживает свои десять лет. Нам – его друзьям – удалось добиться отмены первоначального приговора. И одним из веских к тому оснований, скажу не без гордости, стала эта книга. Легшие на чашу весов нашей, как выяснилось, сосем не слепой Фемиды, мои записки сыграли свою благую роль.

Так что, если всё будет хорошо, вышедшего на волю Валентина Аттилу, встретит шестнадцатилетняя дочка. Иных у него, как, кстати, и у неё, родных нет на этом свете ни души.

5. Предсмертное послание Паши Чижа

Уважаемый Л.Н!

Вряд ли приобщение этого письма к моему «делу» что-то изменит. Судьба моя решена. А произошло это двадцать с лишним лет назад. В прошлое вернуться невозможно, а значит, ничего изменить нельзя. Такая, видать, планида. Мне, похоже, на роду написано: быть инструментом в руках сильных мира сего.

Адресуюсь я к Вам не для того, чтобы Вы, рискуя репутацией, а возможно, и большим, стали на мою защиту. Мне помочь невозможно. Выяснилось, что я неизлечимо болен. Полагаю, что меня заразили, чтобы устранить последнего свидетеля.

Я умираю от болезни, которая косит проституток, голубых и прочих нетрадиционно ориентированных, хотя сам я себя никогда не осознавал одним из них. Увы, я имел эти отношения, но лишь эпизодически. Последнее время – только по необходимости. Меня сделали таким. Ребёнком обратили в свою «веру».

Историю эту вспоминать не хочу. Она банальна. Отличие, быть может, только в том, что на мне клеймо Мамтека. Мамтек – кузница этих кадров, где обращение (совращение) малолеток происходит, так сказать, на научной основе. Так, что – будь я органиком (врождённым извращенцем!) – мог бы гордиться тем, что обрёл свою истинную судьбу именно здесь.

Произошло это не сразу, как то бывает у органиков: они внутри себя изначально готовы к такому способу существования, надо только пробудить в них эту особость, вдохнуть уверенность, что так бывает, что на такое способны только самые тонкие, незаурядные личности. Для укрепления этого «иммунитета» разработаны и постоянно обновляются методики. Есть инновации, но в ходу и хрестоматийные приёмы.

К примеру, на меня в своё время произвел впечатление пример из эллинской культуры. В Спарте за каждым воином был закреплён мальчик, которого тот содержал, воспитывал, обучал боевым навыкам. Взрослый и ребёнок были связаны не только сакральными, но и сексуальными узами. Дети, сопровождавшие своих наставников на войне, посильно участвовали в сражениях как оруженосцы. На них же лежала клятвенная обязанность облегчить уход из жизни безнадёжно раненого учителя, дабы избавить его от мучений и позора пленения в беспомощном состоянии. Они же и скрашивали быт воина в далёких походах, когда долгими месяцами мужчина не имел возможности для естественных сношений с женщиной.

Повзрослевший адъютант сам обзаводился мальчиком, а если состояние позволяло, и несколькими, считая такое положение вещей богоугодным, поскольку сам Геркулес имел несколько любимых отроков.

Однако не следует думать, что, стреляя в президента, я поступил по примеру древних: помог наставнику избежать позора следствия, суда и тюрьмы.

Поступил я так, потому что мне было предписано это сделать. Я был, если можно так выразиться, двойным агентом – слугой двух господ.

Я стал служить первому, потому что податься некуда было. Рано осиротевшего, меня пригрело мамтековским солнышком. Тогдашний начальник лагеря устроил меня в Керченскую школу-интернат, откуда каждое лето я приезжал к нему, как домой. Его же заботами был принят потом в Школу милиции.

Когда Мамтек убедился в том, что я «свой в доску», меня, возвратившегося в альма-матер участковым, посвятили в «страшную тайну». Я стал негласным контролёром левых доходов. У меня появились осведомители, которые ночью по головам считали детей и в течение смены докладывали о появлении нелегальных новичков. О чём я сообщал своему начальнику. Потом, переданный по эстафете, я стал входить непосредственно к президенту. Делалось это не для того, чтобы забирать у «бедных» заведующих лагерей «последнее». А чтобы держать их всех в страхе. Никто из них не должен был забывать, что каждый его шаг известен, что ходят они по этой земле, как под Богом. И чтобы помнили, кто им обеспечил (позволил) сладкую жизнь. В свою очередь, допущенные к кормушке, они, идя по требованию сверху на сокрытие истинной численности детей, никогда не смели бы и подумать о предательстве. Они понимали и ценили свою удачу. Ведь в течение сезона такой заведующий мог позволить себе покупку автомобиля, а в последние годы, когда приток желающих оздоровить ребёнка резко увеличился, а путёвки стали ещё дороже, даже квартиру приобрести.

Удостаивались такого «доверия», как правило, ущемлённые судьбой, зачастую потерявшие на «Большой земле» всё и вся, бежавшие куда глаза глядят… Ужо им, таким! Те, кто попадал тут из грязи да в князи (для них это происходило вдруг!), как правило, умели ценить своё счастье. Во всяком случае, на моей памяти не было ни одного подвоха или хотя бы нечаянного прокола с их стороны.

Руководство Мамтека умело выбирать. Оно обладало зорким глазом. И, выбирая, как видим, не ошибалось.

Всякий уходящий на повышение или на пенсию начальник Мамтека, являлся пожизненным негласным пенсионером. Причина понятна: он знал всю подноготную – весь арсенал наживы и потому не должен был остаться вне контроля. А, как мы знаем, лучшим контролёром является финансовая зависимость. Принцип: только урод бьет грудь, которую сосёт, – работает здесь безотказно!

С годами таких нахлебников у Мамтека накопилось не мало. Я это знаю из первых рук, поскольку со временем «дослужился» до высших степеней доверия: стал курьером. То есть, это я развозил определённые суммы по разным городам и весям. Делались выплаты один – (по желанию) два раза в год. Если для «отставников» они выливались в довольно кругленькие суммы – вам, уважаемый писатель, такие, я полагаю, и не снились – то для не последних лиц государства, которые обеспечивали Мамтеку защиту, баксы приходилось транспортировать кейсами.

Обычно, «чёрную кассу» я сдавал одному и тому же лицу – как потом выяснилось, довольно высокому военному чину. Происходило это на одной из платформ в метро в определённый заранее день и час.

Однажды, всегда помалкивающий мой коллега, попросил меня подняться наверх и сесть в черный «фиат», который я узнал по номеру. На ней меня привезли на дачу, где прямо без обиняков, взяли подписку о пожизненной негласности, а так же поставили задачу не спускать глаз с президента и в случае опасности для «дела» помочь ему сойти со сцены. Я лишь уточнил, с какой сцены. И, когда получил прямой ответ на свой непрямой вопрос, мне стало жутко. Я понял, что отказаться сейчас для меня равносильно самоубийству. Я понял, что одно моё неверное слово и я навсегда останусь на участке этой глухой, спрятанной в лесу дачи.

Так я был перевербован первый раз.

Вторично это сделал со мной человек из Москвы. Но мне думается, что он был звеном одной и той же, повязавшей и меня цепи. Кому-то нездоровая слава Мамтека, неофициально снискавшего статус международного педцентра, показалась опасной. Человек, появившийся тут якобы с налоговой проверкой, как я вскоре увидел, преследовал совсем иную цель. Он стал буревестником катастрофы, которая в образе Аттилы, уничтожила Мамтек. Тщательно продуманная эта акция готовилась не один день и была исполнена как уголовное преступление безукоризненно достоверно.

О гуманности говорить бессмысленно, поскольку понятно, когда нет лекарства, гнилое мясо выжигается калёным железом.

Насколько справедливо такое решение – не моего ума дело. Историк, вы сами разберётесь! Для того я и рассказываю именно Вам то, что знаю.

Так вот, когда с годами аппетиты и число паразитирующих на Мамтеке возросли на порядок, здесь стали искать и нашли и претворили в жизнь неисчерпаемый резерв, до недавнего времени невозможный.

Мамтек стал компьютеризироваться. Причём, баснословными темпами. В течение года тут появился безупречно оснащённый Электронный центр. На технику, причём самых последних конфигураций, денег не жалели. Господин президент, обычно считающий каждый гвоздь, отправляющийся на ремонт ветшающих корпусов, без всхлипа подписывал счета на суммы с несколькими нулями.

Грязнуля становится неприкасаемой личностью. Получает квартиру. Целыми днями отсыпающийся, ночи напролёт проводит в Интернете. Мне этот столь резкий поворот лицом к компьютеру сразу же показался подозрительным, но я никогда не думал, что они способны зайти так далеко.

В очередную встречу с куратором ГБ мне рекомендовали не спускать глаз и с Грязнули, что было совсем не просто. Этот засранец и раньше строил из себя неприступного ёжика, а, получив особое покровительство самого, и вовсе оборзел. Я предпринимал несколько попыток, всё тщетно. А после того, как Хакер начисто отверг моё предложение поставить Центр на сигнализацию, мне даже показалось, что он заделался фальшивомонетчиком. Иначе, соображал я, зачем ему такой цветной суперсканер?! У него появились доллары, и я приложил не мало сил, чтобы подвергнуть экспертизе сотенную, которую он поменял в подконтрольном мною обменнике.

Потом, позже открылось мне всё, как есть. Но это случилось уже после кражи. В течение одной ночи, сразу же после того, как Грязнуля, уехал в отпуск, Центр был обворован. Грабители – судя по следам, работали специалисты, причём хорошо ориентировавшиеся в обстановке, то есть знавшие что, где и как лежит – вынесли абсолютно всё самое ценное.

Многое мне тогда казалось странным. И то, что руководство Мамтека и сам господин президент очень спокойно отнеслись к произошедшему. И сумма, чего по их подсчетам стоило украденное имущество, оказалась просто смешной. Мало - мальски ориентировавшиеся в обстановке утверждали, что материальные потери, случившиеся в ту ночь, превышали объявленные, по крайней мере, пятикратно. И то, что вызванный по настоянию следователя, Грязнуля, сказавшись больным, вернулся из отпуска лишь четыре месяца спустя, предоставив необходимые в оправдание своего отсутствия соответствующие справки. И то, что следствие было свернуто из-за отсутствия убедительных улик…

«Всё было сделано с ведома господина президента. Это был их сговор: Алла и Грязнули. – Сказал мне мой куратор, – Не исключено, что были посвящены в это дело ещё два-три сотрудника».

«Подумай сам! Дело, каким стал заниматься Грязнуля, в Мамтеке продолжения иметь не могло! Инспирируя воровство, они, таким образом, переместили хорошо оснащённый компьютерный центр в такое место, где можно было бы без оглядки заниматься хакерством. Грязнуля стал интернет-медвежатником. Он взламывает шифры крупных зарубежных счетов и перекачивает деньги на счета, которые ему дали.

Делается всё так хитро, что мы пока не имеем возможность вмешаться».

Видя мое полное недоумение, шеф продолжал:

«В пределах своего государства Грязнуля не работает. Знает, тут мы его сразу же схватим за руку. Он промышляет подальше от дома. Мы почти всегда знаем, куда он залез, но поднимать шум нам не позволено. И не только потому, что деньги со всего мира он гонит домой, а чтобы не вызывать огонь на себя. Поднять шум по поводу пропавших миллионов в Бельгии или ЮАР, аналогично признанию в том, что мы воруем нефть из чужой трубы, идущей по нашей территории».

Я действовал, как меня учили. Я выполнил всё, что было предписано. Но, очутившись в КПЗ, сразу же понял, что обещанного спасения не будет. Через адвоката мне дали понять, что всё было бы иначе, если бы я, устраняя основной объект, не оставил вообще никаких свидетелей.

Я же полагаю, что даже если бы тогда в пещере застрелил вместе с президентом и Вас, и Аттилу, меня всё равно бы не пощадили.

Для того, чтобы построить новый Мамтек, им нужна абсолютно чистая площадка. К сожалению, они плохо знают историю.

Тамерлан, чтобы уничтожить оказавший ему тяжелое сопротивление город, не только сравнивал его с землей, но и проходился по нему плугом. Я стал не только тем самым плугом. Мне выпало быть ещё и конём, впряжённым в него. А так же – и оратаем. Я и налегал на рычаги. И погонял. А вот кто был Тимуром, я не знаю. Могу только предполагать. Но догадки и версии к делу не пришьёшь. Надеюсь, что со временем истина откроется, и Вы, всё узнав, лишний раз вспомните обо мне.

Мамтек, наводнённый милицией, однако закрыт не был. Детей завезли во все лагеря. И.О. президента стал финдиректор Артур Ивленович Бикеч. Он остался жив, потому что был той редкой для Мамтека фигурой, которая не только в силу своей традиционной ориентации, но и в силу характера сумела избежать участия в ежегодных «пещерных балах» (в кавычки взяты слова из его объяснительной!). И потому, что «никакого участия в общественной жизни не принимал». Однако ни для кого из тех, кто прибыл в Мамтек «разбираться», не было секретом, да и он сам не отрицал, что был в курсе «ночных» шалостей взрослых «дядей и тётей, хотя, как выяснилось, совсем не представлял себе происходившего в истинном свете».

Что же касается борьбы с «засильем голубизны», то он лично сам изгнал более двадцати выявленных «геев и гейш», то есть не допустил их до греха. Кроме того, пользуясь не малой своей властью, не раз напрямую «предостерегал господина президента об опасности, которая постоянно висела в воздухе Мамтека. Порой мы с ним входили в контры, которые длились месяцами. Я думаю, он бы, не раздумывая, избавился от меня, если бы у него нашлась равноценная мне замена. Сам же Алл Давыдович был в экономике полным профаном. Кроме того, его весьма устраивало то, что я, будучи прикованным к креслу, практически не бывал на территории Мамтека. А значит, не совал нос в административно-хозяйственные и, тем более, педагогические вопросы.

Что же касается проблем, возникающих в связи с неоправданными, на мой взгляд, расходами, в частности, на создание гигантского Компьютерного центра, я ничего поделать не мог, поскольку последнее слово по финансам было за президентом как главным распорядителем.

Воевать с ним в открытую я всё же не решался. Он то и дело щеголял своими связями наверху, да я и сам – из профессиональных каналов – не раз получал подтверждение о том, что они таки – эти связи у него есть».

Последние «тёплые» две смены «добить удалось», поскольку И.О. сумел весьма оперативно найти замену выбывшим. На качестве отдыха эти замены никак не сказались. Напротив, в этот момент был зафиксирован необычно высокий всплеск благодарностей, присланных родителями со всех концов СНГ и дальнего «забугорья».

Всё, что происходило в Мамтеке в «холодный сезон» (всю зиму шло следствие, фронтальная бухгалтерская проверка, инвентаризация и т. п. и т. д.), можно было толковать и так, и этак. Оптимисты надеялись на то, что международная детская здравница закрыта не будет. Экстремал-оптимисты полагали, что Мамтек «будет поделён на отдельные федеративные учреждения. И каждый лагерь станет независимым и автономным». Это предложение исходило, как раз от финдиректора. И на самом верху оно было оценено весьма неожиданно. Выслушав его, премьер-министр сказал, что «так рассуждать способен поистине государственный муж, а значит для нового Мамтека, если, конечно, мы таковой будем делать, есть готовый президент: грамотный, разумный и бескорыстный».

Умалчивание о том, что этот претендент на роль первого лица в Мамтеке, передвигается на инвалидном кресле, говорило либо о том, что на самом верху не знают о физическом состоянии И.О., либо делают хорошую мину при посредственной игре. Обычно так поступают, когда хотят, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Только вот, кто тут волки, до времени остаётся неизвестным. Что же касается баранов, то, называя их нашими, мы намерены к ним вернуться еще разок.

«Когда лично до меня долетали слухи об очередном «инциденте с ребёнком», я старался особо не вникать, поскольку, откровенно говоря, не видел ничего в этом особенного. Такой моя реакция была, вероятно, оттого, что сам я вырастал, в силу своей начавшейся ещё в детстве инвалидности, в специфической среде, где обреченные на долговременное лежание дети, не имели возможности уединения. Справлять свою сексуальную нужду приходилось на виду у своих соседей, а поскольку все мы были в одинаковом положении, то на сей предмет у нас царила круговая порука. Правда, случались вторжения взрослых в нашу ночную и, как нам казалось, тайную жизнь. Мне, к примеру, запомнились домогательства лично ко мне медсестры-педофилки. Были случаи и с другими мальчиками. Но всё это как-то само собой рассасывалось, я не помню на сей предмет ни одного сколько - нибудь громкого скандала. Так что я человек в этом смысле специфический!

И ещё – из области мистики. Вот ведь именно мне надо было очутиться в этом самом, достославно-голубом уголке земли! А что если сами бесы, властвующие в этой нише, именно меня – «нейтрала» – выбрали и внедрили сюда, как самого безопасного для их черного (то бишь голубого) дела?

Я смеюсь. Но это смех сквозь слёзы. Всё - таки мне жалко их. Всё же и они люди, дети рода человеческого!»

Так закончил свою объяснительную записку И.О. президента ООО «Мамтек», кандидат экономических наук, Заслуженный финансист Фанагорской республики Артур Ивленович Бикеч.

Консолидируемые одной страстью способны на многое, готовы ко всему. Их сообщества как никакие другие, понимают толк единоначалия. Безболезненно выдвигают из своей среды самую действенную личность, отдаются под её власть, понимая, что только с таким лидером они получат максимум самого для всех и каждого жизненно важного, ради которого все они «тут собрались». Такое объединение становится единым и гармоничным, подобно организму. Оно, как правило, самодостаточно, подобно Шиве. Ему свойственна замкнутость, ибо в ней спасение от внешней, зачастую разрушительной среды. Феноменальность его в том, что оно способно к самообслуживанию, поскольку состоит из представителей самых разных профессий, которых способна объединить только религия.

Признаки, по которым возможно с некоторой долей погрешности определить носителя парасексуальных наклонностей.

Активного (Акто или Актаво) отличает подчёркнутая, а чаще естественная небрежность в одежде, неряшливость, вызывающая запущенность жилища, рабочего места; «траур» под ногтями.

Пассивный (Пассио) – всегда аккуратно с претензией на моду одет. На шее цепочка, ожерелье, может быть платок, в кармашке пиджака – тоже. Походка слегка танцующая или расслабленная. Брелки, цепочки, бусы – на запястьях, серьга в правой мочке, а то в обеих, а то и по несколько штук. Бобифилдинг на пупке, гениталиях. Может быть и татуировка с образом, именем любовника. Косметика. Но только очень незаметно.

Специальных опознавательных знаков не имеют. Друг друга узнают мгновенно. Даже в разговоре по телефону. Интонации, тембр голоса, придыхание…

Независимо от личных привязанностей или даже антагонизма, обид и несогласованностей выбор всегда делают в пользу своих.

С примитивами (нормальными, традиционно ориентированным) дружат только в исключительных случаях: когда оказываются во враждебной среде, то есть в окружении только примитивов; никогда им не открываются даже при абсолютной уверенности в том, что будут поняты и не подвергнутся осуждению; голубые готовы к воздержанию, в отличие от примитивов, на довольно значительное время – годы. Розовые (то есть лесбиянки) менее крепки. Не властвуют собой бисексуалы (тянитолкаи). Немного алкоголя и вскипевшая кровь тянет их на подвиги. На чём они довольно часто горят, страдают и даже гибнут. Самые крепкие нервы у трансвестита. Правда, для того, чтобы тормоза не отказали, ему необходимо время от времени оставаться наедине с зеркалом, перед которым он смог бы переодеться в даму и удовлетворить свои потребности старым, описанным ещё в Библии способом.

Акто – наиболее агрессивные – постоянно демонстрируют утрированное ковыряние в ушах и носу, шумно сморкаются, громко смеются, показывая жёлтые, то есть не чищеные зубы; им наплевать на то, как на всё это реагирует партнёр: если любит стерпит, а нет, то и не надо, желающих всегда навалом.

Пассио – готов оплатить застолье (особенно в начале знакомства), хотя и отличается скупостью.

Дерётся неумело – нелепо размахивая руками. В отличие от Акто, речь которого часто насыщена сквернословием, матерщины не любит, сам бранных слов почти не употребляет.

Типичные черты Акто – самоуверенность и неуёмная жажда лидерства, недалёкость, граничащая с элементарной неграмотностью; косноязычие; нередко отсутствие царя в голове, но наличие каши; амбициозность, жажда политической, а заодно и административной власти. Склонность к тиранству, коварство, необязательность, бессердечность даже по отношению к близком людям, родственникам; агрессивность и трусость; полное бесчувствие к тонким вещам, в том числе и, прежде всего, к искусству; дурной вкус; отсутствие музыкального слуха; атеизм, гиппероценка собственных достоинств и возможностей, постоянная выдача желаемого за действительное, стяжательство, жажда наживы, алчность, лицемерие, цинизм, отсутствие моральных принципов; полное презрение к тем, кого покорил; вечное неудовлетворенность самим собой, при этом тщательно скрываемая от посторонних раздражительность, беспощадно вымещаемая на посвящённых.

Вечные спутники пассивного (Пассио) – подозрительность и неуверенность, коварство и мстительность, мелочность и неискренность, трусость и лицемерие, способность к самопожертвованию в порыве страсти к любовнику, самоуничижение во имя достижения цели и в качестве самозащиты, верность, трудолюбие, красноречие, хорошая память на имена и даты, понимание (нередко очень глубокое) искусства.

Творческое начало обязательно, произведения искусства отличаются слащавостью, мелкотравчатостью, в лучшем случае обыденным реализмом.

Эпатаж, соседствующий с одарённостью, нередко граничащей с гениальностью. Если таковой нет, не беда. Всякий Акто считает себя гением, что постоянно подчёркивается поведением, словами, поступками.

Если художник (во всеобъемлющем смысле слова), то очень яркий. Но не глубокий и часто искусно замаскированный эпигон, кичмен… Честолюбие болезненно и чрезмерно. Свойственна – неутолимая жажда если не славы, то молвы. Быть на виду, жить под аплодисменты – ради этого готов запродать душу, спать с самим чёртом.

Акто – вследствие более обострённой реакции на окружающий мир, эти способности проявляются активнее, часто значительнее, нежели у среднестатистического индивида. Достижений при равных возможностях Акто добивается и более оперативно. Они у него, как правило, более результативны.

Пассио – при тех же условиях готов помогать отстающему, подспудно надеясь расположить к себе и не только потому, что тот ему приглянулся, но и на всякий случай, поскольку считает себя незащищённым объектом.

Наклонности:

Все извращения привлекательны! От самого безобидного онанизма до крутого садо-мазо. В большой чести эксгибиционизм как признак, увы, неотвратимо тускнеющего и иссякающего гормонального огня.

Курение табака, алкоголизм, наркотики – нередкие спутники сексмена, поскольку (особенно в молодости) позволяют на время «забыться и уснуть».

Сексуальность:

И Акто, и Пассио «сексуальными гигантами» обычно не бывают. Скорее всего, половую силу они теряют «от жизни такой». Акто может исполнить роль Пассио. Пассио роль Акто – никогда.

Бисексуал (Тянитолкай) – способен на всё. Именно этот вид сексмена и является самым ВИЧ - опасным! Неизбывная неуверенность в собственных силах, стремление постоянно проверяться (могу ли я?) порождает в нём всеядность. Его влечёт всякая «скважина». От животной – до замочной!

У «примитива» (так они называют нормально ориентированных) – первый признак здоровья и самый верный полное равнодушие к сексемну – даже самый яркий (и внутри и снаружи) представитель сексменьшинств у него, как правило, полового отклика не вызывают.

Фобии: самоё страшное, чего они бояться, это иронии в свой адрес.

Остро воспринимающие мир, сексмены особенно болезненно переносят тонко организованную издёвку. Подавляющая масса, как чёрт ладана, не переносит огласки. Многие, чтоб спрятать свою сущность понадёжней, вступают в гетеросексуальный брак. Даже стараются исполнять супружеские обязанности. У Акто это получается и, нередко, довольно убедительно. Во всяком случае, непосвященные «другие», и очень редко даже супруга довольно долго, а то и никогда не догадываются о существовании обратной стороны луны. Пассио, как правило, заключают с избранницей своего рода брачный контракт. Чем зачастую обрекают себя на пожизненное рабство – становятся объектом постоянного морального и материального шантажа. Сие нередко приводит к трагедии как ту, так и противную стороны условного договора.

Конкурс/проект