Я стал часто просыпаться посреди ночи. Не всегда посреди, в общем, не вовремя. Раньше меня и будильник с трудом выпихивал из постели. А теперь сам просыпаюсь, причем, когда попало. Может быть дело в новой квартире. Не обвыкся ещё, вот и сон плохой. Не один я чувствовал неудобства от переезда. Дочка стала плакать во сне, практически каждую ночь. И тоже сразу же, в первую ночь после новоселья.

Сейчас меня разбудил сон. Обычно я их не помню, а этот задержался в памяти. Не то чтобы яркий был сон. Наоборот, мутный, серый, несвязный. А ведь запомнился же.

Тени, сгустки мглы, едва-едва обладающие очертаниями человеческих тел, водили хороводы вокруг меня, протягивали ко мне руки-плети туманные, подвывали тонким детским плачем…

И качаясь на зыбкой грани сна-яви, понял, сон закончился, но с ним не прекратился плач. Всхлипывания доносились из Вариной комнаты. Жена тоже проснулась, хотя может даже и рефлекторно, пролепетала сонно: "Сходи, посмотри".

"Сука" - беззлобно и лениво подумал я. Хошь-не хошь, а вставать надо, тем более, что всё равно проснулся уже. Накинул халат, пошёл в комнату дочери.

Включил свет в коридоре, посмотрел на часы. Пять утра. Через полтора часа надо было бы вставать на работу.

Варюшка – плоть от плоти нашей. Обладательница маленькой, но очень чуткой души. И эту душу терзали ночные кошмары, глумились над детским сном. Дочунька моя, что ж тебя мучает? Варя свернулась клубком, одеяло сбито на пол. Кулачки прижала к глазам, часто всхлипывает, болезненно, надрывно.

Я поправил одеяло. Не стал будить, толку-то. Чувствовал, что не смогу помочь ей этим, только испорчу всё. Откуда я это знал, не понимаю. Стал легонько поглаживать дочь по голове, чуть касаясь русых волос. Мурлыкал какую-то чушь, лишь бы Варя во сне услышала мой голос, зацепилась за него, выкарабкиваясь из трясины страхов. Сам не заметил, как стал напевать из Сплина:

В одном из домов, там, где кофе и сигарета.

Те, кто придут, узнав, что нас нет, простят нас за это.

В этом году такое жаркое лето.

И тогда я снова увидел свой сон, который разбудил меня пару минут назад. Только это уже был не мой сон, это был Варин сон. Те же бесформенные тени, те же просяще протянутые щупальца тумана. Только теперь тени ещё, что-то говорили. Я не мог разобрать что, не мог расслышать. А Варя могла понять, но не могла помочь, поэтому плакала. Не столько от страха, сколько от бессилия.

Мотнул головой, отгоняя подкравшуюся дремоту. Хорош утешитель, чуть не заснул от сострадания. Продолжил песню, почему-то показавшуюся мне донельзя уместной.

Там наверху тихо течёт раскалённая крыша.

Окна открыты, мышка спит.

Будет гроза, молнии ждут сигнала контрабандиста.

На глубине прорвётся сквозь сеть, твоя Альтависта.

И Варя, то ли под чарами моего хрипловатого голоса, то ли сражённая гением Саши Васильева, задышала ровнее, отняла руки от глаз, положила их под голову. О недавнем кошмаре напоминало лишь лёгкое пошмыгивание распухшего носика. Ну, вот и нормально. Посидел с дочкой минут пятнадцать, убедился, что всё действительно отступило. Пошёл на кухню, там, где кофе и сигарета…

 

Курил, пил кофе, строил планы на грядущий день. В комнате забренчал мобильный. Будильник сигнализировал, что я не доспал законных полтора часа. Можно включать телевизор, только тихонько сделать звук. Время утренних новостей. Что там у нас новенького?

- При реконструкции стадиона "Трактор" рабочими было обнаружено место массового захоронения…

Вот интересная новость. Вся земля, - одно огромное место массового захоронения. На грамм почвы – полграмма праха.

- С зимней Универсиады наши спортсмены привезли 10 медалей, из которых четыре…

- Отобрали у финской сборной, уже по дороге в аэропорт – вслух закончил я за комментатором.

Проснулась Наташа, по устоявшейся традиции, на полчаса позже меня. Хотя когда-то давно свято уверяла, что она – "жаворонок", а я не менее упорно оповещал, что являюсь, что ни на есть типичной "совой". Семь лет совместной жизни перевернули наши биологические часы с ног на голову.

Чмокнула меня в ещё не побритую щёку, села рядом. Я налил кофе, пододвинул к ней ближе тарелку с бутербродами. Минут пять молчали, она ела, я просто молчал. Первым не выдержал я.

- Варя опять во сне плакала.

- Да? Я не слышала.

- Я слышал. Просто у меня, как у старого разведчика, сон чуткий и слух острый. Не то, что у вас, чернильных душ. Бюрократы очерствевшие.

- Щас получишь за "очерствевшую". Я чуткая и ранимая.

- Ладно, ранимая, что с дочкой делать? Снов своих она не помнит, чего пугается не знает. Может свозишь её в психологу?

- Это тебя надо к психиатру сводить. Ты чего её в ненормальные записываешь?! Больше внимания ребёнку уделяй и всё образуется.

- Помолчи. Хотя объясню доступным для тебя языком. Прекрати свой ничем не обоснованный ругалкинг, а не то может получиться замечательный рукоприкладинг на давальческих условиях с последующим дефолтом и вероятным приездом менеджментОв и скораяпомощьвызывайдеров.

Наташа рассмеялась и пошла собираться на работу. Я разбудил дочь, самая пора вставать. По Варе было видно, что ночной сон не приносит ей облегчения и отдыха. Маленькая, взъерошенная, сидела на кровати, сонно щурила глазёнки.

- Варюха-хитрюха, что снилось сегодня?

- Не помню, – худенькие плечики в пижаме дёрнулись вверх. – Тебя видела – вдруг сказала Варя.

- А что я делал?

- Ты пришёл и всех победил.

- Кого?

- Всех – уверенно сказала дочуня.

- Ну, теперь всё понятно. А в школу пойдём сегодня?

- В школу? – Варя сделала вид, что задумалась. – В школу… пойдём.

- Тогда кыш умываться и завтракать, я уже опаздываю.

* * *

 

Денёк выдался сумасшедшим. Встретил австрийскую делегацию, вымотали до чёртиков, немчура проклятая. До дверей квартиры дополз на последнем крыле. Ещё нажимая на ручку, знал, - в квартире есть кто-то чужой. Моё ощущение подтвердилось. Из холла я услышал, что в комнате Вари незнакомый мне женский голос вещал что-то непонятное, вроде, как молитву, только мне не знакомую. И ещё я услышал плач дочери… Мне этого хватило.

Рванул дверь, едва не вместе с косяком. Передо мной громоздилась буфетоподобная спина, какой-то тётки. Варя моя забилась с ногами на диван и плакала. Жена держала дочь за плечи.

- Что здесь, бАбоньки, твОрится?

- Выйди отсюда, ты мешаешь мне! – тётка обернулась, дав мне вдоволь насладиться зрелищем высветленной чёлки, падающей на свиные щёлки глаз. Кроме того, мой взгляд резанул массивный золотой крест, покоящийся в вырезе сильно декольтированного, причём зря, платья. Обернулась тётка и поняла, что напрасно. Напрасно она мне в глаза посмотрела. Ничего хорошего, по крайней мере, для себя, не увидела в них тётка.

- Сеанс шаманизма прерван в связи с переписью населения Нижнего мира. Духам, не прошедшим регистрацию, просьба покинуть помещение, - не знаю каким образом с моего языка сыпанулась эта фраза, но всё, как будто разрядилось что ли. Не обстановка разрядилось, просто не стало этой обстановки. В комнате был я, глупая баба, ряженная под архиерея, моя перепуганная жёнушка и… абсолютно спокойная доча. Которой и принадлежали первые слова в этой немой сцене.

- Ну вот, папка пришёл и всех победил!

- Это точно – я выбрал один из самых тяжёлых своих взглядов и одарил им "целительницу". – Вы, свободны, но если задержитесь хотя бы на ОДНУ лишнюю секунду, то не надолго. Кстати, все свободны. А Вы, Штирлиц, останьтесь, - с этими словами я подошёл к Варе и крепко обнял. По торопливому шороху за спиной понял, что угроза была воспринята буквально.

- Рассказывай, мученица, что тут с тобой делали.

- Мама привела эту… - похоже, доча подбирает эпитет, не долго думая, закончила. - …Тётку.

- Вот именно, тётку – согласился я с Варей.

- Она что-то шептала надо мной, свечку жгла. Потом сказала, что во мне бесы. А во мне бесов нет! – безапелляционно завершила Варя свою тираду.

- Точно?

- … - уверенный кивок головой и взгляд на меня. Такой беззащитный и открытый, мол, как ты можешь сомневаться!

- Не, ну без вариантов, – дочка наверно не догадалась, что я шучу.

- Я ж про бесов знаю, не маленькая уже. Только если кто бесами и были, так это те чёрные вонючие, что с ней пришли.

- Стоп! Кто с ней пришёл?

- Ну, такие чёрные. Они к маленьким, которые серенькие, начали приставать, тянуть с собой, а они не хотели…

- Какие маленькие, что за серенькие?! Доча, у тебя температуры нет?

- Я теперь знаю, маленькие ко мне во сне приходят, просятся, а я им помочь не могу. Поэтому и плачу. А чёрные пришли с тёткой и стали маленьких тянуть, я испугалась, а тут ты… и всех победил!

- Уверена, что всех?

- Ну, конечно! Чёрных, как ветром сдуло, и маленьких, правда, тоже. Жалко их, но я всё равно помочь не могу…

Я растерялся, как никогда в жизни. Зачем? Почему?! Но я кожей чуял, что Варя, единственный человек в этом доме, который что-то понимает.

Жена скорбной мышкой прошмыгнула в спальню из лоджии. Закурила опять? Зря я так, наверно, сурово с ней. Она ж, как лучше, хотела, дурында. А телефончик или адрес ведьмы, к гадалке не ходи, - дело рук тёщи. Она семь с половиной лет назад едва-едва не затолкала Наташу на аборт. Хорошо хоть я во время успел. Убедил. Отговорил. Только время-то идёт, и в двадцать восемь пора уж свою голову иметь.

* * *

 

Спать, так и не лёг. Пусть Наташа думает, что хочет, просто некогда мне… спать. Варя сегодня, кстати, и не плакала. Еле дождался шести утра. Набрал номер своего референта. Мог бы и не ждать, но не люблю я выглядеть тираном и деспотом.

- Да, Николай Петрович, слушаю – сонный, а потому преувеличенно бодрый, голос секретаря зашелестел в телефоне.

- Надеюсь, я тебя не разбудил?

- Нет, что Вы, я готовлю завтрашний доклад, – оба знали, что это совершенная неправда, но оба остались удовлетворены.

- Семён, у меня две новости. Одна хорошая, вторая плохая. Хорошая – меня сегодня не будет, перенеси все встречи. Плохая – отдыхать тебе не придётся.

- Нет, ну что вы…

- Слушай, – перебил я референта. – Не знаю, как, но тебе нужно выяснить, что находилось на месте моего дома раньше. Копай так глубоко, как можешь…

 

Дал необходимые ЦеУ. Семён, парень настырный, можно даже не сомневаться, что вызнает всё.

 

К тому времени, как проснулась жена, мой мозг, переработавший каскад версий, отбраковывая их одна за одной, выдал единственную. Пусть не самую правдоподобную, но зато единственную, за которую можно уцепиться. Сколько я не пытался сбежать сам от себя, но знание наплывало из детства. В те далёкие времена я давал повод усомниться в моей умственной полноценности, рассказывая, что вижу мёртвых. Потом понял, что не стоит всё рассказывать взрослым. Родители успокоились, врачи отстали. Я со временем потерял эту способность, сам себя убедив, что всё это видится мне, а потом и вовсе забыл, что когда-то мог... И вот опять.

 

Варе перешло по наследству моё проклятие или… дар. Был бы даром, если знал, как его применить, а так беспокойство одно. Я же и сам чувствовал, что не всё хорошо с этим домом. Только Варькина чистая душа воспринимала это куда ярче моей – огрубевшей и обветренной. Значит на месте, где высится новостройка, было кладбище или могила общая, или…

 

Жена проснувшись, не решилась первой заговорить. Села за стол, пьёт кофе. Я не вижу этого, я слышу звуки, я чувствую её мысли. Я чувствую её взгляд на мне. Поднимаю голову, озорно подмигиваю. Всё, напряжение снято. Наташка мягко, чуть виновато улыбнулась. Я улыбнулся в ответ, притянул её к себе, ткнулся носом в волосы, пахнущие полынным утром, и сказал: "Всё будет хорошо". Отстранилась Наташка, посмотрела мне в глаза, и я понял, что она верит мне, верит безоговорочно.

 

Часы показывали девять двадцать, когда позвонил Семён.

- Николай Петрович, я всё выяснил, Вы не представляете, как…

- Представляю Семён, представляю, это ты поймёшь по размеру своей премии. Давай по существу.

- Ага, ну конечно, простите. До начала строительства на этом месте был старый парк. А он был разбит на месте больницы, которую разбомбили ещё во время войны.

- Ты план больницы достал?

- Обижаете, Николай Петрович! Я же всё что угодно…

- Сенечка, ты истинный сын своего великого народа, – я не дал пузырям гордости за его пресловутую пронырливость, загадить поток чистой информации. – Что конкретно было на месте дома?! Морг?!!.

- Нет, здесь был лечебный корпус. Морг – далековато по плану. Сейчас я посмотрю по чертежам – по телефону я услышал, как зашуршала бумага. – Ага, на месте Вашего дома был старый корпус, построенный ещё до революции.

- Рожай, Сеня, рожай!

- А так здесь гинекология и была. Вот читаю: смотровой кабинет, палата, палата, абортарий…

- Всё, Семён, спасибо. У тебя сегодня отгул, до завтра…

 

Отключил телефон. Совсем отключил. Странно, почему не выходит Варя? Я её сегодня не будил в школу. Выходной у нас. Мы будем гулять по городу, есть мороженое килограммами. Пойдём в зоопарк, смотреть на львов, орлов и быков этих, как их, зубров. Заодно я навещу риэлторов, квартиру придётся менять. В церковь зайдём, закажу панихиду…

 

- Папа, ну что пойдём?

Я вздрогнул. Настолько задумался, что даже не заметил, как ко мне подошла Варя. Она взяла меня за руку.

- Пойдём, папа.

- Конечно, пойдём. Сегодня гуляем. Никаких школ и работ. Объявляю праздник непослушания.

- Идём, а то мама заждалась уже.

Я пригляделся к дочери. Её лицо было спокойным и сосредоточенным в то же время, как будто она готовилась к какому-то важному торжеству. Она тянула меня изо всех своих детских сил к двери… к двери, из которой бил ослепительный свет.

 

Я встал.

 

Я сделал шаг.

 

Ещё один…

* * *

Свет проникал даже сквозь закрытые веки. Приложил неимоверное усилие, чуть приоткрыл их. Сквозь сполохи ослепительного тумана стали проявляться какие-то тени и голоса.

- Он приходит в себя!... Скорее за Сергеевым!... Показатели нормализуются…

Послышался взволнованный голос Наташи, знакомый и родной.

- Он что очнулся?! Пустите меня!

- Женщина, успокойтесь! Вам здесь вообще не положено!...

Хотел что-нибудь сказать ободряющее. Но язык не слушался меня, как и другие части моего тела. Я плыл на облаках стерильной ваты, ставшей для меня бетонным саркофагом…

 

Прошло наверно много времени, когда ко мне пустили жену. Я уже понимал, что нахожусь в больнице. Я понимал, что почти не могу двигаться, я понимал, что был без сознания. Я одно не понимал. Как я оказался в больнице?!

 

Наташа села совсем рядом со мной. Взяла меня за руку. В ответ я смог лишь чуть пошевелить пальцами. Сознание моё потихоньку очищалось от тумана, но не всё ещё было в норме. Наталья сидела передо мной такая, какой я помнил её в дни нашего знакомства и первые годы совместной жизни. Юная, едва-едва шагнувшая в молодость. Я заговорил первым, как обычно

 

- Как Варя?

- Какая Варя? – на лице жены отразилось искреннее недоумение.

- Ты чего, жена? Дочь наша. Семи лет отроду. Блондинка, рост ниже среднего, характер нордический – говорить было тяжело, но так хотелось, как будто я молчал веками.

- Я тебе не жена и у нас нет детей! – Наташа чуть не взвилась со стула. – Прости, я думала, что ты уже никогда…. я не хотела… прости…

Она заплакала. По щенячьи поскуливая, навзрыд, наотмашь.

Эти слёзы. Вид вмиг помолодевшей жены. Недоумение по поводу наличия у нас дочери стали спазмами выбивать наружу осознание.

- Сколько тебе лет?

- Мне? Двадцать.

- А мне?

- Тебе – тридцать два.

- за что "прости"?

- ты же…, после этой аварии… я не смогла б…

- Что не смогла бы?!

- Вырастить ребёнка одна…

- Понятно…

- Что же мы делать будем теперь?!

- Жить.

 

Где ты? Что с тобой, моя дочура? Доча, которой у меня не было… и именно тебя никогда не будет…

* * *

 

-Дикий случай. Не жилец по определению. Такой случай один на блядский миллион. Три недели в коме. Мозги наружу, а он не только выжил, а ещё и овощем не пророс…

- Счастливчик.

- Говорят, что пока он у нас отдыхал, его жена аборт сделала.

- Так она ему не жена.

- А-а, тогда сам Бог велел.

Нейрохирург и анестезиолог выпили, не закусывая.