… Посвящается всем, кто считает меня своим другом.

 

-*-

 

Единственный друг. Повесть.

 

2003 год Автор: Роман Викторович Осклонов

 

Посвящение.

 

Мне тяжело вновь переживать те события. Но они сыграли в моей жизни определяющую роль, поэтому не рассказать о них я не могу. Все имена естественно вымышленные, но герои все существовали, кроме тех, что упоминаются в рассказе о дворянине. Эту повесть я хочу посвятить Оксане и всем моим друзьям, настоящим друзьям, людям которым я дорог…

 

 

Этот санаторно-курортный городок расположился среди невысоких гор недалеко от Каспийского моря (все люди как люди - ездят отдыхать на море, а я в это место к старикам и старушкам, страдающим ревматизмом, да к изредка попадавшим туда по госпутевкам военным). В городок вела единственная дорога и почему-то очень широкая, хотя по ней никто не ездил и, я полагаю, не собирается ездить ближайший десяток лет. Серая полоса асфальта разрывала плотное кольцо высоких холмов и старых гор, покрытых богатым и таким же старым смешанным лесом. Ближайший город находился в 20 километрах отсюда, и вообще, место это было совершенно изолировано от всего мира, от чего, наверное, я туда возвращался снова и снова. Впрочем, после событий годичной давности я вряд ли там когда-нибудь окажусь вновь. Но обо всем по порядку.

Наверное, не вполне справедливо называть тот санаторий городком, так как ни населением, постоянно проживающим там лишь во время курортного сезона, ни размерами он не дотягивал даже до небольшого села. Хотя, в связи с удаленностью этого места от цивилизации, здесь имелось все: от поликлиники, до библиотеки. В центре горного кольца располагался гостиничный комплекс, представлявший из себя четыре трехэтажных здания середины 19 века. Здания эти имели «П» - образную форму и внутренней чашей этой самой «П» были направлены к центральному фонтану, воздвигнутому очевидно много позже и, скорее всего, уже давно не работавшему. Фонтан же был окружен узкой дубовой аллеей с большим количеством беседок и скамеек. Вокруг центрального парка симметрично располагалось множество флигелей, в которых предоставлялись услуги, согласовавшиеся с медициной и лечебным отдыхом. Как я говорил, в этом городке в основном отдыхали уже немолодые люди, поэтому никаких шумных или молодежных заведений предусмотрено не было. Впрочем, это меня не удручало. Дискотеки, шумные людские массы, море бесполезного общения - все это в неограниченном количестве имелось в городе, от всего этого я и скрывался здесь уже не первый раз.

В основном время, проведенное на курорте, уходило на длительные походы в глубь древнего горного леса. Вообще городок не славился ни минеральными водами, ни грязями, здесь не было ничего такого, что привлекало бы много людей. Главными достоинствами курорта были уединенность и чистейший низкогорный воздух. Постоянно тяжелый от перенасыщенности влагой, приходящей с моря, но облегчаемый эфиром трав и прочей растительности. После продолжительного похода в лес я, если оставалось хоть немного сил, допоздна читал книги, к которым имел бесконечную страсть. Но, как правило, все силы во время похода растворялись в чудном воздухе, переходили к природе, которая в свою очередь заряжала меня положительной энергией, такой, какой невозможно получить нигде и никогда. Пребывание в городке помогало мне на время забыть всю злость, нет, даже ненависть к городу, к людям, ко всему, чистейший воздух очищал мое сознание, лес ограждал меня от черных теней зданий и от общения с людьми. Да, уходя в горы, я в первую очередь избегал общения с другими обитателями курорта. Со многими я был знаком, но никто обо мне не знал больше, чем было записано в гостиничной книге: «Р.Н.Обухов (псевдоним), место проживания г. Москва, на территории курорта пребывает по путевке с места работы». Безусловно, информационный голод порождает цунами сплетен, но я уже давно привык ко всем сторонам мерзкой человеческой натуры, хотя мириться с ними я не был в силах. Но здесь все это отходило на второй план; после чистейшего воздуха, после десятка километров пройденных по узким тропкам вверх, поближе к небу, и обратно, голова сама отказывалась вспоминать всякую мерзость, а сны становились настолько легки и прекрасны, что не оседали в моем сознании до утра и исчезали с первыми лучами солнца, оставляя лишь приятное тепло в груди, где-то рядом с сердцем.

Однажды я проснулся очень поздно - время было уже обеденное - и решил отказаться от привычного похода. Прикончив небольшой сборник рассказов Хемингуэя, знакомых еще с раннего детства я направился в столовую пообедать, где к своему удовольствию я не встретил Николая. А потом зашел в библиотеку, весьма богатую и старую. Она занимала весь первый этаж одной из гостиниц. Длинные полки с книгами не прерывались от стены до стены, а между ними располагались столы для чтения. Но здесь мне не нравилось читать, я предпочитал уединяться у себя в номере или, что случалось реже, желая почитать на воздухе, выходил на крытую веранду, занимавшую половину второго этажа гостиницы, но об этом месте отдельно. Книги были в превосходном состоянии. Некоторые из них были изданы в послевоенные годы, а некоторые представляли собой историческую ценность. Вернув Хемингуэя на законное место я оказался рядом с полкой, на которой была вырезана буква «Ч». Первая книга, которая попалась мне на глаза, вызвала странные ассоциации, то был сборник повестей и рассказов Чехова, глубоко уважаемого мною и прочитанного не раз и полностью. Вспомнился курортный роман из «Дамы с собачкой» и стало как-то неприятно, хотя нет, наверное грустно. Может приключений захотелось? Улыбнувшись своим мыслям я вытянул с полки книжицу с надписью «Н.К.Чуковский Балтийское небо». Сын Корнея Ивановича, как я знал, писал о войне и революции. Но с творчеством его я не был знаком близко. Я направился к выходу и обратил внимание на очень невысокую девушку лет восемнадцати-девятнадцати с густыми не очень длинными и некрашеными светлыми волосами, смешно забранными в хвостик. Помню, какое неизгладимое впечатление она оставила, когда я увидел ее в первый раз. Я остановился, уже был готов подойти к ней, познакомиться, но вспомнил о том, где я нахожусь, и будучи уверенным, что здесь не может пребывать здоровый умом человек ( я себя таковым не считал), через силу развернулся и вышел вон. Но так просто от ее образа отделаться мне не удалось…

Проснувшись на следующее утро я неожиданно для себя понял, что прочитанная мною прошлым вечером книга совершенно не сохранилась в моей голове, зато первая же мысль была о ней. Чуть позже я обнаружил, что мне не очень хотелось в горы, а хотелось, наверное более всего на свете, узнать о ней побольше и познакомиться. «Почему бы не взять от жизни все и не отдохнуть как следует, - подумал я, - хотя не факт, что она приехала сюда одна…» Раздираемый этими мыслями я направился на веранду - место, где даются ответы на любые вопросы, даже на те, которые не имеют ответа по определению.

Каждый год на этом курорте я видел одни и те же лица и примерно знал, кто что из себя представляет, а кто что из себя изображает. К счастью, а может быть к моему величайшему горю, я без труда мог разглядеть сущность человека. Часто несколько предложений, сказанных моим собеседником, делали всю его сущность для меня совершенно прозрачной. Благодаря своему дару-проклятью, я старался избегать общения с людьми, т.к. крайне редко в современном стадном обществе можно встретить приличного человека, который не укрывается за ширмой дежурных фраз, не ищет покровительства или поддержки у разложившегося умом люда, не требует от друзей платы за дружбу. Благодаря своему дару-проклятию я стал ненавидеть людей…

 

 

В это раннее по меркам городка время на веранде было мало народа, в углу площадки за столиком в тени я заметил троих. Двое были супругами Перовыми, третий сидел ко мне спиной, кроме того, солнечный свет слепил глаза, и силуэт было сложно разглядеть. Я направился к ним и, подойдя поближе, пожалел об этом. Мелкий бизнесмен - сорокалетний Перов - со своей женой, которая кстати была моложе его лет на 10, развлекали своими тупыми и пошлыми шутками третьего человека - Николая, 20ти летнего студента, сына директора гостиничного комплекса этого курорта. Что касается Перовых, то о них у меня нет ни малейшего желания рассказывать, они лишь часть огромного человеческого стада. А вот Николай…

Он учился в одном из астраханских ВУЗов. Он весьма умен, нет, учебе он уделял ровно столько времени, сколько было необходимо для того, чтобы не вылететь из университета. Судить об интеллекте по успехам в учебе - совершенная глупость. Он был умен иначе. Наверное, у нас с ним есть что-то общее, во всяком случае, он был единственным человеком на тот момент, общество которого я мог выдержать более пяти минут, хотя это было не просто. Николай, как и я, насквозь видел людей, он почти никогда не ошибался, оценивая характер, мысли человека, только во мне он ошибался или просто не мог до конца понять меня, так как я всегда был крайне закрыт даже для него. Почему «даже»? Он называл меня другом, но я был уверен, что он преследовал какие-то свои, сугубо корыстные цели. Скорее всего, постоянно имея контакт со мной, он добивался особого отношения к себе со стороны остальных отдыхающих, с которыми я считал ниже своего достоинства общаться. Николай отлично владел словом, умел крайне жестко сострить, что мне в нем очень нравилось. Было видно. Что он ощущал себя выше всех и нравственно и интеллектом, он любил поиграть на публике своим превосходством. За это я его ненавидел. Ненавидел я его еще больше из-за того, что он прекрасно понимая сущность людей, окружавших его, нищих умом и поступками, продолжал с ними общаться. Более того, он не прожил бы и дня, если б не покрутился в обществе, не поговорил бы с каким-нибудь бараном. Он был вхож в любую компанию, находил общий язык с любой социальной единицей, будь то «животное» из «стада» или тупой «пес-пастух». Видимо он умел общаться даже со мной, не смотря на все мое отвращение к нему, от чего я до сих пор его терплю. Вообще, в разговоре Николай был подобен хамелеону. В моем присутствие он обдумывал каждую букву, прежде чем произнести ее в слух, возможно боясь, что я съязвлю или поправлю, что являлось для него унижением. В свою очередь, я, зная, что он вполне способен ответить тем же, так же был вынужден прилагать дополнительные усилия. В любом же другом обществе он менялся до безобразия: слова сыпались из его рта, как из рога изобилия. Безумное количество пустых фраз, глупых размышлений и сравнений, беспочвенные комплименты и прочая мерзость, над которой у него даже не оставалось времени задуматься, т.к. надо было уже произносить новую фразу. А слушатели, которые по большей части были далеко не умнее его, приходили в восторг от его болтовни и…

Николай от души смеялся над очередной шуткой Перова. Мое приближение первой заметила жена Перова, Нина. Ей было около тридцати, но выглядела она очень и очень свежо и, скорее всего, постоянно имела связи с мужчинами в тайне от мужа.

-- Рома, присоединяйся к нам, ты редко сюда заходишь…

-- Благодарю, - перебил я ее, так как не хотел слышать продолжения ее фразы, и, пожав руки мужчинам, сел напротив Николая.

Лицо его скривилось в недовольной гримасе, я это заметил и почувствовал злое удовольствие. Это очень странное чувство, свойственное, наверное, только нам двоим, Николаю и мне и только в отношении друг к другу. Я всегда получал удовольствие, когда не принимая для этого никаких специальных мер, я приводил в состояние раздражения, злости, бешенства и т.д. людей, малоприятных мне. Хотя иногда, от резкого отношения с моей стороны страдали люди, весьма дорогие для меня, но я не мог контролировать себя и это чувство, когда меня что-то не устраивало, когда я хотел отомстить.

- О чем беседуем? - спросил я, не позволяя воцариться молчанию, уже назревавшему над нашим столиком с моим появлением.

- Да так, о чем можно беседовать в этом дырявом месте, -ответил Коля.

- А какое место по-твоему не является дырявым? - поинтересовался Перов.

- Вот так вопрос! Конечно город - мир возможностей, коммуникаций и сбывающихся желаний.

- Или мир зависимости, эгоизма и отчаяния, - продолжил я размышления Николая.

- Ну если с эгоизмом все понятно, а отчаяние свойственно многим в наше нелегкое время, то что значит зависимость? - спросила Нина, отставив в сторону стакан гранатового сока, удивительно точно совпадающего цветом с ее губной помадой.

- Зависимость? В первую очередь… Хотя нет, разрешите не развивать эту тему, не для того я убежал из города и скрываюсь здесь от этих мыслей, - завершив предложение, я покосился на Николая - на лице его скользнула ухмылка. Я не в первый раз спросил себя: «Какого черта до сих пор терплю его, пускаюсь с ним в бессмысленные рассуждения…», - Расскажите лучше, что нового в этой «дыре» произошло. Хоть она и «дыра», но я то знаю, что у вас найдется парочка горячих новостей.

- С каких это пор ты интересуешься сплетнями? - не замедлил выстрелить Коля.

Но я уже подготовил ответ:

- С очень давних. Наверное, эта неотъемлемая черта социума единственная, которая может принести мне удовольствие. Особенно мне приятно выслушивать «новости» о себе. Весьма увлекательный материал. Попробуйте как-нибудь. Столько интересного и поучительного можно узнать.

- Да, пожалуй ты прав, - согласился Перов, - но вот новостей сегодня действительно нет, разве что…

- Юр, а кто это? Свежее поступление? - вдруг спросила Нина, глядя мне через плечо.

Я обернулся и увидел ту самую девушку из библиотеки в компании с женщиной лет сорока пяти - пятидесяти очень болезненного вида.

- Разве что Никитины, которых вы сейчас наблюдаете, приехали два дня назад, - окончил Перов.

Они прошли метрах в десяти от нашего столика. Девушка заметила, как я повернувшись смотрю на нее, она мягко и приятно улыбнулась, я невольно ответил тем же. Никитина-мать была на голову выше дочери, нездорово худа и бледна, сухих волос грубо уже коснулась седина. Тяжелейшая усталость и тоска в глазах бедной женщины наносили темные тона на настроения окружающих. О как же непохожа на нее дочь! Это совершенно иной мир! Плавные, но быстрые и живые движения, слепящий блеск глаз, небольшой, чуть широкий носик, вечно смеющиеся губы и все тот же смешно прыгающий хвостик собранных волос. Лишь легкая бледность лица, так не гармонирующая с ее энергией, могла указывать на то, что девушка приехала сюда не только, чтоб составить компанию своей бедной матери, но и поправить свое здоровье. Никитины остановились у свободного столика. Мать села, а дочь подбежала к лотку с напитками.

- Как страшно, наверное, жить и знать, что смерть неизбежно придет, -произнес Перов.

- Что ж в этом страшного, я вот, к примеру. Прекрасно знаю, что я и все здесь присутствующие рано или поздно сгинут в сырой земле, а страха что-то нет, -высказался Коля.

Это вполне логичное высказывание вызвало во мне бурю чувств. Во-первых по тому, что произнесено оно было Николаем, а каждое слово его вызывало во мне тяжелое раздражение. Во-вторых, логичность высказываний была моей прерогативой, кроме того, лично мне не было приятно, когда Коля упомянул, что и мне придется умереть, впрочем как и другим. Мое отношение к смерти было не столь легкомысленно, кому охота умирать? Мне так много хотелось бы еще сделать. Хотя для кого? Для тех, кто превращает мою жизнь в ад своей глупостью? Для тех, кто не раз заставлял меня задуматься, как убежать из этого мира…

- Нет, я имею в виду тот случай, когда смерть неизбежна из-за болезни, а срок уже известен, - ответил Перов.

- Это ты про нее? - спросила Нина, кивнув в сторону Никитиных.

- Да, как я слышал от знакомого в медпункте, который ведет медицинский учет всех отдыхающих, что ей осталось не более трех месяцев.

Я снова обернулся и взглянул на несчастную женщину, которая говорила с дочерью.

- Завидую, - после небольшой паузы произнес я. Чем поверг в ужас Нину и в недоумение Перова, Коля не дал выхода своим эмоциям, видимо привык к моим высказываниям, - в самом деле завидую. рассудите сами: она прожила своих лет сорок, вдоволь наглоталась ненависти и зависти, обмана и прочей мерзости и теперь знает, что скоро все закончиться, все закончиться раньше чем могло бы быть, и без совершения самого страшного греха - самоубийства.

Я пристально всматривался в лица собеседников, предвкушая удовольствие от тех гримас, которые вот-вот начнут возникать. Удивление, смятение, что еще? Нина смотрела на меня неодобрительно, Николай очевидно размышлял над тем, чтоб ответить мне. А выражение лица Перова мне показалось очень странным. Сначала оно мне показалось укорительным, но в следующий миг я все понял…

- Ты немного ошибся… Смертельно больна не сорокалетняя женщина, а ее семнадцатилетняя дочь. Которая по большому счету, как ты выразился, ничего еще не глотала, - вбил гвоздь Перов.

Над столиком водрузилось молчание. Все почувствовали себя неловко из-за моего, именно моего высказывания.

- Пожалуй, иногда лучше жевать, чем говорить, - с трудом выдавил я из груди.

- Пожалуй,- согласился Перов, - мы все знакомы с твоим образом мышления и оно, мягко говоря…

- Милый, не стоит,- прервала его супруга.

Голова пошла кругом, мысль от унижения перед Перовыми и особенно перед Николаем меня разъедала изнутри так мучительно больно, что дышать стало тяжело, эту мысль перебивала и другая: «Ей даже нет восемнадцати, а она… Она умрет… Совсем скоро…»

- Простите, я лучше пойду, всего доброго Виктор Дмитриевич. Еще увидимся, Нина, - я поднялся из-за столика и направился ко входу в гостиничное помещение.

- Роман, - окрикнул меня Николай, - сегодня вечером по своему обыкновению будешь в парке?

- Не знаю. Скорее всего.

Когда я повернулся, чтоб ответить Коле, я снова увидел Никитиных: дочь смеялась, мать тяжело улыбалась. Я стоял совсем недалеко от них и мог заметить, как глаза Никитиной старшей наливались стеклом слез.

Войдя в номер, я до поздней ночи пытался закидать мысли строчками из книги, но черные полоски букв проваливались и бесследно, навсегда, исчезали из моей памяти. Конечно же я не собирался идти в аллею, видеть сегодня Колю мне хотелось меньше всего на свете, и не только потому, что он стал свидетелем того разговора за столиком на веранде. Строчки вскоре перестали иметь хоть малейшего значения и не задерживались даже зрением, растворяясь в серых листах книги. Я открыл окно и лег спать, лег с тяжелой головой и подумал, что неплохо б было сегодня прогуляться в горах, тогда б и сон получился бы прозрачнее. За окном настойчиво верещали сверчки, убаюкивая отдыхающих; откуда-то издалека доносился недружная перекличка лягушек. Необычайно яркий лунный свет даже слепил глаза. Полоса черных деревьев на горах резко контрастировала с чистейшим звездным небом, а чистый бесспорно лечащий воздух медленно и незаметно вобрал в себя и растворил все мои пустые, но тяжелые мысли…

Я проснулся еще позднее чем в прошлый раз, настолько поздно, что даже удивился. Поход в горы был уже бессмысленным. Но проснулся я весьма отдохнувшим, хоть и замерзшим: всему виной ( и отдыху, и холоду) хрустальный воздух. Не смотря на вчерашнее событие настроение было весьма приподнято, что со мной не случалось достаточно давно. После завтрака я направился в аллею, где встретил Колю и ничуть, что со мной не случалось никогда, не расстроился по этому поводу. Мы взяли по баночке пива и пошли к фонтану, чтоб присесть.

- Прекрасный цветок жизни уже распустился и горит для всех ярчайшим огнем. Вот только жаль, что это пламя скоро угаснет, - сказал Николай, глядя в конец одной из диагональных аллей, где недвижно сидела юная Никитина.

Она была одна, что-то читала.

- Да. Странную, глупую шутку сыграла природа. Создав совершенно уникальную, сложнейшую вселенную чувств, мыслей, желаний и возможностей… А каждое из этих понятий еще одна неповторимая и необъятная вселенная. Так создав истинный шедевр - человека, природа сжигает свою рукопись, которая, безусловно, достойна лучшей участи, сжигает, не дав ей быть прочитанной. Не дав ей повлиять на судьбы других вселенных, что может оказаться величайшей потерей для них! Конечно. Рукописи не горят… Но что останется от только-только распустившегося цветка, не познавшего росы и света. Она только закончила школу, готовящую к выходу в жизнь, еще не успела проверить свои представления о мире… Не успела оставить свой след… А может и к счастью, что она не успела вкусить запретный плод знаний, уйдет чистой, не запачканной этим миром.

- Во многом с тобой согласен. Что правда, то правда. Но не подумай, что соглашусь с последним. Она бесконечно несчастна, что не вкусила того самого плода…

На следующий день я все же отправился на привычную прогулку. Под крышей разветвленных крон, среди звуков журчания ручьев и гула листвы я чувствую себя как дома. Нет, не так, как в квартирке в Питере. А так, как должно было бы быть в настоящем доме. Тишина, единение, мысли и свобода - вот он, рай на земле.

Вернулся я почему-то раньше, чем обычно. Проходя мимо аллеи я заметил вдалеке юную Никитину в компании с Колей. Меня огорчил тот факт, что он познакомился с ней раньше меня, хотя, после того, как Перов рассказал о ней, у меня пропала охота думать о ней, как о возможности разнообразить свой досуг. Но она была необычно мила, даже красива, от нее сложно было оторвать глаз. Ее красота еще больше не увязывалась с ее обреченностью. Николай и Никитина стояли у фонтана, который сегодня утром впервые после реставрации оживили, и о чем-то говорили. Точнее, по обыкновению своему говорил Коля, а девушка весело смеялась. Она снова смеялась. Сколько жизни в ней? Казалось, столько живительной энергии хватило бы не на одного человека, не на один год жизни, а ей оставались месяцы… Но вдруг меня поразила страшная мысль. Глядя на Колю и Никитину я вспомнил о вчерашнем разговоре, только тогда я понял, что имел в виду Николай. Мне стало невыносимо противно. В этот момент, Коля заметил меня и приветственно поднял руку. Я резко отвернулся и, сделав вид, что не заметил его, отправился к себе в номер. Было уже темно. Черная полоса леса плавно перетекала в оранжевые нити заката. Неприятный цвет неба, холодный и предательский цвет…Необычайное чувство прошивало меня насквозь…

 

 

Уже целую неделю я находился в городке, от отпуска осталась еще целая половина, но в голову уже стали закрадываться мысли о работе. Всем своим существом я ненавижу свою работу. Выбирая профессию я думал сердцем, я не знал что меня ждет. Я хотел писать, хотел, чтоб мои мысли стали доступны всем, чтоб мою точку зрения читали, спорили о ней, верили или проклинали ее. Но когда я получил место в одной из крупных редакций, я понял, что прогадал. Я бесконечно влюблен в творчество. Единственное, что держит меня в этом мире, так это писательское дело. Но когда главный редактор наступает на горло, заставляя писать в эту паршивую газетенку те статьи, которые нужны по его мнению читателю, я начинаю ненавидеть его и себя. Себя за то, что до сих пор работаю там. Нет ничего мучительнее, чем осознавать, что миллионы представителей той главенствующей части социума, которую я так презираю за ее глупость, слепоту и эгоизм, будет читать мои лживые статьи и принимать меня за своих! Хотя нет, здесь есть сторона и куда более страшная. Ведь мои статьи могут прочитать и несколько человек, достойных называться людьми, они то сразу поймут всю гниль моих лживых статей, и станут презирать меня, так же, как я презираю остальных. Но я не мог ничего сделать… Или не хотел… Меня удерживало лишь одно обстоятельство: у меня были отличные отношения с издательским домом, которому не составило ни малейшего труда выпустить небольшим тиражом мою книгу. Я бесконечно влюблен в свои рассказы, в плоды творчества, в смысл моей жизни. Я в целом очень самолюбив. Но все равно я даже не мог представить, что книга заинтересует читателей и разлетится по полкам домашних библиотек. И уж тем более не мог поверить, когда издательство предложило мне контракт на дополненное переиздание большего тиража! Но тем не менее все это действительно произошло, и во вторник я получил по почте первый экземпляр двухсотстраничного нового издания. Коричневый переплет гордо нес на себе буквы: «Роман Склонов. Рассказы».

Распечатал я книгу на веранде и уже собирался уходить, когда за спиной услышал до боли знакомый голос, похожий более всего на простуженный горн.

- Ты меня вчера видел? В аллее, -спросил голос.

- Нет,- обернувшись, солгал я Николаю.

В этот момент в двух шагах от нас прошли Никитина с матерью. Ни она, ни Николай не обменялись даже приветствиями. Мне это показалось странным, но позже я предположил, что им мешало присутствие Никитиной старшей.

- Что читаешь? - поинтересовался Коля.

- Роман Склонов. Слышал о таком?

- Нет. А должен был? Чем знаменит?

- Пока ничем. Впрочем о нем мало кто слышал. Молодой автор, только начал печататься, но мне нравится, - своей речью я хотел заинтересовать Колю, чтоб тот попросил книгу, почитать.

Но видимо его литература интересовала мало.

- Ужас, в этой дыре время можно убить только за чтением. Какая скука,- произнес он.

- Что-то я тогда не понимаю, зачем ты сюда не первый год приезжаешь? - справедливо заметил я.

- Не знаю. Наверное из-за того, что только здесь я могу увидеть ряд людей. С отцом, к примеру, я вижусь раз в год, именно здесь. Зимой он отдыхает на островах, а все остальное время он пропадает в столице и здесь - работает. Все денег мало… Да ну их всех. Ром, взял и испортил все настроение.

- Деньги - не повод для ухудшения настроения, - ответил я.

- И я так же думаю. Всем привет, - это была Никитина, я впервые услышал ее голос.

Мне всегда казалось, что он должен быть звонок, журчать как родник. Я видел, как она часто смеется, как она энергична от чего и сложилось такое представление. Но в действительности, ее голос был необычайно легок. Слова плавно, даже несколько томно, подобно шелесту листвы, взлетали с ее губ. Я оглянулся в поисках Никитиной старшей, но ее нигде не было.

- Привет… -начал Николай.

- Коль, ну ты что замер, представь нас? - девушка перебила его.

Николай не успел произнести ни звука. Как я представился сам:

- Роман Оск… - я запнулся и вовремя - …Обухов.

- Ксюша, вернее Оксана, - произнесла она, пристально вглядываясь мне в глаза и протягивая руку.

Я не мог долго выдерживать энергии ее взгляда, карие глаза такие чистые, как озеро, детские еще глаза казалось слепили. Я опустил свой взгляд на наши руки, замершие в долгом и легком пожатии.

- Роман, нет Рома, можно Вас так называть?

- Конечно! - удивился я этому вопросу, я был старше ее всего на семь лет, впрочем, разве что воспитание.

- Проходя мимо я заметила в руках у Вас… у тебя книгу. Где ее можно найти.

Я замер от неожиданности.

- Я сюда приехал недавно из Питера, она только что вышла в свет, это новое издание. А ты знакома с творчеством Осклонова?

- Еще бы! - воскликнула она, - Это мой любимый писатель. Самый лучший из современных. Если ты его читаешь, то думаю не хуже меня понимаешь, как уже надоел эта беллетристика, эти нищенские детективы Марининой и компании. Я даже думаю, что если б я встретилась с ним, то непременно влюбилась бы, я даже уверена, я уже сейчас его люблю, хотя ни разу еще не видела даже его портрета.

- О да, чума двадцать первого века. Страшный книжный паразит - дешевые дефективы и порнобоевики, - не мог не согласиться я.

- А он тебе нравится? - спросила девушка.

- Кто?

- Осклонов, - недоуменно произнесла Оксана.

- Ах, Осклонов, да, конечно, - не слукавил я,- иначе б я его не читал. Мой теска очень близок мне образом мышления и миропониманием.

- Ты себе наверное льстишь, - наконец удалось вставить слово Коле.

- Ты тоже его читаешь?! - радостно воскликнула девушка.

- Нет, не имел до сих пор чести. Даже не слышал о таком.

- Ну это временно, - сказал я.

- Надеюсь, - задумчиво произнесла она.

Наконец поговорив с ней несколько минут я составил более подробное представление о ней. Ее характер был для меня пока еще загадкой. Мое первое впечатление так же не вязалось с тем, что она искренне любила творчество Осклонова, то есть мое. Мне даже было неприятно, что такой простодушный и легкомысленный человек ознакомился с моими мыслями. Ей безусловно, как мне вначале показалось, было вовсе невдомек, о чем я действительно писал, она лишь видела в Осклонове человека, мыслящего не так как все. Она любила его за то, за что боятся и уважают Колю и меня не самые умные и ненавидимые мною люди. Хотя может, иногда меня посещает такая мысль, я вообще ненавижу людей. Так же мне очень запомнилась в ней одна особенность, показавшаяся тогда очень странной: ее настроение менялось калейдоскопическим образом. В мгновения интонация речи и выражение лица принимали самые разные оттенки настроений, за мгновения они менялись на противоположные.

- Ром, а у вас с Осклоновым страшный образ мышления, - потеряв всякую веселость, то есть очень серьезно и мягко произнесла Оксана.

- Не совсем понятно о чем ты, как это? - решил я разъяснить.

- Ну не страшное, а может быть не правильное… точнее сказать тяжелое. Я всегда думала и думаю, что Осклонову не очень просто живется с таким взглядом на окружающий его мир, с которым он сталкивается.

- Постой, это почему же? То есть и мне живется не сладко? А отчего? И как это живется? - с раскаленным до свечения интересом я стал сыпать вопросы.

- Ну, я не знаю насчет тебя, это ты сказал, что твое мировоззрение похоже на осклоновское. А он осложняет себе жизнь тем, что возрастил в себе и укоренил самый отчаянный пессимизм, - со вздохом ответила Оксана.

Этот разговор стал меня заводить, я был в восторге от ее размышлений. Нет! Я вовсе не был с ними согласен, разве только на уровне подсознания я понимал, что в чем-то она может быть права, и от этого с еще большим азартом поглощал каждое ее слово.

- А на мой взгляд он вовсе не пессимист, он просто в своих рассказах показывает реалии мира, от которых на кого угодно нападут тени пессимизма. Он показывает это тем, у кого глаза и уши отказываются видеть и слышать тот ужас, который царит всюду, который опасен для сознания, с которым они не хотят искать сил бороться, - в этот момент, ища поддержку, я повернул голову к Коле, который ощущал себя оказавшимся не в том месте и не в то время.

Думаю, ему было мало приятно от того, что Оксана воспользовалась знакомством с ним, чтобы познакомиться со мной, а потом и вовсе забыла, как в общем-то и я, о его присутствии. Но не зря я ставил Николая выше других - он не растерялся:

- С творчеством Осклонова я, как уже говорил, незнаком. Но если он действительно отчаянный пессимист, то, пожалуй, он действительно несчастный человек.

- Вот те на, сговорились что ли? - произнес я в слух, не ожидая от него такой фразы, хотя он мог так сказать только для того, что б поддержать Оксану; перейдя на ее сторону, завоевать ее расположение.

- Вообще, пессимизм это страшная болезнь, как раз почти та слепота, о которой ты Ром говорил. Только это не невозможность видеть реалии, а отказ видеть хорошее, свойственное многим надменным и самолюбивым людям, - закончил Николай и неестественно улыбнулся.

Не самый тонкий намек меня сильно задел, я начал терять контроль, но Оксана вступилась за меня, то есть за Осклонова:

- Нет, он не в коем случае не надменен. Если ты, Коль, прочитаешь хотя бы парочку его замечательных рассказов, то ты это поймешь. Да, он может немного самолюбив, не знаю, в произведениях это не очень заметно, но он также и очень отзывчив. Осклонов не стал бы писать о Леле или Кате и Порошке, о Денисе и Других, если б не сочувствовал им, не переживал за их судьбу, которую в его силах было б сделать хоть чуточку светлой. Не знаю, пессимизм сидит в его душе так глубоко. Что не оставляет ни единого выхода для героев рассказа. Это даже не справедливо, это в конце-концов жестоко… И очень грустно.

Последние слова Оксана произносила с сильным трепетом, с дрожью в голосе. Она действительно была очень наивной и добродушной. Слишком отзывчивой даже к героем рассказов, которых может и не было никогда. Хотя я так не склонен считать.

- Ребята, я с вами никогда не соглашусь. Болезнь не пессимизм, болезнь - оптимизм, который слепит и вселяет пустые надежды. Закладывает фундамент из песка, но без цемента. Рано или поздно их мир рухнет, стоит только приоткрыть глаз и подняться будет невозможно. Более того, излишний оптимизм, перетекающий в беспечность есть уже проявление не малой глупости и … - я не успел закончить, как меня перебила Оксана.

- Ой, мне надо бежать, меня мама ждет… очень было приятно пообщаться, - сказав это, она грустно улыбнулась.

Только в этот момент, я вспомнил, что она обречена. Своей жизненной энергией она не позволяла об этом задумываться ни на секунду.

- Постой, Оксана, - окликнул я ее через несколько секунд после прощания, но в этот момент она уже скрылась в здании гостиницы.

 

 

Было уже за полночь, когда я прогуливался по аллеям вокруг фонтана, наслаждаясь сказочным воздухом. В первые дни после приезда сюда из города, долго не можешь привыкнуть к его насыщенности и чистоте, дышится тяжело и даже кружится голова. Но со временем становится тошно вспоминать о запахах выхлопов, будто с ними впервые сталкиваешься и не имеешь никакой привычки. Слегка похолодало, и кислород обжигал мне легкие, наплывая как томные и тяжелые волны холодного Финского залива. Разговор с Оксаной подкинул мне не мало тем для размышлений. Одни мысли касались ее, другие моего мировоззрения:

«Неужели я пессимист? Нет, может и так, в этом нет ничего страшного. Тогда неужто пессимизм- это болезнь? Нет… Хотя… Да. Наверное, пессимизм, оптимизм и другие крайности являются не самыми приятными болезнями, таящими в себе страшные последствия. Да, так и есть, но! Я… Я не пессимист. Я таковым никогда не был! Я просто зряч… Но в одном она совершенно не ошиблась… Как бы мне не было б тяжело признаться себе в этом, но я действительно несчастен. Я несчастнее многих, во всяком случае, уж ее-то точно: ей всего семнадцать и она знает, что жизнь ее подошла к концу, не успев начаться… Она это понимает и приняла это, смерилась. Я точно знаю. По ее сменам настроения, по речи и глазам я видел, что она не отгородилась от страшной реальности, как делают многие слабые и трусливые недочеловеки. Она знает… И живя с этим последние дни в этом мире, она впитывает в себя каждый миг нового дня, истинно наслаждаясь этими мгновениями, она обретает счастье… А я… Жалкое зрелище: в двадцать пять лет я умом и духом, как дряхлый старик, давно уставший от жизни в беспомощном состоянии… Я умираю духовно, а то, пожалуй, страшнее любой самой мучительной физической смерти…

Что со мной творится. Стоп, стоп, стоп! Она влияет на меня крайне дурно. Я слишком чувствителен. Я не раз замечал за собой такие минуты слабости, но до сих пор не смог в себе искоренить эту девчачью разнеженность. Какая гадость. Умираю духовно? Ха! Это ж надо до такого додуматься. Она может не так глупа, как я думал, но чересчур наивна, впрочем есть ли отличия от глупости, именно это и ее простодушие и наивная доброта, неподдельное сочувствие к героям моих рассказов и вызвало необоснованное сочувствие к Осклонову. Это и ее неравнодушие к нему вызвало во мне столько переживаний и заблуждений, ведь я то знал, что я - Осклонов! Но если честно, и если забыть о последних размышлениях, то разговор с ней доставил мне не мало удовольствия. Возможно встреча с ней станет не плохим материалом для дальнейшего моего творчества? Кто знает, что мне принесет общение с этим, безусловно, интереснейшим и приятным человеком… И несчастным…»

 

 

Впервые мое пребывание здесь разнообразилось новыми интересами, которые благодаря своей новизне вытеснили привычные прогулки в горы. Уже изрядно поднадоели эти ежедневные походы. Теперь в этом месте, пожалуй небезосновательно названном Колей «дырой», к моему немалому удивлению появился человек, действительно заинтересовавший меня. Причем общение с Оксаной имело для меня важное практическое значение: я мог познакомиться с самыми искренними восприятием и оценкой моего творчества.

На следующий день, во время завтрака в столовой я заметил Никитиных. Оксана увидела меня и помахала мне рукой, при этом очень лучезарно улыбалась. Но подходить ко мне не стала. Я тоже не стал этого делать, так как догадывался, что она в компании матери не хотела ни с кем общаться. У меня было к ней небольшое дело, и я решил дождаться, когда она выйдет почитать в аллее. Для этого мне пришлось просидеть за тем же занятием около двух часов на скамейке у фонтана. Чтение очень затруднялось бесконечными отрывами от процесса в связи с риском упустить Оксану из виду, так что вскоре у меня разболелась голова. Наконец она появилась и заметив меня сразу же направилась ко мне.

- Привет, - все также мягко пропела она.

- Привет, Оксана, - произнес я.

- Читаешь?

- Да, ничего интересного, только сейчас понял. Честно говоря, очень надеялся увидеть тебя снова. Тогда ты так неожиданно убежала, что я не успел тебе отдать вот это, - я протянул ей свою книгу,- дарю.

- Правда? -произнесла она и неуверенно потянулась за ней.

- Самая настоящая, - ответил я, широко улыбнувшись ее вопросу и поведению.

В следующий миг легкая озадаченность Оксаны сменилась милой улыбкой и слепящим блеском глаз. Она обняла меня и поцеловала в щеку. Я оторопел от неожиданности.

- Спасибо, спасибо огромное. Ты сделал меня счастливым. Нет, правда, сложно придумать подарка ценнее. О, ты не представляешь, как важен для меня Осклонов, как я его люблю, по-настоящему люблю.

Я начинал таять, стало даже как-то неудобно. Возможно, моих вечно бледных щек в тот момент легко коснулась краска.

- Не стоит, я скоро уезжаю обратно в Питер, а ты наверное еще пробудешь здесь немного. Так что ждать пришлось бы еще может.

- Не знаю, сколько мы здесь пробудем, - произнесла Оксана и опустила голову.

Я понял, что не очень удачно заговорил о сроках пребывания в санатории, но к моему неописуемому удивлению, ее губы через мгновение снова запылали улыбкой.

- Огромное спасибо, - повторила она, - а каким ты видишь Осклонова в своем воображении?

- Не представлял я его себе, да и не знаю, как этого сделать, - не нашел я больше ничего ответить, - а каким видишь его ты и от куда ты взяла, что он пессимист?

- Странно, я думала тебе это так же ясно как и мне. Разве ты не замечал всего этого в его рассказах?

- Чего этого?

- Отчаяния, безысходности, тоски и злости, обиды и прочей обреченности на страдания в сочетании с сочувствием к героям и всюду проходящей тонкой и рвущейся темой любви.

- Что значит рвущейся, то есть неудавшейся? - продолжал я внимать каждому ее слову.

- Да, наверное даже несбывшейся. Очень часто в рассказах Осклонова любовь выступает в роли мечты, питающей надежды, казалось бы дающей людям верный шанс на спасение, как в рассказе «Музыка», но всегда этой мечте не суждено сбыться. Не совсем понятно, почему он не дал шанса на спасение Порошку. Да нет, Порошок как раз не заслуживал спасения, а вот Катя, ну ради нее, можно было бы вытащить из ямы Мишу, который бы ведомый любовью потянул бы за собой и девушку. На месте Осклонова, я бы «убила» Порошка уже после того, как Катя освободилась бы от наркозависимости, хотя… Будь я Осклоновым, то и мыслила бы так же как он…

- Что касаемо Мишки Порошка, я с тобой полностью согласен. Эта мразь - отборнейший мусор, собрание самых порочных сочинений человечества, не имеющий морального права на жизнь. Мне кажется, что Осклонов хотел вызвать у читателя жалость к нему нарочно, при этом вдумчивый читатель понял бы всю сущность героя и задумался бы над тем, имеет ли права эта безличность на сочувствие. Более того, это существо, не могу иначе его называть - настолько он отвратителен мне, не имеет права не только на сострадание, но и на любовь. Что он мог дать Кате? Ничего! Она стала бы его новой игрушкой! На время. Он привык иметь все, что пожелает его нищенское сознание. Он привык думать только о своих интересах. А любви никогда не пустить корни в почве, питаемой эгоизмом, черным и слепым.

- Знаешь, Ром, я никогда не задумывалась над ролью Порошка в рассказе, центром его мне казалась одна лишь судьба Кати. Но наверное ты очень прав. Я с тобой согласна, эта мысль очень интересна и глубока. Какой же молодец Осклонов. Но в одном ты заблуждаешься: любой человек, каким бы он не был: противным, ничтожным, жадным или злым, он все равно имеет право быть любимым и любить. Любой человек нуждается в сострадании. Если сочувствия не будет, то в нас умрет последнее человеческое. Даже в Порошке отголоски сострадания были живы и разбужены любовью.

- Может быть и имеют право. Но что касаемо Порошка, то душевные его муки лишь инструмент воззвания к сочувствию у читателя.

- Мне не хотелось бы в это верить, в любом человеке всегда живет что-то человечное. Но Осклонову кажется, что «мертвых» людей много больше чем «живых». В этом и проявляется его пессимизм. Он когда потерял веру в человека, а это так страшно и тяжело. Вот и в рассказе о Леле, несчастная девушка оказывается одна среди «мертвых». Не смотря на ее способности, которыми не обладают «нормальные» люди, в ней человеческого больше чем в других. Бедная Лелла не способна выжить в этом мире. Почему? Может потому, что в счастливый конец не верит Осклонов? Да, наверное. Но по-моему, а может и по задумке автора, ей не удается выжить от того, что вместо того, чтоб цепляться за любовь и веру, она дала отличную почву для ненависти. Для всепоглощающей ненависти к людям, солнцу, небу, зданиям, машинам… Страшной ненависти… Этот сорняк, питаемый несправедливостью и жестокость мира, вытеснил из ее сердца веру и любовь. А без них мы все обречены.

- А я так не думаю. Лелла не могла быть спасена, так как она как раз долго верила в сказочную справедливость, но столкнувшись с реальностью, ее нежная душа не могла протянуть долго в этом самом мире. Мне кажется Осклонов не задумывался над обозленностью Леллы, это был просто какой-то фон. А вот главное что в этом рассказе, так это то, что не нашлось человека, способного помочь или просто посочувствовать.

- Нет, ты бесконечно заблуждаешься. Я не хочу тебе верить. Пойми, в отпечатке души автора - в рассказе - не может быть «просто фона». Каждая буква, каждый знак препинания имеет значение. Даже если Осклонов и писал по какому-то конкретному плану, все равно, на уровне подсознания не одно слово не ложилось на бумагу не нося в себе особого и исключительно важного значения и смысла.

- Наверное и так, но во всей совокупности слов, вышедших из под его пера, я не вижу намека на его пессимизм, тем более на то, что он несчастен. В отличие от многих, ему прекрасно известны аксиомы жизни, он понимает и без прикрас видит этот мир, а те, кто знакомятся со следствиями аксиом из его рассказов, часто делают ошибочные выводы.

- Что же за аксиомы?

- Вот ты не знаешь их! Ты счастливая…- не успел я закончить.

- А, вот об этом я и говорила! Значит Осклонов несчастен, - торжествующе перебила меня Оксана…

Никитина спорила очень оживленно, я глотал каждый звук произнесенный ею, ловил ее вздохи, следил за бегом губ. Она была особенно прекрасна, когда давала совершенную свободу своим чувствам, впрочем, она совсем не умела и не пыталась их сдерживать. Этому безусловно вредному качеству я тайно завидовал, не желая себе признаваться в том.

Беседа поглотила нас без остатка, три часа продолжалась она. Мы могли бы еще долго спорить, рассуждать и думать, но снова Оксане нужно было идти.

Следующих три дня мы проводили вместе по четыре часа, иногда меньше, думаю из-за странного страха Оксаны перед матерью. Это время, проведенное с ней в обогащающем общении, осталось в моей памяти навсегда. Я стал привыкать к ней. Но вот понять ее сущность я не мог до конца. То она казалась мне очень наивной, то необычайно вдумчивым и трезвомыслящим человеком. Одно было совершенно точно: всю доброту, которой бы хватило не на одну жизнь, всю бесконечную любовь она готова была дарить каждому живому существу на этой планете. Она не в коем случае не смотрела на мир сквозь муть розового стекла, еще бы, судьба сыграла с ней злую шутку, но земной шар ей казался голубым и на в небе ее не было места дыму и пеплу, только свет и белые пушистые облака, теплые и нежные. Нежные и добрые как она. Я не встречал никогда такой прекрасной души и такого многостороннего ума в одном организме, да и ум в наше время вообще редкость.

- Я часто здесь бываю, почти все горы излазил. Какое-то время знакомился с историей этих краев, - мы шли по очень узкой, но мощеной тропинке. Оксана держала меня под руку и прижимаясь ко мне старалась не сходить с тропки. Она смотрела на свои кроссовки и молча слушала меня, - эти леса очень старые, с недавних пор стали заповедными, а раньше здесь был охотничий рай.

- Охота - не самое благородное занятие, это самое обыкновенно убийство,- медленно произнесла Оксана.

- Но, тем не менее, занимались ей благородные люди. Усадьбу, превращенную сейчас в санаторий, основал дворянин, который очень любил охоту. А в доме его долгое время был приют всем любителям «убийств». Хотя если честно, мне трудно называть это развлечение убийством.

- А мне - развлечением, - капризно ответила девушка.

Тропинка обрывалась у огромного валуна, вросшего в вертикальную стену горы, резко взмывающей здесь вверх. Из под камня, заросшего мхом тек очень живой и шумный ручеек.

- Вот так! Под лежачий камень вода течет! - воскликнула Оксана.

Она подбежала к искривленному зеркалу, вьющемуся из под глыбы достаточно широкой лентой и отчаянно рвущейся из берегов.

- Какой бурный, - удивилась девушка и опустила в ручей руку.

Но тут же вскрикнув, одернула ее.

- Что случилась? - испугался я.

- Холодная, ужасно холодная, будто обожглась, -жалобно произнесла Оксана.

- Источник очень живой и из мрачных глубин, такой водицы не испьешь. Вообще, у этого место действительно мрачное прошлое.

- На сколько мрачное?

- Очень, - ответил я.

- Расскажи пожалуйста, прошу, сказала Оксана и присела на скамейку.

Я медленно прошелся вдоль ручья и встав у валуна прикоснулся к его холодной и влажной коже.

- Когда-то здесь произошло два убийства…

- Как! - воскликнула Никитина.

- Как я уже говорил, здешние края раньше принадлежали дворянину - Дмитрию Николаевичу. Каждую осень, на месяц он приезжал сюда отдохнуть и поохотиться. Но так как был страшно ревнив, то боялся оставлять свою супругу - Веру Карловну - в городе одну и поэтому брал ее с собой. Дворянин был богат, необычайно надменен и властен, уважаем в свете, но этот темный свет он не любил, даже ненавидел. Жена же его не представляла своей жизни без светского общества и очень томилась здесь, когда ей приходилось в одиночестве коротать недели, пока ее муж гонялся за белками. Однажды у дворянина появился сосед - молодой и красивый князь - Алексей, который так же до беспамятства был влюблен в охоту. Был он влюблен и в литературу, к которой питала слабость жена Дмитрия Николаевича. Дворянин и молодой князь очень сдружились, а дама с удовольствием проводила много времени у Алексея за беседами длинными вечерами, когда, помещик не уезжал. Супруги страстно любили друг друга, но молва разнесла по свету слухи о тайной близости молодого князя Итакой же молодой и красивой жены Дмитрия Николаевича. Впрочем, подвод для таких слухов был дан молодыми людьми по их беспечности. Вера Карловна сильно томилась в дали от светского общества, поэтому, когда она встречалась с князем, ее поведение и настроение заметно менялись. Она веселела и становилась разговорчивой, потом долго не хотела отпускать гостя. Однажды, Дмитрий Николаевич отправился на охоту, а молодой князь Алексей не смог к нему присоединиться из-за болезни. Как только Вера Карловна узнала об этом, она отправилась навестить князя. Они заговорились и совсем забыли о времени. Дмитрий Николаевич вернулся поздно вечером и без добычи и был в скверном настроении. Какого же было его удивление, когда от слуг он узнал, что его супруга с утра отправилась навестить князя и до сих пор не вернулась. Он бросился на улицу, чтоб оседлать коня, но в этот момент ко двору подъехала повозка с его женой. В тот вечер дворянин видимо вспомнил о тех слухах, которым отказывался верить и за которые высек своего слугу.

Несколько дней Дмитрий Николаевич ни с кем не разговаривал, почти не питался и был очень растерян из-за какой-то заботы. Супруга его не могла даже предположить, что с ним происходит, т.к. была преданна своему мужу. Она знала суровый характер мужа, поэтому боялась спрашивать о том, что его беспокоит.

Вскоре молодой князь выздоровел и заехал отобедать к супругам. Дмитрий Николаевич был особенно любезен в этот день со своим соседом. Он стал уговаривать его отправиться на следующий день на охоту. Вера Карловна пыталась возразить, справедливо отмечая, что князь еще не успел оправиться от болезни, чем страшно разозлила мужа. В конце-концов князь не смог отказать соседу составить компанию.

На следующий день, во время охоты у этого самого камня произошел несчастный случай…

- Ой, - шепнула Оксана.

- Несчастный случай по утверждению Дмитрия Николаевича. Как все было на самом деле, никому не известно. В общем, молодого князя не стало. Вера Карловна была страшно потрясена смертью друга и заболела. Болезнь была нервной и сильной. Дворянин принял решение задержаться в поместье, подозревая, что жена не выдержит переезда. Кроме того, он боялся возвращаться в свет, боялся слухов, которые бы его окружали и которые могли еще сильнее навредить бедной Вере. В то же время он был обеспокоен состоянием здоровья жены и понимал природу ее заболевания. Поэтому он основал здесь курорт, на который мог приехать любой желающий и своим обществом отвлечь Веру Карловну. По какой-то причине курорт стал очень популярен, но все общество, обитающее на нем, не помогало Вере.

Думаю, все дело было в том, что она подозревала о том, что действительно произошло тогда на охоте. Как я уже говорил, она очень любила мужа, а мысли о том, что он убийца, о том, что он взял на душу этот страшный грех, постоянное беспокойство о нем все сильнее изводили ее. Вскоре Вера оставила этот мир.

- А третье убийство, ты говорил о двух? - спросила Оксана, которая все это время смотрела на зеленый сырой камень и внимательно меня слушала.

- Через несколько дней после смерти жены, Дмитрий Николаевич застрелился у этого же камня, - поставил я точку в своем неспешном повествовании.

Я взглянул на Никитину: она очевидно была взволнована рассказом. «До чего ж она мнительная!»- не в первый раз так подумал я.

- Ром, пойдем обратно, уже вечереет,- тихо произнесла Оксана.

- Да, пожалуй, пора возвращаться.

Действительно, уже вечерело. А в лесу, под плотной крышей листвы было совсем темно, так что следовало пристально смотреть себе под ноги. Некоторое время мы шли молча. Я не решался начинать разговора. Не хотелось нарушать тихих мыслей Оксаны. Первой молчание разбила она:

- Знаешь, Ром, общение с другом очень важно для любого человека, особенно для меня, а если его нет, то нет и человека.

- Ну, у меня друзей нет, но Роман Обухов существует же! - возразил я.

- А как же Коля? - Искренне удивилась Оксана.

- Я знал, что ты о нем вспомнишь. С чего ты взяла, что он мой друг. Скажу по секрету, я его ненавижу.

- Не понимаю. Он тебя очень уважает и ценит.

- Боится, вот и уважает.

- Нет, он действительно очень дорожит дружбой с тобой.

- От куда тебе знать! - раздраженно спросил я.

- Он часто о тебе мне рассказывает, когда мы с ним общаемся.

- И как часто Вы общаетесь, хотя интереснее, что же он обо мне рассказывает?

- Он говорил, что гордится дружбой с тобой, что общается с тобой, несмотря на то, что другие эту дружбу не одобряют, несмотря на то, что тебя многие не любят… - Оксана запнулась - Извини…

- Не извиняйся. Тот факт, что меня никто не любит, мне хорошо известен. И каждый раз, как мне об этом говорят, мне становится на душе тепло.

- Коля, Коля тебя любит. И ты должен на это обратить внимание. Скажу тебе по секрету, он несколько раз жаловался на то, что ты не всегда отвечаешь ему взаимностью на искренние проявления дружеской любви.

- Откуда ты знаешь, что он говорил искренне? На мой взгляд, Николай отвратительная личность, бесконечно зависящая от мнения окружающих, насквозь лживая и двусмысленная. Он опасный хамелеон. Со мной он умен, с ними туп, с тобой кокетлив и внимателен. У него нет родной окраски, он вообще не личность! - я разгорячился.

-Роман, так же нельзя, - осторожно произнесла Оксана, ее симпатичное личико залилось легкой краской. - Поверь, он действительно ценит тебя больше, чем кого-либо. Он прислушивается к тебе, он хочет быть похожим на тебя. Все то, что ты сказал о нем, он говорил о других людях, словно цитировал тебя. Он не врет, он не подлец. Поверь, я прекрасно разбираюсь в людях, я вижу, когда они лгут.

Я был расстроен этим разговором, мне хотелось указать Оксане на ее наивность и молодость, на ее мнительность, т.е. на ее неспособность понимать людей, видеть них истинное лицо, знать, когда они лгут, а когда они говорят правду. Мне стоило не мало сил дослушать ее.

- Ему можно доверять, а тебе даже нужно! - продолжала Оксана. - Без друзей нельзя, никак нельзя. Невыносимо трудно жить без друзей, жить с одними только врагами… Ром, почему у тебя столько недоброжелателей? Прости, может я не имею права затрагивать эту тему, но я беспокоюсь за тебя. Неужели ты говоришь им в лицо все то, что так ошибочно о них думаешь. Даже если не ошибочно, все равно так нельзя…

- Нет! - вскричал я, не в силах сдерживать раздражение. - Я никогда не мечу бисер перед свиньями. Не Чадский я! И мнения мои не ошибочные и я лучше тебя понимаю истинный мир людей! Почему меня не любят? Ха! Им обидно, что я отказываюсь с ними общаться, их раздирает злость от того, что у меня нет никакого чувства долга перед ними! Они ненавидят меня от того, что не понимают меня! Впрочем, по последней причине ненавижу их я!

Произнося эту речь, я отстранился от Оксаны. Стоя перед ней я почти кричал. По ее лицу я понял, что сильно напугал ее. Мне даже показалось, что в ее больших глазах налились слезы. Мне стало страшно за свое поведение. Я присел на корточки перед ней и опустил голову.

- Оксан, извини, прости меня… Наверное эта тема актуальна для меня… Прости.

Она ничего не сказала, лишь положила свои руки мне на голову и прижала к себе. По дороге к гостинице никто из нас не проронил ни единого слова. Было видно, что Оксана хотела что-то сказать, но не решалась. И хорошо, что не решалась. Мне было очень не легко. Мы расстались у фонтана. Она пошла в номер, а я решил подольше посидеть на воздухе, в надежде на то, что мысли мои растворятся в его чистоте и свежести. Разлетятся вместе с брызгами фонтана. Было около часа ночи. Я сидел в кресле в своем номере. Сон обходил меня стороной, не было даже намека на него. Я даже еще не приготовил постель. Я думал о разговоре с Оксаной. От этих мыслей невозможно было избавиться, я и не пытался. Мысль наслаивалась не следующую, затмевая мое сознание. Вдруг через вязкую пелену размышлений с трудом пробился глухой стук в дверь. Я приподнялся с кресла и подошел к двери.

- Кто там? - спросил я.

Ответ меня поразил так сильно, что я был обездвижен наверное на минуту.

- Ром, это я, Ксюша, можно зайти, я не надолго.

Через минуту она сидела на кресле, возле столика. Я вскрывал упаковку сока.

- Что ты здесь делаешь, - задал я вопрос, на которой имел полное право. - Твоя мать знает где ты?

- Нет, она спит, поэтому я ненадолго зашла… Я пришла извиниться.

- За что? - спросил я, протягивая ей вишневый сок, густого кровавого цвета.

- Мне не стоило начинать тот разговор и развивать его.

- Может быть и стоило… - с трудом произнес я.

- Почему? - удивилась Оксана.

- Не важно.

Повисла длительная пауза.

- Знаешь, я очень не хотела приезжать в этот курорт. Думаю, ты знаешь, что я скоро умру, как я поняла, здесь слухи распространяются быстро.

Я опустил голову, наверное, впервые в жизни мне стало стыдно за другого человека, за Перова, распространившего этот слух. В горле смялся ком.

- Я не хотела сюда приезжать потому, что мне больше всего в жизни хотелось провести последние дни свои с друзьями, оставшимися в Москве.

- У тебя наверное много друзей? - спросил я, взглянув на нее.

Оксана вертела стакан сока в руках и вглядывалась в его свет.

- Пожалуй, я по ним очень скучаю, я их люблю. Правда у меня нет парня. Впрочем наверное слава богу, что нет… Итак много людей, из-за которых мне особенно больно умирать. Знаешь, Ром, мне не страшна сама физическая суть смерти, не страшна та боль, которая меня ждет. Мне страшно больно потерять друзей и близких мне людей. Поэтому, хорошо, что у меня нет парня… А еще страшно осознавать, что моя смерть принесет страдания близким. Эти страдания уже сейчас передаются мне. Это мучительные ощущения, ты даже не представляешь, как все это тяжело. Как же мне жаль мамочку. Я не раз слышала, как мамочка целыми ночами плакала. Я лежала в постели, охваченная холодной темнотой, и слышала, как ее слезы режут мне душу. Я страдаю ее же чувствами, но не могу ничего сделать… Сюда я приехала только потому, что мама очень настаивала. Она продолжает верить в чудо… Конечно, она не может не верить в него… Она же моя мама…- Оксане становилось все тяжелее и тяжелее говорить, но она держалась, старалась не заплакать. - Мама надеялась, что здесь мне станет лучше. Жаль, она не понимает, что лучше бы мне было с друзьями. Я с ней не говорила на эту тему… Лишний раз ее расстраивать не хотелось. Ром, кто такие друзья и что они для тебя значат понимаешь только в таких ситуациях, как у меня. Ром, я не желаю тебе такого, я не желаю тебе судьбы нашего любимого Осклонова.

- Какой судьбы?

- Жить в страшном и мучительном одиночестве. Ведь только с такой судьбой рождаются такие прекрасные и грустные рассказы.

Я не хотел ничего отвечать, да и не стоило.

- Так ты меня прощаешь, - с дрожью в голосе произнесла Оксана и глубоко, все с той же дрожью вздохнула.

- Конечно, но поверь, ты ни в чем не виновата… Спасибо тебе… За все…

- Ой, мне пора, пора бежать. Страшно представить, что будет с мамой, если она проснется, а меня не будет, -Оксана поставила сок на край стола и направилась к двери.

Я проводил Никитину до ее номера. Оксана еще раз извинилась и поцеловала меня в щеку, пожелав спокойной ночи. Я медленно повернулся и побрел к себе в номер. Сделав пару шагов я услышал ее шепот:

- Ром, друг, это не тот человек, которого ты считаем таковым, а тот, кто считает другом тебя.

Я слышал каждое ее слово, слышал, как мягко щелкнул дверной замок, но не повернулся, лишь мысленно пожелал ей спокойной ночи. На душе было так тягостно и противно, что сложно описать словами. Всю ночь я размышлял о ее словах. Больше всего мне не давало покоя то, как она переживала за свою мать. Оксане оставалось жить считанные дни. Казалось она вправе распоряжаться ими на свое усмотрение. Она просто обязана стать самым эгоистичным человеком в мире, она имеет право получить как можно больше того, что ей хочется и при этом не стесняться методов! Раз с ней так жестоко поступили… Но что она? Она готова отдать даже самую последнюю секунду другому, тому, кого она любит. Вместо того, чтоб провести время с друзьями, Оксана едет сюда, чтоб помочь своей матери. А ее мысли заняты не тем, сколько ей осталось, а тем, что будет с ее близкими. Сначала я не хотел верить в то, что она, семнадцатилетняя девушка, способна на такое, не мог представить, как она могла мыслить так… Так… По взрослому… Нет… Так, будто она прожила целую вечность… А я? А я никогда не отвечал на письма своих родителей, в лучшем случае звонил им через неделю после того, как получал конверт от них… А что я?

 

 

 

 

На следующий день во мне боролось два желания: я и хотел увидеть Оксану и в то же время боялся встречи с ней после вчерашнего разговора. Поэтому тот день прошел как-то незаметно, как бы не отличаясь от прошедших. Но когда на следующий день я не встретил ни Оксаны, ни ее матери, мне стало совсем неуютно. Тогда я понял, что со мной что-то происходит. Я заметил, что начал волноваться по пустякам, я был обеспокоен тем, какое мнение сложится у Никитиной обо мне после очередной беседы с ней, я ночами размышлял о ней, о ее словах. Каждое утро я просыпался с ее образом перед глазами. Я не совсем понимал, что тогда со мной происходило, происходило с нами. Позже я осознал, что тогда очень сильно привязался к ней, что тогда же стоило обеспокоиться тем, чтоб эта привязанность не превратилась во что-то более угрожающее и опасное. Нет, не для меня... Для нее...

Я прогуливался у фонтана. Настроение было крайне меланхоличное. Я давно не ощущал того, что растирало в пыль, медленно и мучительно, мою душу, я забыл, какого чувствовать одиночество. Почему я тогда стал столь впечатлительным, почему меня выводило из колеи любое самое незначимое событие? Почему? Голова рассыпалась, я даже не понимал о чем думал. Я подошел к фонтану и посмотрел в даль, к которой вела одна из аллей. То была единственная аллея, которая не вела ни к зданиям, ни к каким-то другим объектам. Она заканчивалась нигде, плавно переходила в лесную тропку и исчезала где-то далеко, у подножья горы. А над темной и густозаросшей горой пылал закат. Казалось, что тот оранжевый свет, заливший весь естественный котлован, в котором расположился санаторий, был намного ярче дневного. Было достаточно прохладно, легкий и свежий ветерок уносил остатки дня куда-то далеко, за горы. Цвет заката тоже казался холодным и таким же приятным, как легкий и нежный ветер.

- Здорово, Ром, - послышался неприятный голос за спиной.

- Привет, - ответил я, продолжая осматривать размытую полосу разделявшую горы и пылающее небо.

- Ты вижу не в духе? – поинтересовался Николай.

- Нет… Не знаю… Красиво? – неожиданно спросил я и повернулся к нему лицом.

В тот момент он стоял втиснув руки в карманы брюк и смотрел на закат. Он промолчал.

- Я думаю ты понимаешь, - произнес я.

- Нет… Не знаю… - медленно ответил Коля. – Про Никитину слышал?

- Что? – неожиданно живо спросил я.

- Вчера что-то случилось. Ее положили во флигель – госпиталь. Вроде ничего серьезного. Как сказал Перов, для дополнительного обследования.

- Надеюсь, - ответил я глубоко вдохнув.

- Ром, она классная девчонка, почему так? За что ей такая судьба?

- Да, она замечательный человек…

- Жаль ее… Знаешь, с ней очень приятно говорить. Оксана такая веселая и живая, даже озорная, никогда не скажешь, что она знает, как мало ей отведено на этом свете.

- Да. Помнишь, когда нам Перов о ней рассказывал о Никитиных?

- Ага! Ты даже не подумал о том, что больна Оксана.

- Точно… - ответил я, хотя почти не расслышал ни одного его слова.

- Ладно, удачи. Я тороплюсь. Нина просила… Зайти. Ну пока!

- Удачи…

Я дождался, когда Коля скроется из виду и направился к флигелю, в котором должна была находиться Никитина. Когда да него оставалось метров десять, дверь отворилась и на крыльце показалась Оксана. Ее лицо было бледнее обычного, почти бесцветное, она остановилась рассматривая свои туфли, потом подняла голову и увидев меня побежала ко мне и бросилась мне не шею. Она положила голову мне на плечо и крепко сжала в объятьях.

- Рома, Ромочка, я так соскучилась. Ромочка, я боялась… Я боялась тебя больше не увидеть…

Я оторопел от неожиданности, потом с трудом произнес:

- Что случилось? Почему боялась не увидеть меня? Я еще не уезжаю.

- Не знаю, просто боялась, - ответила Оксана и, не выпуская меня из объятий стала вглядываться мне в глаза.

- Я тоже волновался за тебя, когда узнал… - я не знал, что еще как продолжить.

Ее лицо было по-прежнему угрожающе бледно. В больших глазах не было радости и света, который обычно не оставлял их. Был блеск солнца, так как в глазах ее дрожали слезы. Но она старалась их не выпускать. Но это было тяжело. По круглым щека скользнула соленая капля. У нее были очень красивые глаза… Но они плакали. Меня стало охватывать чувство страха. Я не знал что делать. Мне было больно смотреть на то, как она плачет…Тихо, обжигая мое лицо своим дыханием. Я прикоснулся к ее голове, густо вьющиеся и распущенные волосы приятно обволокли руку. Она чуть заметно вздрогнула, потом одной рукой стерла влажную дорожку от слез, продолжая всматриваться в мои глаза.

- Ром…

- Да, я здесь, - я постарался улыбнуться, - все будет хорошо. Что случилось?

- Ром… Поцелуй меня…

Я не помню, какая мысль тогда промелькнула в моей голове. Да о чем можно в такой момент думать?.. Жар ее дыхания становился все ближе, вскоре я не мог видеть ее глаз, ее губы коснулись моих, их огонь охватил меня всецело.

В это момент дверь флигеля заскрипела. Оксана резко отстранилась от меня и вновь рукой потерла щеки, чтоб наверняка скрыть следы слез, хотя щеки ее горели алым, так контрастирующим с общей бледностью лица. Через миг из двери показалась ее мать.

- Ром, мы еще увидимся, мы обязательно увидимся. Ром, мне обязательно нужно что-то тебе сказать. Мне надо идти, до встречи.

Оксана развернулась и медленно направилась к матери.

Я тут же направился прочь. «Зачем, зачем я это сделал. Я не мог, не имел права. Я как, как последняя сволочь. Кошмар! – я сидел в своем номере, осмысливая происшедшее, пытаясь в то же время запить свои мысли пивом. – А если бы ее мать увидела наш поцелуй? О чем я думал?! Да нет, нет, к черту ее мать. К черту. Об Оксане надо было подумать. Недоумок. И она, дура, ей семнадцать лет и такое горе на ее голову. В ней было море отчаяния, да еще и приходилось пропадать в этой дыре-санатории, вот она и придумала себе развлечение. А я? Ведь ей же это развлечение навредит, она итак уже привязалась ко мне, а после этого поцелуя придумает еще что-нибудь! Кошмар! Надо рвать от сюда пока не поздно». Я открыл четвертую бутылку. Было около пол второго. От спиртного сознание пришло в совершенную негодность, но сон не мог прорваться ко мне, я продолжал уничтожать последнюю бутылку. Мысли стали исчезать, их остатки стали спокойнее6 « Зачем? Зачем ей все это? А я, почему не отказал в поцелуе? Хотя, глупый вопрос… Она плакала. Не могу вспоминать ее лицо, когда она плакала… Но глаза ее в тот момент были особенно прекрасны! Большие, чистые и самые красивые глаза на свете! Она очень красива…» Я почувствовал, как рука выпустила бутылку, потом услышал глухой звук ее падения. Очнулся и поднялся. Часы показывали два часа ночи. В этот момент мне послышался мягкий стук в дверь. Сильно шатаясь, я подошел к ней. Через минуту неуверенный стук повторился. Я открыл дверь. Если честно признаться, мне хотелось, чтоб там была она.

- Можно? - робко спросила Оксана.

Я некоторое время простоял в нерешительности.

- Проходи… Тебе что-нибудь надо? Может налить выпить?

- Музыку… -ответила Никитина.

- Что?

- Здесь есть магнитофон?

- Да, я люблю музыку, привез сюда CD, а колонками обеспечил коля.

- Что можно послушать?

- DJ Dado, ENIGMA, немного рока, но тяжелого, -я не понимал, зачем все это, но не в силах был сопротивляться и обдумывать происходящее.

- Поставь, пожалуйста, Enigma.

Через минуту комната наполнилась сладкими звуками «Загадки». Меня шатало, тяжело было стоять, я присел на кровать и молчал. На мгновение я забыл, что в комнате кто-то был кроме меня. Но вскоре Оксана подсела рядом.

- Я знала, что ты не спишь… Я же говорила, что хорошо разбираюсь в людях… Я обещала тебе что-то сказать… Точней…

Я молчал, так как не совсем представлял, что происходит, выпито было много. Оксана коснулась моей щеки рукой. Я взглянул на нее. Она стала расстегивать свою блузку. В этот момент кровь больно ударила мне в лицо, я резко вскочил, но сразу пошатнулся и чуть не упал.

- Сдурела что ли! – вскричал я так громко, что мог разбудить соседей.

Оксана сначала испугалась, потом слезы покатились по щекам. Она бросилась в подушку. Я тяжело и часто дышал, старался успокоить себя. Сердце билось так сильно, что ощущалась боль, в висках громко стучало. Я снова пошатнулся и присел на кровать, рядом с рыдающей Оксаной.

- Прости,- с трудом произнес я, - но ты просто не совсем понимала, что делаешь. Я…Я понимаю тебя. Я могу понять, что с тобой происходит, но поверь, ты ошиблась. Это не тот поступок, который совершают вот так… Так… Не подумав… При таких обстоятельствах…

- Я думала! Я много думала! – сквозь слезы произнесла Оксана. - Я думала о том, что вчера доктор оставил мне на жизнь две недели! Я думала! Семнадцать лет – это жизнь?! Разве это жизнь?! Я ведь, я ведь даже…

Оксана приподнялась, пол минуты сидела, тихо плача, стараясь успокоиться. Я снова стал проваливаться куда-то.

- Рома, что тебе стоит сделать это? Ты же эгоист. Я знаю, ты настоящий эгоист. Тебе хочется этого, с того самого первого дня, когда ты увидел меня в библиотеке. Я знаю, ты меня хочешь, - шептала Оксана.- Рома, Ромочка, я прошу, ты, ведь только ты можешь мне помочь. Рома…

Она обхватила мою шею и прижалась ко мне губами. Остатки моего сознания сгорели в адском пламени, в пламени ее любви…

 

 

 

Я очнулся уже днем, в горле так сильно пересохло, что вдыхаемый воздух приносил боль, а голова оказалась тяжелее всего тела. С трудом поднявшись с постели я отправился в душ, где немного пришел в себя. На тумбе рядом с кроватью лежала записка. Белый лист был испещрен очень мелким и острым почерком: «Я не знаю, что ты обо мне подумаешь после этой ночи, но я больше беспокоюсь о том, что ты подумаешь о себе. Ром, не вини себя, все я. Это все я, ты не виноват. Рома, если сможешь прости. Рома, я бесконечно обязана тебе. Я не могла представить, что такое возможно, возможно выполнение моих последних желаний. Спасибо, Ромочка. Спасибо тебе за те дни, которые ты мне подарил. Я тебе говорила, что хорошо разбираюсь в людях. Ром, я почти сразу поняла, кто ты такой. Я мечтала встретиться с Осклоновым, поговорить с ним, понять его лучше. Спасибо тебе Рома. Я любил Осклонова искренне и по-настоящему, но познакомившись с ним, я полюбила его еще сильнее. Рома, я полюбила тебя еще сильнее. Я не знаю, почему сразу не сказала, что обо всем догадалась. Впрочем, я не видела особых причин, по которым и ты скрывал правду. Знаешь, Ром, если бы люди могли читать мысли друг друга, то необходимость во лжи отпала, тогда бы на земле настал рай. Людям необходимо научиться говорить о том, что они думают, честно признаваться в своих чувствах и не в коем случае не гнать их от себя, не отрекаться от них.

Рано утром меня уже не будет в городке, я еду в госпиталь, в Москву. Рома, я хочу что бы ты знал, что у тебя есть друг. Рома, я тебя люблю и надеюсь, что ты примешь мою дружбу, мои чувства и простишь меня. Да, и Коля, он славный парень, попробуй поверить в его дружбу. Умоляю тебя, мне будет очень тяжело, если ты не простишь меня, дай мне знать, что ты прощаешь или ненавидишь. Лучше знать, чем умирать в неопределенности. Прости и прощай».

Далее следовал адрес госпиталя и ее домашний московский.

Я смял лист в руке и бросил на письменный стол. Она действительно хорошо знала людей, разбиралась в них куда лучше меня…

Вечером я собрал все вещи и направился к въезду в санаторий, где меня должно было ждать такси. На встречу шел Коля:

- Салют, - поприветствовал я его.

- Салют, ты чего, я думал у тебя еще три дня есть?

- Я тоже так думал. Срочно вызвали на работу.

- А как же ГЗОТ? – Коля улыбнулся. – Ну ладно бывай, кстати, после Нового года буду в Питере, можно будет встретиться, пивка попить в каком-нибудь клубе.

- Да, пожалуй ты прав, - я задумался на минуту, потом достал витку и протянул Коле. – Как будешь в городе позвони, Ну ладно, бывай.

Я пожал ему руки и пошел дальше, вдруг он меня окрикнул:

- Ром, постой. Осклонов? Что это значит? Оксана была права?

- Она тебе рассказывала? Что рассказывала? – спросил я.

- Да ничего. Просто, как-то спросила у меня, не являешься ли ты Осклоновым.

- И больше ничего?

- Больше ничего…

Такси еще не подъехало, я осмотрелся. Это место, красивое, прекрасное место, показалось мне невыносимо одиноким. Эта страна, этот мир был для меня необычайно одинок. Я всей грудью вдохнул воздух, тяжелый, но такой бодрящий. Небо все так же пылало закатом, но ветра не было. Уже тогда я знал, что вряд ли еще вернусь в этот санаторий…

 

 

Приехав домой, я первым делом отправился в службу доставки цветов, где заказал радужный и пышный букет в Москву, для Оксаны. В букет должны были вложить карточку с моим адресом и надписью: «Моему единственному другу».

Через пару дней я получил телеграмму от ее матери: « Прошу Вас срочно приехать в госпиталь к моей дочери. Я не знаю, зачем она меня просила об этом, я не знаю кто Вы такой, но ей совсем плохо, приезжайте, если Вы сможете облегчить ее страдания». Телеграмма задержалась на сутки.

Прочитав телеграмму я схватил портмоне и рванул на вокзал. В Москве оказался под вечер, не сразу нашел госпиталь. Но случилось то, чего я очень опасался - я опоздал. В госпитале не застал ни Оксаны, ни ее матери. Я опоздал… Поздно вечером я нашел дом Оксаны. Мне отворила дверь ее мать. Лицо ее было заплакано, она еле держалась на ногах.

- Здравствуйте, - робко произнес я,- Я Роман Осклонов.

На лице ее навернулись слезы.

- Здравствуйте, пройдите в дом.

- Простите, я не могу.

- Не стану спрашивать почему. Вы опоздали…- с трудом выдавила из себя женщина.

- Я был в госпитале… Знаю… Примите мои соболезнования.

Она скрыла лицо руками и заплакала.

- Простите, пожалуйста, - сказала она, подавив и сдерживая слезы.

- Я понимаю, - ответил я.

- Вы тот самый Осклонов? Писатель?

- Да, - коротко ответил я.

- Что Вас связывает с моей дочерью?

Я не знал, что нужно было ей ответить.

- Она любила мои рассказы… Она была хорошим человеком…

Я замолчал.

- Вы придете на похороны? – спросила ее мать.

- Да, наверное. Когда?

- Завтра…

- Я пойду, сниму номер в гостинице…

- Постойте, Оксана просила передать Вам кое-что.

Женщина зашла в квартиру, потом вернулась с конвертом и передала его мне со словами:

- Я не знаю, что там.

-До свидания, - произнес я.

 

 

В гостинице я открыл конверт, там был почти чистый лист, лишь одна строчка с корявыми печатными буквами: « Ром, прошу тебя, каждый свой новый рассказ читай мне первой. Спасибо, мой друг, за все».

Оксана, мне так одиноко без твоих прекрасных глаз. Я до сих пор помню прикосновение твоих губ. Я помню каждую нашу беседу. Я помню каждое твое слово, мой единственный друг. Я обещаю читать каждый свой новый рассказ тебе первой. Вот и сейчас, я читаю эту повесть тебе. С мраморного памятника на меня смотрит твоя фотография. Ты снова улыбаешься… Ты всегда должна дарить свою улыбку людям, должна была дарить ее… Но судьба распорядилась иначе… Но я благодарен, что ты была в моей жизни, ты выполнила ту миссию, которая была тебе отведена в этом мире, ты изменила мой мир. Спасибо тебе, мой единственный друг.