НОВОЕ В СТЕПНОМ ПЕЙЗАЖЕ

И снова тянется вереница дней, наполненных зноем, и снова Мартьянов вышагивает вдоль линии. Ничего как будто не изменилось в степном пейзаже, и в то же время появилось в нем что-то новое. Но что? Ах да! Столбы! Несколько месяцев тому назад их не было. Черные, пропитанные креозотом, они пунктиром поделили степь пополам, и солнечные лучи, прежде чем достигнуть высохших трав, цепляются за аптечно-белые изоляторы и отражаются в фарфоре сотнями, тысячами новых солнц.

Еще издалека Игорь замечает Митрича и Лукьяненко, они работают почти рядом. Мартьянов спешит к ним — ему надо с ними поговорить. У Лукьяненко узнать новости о Наташе, — он вчера сам видел, как Генка Сафоноа передал Жоре письмо и при этом посмеивался, «дескать, ловко ты у начальника деваху отбиваешь, парень не промах!» А кроме этого, надо перевести Лукьяненко на денек копать котлован под анкерную опору.

И с Митричем надо поговорить по-мужски, серьезно. Неужели он не видит, что она над ним смеется?! Надо сказать ему все, как другу.

Игорь на секунду остановился, словно размышляя, к кому первому идти, и, решившись, направился к Лукьяненко.

...Лукьяненко сидит прямо на земле, облокотившись о столб. Он читает Наташино письмо. Который раз он его перечитывает, и ему кажется, что он знаком с этой девушкой по крайней мере целую вечность. Ее деловые, суховатые письма звучат для Жоры музыкой. Еще бы, ведь идет разговор о театре. Всерьез!

«...недавно посмотрела в Драматическом «Четвертый» Симонова и Володинскую пьесу «Моя старшая сестра». Вещи совершенно разные. И оба раза я ждала гораздо большего. В «Четвертом» драматургия на протяжении всей пьесы — не подкопаешься. Чувствуется, что написано это рукой мастера, более того — рукой именно Симонова. И тема, и психологический рисунок, все важно, но... чего-то нет.

Ушла из театра и думала: в чем дело? Игра? Не совсем ровная, правда, но — хорошая в общем. Потом, знаешь, сама собой всплыла аналогия. Ты смотрел фильм «Мир входящему»? Он волнует, и очень, но... В тот раз я довольно скоро поняла, в чем это «но»: у этого фильма другой адрес. Его надо показывать немцам. А «Четвертый» надо показывать американцам. И то и другое страшно агитирует за мир. Надо ли нас за мир агитировать?

Что касается «Старшей сестры», тут дело сложнее. Пьеса в двух актах. После первого во мне бушевал океан страстей: это целый фейерверк проблем, мыслей, чрезвычайно смелых, очень острых и до того современных, что хотелось закричать: «Да, да, это же именно так, черт возьми! И у меня так!» И вдруг... Вдруг мы отключились и перестали понимать, что происходит. Действие катилось себе дальше, а мы остались на полустанке последней драматургической находки. А какая великолепная была заявка! И какая тонкая, талантливая игра актрисы — главной героини...

Кстати, постановка обоих спектаклей — великолеганая. У Товстоногова бездна вкуса: все предельно выразительно, но лаконично и строго... Послать бы наших, севастопольских, немного поучиться...»

Странно все-таки получается: до получения этого письма Жора имел совершенно иное мнение об этих спектаклях.

«Старшую сестру» и «Четвертый» Жора принял целиком и полностью со всеми плюсами и минусами. Впрочем, минусы он еще не научился различать. И только сейчас, перечитывая Наташино письмо, он удивился тому, что вполне разделяет ее точку зрения. Он мысленно возвращается к спектаклям и видят их вновь, видит по - Н ата ш и н о му.

«...в «Комедию» не попасть. Особенно на «Веселого обманщика ».

Не может попасть в «Комедию». Жора уверен, если бы он сейчас был в Ленинграде, он бы обязательно достал билеты на «Веселого обманщика». И они бы с Наташей...

— Читаешь? Я его поставил на изоляторы, а он вместо дела письма читает, — притворно возмутился Мартьянов, неожиданно, во всяком

случае для Жоры, появляясь около лежащего столба.

От неожиданности Лукьяненко вздрогнул, но не растерялся и ответил с достоинством:

— Не читаю, а перечитываю, Игорь Николаевич. Вместо отдыха. Положен пролетариям отдых ?

— По твоей конституции положен.

— Не по моей, а по Конституции Союза Советских Социалистических... Тоже положен, — засмеялся Игорь, — не смею спорить. От бати письмо получил?

— От Наташи Скворцовой, — деланно равнодушно произнес Жора, — знаете такую девушку?

— От Наташки?! Ну?! — притворно удивился Игорь, делая вид, что ему ничего неизвестно о существовании письма.

— Вот вам и ну! — торжествующе произнес Лукьяненко. — Между прочим, тут и про вас написано. Прочитать?

— Конечно.

Жорж выбрал, как ему казалось, соответствующую для чтения позу и прочитал, выделяя голосом наиболее яркие места:

— «...а этому шухбму шухарЮ скажи...» — Это про вас, Игорь Николаевич.

— Читай, читай, — перебил его Игорь, — не отвлекайся.

— «... а этому шухбму шухарю скажи...»

— Это ты уже читал, — поторопил Мартьянов, — переходи дальше.

Но Жора не собирался спешить. Он еще раз с выражением прочитал «шухого шухаря» и спрятал письмо в карман.

— Дальше я расскажу своими словами... Обижается на вас Наташа, Игорь Николаевич. Сколько времени от вас ни духу ни слуху.

— Так ведь некогда, ты сам видишь, — стал оправдываться Игорь, — ты ей напиши, что...

- Я вас покрывать не собираюсь, -— не совсем вежливо перебил его Жора. — «Некогда!»

- Лучше уж скажите, что не хотите писать. Только надо сказать об этом прямо, а то ведь девчушка ждет.. ...Волкова Мартьянов застал За странным Занятием. Волков гонялся за куропатками. Коричневые птицы удивленно косятся на своего преследователя, а когда тот пытается схватить одну из куропаток за крыло, лениво отбегают в сторону, и снова лукавые черные точки с любопытством следят за пыхтящим человеком. От бега Митрич дышит, как паровичок средней мощности.

Перед ним, словно из-под земли, появился Мартьянов и, смеясь, сказал:

— Развлекаешься? Теперь я знаю, с кого Лукьяненко берет пример.

Митрич увидел Игоря и весь как-то съежился. Создалось впечатление, что он даже поубавился в росте.

— Чего тебе? — хмуро выдавливает он из себя.

— Птичек ловишь? — Игорь старается не замечать, каким тоном с ним разговаривает Волков. Мало ли что с ним могло случиться! Может, голову солнцем напекло.

— Ловлю. Нельзя, что ли?!

— Нет, почему же, наверное, можно. Я не охотник и правил не знаю.

— А раз не знаешь, то и не лезь, — грубит Митрич.

Игорь вчера по чисто служебным делам заходил в палатку к Светлане и был там не меньше, чем полчаса. Может быть, поэтому так раздражен сейчас Митрич?!

— Что с тобой, Гришка? — Мартьянов недоуменно пожимает плечами. — Не с того бока проснулся?

Со мной ничего. Что со мной может случиться? На себя лучше посмотри, — советует Митрич.

— Гришка, я тебя не узнаю. Давай начистоту, — решительно говорит Мартьянов. — За последнее время ты стал раздражительным, избегаешь почему-то меня. В чем дело,

скажи!

— Тебе до меня дела нет. Говори, чего пришел? — уклоняется от ответа Волков.

— Влюбился? — ставит Мартьянов вопрос

ребром.

— Это мое личное дело, — отвечает Митрич, а про себя думает: «А сам-то ты для чего к Светлане в палатку захаживаешь, по каким,

интересно, производственным вопросам?»

— Эх, Гришка, Гришка, закрутит она тебе голову и бросит. Ей не привыкать в любовь играть. Постарайся выбросить ее из сердца,

пока не поздно. Как другу говорю: забудь ее, — убеждает Игорь Волкова.

Если бы на месте Игоря был человек пожилой, много повидавший в

жизни, то он наверняка поостерегся бы говорить о любви таким тоном и тем более давать советы. Но Мартьянов — человек, не искушенный в жизни и говорит всегда то, что думает. Высшая из правд есть прямота, — думает он, и ему кажется, что поступает он всегда согласно этому золотому закону. При этом Игорь, конечно, не помнит, что Наташа до сих пор ждет от него откровенного письма. Правдивого письма.

— Подумай, Гриша, над моими словами, — голос у Мартьянова суровый. Игорю кажется, что именно таким голосом и надо резать правду-матку в глаза.

Митрич угрюмо смотрит на Игоря и столь же угрюмо роняет тяжелые слава:

— Не лезь в душу!

— Гришка...

— Отойди от меня, прошу.

Игорь больше не произносит ни слова и уходит. К Митричу- тотчас подбегает Лукьяиенко.

— Что ты надутый такой? — спрашивает он у Волкова. — Нахлобучку получил? Не дрейфь, со всяким бывает...

— Почему он таким стал? — поднимает Митрич на Жору печальные глаза.

—- Кто? — не понимает Жорж.

— Да Игорь,.. Почему он таким стал?

— Каким? — недоумевает Лукьяненко. —

- По-моему, он парень ничего, — отвечает Жора и смотрит на Митрича непонимающими глазами.

Он действительно не понимает, почему задан вопрос. Да и сам Волков не совсем четко понимает смысл своего вопроса. Когда в обычные житейские дела вмешивается любовь, то многие понятные вещи становятся непонятными. Впрочем, часто бывает и наоборот.