ШЕЛ ЧЕЛОВЕК

 

Шёл человек по городу. Снежок выпал первый – хорошо.

Шёл себе да шел, никого не трогал. Нормально так, одетый, куртка приличная, пакет полиэтиленовый в руке, а на пакете девушка симпатичная, в колготках. Дошёл до Дома научно–технической информации, покачнулся как–то неловко, к стене прислонился, да и сполз на землю, спину всю обмелив. Так и застыл, сидя у стенки. Умер, стал быть, и глаза прикрыл. Вот, незадача какая.

Здесь, наверное, нужно написать, что снежинки садились на его лицо и не таяли, и ресницы постепенно становились белыми и пушистыми, а руки без перчаток мраморными… и немигающий взгляд был устремлён в небо, поверх мирской суеты и всякую прочую ерунду – только не в этом дело. Не было никакого немигающего взгляда, глаза он прикрыл. Помер, короче.

Место там не так, чтобы проходной двор, но людное место. Помойка рядом с баками мусорными. Народ у нас внимательный, наблюдательный: идут и сразу примечают, что у стенки кто–то сидит. И сразу отношение своё выразить норовят. Мужики те хмыкают понимающе, головой кивают одобрительно, подмигивают друг другу, а как же – во дает… и не молоденький ведь уже, а ты гля ко… Женщины наоборот – принципиальность свою выказывают, носики вздёргивают презрительно, губы кривят и глаза отворачивают от неприличия такого. А которые при своём, личном мужчине находятся – покрепче норовят его за рукав перехватить, да увести поскорее от зрелища такого, неприглядного. Дело ведь заразное, всякому известно.

Анна Михайловна вышла к мусорнику с пакетом в руке. Она бухгалтером проработала тридцать четыре года и никогда такого не позволяла, возле стенки сидеть на снегу. А спуску сызмальства никому не давала, хоть сам Президент тут сидеть будет. Потому, сразу неудовольствие выразила:

– Это до чего ж народ распустился! Вы посмотрите, люди добрые, как народ–то разложился окончательно! Сидит на улице, как у себя дома! В прежние времена не посидел бы тут, тебя быстро бы урезонили. А сейчас и милиционеров не найдёшь этих… сволочей проклятущих…

Поворчав так, для порядка, она повернулась и пошла к себе в дом стоквартирный, в квартиру номер тридцать семь. Телевизор смотреть. Потому как, сериал начинался про несчастную любовь и добрых людей.

А к тому пакету, что она в мусорник положила, бомжик подошёл – махонький такой. Граблей его звали, потому что пальцы у него были обморожены и торчали растопыркой, словно грабли. А вообще–то, он Федькой был. Порылся Грабля в пакете настороженно, но ничего съедобного кроме картофельных очисток, да селедочных хвостов не нашёл. Было в пакете, конечно, ещё много чего–всякого: кулек из–под молока, газеты «Советская Россия» рваные, кусок линолеума, опять же, хороший ещё. Но такого, чтобы взять да схрумкать ничего не обнаружилось.

Посмотрел Грабля на селёдкины хвосты, почесался задумчиво и пошел к человеку. Того уже снежок припорошил изрядно. Грабля потыкал, для верности, ногой, да и смекнул в чем дело. А смекнув, как бы невзначай, человека того пакет, с девушкой в колготках – приоткрыл. А там и хлеб и масло и сосиски, целых пять штук. Подумал Грабля, что ни к чему этому человеку такое богатство, взял пакет незаметно и тихо–тихо удалился. А что, в милицию позвонить? Так у него мобильного нет. Да и немобильного тоже нет, потому как живёт Грабля в контейнере. Найдутся люди добрые, позвонят…

А дело уже к вечеру двигалось. Зимой смеркается рано.

Следующей к человеку подошла собака. Подошла, понюхала да и легла рядом, голову на лапы положив. Повыла немного, как полагается, и замолчала. Скучно. Собралась ещё повыть, да учуяла запах селёдки от помойки. Так она и лежала раздираемая сомнениями, то ли ещё повыть, то ли пойти селедки поесть, пока свежая. Кто ж от свежей селёдки откажется. Но тут в проезде показалась машина милицейская с мигалками синими и фарами включенными. От этого собаке сразу легче сделалось и выбирать не пришлось. Потрусила она по своим собачьим делам, с чистой совестью.

Остановилась машина возле человека, огоньки от неё по мусорнику так и бегают. Выбрались из машины два милиционера – рослые, такие, лица у них широкие. Один наклонился, пригляделся и говорит:

– Вроде труп.

– Так вроде или труп?

– Я тебе чё, анатомопатолог? Вызывай скорую, пусть смотрят.

Скорая, правда, быстро приехала. Часа через два. Сразу смерть констатировали. Так и сказали:

– Кегля.

Милиционеры им говорят:

– Ну, так забирайте.

А скорая в ответ:

– Мы трупы не возим. Мы живых возим. Разницу понимаешь?

Пока милиционеры ум морщили, скорая уехала.

Давай милиционеры свою центральную вызывать:

– Алё, гараж! Центральная! Тут труп у нас, чё делать будем?

Центральная говорит:

– А я почем знаю? Грузи к себе, вези в морг.

Первый милиционер рассердился.

– Я тебе чё, труповозка? Пошёл ты, знаешь куда! У меня в салоне парфюм хороший.

Плюнули в сердцах, дверцами хлопнули и уехали.

Потом, конечно, в морг позвонили. Только там сказали, что у них холодильник поломался и хранить человека им ну, совершенно, негде. А когда настаивать стали, то главный по трупам рассердился, сказал, чтобы они его дома в свой холодильник засунули, и трубку бросил.

 

За ночь снегу мно–ого нападало, и превратился человек в снежную горку. А утром детвора вышла гулять, с санками. Навалили на горку ещё снега, утрамбовали и получился трамплин. Очень даже с него хорошо кататься было. Так весь день и катались. К вечеру милиционеры, которые вчера приезжали, поблизости оказались. Решили заехать, посмотреть, на всякий случай, как там.

Заехали, посмотрели, переглянулись…

– Ну, что?

– Давай, рули. Ничего мы не видели…

Взяли и опять уехали.

Через неделю заявление о пропаже человека к ним поступило. Такого–то года рождения, такой–то фамилии–отчества, проживающего там–то. Долго думали – где его искать. Потом кто–то вспомнил, чуйка сработала:

– Мать честная…! Да ведь…!

Начальник сердито по столу хлопнул.

– Тихо! Сам знаю. Ты эта… возьми, кого из родственников и аккуратно проедь, покажи. Люди ведь, волнуются. Нехорошо.

Проехали. Аккуратно дырку проковыряли, примерно там, где лицо должно быть. Родственники в дырку заглянули, фонариком посветили.

– Нет. Вроде не он. Не похож.

Ну, не он, так не он. Дырку опять снегом залепили.

А на следующий день так запуржило–завьюжило. Зима ведь у нас какая? То ничего–ничего, а то, как даст! Снегу горы навалило и морозяка приличный. Про человека и думать забыли. Никуда он не денется. Пусть до весны посидит…

Мужики, когда детвору на прогулку выводили с санками, с горки той покататься, стояли, курили, прикидывали озабоченно – может раскопать его? Так горку жалко, хорошая горка получилась. Пусть уже…

 

А весна, что весна? Вот тебе и весна. Солнышко, конечно, капель с крыши, ручьи потекли, сугробы почернели и осели, водой талой набравшись. Милиционер главный вспомнил про человека, распорядился:

– Ну–ка, съезди, посмотри – как там.

Приехали. Смотрят – от сугроба самая малость осталась, лужа растеклась по асфальту, а на том месте никого. Как и не было. Только народ вокруг стоит, удивляется. Анна Михайловна говорит, что был в истории уже такой случай – одного похоронили, а наутро пришли, камень сдвинули, гроб открыли, а он пустой.

Обрадовались милиционеры, перекрестились, а один, самый умный, сказал слова где–то слышанные:

– Слава тебе, Господи. Нет человека – нет и проблемы. Хорошо–то как.

 

Чудеса, да и только…