ЦЕСАРЕВНА АННА ПЕТРОВНА, ГЕРЦОГИНЯ ГОЛЬШТЕЙН - ГОТТОРПСКАЯ.

"ОСКОЛКИ ЖИЗНИ И БЕССМЕРТНОЙ ПАМЯТИ".

27 января 1708 г. Москва. -15 марта 1728 г. Киль.

____________

Осень 1727 года. Киль. Дворец герцога Гольштейнского Карла – Фридриха.

…Ребенок тоненькою нитью шевельнулся в ее чреве. Кисть руки дрогнула и с гусиного очитка на лист бумаги с герцогской короною в середине, упала жирная клякса. Анна, герцогиня Гольштейнская, сдвинула губы в легкой усмешке: земли ее владетельные - шагнуть два шага и - межа чужая, а туда же: герцогством величаются! Шлезвиг Дания отобрала и при случае все кулаком грозит: Ништадский мир - де - защита мощная, а сама Швеция ей – опора незыблемая. Так что, будьте любезны, владетели короны готторпской , про часть земли, бывшую когда то исконно Вашей, забудьте на веки вечные! Анна вздохнула, склонилась к листу пергаментному… На чем же тут она остановилась? Ах, да: «Лизонька, сестрица любезная…»

За дубовой дверью с вензелями герцогскими, что то тяжело ухнуло, грохнуло, послышались веселые голоса, среди которых особо высоким альтом выделился голос Карла – Фридриха, супруга Ея… Поморщившись, Анна протянула было тонкую руку в черном крепе и кружеве к колокольцу серебряному с зеленым бантом, но позвонить не успела: отворилась бесшумно сия высокая дверь и шамкающий старческий голос проворчал на чисто русском наречии:

- Ах, вот ведь бесстыдник, уже нализался с утра, глаза бы не видали! Аннушка, касаточка, не нужно ль тебе чего? Ты бы прилегла на часок – другой – то? Доктор томиться тебе сильно не велел, ты помнишь ли?

- Помню, Ивановна, помню, только не с того томлюсь! – герцогиня невесело улыбнулась. Под крыльями ее точеного носа пролегли синеватые тени. Она кивнула на запертую дверь, платье ее из черного крепа крахмально зашуршало раскидываясь в покойном кресле: - Что там, опять "зело веселие"?

- Зело, зело, касаточка! – нянюшка Ивановна вздохнула тяжко и перекрестилась. -

Стыдно мне перед гостем нашим, он то в передней зале час уже с ноги на ногу переминается. Слышит, небось, все. А ну как Лизоньке перескажет, не приведи Господи? Совестно от людей - то, матушка! Что скажут при Дворе росском? Дщерь Петрова, Цесаревна Анна, за пьяницею непробудным замужем?!! Охти мне! Отослать бы его сердечного, поскорее уж, матушка! Корабель - то, сказывала Лизхен, вроде бы к полудню из порту – то выходит. Сейчас десять с четвертью уж пробило! Покуда доберется.. - Старушка сложила руки на животе под крахмальным передником, склонила голову чуть набок, поглядывая на свою питомицу хитровато - умными, живыми глазами…

- Скажи ему, сей час выйду! – Герцогиня повернулась было столу, но из глаз, враз потемневших, как грозовое облако, обильно брызнули слезы. Она, спохватившись, прикрыла глаза рукою, но несколько капель все же попали на бумагу. Чернила потемнели, размазанная по листу вязь кириллицы, сделала неразборчивыми и для иного невдумчивого ока последние строки послания. Анна закрыла лицо руками, не в силах сдерживаться более. Зарыдала. Плечи ее округлые сильно вздрагивали под крепом, пудра дождем осыпалась с блестящих тугих локонов, в которых крохотными гранями яхонтов сверкала искусно прикрепленная к высокому фонтанжу герцогская тиара….

-Касаточка, милая, - закудахтала испуганно над своею питомицей Ивановна, тотчас подлетая наседкою к столу. – Нельзя тебе, нельзя плакать – то! Дите внутри обеспокоиться может, пожалей ты его, ангелочка, коли уж себя - то не жалуешь! А ну, если бы батюшка – Государь наш покойный увидали, как ты себе душеньку и сердечко - рвешь понапрасну, что сказали бы? Ты только подумай – ка, касатушка! Пристало ли Цесаревне росской так слезами то обливаться, дитятко ожидаючи, наследника своего? Ты себя блюсти должна, как зеницу ока, а их Высокое светлейшество пусть себе горло заливают мадерою то, коли хочется, да покуда еще заливается.. Что о нем, бесстыднике, сокрушаться понапрасну ?

- Нянюшка, Карл – несчастный человек!- Анна, судорожно всхлипывая, вытерла лицо тонким комочком вениского кружевца и в воздухе тотчас разлился тонкий, горьковато - свежий аромат померанца.

- Тю, нашла несчастного! – нянюшка презрительно двинула губами. Как будто плюнула. - С утра до ночи гогочет - хохочет с друзьями - князьями, потом с напьется лимонника, да рентвейну своего, еще полсклянки воды кельнской на себя и на камзолы вышитые выльет и все письма заемные строчит без остановки, за голову хватается, дурень, орясина, прости господи, мою душеньку грешную! А к обеду опять за карты да мадёру проклятую. К ночи выползет, на звезды глянет, и ну шастать по балам, да по кофейням и дворам питейным, да еще каким другим, срам сказать… Ни перед кем и ни перед чем ответу не держит, что министры - плясуны подсунут, то и подмахнет - подкаракулит, не моргнет. Это он - то несчастный? Не скажи, касатушка! Счастливее его нет, живет, словно дитя неразумное, от зари до вечери.

- Он и есть дитя неразумное, нянюшка. - Анна опять вздохнула, но уже без слез. - Двадцати шести годов от роду, а словно пять едва исполнилось! По жизни скачет превесело, аки кузнечик ….. Конюшни, прогулки, девицы, политесы, балы да собрания! Но не с отчаяния ли все это? Дома то ведь он совсем другой был. Иной раз, как подумаю, голова кругом… Хитро все и больно ловко, комар носу не подточит. Князь Александр Данилович, наш могучий Голиаф, милого Карла моего на этой ребячьей, жаркой страсти к увеселениям и поймал в сеть тягучую, ибо Светлейший "main herce", наперсник покойной матушки, умен и хитер, что твои десять лисиц! Играл он Карлом, и желаниями, страстями его человеческими, будто струнами арфы. Отводил искусно в сторону и молодость мужа моего, и горячность, и неуемный афронт политический, что пылал лишь от родства его и корней древних. Как - никак, а мать мужа моего сама - урожденная шведская принцесса, дочь короля и сестра короля! И достоинство такового рода в Карле – Фридрихе, не сглаженное мудростью сердца и зрелостию ума, плещет и плещет через край, как вода в малой лохани, возомнившей себя чуть ли не каравеллою. – тут Анна усмехнулась и легонько погладила рукою округлый живот, поморщилась: ребенок снова давал знать о себе легкими толчками.

- Знал, должно быть, твердо Светлейший принц Кушимен , что пока развлекается герцог Голштинский у него под боком во дворце на Васильевском острове, да в Екатерингофе, то и не опасен он, аки противник Пожар желаний афронта политического тогда в Карле – Фридрихе и, вправду – чуть приутих, но как начал он опять отстаивать интересы своей короны, да просить "без пяти минут императорского тестюшку" вернуть ему Шлезвиг с угодьями, тот взбеленился, как конь норовистый, закусил удила, и напрочь отослал нас с Карлом вон из Санкт - Питерсбурха и из Тайного совету именем Государя малолетнего в Киль.. Едва я успела проститься с милою Лизонькой! Чует мое сердце, что не увижу более родных краев, хотя, вроде и близко они – рукою подать! – Герцогиня с тоской взглянула в окно.

- Что ты, что ты, матушка! – заохала Ивановна, часто крестясь. - Полно тебе, не зови беду то, грешно это!

- Все одно, няня! После смерти Матушки ничто мне не мило на этом свете. Лизонька вот, и та меня почти забыла, не ответствует на письма мои.

- Милая, да она, небось, сама то, аки горлинка, в клетке бьется. Данилыч - то на нее зол до бешенства, что пес цепной! Как разгадал он былой умысел - то Остермановский женить Государя младого на Цесаревне Лизоньке, сестрице твоей, в обход всех устоев православных, так и смотреть на нее не может. Словно зелья какого отворотного выпил.. Спешно свою дочь, княжну - красавицу Марию он обручил с Государем - племянником твоим, Петром Алексеевичем. У Государыни покойной согласия на то испросил, едва ли не за день до успения ея. То ли ты не помнишь, касатка? - Ивановна вновь перекрестилась.

- Помню, няня, как же! А мне вот сказывали - веселится Лизонька! Охоты, пиры, Галанты молодые. Князь Иван Долгорукий на нее все заглядывался. Хорош больно князь Ванечка, румян да весел, и Лизонька хороша, под пару ему, в седле сидит, что твоя амазонка… В мужеском костюме! Белокурая, белокожая…. Недаром в невесты королю галльскому прочили!

- Галльский то петух, нехристь, пусть подавится, прости Господи! – Ивановна отчаянно взмахнула руками.- На полячке востроносой женился, католичку, видишь ли, ему подавай!

Герцогиня Анна с удивлением взглянула на верную нянюшку:

- Что это ты разошлась, Ивановна? Матушка - покойница, я сама слыхала, обещала послу галльскому, Жаку де Кампредону, что Лизонька для короны французской веру отцов сменить может. И тоже католичкою стать. А епископ Любекский, наследник Курляндии? А Мориц Саксонский? Ведь и им тоже чуть было Лизонька руку свою не отдала.. И тоже веру бы сменила. Да не судьба, видно! – бывшая цесаревна коротко вздохнула, кашлянула в вышитый платок.

- Вот то - то и оно! – Ивановна наставительно выставила вверх указательный перст. – Матушка Государыня верою дочери поступилась, а Небеса то и прогневались. Отступились петухи пудреные - галлы от Лизоньки, осрамили на весь белый свет и Государыне Катерине Алексеевне тем обиду нанесли кровную.

- Не нам с тобою о державной обиде рассуждать, няня! - оборвала герцогиня не в меру болтливую наперсницу. - Матушка тайну досад своих сердечных с собою унесла. Кто знает, и тут, должно быть, Голиаф наш несравненный, многажды постарался? Сказывали мне ближние люди Карла, что езживал Голиаф тайно к послу галльскому, и не раз, а о чем сговаривались никто не ведает. Кампредон убрался после восвояси из России, токмо пена за фрегатом бурлила! – Анна с усилием запечатала письмо оттиском сапфирового перстня с левой руки, шелестя крепом, поднялась с кресел и плавною походкой направилась к двери. – Пойду я, заждался меня унтер - лейтенант Мордвинов . Она вновь отерла платком подступившие к глазам слезы и тихо добавила:

- Пишу вот Лизоньке и Государю Петру Алексеевичу, "что только ни один день не проходит, чтобы я плакала по дорогой моей сестрице" и племяннику ,что мне вместо сына завсегда был. И он меня позабыл, cordia mio! - герцогиня сокрушенно покачала головою и скрылась в дверях.

Старушка смотрела ей вслед тоже не отирая слез, капающих с морщинистых щек. Окинула взглядом комнату и, увидев теплившуюся в углу кабинета резную лампаду над иконою Богородицы Казанской, устремила взор твой туда, троекратно перекрестившись, жарко зашептала:

- Матушка - заступница, смилуйся над птенчиком на чужой сторонушке! От тоски Цесаревна моя вся извелась, часами в окно смотрит, словно дом родной увидеть тщится, а что увидишь то? Одни туманы сырые, да воду зеленую в каналах.. Ох, чует мое сердце, сгубит она себя и дитятко сгубит понапрасну!! Все вздыхает, тужит: Карл милый переменился к ней, грубит да безмолвствует часами, коли трезвый - ногти грызет досадливо. Куда, мол, милая нянюшка, дни наши подевались Екатерингофские, где он был - галант да острослов, каких поискать! А он таким - то и был. Нутро его невоздержанное, балованное, наружу вылезло тотчас, как в Киль вернулись. Ну как же, при матушке то Государыне Катерине Алексеевне, не больно нагрубишь, Аннушка то любимицею родителев была, все старания употребляли к ея воспитанию, холили ея науками да музыкою, особливо - хоралами пастора Глюка , чтобы пела соловушкою, да пальчики свои тоненькие о клакорды заморские била.

А теперь вот она пальчики - то свои о стекла бьет, все тарабанит да тарабанит ими, все смотрит вдаль, того и гляди - заглядится в темень разума! А он, что вольный сокол – летает высоко… Попивает да покрикивает и ножонками побрыкивает.

Что же, и то сказать: в своем дому сам себе хозяин! А она, касатушка, словно пятак разменянный, о стекла чужие колотится: прыг – скок, да куда же теперь и денешься?! Оно точно, девица красная – завсегда ломоть отрезанный, а царева дщерь – золотой разменный, на чужих охотников. Таковых то много было, да батюшка покойный Петр Алексеевич, уж на что умен, а, поди - ка ты, выбрал этого вот, орясину бесцветного!! Охти мне! Сказывали, политесу да афронту в нем с избытком, Государышня то моя и пленилась, а что с афронту - то взять? С афронтом из Питесбурху так и вылетел до самого Киля! Все фырчал, что не спустит с рук Александру Данилычу фанаберию его, а тот и плевал на угрозы то! Ты, мол, метишь далеко, а я, мол, сижу высоко! Ох, не приведи Господи, оборони Матушка – заступница, нас от бед и лиха всякого, как тебе молиться то, уж и не знаю!

Заслышав скрип приотворяемой двери, Ивановна вдруг испуганно примолкла и принялась суетливо обметать гусиным крылом, проворно вынутым из рукава необъятной кофты, резные высокие дверцы палисандрового поставца с дорогою дутою посудою вениского цветного стекла…

- Ишь, охальники, подслушники, ябеды – дьяки, чужаки нелюбезные. Камер – медхины, а туда же – в шпионки норовят! Токмо кому шпионить - то? Князюшке Александру Данилычу? – ворчала она про себя в сердцах . - Куда уж, конечно, тот поболее заплатит, чем герцог - то наш пьянчливый! Ну, чего тебе, зенки то вылупила, бестолочь белобрысая, нету тут Ея Высочества, ступай в покои спальные, да прибери там, не допросишься, третий час толмачу уже, а проку – все нет! – наступала она в гневе на молоденькую камер – юнгферу, в испуге приседавшую через шаг и пятившуюся назад, в анфиладу коридоров и арок. – Чего ты шпионишь тут, вынюхиваешь? Добро бы, хоть чуток по – русски разумела, а то, ишь ты! – Ивановна в сердцах шевельнула толстыми, блеклыми губами, словно опять хотела плюнуть, и захлопнула с треском тяжелую дверь перед носом незадачливой поборницы даров Светлейшего. Той ничего не осталось более, как держать полную ретираду вниз по широкой лестнице….

2.

…Свеча, мерцая, на темной - вишневой глади дубовой столешницы, отбрасывала неяркий луч света в глубину комнаты. Падая на парсуну покойного российского императора Петра, луч тот придавал лицу "Давида росского" несколько суровое, твердое выражение, не смягченное даже и юным возрастом Государя Державы преславной!

Герцогиня Анна Петровна, в малиновой с черным вечерней робе, затканной золотым шитьем, сидела около стола, торопливо царапая пером по бумаге, склонив голову над нею так, словно хотела скрыть писание свое от глаз чужих. Фонтанж ее, причудливо отбрасывая тени на узорчатый в лепнине потолок комнаты, рассыпался прихотливо по плечам: слабели секреты аграфов и бутоньерок за долгий день, и белые фиалки, украшавшие темную головку бывшей русской наследной Цесаревны уже слегка привяли.

- Анхен, милая! – раздался с дивана под парсуною высокий альт герцога Карла – Фридриха, так резко, что герцогиня невольно вздрогнула и досадливо поморщилась: опять на бумаге черта чернильная.. – Что же ты все глаза слепишь? Вели принести побольше шандалов, да пусть зажгут лампы масляные. Герцог неслышно, в мягких сапогах без каблука, подошел, обнял Анну за плечи, поцеловал в склоненную над столом гибкую, точеную шею. Она напряглась, словно птица в силках, стараясь не выдать и тени отвращения, скользнувшей по лицу. По комнате поплыл стойкий запах винного уксуса… Нервно дернулась жилка в глубине ее лона, противно засосало где то под ложечкою, замутило.

- Дитя, Карлхен, прости! – Анна сумела высвободиться, не придав своему мягкому голосу и ноты раздражения, что кипело тоскливым морем внутри нее.. Герцог выпрямился, во взоре его блеснули досадливые искры:

- Ты совсем не хочешь знаться со мною. Я тебе противен.

-Я люблю тебя, Карл. Просто сейчас дитя занимает все мои мысли.. Так бывает у каждой женщины. Почти. Поверь мне! – она осторожно подняла голову вверх. Герцог стоял за ее спиной. Нависал над нею, словно хищный коршун. Голова ее закружилась, от внезапного промелькнувшего в душе смятенного чувства Всеми силами она старалась не дать ему воли, обуздать себя :"Что сие такое?! Я же любила Карла! Или я всего лишь подчинена была воле покойного Батюшки? Господь оборони и сохрани!"

Она хотела было произнести сию молитву вслух, но уста ее внезапно оказались под властно - сухими, жесткими губами мужа. Руки герцога сильно сжали ее округлые плечи. Язык, насквозь пропитанный винными возлияниями, проник глубоко и властно в ее горло. Она едва не задохнулась, но чувствовала предательскую влагу, что сочилась где – то в глубине бархатных и батистовых юбок, меж коленями, сочилась - по каплям. Груди, уже наливающиеся молоком для первенца, заныли, их закололо иглами.. И закружили, понесли герцогиню странные, горькие, нелепые воспоминания….

Туда, в родные края, в тишину Екатерингофского парка, окруженного каналами, где она была, была почти счастлива.. Или ей то – грезилось?

3.

… - Нет - нет, Ваша светлость, Вы запамятовали. Карлик выскочил прямо на стол перед нашею прекрасною герцогинею, из огромного паштету, чудом не обгорел на свечах, что рядом, в шандале, стояли! – князь Иван Долгорукий, повернув прекрасно – милое лицо свое в сторону герцога, другою рукою осторожно поддерживал затянутый корсажем стан Анны Петровны и длань его предательски дрожала. Новоиспеченная владетельница Гольштейн – Готторпского герцогства, чья свадьба в "столице хмари болотной" отгремела пышными фейерверками и балами всего лишь пару недель назад ( в мае 1725 года), чувствовала это и сквозь тугой атлас и ей было немного не по себе. Муж ее сидел почти рядом с нею, но рука его обвивала стан другой пышноволосой прелестницы - сестры жены, румяной, темнобровой, (что странно и чудно было - при светлых волосах!) Елисаветы Петровны. Веселый пикник, устроенный Государынею императрицею Екатериною I Алексеевной на мягкой лужайке огромного нового Екатерингофского парка, прорезанного вдоль и поперек змейками каналов и озерец, был в самом разгаре. Юбки кавалерственных и иных свитских дам казались разбросанными по зеленому изумрудью букетами ярких, невиданных доселе, цветов. Сама вдова – Императрица, в высоком напудренном фонтанже с траурным муаровыми ажантами, в лилово - белом, (с черною гипюровою вставкой на пышной груди) атласе платья, с плерезами на рукавах, пенящихся кружевом вдоль пухлых, холеных запястий, прогуливалась неподалеку, об руку с графом Рейнгольдом - Густавом Левенвольде, и видно было, что легкая полуулыбка не покидает ее полных губ, темнеющих вишнями, на белом, слегка одуловатом лице. Видно, граф - любезник усиленно шептал приятности на ухо Ея Державному Величеству. Анна радовалась про себя, видя матушку веселою хоть чуточку, уж больно много плакала та все последнее время, выглядела больной, усталой. Вместе с мужем схоронила она в одночасье сгоревшую от простуды горловой Наташеньку, любимицу – птенчика. Пятилетняя девочка – цесаревна, милый дружочек "братца – Шишечки" – Петрушеньки – младшего, и жизни то порадоваться не успела, ушла к нему в Небесные выси, следом за Державным своим родителем. Словно совсем неуютно было ей тут, средь них, словно спешила…. Не тронуть более рукою ее льняной головки никогда, не услышать серебристого смеха. Анна ощутила, как мгновенная стрела тоски сжала ей грудь, бросила в жар. Глаза ее устремились долу и сердце тотчас охолонилось: горячечные, тонкие персты князя Ивана украдкою ползли вверх по ее щиколотке и уже почти скрылись в пене фижм шелковых. Анна вскочила с ковра персидского, будто ужаленная, щеки ее ожгло румянцем. Но на запястье она тотчас почувствовала другой ожог – муж стремительно повернулся к ней, приник устами к белой, с тонкими горячими прожилками, коже:

- Что это ты, Анхен? Что вдруг вскочила? Испугалась чего? – супруг крепко держал ее длань в своей, с тревогой смотря в глаза.

- Ах, не знаю! – Невидимая тетива билась в ее висок горячечной струею крови, голос звучал глухо, но говорила она спокойно: - Поблазнилось чего то, будто кто по мне ползает, червь, индо слизняк мерзкий. Их тут много - от ручьев, да от сырости…

- Фи! – брезгливо передернула плечами Лизонька, тоже тотчас соскакивая с травы и принимаясь отряхивать юбки. - Карлхен, князь, что же это Вы сидите, да велите же перенести ковер повыше, к солнцу!

Будто бы смущенный своею недогадливостью, князь Иван резко, пружинисто поднялся на ноги и, пряча руки в тяжелом кружеве манжет, а взор – в тени треуголки, принялся ловко укладывать в корзину остатки снеди и фруктов. Герцог призывно махал рукой спешащему на выручку лакею в дворцовой зеленой, с позументами серебряными, ливрее..

-Ваше Императорское Высочество, напрасно Вы беспокоите себя и сестрицу! – ласково рокотал он бархатом голоса, но глаза на герцогиню поднять все боялся. - Улиты, они безобидные, даже нежные на ощупь, ежели изволите поинтересоваться, то держивал я их в руках не единожды. Да тут их и нет, Ваше Императорское Высочество.

Анна передернула плечами, будто в ознобе, глянула на князя как бы снизу темными ореховыми очами, словно желая поймать его убегающий прочь, смутный, жаркий взор:

- Князь Иван Алексеевич, соблаговолите не забывать, я теперь - Ея Светлость герцогиня Гольштейн – Готторпская. Мой прежний титул уже в прошлом. Хватит с меня и того, что я им в расписке о полученном приданном назвалась, по просьбе Светлейшего князя, Александра Даниловича. Так долго ту расписку миллионную от "наследной цесаревны российской" признать доподлинной не желали господа советники – Ягужинский да Головкин. Моя ошибка им будто души жгла.Жаль мне, не скрою, но тогда я уж поняла, что два титула кесарских отныне носить не смогу, ибо выбрала себе корону другую, по супругу законному, с которым обвенчана пред Богом и алтарем самим Преосвященным Феофаном Проокоповичем, по обещанию отца моего, Государя Императора Петра Алексеевича. – Слова Анны падали в травный изумруд, словно жемчужные бусины, звонко, ясно, но почти невесомо. Ей так хотелось слышать в яви, понимает ли Долгорукий тайную вязь сих ее рассуждений, но тот – смолчал, лишь припал жадными устами к маленькой, изящно - тонкокожей руке и внове почудилось ей, что содрали и с пальцев и с ладоней кожу и жгут ее каленым железом.

Рядом резко пахнуло ароматом пачулей, голубиной датской воды , и яблоками. Анна с детства знала – яблоки – Матушкин аромат, пленительный, волнующий как - то исподволь. Подняла ресницы, и впрямь - Матушка стояла рядом, обнимая правою рукою щебечущую превесело Лизоньку, а левою манила к себе вторую дочь. Окрест звучал ее мелодичный, вышколенный пастором Глюком и его хоралами голос, с чуть заметным, тягучим польско - шведским говором:

- Что у Вас тут содеялось, козочки мои? Токмо что на коврах сиживали чинно, его сиятельство граф Густав фонтанжами вашими, цветами убранными, любовался, а сей час, смотрю – прыг – скок, плезиру уже и в помине не бывало.. Что тебя встревожило, Нитхен? – внимательно взглянув на дочь уронила Государыня по - шведски, по прежнему опираясь холеною пухлой рукой в кружеве о золотошитый камзол своего любимца Левенвольде. Тому не в тягость было вытянуться столбом – опорою для пышных телес вдовы "росского исполина", он лишь едва помахивал перед изящным тонкокрылым носом пышным плюмажем треуголки с яшмовым аграфом. Анна, чуть улыбнулась, взирая на сию странную картину: на полголовы ниже Августейшей спутницы своей, тщедушный, аки кузнечик полевой, Левенвольде тем не менее тщился выглядеть, ежели не атлантом, то хотя бы кариатидом, и то ему, кажется, вполне удавалось, столько невозмутимого достоинства было в его лощеной "физии"! Вспомнив некстати совсем странное словечко, которое часто говаривал покойный отец, Анна не сдержавшись, фыркнула. Черная бровь Императрицы, взлетела вверх, заломилась изумленно. Но Анна уже сгибала колени в изысканном политесе. Рядом с ее юбками яркими красками трепетал плюмаж треуголки Карла – Фридриха.

- Право, все пустяки, Матушка! Слизняки одолели – близко от воды. Князь Иван Алексеевич вызвался тотчас ковер перенести выше, на пригорок. Там солнце играет, будто на Пасху. Пойдемте - ка все туда? Вспомнилось мне что то, как в детстве мы с Лизанькой по садув Москве бегали, яблоки рвали, наперегонки, кто быстрее, и там, в траве, тоже слизняки прятались, но те - помилее были, с рожками тонкими, а эти черные, будто пиявки, противно, Боже упаси!

Императрица передернула брезгливо плечами, с высокой прически ее ароматным облачком сошла пудра.

- Боже тебя упаси, Нитхен, сидеть в сырости! - Она шутливо погрозила дочери пухлым перстом. - Не ровен час - простудишься, заболеешь. Блументрост все давеча мне о слабом горле твоем толковал, да грудине. Куда это Карлхен смотрит! – тут матушка обратила взоры к зятю - герцогу и шутливо протянула персты к его уху, белеющему под полями треуголки.

-Все на нее, Матушка, все на нее! – Карл – Фридрих послал Анне взгляд, полный тепла, но она прочитала в нем еще и испуг. Чего испугался Карл, Анна так и не поняла, но поспешила вновь улыбнуться и, подхватив мать под руку, зашагала вверх, по косогору, ближе к солнцу. Яркая вереница фрейлин и иных свитских потянулась вслед за державными особами будто нить по канве огромной вышивки. И в этот момент матушка, склонив голову к уху Анны, громким и теплым шепотом вопросила: - Не ведаешь ли еще, когда наследник у двух корон появится? Уж больно он им обеим нужен.

- У каких двух корон, матушка? – Анна притворилась, что не ураземела, о чем говорит Державная родительница, но отлично знала, что речь идет о будущем ее дитяти, которому батюшка покойный особым уговором – секретным артикулом договора брачного - сулил в будущем корону вздыбленной мощной его дланью Империи. А с недавних пор и неугомонный супруг, Карл – Фридрих стал вновь заговаривать об утраченной было по мирному договору со Швецией тиаре своих прародителей.

- Тс – сс! – императрица приложила перст к губам и деланно оглянулась. – Кажется, Иван Долгорукий, наперсник внука моего Августейшего, Петруши, нас с тобою не слышит. Будто не знаешь ты, милая, о чем я толкую? Державе нашей наследник нужен, твой сын. Батюшка на него то и надеялся. На Петра надеяться худо, возле него все Долгорукие да Шереметевы вертятся. Да и Лопухины, я слыхивала стороной, головы поднимать стали..

- Матушка, но мы с Лизонькою - опекунши Петруши! – вспыхнула было Анна. Императрица кивнула и крепче прижала к себе локоток дочери.

- Скоро - то так не беги вперед, трудно мне! – Государыня слегка задыхалась. – Что Петенька под Вашей с Лизою опекою то - вельми хорошо, только вот Светлейшему нашему смешна та опека! Сам он к власти рвется. В опекуны – тести норовит. И ежели кто ему мешать станет, тех с дороги пинками отшвырнет, не поморщится, помяни мое слово!

- Что Вы, Матушка, разве так?! – Анна оторопела от неожиданности, встала на месте.

- Так, милая, так, иначе и быть не может! Я не столь глупа, как иные - то мыслят, все же столько лет - рядом с отцом твоим и беды и радости делила. И походы, и ночи в болотах и голоде, и раненых исподним перевязывала, и оплеухи от мужа стерпливала, в гневе то он на руку горяч был, но отходчив скоро. Так что, ты торопись мне со внуком - то, на политесы разные с Долгорукими да Шереметевыми время не теряй! Не ровен час, как обнаружится, что Светлейший пострел и тут поспел. Пока ты амуры разные, непозволительные по сану тебе, разводишь с членами нашего Верховного Тайного совету - не опасна ты ему, знай крепко сие, ибо, чает он, что головка твоя темнокудрая, свободна от афронту всякого, окромя дамского… Мало ли что Иван тебе там лепечет, ты на соловьиные трели - то его не поддайся, слышишь? Добром прошу! Здесь все куплены, индо проданы Светлейшим князем Данилычем. Я и сама по гроб жизни обязана ему буду, что престол росский мне подарил с гвардией, покуда Совет тайный заседал! Тяжкий это крест, милая, быть "миньону" - воришке царскому обязанной, ох, тяжкий! - шепот матери, горяча ухо, все отдалялся и отдалялся прочь …

 

Голова Анны качнулась слегка, кудри цвета воронова крыла, блестящие, сыпучие, вольно раскинулись по плечам, и, вмиг придя в себя от морока воспоминаний счастливых, забилась она в объятьях супруга подбитою пташкою…

- Карлхен, отпусти! Ты слишком много выпил сегодня!

- Помнится, раньше, в Санкт - Питерсбурхе болотном, это тебя не волновало! - Герцог скривил уста. - При дворе Матушки твоея слишком благосклонно смотрели на "веселие пити". Ея Величество и сами ежедневно не чурались вишневой наливки да красного лафитцу! - герцог отстранился от жены, брезгливо тряхнул кружевными манжетами, оправил тугой, шитый золотыми нитями воротник камзола. Охорашивающийся за спиною у нее перед вениским зеркалом в огромной червленной раме, супруг странно напоминал Анне крохотного лесного чижа, со свернутою набок головкою, попавшего в западню – силки мальчишек и тщетно пытающегося из нее выбраться, а оттого - разбрасывающего всюду пух и слабые перья свои… Резко выпрямившись на резном деревянном кресле, подбитом сафьяном, герцогиня обронила в ответ шипя, аки лебедь разъяренный, сжимая в перстах перо.

- Ты, аки птенец желторотый, кормился с Матушкиного стола! Тебе ли судить ее грехи и пороки?! Умолкни! - от яростного отпора супруги, герцог смешался, но не отступил в споре.

- Кормился, и что же с того? Я чай, ей ни кто – нибудь, а родня! Я тебя почитай десяток лет в Московии да в болотном парадизе Вашем дожидался, не смея рта открыть! А Государыня – матушка и чужих -то охотно привечала, золотые табакерки да имения горохом сыпала разным графам - баронам курляндским, вроде Левенвольда! Но, каюсь, я думаю, что слишком уж лебезила она пред принцем Кушименом… Могла бы отдать венец царский и тебе, ты ведь старшая дочь Петрова! Мы и тестамент уже соответствующий составили с Бассевичем, на Вас всех четырех, , да только Светлейший его разодрал, да на старшинство твое плюнул и растер!

- Ты все забываешь, Карл, что не тестаменте дело, а в том, что мы с тобою еще в 1721 году при батюшке, заключая контракт брачный, подписали отречение от всех прав на престол росийский, а в 1724 – и на корону шведскую! Но ты Матушку все подбивал и подбивал угрозы слать датскому владетелю, а через него и королю Швеции. Она, скрепя сердце свое, посылала, за малый Шлезвиг твой, хоть и знала, не по праву все это. Едва мы с Данией войны избежали. Да, что уж говорить! – Анна слегка махнула рукой, прикрыла устало глаза. - Я как вспомню, все Данилыч вытанцовывал перед нею свою хитроумную кадриль политическую, мол "Матушка наша, Властительница прегордая, дочерние интересы блюсти должна", а сам, под шумок тот, еще остров на Рижском взморье спрятал себе в камзол раззолоченный – свадебный подарок батюшкин – это уж наше владение было, ни чье – то… Признайся сам, ни Светлейший ли князь тебя и подстрекал, шутя, на афронты сии пред Матушкою и послами, шведским и датским? Сколько крови все это ей испортило, жизни отняло!

- А хоть бы и он, так тебе - то что? Дело теперь прошлое! – нервно дергая пальцами воротник отозвался на сию тираду герцогини супруг. – Винопитие, да сладострастие вдовье у нее силы отняло а не мой афронт, ты же не глупа, сие должна уразуметь! – герцог удержал длань Анны, жарко и больно тронувшую было его пухлую щеку для оплеухи, обвил другою рукою ее стан, прижал к себе. – Много в тебе прыти, Анхен, ох много! – он странно, как - то хищно осклабился. – Какою Царицею была бы ты на росском троне, клянусь богом, нет тебе равной, милая! Куда там Лизхен, у той наряды да балы с охотами все на уме! Сказывают, Кесарь росский Петр Второй, тоже больно до них охоч, вместе с привенчанною цесаревной днями скачет он по лесам Подмосковии.. И весь Двор за ними перебрался туда. Питерсбурх обезлюдел. Должно быть, сбывается пророчество старицы Елены: "Быть сему городу пусту! " А князя светлейшего, грозного принца Кушимена, сказывал мне нынче посол датский, выслали из столиц в дальние краи, какой - то Березов, и всех регалий и свиты лишили, и даже челядь с собою не дозволили брать .. - Ты разве же не знала? - герцог сверкнул очами, как - то недобро усмехнулся, но колени его тотчас подогнулись от невольной ноши: тело Анны безвольно обмякло в его руках.

И тут, испугавшись мятного холодка, что веял неслышно от высокого ее, белоснежного, лба, от округлых щек, он закричал страшно, мальчишески, детски срываясь на тонкие альтово – визгливые ноты. Закричал, не замечая теней, что метались по потолку от оплывшего на вишнево – гладкой столешнице шандала, воск с которого застывшими, узорчатыми кружками падал на лист пергамента, исчерченный затейливыми завитками. Пергамент скручивался трубочкою, шандал - меркнул, отбрасывал тени, в покоях, как на пожарище, суетились люди, а Карл - Фридрих все вопил и вопил, зовя на помощь, визгливо, вдавливая острые колени в мозаичный, наборный пол, и боясь выпустить из рук своих ту, что подбитою птицею, облетевшим цветком никла на них, блекла, как блекнет жемчуг речной на холодной, не согретой теплом ровности…

3.

Светился огнями Киль, веселилась до упаду сердечного Гольштиния, в темно – зеркальную воду каналов падали пышные пукеты шутих, расцвечивая небо вечернее самыми причудливыми красками, каких в закатах не бывает! Чуть приподняв слабыми пальцами кисейный, складчатый завес приотрытого длинно - створчатого окна, Анна, сидя в покойном кресле, любовалась резкими очертаниями готических шпилей кирх и ратуши, взметнувшихся вверх над глазницами каналов…. Вечерело, но сумерки отступили под натискам шутих и огней. Сиреневый цвет их растворился в чем - то неживом, слепящем, белом, фыркающем, непонятном, шипучем, аки змеи длиннотелые…

Герцогиня ежилась от озноба и в теплом шлафроке, белый атлас коего был оторочен по краям мехом куницы, зверька, что водится в дальних лесах сибирских. Иногда взор ее туманился слезами и она прижимала опушку рукава своего к устам, зарывалась в теплый мех, глотала горечь, комом вставшую в горле…

На полы шлафрока тихо - сонно сыпались лепестки роз, чаша с которыми стояла на низком креденце подле Анны. Тут же лежали гребень с червленным серебром герцогским гербом на ручке и зеркальцо с росписью васильками, в тяжелой раззолоченной оправе с романовским затейлевым вензелем по краям.. В жарко натопленных покоях было полутемно, тепло, дремотно…. Где - то в глубине, за стеною, оббитой войлоком и шелком, слышались чьи то мягкие шаги, скрип колыбели, иногда шорохи, и как будто слабый голос младенца… Скрипнула тихонько дверь, Анна вскинулась на звук, как то неловко, тяжело, будто раненный зверечек, с испугом в глазах:

- Нянюшка, ты?! - она тотчас узнала знакомые, шаркающие шаги, закашлялась, надрывно, надсадно. -Что, с Петрушею что – нибудь?

- Тю, голубка, Христос с тобою, Петруша спит давно! - - Ивановна, кутаясь в яркий с росписью платок, и пряча седые пряди под кокошник, крестилась на иконы, мерцавшие золотом под лампадами. - Это гости твои пляшут, сапогами кренделя выписывают, ног не чуя. Батюшки, опять на улице светло, аки днем! – старушка всплеснула руками, глянув в окно. Вот веселье - то муженьку твоему, третья неделя уж пошла, с того дни, как Петрушенька родился, все день с ночью путается!

- Нянюшка, не ворчи. Ведь мы послов росских принимаем, надобно не ударить в грязь лицом. – Анна спрятала тонкие, прозрачные кисти рук глубже в рукава шлафрока, поежилась. – Что там деется – то, расскажи? Ты ведь, чай, не одним глазом в парадные покои заглядывала? Как там? Всем ли довольны? Хороша ли музыка?

- Ох, Государышня ты моя, им ли не быть довольными - то? И меды с корицею, и рыбу белую, и дичь на ужин подали, и вино заморское, и винограду с ражерей навезли, а уж цветов – то, цветов!! – Старушка в восхищении покачала головою, причмокнула губами. - Белые твои любимые, нюфоры, индо не так еще, садовник сказывал прозвание, да я – то - запамятовала. Дух по палатам пошел такой, что голова без вина – пьяна, а мне все чудится, что Государыня покойная, Катерина Алексеевна тут где – то рядышком, живехонька, ходит павою. От нее ведь завсегда нюфорою этой, да яблоками пахло. Что с тобою, касатушка, что так побледнела вдруг? – няня испуганно тронула Анну за плечо, заглянула вопросительно в глаза. – Ты уж прости меня, старую, язык то у меня безкостный, мелю, аки мельница, да все без злобы какой, ты не думай!

- Ничего. Так, ворохнулось сердце что – то, малость самую….. Не бери в голову. Няня, милая, а я сегодня Матушку покойную видела во сне! – Анна внезапно легко и нежно улыбнулась. – Звала она меня к себе, рукою этак манила ласково, да только я все медлила к ней идти, все Лизу мне оставить жалко одну. Мы с ней, с Лизонькой, будто в саду играем, а в нем яблок и орехов полно, да Лизонька - то, к какому не притронется, оно к ней в руки так и сыпется, а орех будто бы каждый в золоченую кожуру запрятан, да сияет так, что глазам больно.. А Лиза мала, годику будто нет еще ей, да голенькая, такая вот, аки ее Караавак по заказу Батюшкиному писал для кабинету его . Прелестна, аки ангелочек! Матушка на нее смотрит улыбается, а от лица Матушкиного будто сияние, тепло, мне во сне и жарко так стало, разнежилась я, к Матушке тянусь, а Лиза за мною, за подол меня держит, играть зовет. Отвернулась я, ее приструнить, потом на Матушку взглянула, а на плече ее голубь сидит, с серебряным будто клювом, да так ласково горлышком булькает, песню поет.. Матушка его гладит перстами то, он перья взъерошил, а потом Батюшкою оборотился, и ко мне, к плечу своему меня прижал крепко, слезы из глаз у меня – рекою хлынули, и вмиг проснулась я.. Хороший сон, правда, нянюшка?

Нянюшка с сумрачным лицом, отводя взоры в сторону, протянула нехотя.

- Не знаю, лапушка, уж не - е знаю, не умею я сны гадать – то. Это вот Порфирьевна наша, она бы тебе все знаки то и раскрыла сразу, не сумлевайся! Только где ее взять – то Порфирьевну? В снега росские не побежишь за нею то! – Ивановна развела руками, на миг спрятала в них морщинистое лицо. - Одно скажу тебе, поняла, смутно: Лизоньке нашей удел будет счАстливый, коли орехи золотые да яблоки ей в руки осыпались.. Перемена ее большая ждет, только не знаю, должно быть, не в скорости!

- А у меня, нянюшка? Будут ли перемены какие? – с жадной нетерпеливостью тоски тронула Анна за рукав бурнуса верную наперсницу свою.

- Куда уж тебе перемены, голубка? – Ивановна силилась улыбнуться, не выдать голосом слез, давивших нутро. – Твои перемены все сгаданы, да в колыбели теперь лежат, агукают…

- Родную сторонушку мне увидеть хочется. Побыть подле батюшки с матушкою, на гробы их цветы положить…Корабли батюшкины посмотреть, говаривал мне Мордвинов, стоят они все на рейде в Маркизовой луже, красавцы, " царевы детки"..

- Их Высокая Светлость сказывали давеча, что к лету, как оправишься от родов то, поплывете вы, все втроем, на родную сторонку, и обещал за Вами Государь - племянник твой прислать фрегаты со свитою. Названия индо мне Их Светлость говаривал, да головушка - то моя садовая, память девичья. – няня, перебившая было свою любимицу, охнула, и опять закрыла лицо ладонями, словно силясь что - то вспомнить.

- "Рафаил" и "Крейсер" ? – живо перебила Ивановну герцогиня. Щеки ее занялись румянцем, но румянцем нездоровым. От волнения она закашлялась. - Знаю, знаю. Ими командует адмирал Бредаль….

- Не знаю, голубка - касатушка, Бредаль ли, Видаль ли, а вот ты, ежели тотчас в постелю не ляжешь, помяни мое слово, к ночи беспременно бредить начнешь! А где я тебе лекаря сей час добуду, он ведь с Их Высокой Светлостью мадеры опять нализавшись, спит беспробудно где - нибудь в уголку, и пушкою его не проймешь! Охти мне, феворки да балы, гости да разговоры. А что тебе, касатушка, да младенцу покой и отдых нужен, про то не смыслят ни в одном глазу! Нянюшка подошла поближе к Анне, накинула ей на плечи плат с алыми маками. – Что ты, не пойму, трясешься вся, как в огневице. И свежо в покоях – то, будто ветер гуляет. Чтой то деется тут? – Ивановна размашисто откинула тонкую сборчатую кисею занавеса оконного и схватилась за кокошник: Батюшки – святы, рама то открыта! Ты что ж это удумала, голубица моя, в феврале месяце окно раскрывать?? Ведь ты сыра еще от родин – то, выстудишься, гнилая горячка тебя и проймет! Ой, святые угодники, что сотворила, чадушка ты неразумное, сиротинушка моя! - Причитывая так, нянюшка с силою тянула раму окна вниз и, наконец, закрыла ее, кинулась к высокому поставцу, вынула оттуда богемский граненый штоф: - Выпей тотчас чарочку, касатушка, что же ты это, выстудилась вся напрочь, молоко еще не перегорело в голову то бросится!

- Пошто ты, как воробей в грозу, нянюшка! – Анна улыбалась слабо, приподнялась на ногах, пытаясь удержать катающуюся колобом по покоям Ивановну. – Не мельтеши ты, охолонись! Уж в очах рябит от тебя так то!

-Рябит у нея! - ворчала, не успокаиваясь, верная пестунья. – Рябит, ишь! А ты думала, что деешь - то? Думала?

-Няня, милая, да мне больно жарко показалось, томно, индо голова закружилась. Да и на фейворк посмотреть охота больно было! Здесь феврали - то не такие, как дома! Теплые – оправдывалась вяло Анна.

- Где уж теплые! – скрывшись в алькове, Ивановна сердито взбивала подушки. – Теплые, да сырые, гнилые, да гибельные. С твоей ли слабою грудиною так шутить - то над собою? Тебе теперь есть для кого здоровие блюсти: Петрушенька материнского догляду требует. Опомнись, чай, не молодушка уже! Поди – ка, ложись немедля, ноги - то, небось стылые. Помню я, была ты махонькою, батюшка сапожки тебе сафьянные все в своих ручищах грел, чтоб ножонки не зябли, а матушка вином в воде разбавленым, растирала Вас с Лизою, а то ведь вся водица со всех луж в саду, да в тереме московитном у тетушки Натальи – то была - Ваша. Вот так, касатушка, ложись покрою тебя. Одеяло гагачье, тепло долго хранит. – Старушка укрыла Анну, подоткнула кругом нее мягкое шелковье.

- Ах, хорошо, то как, нянюшка! – Анна блаженно потянулась под одеялом, прикрыла глаза. – Будто маленькая внове я. – Ты батюшку – то хорошо помнишь?

- Еще бы, касатушка! Ох, и грозен он был, как серчал! Рычал, аки лев. Я, бывало, услышу, со страху то едва ли не в щель дверную забиться охота, схорониться. А как не сердится, то - ясно солнце, смеется шутит, ласковый. Правда, шутки у него все грубоваты были, политесу в них не ахти сколь, но без злобы какой, без обиды человеку. Все любил он игру индейскую волшебную, шахматы, а и тебя, проказницу, саживал к себе на колена, как игрывать вздумывал, а ты ручонкою то махнешь и все фигурки басурманские враз об пол – посыпешь.

Помню – Анна опять заулыбалась. – Батюшка смеялся только, трескуче, громко, словно горох по столу рассыпали, да меня с колен спускал, чтоб я ферзей да королей скоро собирала. Звал он меня чудно: "Белочка моя чернобровая".

- Так то кожа у тебя была аки у беляночки, а волосы смоляные, блескучие. Такие и сей час есть. – подхватила Ивановна. – Ох, любил тебя Петр – Государь! Считал он, что и умом, и нравом и сердцем ты в него уродилась, да вот только все не уразумею я, чего ж за бедного гольштица, в эту сырь - то тебя услал?

- Нянюшка, милая, - ответствовала Анна, – так то интересы высокие, державные. Гольштейн - герцогство выход к Балтийскому морю имеет, что для России важно, да и виды на шведскую корону батюшка, должно, все равно на уме таил хоть и умалчивал сие. А новой империи росской ты знаешь, как важно укрепляться, тем паче, мы то, кто для Европы? – Анна горестно сжала губы. – "Привенчанные" цесаревны, брак - то отца с матушкою признан был церковью нашей, православной, лишь в феврале 1712 году! Мне тогда уж пятый год уж пошел, а Лизе – четыре минуло. Помню смутно, ходили мы вкруг налоя за родителями вослед, а на персты воском капало, горячо так, ароматно. Я свечку в руках держу, а она у меня все набок клонится. Едва не упала. Ты, нянюшка, как уйду я к матушке с батюшкою "цветиков на том свете поливать" , так уж вложи мне в персты – то свечу толстую, чтоб не накренилась, да не ожгла.- Анна вопросительно взглянула на Ивановну и натянула одеяло повыше. – Зябко мне что – то.

Слезы горохом посыпались из глаз верной нянюшки, она, не дослушав просьбы герцогини, пала ниц перед ее одром и припав к худой, почти прозрачной руке, зашептала неразборчиво, глотая слова и мешая их с молитвою:

- Что ты говоришь то, касатушка, зачем такое думать?! Это тебе скоро в персты мои свечу вкладывать, свят, господи, спаси – сохрани!

- Нянюшка, не плачь ты, Христа ради, а выслушай! – взмолилась Анна. – Кто же, кроме тебя, меня поймет? В тестаменте своем я все вроде обсказала, но мало ли.. Хочу я, чтоб похоронили меня рядом с батюшкою, в Петропавловском соборе. Не жажду в чужой земле лежать, туманами давиться….. О Петрушеньке малом Лизонька позаботится, коли Господь даст, обещалась она мне твердо, Евангелие и крест целовала, как прощались мы с нею, а коли уж нет, так он все же не безродный какой, дед его по отцу - герцог, бабка – принцесса. Государь росский, Петр Алексеевич Вторый ему дядею сродным приходится. Все – не чужой вотчине моей! Думаю, у Карлхена хватит сердца хороших учителей ему нанять, да дядек, чтоб доглядывали.. Батюшка надеялся, что будет над сим младенцем тройной венец сиять: шведский, руский, гольштейнский, дай Господь, чтобы так то оно и было… Ну а мне, видимо, не судьба увидеть мачты высокие под небом отчим! Как батюшка то все по ним карабкался, рубил сосну сухую на корабельную оснастку, а от нее дух шел – голова кругом: пряный, густой, смоляной! Батюшка мне великаном казался волшебным, я чуточку такого, с ним схожего, потом в картинках немецких видела, что матушка нам с Лизонькою показывала, да только нос мне того великана не по нраву пришелся: больно длинехонек, а от того то лицо у великана злобствующие, ну точь в точь, как у Светлейшего Данилыча, если ему что не по нраву! – Анна, не удержавшись, залилась смехом и звучал он, как слабый колоколец, замирая и путаясь в тяжелых складках полога над альковом. Потом она приложила дрожащую руку ко лбу:

- Ох и жарко мне, няня, томно, ты вели уж кому ни сталось там, вина с корицею и хиною подать попрохладнее, выпью я глоточек, авось, сон то меня и сморит до утра! Только не пугай Карла, да нянюшку Петрушину, моя то вина, сквозняком меня обдало с окна – то, ветром сырым. Даст Господь, вином отогреюсь, хинной горечью болесть минутную отгоню, да поутру уж и буду на ногах. Сказывали послы, что подарки привезли от Государя - племянника: шкурки соболиные, ларцы золоченые, покров на колыбель Петрушеньке дивный, золототканный, фузейку , изумрудом отделанную, из булата закаленого, да модель кораблика с корпусом сапфировым, а мачты его будто из тонких игл золоченых выделаны.. А я то ничего и не видела, завтра разглядеть бы мне……

 

4.

….Вино, прохладное, с корицею и хиною, по просьбе Герцогини занемогшей, принесли из погребов гольштинских через полчаса – час, но выпить она его уже не смогла, горела жаром, металась в бреду. Люд во дворце бегал и суетился, как всполошенный пожаром. Разослали во все концы Киля слуг за докторами, засветили огни дворцовой церкви, покрыли алтарь лиловым кружевом, патер немецкий по - латыни молился, а рядом с ним, колена сбивая в синяки, ползала перед свечами рыдающая Ивановна, глаза слепя горечью слез, все молитвы спутав напрочь, и почему то обращаясь все более ни к ангелу - хранителю занедужившей питомицы, а "к Государю – батюшке Петру Алексеевичу и матушке - царице Катерине Алексеевне", с просьбою слезною "защитить, охранить, сберечь дитятко родное от хвори и беды всякой пред престолом Небесным"… Но молитвы те не помогли. Никак! Четвертого марта ( по новому стилю - пятнадцатого – Уточненные, выверенные даты даны по книге Е. Пчелова "Династия Романовых. Триста лет правления".) 1728 года Ее Высочайшая Светлость, Герцогиня Гольштейн – Готторпская, Анна Петровна, урожденная Цесаревна росская, дочь Петра Великого и императрицы Екатерины I Алексеевны, волею Божией предстала пред Небесами, от открывшейся скоротечной чахотки и воспаления послеродового. Исполняя волю Цесаревны , изъявленую в ее кратком тестаменте, пришли за телом царскородным в Киль два фрегата под сине – белым андреевским флагом : "Рафаил" и " Крейсер".

В ноябре того же года прах Анны Петровны был установлен прочно в саркофаге, рядом с прахом ея Державных родителей, но проводить до места последнего упокоения

" наследную русскую Цесаревну" из Высочайших особ Императорского дома не явился никто, ибо государь Петр II Алексеевич изволил пребывать в Москве, в Измайловской родовой усадьбе, на охоте, и весь Двор сопровождал его. За гробом Цесаревны Анны, заморской герцогини с длинным путаным именем, волею Судеб, шел донельзя чудный, пестро одетый люд: иностранные послы в орденах и регалиях, и сотни, сотни петербургских жителей - корабельные мастера и плотники, матросы, мичманы, шкиперы - сотоварищи, соратники великого корабельного мастера Петра Михайлова, отца ее, поднявшего Россию из хмари болот и лесов дремучих на дыбы крепкою, жилистою своею рукою….

В память безвременно почившей Августейшей супруги, Герцог Гольштейн - Готторпский Карл – Фридрих, в 1735 году учредил придворный орден Святой Анны четырех степеней с бриллиантовыми знаками. С 1738 года орден навсегда " переселился" в Российскую Империю, как и сын рано умершей Цесаревны, ставший волею Небес и законов Судьбы и родства, Императором Всероссийским Петром III Федоровичем.

___________________

P. S. По выражению одного из иностранных дипломатов, Анна Петровна, дочь славного Государя, "оставила по себе в России бессмертную память", но так ли это?

Следы памяти той, крапинки ее, невозвратно утеряны в густой пыли времени, в никому ненужном "веке восьмнадцатом", в зеркале времени, которое для нас совсем уже замутилось, увы! Искренне надеюсь, что мои строки возродят Память сию. Хоть на миг единый! Вольность своего замысла и вязь словоплетений своих слагаю усердно на суд читателя. Льщу себя робкою надеждою, что излишне суров он не будет….

_________________________________

4 – 11 октября 2006 года.

© Princess.

Член Международного союза писателей "Новый Современник".

* Любое цитирование и использование материалов данного очерка без согласия автора - запрещено. Все права защищены.

** В подготовке данной новеллы – очерка использованы обширные материалы домашней библиотеки автора. Очерк имеет свободную форму, и не претендует на полную, академическую биографию персонажа. В тексте строго соблюдаются нормы произношения и орфографии, присущие восемнадцатому веку.

 

 

Примечания к тексту.

По Ништадскому мирному соглашению 1721 года Россия держала в отношении Швеции нейтралитет. Дания выгодно пользовалась благорасположением своего большого северного соседа. – автор.

2 Вторая часть полного титула Великой герцогини Гольштейнской, бывшей русской Цесаревны Анны Петровны. – автор.

3 искусная прическа восемнадцатого столетия – автор.

4 То есть – венецианского – автор.

5 То есть- одеколона – автор.

 

6 Гедвига – София Шведская, мать герцога Карла – Фридриха, была дочерью короля Карла XI и сестрой другого монарха Швеции, Карла XII. – автор.

7 Насмешливая анаграмма фамилии Светлейшего князя А. Д. Меньшикова, принятая в те годы среди высших чинов власти, придворной знати и дипломатического корпуса. – автор.

8 Унтер – лейтенант русского флота С. И. Мордвинов служил на корабле, доставившем Анну Петровну и ее супруга - герцога в Киль. Сохранились отрывочные воспоминания С. И. Мордвинова о Цесаревне Анне. – автор.

9 Подлинные слова герцогини Анны Петровны из письма сестре ее, Цесаревне Елисавете Петровне. - автор.

10 Сердце мое! - (итал.) Герцогиня Анна Петровна владела в совершенстве итальянским и другими западноевропейскими языками: немецким, французским и даже – шведским! – автор.

11 Искаженное: "родителей". Для оттенка и стилистического колорита в тексте автором допущены некоторые просторечные выражения.

12 Опекун и воспитатель императрицы Екатерины I Алексеевны в молодые ее годы. Человек, довольно образованный для своего времени и писавший церковную музыку: хоралы, псалмы, кантаты. – автор.

13 Искаженное "клавикорды" – музыкальный инструмент XVII - XVIII вв. Прародитель фортепиано. – автор.

14 Старинное, русское именование царскородных девиц. Производное - от слова "государь". Сверено со словарем В. И. Даля. – Автор.

15 Посудный шкаф – горка, обычно прикрепленный к стене. Был распространен в XVII - XVIII столетии. – Автор.

16 Старинное название портрета. Происходит, вероятно, от латинского: "персона, особа" - автор.

17 Так иронически россияне иногда называли Санкт - Петербург.

18 Личная туалетная вода императрицы Екатерины Первой, изготовленная придворным аптекарем Липгольдом. Содержала ферменты десятка трав и желез диких голубей.

19 Лейб - медик Императорского двора Лаврентий Блументрост. Составил первый проект учрежденной Государем Петром Великим Академии наук. 21 января 1725 года Государыня назначила Блументроста первым ее президентом - автор.

20 Есть сведения ряда историков о том, что министром двора Гольштейнского в СПб, Г. Бассевичем составлен был, при помощи цесаревны Елисаветы Петровны, черновой "тестамент" - завещание Екатерины Первой, в котором в числе наследников престола значились не только внук Императрицы, Петр Второй, но и обе цесаревны – дочери и сестра Петра Второго, цесаревна Наталия Алексеевна.

(В. О. Ключевский. т. 4. стр. 263. Цитирует впервые А. Труайя в своем романе " Грозные царицы". – автор.)

21 То есть, прижитою до брака, незаконнорожденной. - автор.

22 Пророчество инокини, старицы Елены, бывшей царицы Евдокии Феодоровны Лопухиной, первой жены Петра Великого. Сохранилось в легендах. - автор.

23 Старинное - "букеты" – автор.

24 То есть – оранжерей. – автор.

25 Нюфора - искаж. от латинского - "лилия, кувшинка". – автор.

26 Голландский живописец Ян Караваах писал по заказу Петра Великого портреты дочерей его в разном возрасте. Описываемый Анною Петровной портрет Сестры, действительно существовал, и при жизни Государя не покидал кабинета его, но сохранился ли в наше время, автору неизвестно. Сама Анна Петровна на портрете кисти Каравааха изображена прелестною девочкой лет восьми в горностаевой мантии, со знаками, удостоверяющими ее царственное происхождение – автор.

27 То есть – московском. В детстве обе Цесаревны часто гостили подолгу у тетушки, сестры отца, Наталии Алексеевны, женщины просвещенной и тонко образованной, основавшей в России первый театр и писавшей для него пьесы. – автор.

28 Подлинные слова Екатерины Первой по смерти ее садовника, которого она очень уважала. – автор.

29 То есть – ружье. В данном случае – детское, маленькое, декоративное. – автор.