"В жизни романтиков случаются только романтические события"

Л.Даррел

 

ЧАСТЬ I

TERTIUM GAUDENS

 

Девушка сидела на парковой скамье, сложившись к коленям, закрыв лицо руками.

– Господи, господи, господи, как стыдно, – быстро и очень тихо повторяла она, пытаясь успокоиться и прийти в себя.

– Извините, пожалуйста, – услышала она слева от себя негромкий мужской голос из темноты.

– А! – вскинулась она всем телом, вглядываясь против света в силуэт мужской фигуры. По пропорциям поняла, что это не те, от кого она убежала из ресторана. Она решила, что к ней пристает какой-то загулявший в парке мужик. – Боже мой! – Она метнулась в густые заросли, которые ночью выглядели, как остатки крепостной стены.

– Простите меня, я не хотел Вас напугать, – говорил мужчина мягким красивым голосом, оставаясь снаружи, не входя в тёмное пространство, отгороженное высокими, колючими, выстриженными секатором кустами самшита. – Наоборот, – продолжил он общение с невидимой девушкой. Она молчала, соображая, как выбираться из этой ловушки.

– Вы испугались, – печально констатировал он. – Не надо. Уверяю Вас, Вам ничего не грозит. Я не маньяк. – Он отошел к той скамейке, где только что сидела она. – Конечно, я немного пьян и оттого веду себя нетипично, но, уверяю Вас, это не опасно для окружающих. Скорее, для меня самого. Что-то произошло там, наверху, – продолжал он объяснять своё поведение. – Нет, не на небе, а в зале на втором этаже. Я вышел из-за поворота, а там Вы трепещете, вся в золотых струях, как под солнечным водопадом. Это просто праздник какой-то! Помните, как говорил худрук Карабас-Барабас. Хотя он говорил о музыке, но я его понимаю. В кино в такой момент начинает звучать что-то очень лирическое, и камера кружится, как от шампанского. Как голова от шампанского.

Из-за кустов раздалось хмыканье.

– Вы смеётесь или всё ещё плачете? – спросил он. – Наверно, Вы ушли давно, и мне только чудится, но я всё равно рад. Мне давно не было так весело. Я хотел бы увидеть Вас ещё раз хоть когда-нибудь, – он вздохнул. – Если бы я знал, как Вас зовут.

Фигура девушки появилась в арке между кустами. Сообразив, что он, действительно, пьян, раз говорит такие вещи, значит, догнать её не сможет, хотя она и в длинной юбке и на каблуках.

– Вы здесь, – обрадовался он и встал. – Не волнуйтесь, я не подойду. – Он любовался золотыми струями её плиссированной блузки, отражающими свет, горящий на террасе ресторана.

Его лица она не видела против света, но разглядела вьющиеся волосы и прямые плечи.

– "Прямая линия плеча, обуженные панталоны. Вы могли бы быть примером для молодёжи", – подумала она и улыбнулась. – Я хотела бы выйти из парка и попасть на троллейбусную остановку.

– Вы хотите, чтобы я Вас проводил? – с энтузиазмом отозвался он. – Понимаете, совсем уйти я не могу, меня там ждут, – он показал в сторону ресторана. – Но до ворот, пожалуйста.

– Если Вам трудно, то не надо, – спокойно сказала она и довольно быстро пошла по дорожке к выходу, стуча каблучками по асфальту.

– Нет, мне совсем не трудно, мне приятно, – приговаривал он, идя немного сзади, будто догоняя её, и любовался её лицом и фигурой в свете фонарей. До него долетал запах её духов, что-то манящее, лёгкое. У выхода из парка он не остановился. Они почти дошли до остановки троллейбуса.

– Вы не назовете мне своё имя? Хотя, извините, я не представился. Нет, – перебил он сам себя. – В этом нет никакого смысла. Вы даже не посмотрели на меня. Зачем Вам моё имя? Зачем знать название того, чего ты не видел? А мне Ваше имя совершенно необходимо. Вы понимаете?

– Лишь бы Вы понимали, – отозвалась она, думая о своём.

– Не понял.

– У меня очень простое имя. В переводе означает "фиалка".

Они шли вдоль дороги, троллейбус приближался к остановке, она уже видела номер маршрута над лобовым стеклом.

– А без перевода? На языке оригинала, так сказать.

– Что? – она покопалась в сумочке в поисках денег на проезд.

– Без перевода на цветочный язык Вас зовут...,– он ждал.

Девушка подняла голову и обернулась к нему, улыбаясь, собираясь назвать своё имя. Вместо этого, разглядев его в свете множества ярких фонарей, освещавших остановку, она изменилась в лице, произнесла:

– О, нет! – и побежала к троллейбусу, который, впустив её, тут же уехал.

Мужчина постоял пару секунд, осознавая случившееся, посмотрел на наручные часы и сказал вслух:

– Если бы была полночь, я бы еще что-то понял: крысы, тыква, вместо золотой блузки синий комбинезон.

Вернувшись в ресторан, он подошел к коллеге, который курил на террасе и спросил:

– Коля, у меня с лицом всё в порядке? Посмотри.

Тот посмотрел на него сквозь дым сигареты и винные пары, витающие в вечернем воздухе вокруг них, обошел сзади, потом всмотрелся в профиль и закончил пантомиму словами:

– Рогов и копыт нет. Что я должен увидеть? Ты стал другим человеком?

Махнув на Колю рукой, он отправился в туалет и посмотрел на себя в зеркало. Всё было, как обычно: вьющиеся красивые волосы, печальные глаза, нос с небольшой горбинкой, яркий рот, белые ровные зубы, во время улыбки складочки в углах рта. Одет он был в приличный костюм. Правда, галстук отклонился от вертикали, и румянца на щеках многовато, но от этого дамы обычно в обморок не падают.

– Не понял, – прокомментировал он увиденное. – Второй сюжет тоже отпадает: на чудовище я не тяну. Хотя на принца тоже не похож. Фиалка, – мечтательно улыбнулся он своим воспоминаниям и пошел к столу, ближе к народу.

– Где ты был? – встретила его вопросом Таисия Викторовна, одна из подчиненных. Будучи близкой подругой его жены и его многолетней поклонницей, она в нерабочее время называла его на "ты", хотя он был директором организации, сотрудники которой в этот вечер праздновали в ресторане 50-летие завуча, заводного дядьки из военных, который обожал всякие шумные сборища и ухитрялся пригласить на них даже уборщицу из их училища.

– Его воля, он бы и учащихся позвал, чтобы повеселились за его счет, – думал директор, потягивая очередной бокал шампанского. Потом спросил, обращаясь к соседке, – Тася, у нас в бурсе фиалки есть?

Дожевывая кусок сырокопченой колбасы, возбужденная выпитым Тася ответила ему вопросом:

– Узамбарские? В смысле сенполии?1

Он выразил на лице полное непонимание.

– Фиалки узамбарские?

– Может быть, – отпив еще шампанского, сказал он. – Какого они цвета?

– Сиреневые, розовые, белые, – продолжая жевать, с готовностью отвечала она.

– А золотые? – мечтательно спросил он, улыбаясь воспоминаниям под грустную музыку, звучащую в зале. Он смотрел на танцующих и представлял запах духов, исходивший от девушки на аллее, ласкавший его лицо, обещавший что-то незнакомое. – Они пахнут? – продолжил он расспросы.

– Фиалки? Ты пьян, Лёва, – остановила Тася поток радости в его душе. – Тебе надо проветриться, – решила она. Засунув в рот очередной кусок колбасы, она встала, схватив его за руку. Он послушно пошел с ней вдоль зала, мимо танцующих, мимо столика, за которым увидел Золотую Фиалку, трепетную, возбужденную, испуганную чем-то. За "её" столиком тяжело сидела группа тёмных мужчин.

Он с удовольствием прошел мимо и, попав на воздух, спустился по лестнице к кустам самшита.

– Ты куда? – пыталась контролировать его перемещения в пространстве Тася.

– Посижу здесь, – ответил он вполне дружелюбно и плюхнулся на скамейку.

– Я сигареты забыла, – женщина пошла обратно, оставив его наедине с воспоминаниями и ощущениями.

– Фиалка, – вздохнул он и закрыл глаза.

Когда открыл их, перед ним стояла Тася, прикуривая сигарету, которую потом сунула ему, вытащив из своего напомаженного рта. Он попытался возразить, что не курит, но подруга со знанием жизни заявила, что по пьянке курят все. Он с ужасом представил себе новую знакомую в расхлябанной позе с дымом изо рта и содрогнулся:

– Неужели все?

– Может, на тысячу один и не курит, но я с ним не знакома, – падая рядом с ним на скамейку, вещала коллега.

– Слава богу! Ты чуть не убила мою веру в людей.

– Ты сейчас или странный или пьяный. Надо будет Риммку спросить, какой ты, когда пьяный. – Она придвинулась к нему очень близко, – или сам расскажешь?

При желании он мог бы поцеловать её. Их никто не видел. Он отодвинулся, посмотрел на проход между кустами, будто оттуда кто-то мог выйти, выбросил сигарету в урну, стоящую рядом, сказал:

–Извини, – встал и пошел умываться. Он мыл лицо холодной, пахнущей железом, водой над не очень чистой раковиной и думал:

– Ещё та не уехала, а эта уже так близко садится. Подруга!

 

 

– Мама, какое женское имя означает "фиалка"?

– Ты кроссворд решаешь?

– Нет, хуже. Загадку.

– Если не отгадаешь, голову отрубят? – развеселилась мама.

– Хуже.

– По-моему, ты мне загадку загадываешь.

Он улыбнулся, поцеловал её в висок:

– Найдешь имя, куплю твой любимый торт.

– О, это серьезно. Но сегодня торта не видать. Пятница, – объяснила ему она.

– Не понял.

– Библиотеки закрыты, дорогой. Придется походить стройной, а уж на выходных приблизимся к панкреатиту вплотную.

– Как ты мрачно смотришь на мир.

- Это не заразно, мой мальчик. Жди результатов.

В субботу мама позвонила ему.

– Тащи торт, Лев Александрович.

– Говори!

– Утром деньги, вечером стулья, – процитировала мама. – Вдруг тебе не понравится. Одни оперные мотивы: хочешь, Верди, хочешь, Чайковский.

– Не понял.

– Слушай, Виолетта. И немецкий вариант – Иоланта.

Он молчал в трубку.

– Не скорби так громко. Удовлетворюсь хорошим эклером из кулинарии на Крещатике.

– Что-то не сходится.

– Где? В загадке?

– Там было что-то не соответствующее этим именам.

– Или в ней что-то не соответствует им, – подсказала мама весёлым тоном.

– Да, – машинально ответил он. И тут же очнулся, – о чем ты говоришь, мама?!

– Не волнуйся, я храню тайны лучше, чем пират, спрятавший клад на острове. Тащи пирожное. Пока.

Это было разочарование. Но как ни странно, оно не уничтожило и даже не сгладило те ощущения, которые поселились в нём. Ничего подобного он очень давно не испытывал. Незатухающая радость, легкость восприятия. Всё стало интересным. Повседневные рабочие хлопоты отступили, стали незначительными. Отъезд жены и сына за границу, который раньше воспринимался как обида, как унижение, перестал беспокоить вообще, будто они уже уехали. Больше всего новое состояние напоминало действие анестетика во время зубной боли. Стало хорошо. И вообще он стал другим: молодым, легким, весёлым. Он демонстрировал всем радость, которая в нём поселилась, улыбкой, возникающей вдруг, ни с того, ни с сего. Дамы стали смотреть на него с любопытством и с надеждой. Он похорошел. Даже коллеги по училищу заметили, что Лев Александрович изменился. Так он прожил несколько дней. Для него почему-то вовсе не существовал вопрос – кто она? Мелочи, вроде возраста и адреса, никогда его не беспокоили с дамами. Но имя! У него была физическая потребность приложить название к тому, то крутилось в памяти. Пока хватало Фиалки, но хотелось избавиться от ботанического привкуса.

Через 10 дней он просто затосковал от желания её увидеть. Если раньше он перестал есть лишнее и начал бегать, то теперь он есть не мог вообще. Даже у своей любимой мамочки, которая заподозрила неладное.

– Может, расскажешь? Тебе полегчает. Ты переживаешь из-за отъезда Риммы и Кирилла? – грустно спросила она. Он посмотрел на неё, ковыряя в тарелке вилкой без всякого энтузиазма.

– Боюсь рассказывать.

– Тебя увольняют из-за их отъезда?

– Пока нет. Дураков мало на моём месте работать. Это всё пустяки, поверь мне.

– Ты стал шпионом, – перешла на шепот мама, – продал родину, желающим её купить, и продешевил?

– Мама! Когда ты станешь серьезной? – улыбаясь, спросил он, отлично зная ответ.

– Посмертно. Но твердо обещаю, – она поцеловала его в макушку.

– Ты влюбился, наверно?

– Угу.

– Она замужем?

– Понятия не имею, но вряд ли. Я тебе не расскажу. Боюсь растворить ощущения в словах.

– А зовут её Фиалкой.

– И это всё, что я знаю.

– Только не говори, что познакомился с ней в ресторане. Я буду долго смеяться.

– Ничего не скажу, потому что я с ней не познакомился.

– Даже так. Хочешь, я угадаю?

Он вопросительно поднял к ней лицо.

– Она молодая, красивая и грустная.

– Откуда знаешь?

Мать вздохнула и забрала у него тарелку.

– Чаю хоть выпьешь?

– Лучше глоток компота, – попросил он.

– Пей и шагай. Не хватало тебе домашних сцен с Риммой Аркадьевной на прощание.

 

 

В эту ночь Лев Александрович видел сон. Молодой и лёгкий, вовсе не директор училища, а студент, он поднимается по роскошной мраморной лестнице их богадельни с толпой таких же безалаберных шумных оболтусов, а сверху вниз по следующему пролету сбегает Фиалка в чем-то невесомом золотом, парящем вокруг неё. Она улыбается ему и протягивает обе руки, чтобы он поймал её. Он ловит и кружит, прижав к себе её тонкое теплое тело. Она говорит ему на ухо, чтобы никто не слышал:

– Угадал, как меня зовут? Это очень просто.

Он проснулся. Вспомнил то, что ускользало. Она сказала ему тогда вечером:

– У меня очень простое имя.

Из тех двух, что нашла мама, ни одно нельзя назвать простым. Утром он сообщил ей всплывшую со дна памяти подробность. Ей самой уже было интересно. Она собралась на днях идти в городскую библиотеку.

В тот же день, выглянув из окна своего кабинета, он увидел, что его Фиалка идет вдоль фасада училища по противоположной стороне улицы к остановке транспорта. Он побежал по лестнице вниз, едва успев запереть дверь кабинета, чуть не сбивая с ног учащихся, поднимающихся ему навстречу. Сверху кто-то из преподавателей кричал ему о своём желании поговорить с ним, он обещал вернуться.

Высмотрев девушку в толпе, стоя на пандусе между колоннами, он побежал к трамваю, в который она вошла, и успел сесть последним. Пробравшись к ней между пассажирами, он встал позади неё и тихо сказал:

– Здравствуйте, Фиалка, – обращаясь к её затылку, который находился на уровне его подбородка.

Она вздрогнула от неожиданности, но не обернулась.

– Не волнуйтесь, я поумнел. Не буду Вам показываться, днём тем более, – говорил он, наклоняясь близко к её маленькому круглому уху. Она слушала, опустив глаза, и молчала.

Трамвай резко затормозил перед светофором, и девушку бросило ко Льву Александровичу. Она, не удержавшись за спинку сиденья, на секунду прислонилась спиной к его груди. Он придержал её за плечо. Её волосы цвета только что вылупившегося из скорлупы каштана прикоснулись к его лицу. Они пахли свежескошенной травой.

– Извините, – повернув голову в пол оборота, сказала она ему.

– Что Вы! Было очень приятно. У Вас обворожительный запах.

Одну остановку они проехали молча. Людей в вагоне стало ещё больше, их прижали друг к другу. Он ощутил незнакомое волнение, спросил её шепотом:

– Вы хоть раз вспомнили обо мне с тех пор? – думая о том, что сейчас трамвай поднимется в горку, она выйдет и растворится в толпе на Крещатике.

– Да, –тихо ответила она.

Он положил свою руку на её ладонь. Она не выдернула её, но и не посмотрела на него.

Тяни-толкай2 добрался до конца маршрута, пассажиры тугой массой вываливались на площадь. Вагоновожатый запер одну кабину и прошел мимо них в противоположную. Лев Александрович с девушкой шли к выходу последними. Он взял её за руку:

– Я увижу Вас ещё?

Она улыбнулась, не поворачивая голову:

– Не пожалеете потом?

– Нет, – успел сказать он. Девушка спустилась по ступенькам и, обогнув трамвай сзади, перешла дорогу в толпе пассажиров. Он сел на сиденье и смотрел ей вслед. Как же её зовут? Даже не спросил.

Лев Александрович вернулся в училище. Его уже ждал преподаватель эстетики, который готовил ежегодную, художественную выставку студенческих работ. Директор должен был одобрить всё, что с этим связано. Он с ужасом смотрел на всю эту самодеятельность: поделки, подделки и прочее. Обнаружил две картины, на которые можно было смотреть без боли. Одна из них - портрет, написанный явно по фотографии, а вторая - вид Киева.

- Я хотел бы за эту присвоить I место - показал эстет на пейзаж.

- Согласен. А кто автор?

- Гагарина.

- Знакомая фамилия.

- Что она делает у нас, я не знаю. Рисует, стихи пишет и вообще...

В кабинет вошла Таисия Викторовна со стопкой грамот в руке.

- Можно?

- Вот, Вашей Гагариной дадим I место. Директор согласен.

- Правильно, хоть один раз заслужено, – отозвалась она. Исаак Аронович посмотрел на неё укоризненно и пошел к выходу, а она положила на стол директору стопку заполненных бланков.

– Вот, Лев Александрович, надо подписать.

Он заглянул в бланк грамоты, лежащей сверху, и достал из кармана авторучку с золотым пером. Машинально подписывая одну бумагу за другой, не глядя в них, он спросил:

– Тася, ты почему своих учеников называешь по фамилии? Я сегодня слышал.

– А как прикажете, товарищ директор? – ехидно спросила она.

– Я тебе задал простой вопрос. Просто ответь. Ты же знаешь их по имени.

– Конечно, знаю. Но если у тебя в группе 4 Ларисы, 3 Тани, 5 Лен, 4 Иры и 2 Наташи и всего несколько человек с непарными именами, невольно начнешь называть всех по фамилии. С некоторыми по имени вообще не договоришься. С Вениным, например, или с Лёнечкой Парко. Они тут же на "ты" переходят. Есть, конечно, уникальные фигуры, вроде Лурье. Его только господином можно назвать. Или Жорушкин.

– Этот тот, что политэконома довёл? Хромой?

– Да. Политэконом тоже... Как будто Жорушкин не прав, и у нас не государственный монополизм.

– Тася, я тебя умоляю, ты хоть ему эту фразу не говори: настучит на тебя, куда надо.

– На Гагарину он тебе не жаловался?

– Нет ещё. Это твоя "лучшая по профессии"?

– Да. Он с ней воевал сначала, а теперь на работу пригласил в управление.

– Без диплома?

- Нет, после окончания.

- Уговорил?

- Не знаю. Она не скажет. Странная девочка.

- Гагарина. Из дворян или из космонавтов? - спросил директор, продолжая подписывать бумаги.

- А ты как думаешь? Видел её?

- Не помню. Наверно, видел где-нибудь на линейках, на собраниях. Слышу всё время. Вот эстет говорил про стихи сейчас.

- Картины, стихи - это не всё. Отличница сплошная, из принципа. Иностранные языки изучает. И красивая.

- Как это ты барышню хвалишь? Не слышал никогда.

- Люблю её. Уникальная девица. Знаешь, что она написала при поступлении, когда почерк проверяли? "Мне скучно, бес...Таков вам положен предел, его ж никто не преступает. Вся тварь разумная скучает..."

- Пушкин? - директор удивился. - Сколько же ей лет?

- Двадцать.

- Молодец. "И всяк зевает да живет - и всех вас гроб, зевая, ждёт. Зевай и ты", - процитировал Лев Александрович.

- Ты тоже знаешь? - обрадовалась коллега.

- С моей мамой я ещё не то знаю. Забирай, - он подвинул ближе к ней подписанные бумаги.

- Лёва, - Тася навалилась на стол, складывая грамоты, - как твоя мама реагирует на их отъезд?

- Адекватно.

- Мне Римка не говорит, когда. Сглазить боится.

- На этой неделе, - сказал он, не поднимая глаз. Медленно надел золотой колпачок на авторучку и покручивал её в руках.

- За Кириллом будешь скучать?

- Может ему там не понравится, и он вернется к нам с мамой, - Лев Александрович вздохнул.

- Ну да, не понравится. Ты сам-то веришь в то, что говоришь? - она выпрямилась, встала возле стола, за которым он сидел. - Потом женишься снова?

- Тася, имей хоть каплю такта, - возмутился он.

- Что ты разнервничался? Ухожу. Сочиняй речь, скоро грамоты вручать.

- Кошмар! - выразил он своё отношение к грядущему мероприятию и полез в ящик письменного стола, где хранил речи, сочиненные его мамой на все случаи директорской жизни.

 

 

Через пару дней директору понадобилось съездить на остров, на спортивную базу училища. Завуч уехал раньше и ждал его там. Выйдя из трамвая у Пешеходного моста, Лев Александрович поднялся наверх и пошел через реку на остров, наслаждаясь ветром в лицо, солнцем, простором вокруг. Один его школьный друг говорил в таких случаях: душа развернулась. На верхней точке моста он ощутил себя абсолютно счастливым, а посмотрев оттуда вниз, задохнулся от радости. Конечно, он мог ошибаться, и девушка, идущая ему навстречу, могла оказаться незнакомой, но желание встретить Фиалку именно сейчас было таким острым, ожидание таким сладким, что он отбросил все "может быть", перешел на ту сторону, по которой поднималась она, и остановился лицом к ней.

Разглядев знакомого на своём пути, девушка смутилась, пошла медленнее, засомневалась, не перейти ли на другую сторону дороги. Потом сообразив, что в этом нет никакого смысла, приближалась к нему, пытаясь спрятать улыбку.

– Здравствуйте, – пошел он к ней, когда между ними оставалось несколько шагов.

Она продолжала идти, улыбаясь и опустив глаза.

– Я вижу, Вы рады, что мы встретились. И не убегаете.

– Бесполезно. Не прыгать же в воду?

– Конечно, не надо. Я прыгну следом, спасу Вас, как полагается, и стану героем. Мне дадут медаль "За спасение утопающего", вернее утопающей. Тогда Вам придется сообщить своё имя, если не мне, в знак благодарности, то уж точно, журналистам для заметки о моём подвиге в газету.

Она смеялась.

– Вы ещё не знаете его? Забыли? Не искали.

– Что Вы! Половина семьи, можно сказать, из библиотеки не выходит, просто поселилась там, спит между полками, но, увы. Те имена, что мы нашли, Вам не подходят.

– Виолетту и Иоланту нашли?

– Да. И ещё я думаю, почему Вы не спрашиваете, как меня зовут? Вам не интересно?

– Это нелогично, – просто ответила она.

– Что? – не понял он.

– Спрашивать Ваше имя, не называя своего.

– Может, назовете сейчас? Я бы знал, что петь по утрам, – он любовался её свежим красивым лицом, развевающимися на ветру волосами. Ему страшно захотелось обнять её.

Она попыталась обойти его сбоку, но он ласково попросил:

– Побудьте еще немного. Я Вас так редко вижу. И так случайно!

– Вам не надо меня часто видеть.

Он, игнорируя её замечание, спросил:

– Может быть, есть еще какие-нибудь подсказки, кроме цветочной.

– Конечно, есть.

– Скажете?

– Pourquoi pas?3 Ведь это абсолютно безопасно, как я понимаю.

– Ехидная Вы. Давайте Вашу подсказку.

– Подсказка киношная. Слушайте внимательно. – Лицо её стало весёлым и абсолютно детским. – Южный город, печальная молодая дама, бывалый мужчина. Мораль: не так сталося, як гадалося.

– Это всё?

– Да. Хотя, нет. Фильм черно-белый. У меня такое же имя, как у исполнительницы главной роли.

Он задумался.

– Не представляю, но знаю, кого озадачить.

– Жену? – спросила она, улыбаясь с иронией, и, опустив голову, пошла туда, куда направлялась до их встречи.

– Что мне делать, когда я узнаю имя? Куда звонить? – он пошел рядом с ней, заглядывая в лицо.

Она хмыкнула.

– Вам нельзя мне звонить, особенно с работы.

– Почему? – удивился он.

– Ответ станет очевиден.

– А здесь Вы бываете часто? – сменил он тему. – Может быть мы встретимся на острове, погуляем.

Она не ответила и пошла гораздо быстрее. Он догнал её:

– Постойте! – встал совсем близко. Она отодвинулась к чугунному ограждению. Если бы он сделал еще один шаг, он мог бы коснуться её всем телом. Эта мысль беспокоила их обоих. Ей стало трудно дышать. Она опустила глаза, оперлась рукой на перила. Лев Александрович почувствовал непреодолимое влечение, накатившее волной. С трудом сопротивляясь ему, он быстро тихо говорил:

– Посмотрите на меня! Скажите, что я Вас еще увижу! Когда? Пусть без имени. Мне хватит и Фиалки!

Она отрицательно покачала головой.

– Вы замужем?

– Нет! – она испуганно подняла на него глаза. Встретившись с ней взглядом, он ощутил потрясение, будто всё внутри рухнуло. Лев Александрович положил руку на её ладонь, лежащую на перилах и почувствовал очередной удар по нервам, как от поцелуя. Она резко выдернула руку и быстро отошла от него.

– Вам этого нельзя.

– Почему? – волновался он. – Именно мне? Или никому?

Она уже удалялась по мосту вниз и, обернувшись, посмотрела на него, опасаясь погони. Он помахал ей рукой, чтобы она не волновалась. Девушка бежала по дорожке, ведущей к центру города.

Внутри у него бушевала настоящая буря. Никогда в жизни он не испытывал ничего подобного. Что это было вообще? Ему хотелось пережить это снова. Нет, переживать это снова и снова.

Когда она исчезла за поворотом, Лев Александрович попытался успокоиться, посмотрел на часы и пошел в противоположную сторону, на встречу с завучем и физкультурником, думая о том, что если работа мешает личной жизни, то нужно... А еще он подумал о том, что здесь, на острове, делала его Фиалка?

 

 

Вечером, едва переступив порог дома, он кинулся к маме:

– Выручай! Очередная загадка. Киношная. Может быть, не придется дышать пылью по библиотекам, если угадаем фильм.

– Торт срывается, – с наигранной тоской смотрела на него мама.

– Не срывается. Думай! Фильм черно-белый. Это сильно ограничивает круг поиска. Южный город. Сядь, думай.

– Не нервничай, на тебе лица нет. Что значит, южный? Самарканд, Ташкент, Каир или Сочи, Ялта?

– Печальная дама и бывалый мужчина, – продолжил он.

– Похоже на "Касабланку".

– Мама, девушке двадцать с лишним, или без лишнего. Какая "Касабланка"?! Фильм, наверняка, советский.

– Не нервничай, что еще известно?

– Мораль.

– Что? - развеселилась мама.

– Мораль, – повторил сын. – Не так сталося, як гадалося.

– Весёлая девушка – твоя Фиалка. Это "Дама с собачкой". Может быть, она не случайно об этом фильме? Она не замужем?

– Почему не случайно?

– Герой хотел подгулять от жены, как всегда, а потом влюбился. Навсегда.

– Мамочка, не отвлекайся! Кто играл главную роль?

– Алексей Баталов.

– Мама, ты испытываешь моё терпение! Даму!

– Ия Саввина.

Он сел.

– Ия. Фиалка. Класс! Люблю тебя. Торт за мной. – Он расцеловал её в обе щеки и закрылся в своей комнате.

Мать попыталась проанализировать, что за девочка такая? Мораль фильма, ишь ты! Мораль в любовной истории.

 

 

Четыре дня Лев Александрович прожил в ожидании. Он мечтал встретить её, назвать по имени, посмотреть в глаза: повториться ли то, что он испытал на мосту или нет. Работа жутко мешала ему. Казалось, если бы он ходил целыми днями по улицам, а не сидел в кабинете, не заседал у различного начальства etc., то, непременно, уже встретил бы её где-нибудь на соседней улице.

А тут еще награждение с построением, говорением речей и прочей суетой. И завуч, и Тася, зная его нелюбовь к официальным мероприятиям, старались помочь ему, но даже присутствие и само вручение доставляли ему физические мучения. Он добросовестно улыбался, вручал детям подарки и грамоты, жал руки и говорил почти одинаковые слова почти 30 минут подряд. Терпение, его и учащихся, стоявших в строю, подходило к концу, добрались до чертежников. Все облегченно вздохнули, зная, что группа последняя. Таисия Викторовна активно помогала директору с грамотами и подарками, чтобы ничего не перепутать при вручении, подсказывала незнакомые фамилии, вытаскивала из толпы детей, которые, устав от однообразия, уже ничего не слушали. Лев Александрович, предвкушая окончание мероприятия, бодро объявлял:

– И, наконец, "Лучшей по профессии" в группе чертежников стала... – Он держал в руках грамоту, подписанную им самим, читал имя и не верил своим глазам.

Тася подскочила к нему, подсказывая:

– Ия Гагарина.

– Ия Гагарина, – искаженным голосом повторил он, поднимая взгляд на группу учащихся, которые, почуяв освобождение, орали особенно громко, приветствуя победительницу конкурса.

Она шла к нему, его долгожданная Фиалка, прекрасная, как всегда. Завуч включил туш, и никто, кроме награждаемой не слышал слов директора:

– Это Вы? – он машинально протянул ей грамоту и подарок. Она, не подав ему руки, сделала книксен, произнесла: "Спасибо" и вернулась в толпу изнуренных стоянием детей.

Дальше что-то говорил Борис Борисович, а директор, держась в стороне, пытался прийти в себя, осознать то, что произошло. Через пять минут коридор, был пуст. Кроме нескольких мастеров производственного обучения в учительской и пары преподавателей в кабинетах никого не было.

Потрясенный открытием, Лев Александрович сидел за столом в запертом кабинете и смотрел в одну точку. У него было ощущение, что его ограбили. Украли тайну, во-первых, и возможность быть с ней, во-вторых. Видеть её издалека он теперь мог сколько угодно, узнай расписание и всё. Стали понятны все её намёки: пожалеете, Вам этого нельзя. Она была права. В голове копошилась лохматая мысль о том, что жизнь больше обучения в любом заведении. Нет силы, которая заставила бы его забыть, то, что он испытал в её присутствии. Он хотел слышать её голос, говорить ей что-то, пусть даже глупости, хотел подержать её за руку, дотронуться до неё, обнять её в той золотой блузке, струящейся вокруг тонкого тела. Просто так отринуть столько желаний смог бы только фанатик педагогики или герой. Лев Александрович не был ни тем, ни другим.

Он достал из шкафа личное дело Гагариной. Рассмотрел фото, на котором её нельзя было узнать. Посмотрел школьный аттестат. Правильно недоумевал эстет, что она у нас делает? Киевлянка, дочь военного. Судя по текущим оценкам, получит красный диплом. Директор смотрел на её бумаги: если бы все у них так учились. Была ещё картина, занявшая первое место на выставке. Что там Тася про иностранные языки говорила? "Студентка, спортсменка, наконец, она просто красавица". Из всего, что он узнал, следовал вывод: надо оставить её в покое, пока не окончит училище.

– Черта с два! – подумал он, выписал в свою записную книжку её адрес и домашний номер телефона на букву "ф" без имени и фамилии, положил её личное дело на место и поехал домой.

 

За ужином мама спросила его:

– Ты чего блёклый, как недожаренный лук, остывший на сковородке? Не можешь найти свою Фиалку?

– Хуже. Нашел, – не поднимая глаз, ответил он, продолжая жевать.

Мать задумалась, села напротив него.

– Почему хуже?

Он молча ел.

– Нет! – сказала она, сообразив.

– Да, – скорбно покачал головой сын.

– Боже мой! – От огорчения она тоже стала есть, налила себе чаю, взяла коробку с печеньем.

– Лёвушка, она хоть совершеннолетняя?

– Да, ей 20 лет.

– Ты же не можешь...– начала мама мысль и, не закончив, покачала головой. – Кошмар!

– Не могу. Я без неё не могу.

– Я всё думаю, как вы познакомились?

– Мы, мамочка, не знакомились. Я её увидел. Она светилась в золотых струях водопада и трепетала на ветру, источая легкий незнакомый запах.

Мама с ужасом подняла на него глаза:

– Ты осторожнее, пожалуйста, а то начнешь стихи писать, тогда всё пропало. Жизнь пойдет под откос.

- Не волнуйся, силлабо-тоническое существование не для меня.

- Слава богу!

– Здесь, мамочка, только музыка уместна, - вздохнул он.

– Извини, Лёва, но твоего музыкального образования для этого недостаточно. Лучше скажи мне, что она делала в этом ресторане. Для чего она туда пришла? Одна.

– Знаю.

Мать вопросительно посмотрела на него:

– Она сказала?

– Нет, я с ней, практически, не разговаривал. А была она там, чтобы я её увидел. Понимаешь, она была рядом со мной с августа. Мне о ней говорили все, кто мог. Я не слышал и не видел её. А тут иду, а она плачет.

– О чем она плакала? Кто с ней говорил до этого?

– Ну вот! У тебя уже детектив готов, – он махнул рукой.

– Может, это был хорошо продуманный план?

– План чего? – недоумевал сын.

– Тебя поймать.

– Мамочка, ты её не видела. Зачем я ей?! Она не смотрит на меня. А теперь...Она и раньше говорила: "Вам нельзя". – Он посидел с растерянным видом и заявил, – я хочу ей позвонить.

– Она тебе телефон дала?

– Она даст, жди. Я в личном деле нашел.

– А может, оставить всё, как есть. Пусть окончит вашу бурсу, а потом посмотришь.

– Я всё смотрю, смотрю, не могу больше. Пусть меня уволят, посадят. Всё.

Лев Александрович нашел записную книжку и позвонил Ие Гагариной. Она ответила:

– Слушаю Вас.

– Это я, – сказал он, в тайне надеясь, что она не узнает его голос, и можно будет прервать разговор.

Она молчала.

– Вы узнали меня?

– Конечно. Я так и думала, что Вы воспользуетесь служебным источником информации.

– Вы не одна и не можете говорить?

– Отчего же? Я одна, но нам не надо говорить.

– Всё так обернулось...

– Вы разочарованы? – спросила она. Он не ответил. – Я так и думала.

– Нет. Я хотел..., – он замолчал.

– Вы опасаетесь, что я кому-то расскажу... Не бойтесь. Вам ничего не грозит.

– Нет. Я хотел Вам сказать, что ничего не изменилось из-за того, что я узнал. Ничего. Я всё так же счастлив, что нашел Вас, что узнал Ваше имя. Оно прекрасно, как Вы.

– Я не имею права ни слушать это, ни отвечать..., хотя..., – еле слышно добавила она.

– Что хотя, Ия?

– Наверно, жалею об этом.

– Боже, зачем так сложно? Ведь там, на мосту, я видел... - воодушевился он.

– Вам показалось, извините, – она положила трубку.

– Не хочет говорить? – попыталась узнать у него хоть что-то мама.

Он вздохнул и поцеловал её в висок.

 

 

На следующий день Лев Александрович не мог спокойно сидеть в кабинете. Он неоднократно порывался узнать в учительской расписание Тасиной группы, но не пошел, опасаясь, что выдаст себя, увидев Ию. То и дело он подходил к окну и выглядывал на улицу и не напрасно. После очередного звонка он увидел её, бегущей в сторону трамвая. Он поспешил за ней и успел в тот же вагон.

Девушка сидела у окна, но, приближаясь к ней, радостный Лев Александрович понял, что она едет не одна. С ней разговаривал мужчина, расположившийся рядом. Присмотревшись, директор понял, что это Евгений Николаевич Явтух, мастер производственного обучения из их училища, красавец, дамский любимец.

Лев Александрович был сильно разочарован и огорчен, хотел выйти на первой же остановке за углом и пешком вернуться назад. Но, понаблюдав за этой парой, пришел к выводу, что говорит, в основном, Явтух, а девушка отворачивается к окну и отнимает руку, за которую мужчина пытается взять её. Народу в трамвае было мало, и директор смог устроиться на сиденье прямо за ними, чтобы видеть её сбоку.

- Как всегда, - подумал он, - чуть сзади и в профиль.

- Что ты молчишь? - услышал он. - Раньше ты не думала бы ни секунды, а сейчас ломаешься.

- Зачем я вам понадобилась? - услышал директор, не зная, вам - это множественное число или единственное.

– Ты стала настоящей красавицей. Я же видел тебя там, в ресторане. Шик!

– Поэтому и обругали, на чём свет стоит. Со мной так никто не смеет разговаривать.

– Ну, извини. Там была моя супруга. Она бы устроила скандал, избила бы тебя. А я тебя спас от этого.

– Во-первых, всё то же самое можно было сказать по-русски, а, во-вторых, не избила бы.

– Почему это?

– Меня бы защитили, – не поднимая головы, сказала девушка.

– Саша Русак? – насмешливо спросил Евгений Николаевич. – Он её тоже боится.

– Нет, другой человек. Он никого из вас не боится.

– Ты пришла туда не одна? – удивился собеседник. – Не ко мне? У тебя кто-то есть?

Она не собиралась отвечать, отвернулась от него и смотрела в окно.

– Ладно, это меня не касается. Он просил меня передать, я передал. Ты придешь или нет? Что мне ему сказать?

Лев Александрович, услышав в беседе, что она, хоть косвенно, но упомянула его, решил действовать. На остановке он быстро выскочил из трамвая и вошел в другую дверь, будто не ехал в нём до этого. Явтух быстро встал с места и отошел от сиденья. Оплатив проезд, Лев Александрович "заметил" его:

– Евгений Николаевич, хорошо, что встретил Вас. Мне преподаватель эстетики жаловался, что Ваша группа не сдала ему сочинения вовремя, а он должен выставить оценки. Вы проследите, пожалуйста.

– Конечно, Лев Александрович, – пообещал мастер, проходя к выходу, стал у двери, не оборачиваясь в сторону девушки и не глядя на начальника.

Когда он вышел, директор подошел к сиденью и спросил:

– Вы позволите?

Ия жестом левой руки пригласила его садиться.

– Разрешите представиться, Берсенев Лев Александрович.

Она подняла на него грустные глаза и улыбнулась

– А Вы?

– Ия Гагарина, – продолжила она его игру.

– Гагарина, знакомая фамилия. Это, случайно не Ваша картина заняла первое место на выставке? Замечательный пейзаж. Такой печальный и тихий! И все узнаваемые объекты, слава богу, достаточно далеко от зрителя находятся. Смотришь, будто сидишь на берегу и речным воздухом дышишь.

Девушка опустила голову.

– Не хотите её продать?

– Шутить изволите? – отозвалась она, повернув к нему печальное лицо.

– Отнюдь. Мне понравилось. Хочу повесить над камином, – ответил он абсолютно серьезно.

Она смотрела на него, широко раскрыв глаза.

– А Вы украдите её с выставки, Лев Александрович, – посоветовала она. – Вам это нетрудно будет сделать. Только эстет огорчится, – она снова улыбнулась.

Ему так нравились её мгновенные смены настроения. Лицо всё время будто играло, реагировало на каждое слово.

– Улыбка Вам больше идет, чем слёзы. Вас обидели?

– Не настолько, чтобы об этом говорить.

– Вы можете на меня рассчитывать.

– Ваша жена не дерется? – с насмешкой спросила она.

– Уже нет, – ответил он многозначительно.

– Вы её укротили?

Он, молча таинственно улыбнулся.

– Ушла в профессиональную борьбу?

Он молчал, с трудом подавив улыбку. Она, оглянувшись за их спины, будто проверяя, не подслушивает ли кто-нибудь, слегка наклонила голову к нему и загадочным шепотом спросила, делая "страшные" глаза:

– Неужели убили?

Он не выдержал и рассмеялся:

– Вы такая же весёлая, как моя мама. Это так приятно.

За время их разговора трамвай добрался до Колонного зала. Все выходили. Они встали.

– Вы поедете обратно, как в прошлый раз? – спросила она, проходя к выходу.

– Можно мне Вас проводить? – спросил он, идя за ней.

– Куда? Вы же не знаете, куда я еду, - остановилась она, пропуская его вперед.

Он спустился по ступенькам и подал ей руку:

– Какая разница?!

Она так радостно посмотрела на него сверху, будто нашла что-то ценное. Они перешли дорогу.

– Если нас увидят вместе, у Вас будут неприятности, да? – с тревогой спросила она.

– За всё надо платить, – любуясь ею, ответил он.

– И Вы к этому готовы?

– Как юный пионер. Хотя, наверно, в последний момент спасую, совру, что вёл Вас в Горсовет, чтобы Вас наградили или объявили почетным гражданином города за выдающиеся заслуги и т.д. Что-нибудь в этом роде.

Она улыбалась ему по-детски:

– Вы тоже весёлый, как Ваша мама.

– Вы не замерзли? Такой ветер неприятный сегодня. Может, есть хотите?

– Неужели меня выдал голодный блеск в глазах?

– Ох уж эти Ваши глаза! Чего в них только нет? – Он взял её под руку и повёл в подземный переход.

– Если мы будем идти под руку, никто не поверит, что мы идём в Горисполком за признанием заслуг.

– Что Вы говорите?! – он не убрал свою руку. – Тогда разрабатываем план "Б". Я скажу, что Вам по дороге к славе от волнения стало плохо, и я, на правах старшего товарища, доставляю Ваш внезапно приболевший организм в ближайший медпункт.

Она рассмеялась.

– Вы такой находчивый. Где же здесь пункт?

– За углом, в Министерстве бог знает чего, наверняка, есть. Работа у них нервная, нездоровая.

В кулинарии, пройдя вдоль витрин, он предложил:

– Выбирайте, что и сколько будем есть.

– Лучше Вы выбирайте.

– Хотите котлету по-киевски?

– Они здесь вкусные.– Глаза её снова стали грустными, а уголки губ поползли вниз.

– Кто Вас угощал? Признавайтесь! – весело спросил он. Девушка отвернулась от него и пошла вдоль витрин с пирожными и тортами, но скоро вернулась с нейтральным выражением лица. Он взял для них котлеты, булочки и чай.

– Откуда Вы знали, что я пью чай, а не кофе?

– Я Вас...– начал он, хотел сказать "чувствую", но, улыбнувшись, ответил вопросом на вопрос. – Вы уверены, что в личном деле это не отражено?

– Да, у Вас солидный источник информации обо мне, – рассмеялась она.

Они быстро, дружно поели, стоя за столиком, и пошли дальше по Крещатику.

– Куда же Вы направлялись с голодным блеском в глазах?

– Домой.

– На чем?

– Ни на чем. Пешком.

– Вы недалеко живёте?

– Да, всего полтора часа ходьбы.

Он посмотрел на неё с тоской.

– Я понимаю, надо было сказать об этом еще в трамвае. И, уж во всяком случае, до котлет. Могли бы хоть кофе на дорожку выпить. Вам еще не поздно вернуться. Кругом транспорт. Метро за углом.

– Мне уже поздно возвращаться, – сказал он со значением и взял её под руку, ласково глядя в глаза. – Расскажите, что там за особые отношения с котлетами по-киевски?

Она посмотрела на него как-то отстранено и проигнорировала вопрос. Он принял к сведению её реакцию, хотя и удивился. Они подходили к магазину "Мистецтво".

– Зайдём? – предложил он.

– Нет, – быстро ответила она.

– Не любите?

– Наоборот. Очень люблю. Всегда что-нибудь покупаю.

– Тогда зайдём, – он попытался подвести её к двери магазина.

– Нет, – она стала забирать у него руку. – Мне что-нибудь понравится, захочу купить, Вы захотите подарить мне это, а Вам нельзя. Мне будет грустно. Я вспомню, что "Вы это что-то одно, а я это что-то другое". Лучше не входить.

Лев Александрович остановился, серьёзно посмотрел на неё и спросил:

– В "Дружбу" тоже не пойдём?

Она отрицательно покачала головой и пошла вперед.

– А без меня Вы на каком языке здесь книги покупаете?

– На разных. Недавно купила Вазари4 на венгерском. Такое красивое издание!

– Что, на венгерском читаете? – от удивления он развернулся к ней всем телом.

– Конечно, нет. Не бойтесь, всё не так плохо. – Она улыбнулась. – Понимаете, на польском его не продают у нас, Вазари, в смысле, а на русском, тем более. Наверно, и перевода такого нет, не знаю.

– А зачем он Вам вообще?

– Я об этой книге прочла у Стендаля давно, еще в 9 классе.

– "Красное и черное" читали или "Пармскую обитель"? – снисходительно улыбнулся он.

– Нет, это моя бабушка любит. Жюльен Сорель – её любимый мужчина.

– А Ваш? – задал он провокационный вопрос, но она пропустила его мимо ушей и продолжила свою мысль, как ни в чем не бывало.

– Я читала трактат "История живописи в Италии"5. Трудно читать о картинах, которых ты в глаза не видел. А здесь, хоть и не понятно, но всё налицо.

– Мне говорили, Вы иностранный язык изучаете.

– Таисия Викторовна говорила? Больше некому.

– Она Вас любит.

– Я её тоже. С первого слова.

– Так и не скажете?

– Что?

– Какой язык?

– Смотря где: на курсах – французский, в школе учила английский, а дома – польский. И там тоже, – она показала рукой наверх, на кинотеатр "Дружба".

– А что там?

– В одном из залов демонстрируют фильмы на иностранных языках без перевода. Не пробовали?

– Нет, не приходилось. И как успехи у Вас?

– По-польски я читаю свободно и всё понимаю, но говорить катастрофически стесняюсь. У меня даже случай был. Ко мне на улице обратился поляк. Он по-своему говорит, а я по-русски отвечаю. Так и проболтали с ним полчаса, пока автобус ждали. Я его понимаю, вплоть до шуток, всё, а он меня понимает, но на русский не переходит. Те, кто рядом стоял, очень веселились. А в 10 классе я прочла "Идиота" на польском, в "Дружбе" купила. Абсурд, конечно, но на русском у меня не было.

– Таисия Викторовна правду про Вас говорила.

Ия не спросила, что говорила, посмотрела на него и сказала:

– Странно, Вы с ней обо мне говорили.

– Я тогда не знал, что о Вас.

– Как это? – не поняла она.

– Она рассказывала о своей ученице Гагариной, а я думал о Вас и не слушал её.

– И кто Вам больше нравится теперь, я или Гагарина?

Он посмотрел на её весёлое красивое лицо и почувствовал, что хочет обнять её. Она тут же под предлогом перехода через дорогу отошла от него подальше и не смотрела.

– Извините, я что-то разболталась на радостях, что кто-то слушает, – смущенно сказала она.

– Это редкость? – удивился он. – За Вами, наверно, стаями ходят, чтобы послушать.

– Наоборот. Желающих слушать нет.

Они еще помолчали какое-то время от неловкости, спускаясь под грохот трамвая по улице Толстого. Лев Александрович хотел спросить её, но не знал, насколько это удобно. Когда решился, сказал:

– Ия, можете мне ответить на один вопрос?

– Смотря, какой?

– У Вас что-то было с Яфтухом?

– Я не хочу отвечать, – строго сказала она.

– Значит, было.

– Нет, не значит, – продолжала она тем же тоном.

– Значит, не было.

– Вы хотите на каждый вопрос получить один правдивый ответ? – с легкой усмешкой спросила она.

– Это противоестественное желание?

– Это невыполнимое желание.

– Не понял.

Она вздохнула и остановилась перед ним, спрашивая:

– У Вас со мной что-то было?

– Нет! – возмутился он и отступил от неё.

– Но ведь это неправда!

Он вспомнил мост, трамвай и смутился:

– Да, неправда.

– Вот вам и ответ. – Она пошла дальше.

– Он ухаживал за Вами? – продолжал допытываться директор.

– Нет. Он не умеет.

– Приставал, предлагал что-то?

– Лев Александрович, я уже ответила на все Ваши вопросы на эту тему.

– Ладно, что он предлагал Вам в трамвае?

– То, что не имеет права предлагать.

– Хорошо, где и когда это имеет место быть?

Она возмутилась:

– Я вам не егерь на охоте!

– Извини, извини. Ты любишь его?

– Я его никогда не любила. Говорю Вам на случай, если Вы меня слышите, – рассердилась она.

– А когда ты говорила о защите, имела в виду меня?

– Подслушивать чужие разговоры некрасиво, Лев Александрович. Вам Ваша веселая мама, случайно, не говорила об этом?

– Что-то припоминаю. Спасибо, что напомнила.

Ия перестала сердиться, но сказала задиристым тоном:

– А я не припоминаю, когда мы перешли на "ты".

– Извините, – сказал он, но по глазам было видно, что ничуть не жалеет ни о чем.

Она улыбнулась, не глядя на него, и шла какое-то время молча.

– Вы можете мне ответить на вопрос?

– Попробую, если это в моих силах.

– Зачем Вы стали директором?

– Не понял вопроса, – констатировал он.

– Ну, зачем? Вы же не застолбленный, не заскорузлый. Директора не такие, как Вы. Они недостаточные, им что-то надо доказать всем, по головам потоптаться. А Вы весёлый. Таким людям командовать другими должно быть смешно.

Он слушал её и улыбался про себя, глядя себе под ноги.

– Я ошибаюсь? Ничего не понимаю в жизни взрослых?

– Наоборот, странно, что понимаете, в Вашем возрасте. Я стал директором не зачем, а почему. Если вас утешит, это было не моё решение и не моё достижение. Когда-нибудь я Вам расскажу, если захотите.

– А мы с Вами еще будем разговаривать?

– Не только разговаривать, я надеюсь, – он взял её за локоть и чуть-чуть придержал. Видимо, она ощутила то же, что и он – сильнейшее влечение, такое же, как на мосту. Она быстро отняла у него руку и пошла вперед, не поднимая голову, приходила в себя. Он шел следом и ждал, что она оглянется, посмотрит не него, ему хотелось поцеловать её, но это было абсолютно невозможно на многолюдной улице, среди бела дня. Она не оглядывалась. Он почувствовал себя дураком. Терпеть желание он больше не хотел, что делать, не знал. В предыдущей жизни всё всегда было решено и готово. Были пустые квартиры, застеленные постели, накрытые столы. Этим занималась Римма, для себя. Теперь её нет, и Лев Александрович не представлял, что будет дальше. От неизвестности он разозлился и спросил Ию довольно резко:

– Вы со всеми себя так ведёте или только меня дразните, зная, что я не могу настаивать?

От неожиданности девушка остановилась и обижено посмотрела на него.

– Отомстили за вопрос о директоре? – насмешливо хмыкнула. – Джентльмены вымерли при покойной королеве Виктории. – Она пошла от него довольно быстро к ближайшей остановке, к которой приближался автобус.

– Ну что Вы, Ия? – Лев Александрович раскаивался в том, что сказал. Он быстро шел рядом с ней, не смея прикоснуться, – я не хотел Вас обидеть.

Она внезапно остановилась и официальным голосом проговорила:

– Отвечаю, и расстаемся. Я ни с кем никак себя не веду. Ни так, ни эдак. Вы стали исключением. Спасибо, что накормили и проводили. Извините, что слишком много говорила. Это было в первый и в последний раз. – Она резко отвернулась от него и села в автобус, который тут же захлопнул дверь и уехал.

Берсенев стоял, глядя ей вслед, и не знал, что думать. Ничего подобного с ним в жизни не происходило. Даже в средней школе.

 

Звонить ей вечером он не стал, не мог ничего придумать. В училище на следующий день её не было. В расписании зияло слово "практика", растянутое на целую неделю. Звучало, как приговор. Уточнив в записной книжке её адрес, он на четвертый день поехал к её дому. Где находится квартира, он не знал, просто сидел на лавочке во дворе. В 8 часов он отправился на поиски телефонной будки, нашел на лицевой стороне дома.

Она сама ответила на звонок.

– Это я, – сказал он печально.

В ответ тишина.

– Можно я приду?

– Нельзя. Я дома одна, – строго ответила она.

– Это хорошо, что одна, – он почувствовал страшное возбуждение. – Поговорим спокойно, – хрипло добавил он.

– Это плохо, что одна. Вы же не говорить хотите, – она помолчала, – и я тоже.

В трубке раздались гудки.

– Ого! Это признание? – думал он.

Лев Александрович походил туда–сюда вдоль телефонных будок, дождался, когда одна из них освободилась, и снова набрал её номер. Уже по памяти.

– Не бросайте, пожалуйста, трубку. Я здесь, возле Вашего дома. Буду сидеть на скамейке у детской площадки.

Сидя там, он пожалел, что не курит, хотелось успокоиться. Она вышла не сразу после его звонка, прошла по дорожке сбоку, мимо него, не глядя в его сторону. Он не позвал её, а просто пошел за ней следом. Пару кварталов они молчали, идя рядом. Она нервничала.

– Ия, Вы меня боитесь? – спросил он, когда молчать уже было невозможно. Она ничего не сказала, но как-то прореагировала на его вопрос.

– Зачем Вы пришли, Лев Александрович? – спросила она на подходе к школьному стадиону. – Я Вам всё сказала. Гадости слушать я не буду.

Они проникли на спортивную площадку сквозь дыру в заборе. По стадиону бегал седой, поджарый мужчина, который не обращал на них никакого внимания.

Они пересекли стадион, и дошли до школы, в которой не светилось ни одно окно. Всё вокруг выглядело, как руины. Разрушенные ступени бывшей парадной лестницы, бывшая теплица с проломленной крышей и выбитыми стеклами, бывшие хозяйственные постройки, зияющие пустотой дверных проёмов, бывший плац для построений, заваленный строительным и не строительным мусором, корявые дорожки, усыпанные раскрошившимся асфальтом – всё это могло сойти за декорации фильма о ядерной войне или о конце света.

– Я хотел поговорить с Вами.

– О чем?

– Не знаю. Всё так глупо и непривычно. Мне раньше не приходилось ни за кем ухаживать.

– Вы ведь женаты, – удивилась она.

– Уже нет.

– Честно? – она вопросительно посмотрела на него. Он улыбнулся этому детскому вопросу:

– Это имеет для Вас значение? – Девушка опустила голову и не ответила. – Да, – продолжил он, – моя жена уехала насовсем заграницу.

– Значит, и Вы уедите рано или поздно, – грустно сказала она. – Чемоданы уже купили? – Он не ответил. – У нас так полдома опустело.

– Почему? – не понял он.

– Кооперативный дом, – пояснила она.

– Не понял.

– Тогда слушайте анекдот.

Стоит мужик под домом и кричит:

– Иван! Иван! – На балкон выходит человек и говорит –здесь Ия стала говорить с еврейским акцентом):

– Какой Иван? Ви шо не знаете, шо это кипиративный дом?

Лев Александрович посмеялся:

– Теперь понятно. С таким акцентом говорит бабушка моей бывшей жены.

– Канечно. А то я не знаю, – продолжала она баловаться.

– У Вас несомненные способности к языку.

– Таки да, – сказала она с еврейским жестом.

– А Вы, случайно, не собираетесь уезжать? – спросил он.

– Таки нет. Если и поеду, то не в такие жаркие страны. Я не люблю ходить пальцами наружу.

– Как это?

– В шлёпанцах под названием "Ни шагу назад".

Он опустил глаза. Она была в спортивных туфлях, надетых на белые носочки. От его взгляда ей стало плохо, как на мосту.

– Перестаньте, Лев Александрович, – заволновалась она.

– Что? – спросил он, возбуждаясь от её слов

– Не смотрите так, – попросила она.

– Я не могу смотреть на тебя иначе. – Он взял её за руку и увлёк ближе к стене школы, в место, где их никто не мог видеть. – Ия, – он приближался к её лицу.

– Перестаньте, это нехорошо, – с трудом сопротивлялась она, ощущая такое же влечение, как он.

– Что? – он поцеловал её ладошку и гладил ею свою щёку, глядя на её рот.

– То, что со мной происходит. Мне плохо. Ваши слова, голос, – говорила она всё медленнее и тише.

– Мне тоже плохо, – говорил он шепотом ей на ухо, обнимая и привлекая к себе. Она упиралась ладошками в его грудь, но это не останавливало его, а возбуждало ещё больше. – Мне плохо с того вечера, когда я увидел тебя в блузке солнечного цвета.

Она смотрела ему в глаза, не убирая рук от его груди. У него внутри всё рушилось, как тогда на мосту: – Ия.

Они услышали приближающиеся шаги, прямо на них по дорожке бежал спортсмен со стадиона. Девушка выскользнула из объятий Льва Александровича и отошла подальше от него. Когда человек пробежал, она сказала:

– Это сосед с третьего этажа.

Он смущенно молчал, снова не зная, что делать.

– Давайте и мы побежим, – вдруг предложила Ия.

– Куда? – спросил измученный мужчина.

– Не куда, а где? По беговой дорожке.

Она побежала к стадиону за углом, не ожидая его ответа. Ему ничего не оставалось, он побежал за ней следом. Сбросив на ходу пиджак, он повесил его на первую подходящую ветку дерева и потрусил по дорожке, Через два круга ему надоело, он сошел с дистанции и ждал, пока она пробежит свои четыре.

– Ты молодец, действительно, спортсменка. Даже не запыхалась. – Он надел пиджак, и они пошли в сторону дома мимо школы.

– Не вижу в сумерках ничего, – пожаловалась она и через несколько шагов споткнулась, попав ногой в яму в асфальте. Он поймал её руку и привлек к себе, отходя к стене.

– Ия, – наклонившись, он поцеловал её. Потом ещё и ещё. Это было так сладко, что, оторвавшись от её губ, он не мог прийти в себя. – Просто праздник какой-то! – прокомментировал он.

Она с изумлением смотрела на него. Он снова наклонился, она обняла его голову и потянулась к его губам.

– Иечка, золотая моя девочка, люблю тебя, люблю. – Он гладил её лицо, голову. – Почему ты молчишь? Тебе плохо?

– Нет, меня так никто не целовал, – задыхаясь от эмоций, сказала она.

– Тебе не нравится, – засомневался он.

– Наоборот, что-то необыкновенное.

Он возбужденно зашептал ей:

– Тебе будет очень хорошо со мной. Обещаю. – Эти слова сильно взволновали её. – Идём, – он решительно повлёк её за собой.

– Куда? – она упиралась, пытаясь забрать руку.

– К тебе домой.

– Нет, не надо. Я не хочу!

– Не бойся, я иду к твоим родителям.

– Долго идти придется, – уныло отозвалась она.

Он остановился:

– Почему?

– Они в Казахстане.

– Что они там делают?

– Целину распахивают вдоль и поперек.

– С кем же ты живешь? Одна?

– С бабушкой.

Он помолчал, подумал и спросил:

– Она уполномочена принимать серьезные решения?

Девушка рассмеялась в ответ и ничего не сказала. Они шли рядом. Он брал её за руку, она отнимала.

– Кто твой отец? В личном деле этого нет.

– Лётчик.

– На самолёте пашет? – развеселился он.

– Вроде того, – без энтузиазма отвечала она.

– Сельхозавиация?

– Да нет. Это шутка про целину, хотя медаль у него есть "За освоение целины".

– Так куда же он летает?

– Вы не шпион, правда? На закрытые предприятия доступ имеете, – думала она вслух.

– Вроде, нет. Разве что, кто-нибудь меня в тёмную использует, – стал шутить он.

– У них там рядом Байконур6.

– Понятно. – Больше вопросов он задавать не стал.

Когда они подошли к дому, бабушка стояла на балконе, высматривая загулявшего ребёнка. Ия помахала ей рукой, а Лев Александрович галантно поклонился.

– Вы будете иметь успех у моей бабушки, как Жюльен Сорель.

– Откуда ты знаешь?

– Такие манеры! – иронизировала она, поднимаясь по ступенькам к входной двери.

– Сегодня, видимо, поздновато делать формальное предложение, – сказал он, останавливаясь, - слишком темно.

– Кто знает, – ответила Ия, – может, его вообще не надо делать? Обойдется как-нибудь. – Она исчезла в темноте парадного, не попрощавшись с ним.

Придя домой, он бросился к телефону.

– Ты ничего не сказала мне.

– О чём? – грустно спросила Ия.

– Ты согласна или нет?

– С чем, Лев Александрович?

Он откашлялся:

– Да, и то сказать. Можно я завтра приду.

– Зачем?

– По личному вопросу.

– Завтра не приёмный день.

– Как жаль! Почему?

– Бабушки не будет. Она дежурит в библиотеке имени парторганизации ЖЭКа 509. – Ия назвала адрес, – с 17 до 19. Меня тоже не будет. Я буду плавать с 19 до 20.

– Я люблю тебя, моя золотая рыбка, – сказал он, вспоминая поцелуи. – О чём ты молчишь?

– Я улыбаюсь, как дурочка, когда слышу Ваш голос.

– До сих пор не верю, что нашел тебя.

– Не помню, чтобы я от Вас пряталась.

– Спокойной ночи, дорогая.

– Спокойной ночи, Лев Александрович.

– Когда ты назовешь меня по имени, я, наверно, умру от счастья.

– Тогда буду продлевать Вам жизнь. – Она положила трубку.

 

– Мама, я старый дурак?

– Ты влюблённый простак, Лёвушка.

Он удивлённо посмотрел на мать.

– Что ты знаешь о своей Фиалке?

Он вздохнул:

– То, что есть в личном деле: год рождения, родители, адрес и характеристику с предыдущего места работы.

– А то, чего там нет?

– Кое-что, но мало.

– А больше не спросишь.

– У кого? Она не скажет. Я пробовал.

– Такая юная и такая непростая. Не боишься?

– Ещё не пробовал. Ты знаешь, Римма старше меня. В этом были свои преимущества. Опять же, плохому меня научила.

– Бесстыжий ты!

– Не отрицаю, бесстыжий, но порядочный. Римма Аркадьевна по техническим причинам замуж за меня вышла. – Мать многозначительно посмотрела на него. – Ты не думай, я не жалею, бесполезно. Хочешь, я тебе одну умную вещь скажу?

– Неужели сможешь? В твоём-то нынешнем состоянии? - насмешливо спросила мама.

Сын укоризненно посмотрел на неё.

– Эх, maman, недооцениваете Вы меня. Её бабушка "дежурит" три раза в неделю в библиотеке. И я знаю, где она находится, эта библиотека.

– А ты не такой лопушок, Лёвушка, как все привыкли думать. Намёк понял.

– Знаешь, что самое интересное? - Мать вопросительно посмотрела на него. – По пятницам они работают.

– Что ты говоришь? Какое счастье!

– Возьми там, пожалуйста, трактат Стендаля об итальянской живописи.

– Что? Давно тебя стало интересовать творчество барона де Стендаля кавалерийского офицера? Кто его сейчас читает?

– Представь себе, моя Фиалка прочла этот его трактат в девятом классе.

– Господи, спаси и помилуй! Что же она читает сейчас?

– Эту секретную информацию она не разглашает.

– У Стендаля есть ещё трактат "О любви".

– Тащи и его, если дадут.

Мама посмотрела на него с иронией и, выходя из комнаты, запела "Любовь нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждешь"...

– Посмейся, посмейся, – отозвался он на её пение. – Солидная женщина... – с упрёком начал он.

– Попрошу без оскорблений, – выглянула она из соседней комнаты в дверной проём, и он замолчал.

 

На следующий день мама доложила ему:

- Была в библиотеке у бабушки, заказала тебе книги. Похоже, будешь читать их родного Стендаля, из домашней библиотеки.

- Что ты говоришь? А как впечатление?

- Восторг! Будто в прошлом веке побывала. Чудо, а не старушка. Смольным институтом7 от неё веет.

- В смысле революцией?

– В смысле благородными девицами.

- А что на цветочную тему?

- "С ума сойти, ей богу", как говорит герой Булгакова. Думаю, что бабушка идеализирует её, впрочем, очень убедительно.

- Мама-мама, нет в тебе веры. Особенно в людей. Спасибо за разведданные.

 

 

В субботу, во второй половине дня Лев Александрович, выходя из кабинета, где разговаривал с преподавателем политэкономии, услышал Иин голос:

– Побежали, пока там никого нет, попрыгаем.

Он не вышел сразу в коридор, а выглянул из-за приоткрытой двери. Мимо него в сторону спортивного зала пробежали Ия с подружкой. На них были гимнастические купальники, спортивные штаны и. почему-то, чешки на босу ногу. По дороге они баловались, думая, что их никто не видит. Ия подпрыгивала, пытаясь дотянуться до потолка, высота которого была не меньше пяти метров. А подружка, подпрыгивая, вытягивала ноги в шпагат, и с грохотом приземлялась на рыхлый училищный паркет. Вся эта суета выглядела очень смешно. Они с хохотом ввалились в дверь спортзала, оставив её открытой. Видимо, туда мог прийти ещё кто-то.

Директор ждал звонка из райкома комсомола и должен был сидеть в своём кабинете у телефона, но любопытство победило. Он дошел до конца коридора и заглянул внутрь зала. В этот момент подружка позвала Ию повисеть на брусьях, предлагая подержать её ноги. Девушка с энтузиазмом подскочила к снаряду, села на брус, а потом повисла вниз головой, зацепившись согнутыми в коленях ногами. Подружка придерживала её за лодыжки, чтобы она не упала. Повисев таким образом, она подтянулась, зацепилась за деревяшку и сделала кувырок назад, оказавшись на полу спиной к нему. Лев Александрович увидел глубокое декольте на купальнике, открывающее её загорелую спину и шею. Он еще не видел открытым такой большой участок её тела. Ему так захотелось потрогать её рукой, поцеловать шею, что он вернулся в коридор и прислонился к стене возле двери. Девчонки продолжали возиться на брусьях, видимо, теперь висела вниз головой подружка. Он слышал их реплики, прыжки на пол, а сам думал: как физкультурники не реагируют на их открытые спины, голые руки. Привычка, наверно. Или реагируют? Лев Александрович решил ещё раз заглянуть, поздороваться с ней, может быть, увидеть поближе. Он повернулся к двери лицом, но не успел сделать ни шагу. В его грудь, с разгона, ударилась Ия, выбегающая в коридор. Для того, чтобы она не упала от столкновения, он придержал её за одно плечо. От этого купальник сполз вниз по руке, оголив ключицу и гладкую кожу на плече. Под купальником на ней не было белья. Лев Александрович уже не мог спокойно дышать, глядя на плечо, на шею. Он машинально взял её за тонкую голую руку. Без каблуков она была маленькой, как подросток. Ия снизу вверх смотрела в его возбужденное лицо. Она хотела того же, что и он, Это было во взгляде, в стремлении всего тела к нему. Его так влекло к ней, что он онемел.

Ия, услышав в спортзале шум, приближающийся к двери, первой пришла в себя, поправила купальник на плече и, отбирая у него руку, сказала:

– Извините, Лев Александрович.

Ему кричали с другого конца коридора из учительской, что райком на проводе. Он быстро пошел к кабинету, а за его спиной захлопнулась дверь туалета. Поговорив по телефону, закончив остальные дела, директор собрался домой. Запирая кабинет, он придумал под каким предлогом войти в зал и устремился туда. Дверь была заперта, за ней раздавался дружный топот ног и физкультурные команды. Стучать в дверь он не стал, постеснялся.

Выйдя из здания училища, он обогнул его по большому радиусу и встал, глядя на окна второго этажа, где горел свет, и мелькали девичьи головки. Он думал:

– Что они там делают, эти девочки? В купальниках с большим декольте и открытой спиной, под которыми нет белья. – Вопрос был очень интересный, но у директора никакого ответа на него не было. Ему даже в голову не пришло спросить об этом у кого-нибудь. Казалось, увидев его лицо, любой человек понял бы, чего он хочет. Взрослый мужчина, директор государственного учреждения, бывший муж очень взрослой женщины и отец достаточно взрослого ребёнка стоял под окнами "вверенной ему организации" и трепетал от желания увидеть профиль любимой девушки. Трясясь в трамвае по дороге домой, он думал, что за счастье прикоснуться к её лицу, погладить кожу на плече, поворошить шёлковые волосы, пахнущие скошенной травой, поцеловать тонкую шею он отдал бы всё, что у него есть. Кроме мамы, конечно.

– Ха-ха-ха.

 

 

В воскресенье, созвонившись с Ией, Лев Александрович собрался к ней домой официально знакомиться с бабушкой, прихватив вино, которое она любила и торт. Бабушка, Маргарита Ивановна, сначала вела себя спокойно, пыталась улыбаться, посмотрев на часы, откровенно занервничала.

– А где Ия? – спросил гость, сообразив, что она не просто не вышла к гостю, а отсутствует дома. – Мы договаривались...

– Я не знаю, как Вам сказать, Лев Александрович.

– Она передумала со мной встречаться, или что-то случилось, пока я добирался?

– Нет, она Вас ждала, но случилось непредвиденное. Не знаю, имею ли я право Вам рассказывать.

– Я слушаю вас, Маргарита Ивановна.

– Тагиев приехал.

– Кто это?

– Она Вам не рассказывала?

– Нет.

– Это её ...знакомый, старый. То есть он не старый, но не в этом дело. Они не виделись давно. Не могу сообразить, сколько.

– Ну и что? Мне надо уйти, чтобы они могли повидаться?

– Нет, ни в коем случае! Он в очередной раз приехал жениться на ней. Кольцо купил.

Лев Александрович ощутил нечто незнакомое. Голос его изменился.

– Что же Вы переживаете? Радоваться нужно. Значит, любит её.

– Чему тут радоваться? – огорченно махнула рукой бабушка.

– Он плохой человек?

– Даже не знаю. Отец его – генерал, живёт в Москве. Мама живёт в Баку, но она его тётя, а не мать. Всё это очень сложно.

– Может быть, она хочет выйти за него и уехать на море? Или в Москву? – напряженно спросил Лев Александрович.

– Не хочет. Я знаю. Боится, что убьёт её.

– За что?

– Что замуж не идёт.

– Действительно, всё очень сложно. Мне надо уйти, а вы разберетесь. Не буду вам мешать.

– Нет, наоборот. Может, Вы найдете её, и домой приведете?

– Я? – удивился он.

– Да. Больше некому. Родители далеко.

– Но от Вашего имени?

– Это как Вам будет угодно.

Он вздохнул. Отбирать девушку у жениха, вооруженного кольцом, когда сам пришел делать предложение. Идиотское положение. Он не чувствовал никакого энтузиазма.

– Куда они пошли? – спросил он тусклым голосом.

– Она сказала, в скверик к дяде Стёпе. Где детская площадка, – пояснила бабушка.

– Там деревянный дистрофик стоит? – уточнил он.

– Да, это и есть условный дядя Стёпа. Я Вас очень прошу. Мне не к кому обратиться, – бабушка чуть не плакала.

– Попытаюсь, – пообещал он, чётко представляя себе, что чувствовали, приговорённые к повешенью

 

 

Лев Александрович увидел её издалека. Девочка в кофточке, похожей на тельняшку, в спортивных туфельках на белые носочки. Смешное созданье. Рядом с ней неторопливо перемещался важный азиат со строгим длинноносым лицом. Он что-то говорил ей, облизывая в паузах губы.

Ия, увидев Берсенева, устремилась к нему:

– Вы за мной, Лев Александрович? Вас бабушка командировала? Спасибо.

От её стремления к нему, от голоса и тона настроение у него изменилось. Он понял, что она ждала его и рада видеть.

– Это кто ещё такой? – нахально спросил Тагиев, буравя Льва Александровича тёмными разбойничьими глазами.

– Ия, мне представиться?

– Не надо. Он не знакомиться собирается, – ответила девушка, с вызовом глядя на своего старого знакомого.

– Вас зовёт Маргарита Ивановна. Она беспокоится по поводу Вашего отсутствия.

– Спасибо. Я пойду, – сказала она молодому человеку, – извини. – И, подойдя вплотную ко Льву Александровичу, пригласила, – идемте.

Они повернулись спиной к гостю из солнечного Азербайджана и пошли по дорожке.

– Гагарина, вернись. Я выброшу кольцо, – твёрдым голосом пригрозил им вслед жених. Девушка не обернулась.

– Может, вернетесь? – засомневался Лев Александрович.

– Уверяю Вас, он не единственный, кто делал мне предложение.

– Я чувствую, у Вашей бабушки я не засижусь. На мой век поручений хватит, – он улыбнулся, приходя в себя.

– А Вы хотели сидеть и пить чай с вареньем? – с иронией спросила девушка. Они дошли до конца аллеи и услышали сзади топот. Ия оглянулась назад, а Лев Александрович смотрел на неё. Увидев ужас в её глазах, он в то же мгновение ощутил удар в спину и по голове и упал, больно ударившись локтем об асфальт. Какая-то женщина, проходившая в это время мимо, сразу закричала истошным голосом:

– Я всё видела! Держите бандита! Милицию вызывайте!

В соседнем доме на балконы вышли 2–3 человека, оценивая ситуацию. Люди в сквере остановились, наблюдая за происходящим. Лев Александрович поднялся с земли. Тагиев не удирал, он стоял рядом, испепеляя их злобным взглядом из-под припухших век, готовый ударить снова. Левая рука у Берсенева не работала, подбородок кровоточил, но он готовился к бою, отодвигая Ию в сторону здоровой рукой. Вместо того, чтобы отойти, она решительно встала перед озверевшим поклонником и сказала тихо, но резко:

– Я тебя разозлила, меня и бей! Может мне спиной повернуться, чтобы тебе удобней было? – она стала поворачиваться спиной. Зрители наблюдали с большим интересом, готовые поучаствовать, кто чем может.

Азиат выругался по-своему, глядя с ненавистью в глаза Льву Александровичу, и, вынув что-то из кармана, отбросил от себя на клумбу с цветами.

– Дура, – сказал он, как плюнул, и пошел мимо них.

– Лев Александрович, извините, ради бога. Вы идти сможете?

– Ты очень испугалась? – спросил он, подхватив ушибленную руку здоровой. Они побрели к дому, ему было трудно идти, потому что правое колено при падении тоже пострадало.

– Вам помочь? – спросила она. Он покачал головой и захромал рядом с ней.

– Господи! – она в ужасе остановилась, увидев, что боец возвращается со зверским выражением лица. Раненый тоже остановился, освободил правую руку и попытался загородить собой Ию, которая не собиралась за него прятаться. К их удивлению, молодой человек проследовал мимо них. Оглянувшись, они могли наблюдать, как он сначала встал на дорожку, а потом начал копаться в цветах на клумбе.

– Идёмте, это зрелище не для слабонервных, – сказала она. – Жмот, он и в Африке – жмот. Что-то похожее он уже проделывал в Семёновке.

– А Вы были в Семёновке? – с удивлением спросил Лев Александрович. – Я Вас там не заметил.

– И не могли. Даже увидеть не могли.

– Почему? Вы прятались?

– Вас привезли к обеду и сразу доставили в столовую. Мастера посуетились, особенно, Николай Петрович. Он ещё накануне на кухню бегал, аборигенов обрабатывал, чтобы приготовили что-нибудь съедобное.

– Да, помню, всё было готово, ждать не пришлось. А за другими столами обедали дети. И Вы?

– Нет, мы с Голубятней купались под шлангом для мытья грузовиков. После грязной работы я имею обыкновение мыться и переодеваюсь в чистую одежду, а не ем черными руками с пыльной физиономией. Тем более, в тот день мы собирали морковку. Земля даже в рот попала, на зубах скрипела.

Он с удовольствием её слушал и думал, что Тася права:

– Княжна Гагарина.

Увидев с балкона, как они идут, бабушка расстроилась ещё больше. Попричитав надо Львом Александровичем, она настояла, чтобы он остался, и очень толково обработала ему все раны, усадив его в кухне на стул. Как только он снял пиджак, Маргарита Ивановна велела внучке удалиться в свою комнату и не выходить. Мужчина почувствовал себя в кино, действие которого происходит во времена Крымской кампании. Серьезных повреждений на теле не было, но лицо выглядело нездоровым из-за ссадин, и колено было разбито, как у школьника.

– Извините меня, пожалуйста, Лев Александрович, хотя я ни в чём не виновата, – сказала Ия, когда бабушка позволила ей выйти и оставила их вдвоём в проходной комнате.

– Я Вас не виню. У меня только просьба.

– Проводить Вас? Найти Вам такси? Позвонить Вашей маме? – пыталась угадать она.

– Не угадали. Расскажите, кто он.

– Как Вы любите сказки слушать. У Вас, наверно, была ласковая бабушка.

– Была. Расскажите? – наседал Лев Александрович.

– Сейчас? – огорчилась она, не желая ничего рассказывать.

– Как-нибудь при случае, – отступил он, не желая ссориться.

– Я обещаю. Вы на меня обиделись?

– За что? За эту сцену? Я на Вас обижаться не могу. – Он перешел на шепот, – лучше скажите, Вы хоть раз поцелуете меня сегодня за все мои страдания?

Она улыбнулась по-детски его неожиданному вопросу и подошла к нему поближе.

– А Вам больно не будет?

– Мне будет...,– начал он фразу и не успел окончить. Она подошла к нему очень близко, и он забыл обо всех своих болячках, наслаждаясь её сладкими поцелуями. Оторвавшись, он увидел затуманенный взгляд, потянулся к ней снова:

– Девочка моя.

Немного погодя, он собрался домой, попрощавшись с бабушкой, обменявшись с ней извинениями и прощениями. Ия решила проводить его до остановки, опасаясь засады. Лев Александрович, хромая по двору, спросил у неё, не даст ли она ему своё фото.

– Поставите на рабочий стол? – спросила она с иронией.

– Положу в портмоне, – ответил он, улыбаясь, и они рассмеялись вместе. – Маме вас покажу.

– У меня нет актуальных фотографий, только детские, – сказала она грустно.

– Почему?

– Меня некому фотографировать. Для фото нужно два человека, а я живу почти одна.

Он посмотрел на неё, думал, заплачет, но Ия тут же улыбнулась и сказала:

– Меня как-то бабушка решила сфотографировать с одной девочкой. Говорят, это была внучка Ковпака. Ну, знаете, Сидор Артемьевич Ковпак8, "Скорботно мені, брати мої", – процитировала она басом по-украински, с печальным видом опустив голову. - Партизан, одним словом. – Ия пожала плечом. Всё, что она делала и говорила, было так необычно, что он не знал, как реагировать, смотрел на неё, ожидая какую-то шалость.

– Я эту девочку видела в первый и последний раз в жизни. Маргарита Ивановна отвела меня в фотоателье, заставив перед этим вымыть голову и примыкающие к ней места.

Лев Александрович уже не мог не смеяться, слушая её.

– Посадили нас, как молодоженов, головка к головке. – Ия изобразила позу, сделав соответствующее выражение лица, и тут же другим тоном продолжила, – а это, между прочим, опасно. Человек-то незнакомый, кто знает, что там у неё в голове. Через неделю, – продолжала она свой рассказ, – забираю я фото и думаю, – Ну чего мне стоило разглядеть эту девочку? Если бы я знала, как она выглядит, могла бы хоть методом исключения себя обнаружить.

Он смеялся вслух, а она с серьезным лицом добавила:

– Самое весёлое, что бабушка отослала эту фотографию родителям. Мне кажется, моя мама до сих пор уверена, что на почте что-то перепутали. Вот Вы смеётесь, а когда я Вам её покажу, посмотрим, найдёте меня с двух попыток или третья понадобится. Мне не всегда удаётся себя обнаружить, особенно в пасмурную погоду.

– Не знаю, найду Вас или нет, а моя мама будет от Вас в восторге, в этом я уверен. У неё, наконец, появится достойный собеседник.

– Хотите сказать, что я...

– Нет, – перебил он её, – этого я сказать не хочу.

- Я Вас хотела спросить, Лев Александрович, а зачем Вы приходили?

- Чтобы Вы, случайно, не попали в гарем к какому-нибудь абреку и не уехали в тьмутаракань. А то заставит Вас паранджу носить, красота даром пропадёт.

- Вам-то что? - улыбалась она.

- Сейчас мне некогда Вам объяснять свой интерес в этом деле, я спешу зализывать раны, чтобы скорее вернуться в строй. Когда вернусь, всё станет очевидно.

- А когда Вы вернётесь?

Он наклонился и шёпотом сказал ей на ушко:

- Когда ты меня позовёшь. Я буду ждать.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, на щеках мгновенно появился румянец, она с усилием глотнула. Он взял её за руку и почувствовал тот же трепет, что и на мосту.

- До свидания, Иечка-девочка. Я жду, начиная с этой минуты.

- До свидания, Лев Александрович. Выздоравливайте, пожалуйста.

Он уехал.

 

 

Мама, увидев его, сказала:

- Ой-ёй-ёй! Как всё непросто! Раньше скромнее было - гарбуза подносили. Это Ия тебя отделала или родственники? - спрашивала она, изучая на нём повреждения.

- Бабушка, - с трудом улыбнулся он.

- Доктор нужен? Что болит?

- Душа болит, мама моя.

- Отказала?

- Нет. Я ничего не успел предложить из того, что у меня есть.

- Как это, не успел?

- До начала водевиля.

- В смысле? - не понимала мама.

- Явился бывший поклонник - жених, сын московского генерала, азиат, только кинжала в зубах не хватало для колорита. Стал от злости рвать и метать: меня на землю, обручальное кольцо на клумбу. Почему именно сегодня?! У меня было такое хорошее настроение с утра, и погода подходящая.

- Что ты говоришь! А она как?

- Героиня. Ни одной неуместной реплики. За меня собиралась жизнь отдать в неравном бою, но не пришлось как-то.

- Врёшь, небось?

- Ни боже мой!

- Хоть поцеловала тебя потом?

- Не трави душу. - Он переодевался. Мама пошла в кухню поставить чайник на огонь и задумалась о том, что жена уехала давным-давно, на улице весна во всю, а Лёва всегда был горячий парень. Римма его на этом и поймала. Неужели столько терпит?

- Что же это будет, Лёвушка? - спросила она, когда он сел за стол.

- Я хочу на ней жениться.

- Или её хочешь?

- Это, мамочка, в данном случае, одно и то же.

- Не боишься? Она очень молодая, а ты...

- Боюсь. Боюсь не соответствовать. Ой! - он начал есть и почувствовал боль в челюсти.

- Ты чего? - сочувственно спросила мама.

- Больно, - показал на рот.

- Тебе надо раны обработать?

- Нет, Маргарита Ивановна сделала всё вполне профессионально.

- Ладно, ешь, пойду, а то фильм прозеваю. - Уходя из кухни, она пела с чувством запела: " Если ранили друга, перевяжет подруга горячие раны его".

- Мама! - отозвался он укоризненно на её пение.

- Молчу, молчу, - сказала она и продолжила мурлыкать мелодию без слов, не открывая рта.

Лев Александрович ел и думал, что добровольно он от такой девушки не откажется, никто не смог бы. Он вспомнил её рассказ про фотографию, заулыбался с ущербом для здоровья. Смешная девочка.

 

 

За 10 дней раны его затянулись, к праздникам на лице не осталось и следа.

Праздновать Маргарита Ивановна пошла к подруге. На застолье собирались все сотрудницы библиотеки и несколько военных отставников, членов той же парторганизации. Ия, оставшись одна дома, слушала музыку, смотрела в окно, под которым бродили дети с шариками, нарядные накрашенные дамочки и праздные чистые мужчины. Насмотревшись на проявления праздника, она позвонила Льву Александровичу.

- Это я.

- Иечка, с праздником Вас, - поздравил он. Она молчала. - Что-то случилось? - спросил он.

Хриплым голосом она сказала ему:

- Я дома одна, - и откашлялась. Он молчал, думая, что это не всё.

- Больше я ничего не скажу, - она положила трубку и включила музыку.

Он приехал через 40 минут, возбуждённый, очень красивый, с цветами и шампанским. Она молча открыла ему дверь, он тоже ничего не говорил, пока не вошёл в комнату.

- Я хочу сделать Вам предложение, - по-деловому сказал он.

- Что предлагаете? - волнуясь и не улыбаясь, спросила она.

- Руку и сердце.

- Теперь мы помолвлены? - спросила она с испугом.

- Если Вы согласны, то наверно.

- Я в этом ничего не понимаю. Вы уже там были, должны знать, - сказала она, с трудом держась на ногах.

- Где там? - спросил он, подходя к ней ближе.

- В браке, - ответила она и посмотрела вблизи на его красивый рот. Он гладил её плечи, шею, она поймала его руку и, зарывшись в большую ладонь лицом, поцеловала её. Он потёрся щекой об её волосы.

- Чай будем пить? - для приличия спросила она, подняв на него глаза.

- Давай выпьем вина, - предложил он, не убирая от неё руки.

- Я не пью.

- Не куришь и с мужчинами не...- он замолчал.

- Да, но Вы не бойтесь.

- Иди ко мне, мой птенчик, - он обнял её. Она молчала, прижавшись к нему.

- Ты...?

- Нет, - отстраняясь от него говорила Ия. - Послушайте, здесь две проблемы или даже три, я не могу сосчитать, - она освобождалась от его объятий.

- Сосредоточься, я не тороплюсь, - он гладил её по лицу.

- Я не могу сосредотачиваться, когда Вы меня целуете.

- А я не могу остановиться. Излагай, может, вместе сосчитаем.

- Во-первых, я очень стесняюсь раздеваться, даже у Самсона и на пляже. А если кто-то при мне раздевается, я могу потерять сознание.

- Не надо терять сознание, - говорил он, целуя её ушко, - лучше тащи зимнюю одежду. Мы, наоборот, оденемся.

- У меня только бабушкины шубы и папины старые шинели.

- Пойдёт. Шинели с генеральскими погонами? - спрашивал он, целуя её тонкую шею.

- Кажется, нет. Я не помню, - отвечала она, задыхаясь от желания.

- Тогда я выбираю бабушкину шубу. Это надёжнее. А ты что?

- Вы смеётесь надо мной? - вырвалась от него она. Он догнал её и снова стал ласкать.

Небо затянуло тучами, в комнате катастрофически быстро темнело.

– А что ещё? – спросил он, расстёгивая на ней кофточку.

– Не скажу. Оставьте меня, я боюсь.

Он не собирался останавливаться. Мало того, он раздевался при ней: снял галстук, расстегнул рубашку.

– Что Вы делаете? – с ужасом спросила она.

– Готовлюсь примерять бабушкину шубу, – ответил он, вытаскивая нижний край рубашки из брюк, - переодеваюсь.

Увидев волосы на его груди, она заскочила в свою комнату, он не дал ей закрыть дверь.

– Нет, – она запахивала блузку и отодвигалась от него. – Не надо, пожалуйста, я боюсь.

– Чего ты боишься, мой птенчик? Иди ко мне, – он обнимал её, трогая грудь сквозь блузку. На ней не было белья. – Тебе же нравилось, как я тебя целую. Дальше будет ещё лучше.

– Мне будет больно, я знаю, – вдруг расплакалась она. Лев Александрович увидел, что она не притворяется, не кокетничает, а по-настоящему боится.

– Всё, – он убрал от неё свои руки, – не трогаю тебя. Сейчас успокоюсь и уйду, – пообещал он и сел в расстёгнутой рубашке на край кровати, приходя в себя. Она, вытирая слёзы, села в кресло, стоящее под окном, накрыла ноги широкой юбкой.

На улице и в комнате было не совсем темно. Занавески не были задернуты, о них никто не успел подумать. На грустного Льва Александровича попадал свет уличного фонаря. Ия посмотрела на его красивое лицо, на голую грудь, молча подошла к нему и села на колено, запустив ласковые пальчики в шелковистые волосы на груди.

– Ты решила попробовать? – он возбужденно целовал её, поднял юбочку и ласкал ногу выше колена. Она увидела его руку на себе, встала, сбросила с себя одежду на пол.

– Какая ты красивая, моя девочка.

Она молча легла на кровать. Он, сидя у её ног, разглядел в потёмках, что на теле нет тёмных пятен. Он нежно положил свою руку туда, где волосы должны были быть, и ощутил под ладонью гладкие шелковые складочки.

– Боже мой! – только и смог сказать он, встал, разделся, не отрывая лихорадочного взгляда от её тонкого пропорционального тела, и лёг рядом с ней, от восторга боясь прикоснуться к ней.

– Только не бойся, Иечка, всё будет хорошо.

– Наоборот, я очень боюсь, – шёпотом ответила она. И ещё тише попросила,– Вы сделаете так, чтобы я не забеременела.

Он не мог больше ждать.

– Да, я всё сделаю, как ты хочешь.

 

 

– Почему ты плачешь? – спросил он её, когда всё кончилось. – Я не понимаю, – ласково говорил он, гладя её худые рёбрышки. – Тебе было плохо?

– Мне было очень хорошо, но очень больно.

– Почему больно? Где? – переполошился он. – Видишь ли, я ничего в этом не понимаю. В дамах.

– Там больно. Я тоже ничего в дамах не понимаю.

Он погладил её по лицу, вытер слёзы ладонью, поцеловал.

– Или ты очень большой, или я слишком маленькая, – тихонько предположила она, успокаиваясь.

Он взорвался изнутри желанием от её слов, стал целовать возбуждённо:

– Иечка, я опять хочу тебя, нестерпимо. – Всё началось снова. Она стонала и плакала под ним, он стонал от остроты и силы ощущений, от её неожиданных, непривычных ласк. – Боже мой! Я не знал, что это может быть так сладко. Фантастика! – Он целовал её лицо. - Иечка, идём со мной?

– Зачем?

– Ты будешь жить со мной, у меня дома. Я буду спать с тобой. – Эта мысль возбудила их обоих, они долго целовались. – Завтра же подадим заявление в ЗАГС.

Зазвонил телефон. Ия встала, ответила. Маргарита Ивановна сообщала, что они попьют чай и разойдутся по домам.

– Ты не ответила мне, – напомнил он и сел, свесив ноги с кровати.

– О чём? – Она стояла перед ним в темноте, тоненькая, голая и лохматая, босиком на их вещах.

– Ты выйдешь за меня замуж?

– Да, если ты возьмёшь меня, – тихо сказала она.

– Возьму. Я тебя всю возьму замуж. – Он обнял её. – Одевайся, дождёмся Маргариту Ивановну и пойдём.

– Я не пойду.

– Я люблю тебя. – Он встал. Босиком она была совсем хрупкой и беззащитной рядом с ним. – Теперь я не смогу без тебя, понимаешь. Просто не смогу. – Он легко поднял её и закружил. – Украду тебя.

Она стала вырываться:

– Нет, – отталкивалась от него руками.

– Не забираю тебя, если ты не хочешь, – он поставил её на пол и стал одеваться.

Она молча заплакала, разыскивая в потёмках свою одежду на полу, он подал ей блузку и ласково спросил:

– О чём ты плачешь, моя капелька?

Она не ответила ему, ушла сквозь темноту квартиры в ванную. Там она умылась, оделась, вышла и включила свет в кухне. Он уже одетый ждал её в прихожей.

– Не грусти, Иечка. Я не обману тебя никогда и ни в чём. Ты мне веришь?

– Да, – ответила она хриплым от слёз голосом.

– Скажи мне что-нибудь, чтоб меня совесть не мучила, – попросил он.

Она подняла к нему лицо и сказала:

– Я люблю тебя.

Он прижал её к себе двумя руками и не дышал.

– Ухожу, а то умру от счастья.

– Пока, – грустно сказала она.

– Ты моя Несмеяна.

После его ухода она привела комнату в порядок и сидела за письменным столом, глядя в одну точку. В квартире было по-праздничному тихо и темно.

Бабушка вернулась бодрая, свежая, весёлая от вина и общения с людьми. Она не заметила ни заплаканные глаза ребёнка, ни букет цветов, спрятанный на балконе. Праздник состоялся.

 

Лев Александрович пошёл домой пешком. Он не мог находиться в замкнутом пространстве. Ему хотелось двигаться, петь. Открыв ему дверь, мама сказала:

– Выглядишь победителем. – От него веяло радостью, сексом, силой.

– Я и есть победитель.

Не сказав не слова, мама ушла к себе в комнату. Искупавшись, он пришёл сказать ей "спокойной ночи".

– Не сердись. Я женюсь.

– Это я поняла. Ты не боишься ответственности? У неё есть родители.

– Она совершеннолетняя. И я не первый, кто сделал ей предложение, и даже не второй.

– У неё...– начала мама.

– Извини, я не намерен ничего обсуждать. Она своей сдержанностью заслужила мою тактичность. Я не скажу о ней ничего и никому. Не сердись. Даже о том негодяе, что напал на меня, она не сказала ни слова.

– Да, она непростая девочка. Иногда мне кажется, что она поймала тебя, выловила, как рыбку. Что вся твоя история любви к ней – чей-то коварный план. Но кто мог его придумать?

– Только господь, – бодро ответил Лев Александрович. – Я всё проанализировал. Это абсолютно исключено. Везде и всегда была моя инициатива.

– Ты известный зазнайка. Наверно, с Риммой Аркадьевной ты тоже так думал?

– Ни одного дня. Я плыл по течению. Если бы я знал тогда, что может быть такое, как с этой девочкой, я бы не женился. Ждал бы всю жизнь. Оно того стоит.

– Ты сошёл с ума, Лёвушка.

– Наверно, ты права. Спокойной ночи, – он поцеловал её в висок.

 

 

На работе в последующие дни Лев Александрович летал, парил и с большим трудом не пел. Увидев его в таком состоянии, Таисия Викторовна поняла, что-то случилось. Лёва по-прежнему интересовал её, тем более в качестве "свободного радикала". Многолетняя привычка надзирать над ним сохранилась и после отъезда подруги. Тася дала ему время на адаптацию после отъезда жены и теперь собиралась приступить вплотную, заняться его личной жизнью. Поэтому парение она не одобрила. В её плане была скорбь, в которой она рассчитывала его утешить раз и навсегда. А в радости он был недоступен. Разведка ничего не дала. Мама его изображала полное неведение. И в один прекрасный день Тася пошла в лобовую атаку, спросив без обиняков:

– Лёва, ты что влюбился?

– Да! – выстрелил он в неё ответом.

– А как же Римма, – опешила от неожиданности подруга.

– Если ты не заметила, она уехала навсегда, forever, так сказать, оставив меня, как оставляют при смене квартиры старые боксёрские перчатки в углу, засиженном тараканами.

– Ты мог поехать с ней, если бы она была тебе дорога, – возразила Тася.

– А она могла бы остаться со мной, если бы я был ей дорог, – азартно выпалил Лев Александрович.

– Ты жестокий. Ей здесь было плохо.

– А мне здесь хорошо. А теперь даже ещё лучше.

– Почему теперь?

– Я помолвлен, – сообщил он.

– Слово какое-то старорежимное. Что это значит, помолвлен? Спишь с кем-то?

– Сплю я один, а "помолвлен" значит, что я сделал предложение и официально являюсь женихом.

– Чей же ты жених? Мама нашла тебе кого-то, кому за 30? – с насмешкой спросила подруга.

– Увидишь на свадьбе. Я тебя приглашу.

– Риммку не боишься? – зло спросила Тася.

– В каком смысле, Таисия Викторовна?

– Приедет и покажет тебе, кто в доме хозяин.

– А кто, Тасенька? И в чьём доме?

Тася, ретируясь, буркнула: "Узнаешь!".

От досады на его вопиющую дерзость Тася написала Римме письмо, сообщив о недостойном поведении оставленного ею мужа.

 

 

Несколько дней директор был очень занят, не успевал даже поесть, не то, что отклониться от маршрута. Ездил на ТЭЦ, в мастерские, в НИИ9, куда устраивали детей на работу по окончании училища. Искал преподавателя Советского права, взамен того, что преподавал раньше, и чей труп нашли на крыше вагона электрички, стоявшей в депо. По этому поводу пришлось общаться с милиционерами, равно как и по поводу исчезновения в неизвестном направлении одной девицы из группы Таисии Викторовны. Но эту лягушку-путешественницу, слава богу, нашли живой и здоровой, а бывшему сотруднику теперь надо было организовывать похороны. Этим, в основном, занимался завуч, но без подписи директора бумаги не имели силы. Понемногу дела убывали, Лев Александрович рассчитывал интенсивно поработать ещё завтра, в субботу, а в воскресенье отдохнуть, увидеть Ию.

В ЗАГС они так и не попались: ему было некогда, а она молчала, не проявлялась ни в училище, ни, тем более, по телефону. Вчера, когда ехал домой с работы, пытался вспомнить, как всё было в прошлый раз. Тогда всё организовала Римма, а он ничего об этом не помнил. Только кошмарную покупку её подвенечного платья в салоне "Юность". Остальное стёрлось с годами за ненадобностью.

Сделав очередную безрезультатную попытку дозвониться Гагариным из кабинета, Лев Александрович побрёл в туалет умываться: бумажной работы оставалось вагон и маленькая тележка, а глаза уже слипались. Когда он бесшумно открыл первую дверь туалета –этот навык они с завучем шлифовали годами – ловили курильщиков в мужском отделении), то услышал из дамской уборной слова, которые остановили его. Он рисковал, стоя там: дамы могли выйти и увидеть его подслушивающим под дверью, но информация стоила того.

На фоне шума воды в раковине директор услышал, как одна девушка спросила у другой:

– Гагарина будет сегодня?

– А как же! Она Явтуха не пропустит. Серебряный плащ, мамино платье с люрексом, – расписывала вторая, – она спустила воду в унитазе, – и лифчик на косточках, как в прошлый раз. Мужики балдеют от неё.

Лев Александрович почувствовал боль в груди и подумал, что сейчас умрёт.

– Который час? – спросил первый голос.

– Понятия не имею, – ответила вторая и закурила. – Русак уже здесь, наверно. Надо в каморке посмотреть. У него там всем вместе тесно. Обещал в зале маты постелить.

Директор беззвучно открыл дверь и тихо метнулся в свой кабинет, опасаясь встретить кого-нибудь по дороге. Девицы ещё курили и красились перед зеркалом в туалете, по лестнице никто не поднимался. Было абсолютно тихо, если не считать грохота проходящих мимо трамваев. Льву Александровичу стало не до сна. Он автоматически сложил бумаги со стола в портфель, выключил в кабинете свет, чтобы не выдать своё присутствие на рабочем месте, и расположился у окна, наблюдая за прохожими и входящими в здание. Вскоре появился Явтух в элегантном длинном новом плаще. Он картинным жестом выбросил в урну сигарету, которую закурил не больше минуты тому назад, и вошёл в здание спокойной походкой. Почти сразу за ним в училище шмыгнула толстуха–блондинка в голубой куртке. И, наконец, директор увидел сверху тёмную голову и серебряный плащ. Он собрался подойти к двери, но передумал, сел на стул и слушал, как каблучки стучали по мрамору, а потом по паркету коридора. В дальнем его конце открылась дверь, оттуда уже была слышна музыка, и раздавался возбужденный дамский смех. Когда дверь за девушкой закрылась, он понял, что не дышит. Вспомнил Ию с подружкой в купальниках в спортзале. Что там происходило после того, как он ушел? Посидел немного, успокоился и подумал почему-то, о чём она плакала, когда он уходил от неё? Такая стеснительная дома и... Или гениальная актриса? Он решил всё выяснить сегодня же.

Приоткрыл дверь кабинета и прикинул, как незаметно добраться до эпицентра событий. Когда-то всё их училище было огромным залом с колоннами. От прежнего величия остались их отрезки, торчащие рядом с перегородками, которые делят бывший зал на аудитории и кабинеты. За этими, торчащими там и сям вдоль всего здания, колоннами часто прячутся от преподавателей и мастеров учащиеся. Теперь эти остатки былой роскоши могли пригодиться и директору для той же цели. Лев Александрович вышел из темноты кабинета и быстро преодолел самый длинный открытый участок коридора. Ещё один кусок он пробежал. Оставался последний. Стоя за колонной, когда дверь спортзала приоткрылась, он услышал, как девица расхлябанным голосом заявила, что идёт курить. Директор узнал одну из говоривших в туалете.

– Потом покуришь, – возразил Евгений Николаевич и закрыл дверь зала.

Лев Александрович подобрался ещё ближе. Ему было слышно, о чём говорят участники вечеринки. Одна из девушек сказала, что её ждут, она немедленно уходит. Никто особенно не возражал. Другую напоили, и все вместе обсуждали, что делать, чтобы она не испачкала пол, если её будет рвать.

– Вставай! – расталкивал девушку физкультурник. В ответ раздавалось что-то нечленораздельное. Русак грязно выругался и добавил:

– Корова! Не тащить же её тушу в туалет. Пусть валяется. Ты пойдешь со мной, – скомандовал он кому-то, – забирай свой плащ, наденешь "на босу грудь".

Директор заскочил в дверь туалета, которая находилась между спортзалом, где оставалось минимум 3 человека и каморкой физкультурника, куда шла в серебряном плаще... Об этом он старался не думать, стоя в туалете, почувствовал, что его знобит. Дождавшись окончания перемещений, он вернулся в свой кабинет. Для увольнения обоих преподавателей достаточно было и увиденного – пьянство вечером в помещении училища с учащимися. Тем более, когда директор возвращался из укрытия, в спортзале раздавался поросячий визг, а из комнаты физкультурника он услышал тусклый голос Русака:

– Снимай, что ты ломаешься? Ещё выпить хочешь? Посмотри сюда!

В кабинете Лев Александрович по памяти в темноте набрал номер телефона завуча и в двух предложениях объяснил ему, что происходит, и что тот должен сделать. Завуч жил на улице, которая приходила прямо к училищу, этот факт оказывал огромное влияние на его жизнь

Директор посидел немного в темноте, собираясь с силами, ему было так больно от мысли о том, что происходит в противоположном конце коридора, что там рушится его жизнь. Вот зачем наряды, зачем шёлковая кожа по всему телу, зачем вся её светящаяся красота, весёлые рассказы, будто написанные писателем – юмористом. Гейша. Одно непонятно, зачем она делал вид, что стесняется? А почему плакала? Он решил снова добраться до эпицентра событий и дожидаться подмогу там. А потом посмотреть ей в глаза. Что она изобразит на этот раз?

Опробованным способом он попал к каморке физкультурника, из которой слышались недвусмысленные звуки. Переместившись дальше, он услышал шум и не успел никуда спрятаться, прямо на него из зала шла толстуха с голой грудью. Она бежала в туалет, её тошнило. Ничего не соображая, она даже не пыталась спрятаться от Льва Александровича и оставила открытой дверь в зал. Оттуда раздавалось какое-то кряхтение и скрип брусьев. Директор не смог заставить себя заглянуть внутрь. Что там происходит было совершенно очевидно.

Слева, у лестницы он увидел завуча и с ним милиционера, которые двигались к нему по скрипучему паркету, стараясь не производить слишком много шума. В каморке у физкультурника стало тихо. Лев Александрович показал милиционеру на открытую дверь спортзала, откуда раздавались звуки, исключающие двойное толкование. Страж порядка, постучав в открытую дверь, вошёл туда и оборвал "песню" на полуслове. Завучу директор показал на дверь туалета, оттуда как раз показалась босогрудая девица. Увидев двух незнакомых мужиков, она заорала так, что видавшие виды стены чуть не рухнули. Пытаясь поймать пьяную сирену, Борис Борисович получил производственную травму. Предположив, что мужик покушается на её тело, белое рассыпчатое, она изодрала ему когтями шею. Пока Лев Александрович помогал коллеге скрутить толстушку и затолкать её в спортзал, из каморки физкультурника выпорхнула фигура в серебряном плаще и в отличном темпе понеслась по коридору к лестнице. Директор предупредил завуча, что ещё есть человек у Русака в подсобке, а сам побежал догонять предательницу. Он никогда в жизни не бегал с такой скоростью, даже в экстремальных обстоятельствах. Он догнал её возле трамвая, схватил за развевающуюся полу плаща и дёрнул. Под серебром оказался лифчик на косточках и чулки с чёрным кружевным поясом. Немногочисленные в это время пассажиры уже сели в отходящий вагон. Поэтому никто не видел, как директор училища, Лев Александрович Берсенев, смеялся, отдавая плащ девушке и хватая её за руку, чтобы отвести обратно в училище.

Это была не Ия Гагарина. Он с трудом доставил беглянку на второй этаж к остальным участникам праздника. В спортзале милиционер составлял протокол. Завуч не мог попасть в каморку Русака, который заперся на ключ и молчал, не реагируя на требования начальства. Явтух сидел на матах, сложенных один на другой, в том углу, откуда раньше раздавались специфические звуки. Увидев директора, он нагло улыбнулся и отвернулся. Пьяная толстуха билась в истерике, прикрыв грудь одеждой, а вторая девица отказывалась назвать свою фамилию. Серебряная рыбка, которую поймал на улице Лев Александрович, имела при себе студенческий билет на имя Гариной Аллы. Она была их прошлогодней выпускницей. Он понял, что сочетание "Алла Гарина" из-за шума воды прозвучало, как "а Гагарина". Оформив все бумаги, необходимые для последующего увольнения любителей клубнички, Лев Александрович оставил завуча запирать училище, а сам прихватил из кабинета свой портфель с бумагами и поехал к Гагариным выяснять, что у них случилось с телефоном.

Окна квартиры были почти тёмными, только на кухне горел нормальный свет. Берсенев решил, что бабушки нет дома, но старушка сама открыла дверь. Ему показалось, что она стала ещё меньше, с тех пор, как он её видел.

– Это Вы, Лев Александрович, – она смотрела на него воспалёнными заплаканными глазами снизу вверх.

– Извините, что я так поздно, но не могу до Вас дозвониться два дня, а освободился только сейчас.

– У нас телефон не работает. Я врача от соседки вызывала. Входите.

– Вам было плохо?

– Нет, не мне, – сказала она, закрывая за ним дверь. – Проходите, – показала ему вглубь квартиры.

Он направился в комнату Ии. Она лежала в постели с закрытыми глазами. В полутьме пахло скипидаром и горчицей.

– Бабуля, дай мне попить, – попросила она, услышав, что кто-то вошёл в комнату.

Бабушка, которая шла следом за гостем, принесла из кухни тёплое питьё в чашке.

– Давайте я, Маргарита Ивановна.

– Спасибо. Я чайник поставлю, попьёте со мной?

Он улыбнулся:

– Спасибо, я прямо с работы.

– Через 10 минут приходите на кухню, я Вас покормлю. – Бабушка ушла готовить.

Он сел на кровать рядом с ней, наклонился:

– Иечка, попей.

– Бабуля, мне чудится, что здесь Лев Александрович.

– Тебе не чудится, моя девочка.

Она улыбалась с закрытыми глазами.

– Я знаю, это такой сон. Сейчас открою глаза, а ты здесь.

– Открывай, – предложил он. Она с трудом открыла один глаз, другой, опухший, не открывался. Она протянула к нему руку, он взял её и, поцеловав, гладил горячую ладошку.

– Точно, сон, – она закрыла глаза, но не забрала руку.

Бабушка пришла звать его к столу. Он вышел в кухню.

– Что с ней случилось, Маргарита Ивановна?

– Воспаление лёгких. Простудилась, но на занятия ходила и в бассейн. Там хотела вымыть голову от хлорки и попала себе шампунем из подушечки в глаз. Он очень мылкий. Пока вымывала пену, оступилась, поскользнулась на плитках. Пока добралась до одежды, застудилась окончательно. Ещё и глаз испортила. 33 несчастья, – сделала вывод бабушка.

– Почему Вы мне не позвонили?

– Неудобно. Я позвонила один раз Вашей маме, она сказала, что Вы на работе и очень заняты.

– Извините, Вы, наверно, не сказали, кто Вы?

– Не сказала.

– Напрасно. Спасибо большое, – поблагодарил он за скромный ужин. – Вы сами сколько не спали? Две ночи?

– Не совсем не спала, пунктиром.

– Сегодня ложитесь. Я подежурю.

– Это неудобно, нет-нет, – протестовала бабушка.

– Вам это необходимо. Считайте, что наняли сиделку. А у меня бумаги с собой, не успел всё сделать на работе. Всё будет хорошо.

– А если кто-то узнает?

– Мы никому не скажем.

– Нет, я не могу.

– Маргарита Ивановна, Вы ей утром нужны. Я не смогу прийти Вам помогать. А сейчас, пожалуйста. Соглашайтесь.

– Ладно, будь по-вашему.

– Только я схожу маме позвоню, чтобы она не волновалась.

Позвонив с улицы, из телефона–автомата, он вернулся, сел за письменный стол и стал писать то, что не успел из-за охоты.

Ия проснулась, пошевелилась, он пересел к ней на кровать. Она, открыв глаз, блаженно улыбнулась искаженным лицом.

– Я с тобой хоть во сне поговорю.

– А как ты определяешь, что это сон?

– Очень просто. Ночь, бабули нет, и ты у меня. Это сон. Поговори со мной. Не звонишь.

– У тебя не работает телефон, – оправдывался он.

– Отличная причина не только для сна. Можно тебя попросить? Положи мне руку на бок, вот сюда. У меня там болит. – Она закрыла глаза. Он держал ладонь там, куда она её приложила, на рёбрах рядом с грудью, ощущал её горячее тело. Когда представил себе её в полутьме на этом же месте и задохнулся от ощущений. Сам виноват.

- Знаешь, что смешно? - спросила она таким тоном, будто продолжала разговор. - Его зовут Джаваншир.

- Почему смешно? - не понял Лев Александрович.

- Пародия на "Анну Каренину".

- Я ничего не понимаю.

- Дай мне попить. - Он напоил её, придержав голову на весу.

- Во сне не пьют, - заявила она.

- Что ты говоришь. Я не знал. Так что там с Карениной?

- Всё наоборот. Джаваншир - значит молодой лев. Ты взрослый, а он молодой. И ребёнок был его, а не твой.

Лев Александрович не шевелился, на него наваливался очередной кошмар.

- У тебя был ребёнок?

- Нет, не было мальчика. Убили на ранней стадии развития. А меня зачем-то баба Маня спасла. Напрасно. Я умирала по-настоящему, не так, как сейчас. - Она откашлялась. - Люди такие глупые, думают, что знают, что такое хорошо. Маяковского обчитались в детстве. Кому нужен весь этот гуманизм, как с животными. Ерунда. Теперь мне больно, ты же знаешь. - Он наклонился к ней и поцеловал горячую щёку. - Может, я на этот раз умерла, наконец? - Она потянулась, как кошка, но так и не открыла глаза. - Лёвочка, как я тебя люблю во сне.

- И я тебя люблю, моя хорошая. И не умрёшь ты.

- Не умру, так уеду.

- Куда? С кем? - Он почувствовал острое отвращение к сюрпризам, которым сегодня не было ни конца, ни края.

- Это секрет. - Она повернулась на бок и сильно закашлялась. Когда она успокоилась, попила, он опять спросил:

- Куда ты уезжаешь, Ия?

- Слушать духовой оркестр. Не надо недооценивать влияние полковой музыки на неокрепшие умы. От неё чепчики срывает с головы лучше взрывной волны.

- Кто тебя увозит? - не мог понять Лев Александрович.

- Освоители целины. Она вот-вот переместится.

- Кто?

- Целина. Это состояние души. Плюс автомобиль с шофёром, который читает на узбекском языке. Отдадут меня замуж за генеральского сына.

- За Тагиева?

- Зачем? Горхмаз Халилов не единственный генерал на этом свете. Южнее есть и другие. Христиане.

Лев Александрович уже ничего не понимал, он посмотрел на измученное лицо с опухшим глазом и расплакался, закрыв лицо руками. Если бы рядом была мама, она сказала бы, что он очень устал за последние дни, понервничал вечером в училище, испугался за любимую девочку и узнал, что может потерять её. Всё это было верно и просто, если не ощущать ещё бешеное желание. Он хотел её всем телом, всей душой. Все дни после праздника он, ложась спать, прокручивал, как пластинку, воспоминания о вечере с ней. Он помнил каждую минуту, каждое прикосновение. Успокаиваясь, он подумал, до чего же было спокойно и комфортно с Риммой, которую он не любил ни одной минуты. Это он точно знал теперь. Разве он отпустил бы Ию куда-нибудь? Никогда. Пешком пошёл бы следом, если бы уехала тайком. Он вытер слёзы. Вот она рядом, не на целине, не в спортзале.

- Вылечу её и женюсь, - решил он и сел за стол работать. - Никуда ты от меня не уедешь. Не тот случай. - В 4 утра он прикорнул на диване в гостиной, а в 6 ушёл домой, чтобы привести себя в порядок.

 

- Ты же не был в милиции всю ночь? - спросила мама.

- Не был.

- У неё?

- Да, - безучастно ответил он, раздеваясь.

- Ночью. А говорил, она чуть не святая. Поймала она тебя, хороший мой.

- Мамочка, - он сел с одеждой в руках, - у неё воспаление лёгких. Она горит уже несколько дней. Бредит какую-то ерунду. Ещё и глаз у неё опух. Маргарита Ивановна практически не спала двое суток. Я просто дал ей возможность отдохнуть. Что они будут делать, если и она свалится?

Мама изменилась в лице:

- Ты же не врёшь?

- Ну, посмотри на меня. - Он был серым и лёглым, как мокрое полотенце.

- Извини, - она забрала у него грязную сорочку.

- Не напрягайся. - Он встал, чтобы идти в ванную. Поцеловав мать в щёку, пожаловался, - родители собрались её увезти куда-то.

- А что там, в училище вчера произошло?

- Завуч звонил? - вместо ответа спросил он.

- Да, вечером. Я сказала. Что ты ещё не доехал. Он больше не стал беспокоить.

- Спасибо, золотая моя. Помоюсь и пойду на работу. А завтра не пойду.

- Лёвушка, мне за тебя страшно.

- Всё утрясётся. Успокоюсь, разжирею, отупею, и всё будет, как должно быть.

- Иди, болтун. Если пойдёшь к ребёнку после работы, позвони мне.

 

 

В этот же день Русак и Явтух подали заявления об уходе. Директор молча подписал. Скандал решили не устраивать, чтобы не позорить учебное заведение, тем более, что барышни все оказались чужие, только одна из них была прошлогодней выпускницей. Теперь надо было искать новых людей на вакансии.

Днём в кабинет влетела Тася Викторовна, которой всегда до всего было дело.

- Ты уволил Явтуха? Куда его группу девать?

- Он сообщил тебе, за что?

- Нет.

- Думаешь, просто так, от нечего делать.

- Он сказал, что ты ревнуешь его к княжне.

- Больше он тебе ничего не сказал?

- Странно, мог бы рассказать, как в милиции ночевал.

- Это правда?

- А про Гагарину языком трепать правда?

- Его же с барышнями застукали, - растерянно сказала Тася.

- Гагарина была среди них?

- Не знаю.

Он хотел ей сказать, что девочка из её группы больна воспалением лёгких, а мастер не знает. Но понял, что директор училища об этом тоже знать не может, а то, что знает Лев Александрович Берсенев, никого не касается.

- Спроси у Бориса Борисовича, он оформлял все бумаги, скажет тебе фамилии. Узнаешь, не было ли там твоих детей. Извини, мне надо работать. Да, может, ты сама за ним страдаешь? Такой красавец! Ален Делон отечественного производства. - Она фыркнула и выскочила из кабинета, хлопнув дверью, поскольку это была правда.

 

 

В выходной Лев Александрович пришёл к Гагариным после телефонного звонка. Аппарат им починили, и Маргарита Ивановна сама пригласила его прийти.

- Здравствуй, Иечка, - сказал он, присаживаясь на кровать рядом с ней. Она сидела, опираясь на подушки. На ней была другая сорочка, и вся она была свежая и живая. - Как жизнь? - спросил он, целуя её в щёку. - Когда думаешь выздороветь?

- На днях или раньше. Самсон сказал, что долго держать меня не будет. Я у него на участке "самая здорова жінка".

- На каком участке? Я уже не первый раз слышу это подозрительное имя.

- Это наш участковый.

- А как же его подвиг, зафиксированный во множестве фонтанов, в том числе и нашем?

- Это у него hobby. В свободное от работы время. Нет, видимо, общение с пациентами толкает доктора на такие экстраординарные поступки. Хочется кому-то пасть порвать. Но думаю, он бросил это дело после того, как облысел. Для львов уже не опасен.

Он улыбался, реагируя на её болтовню.

- Ты бабушке сказала что-нибудь? - тихо спросил он. Она, молча, отрицательно покачала головой. - Передумала? - Она опять отрицательно покачала головой.

- Доча! - кричала ей из прихожей Маргарита Ивановна, - я в гастроном сбегаю.

- Хорошо, - отозвалась Ия, чтобы бабушка услышала.

- А Вы не передумали? - спросила она. Он покачал головой так же, как она перед этим.

Ия встала на коленки на кровати и добралась до него. Он обнял её, почувствовал тёплое тело под руками сквозь тонкую сорочку. Она нервно глотнула и потянулась к его губам. Он поцеловал её, но держал под контролем все остальные желания, бабушка могла вернуться в любую минуту. Лев Александрович решил воспользоваться её отсутствием, чтобы выяснить у Ии кое-что очень важное для себя, то, что не давало покоя с того страшного вечера.

- Я хотел с тобой серьёзно поговорить, - сказал он, снимая её руки со своей шеи.

Она обиделась уже на это, перестала улыбаться и отползла вглубь кровати, спряталась под одеялом до самого подбородка и молчала, не глядя на него. Когда он задал свой вопрос:

- Тебя там не было потому, что ты заболела? - она подняла на него такие обиженные глаза, что ему стало совестно.

- Ты неправильно всё поняла. Дай мне руку.

- Всего хорошего, Лев Александрович, не смею Вас задерживать. Спасибо, что проведали.

- Я... Я не знаю, как тебе всё объяснить. - Она демонстративно молчала. - Всё очень сложно. Ты знаешь, что в пятницу вечером я гонялся за тобой по площади перед училищем?

- Догнали? – дерзко спросила она.

- Нет, тебя там не было.

- Не повезло Вам, смертоубийство сорвалось.

- Нет, я бы сам, наверно, умер от горя.

- Не преувеличивайте Ваше отношение ко мне, - глядя на него иронично, сказала Ия, - преспокойненько сдали бы меня вместе с остальными дяденьке милиционеру, в чём была.

- Откуда ты знаешь? - подскочил Лев Александрович.

- Явтух звонил, угрожал физиономию перекроить за то, что я их выдала, а сама не пришла. Звучало очень убедительно. - Она смотрела в лицо директору.

- Боже мой, я узнал совершенно случайно. Ты же ничего не сказала, - он снова сел.

- Об этом никто, кроме Вас не знает. Я ничего не смогу доказать, - спокойно сказала она.

- Господи, они звали тебя туда! - Он взялся за голову руками, представил себе то, что там происходило.

- Они каждый раз зовут. Пигмалион ещё не отчаялся. Ему трудов жалко. А девиц зазывают, чтобы меня разозлить.

- О чём ты говоришь? Каких трудов? - у него на лице застыл ужас. - Ты могла бы пойти к ним, туда? Ты одна из них?!

Ия заговорила совсем другим голосом, металлическим, незнакомым ему:

- Оставьте меня, Лев Александрович, у Вас автоматически закончатся все неприятные мысли и сомнения. К Вам у меня претензий нет и быть не может. О нашем близком знакомстве от меня никто никогда не узнает.

Он так разозлился на всё сразу: на эту историю с беготнёй по училищу, на себя за свои расспросы, на её своенравие, на невозможность жить спокойно, на постоянное неудовлетворенное желание. Перед ним сидела причина всего этого, сердитая, снова недоступная. Ему хотелось сделать что-нибудь необычное, неестественное, страшное, разбить что-нибудь. Он встал и сказал жестко:

- Что, детка, попробовала меня, но не понравилось? Могу идти на все четыре стороны?

- Я...попробовала?! - она задохнулась от возмущения и обиды, закашлялась, схватилась за грудь рукой. Он стоял и смотрел, на неё. Успокоившись, она посмотрела на него ледяными глазами и чужим голосом сказала:

- Я не желаю Вас больше видеть. Выход найдёте сами.

Постояв ещё пару секунд, он видел, как всё в ней опало, осело, умерло и застыло. Он вышел из комнаты, тихо закрыл дверь. Ия легла на бок лицом к стенке и закрыла глаза.

Выйдя на улицу, Лев Александрович осознал, что сейчас сделал, но вернуться он не мог, ему никто не открыл бы дверь.

 

 

Мама, увидев его, спросила:

- Что-то случилось?

- Со мной всё в порядке, - ответил он мёртвым голосом.

- В училище? С Ией? - сделала попытки мама. Он не ответил. Он вообще решил не разговаривать.

Ночью Лев Александрович не мог спать, всё думал, что произошло? Зачем он сказал ей эту гадость? Она так улыбалась ему, когда он пришёл. Потаскухи так не улыбаются. Кто ему вообще так улыбался в его жизни? Римма? Никогда. Всё по-деловому, приспичило - давай. Перед отъездом Римма посадила его на голодный паёк, отучала от себя, приучала к будущему одиночеству. Сейчас понятно: у неё были другие хлопоты, некогда было, или времени было жалко на прошлое. Она никогда времени зря не тратила. Только с выгодой или с пользой. Как она их различала?

С Ией он мог бы заниматься этим каждый раз, как виделся, но не имел права и не мог организовать всё, а она, девочка, не станет. Хотя, в этот раз ведь она организовала, а не он. Зачем он стал спрашивать её? Разве ему важно это? Значит, важно, значит боится потерять то, что узнал именно с ней в свои 35 лет. Почему он разозлился так? Вразумительным ответом было неудовлетворённое желание и дикая ревность, которой он не знал раньше. До того праздничного вечера он хотел её платонически, а теперь знал, какая она сладкая, и мучительно, до боли хотел всё её ласковое отзывчивое тело, стремящееся к нему, получающее от него удовольствие. Какой дурак! Всё это было его ещё сегодня утром. Как вернуть это себе?

Если бы Ия хотела пойти к этим мужикам, никто не смог бы остановить её и даже проконтролировать. И вряд ли ей понадобился бы другой, вернее, третий мужчина. Научили бы её тому, что сами умеют, как его самого в молодости учила Римма Аркадьевна, системно, без трепета. После этой учёбы так, как она не улыбаются, гаснет всё внутри, одна техника остаётся и бесстыжий взгляд. А Ия – ребёнок. А Лёва – болван.

 

Утром Лев Александрович пришёл на работу раньше всех, украл с выставки Иину картину и в 9 часов, как только стало прилично звонить, набрал телефон Гагариных. Маргарита Ивановна холодным тоном поблагодарила его за помощь и участие, заверила, что у них всё в порядке, и положила трубку. Он даже не успел позвать Ию к телефону.

Директор переселился на работу. С 7.30 до 10 вечера он сидел в кабинете или мотался по мастерским, разбросанным по всему городу. С мамой он практически не разговаривал, уходя "спать" сразу после чая. Обед он не ел, врал, что пообедал в кафе на углу вместе с завучем. За неделю он похудел на 5 килограмм и стал угрюмо-мрачным. В воскресенье, не выдержав, он из дому попытался поговорить с Ией по телефону, но бабушка, сказав, что не может с ним говорить, извинилась и положила трубку.

В понедельник в училище пришёл за своими документами Русак. Для храбрости он выпил и, видимо, не мало, потому что запах в кабинете стоял, как в пивной в разгар сезона. Ни директор, ни Александр Иванович ничего не говорили. Забрав трудовую книжку, физкультурник, стоя в дверях, произнёс:

– Похоже, Вам она тоже не досталась, – и быстро вышел в коридор. Лев Александрович буквально выскочил за ним. Русак издевательски махал ему рукой с площадки первого этажа, поблескивая золотой фиксой. Директор запер кабинет, сбежал вниз и догнал наглеца в скверике напротив училища.

– Что Вы о себе возомнили? – спросил Берсенев, став перед ним на дорожке.

– Достало! – злобно сверкнул Русак волчьими глазами.

– Какое Вы имеете право болтать о ней? – сквозь зубы спросил директор, не желая привлекать внимание прохожих.

– Это я её сделал! – ответил физкультурник. – Вы её видели раньше? Не видели. Не на что было смотреть. Напялит замызганный всякой чертежной дрянью сарафан с отсиженным задом поверх мужской рубашки и сидит, сгорбившись, за своими идиотскими чертежами. Руки тушью перемарает, ногти обгрызёт, подпилить некогда. А причёска! Баран, сбежавший во время сезонной стрижки. Одни "пятёрки" – это диагноз. Болячка на всю голову. А сейчас разглядели? Нравится? Княжна Гагарина. Что взгляд, что поворот головы. Ноги, талия, гардеробчик для аристократов, вроде Вас. Всё при ней. Это я сделал!

Всегда хотел, но материал не тот. Шушера одна, магазин "сделай сам". Попалась ценная порода, работал, гонял, дрессировал. Только собрался её в кабак тащить на Крещатик, друзьям демонстрировать, так нет – ей некогда. Она языки изучает, по театрам с бабушкой сидит в своих нарядах. Бред! С такой фигурой в театре! Ещё и рисовать стала. Конец всему. Опять руки цветастые будут.

А на меня теперь не смотрит, я чумазый черноротый физкультурник, который только и может, что с фокусами отжиматься.

– А зачем Вы ею занимались?

– Не Ваше дело. Я не на исповеди.

– Почему вы ей угрожали после скандала?

– Нажаловалась-таки. Чтобы знала, как языком трепать.

– Вы верите, что она могла разболтать?

– Нет, но больше некому было. Оттуда одна девица ушла раньше, но зачем ей нас сдавать?

– Я сам случайно в тот вечер услышал ваших девиц в туалете через перегородку. Они курили там, не скрывались. Прежде, чем пойдёте ей мстить, спросите у них.

– А Вы ведь из-за неё всё это сделали, – гаденько улыбнулся Русак. – Боялись, что она у меня в каморке? У неё похожий плащ есть.

Лев Александрович вспыхнул, но не сказал ничего, только заиграл желваками.

–Разве я потащил бы её в училище? К Явтуху – подонку? Я бы её в лучший ресторан отвёл, чтобы мои друзья видели, какая у меня женщина есть! Что я могу из серой мыши сделать! Она мне руку не подаёт после той "Праги". Понятно? Я низкий интриган. А тот осёл самовлюблённый отослал её чуть не матом. Её! Княжну Гагарину! Ради своей коровы деревенской. Потом очнулся, разглядел, а она в его сторону голову не поворачивает. Всё, – выдохнул пьяный Русак. – Судя по Вашему виду, на Вас она тоже не глядит. И правильно. В сущности, чем Вы лучше меня? Директор, – он презрительно осмотрел всю фигуру Берсенева сверху донизу. – Вы сколько раз отжаться можете? Четыре или пять? – он скорчил рожу.

Лев Александрович собрался уходить, но Русак придержал его за рукав и тихо сказал:

– А картину её Вы украли, я понял. Эстет Абрамович там носился: кто да кто? Каморку мою обыскал, урод. Порнуху нашёл. Козе ведь понятно, кроме Вас некому. Явтух только свой портрет упёр бы. Ему никто не нужен, Нарцисс. Подохнет перед зеркалом. Остальные в живописи ни бум-бум и в женщинах тоже.

Вы мне надоели. Я пойду, обмою увольнение. Кстати, куда Вы её дели? Она пропала.

– Она уезжает с родителями куда-то в Россию, – почему-то ответил ему Лев Александрович.

– Да, – тяжко выдохнул физкультурник. – Без неё мне там делать нечего, – он махнул рукой на здание училища. – Приходите погрустить в подвальчик, когда она Вас бросит. Выпьем за наших лучших по жизни. – Он развернулся и пошёл в сторону набережной, в подвальчик, грустить.

 

 

После разговора с Русаком несправедливость по отношению к ней стала такой очевидной и вопиющей, что Лев Александрович не мог жить с этим. Он абсолютно не представлял, как помириться с ней. Ему в жизни ничего подобного делать не приходилось. Идти к ней домой он просто боялся. Или ему было стыдно перед Маргаритой Ивановной за свою выходку. Не зная, что делать, терпеть он больше не собирался.

Решительно настроившись, директор вошёл в учительскую и громко спросил:

– Таисия Викторовна, где Ваша группа сегодня?

– На практике. Я Вам говорила. Надо посетить хотя бы две организации, проверить, как там.

Он боялся выдать себя вопросом, поэтому молчал, а она продолжала:

– Ближе всего КБ10 им.***. Там у нас лучшие дети. Поедете со мной?

– Конечно, у меня сейчас есть время. Собирайтесь, жду Вас у кабинета.

Таисия Викторовна обрадовалась возможности побыть с ним наедине в неофициальной обстановке. Она сбегала напудрилась, подкрасила свои неправдоподобно длинные ресницы, освежила помаду на некрасивых губах и наэлектризованная, бодрая ждала его возле лестницы. Он вышел к ней нервный, красивый, возбуждённый возможностью увидеть Ию, поговорить с ней и, может быть... О том, что может быть потом, он старался не думать в присутствии Таси – неправильно истолкует выражение лица. За всю дорогу он так и не спросил её, там ли Гагарина, "лучших" у неё в группе было не меньше десяти – все, кто участвовал в конкурсе, в котором победила Ия.

Оформив пропуска на проходной, они долго шли по коридорам и лестницам к местному начальству, потом по другим коридорам в какие-то отделы и лаборатории, где сидели за кульманами и письменными столами нынешние учащиеся их училища и выпускники разных лет. "Дети" вставали навстречу мастеру и директору, что-то говорили их начальники и руководители практики. Лев Александрович уже устал улыбаться и слушать, стал забывать, зачем сюда пришёл. В последнем отделе, из всех возможных, из-за кульмана11 встала русая, спортивная девочка, вежливо поздоровалась с ними. Директор вспомнил: это она держала Ию за ноги в спортзале на брусьях. Он обрадовался ей, как родной. Таисия Викторовна что-то спрашивала у неё. К ним подошёл заведующий лабораторией, который оказался Тасиным однокурсником. Мужчин познакомили. Девочка села на рабочее место, а Тася с приятелем пошли курить в специально отведённое место. Берсенев, как некурящий, остался ждать один в огромном коридоре, в который выходило бесконечное количество дверей.

Из двери, возле которой он стоял, выскочил молодой человек с улыбкой на лице и сказал внутрь:

– Я сейчас, Иечка, несу. – Он побежал в другой конец, исчез за дверью в тупике.

Лев Александрович будто проснулся. Он подошёл к двери, из которой вышел юноша и открыл её. Всё было, как везде: прямоугольные вертикали, украшенные чертежами, а от людей только негромкие голоса в пространстве между рабочими местами. Видно было двух молодых мужчин в белых халатах, которые стояли возле одного из кульманов. Один из этих мужчин очень весело рассказывал, жестикулируя и наклоняясь в пространство между торчащими досками:

– Представляете, в этом здании раньше был бордель. Говорят, тут во время ремонта такие вещи находили!

– А теперь здесь бардак, – отозвался второй мужчина, – и ничего найти вообще нельзя, кроме тараканов.

В дверь ворвался тот, что бежал по коридору, ловко обогнул Льва Александровича и, добравшись до тех двоих, протянул в пространство между кульманами толстый импортный каталог, говоря из-за спин стоящих:

– Вот, Иечка, выбирай любую штуку. Он для тебя сделает. Обещал мне. Металл у него есть.

В этот момент рядом с директором, справа, возникло какое-то некрасивое, но знакомое лицо.

– Здравствуйте, – медленно басом произнесла их прошлогодняя выпускница, фамилию которой он не вспомнил бы даже под гипнозом. Она, улыбаясь директору, толкнула кого-то невидимого за кульманом. Оттуда поднялся тоже выпускник и вежливо поздоровался со Львом Александровичем. Его вездесущую фамилию Коваленко, директор, слава богу, помнил. Пока они втроём беседовали, к ним подошёл заведующий лабораторией и поинтересовался, что Берсенев у них делает. Выяснив, кто он такой и изучив его пропуск, начальник спросил:

– Выпускников навещаете?

– И это тоже, но, в основном, проверяю, как проходит практика у нынешних студентов.

Фигуры выпускников в белых халатах исчезли в местных декорациях так же медленно и тихо, как и появились.

– Спасибо, отличную девочку нам дали, уникальные работы делает, – завлабораторией вёл Льва Александровича к толпе мужиков, стоящих у кульмана слева. – Вот только работать ей мешают, – сказал он громче, явно адресуясь к развлекающим девушку инженерам. – Коллеги, может, для разнообразия поработаем? – предложил он им. – Вот Ваши кадры. Мне, извините, некогда, – он отошёл к своему рабочему столу и позвал к себе одного из молодых специалистов.

Ия повернула голову в ответ на слова про кадры и увидела Льва Александровича. Он стоял, не произнося ни слова, не шевелясь и не улыбаясь. Она медленно встала, как выросла между досками, похудевшая, на высоких каблуках. Он успел подумать о том, почему они все так медленно встают? Она приблизилась к нему, он открыл рот, чтобы что-то сказать, но она проскользнула между ним и кульманом со словами:

– Извините, Лев Александрович, – и спокойно пошла к двери. Он, сообразив, что происходит, попрощался за руку с завлабом, раскланялся с выпускниками и вышел. Она не ждала его в коридоре, её торопливые шаги слышались за углом. Пока он дошёл до поворота, она исчезла на лестнице. Видно её не было, но он точно знал, что она поднимается, а не спускается. Он побежал наверх по ступенькам, догнал её двумя этажами выше. Они были одни на лестнице, здесь никто не ходил, кроме читателей библиотеки, которая была закрыта на замок, "Пятница", – подумал он.

- Здравствуй, - он шёл за ней, она продолжала подниматься. - Постой, пожалуйста, прошу тебя.

Она остановилась, потому что идти дальше было некуда. Это была последняя лестничная площадка.

- Как твоё здоровье?

- Вашими молитвами, Лев Александрович, - она обернулась к нему лицом, - премного благодарны за помощь, батюшка - благодетель, - ёрничала она.

- Ты обиделась на меня, я понимаю.

- Не настолько, чтобы об этом говорить, - сказала она совсем другим голосом и тоном.

Он и не хотел ничего говорить, не хотел ничего выяснять. Он хотел до неё дотронуться, ощутить её тепло под ладонями, коснуться её детских ласковых губ, почувствовать на своей груди её нежные ладони и прижаться к ней истосковавшимся телом. Но не она обидела его, а он её, поэтому он должен был говорить.

- Иечка, это всё такая глупость. - Он имел в виду последний разговор у неё дома.

- Согласна, колоссальная глупость допустить всё это. Мне нельзя было разговаривать с Вами. А потом надо было просто прыгать с моста. Вы бы уже в Америке руководили бригадой грузчиков, где-нибудь в Буффало. Впрочем, можно всё исправить прямо сейчас.

- Нет, ты не поняла. Я не об этом. Я был не прав тогда, у тебя дома. Просто всё сложилось одно к другому.

Она собралась уходить, ей были неинтересны его объяснения.

- Нет, не уходи. Я так хотел увидеть тебя. Мне тебя не хватает.

Она обижено посмотрела ему в глаза и попыталась проскочить по лестнице мимо него. Он поймал её, прижал к себе:

- Прости меня, прости. Я знаю, тебя там не было, никогда не было.

- Это Пигмалион Вам доложил, - она не спрашивала, а констатировала сердитым голосом. - Вам нужно было его свидетельство? - тщетно пытаясь вырваться, говорила она. - Новый друг будет, с ним и общайтесь. Он Вам доставит сколько угодно беспроблемных барышень с улицы, в ЗАГС вести не надо после того. - Она билась в его объятьях, как карп, пойманный бреднем, трепыхается в грязи на берегу.

- Не дразни меня, - рассердился он. - Я люблю тебя. Я никого до тебя не любил, никого не хотел так, как хочу тебя. А ты играешь со мной!

- Я играю?! - она подняла на него глаза, полные слёз, и тихо приказала, - отпустите меня! - Он убрал руки и отодвинулся от неё.

Ия побежала вниз по лестнице, на свой этаж. Он стал спускаться за ней. К тому времени, как он дошёл до её лаборатории, она была уже далеко в той стороне, где осталась Тася со своим однокурсником. Лев Александрович постеснялся кричать в огромном чужом коридоре. Он преследовал её, пока не наткнулся на дверь дамского туалета, в которую она вошла.

Из курилки по соседству выплыли, совершенно довольные друг другом, Таисия Викторовна и завлаб.

- Лев Александрович! Вы сами не пошли в соседнюю лабораторию? Там полно наших. Идёмте, там Гагарина. Её хотят сюда на работу. Она у них нарасхват, только успевает крутиться. Представляете, припахали её на кальку копировать. Это ювелирная работа. Никто не хочет её делать. Без глаз останешься. Вот товарищ Лопатин хотел бы взять её к себе, так те не отдают, держат двумя руками.

- Лишь бы Троянская война не началась, - мрачно отозвался директор, вспоминая толпу мужиков у Ииного кульмана.

- Ты обиделся, что долго ждать пришлось? - спросила Тася, когда Лопатин, попрощавшись, ушёл в свой кабинет. - Я его сто лет не видела, - оправдывалась она на ходу, - всё не совпадали во времени. Идём, - позвала она, открывая дверь.

- Не пойду, я там уже попрощался со всеми.

- Я быстро, - она скользнула внутрь с рабочей улыбкой на лице.

Ия, думая, что начальство убралось, и опасность миновала, спокойно шла по коридору. Лев Александрович ждал её за выступом стены. Как только она поравнялась с ним, он протянул к ней руку и попросил:

- Постой, выслушай меня, пожалуйста.

Она стояла, натянутая, как скрипичная струна, и очень красивая. Было видно, что она только что плакала, верхняя губка у неё припухла. Он не мог отвести глаза от неё.

- Ты такая чувствительная, - начал он. - Нет, это бессмысленно. - Она отвернулась, чтобы идти дальше. - Не уходи, я не могу без тебя.

- Что не можете? - Она развернулась лицом к нему. - Есть? Пить? Училищем руководить? Что не можете?

- Я не могу без тебя жить.

- Как же Вы, такой уважаемый человек, будете жить с такой сомнительной дамой, как я?

Дверь лаборатории открылась, и оттуда вышла Таисия Викторовна.

- Вот ты где, Гагарина. А я волнуюсь. Ну, что? Всё в порядке? Все тобой очень довольны. Берут в любой отдел. Куда пойдешь работать, к этим или туда, к Лопатину, - она показала вдоль коридора на соседнюю дверь.

- Посмотрим, - безразлично отозвалась Ия, - где кульман новее и стул мягче.

- Я думаю, Гагарина нигде не пропадёт, - бодрым голосом, обращаясь к директору, подвела итог Тася, попрощалась с ученицей и пошла к лестнице.

- Я тоже так думаю, - сказал Лев Александрович и получил такой взгляд Ии, что с трудом устоял на ногах. Она вошла в помещение лаборатории, не попрощавшись с ним, и громко захлопнула за собой дверь.

 

 

Таисия Викторовна, полная энергии от встречи с однокурсником, который недавно развёлся с женой и должен был скоро стать начальником отдела, повела директора в следующее НИИ, находящееся неподалёку. Там всё повторилось снова: пропуска, коридоры, начальство, коридоры, дети, коридоры.

Рабочий день закончился. Толпы свободных инженеров, освобожденных долгожданным звонком, подались из-за письменных столов и кульманов на улицы, заполнили городской транспорт, упражняясь в толкании друг друга перед ужином. Лев Александрович не хотел идти домой. Втираться в одну из душегубок, перевозивших людей с места, где они делают вид, что работают, на место, где они делают вид, что живут, он тем более не хотел. Его обуяла мизантропия. Он шёл по улице сначала медленно, а потом всё быстрее, осознав, чего ему хочется. Он хотел, чтобы кончилась эта боль внутри. Как перед удалением зуба: стерплю, что угодно, лишь бы не болело, лишь бы не чувствовать себя. Пусть всё взорвётся, лишь бы не было так безысходно.

 

Он пешком добрался до одной из улиц, где они гуляли во время вечерней прогулки, пришёл к её дому, сел вдалеке, у чужого парадного и опять пожалел, что не курит. Отупев от сидения, он решил позвонить маме, чтобы не волновалась. Поговорив с ней, он повернулся и пошёл, но не во двор Ииного дома, а в противоположную сторону, по улице, которая вела к автобусной остановке. Этот автобус, грязный, жаркий и вонючий, вывезет его из микрорайона, из её жизни. Он приедет домой, поест, обязательно выпьет – у мамы всегда есть, что выпить), а завтра начнёт собирать документы и уедет в Америку, в Аргентину, в Израиль, к чёрту! Только бы не ощущать эту боль, застрявшую в груди, не думать об этой девочке, у которой всё так непросто в её 20. А у него, в его 35, не будет никаких проблем. Он будет растить равнодушного к нему сына, будет "любить" холодную расчётливую женщину, станет бригадиром грузчиков и забудет все эти новые ощущения. Ия уедет в Россию, он в Америку. Будем воевать. Она к своей семье, он к своей семье. У них разная жизнь. Как она говорила: "Вы это что-то одно, а мы это что-то другое". Они совершенно разные люди. Ему нужна командирша, с которой всё просто, беспроблемно, не надо даже противозачаточные средства покупать. Всё решат за него: что надеть, что съесть, что сказать, что сделать. Если бы конфликт был с Риммой, она сама подошла бы к нему и помирилась или сообщила бы, что бросает его. И будет он жить спокойно, никогда не увидит Ию в золотых струях плиссированной блузки, не поцелует трепетные, сладкие губы, не дотронется до...

 

Лев Александрович повернул на 90 градусов и пошёл к стадиону, на котором они бегали в тот вечер. Он шёл быстро, по дороге снял галстук, сунул его в портфель. Обогнув школу, вышел на угол и увидел её. Она трусила по отдалённой от него части стадиона в спортивных штанах и полосатой футболочке, на ногах её были спортивные белые туфли, надетые на белые носочки. Он почему-то представил себе голые Риммины ноги с крупными красными ногтями. Поставив портфель на площадке для прыжков в длину, сложил на него пиджак и побежал вокруг стадиона, догнал и обогнал её, не говоря ни слова и не делая никаких знаков. Ия за это время окончила бегать свои 4 круга и ушла, не оглянувшись на него. Он не заметил, когда это произошло.

Завершив пробежку, он заправил рубашку в брюки, взял портфель и пиджак в руки и пошёл к её дому "ставить точку". Быстро и решительно он влетел по лестнице к её квартире и стал звонить. Она открыла сама, потому что был понедельник, бабушка дежурила в библиотеке. Он оттолкнул дверь к стенке прихожей, сбросил на пол портфель и спросил, волнуясь:

- Что я должен сказать: мне без тебя очень плохо или, я уеду в Америку навсегда.

- Смотря, что Вы хотите услышать от меня: скатертью дорога или...

Он подошёл к ней ближе, его лицо было грустным, а глаза выражали настоящее страдание.

- Иечка, давай оставим глупости. У меня изболелось всё. Я так не могу больше, - говорил он ей тихо. - Я вот-вот пить начну.

Она отодвинулась от него и сказала:

- Лев Александрович, перестаньте меня шантажировать и закройте, пожалуйста, дверь.

- С той стороны? - обескуражено спросил он, не двигаясь, с места.

Она прошла мимо него, закрыла за ним и стояла в темноте прихожей. Он повернулся к ней и тихо сказал:

- Я люблю тебя.

Она обняла его, приложила голову к его груди и не шевелилась. Он тоже обнял её и почувствовал, как боль оставляет его тело, он вздохнул и заплакал.

- Ты хотел меня бросить, но не смог? - гладя его по спине, спросила Ия.

- Я не хотел, - он вытер рукой глаза, чтобы она не видела слёз, - я же не мазохист какой.

- Ты простишь мне то, что я сказал тогда?

- Ты тогда сильно устал, недоспал?

- Да.

- Думал, что я с ними, ревновал?

- Да.

- Испугался, что я такая больная, перекошенная?

- Да.

- Ты хотел меня?

- Да.

- А сейчас?

- Я хочу тебя с тех пор, как увидел, - он поцеловал её. - А с тех пор, как увидел тебя всю, я хочу тебя всё время, - он целовал её и спускал плечики спортивного купальника с её плечиков.

Она зацепилась за его шею руками, он поднял её, как поднимают ребёнка, который просится на руки, и отнёс в её комнату.

 

 

Тот звук, который она издала, возбуждал его потом очень долго, достаточно было вспомнить его. Это был не стон, это было озвученое блаженство. Отзываясь на всё, что он делал, она говорила:

– Я люблю тебя, – и плакала. Слёзы стекали в её маленькие уши. Увидев это, он прошептал:

– Фонтан любви, – и нежно вылизал их. Ия взвилась от ощущений и выразила свой восторг чувственно, неистово. Он испугался, что умрёт сейчас и не испытает этого ещё раз. Поверить в то, что всё происходящее реально, а не снится, было очень трудно. Все её ласки и поцелуи он мог выразить только двумя понятными словами - фантастика и сказка. Всё остальное было нечленораздельно.

Лёжа рядом с ней, он не собирался ни уходить, ни одеваться. Ему надо было ещё. Ещё поцелуев, ещё прикосновений к атласной, тёплой коже, ещё нежности ласковых рук, ещё ощущения своей силы. От того, что она покорялась ему, а не командовала, он почувствовал себя таким большим, любимым, всемогущим. Он просто стал другим. Это казалось невероятным, но только сейчас, с этой маленькой девочкой, он стал настоящим мужчиной. Лев Александрович точно знал, что после этого дня он будет по-другому ходить, разговаривать, по-другому жить. Он гладил её рёбра и впалый живот, шёлковые лепестки между ног и, как дикий зверь, снова хотел овладеть ею, оплодотворить её. Она обязательно родит ему детей, столько, сколько он захочет. Он был счастлив.

 

 

– Я хочу познакомить тебя с моей мамой. Пойдешь к нам в гости?

– Нет, – ответила Ия, и Лев Александрович понял, что уговаривать бесполезно.

– Объяснишь?

– Нет, – она ела мороженое, которое он ей купил.

– Ты не хочешь её знать?

– Хочу. Очень, – говорила с пломбиром во рту.

– А домой не пойдёшь? – развеселился он.

– Нет, – она откусила очередной кусок шоколадной глазури.

– Намёк понял. – Подумал немного и стал перечислять. – Опера? "Украина"? Октябрьский дворец? Русская драма?

– Лишь бы не в Гидропарке, в ресторане, – заявила она.

– Почему? – он удивлённо смотрел на неё.

Она пожала плечами и продолжила есть мороженое.

 

 

Лев Александрович купил билеты во дворец "Украина" на концерт Танзанийского фольклорного ансамбля. Мама решила пойти со своей школьной подругой на случай, если девушка ей не понравится, и молодежь будет сама по себе, она не хотела остаться одна. Маргарита Ивановна была не совсем здорова и идти отказалась.

Договорились встретиться прямо в фойе. Мама увидела сына издалека и помахала им. Когда девушка сняла плащ, все фантазии сына для неё стали реальностью. Золотая блузка, действительно, струилась вокруг неё, а длинная юбка, бисерные туфли и сумочка делали её героиней какого-то исторического костюмированного фильма. Вся Ия светилась молодостью и чистотой. Хотелось подойти к ней, сказать что-то весёлое. Лев Александрович смотрел на неё с восторгом и желанием.

– Если Вы будете так смотреть на меня, нам придётся ехать домой.

– Иначе на тебя смотреть невозможно. Ты здесь самая красивая. Идём к дамам.

– Я боюсь.

– Ты? Тебя сейчас на сцену можно выпускать.

– Нельзя – вздохнула она.

– Почему?

– Мне нечего сказать народу.

Он взял её за руку и повёл к маме.

– Знакомьтесь, это – Ия Гагарина. Это моя мама – Марта Игнатьевна Берсенева, а это её школьная подруга – Руфина Константиновна.

– Вблизи Вы ещё лучше, чем издалека, – сказала мама девушке, а, повернувшись к сыну, поцеловала его. – Ты был прав, Лёвушка, когда собирался писать стихи.

Ия с удивлением и восторгом посмотрела на него. Он ответил ей смущенной ласковой улыбкой. Чувствовалось, что им не обязательно говорить, чтобы общаться между собой. Мама была довольна. Подруга мамы восхищалась, каким красивым и мужественным стал Лёва, она не видела его два года, а знала с самого рождения.

– Пойдём сразу в зал? – спросил он дам. – Я не могу себе представить, как выглядят танзанийские пляски.

– Ты что "Клуб кинопутешествий" не смотришь? – спросила мама.

– И не узнаете, Лев Александрович, как они выглядят, – тихо сообщила Ия. Все притормозили и смотрели на неё. – Вы не заметили афишу на входе? – спросила она.

– Я смотрел на тебя, хотя...– задумался он, – там было что-то закарпатское.

– Это самое, закарпатское, заменит нам песни, пляски и лоботряски наших африканских соседей.

– Правда? – по его лицу было видно, как он разочарован.

– Увы. У каждого входа объявление висит.

– А почему ты мне сразу не сказала?

– Мама могла быть уже внутри.

– И была, – отозвалась Марта Игнатьевна. – Мы видели вас, когда Вы входили.

– Тогда идём смотреть, чем заткнули дыру в репертуаре.

Дамы шли впереди, а Лев Александрович с Ией за ними.

– Ты чего грустишь? – спросил он.

– Думаю, почему их нет? – печально ответила она без капли юмора.

– Кого?

– Аборигенов. Может быть, у них не нашлось одежды по сезону. В набедренных повязках в нашем климате прохладно будет, – она вздохнула. – А может, не захотели оставить свою родину без музыки и веселья, даже на время гастролей. Патриоты.

Он уже не мог не улыбаться.

– Или их пароход застрял в канале, – задумчиво говорила. – Какой там канал у них? – деловым тоном спросила она у него, изображая мысли на лице. – Не Панамский, не Гвадал - канал, не Гвадал-Квивир.

Он, смеясь, подсказал

– Суэцкий.

– Ну да. С ним вечно неприятности, – ворчливым тоном заметила она.

– Какие?

– Только с Луксором разобрались, закончили запчасти перетаскивать туда–сюда, теперь целый ансамбль утопленников из солнечной Танзании.

Лев Александрович смеялся, а мама оглядывалась на них.

– Что Вы там смеялись? – спросила Марта Игнатьевна, пока Лёва разыскивал их места в ряду. – Не над нами?

– Ну что ты? У Ии есть несколько плодотворных версий, почему сегодня отсутствуют танзанийцы.

Мама посадила девушку рядом с собой.

– Как Ваша бабушка поживает?

– Хворает, – печально ответила Ия.

– Что так?

– Библиотеке дали новое помещение.

– Устает? Работы много? – с интересом спрашивала мама.

– Наоборот. Уже нет. Все шкафы поставлены на места, все книги в них четырёхзначно пронумерованы, читатели поголовно учтены и переписаны, лампочки вкручены, пыль отовсюду вытерта. Цель достигнута. Следующую Маргарита Ивановна ещё не придумала, вот и хворает.

Мама улыбалась. Лев Александрович был рад, что Ия понравилась маме, и тоже улыбался, но всеобщая радость была недолгой.

Погас свет, поднялся занавес, сцену перекрыла плотная стена певцов Закарпатского народного хора. Зрители не верили своим глазам. Изумляли неестественно яркие цвета одежд, извлеченных из сундуков. Последний раз эти вещи вытряхнули, видимо, ещё в прошлом веке бабушки нынешних артистов. От громкого пения пыль весело поднималась над головами поющих, играя в свете софитов. То, что было надето на мужчинах, не имело названия. Во всяком случае, никто из слушателей не смог бы назвать его. У самых просвещенных в уме вертелись слова: архалук, чекмень и прочее полукафтанье. К голове каждой дамы, стоящей на сцене, была прочно прикреплена коса из природного материала, годного для ремонта сантехники. Эти вопиющие символы женской красоты –толщиной в руку по всей длине) были выложены на плечо: у стоящих на сцене справа на левое, а у стоящих слева на правое. Зал тоскливо всхлипнул аплодисментами. Когда хор запел, слушатели автоматически превратились в пострадавших.

 

Стиснув зубы, Ия вытерпела две песни, а потом погладила Берсенева по руке, лежащей на подлокотнике и с тоской во взгляде попросила его шёпотом:

– Лев Александрович, заберите меня отсюда. Я буду себя хорошо вести всю жизнь!

Он улыбнулся, встал, выпустил её к двери, –он сидел на крайнем у прохода сиденье) и сказал маме, что они будут ждать в фойе или в баре. Когда волание осталось за закрытой дверью зала, они расхохотались вместе.

– Ты не сердишься? – спросил он.

– На танзанийцев за то, что не добрались или на непроходимость Суэцкого канала?

– Ты моя умница, – он поцеловал её в щёку, и они пошли в бар.

Не успели сделать заказ, как пришла едва живая мама.

– А Руфина заснула или умерла? – спросил Лёва.

– Там заснёшь, – мама не могла перестать улыбаться. – Даровое удовольствие она получает до конца.

Пока дамам готовили мороженое, а для джентльмена смешивали коктейль, Ия спросила Берсеневых:

– Знаете, на каком языке говорят в Танзании?

– На танзанийском, – предположила мама.

– Смотря, чьей они были колонией, – заметил Лев Александрович.

– Их язык называется суахили.

– Это прилично?

– Самое интересное, что почему-то суахили изучали русские интеллигенты в прошлом веке, 100 лет тому назад. Это было очень модно. Взять хотя бы сестёр Корвин–Круковских12, подружек Фёдора Михайловича Достоевского.

– Зачем это надо было русским дамам? – недоумевал Берсенев.

– Какое-то вразумительное объяснение этому я однажды прочла, но благополучно забыла и теперь пребываю в неведении. Зато, благодаря этому мне стал понятен тезис о том, что образование – это то, что остаётся, когда всё выученное забыто.

Им принесли мороженое.

– Но одно слово на суахили каждый знает. Угадайте, – предложила им она.

– Кенгуру? – предположил Лёва, – крокодил?

– Нет. Зебра! – сообщила Ия, – это означает полосатый осёл.

– Что ты говоришь! – веселились мама с сыном.

Пришла Руфина Константиновна, изнурённая услышанным.

– И ты не выдержала? – поприветствовала её Марта Игнатьевна. – Сядь, переведи дух.

Лев Александрович встал, усадил даму и заказал ей мороженое.

– Можно, я ещё что-то расскажу о Танзании, – тихо спросила у него Ия, пока дамы обменивались ахами и охами. – Я потом буду долго молчать и слушать, – пообещала она.

– Ну, раз долго будешь молчать, тогда давай, – согласился он. – Вот и дамы послушают.

– Еду я однажды в поезде в жарком направлении, а рядом, на нижней полке лежит приятный толстый человек, только что прибывший из Танзании. Он пытался организовать там, в Африке, а не в поезде, молочные реки, кисельные берега. Привёз им группу бурёнок на пробу: дои! – не хочу. Аборигены и не захотели. А зачем им? Хлебные деревья на улице растут, пальмы там и сям по Танзании густо понатыканы в поэтическом беспорядке. Выспался в тени, съел банан, дальше лежи, переваривай. Он по калорийности обед заменяет даже откормленному европейцу. Корова – это смысл жизни, а на жаре жизнь бессмысленна, дай бог не перегреться и тепловой удар не получить. Кожа-то чёрная греется, будь здоров. Так и отвезли бурёнок назад, на мясо. Молоко у них от презрительного отношения местной публики с горя пропало, а говядину аборигенам "ни за даром, ни за деньги не нать" – они стихийные вегетарианцы. Национальная драма.

Все смеялись, а Ия серьёзно ела подтаявшее мороженое, опустив глаза.

– Ты это сама придумала?

– Это, Лев Александрович, быль. Я понимаю, как это ранит Вашу нежную педагогическую душу, но ничем не могу облегчить Ваши гуманитарные страдания. Всё, молчу, как обещала.

Марта Игнатьевна тихо хохотала, прикрывая рот рукой.

– Уморила меня, Иечка.

 

 

Добрались они и в ЗАГС, подали заявление и сообщили кое-каким знакомым о свадьбе. Спустя какое-то время приехала Римма, якобы по делам. Она, как коршун, налетела домой ко Льву Александровичу, рассчитывая узнать что-то у Марты Игнатьевны. Там никого не оказалось, и Римма понеслась в училище. В учительской её кое-кто ещё помнил, поздоровались, заметили, что она помолодела, похорошела и отлично выглядит, как иностранка.

 

Узнав, что директор у себя, она постучала в дверь и вошла. Директор разговаривал с человеком, который устраивался на работу.

– Лев Александрович, я к Вам, – решительно заявила она с порога.

– Это очевидно, Римма Аркадьевна. По личным вопросам я принимаю сегодня с 13.00. Будьте добры, подождать, я занят, – спокойно ответил Берсенев и продолжил разговор с новым сотрудником. Она в бешенстве постояла, сомневаясь, что делать, но он даже не посмотрел на неё. В сердцах она хлопнула дверью. Новый преподаватель посмотрел ей вслед, а директор, улыбаясь, заметил:

– Здесь сильный сквозняк, окно открыто.

Римма вышла в скверик, села в кафе напротив его окна и закурила. Окончив дела, Лев Александрович спустился к ней, сел рядом за столик.

– Ты изменился, – сказала она, – похудел, подтянулся, стал взрослее.

– Постарел, ты хочешь сказать.

– Нет, возмужал. Смотришь орлом, – она курила, разглядывая его.

– Ты тоже изменилась в лучшую сторону. Масть сменила. Как Кирилл? С тобой приехал?

– Нет. Зачем?

– И то сказать! А ты по делам?

– По личному делу, – съехидничала она, качая головой.

Он молчал, глядя на неё.

– Ты, действительно, собрался жениться? Или Тасю отшивал, чтобы не клеилась?

– Разве я обещал уйти в монастырь, когда ты уедешь?

– Я думала, ты приедешь к нам, когда припечёт.

– Я нашёл более простое и более приятное решение.

Она вспыхнула:

– И кто это решение?

– Зачем тебе? – он смотрел на неё спокойно и уверенно.

– Ёлки! Кто же смог тебя так преобразить?

Вместо ответа он посмотрел на часы.

– Извини, я должен вернуться на работу. Мы здесь по-прежнему в рабочее время находимся на рабочем месте. Кстати, ты там устроилась в больницу?

– Нет, мы живём на бабушкину пенсию.

Он вздохнул.

– А у меня бабушки нет, надо самому как-то...– он встал.

– Теперь ещё и жена с младенцем на шее повиснет, – с издёвкой сказала она, думая поддеть его, но получила в ответ:

– Не все по техническим причинам замуж выходят, некоторые по любви. Извини. – Он пошёл по дорожке к училищу, ощущая её взгляд на стройных ногах и ягодицах. Он знал, что она сказала бы, если бы он вернулся.

Римма посидела ещё немного, подумала и вернулась в училище. Она совершенно справедливо рассудила, что директор непременно пригласит на свадьбу завуча и, возможно, тех преподавателей и мастеров, которые давно работают в бурсе. Она стала обрабатывать Бориса Борисовича. Пригласила его посидеть в кафе, обещала рассказать, как житьё за морем. Завуч расслабился, предвкушая интересное мероприятие, и на невинный вопрос дамы, приглашен ли он на свадьбу, ответил сразу:

– Да.

– А с невестой Вы знакомы? – спросила она так, будто и сама её давно знает.

– Кто же её не знает? Она у Таси Викторовны в группе была лучшей по профессии. И вообще, известная личность. Так, когда идём? – спросил он, кокетливо поджимая губы.

– У меня ещё дела остались, подойду за Вами попозже, – пообещала дама, не собираясь тратить на него ни единой минутой больше. Всё, что требовалось, она уже узнала.

– Буду ждать, – сказал он, провожая её до лестницы.

Римма Аркадьевна прямиком отправилась к подруге, прихватив бутылку коньяка и хорошие сигареты. Тася была счастлива видеть её, стала жадно расспрашивать обо всём, обещала рассказать о своих амурных делах, но Римма старалась почаще наливать ей. Когда горючего в бутылке поубавилось, и кухню заволокло дымом американских сигарет, гостья завела с Тасей разговор об учащихся, хотя хозяйка больше хотела слушать о "потусторонней" жизни и благах цивилизации. На уровне второй половины бутылки беседа превратилась в пьяный галдёж со слезами. Гостья, посетив на прощание хозяйский туалет, побежала по делам, оставив хозяйку одну.

Лев Александрович уже заканчивал свои дела, когда зазвонил телефон. Он подумал, что кто-то из его дам – мама или Ия.

В трубке обстоятельно откашлялись, он ждал.

– Лёва, – зазвучал искаженный алкоголем Тасин голос, – ты, конечно, сволочь, но я хочу тебе помочь.

– Спасибо, подруга. Как ты собираешься в таком градусе мне помогать?

– Я не в градусе, я дома, и у меня пропала книжка.

– Мне идти искать, или почитаешь, когда проспишься?

– Лёва, ты дурак.

Он вздохнул:

– Тася, эта святая правда никак не поможет мне в решении задач, поставленных передо мной партией и правительством, а равно, в поисках твоей книжки, – веселился директор.

– Лёва, это я, а не стерва из райкома партии.

– Тася, кто ты, я понял. Я не понял, зачем ты мне звонишь.

– Чтобы помочь.

– Помогай скорее.

– Она где-то там.

Он уже терял терпение:

– Книжка?

– Римка твоя предыдущая, идиот.

– Так как мне встать по этому поводу.

– Я устала с тобой говорить.

– Пойди, отдохни.

– Кто тебя директором назначил? Ты же полный кретин.

– Назови хоть одну причину, по которой я должен это слушать.

– Очнись, чучело. Она убьёт твою княжну Тараканову.

– Тася, или ты полностью говоришь весь текст, который собиралась сказать, или я кладу трубку.

– Счас, я сяду. – Он услышал возню, грохот и немного более ясный голос Таси сообщил следующее. - Твоя Римка припёрлась ко мне с коньяком, напоила, стащила записную книжку с туалет и вызвала ребёнка, как будто это я. Ты, конечно, бросил меня, но работа мне нужна, а детей трогать нельзя. Звонит твоя княжна и говорит: почему меня нет возле училища? А я ни сном, ни духом. Потом прояснилось что-то. Короче, смотри в окно. Думаю, они там обе. Я тебя ненавижу. – Она бросила трубку.

Лев Александрович какое-то время посидел и подумал, потом выглянул в окно, но кроме прохожих, трамвая и пары автомобилей ничего не увидел. Он запер кабинет и спустился вниз. Стоя на пандусе между колоннами, он пытался разглядеть хоть одну знакомую фигуру, спустился на тротуар и пошёл в сторону трамвайной остановки.

Сразу за углом здания он увидел на земле сумку, а потом Римму, вцепившуюся в одежду Ии и подбирающуюся рукой к её лицу. Девушка молча пыталась вырваться, но женщина была выше, крупнее и, к тому же, явно на подпитии. Римма, увидев бывшего мужа, разжала пальцы. Ия, спасаясь от мегеры, бросилась к нему.

– Лёвочка! – она обняла его, как ребёнок, который ищет защиты у взрослого.

Он закрыл её голову и спину руками, развернулся боком, чтобы, в случае нападения, удары пришлись на него, и смотрел на Римму с презрением. Она, увидев, как он обнял девочку, как та уткнулась ему лицом в грудь, зло заплакала, размазывая грим по лицу. Лев Александрович наклонился к Ие и тихо сказал ей, чтобы она шла в училище и подождала его там. Девушка скользнула за угол, не оглядываясь. Он поднял её сумку с земли, подошёл к бывшей жене.

- Ты бы умылась. Вон туалет.

- Без тебя разберусь, - резко ответила она хриплым голосом и, доставая платок из сумки, добавила, - на работе командуй или вон, малолетками.

- Кстати, отдай мне, пожалуйста, Тасину записную книжку. Там же рабочие телефоны, - спокойно сказал он.

- Подавитесь, - она злобно сунула ему блокнот, - вашими рабочими телефонами и работой вашей! - громко высморкалась и стала тереть платком щёки.

- Зачем ты это сделала, Римма?

- А ты? Назло мне? За то, что я уехала, отомстил?

- Нет. Я влюбился. Впервые.

Она с ненавистью посмотрела на него.

- А мне врал, что любишь! Столько лет!

- Говорил то, что ты хотела услышать. Я не знал, что это такое. За меня всё решила ты.

- А за неё теперь решаешь ты? Если бы ты когда-нибудь обнял меня так, как её сейчас, я бы никуда не уехала.

- Разве ты нуждалась в защите хоть когда-нибудь? А если бы и нуждалась, то не стала бы ждать, пока придут на помощь. Ты никогда не умела ждать. Даже сегодня. Приехала ко мне, а меня не дождалась. Пошла к Тасе. Я бы тебе всё сам рассказал. Но тебе всё всегда надо сразу и сейчас. Так не бывает.

- Это у тебя не бывает, пентюх. Кем бы ты был без меня? Это я тебя сделала директором этой богадельни, - она показала на училище.

- Это правда. Ты хотела быть женой директора и стала.

Римма достала из сумки зеркальце и проверяла, всё ли в порядке на лице.

- А что ты от неё хотела?

- От девицы твоей? - она достала помаду. - Объяснить, кто в доме хозяин.

- Извини, Римма, но в этом доме ты уже не хозяйка. Руководи в жарких странах мужчинами в мятых шортах и шлёпанцах грязными пальцами наружу. Мы здесь как-нибудь разберёмся между собой. - Он повернулся и пошёл, не прощаясь с ней.

Поднявшись на второй этаж, он отдал Ие сумку и спросил:

- Ты как? - Она слегка улыбнулась и пожала плечом. - Я сейчас закрою и отвезу тебя домой. - Он вошёл в кабинет, она осталась стоять возле лестницы. Из учительской вышел завуч.

- Здравствуйте, Гагарина. - Она поздоровалась. - Вы здесь Римму Аркадьевну не видели? Она обещала меня ждать.

Из кабинета выходил директор, он слышал вопрос завуча, но молча вставил ключ в замок.

- А кто это, Римма Аркадьевна? Новый преподаватель? - абсолютно спокойно спросила Ия, отряхивая носовым платком сумку.

- Это...- начал завуч, но, сообразив, замолчал, а Лев Александрович с большим удивлением смотрел на свою будущую жену, забыв повернуть ключ в замке. Спрятав платок, девушка стала спускаться вниз, не оглядываясь на мужчин. Директор запер дверь, наконец, и тихо сказал завучу:

- Она Вас обманула, Борис Борисович.

- Кто?

- Римма, конечно. Идёмте, мы Вас до угла проводим.

Когда разочарованный завуч задрейфовал в сторону своего дома, Лев Александрович спросил:

- Сильно испугалась?

Она пожала плечом и сама спросила:

- А Вы?

- Что там произошло вообще?

- За углом? Римма Аркадьевна самоутверждалась в роли Вашей первой жены.

- Ну, как? Самоутвердилась?

- А никто и не возражал, что она первая. С математикой у меня всё в порядке. Этого у неё отнять нельзя, - вызывающе спокойно, почти бесцветно говорила Ия. - Может, оставите меня, Лев Александрович, пока она Вам не навредила? Здоровее будете. Всегда лучше известное зло, чем незнакомое. Поедете с madam в тридевятое царство, тридесятое государство...

- Иди сюда, теоретик, - он с силой увлёк её в тёмное пространство чужого парадного.

- Бить будете? - успела спросить она.

Обняв её, он спросил:

- Когда правда: когда "может, оставите меня" голосом из холодильника, или когда "Лёвочка"? - он смотрел в её лицо, освещенное уличным фонарём сквозь стекло.

Она подняла глаза и, обняв его на уровне своих рук, сказала шёпотом:

- Я тебя не отдам, - и потянулась к его ласковым, сладким губам, а когда оторвалась от него, добавила, - всяким иностранным оборванцам.

Он рассмеялся, прижал её голову к себе:

- Я тебя обожаю.

Они повернули к Набережной, на 71-ый автобус.

- Я так понял, ты самиздат13 читаешь. - Она улыбалась в ответ. - Где берешь?

- Инженеры - народ шустрый и находчивый. В ладах с множительной техникой.

- Что же они тебе ещё давали, кроме "Собачьего сердца"?

- Лучше я расскажу тебе их традиционный тост. За советскую конституцию и шведскую порнографию.

- Это при практикантах!

- Выйти нам никто не предлагал, - хитро улыбалась она.

- А саму шведскую...- он не успел окончить фразу.

- А как же!

- И что потом? - с ужасом спросил Лев Александрович.

- Наши скромные условия труда Вы знаете, товарищ директор. Никаких удобств. Одна библиотека и та редко работает. Есть, конечно, конференц-зал, но у него низкая пропускная способность. Одни лестницы для объяснений остаются. Вот если бы спортзал был! - она мечтательно закатила глаза и закусила губу.

- Ах ты, шалопай!

 

 

Когда он поздно вечером вернулся домой, мама сообщила ему:

- Ко мне тут Римма Аркадьевна приходила "как к бабушке своего сына".

- "Как ты выжил, будем знать, только мы вдвоём"14, - сочувственно процитировал Лев Александрович и чмокнул её в висок.

- Что ты с ней сделал?

- Я?! Мы о ком говорим?

- О твоей предыдущей жене.

- Ну, и...?

- Она выглядела, как тяжко пострадавший от земляных работ.

- Пострадавшая! Что это значит вообще? - спросил он, усаживаясь на диван.

- Воспринимай, как художественный образ.

- Тогда, конечно. Можно я спать лягу? - он положил голову на подушку.

- Прямо здесь? - возмутилась мама.

- Лучше на своей кровати, - отозвался он, не поднимая головы.

- Тогда ответ "нет"! - она стояла над ним.

- Pour quoi такое? - он сел.

- Я ничего не понимаю, - она села рядом с ним. - Что ты мог ей сказать?

- Изложил фактическую сторону дела в доступных выражениях.

- Ты жестокий, Лёва.

- Вот и Тася Викторовна то же самое мне говорила. Мнение разных людей об одном человеке и есть истина.

- Где таких, как ты берут?

- Тебе виднее, - ответил он и вскочил с дивана, чтобы удрать, она запустила ему вслед подушку.

- Что ж я теперь внука не увижу?

- Не только увидишь, - он поднял подушку с пола и пошёл к маме, - но и будешь пелёнки стирать, попку розовую мыть, сказки популярно излагать и выгуливать долгими летними вечерами. - Он сел рядом с ней, обнял за плечи.

- Выгуливают собак, а с детьми гуляют, - возразила она.

- От эквилибристики приставками смысл не меняется.

- Ты зачем старую жену обидел?

- Она напала на Ию.

- Как это, напала?

- Тебе лучше не знать. Окончательно разочаруешься в женщинах.

- Ребёнок пострадал?

- Нет. Подоспел я, на белом коне, с шашкой наголо. Ну, ты понимаешь.

- Господи, за что тебя бабы любят, болтуна?

- Мама, просто я хороший.

- Римма Аркадьевна хоть убить тебя не угрожала?

- Думаешь, у неё там так плохо с жильём, что она решила перекантоваться в нашей тюрьме?

- Иди спать, чучело.

- Второй раз за день, - сказал он, скорчив рожу.

- Что второй раз? - не поняла мама.

- Чучелом называют. "Обидно, слюши"!

Мама покачала головой и просто рассмеялась.

 

 

Ия проходила через скверик Шевченко, мимо павильона с игровыми автоматами. Из двери выходил мужчина. Она прошла мимо и услышала:

- Привет, Гагарина.

Она оглянулась и остановилась.

- Здравствуйте, Евгений Николаевич. Не узнала Вас. Что Вы здесь делаете? Играете?

- И играю тоже. Но, в основном, работаю. Интереснее, прибыльнее и удобнее, чем в бурсе.

- Сбылась Ваша мечта совместить работу с отдыхом. Я помню.

- Диванчик в задней комнате, - сообщил он ей, похотливо улыбаясь. - Посмотришь?

Она проигнорировала его вопрос и спросила:

- Как Александр Иванович? Где он работает?

- Я здесь, детка, - раздался откуда-то из-за кассы павильона рыхлый простуженный голос. В просвет двери вылезла истерзанная алкоголем физиономия Русака, а следом за ней показалось отощавшее, гнусно одетое тело, которое тут же прислонилось к стенке, будто могло рухнуть. - Здравствуй.

- Я думала, Вы во Владивостоке работаете.

- Не доехал, там нет тебя.

Яфтух закурил и нагло, сквозь дым разглядывал её стройную фигуру.

- Тебе твой директор не надоел? - нахально спросил он.

- Оставь её, - буркнул Александр Иванович, - не видишь, она приличная девушка. Найдёшь себе дурочку какую-нибудь из сарая напротив.

- Как Ваша жена, Евгений Николаевич, всё ещё дерется с барышнями или ушла в профессиональный бокс?

- Она его давно бросила, - сказал Русак и закашлялся. - У него новая толстуха с матюгами. Овощами торгует в магазине.

- Разболтался, - злобно сплюнул и выбросил окурок отечественный Ален Делон. - Кто тебя спрашивал?

- Пусть знает, о ком вздыхала, - злорадно сказал бывший физкультурник.

- Как Ваш сын, Александр Иванович? - спросила Ия на прощание.

- Откуда я знаю, детка. Я его уже чёрте сколько не видел. Год или больше? Не помню.

- Вы развелись с женой?

- Нет, я умер. Тогда и умер. Ты знаешь, когда. Мой сын - сирота.

- Маразматик, - презрительно сказал Яфтух.

- Извините, я пойду, - собралась уходить Ия.

- Пока. Приспичит, приходи на диван, - Евгений Николаевич гнусно хмыкнул и зашёл в павильон, позвякивая жетонами в ладони. Из помещения тут же раздались звуки работающего автомата.

Александр Иванович оторвался от стенки, подошёл ближе к Ие, любуясь.

- Девочка моя, не обабилась. Занимаешься, как я учил? - он вздохнул. - Прости меня.

- За что? - не поняла девушка.

- Это я тогда его жену позвал в "Прагу". Хотел тебя от него отвадить. Это была ошибка.

- Не извиняйтесь. Вы меня спасли тогда, благодаря этому...- она не окончила фразу, но он понял, что речь о Берсеневе. - Зачем Вы пьёте так много?

- Я пью не зачем, а почему, - он посмотрел ей в глаза.

- Извините меня, - смутилась она. - Может, я могу Вам помочь?

- Ну, уж нет. Из покойника можно сделать только зомби. И не связывайся, - он с болью посмотрел не неё, - Лев не поймёт. Он хороший мужик и любит тебя почти так же, как я. Не ходи сюда ради меня, забудь. Этот козёл тебя из принципа завалит, чтобы Льву насолить. Держись подальше и занимайся. Ты моё единственное оправдание за всё. Уходи, а то я...- Глаза его наполнились слезами.

- Не пейте, пожалуйста. Мне больно. - Она отвернулась и быстро пошла по дорожке, стараясь не расплакаться.

"Пигмалион", прислонившись к дверному косяку, размазывал по грязному лицу алкогольные слёзы, прикидывая, сколько осталось в бутылке, которую он заныкал в кассе.

 

 

Дома Ия сказала Льву Александровичу:

- Я видела Александра Ивановича Русака.

- Видела или виделась? - переспросил он.

- Видеться с ним невозможно, он умер.

Берсенев задумался.

- Не понял. Ты видела его похороны.

- Нет, он мне сам сказал, что умер.

- Постой, ты сказала...- Лев Александрович уже ничего не понимал. - Во сне что ли? Видеться нельзя, а говорить можно?

- В сквере Шевченко. Он там с Яфтухом в будке с игровыми автоматами сидит, в кассе.

Лев Александрович растерялся, не знал, что думать и что говорить.

- Так тяжело, - она прислонилась к нему. Он погладил её ладошку.

- О чём же вы говорили?

- О том, что из покойника можно сделать только зомби, и о том, какой ты хороший.

- Это шутка? - в изумлении смотрел на неё Лев Александрович.

- Отнюдь.

- Он спился?

- Да, совсем, до тряпичного состояния. И умер, - она помолчала. - Ведь это я его убила, да, Лёвочка? - Она заплакала. Он обнял её за плечи и вздохнул:

- Скорее, это самоубийство на почве страсти.

- Ты шутишь, как всегда. - Она вытирала слёзы.

- Нет. Иечка, я его понимаю. Из-за тебя...- Он грустно смотрел на неё и молчал.

 

 

Во время свадьбы, но ещё до регистрации Ия куда-то исчезла. Лев Александрович нашёл её в каком-то тёмном пыльном закутке.

- Ты надумала сбежать? Ищешь чёрный ход? Не хочешь фиксировать акт гражданского состояния?

Она выглядела несчастной.

- Лёвочка, я боюсь, вдруг ты меня бросишь по дороге. Что я буду делать? Куда пойду?

- Нет, моя девочка. Ты мой любимый ребёнок, а детей не бросают.

- А Кирилла ты бросил, - возразила она.

- Кто тебе сказал, что он мой ребёнок? - Она с удивлением смотрела на него. - Римма очень активная дама, была и есть, и всегда могла решить любую свою проблему, - пояснил он. - Меня тогда всё устраивало.

- А изменять мне с потусторонними дамами ты собираешься?

- Я об этом ещё не думал, но вряд ли успею.

- Что это значит?

- Мне, дай бог, с тобой попробовать всё, что я знаю. Куда там отвлекаться?

Глаза у неё стали ещё больше:

- И много осталось? - спросила она шёпотом.

- Считай, что не начинали! - тоже шепотом ответил он.

- Ты мне меню расскажешь?

- Нет, только после предъявления документа, - строгим голосом сказал он.

- Придётся замуж идти, чтобы узнать? - затосковала она.

- Угу. - Он был непреклонен.

- Как, однако, дорого обходятся знания, - посетовала она. - А мама Туня15 знает, что ты такой испорченный?

- Кто? Мама? Догадывается, хотя я тщательно скрываю, - веселился он. - Пойдёшь замуж?

- Я боюсь, Лёвочка, - не выходила она из угла.

- Я вижу

- Может не надо, - говорила Ия тоскливым голосом. - От этого дети бывают.

- Не бывают, а будут. Идём скорее, - он потащил её за руку.

- Куда? Уже? Я должна привыкнуть к этой мысли!

- Пока только жениться, а ночью всё остальное.

- Ты же знаешь, какая я любопытная, а сейчас только 11 часов утра. И день медленный.

- Неужели не дождешься?

- На какие жертвы приходится идти ради любви!

 

 

- Мам, знаешь, как тебя ребёнок зовёт?

- ?

- Мама Туня. Представляешь?

- Ты ей сказал?

- Нет, клянусь.

- А как она могла узнать об этом имени? Меня так в детстве звали.

- Она тебя очень любит.

- Какое счастье, Лёвушка, что ты пошёл тогда в ресторан и хватил лишку. Вот тебе наглядный пример, что время от времени порядочному человеку просто необходимо изменять принципам и предаваться пороку, - сделала она вывод.

- Ма-ма мо-я! - схватился за голову Лев Александрович, закрыв лицо руками.

 

ЧАСТЬ II

ТАК ЭТО - СКОРО ЛЕТО

 

Прошло два года.

Рано утром Ия Берсенева проснулась от телефонного звонка. Хриплый, без половой принадлежности, голос вяло сообщил ей, что сегодня в 12.00 Лев Александрович встречается в Гидропарке, в ресторане с женщиной, с которой собирается жить дальше.

Она сидела на кровати и переживала боль, которая заполнила её. Нет, не заполнила, а стала гуще, даже затвердела внутри и поэтому затрудняла дыхание. Боль поселилась в ней в утро смерти бабушки и уже месяц не отступала.

А теперь это. Она даже не плакала, так было тяжело. За полтора часа до полудня, придвинув к себе по полу телефонный аппарат, Ия позвонила свекрови.

- Мама Туня, это я, - сказала она сдавленным голосом.

- Что, Иечка? Ты заболела?

- Нет.

- Что случилось? - встревожилась Марта Игнатьевна.

- Я хочу Вам сказать, что люблю Вас нежно и сильно, не сердитесь на меня. Я всё решила.

- Ты уезжаешь к родителям?

- Нет.

- Устала от Лёвушки, хочешь с ним развестись?

- Нет, пусть всё достанется ему. Пригодится его детям. Целую Вас, - она положила трубку.

Свекровь разнервничалась, стала ей звонить, но было всё время занято. Поехать к ней Марта Игнатьевна не могла, была нездорова. Набрала телефон сына, но его не было на рабочем месте. В учительской сказали, что он ушёл несколько минут тому назад. Мать звонила ему в кабинет каждый час.

 

 

Ия поехала в Гидропарк. Выйдя из метро, она направилась в сторону ресторана, но, одумавшись, встала между киосками и продумала план. Пробираясь не по дорожке, а по траве, она внимательно смотрела по сторонам, чтобы не столкнуться с мужем. Благополучно попала на лодочную станцию, где намеревалась взять лодку напрокат. О том, что гребля требует определенных навыков, она даже не подумала. Ей повезло, лодки разобрали, достался единственный убогий катамаран. Но даже на нём перемещаться без привычки было довольно сложно, тем более против течения, по протоке, где отгорожены пляжи, вдоль которых снуют спасатели. Это не остановило её. Она ничего не замечала, кроме ресторана, нависшего над водой.

На террасе, спиной к воде, сидел Лев Александрович. С ним за столом, держа его ладонь в своих руках, сидела Римма Аркадьевна и смотрела в его лицо, что-то ласково с улыбкой говоря. Он придвинулся к ней ещё ближе, их головы почти соприкасались. Ия жадно наблюдала эту немую сцену, пока проплывала мимо. Потом опустила голову и только крутила педали. Катамаран выплыл из этой протоки в соседнюю, более широкую, сильное течение которой сносило всё и вся в основное русло реки.

Она не заметила, что за ней от самого пункта проката в спасательной лодке плыл мужчина. Это был Александр Иванович Русак. Он работал спасателем и помогал на лодочной станции, охраняя инвентарь. Увидев, что Ия сама берет катамаран напрокат, он очень удивился и решил посмотреть, что это означает. Следуя за ней, он разглядел на террасе то же, что наблюдала она. Даже больше: Римма демонстративно целовала руку Берсеневу, когда девушка уже проплыла мимо них. Бывший физкультурник хотел окликнуть Ию так, чтобы директор услышал, но понял, что это невозможно, в ресторане громко звучала музыка. Он плыл вслед за катамараном, но в зоне детского пляжа его отвлёк коллега на лодке. Вернувшись взглядом к объекту наблюдения, он увидел её в основном русле. Александр Иванович налёг на вёсла, и расстояние стремительно стало сокращаться.

Катамаран попал в Днепр, его несло к мосту метро. Ия встала с сиденья и просто "солдатиком" прыгнула в воду. Русак покричал в рупор коллегам с соседнего пляжа, чтобы забрали её плавсредство, а сам направился за девушкой, которую сносило течением. Она, практически, не пыталась плыть, она просто тонула. Он выпрыгнул из лодки и поплыл к ней. Нырнув несколько раз, нашёл её и вытащил на берег, она наглоталась мутной речной воды. Не произнося ни слова, он приводил её в чувство, пока она не стала дышать. Кто-то из рыбаков побежал вызывать скорую помощь.

Ия лежала на камнях в каком-то полудетском платье, свернувшись, как эмбрион, и не хотела открывать глаза. Она считала всё происходящее вмешательством в её личную жизнь. Сколько её ни спрашивали, она себя не называла. Врачи думали, что это последствие утопления и отвезли её в больницу. У неё началось воспаление лёгких.

 

 

Вечером Лев Александрович вернулся домой подшофе.

- Лёва, где ты был? Где Ия? - стала спрашивать взволнованная мама.

- Где Ия, я не знаю.

- Она звонила мне, ещё утром.

- Меня искала?

- Нет, прощалась

- Не понял, - весело отозвался он. - Куда это она собралась? Счас узнаем? - Он набрал номер. - Занято, болтает с кем-то.

- Ия болтает? Очнись! Там занято уже 6 часов или больше. Зайди в ванную! - скомандовала она ему.

Он отпирался, но зашёл. - Умойся!

- Не хочу, мне и так хорошо.

- Умывайся, я сказала! - теряла терпение мама.

Он умылся, мать приготовила ему крепкий кофе.

- А коньяк есть?

- Пей то, что даю, - она стояла над ним.

Он выпил, и постепенно блаженное выражение лица сменилось нормальным.

- Начинаешь соображать?

- У неё занят телефон, - уверенно сказал он.

- Она позвонила мне и сказала, что любит меня и целует.

- Я тебя тоже люблю и целую, - он полез к матери целоваться. Она заплакала.

- Она сказала, что всё достанется тебе, твоим детям, разводиться она не будет.

Он сел и медленно думал, это отражалось на его румяном лице. Потом снова пошёл в ванную, принял душ, переоделся, взял денег и поехал домой к Гагариным. Открыл квартиру своим ключом. Телефонная трубка, действительно, лежала рядом с аппаратом. Он позвонил маме и сообщил, что в доме никого, нигде никаких записок и писем для него нет, и он остаётся ждать. Проснулся он утром, за ночь Ия не вернулась. В милиции, куда он подался, заявление о пропаже у него не взяли, объяснив, что искать начнут только через трое суток. А ещё успокоили: "Дело молодое, всякое бывает". Обзвонив морги, ГАИ и проч., мама узнала, что среди найденных трупов их девочки нет. Следующие два дня она разыскивала Ию Берсеневу или Гагарину по больницам. С помощью одной старой подруги Марта Игнатьевна по медицинским каналам нашла в больнице девушку, о которой ничего не известно.

Лев Александрович поехал в больницу, сильно сомневаясь, что это она. Он встретился с заведующим отделением, тот предупредил, что девушка не называет своё имя. Никто не знал, потеряла она память или не желает ни с кем общаться. Доктор предложил Берсеневу посмотреть на неё, рассказав по дороге в палату, что выловили её в районе Гидропарка, но в основном русле. Она то ли упала с катамарана, то ли прыгнула в воду сама. Свидетелей милиция не нашла, кроме спасателя, который её вытащил из воды. Лев Александрович с ужасом слушал всё это, доктор попытался успокоить его:

- Может это и не Ваша жена окажется, не волнуйтесь.

- Если эта не моя, то где мне искать мою.

Мужчины вошли в палату.

- Добрый день, - заведующий поздоровался с пациентками и подошёл к кровати, на которой, укрывшись от всех с головой, лежала неизвестная.

- К Вам пришли, - сказал доктор, присаживаясь на край кровати и приподнимая простыню над головой девушки. Она не повернулась к нему, но закашлялась от движения воздуха вокруг лица.

- Посмотрите, пожалуйста, может быть, Вы знаете этого человека?

Она слегка повернула голову в сторону Берсенева и, сказав "нет", снова накрылась простынёй и закашлялась.

Лев Александрович стоял и не дышал. Он был так потрясён происходящим, что даже не попытался заговорить с ней. Доктор взял его за локоть и вывел из палаты обратно в свой кабинет.

Соседки по палате сплетничали, сочиняя на ходу версии о потере памяти, амнезии. О ней в наше время, благодаря телевидению, знают больше, чем о геморрое.

- Что скажете? Воды? - доктор налил ему воды в стакан и положил на стол историю болезни неизвестной девушки, усаживаясь за стол.

- Это моя жена, - с трудом произнёс Лев Александрович, глотнув воды.

- Вы уверены?

- Абсолютно.

- Тогда давайте запишем ваши данные и её.

- Я могу принести её паспорт, он дома. Утром не сообразил взять его с собой.

- Отлично, пока пишу с Ваших слов, - приготовил авторучку доктор.

- Извините, а мне нельзя будет поговорить с ней? Я немного пришёл в себя.

- Не думаю, что это Вам удастся. Как правило, такие больные скорее заговорят с чужим человеком.

Когда Берсенев ушёл, а все ходячие больные отправились ужинать, доктор опять попытался поговорить с пациенткой. В палате он сел на кровать и позвал:

- Ия. - Она не ответила. Он отвернул простыню, чтобы видеть её лицо. - Вы же знаете этого человека.

Она молчала, не поднимая на него глаза, глядя перед собой.

- Скажите только, знаете или нет?

- Да, - хрипло ответила она.

- Кто он?

Она повернулась лицом к доктору и, кашляя, с трудом ответила:

- Директор училища, которое я окончила два года тому назад. - Он не смог скрыть своего изумления. - Его зовут Лев Александрович. Он женат. Его жену зовут Римма Аркадьевна, сына - Кирилл.

Доктор смотрел в её страдальческие глаза.

- А Вас как зовут?

- Никак. Меня нет.

- Почему Вас нет? Ведь я с вами говорю?

- У Вас галлюцинации. Я кончилась, как пластинка. Сыграла и кончилась. Теперь по мне только иголка шуршит, а Вы думаете, что это музыка, - говорила она тихо и абсолютно бесцветно.

- Вы чувствуете себя пластинкой?

Девушка презрительно посмотрела на него:

- Вы хотите спровадить меня по адресу, Фрунзе, 10316?

- А Вы где хотели прописаться? В подводном царстве? - весело спросил он.

- Да, у Его Мокрейшества, - без тени улыбки ответила она.

- Почему Вы не едите, когда приносят?

- Я была экстравертом, ела только в компании, но она "распалась окончательно. Кто где". Я, вот, у Вас.

- А со мной поедите?

- Это не по правилам, - она закашлялась и, обессилев, легла на бок, как до начала разговора. Стали возвращаться обитатели палаты. Доктор ушёл в кабинет.

 

 

На следующий день Лев Александрович пришёл с мамой, которая не поверила Лёве и решила удостовериться сама. Доктор принял их, но до визита к Ие решил задать Берсеневу несколько вопросов.

- Вы, действительно, директор училища, в котором Ия училась.

- Да, но я не понимаю...

- Вашу жену зовут Римма Аркадьевна, а сына Кирилл?

- Да, но...

- Для чего Вам понадобилось выдавать себя за её мужа?

- Лев Александрович, - вмешалась мама, - покажи паспорт ребёнка. Растерявшийся Лев Александрович достал документ и показал доктору. Тот посмотрел на фото, изучил соответствующие страницы, сделал записи в истории болезни и спросил:

- Что будем делать?

- Можно мне к ней? - спросила свекровь, вставая. Доктор пожал плечами и сказал:

- Понятия не имею, какие могут быть последствия.

- Вы ничем не рискуете, - уговаривал его Лев Александрович. - Если что-то не так, мы с мамой уйдём.

- Только я пойду к ней одна.

- Ладно, - согласился доктор и встал, - я Вас провожу к ней. - Он довёл даму до палаты и показал от двери направление движения.

Марта Игнатьевна подошла к Ииной кровати. Кто-то из соседок подвинул ей небольшой стул. Она поблагодарила и села лицом к накрытой белой тканью голове.

- Иечка, это я, - она попыталась открыть её лицо, но простыню крепко держали изнутри. Женщина погладила по плечу, по голове поверх простыни и тихонько уговаривала девушку. Никто не слышал слов, но все, кто мог, смотрели, что будет. Доктор со Львом Александровичем стояли в коридоре за открытой дверью, ожидая, чем всё закончится. В какой-то момент из-под простыни высунулась тонкая голая рука и, найдя руку свекрови, забрала её под простыню. Марта Игнатьевна пересела на кровать, обняла спину девушки поверх ткани и говорила что-то её спрятанной от всех голове. Потом она достала из сумки носовой платок, вытерла глаза и, потянув за уголок, открыла лицо Ии, заслонив его собой от зрителей. Вытерла ей глаза, погладила по лбу, по волосам, поцеловала и снова накрыла простынёй. Вернув соседке стул, она поблагодарила её ещё раз и вышла к мужчинам.

- Идём, Лев Александрович. До свидания, доктор. Вы знаете, кто она. - Марта Игнатьевна удручённо, медленно шла по коридору, мужчины попрощались.

Заведующий услышал странные звуки вскоре после того, как Берсеневы повернули за угол. Он пошёл посмотреть и увидел, как Лев Александрович сцепился с каким-то жилистым, очень загорелым мужчиной. Они намеревались драться. Было ясно, что спортсмен пришёл к Ие, и директор с ним знаком.

- Что здесь происходит?

- Почему Вы пускаете сюда кого попало? - предъявил ему претензии муж, пытаясь отнять у загорелого то, что было у него в руке.

- Это Вы - кто попало. У хорошего мужа жена не топится, - дергал он к себе за ручку дамскую сумку, которую тщетно дёргал к себе Берсенев.

- Откуда Вы знаете, что она топилась? - спросила мама.

- Я её спас, - сообщил Русак.

- Нет! - истерично закрыл руками уши Лев Александрович.

- Да. А Вы в это время с Риммой Аркадьевной в кабаке пребывали, господин директор.

Мать с ужасом смотрела на сына.

- Девочка плыла мимо тебя?

- Я не видел её! - отбивался сын.

- Вам Римма руку целовала, вот Вы и не видели! - заявил спасатель.

- Господи! - Лев Александрович кинулся на лестничную площадку и дальше вниз по ступенькам. Марта Игнатьевна держалась за стенку и за сердце. Доктор помог ей добраться до ближайшего кресла и пошёл за каплями.

Александр Иванович рванул вдоль коридора, изучая таблички с номерами палат на дверях. Увидел нужный номер и вошёл внутрь, перебирая волчьими глазами лица женщин сидящих и лежащих на кроватях, не задерживаясь ни на ком. Неизученным осталось только лицо, спрятанное под простынёй. Он подошёл и резко поднял ткань над головой девушки.

- Ия, - тихо сказал он, - я принёс твою сумку. В ней ключи.

- Спасибо, - отозвалась она и не пошевелилась.

- Почему ты лежишь? У тебя температура?

- Нет, - безразлично ответила девушка.

- Ты ослабеешь, станешь хилой.

Девушка не шевелилась. Все смотрели только на них.

- Ия! - Она безучастно повернула голову в его сторону. Он увидел отсутствующее выражение её лица и скомандовал, - а ну, вставай!

Она медленно с кашлем села, засунула ноги в какие-то жуткие огромные тапки, которые стояли под кроватью. Он подал ей нелепый казённый халат, висевший на спинке кровати, и помог встать. Когда они выходили из палаты, удивлённые соседки не знали, что думать. Александр Иванович довёл её до укромного места в коридоре, где стояли небольшой диван и журнальный столик, усадил там.

- Посмотри, во что ты превратилась! Зачем ты это сделала? - строго спросил он, глядя на неё сверху вниз.

- Зачем Вы это сделали? - тихо спросила она, не поднимая голову. - Вам мало быть Пигмалионом, решили стать богом?

Он зло хмыкнул носом.

- Он не стоит того! Он всего лишь человек и, судя по тому, что произошло, весьма несовершенный.

- А я? Кто я? - она подняла голову и грустно смотрела ему в глаза. - Я никому не нужна со всеми моими...- Она махнула рукой и молчала, уставившись перед собой. - Эпиграф к моей жизни - "Напрасны Ваши совершенства".

- Не напрасны. Ты это делала не для него, не для меня.

- Для себя? - вяло спросила она. - Чтобы лучше выглядеть, когда в гроб положат? Для гробовщиков. Хорошо хоть Вы не умерли. Меня совесть донимала, будто я виновата в Вашей слабости. Глупо.

- Не глупее, чем каждый день пить водку до синевы.

- Как же Вы ухитрились бросить?

- Я всё думал, как ты любишь плавать.

- Ну и что?

- В голове возникло слово "Гидропарк".

- При чём здесь я? Это не единственное место, где я плаваю. Почему не бассейн "Дельфин"?

- Не знаю. Но помогло. Хотя сначала...- Он замолчал.

- Берсеневых встретили сегодня?

- Да, чуть не подрались со Львом.

- Собрались Самсона изобразить? - она вопросительно посмотрела не него.

- Кого? - не понял Русак. Она не ответила. - Его матери плохо стало, - сообщил он. - Она тебя любит, может, ради неё остановишься?

- Не шантажируйте меня! - довольно громко сказала она.

- А что с тобой прикажешь делать, чтобы ты не куролесила? Бить что ли? Рука не поднимется на такую дохлятину.

В этот момент из-за угла к ним вышел завотделением.

- Можно Вас на минутку? - спросил он.

- Меня? - с каменным выражением лица спросил Александр Иванович.

- Да.

- Извини, я сейчас, - сказал он с видом человека, который идёт разбираться с хулиганами на заднем дворе кабака, оставляя даму за столом. Она не прореагировала никак.

В кабинете доктор накинулся на Русака с вопросами:

- Вы шантажируете её? Я слышал. Чем? - Лицо Русака стало совсем волчьим. Казалось, если он откроет рот, то покажутся огромные клыки, но рот был закрыт. - Что произошло на реке? Вы топили её?

- Я уже сообщил всё, что считал нужным, милиционеру, - ответил он.

- Почему она с Вами пошла, а на мужа и не посмотрела?

- Не Ваше дело. Это к лечению пневмонии не имеет никакого отношения.

- Может, Вы могли бы уговорить её поесть?

- Она будет есть, когда сама посчитает нужным.

- А Вы...- начал доктор.

- Я всё сказал.

- Что Вы думаете, о госпитализации её в больницу Павлова в связи с попыткой суицида?

- Только попробуйте. Я её выкраду. Обещаю Вам, - абсолютно спокойно сказал Александр Иванович и сжал правую руку в убедительный кулак. - Она нормальнее всех нас вместе взятых. Тоскует о несовершенстве мира и его обитателей. Если каждого, у кого аллергия на людей, сажать в сумасшедший дом...- он замолчал.

- Что это значит? Она кто, по-вашему?

- Я не намерен комментировать. Могу идти?

- Где Вас искать, если понадобитесь?

- Вам понадоблюсь?

- Ей.

- Гидропарк, лодочная станция. Я не прячусь, доктор.

Русак вернулся к Ие. Она безучастно сидела там, где он её оставил, ни о чём не спросила его.

- Ты должна очнуться, - сказал Александр Иванович. Она не подняла голову. - Идём, отведу тебя в палату. Больше не приду. Мне некогда.

- Не надо меня вести, я сама дойду, спасибо.

- Как хочешь, - он развернулся и ушёл.

 

Доктор увидел, что посетитель оставил Ию одну, и подошёл к ней.

- Обедать пойдёте? - спросил он.

- Только в ресторан, - не изменившись в лице, ответила девушка.

- Может Вас домой отправить? У Вас такая свекровь замечательная.

- Я живу одна.

- Это такая же правда, как предыдущая? - он улыбнулся.

- Вы полагаете, это весело? Вы жили когда-нибудь один не по собственному хотению, а по щучьему велению. - Он с интересом смотрел на неё. - 3 комнаты, а "доброе утро" никто не скажет.

- Почему Вы одна? В паспорте написано...

- Извините, я пойду. Спасибо за попытку. Отправьте меня домой. Так будет быстрее. Извините. - Она встала и медленно пошла по коридору, держась ближе к стене.

Он спросил вслед:

- Что будет быстрее?

Она резко обернулась, чтобы ответить ему, у неё закружилась голова, от слабости, от голода, и она упала на пол. Доктор кинулся к ней. Позвал постовую сестру. Ию на каталке отвезли в двухместную палату, которая только что освободилась. Медсестра перенесла её "вещи" из прежней, где соседки теперь могли в полную силу отдать сплетням и пересудам. Одно хорошо: никто из них не знал её фамилию и не понял толком имя, которым её называли участники событий.

На другой день к вечеру Лев Александрович пришёл с передачей и, не обнаружив Ию на прежнем месте, попытался что-то узнать у соседок, но те сделали вид, что не в курсе, соблюдая женскую солидарность. С помощью дежурного врача перепуганный муж обнаружил жену в новой палате.

Когда он, постучав в дверь, вошёл, она сидела лицом к окну, свесив ноги с высокой кровати.

- Это я, - сказал он печально, но был готов улыбнуться. Она не повернула к нему голову.

- Ия, - позвал он и, подойдя ещё ближе, положил то, что принёс ей на тумбочку, - здравствуй.

Она опустила голову.

- Что с тобой случилось? Я ничего не понимаю. - Он попытался сесть рядом с ней на кровать, но она протянула руку, как бы отталкивая его. Он хотел взять её за руку, но она отпрянула от него. - Ия! - позвал он снова и подошёл совсем близко, в ответ она очень быстро взобралась с ногами на кровать и спустилась на пол с другой стороны. Он не ожидал этого. Их, как граница, разделяла кровать. Ия стояла на полу и не смотрела на мужа.

- Возьми тапочки, не стой босиком на полу, - он пошёл вокруг кровати со шлёпанцами в руках. Она запрыгнула на кровать и села глубже к спинке, забаррикадировалась подушкой, напряжённо следя за ним, но, не поднимая глаз к его лицу. - Я не знаю, что мне делать, - растерянно признался он. Она молчала. Он поставил тапочки на прежнее место и пошёл к двери. Она не посмотрела ему вслед, легла на кровать, отвернувшись лицом к окну. Он постоял немного, ожидая, что она позовёт его или оглянется. Не дождался и вышел.

Она лежала так сутки, молча, не реагируя на уколы и обращения медсестры. На следующий день к ней пришёл заведующий отделением.

- Доброе утро. - Она не ответила. - Что мне с Вами делать, Ия?

- Почему не этапируете на Фрунзе, здесь же недалеко?

- Бойскаут Ваш пригрозил, что выкрадет вместе с забором.

- На него похоже, - равнодушно отозвалась она.

- Он Вам кто?

- Учитель, - ответила она и села на кровати.

Доктор с недоверием посмотрел на неё.

- По какой дисциплине?

Она хмыкнула:

- По физкультуре.

- Похоже на правду.

- В этой жизни всё похоже на правду, не более того, - скептически заметила она.

- Расскажете мне, что произошло?

- Зачем? Анамнез оживить? - равнодушно отозвалась она.

- Откуда Вы такая грамотная в Вашем возрасте?

- Бойскаут виноват. Дрессировал меня, как слона в цирке. Мечтал о чём-то своём. Не повезло ему.

- Не оправдали его надежд?

- Хуже, оказалась другой.

- В каком смысле? - не понял он.

- Во всех. Просто другой.

- Обедать пойдёте сегодня?

- Зачем? Всего 40-50 дней осталось, и всё. - Он серьёзно посмотрел на неё. - Не волнуйтесь. Благодаря голоданию, я быстрее выздоровею, а когда выпишут, не Ваша печаль. Смертность Вашей богадельни не увеличится.

Он продолжал смотреть ей в глаза.

- Может, бойскаут и не узнает, что Вы перекочевали?

- Может быть. У него своя жизнь.

- Или пригласить Вашу...?

- Шантаж?! Очень благородно. Нашли слабое место. - Глаза её намокли, она отвернулась. - Я больше никому не нужна.

- Вы же сами понимаете, что это только похоже на правду. Из-за Вас тут войны разгораются, а Вы казанскую сироту изображаете.

- Что Вы понимаете в сиротстве? - спросила она тихо и спокойно и подняла на него глаза. - У Вас на лице написано "Счастливое детство". - Ему стало стыдно, потому что именно сиротство, вынужденное одиночество смотрело на него. Он смутился.

Живя с мамой, папой, дедушкой и бабушкой, что он мог знать о пустых комнатах, из которых тебя никто не позовёт, где в зимний бесконечный вечер чудятся чьи-то шаги, а в ясный весенний день воздух светится пустотой. Одиночество заполняет квартиру под горлышко, как жидкость бутылку. Человек там не помещается, ютится где-то в кухне у огня, у чайника, у приёмника, из которого льётся обезболивающая музыка или актёрская речь создаёт иллюзию человеческого присутствия. В праздники одиночество обволакивает тебя тишиной, и ты становишься частью окружающей тьмы. Под наволочкой на напернике подушки можно проследить по солёным пятнам, сколько раз одиночество становилось нестерпимым.

- Не надо меня жалеть, доктор. Это бесполезно, во всех отношениях. Если считаете нужным, оформляйте документы в сумасшедший дом, никто не заплачет, - закончила она.

Он вышел из её палаты молча. Всё стало просто и очевидно. С кем там сидел её муж в кабаке?

Под дверью кабинета его уже ждал Берсенев.

- Здравствуйте, доктор. Я хотел с Вами посоветоваться. Что мне делать? Ия так странно себя ведёт.

- Действительно странно, - отозвался заведующий, усаживаясь за стол и предлагая сесть Льву Александровичу, - другая женщина уже закатила бы Вам истерику на несколько часов и помирилась бы. - Муж с удивлением слушал его. - Я говорил сейчас с ней. Намерения её не изменились.

- Что Вы имеете в виду?

- Она хочет довести до конца то, что ей помешал сделать Александр Иванович.

- Что Вы говорите?!

- Лев Александрович, Вы взрослый человек и должны осознать свою ответственность. Не хотите, зовите Вашу маму. Похоже, она единственный человек, который может спасти Вашу жену от запланированного ею самоубийства. Её поглотило одиночество. Расскажите мне, что у неё произошло до Вашего похода в ресторан с другой женщиной.

- Понимаете, Ия долгие годы жила вдвоём с бабушкой, у которой, в общем, тоже была своя жизнь. Она умерла недавно, дома, у ребёнка на руках. Медики со скорой уехали, как только поняли, чем всё закончится, и бросили Ию одну с умирающей. А там была агония, длительная, страшная. Девочка даже не могла понять, умерла она или нет, потому что глаза у покойной были открыты, ходила с зеркальцем вокруг неё. А когда она смирилась с мыслью, что бабушка умерла, тело вдруг задвигалось, положение его на диване изменилось, старушка вздохнула.

Гроб с телом стоял на столе в проходной комнате всю ночь. Во время похорон Ия дважды теряла сознание. Её нельзя было туда вести, но отец настоял, сказал: "Она пойдёт". Суровый товарищ. На поминках товарищи из парторганизации напились и чуть не анекдоты рассказывали, а девочка терпела. С тех пор она живёт, как во сне. Очень мало ест, засыпает днём, перестала читать и учиться, носит какую-то нетипичную одежду.

- Она тоскует, а тут ещё Вы с дамой.

- Там ничего не было, - горячо сказал Лев Александрович. - Римма выходит замуж.

- А Ия об этом знает? Кто ей сообщил об этой встрече? Вы?

- Конечно, нет! - возмутился Берсенев.

- Александр Иванович?

- Он не мог знать.

- Значит, Ваша Римма, умышленно. Синдром бывшей жены.

Лев Александрович взялся за голову.

- Если бы Вы были ей безразличны, она не сделала бы ничего подобного и не продолжала бы сейчас.

- О чём Вы?

- Она умышленно голодает. Хочет умереть незаметно для всех, чтобы никто не смог спасти.

- Что мне делать?

- Говорить.

- Что?

Доктор развёл руками:

- Она Ваша жена, а не моя. Не уговорите за 2 дня, отправлю её в больницу Павлова.

Лев Александрович пошёл в палату Ии, но быстро вернулся и сказал:

- Её там нет.

Доктор пошёл сам. В коридоре нянька, мывшая пол, отдала ему листок бумаги, который передала больная из двухместной палаты, утопленница. Расписка больной Гагариной –а не Берсеневой) извещала доктора о том, что она самовольно оставляет больницу для последующего лечения дома.

- Домой ушла, - сообщил он мужу.

Нянька ещё сказала, что вернула ей платьице, в котором она поступила и разрешила уйти в шлёпанцах, которые оставила одна женщина на прошлой неделе.

- Я пойду домой, - оживился Берсенев, - может всё обойдётся. Ей дома хорошо. Какой у Вас здесь номер телефона, на всякий случай?

- Думаете, не доберётся? Поедет в Гидропарк?

Лев Александрович укоризненно посмотрел на доктора.

Дома Ии не было. Он прождал дотемна и позвонил в больницу. Сонный голос дежурной медсестры ответил ему после пятнадцатого гудка.

- Скажите, пожалуйста, больная Берсенева у вас?

- Кто?

- Берсенева, из двухместной палаты.

- Утопленница? - обрадовалась чему-то медсестра. - Куда она денется?

- Вы уверены? - пытался удостовериться Лев Александрович, но она положила трубку.

Он собрался и поехал ночевать к маме.

 

Ия вышла из больницы в неглаженом платье, которое высушила сердобольная нянька. На ногах у неё были чьи-то чужие огромные, как снегоходы, тапки. Во время ходьбы они сваливались у неё с ног. Денег в сумке не оказалось, просить в долг она не умела, поэтому пришлось идти домой пешком. Она медленно переставляла ноги, теряя шкарбаки на каждом шагу, то один, то другой. От голода сил было совсем мало. Время от времени она останавливалась, чтобы отдохнуть, особенно, когда шла в горку. Увидев своё отражение в витрине одного из универмагов, она расплакалась, сначала тихо и незаметно, а потом добрела дворами до скверика и сидела вся в слезах на дальней скамейке за кустом, прячась от людей. Стало темнеть, Ия встала и пошкандыбала дальше. Домой она добралась ближе к ночи.

Было пусто и темно. Плакать вслух ей мешало наличие за стеной соседей, которые её хорошо знали. Она так и забылась, лёжа поверх покрывала. Утром, очнувшись, с трудом встала, дошла до двери комнаты и услышала, что кто-то входит в квартиру. Ия узнала голоса Льва Александровича и Риммы Аркадьевны. Девушка бесшумно закрыла дверь и кинулась к телефонному аппарату.

- Мама Туня, - шептала она в трубку, дозвонившись свекрови, - спаси его! Они пришли меня убить. Я сама умру скоро, пусть потерпят.

- Где ты, Иечка?

- Я дома, - ответила она и тихо положила трубку.

Несчастная Марта Игнатьевна ничего не понимала. Игнорируя плохое самочувствие, она собралась, взяла такси и через 15 минут вошла в парадное невестки. Следом за ней по лестнице поднимался завотделением.

- Доктор, что Вы здесь делаете?

- Ищу пациентку. Она самовольно ушла вчера из больницы.

- Что Вы говорите! - мама тревожно звонила в дверь.

Лев Александрович открыл им.

- Что вы здесь делаете? - спросил он.

- А вы что здесь делаете? - спросила его мать, разглядев в комнате бывшую невестку.

- Я должен подписать Римме одну бумагу.

- Почему здесь? - недоумевала Марта Игнатьевна.

- Где Ваша жена, Лев Александрович? - спросил доктор ещё в прихожей.

- Вчера вечером меня уверяли, что она в Вашей больнице.

- Очень интересно. Разрешите осмотреть квартиру?

Берсенев молча показал рукой - вперёд, дерзайте!

Детективы заглянули в туалет, в кухню, в ванную комнату, дошли до комнаты девушки. Дверь туда была открыта, на кровати никто не спал, они заглянули под кровать, в шифоньер. Во время их осмотра Лев Александрович, сидя за столом напротив Риммы, читал документ, который она ему дала.

Доктор и Марта Игнатьевна попытались открыть дверь третьей комнаты, но она была закрыта. Они подёргали дверь, безрезультатно. Мать подошла к нему и сказала, что комната заперта.

- Ничего не понимаю, - отозвался Берсенев, - одну минуту. - Он подписал документ, который прочитал перед этим дважды, и, надевая на авторучку колпачок, пошёл к доктору, стоящему под запертой комнатой. Потолкав дверь, он убедился, что она заперта на крючок изнутри. Он постучал, ему никто не ответил.

- Ия, - позвал он, - открой. - Ещё раз постучал.

Он навалился на дверь. Крючок ввинчивала ещё Маргарита Ивановна 10 лет тому назад. Мужчины вдвоём навалились на дверь. Из комнаты раздался испуганный крик:

- Не надо, Лёвочка, не надо. Я умру быстрее, только не надо.

Они ещё раз навалились, и крючок выскочил из деревянного наличника. Дверь с силой ударила во что-то мягкое, раздался хруст, какой-то животный вопль, и дверь отскочила назад. Они ещё раз попытались её открыть и увидели ноги, лежащие поперёк входа. Марта Игнатьевна, увидев в щелку из-за их спин тонкие ножки "ребёнка", стала падать вдоль стены. Доктор поймал её и оттащил в кресло, стоящее за углом.

Когда Лев Александрович попал в комнату, он понял, что произошло. Ия, испугавшись его и Риммы, забилась за дверь, надеясь, что если откроют, то её не заметят, не найдут. Но мужчины не просто открыли дверь, а взломали её, и она с силой ударила Ию, прятавшуюся под стенкой. От удара или от страха она потеряла сознание и лежала теперь поперёк входа с разбитой головой и сломанными пальцами левой руки.

- Почему Вы сказали, что её нет дома? - спросил доктор.

- Её не было, - с трудом ответил Берсенев. - Я даже звонил ночью в вашу больницу, искал её.

- Это не доказательство. Откуда она взялась сейчас? - наседал на него доктор, одновременно пытаясь привести девушку в чувство.

- Понятия не имею, - ответил испуганный насмерть Лев Александрович.

- Почему она кричала, чтобы её не убивали? Вы угрожали ей?

- Что тут у нас? - подошла к двери спальни Римма, брезгливо оглянувшись на сидящую в кресле бывшую свекровь. - Живописно, - оценила она то, что увидела на полу спальни.

- Римма, убирайся! Ты сделала всё, что могла, отомстила. Считай миссию выполненной. - Лев Александрович вывел её из квартиры. - Бумагу забрала? - Она помахала папкой с документами. Он фактически вытолкал её за дверь и закрыл.

- Припадочные все. Вся семейка, - сказала она, укладывая папку в сумку и доставая помаду с зеркальцем. Накрасив ярко рот, она вышла из парадного бодрой походкой.

Лев Александрович принёс маме капель, чтобы она успокоилась, и покричал доктору в спальню:

- "Скорую" вызывать?

- Теперь её увезут только в сумасшедший дом, - ответил тот, выходя из комнаты.

- Почему?

- Посмотрите, - предложил он и вышел из комнаты, направляясь на балкон с сигаретой в руках.

- Что там? - спросила его Марта Игнатьевна.

- Не ходите туда, - ответил он ей неестественным сдавленным голосом.

- Она жива?

- Не знаю, она ли это, - ответил он и вышел, закуривая.

То, что увидел Лев Александрович, повергло его в ужас. Ия сидела под стенкой и, намазывая правую, неповрежденную, ладонь кровью со лба, прикладывала её к стенке за дверью. Отпечатки выглядели, как следы животного, которое поднималось по стене, выпачкав лапы в крови. Сидя на корточках перед ней, он смотрел в её безмятежное, испачканное кровью лицо. Она улыбалась ему своей светлой детской ласковой улыбкой и, в очередной раз обмакнув руку в кровь, стекавшую по лбу, протянула ладошку ему, чтобы он посмотрел. Ей было хорошо и спокойно. Лев Александрович взял двумя руками ладонь и, приложив её к губам, разрыдался.

- Лёва! - кричала мама. - Что ты сделал с ребенком?!

 

 

Ия проснулась, услышала, как открылась дверь в комнату, увидела, что к ней приближается Лев Александрович. Она отодвинулась поглубже на кровати. Он сел на освободившееся место и улыбался ей.

- Доброе утро, моя капелька.

Она молчала, пристально разглядывая его лицо.

- Что, моя хорошая? Что-то не так на мне?

Вместо ответа она посмотрела на свою правую руку, потом - на левую. Обе были целыми. Пощупала лоб и спросила:

- Почему ты так со мной разговариваешь? - спросила она шёпотом.

- Как? - спросил он тоже шёпотом, поймав её руку и пытаясь поцеловать.

- Моя бабушка умерла, да? Или...- спросила Ия. Он опустил руку и посмотрел на жену с интересом.

- Да, Иечка. Месяц тому назад.

- А когда я пришла из больницы?

Лев Александрович пощупал ей лоб. Он видел, что она не шутит и не кривляется.

- Из какой больницы, птенчик? - Ей не понравился вопрос, и она не ответила.

- Завтракать пойдёшь? Чайник остывает. Или тебе завтрак в постель принести?

- Там мама и доктор? - снова шёпотом спросила Ия, показав в сторону двери.

- Пока нет, пока мы вдвоём.

- А Римма?

- В смысле Римма из Иершалаима? - улыбнулся он.

- Ты подписал ей бумагу?

- И ты знаешь, какую бумагу? - баловался он.

- Ты маме Туне сказал, я слышала.

- А что ты ещё слышала? - спросил он уже не так весело.

- Вы были в Гидропарке, в ресторане. Я вас видела, - печально сказала она.

Лев Александрович встал, внимательно глядя на неё.

- Ты уверена, что это были мы?

- Конечно. И Александр Иванович Русак вас обоих видел.

- А его кто видел?

- Я и доктор. Он живёт в Гидропарке на лодочной станции. Не доктор, а Русак.

- Ты ходила туда к нему?

- Нет, я там топилась с катамарана, но неудачно, - она вздохнула. - Он меня вытащил и сдал в больницу.

Лев Александрович снова сел, взял её за руку.

- Зачем я тебе рассказываю. Ты в больнице был, тебе доктор всё сказал. Он меня решил в Павловку не класть. Я только не понимаю, почему у меня голова цела. Уже вылечили? Я ничего не помню. - Она помолчала, а потом посмотрела на него печально. - А ты решил меня не бросать, да? Из-за мамы Туни терпишь? Делай, как хочешь, если разлюбил меня. Не бойся. Я поголодаю пару месяцев и умру. Квартира тебе достанется. Только от меня будет ацетоном пахнуть, ты проветривай почаще. Ты почему-то не рад.

- Чему? - спросил расстроенный муж.

- Что не надо меня убивать, труп прятать. Хлопот не будет. Всё официально, через скорбную контору, с документами, без милиции, - объясняла она спокойно, без экзальтации, будто обсуждала меню обеда.

- Иечка, я кто?

- Лев Александрович Берсенев.

- А ещё кто?

- Директор ТУ№**.

- А ещё кто?

- Муж Риммы Аркадьевны и отец Кирилла Львовича. Это всё я сказала доктору. Он записал. Он ещё сказал, что для трупа я слишком весёлая, в "дурку" не возьмут.

Лев Александрович расстроился не на шутку.

- А когда ты лежала в больнице?

- Я не знаю, какое сегодня число. Хотя и тогда не знала тоже. Летом. В Гидропарке было полно народу. У доктора записано в истории болезни, он тебе скажет. И мама, наверно, помнит. Перед тем, как утонуть, я ей звонила. Она и в больнице была, только в большой палате, а в отдельной - только ты и доктор. Александр Иванович тоже приходил, но ты знаешь. Он Самсона изображал.

- Зачем он приходил?

- Он сумку мою принёс. Я бы иначе домой не попала без ключей. А денег не оказалось. Спасатели себе взяли, наверно. Пришлось пешком идти. Знаешь, как неудобно? Как на лыжах по асфальту. Где они, кстати?

- Кто?

- Шкарбаки чужие, страшные такие. Стихи получились. Большие, коричневые, на снегоходы похожие. Римма, наверно, подумала, что они мои.

- Когда она могла их видеть?

- Когда ты привёл её сюда.

Лев Александрович очень грустно смотрел на неё и не знал, что делать.

- Иечка, идём, позавтракаем, а потом на сытый желудок поговорим.

- Мне нельзя, я ведь решила умереть от голода. Я и в больнице не ела. Меня доктор приглашал, а я отказывалась. Он считал, что это суицид. А я думаю, что благодаря этому воспаление лёгких быстро прошло. Видишь, я совсем не кашляю. Только мечтать можно.

Он хотел обнять её, она отстранилась, но не агрессивно:

- Ты извини, но я не помню, чтобы мы мирились после того, как вы с доктором меня чуть не убили. Я вообще не помню, чем дело закончилось.

Он вздохнул:

- По-моему, дело только начинается.

- В каком смысле? - не поняла она. - Всё зажило, - она снова посмотрела на левую руку, покрутила кисть в поисках следов.

- Ты только не волнуйся, Иечка, но ничего этого не было.

Она довольно спокойно восприняла это заявление, но не смотрела на него.

- Вы так договорились, чтобы я не волновалась, да?

- Пойдём есть, - встал с кровати Лев Александрович.

- Нет, я не буду, упрямо сказала Ия.

- Тогда будем звонить маме.

 

 

Они дозвонились Марте Игнатьевне.

- Мамочка, у нас происходят интересные вещи. Ответь, пожалуйста, ребёнку на вопросы. - Он протянул трубку жене.

- Нет, я не буду спрашивать, - упёрлась Ия, - если вы договорились, то это бесполезно.

- Извини, она не хочет спрашивать. Ты не занята сейчас? Можешь к нам приехать? Ия отказывается есть по очень интересной причине: намерена умереть от голода. Нет, это не шутка, к сожалению.

Он положил трубку и пошёл в кухню.

- Чаю выпьешь? - вяло предложил он.

- Сухое голодание, конечно, более эффективно, но и более мучительно. Выпью чай, но без сахара. И без ничего.

Он молча накрывал на стол, грел снова свой завтрак и чайник. Когда он доедал, пришла мама.

- Что это за шутки? - спросила она его громко ещё в прихожей.

- Когда ты услышишь весь текст, постарайся не упасть в обморок, - предупредил он тихо, вешая на крючок её плащ.

- Здравствуй, Иечка, - поздоровалась она с невесткой, которая с радостью обняла её и прижалась щекой к её голове.

- Как хорошо, что я Вас опять вижу. Я за Вами плакала, когда в больнице лежала.

Марта Игнатьевна усаживалась на диван, держа девушку за руку, не отпуская от себя.

- Садись.

- Мама же к тебе приходила, - напомнил Лев Александрович, делая матери знаки, чтобы та не реагировала. Удивлённая женщина смотрела на Ию, которая объясняла ему:

- Я до этого плакала, а потом...- она задумалась. - А зачем ты меня искал вообще? У тебя же Римма есть, с её лопатами?

- Это я тебя искала. Ты мне нужна, у меня Риммы нет, - Марта Игнатьева обняла её. Ия вздохнула с облегчением и положила голову ей на плечо.

- Поешь чего-нибудь, - ласково предложил Лёва, присаживаясь на корточки перед ними, - с мамой.

- Мне нельзя. Я обещала тебе квартиру. Я своих слов назад не беру; не то, что некоторые: хотят, мне руку предлагают с жизненно важными органами в придачу, а хотят, суют её в пасть эмигрантам. - Она укоризненно смотрела на мужа, и мама вопросительно смотрела на сына. Он не понимал ничего.

 

 

Лев Александрович решил пригласить доктора, своего старого приятеля, чтобы послушал и посмотрел Ию. Собственно, он сам заинтересовался, когда услышал рассказ Берсенева. Её никто не предупреждал о его визите, чтобы не травмировать лишний раз.

Они пришли вместе, Лев Александрович пригласил его войти в комнату, а сам запирал дверь. В это время из своей комнаты вышла Ия, увидев чужого человека, заулыбалась ему и сказала:

- Здравствуйте, доктор. - Она смотрела и говорила так, будто была знакома с ним. - Слышите, я не кашляю. Воспаление прошло очень быстро, как я Вам и обещала. Это благодаря голоданию. От него все болезни быстро кончаются. Вот только не пойму, как мне руку вылечили, что все косточки на месте.

- А что с ней было? Я забыл, - как ни в чём не бывало, спросил доктор, сообразив, что знакомиться не надо. Ия хмыкнула и, улыбаясь ему, сказала:

- Вы не могли этого забыть, ведь это вы со Львом Александровичем открывали комнату, где я пряталась. Когда крючок от ваших совместных усилий выскочил, дверь ударила меня. Тогда и голову разбило, и пальцы переломались.

- Да, все эти подробности я уже не помню, - спокойно ответил доктор. Берсеневы слушали их беседу с ужасом.

- Удивительно, но совершенно забыла, как мне лечили голову, руку, и как мы помирились со Львом Александровичем. Я тогда обиделась на него из-за Риммы Аркадьевны, его жены. Вы знаете её?

- Да.

- Конечно, я Вам в больнице рассказывала. - Она грустно опустила голову, а потом посмотрела на него ласково, как на хорошего знакомого, - Вы не ругали ту нянечку, хромую, которая дала мне шкарбаки? Не идти же мне босиком. Спасатели денег на троллейбус мне не оставили, а у Вас брать было неудобно. Я думаю, Вы бы дали, но всё равно. Хорошо, что лето, а если бы зима? Шлёпанцы я верну, Вы не волнуйтесь. Правда, я их пока не нашла дома.

- Ия, какой сейчас месяц, по-вашему?

- Месяц? - Она встала и подошла к балконной двери, открыла её, послушала. Все смотрели на неё, не представляя, что она делает. - Странно, но сейчас весна, а не лето, - она потёрла лоб и ещё раз посмотрела на кисть левой руки. - Неужели так долго лечили?

- Почему? - спросил доктор.

- Что почему? - не поняла она.

- Почему весна?

- Птицы, - ответила она, вздохнув, и закрыла балконную дверь.

- Что птицы? - не понял доктор.

- Они поют, - она села на стул, думая о чём-то сосредоточенно.

- Они всегда поют, - самоуверенно заявил доктор.

- Ну что Вы! - она посмотрела на него, как ребёнок, которому взрослый сказал глупость. - Это шутка? - недоумевала она.

Все смотрели на неё, ожидая пояснений.

- Летом птицы не поют, у них дети. Летом только сороки котов и людей от своих гнёзд гоняют, кричат страшно, на весь двор слышно. Остальные соблюдают режим молчания, как заики в логопедическом детском саду.

Доктор смутился, Лев Александрович с улыбкой смотрел на жену, а свекровь, прикрыв рот рукой, быстро вышла на кухню и закрыла за собой дверь. Посмеявшись, она вернулась к остальным.

- А почему Вы спросили, какое сейчас время года?

- Видите ли, Ия, ничего, из того, что вы рассказываете, мы, - он обвёл рукой присутствующих, - не помним.

Она обвела их взглядом.

- Вы хотите сказать мне, что ничего этого не было?

- Хотим, - отозвался Лёва, - но боимся, что тебя это огорчит. Ты всё так интересно рассказываешь!

Она вдруг вскочила и побежала в спальню, закрыла дверь. Все, переглянувшись, решил, что она расстроилась, будет там прятаться и плакать, но она почти сразу вышла.

- Пятен нет, - констатировала она.

- Каких пятен? - не понял никто.

- От моей руки, за дверью, на обоях, - она развернула к ним кисть, показывая ладонь.

Лев Александрович поймал её руку и, целуя, предложил:

- Раз пятен нет, может, ты покушаешь?

- Здесь нет связи, Лев Александрович, - укоризненно ответила она мужу.

- Тогда доктор покушает, - сказала свекровь и стала накрывать на стол.

- То есть, если он не виноват, то его нужно накормить?

Мужчины с удивлением посмотрели на неё. Она встала и ушла к себе в комнату, села за письменный стол и что-то чертила или рисовала.

Когда стол был накрыт, она вышла с двумя листочками и протянула их доктору:

- Вот.

Он взял их, сидя за столом, внимательно изучил один листок, потом, покрутив в разных направлениях, рассмотрел второй и отдал их Льву Александровичу, который стоял у него за плечами, а сам пристально смотрел на Ию, присевшую напротив него.

- Вы меня разыграли? - спросил доктор у Лёвы, повернув голову к нему. - Твоя жена не в театральный поступает. Очень убедительно получается.

- Что это? - спросил Берсенев, взяв в руки бумажки и усаживаясь за стол.

- Это план этажа больницы, где я работаю, мой кабинет в деталях, и дорога от больницы до вашей площади.

- Ну и что?

- Откуда твоя жена может всё это знать, если ничего этого не было?

Все не шевелясь, смотрели на Ию.

- Театр одного зрителя, - сказала она. - Я сразу подозревала, что вы сговорились, - недовольно сказала она. - Вот я найду Александр Ивановича, и он подтвердит. Это просто.

- Где ты намерена искать Русака? Он, наверно, умер уже с перепою, - сказал ей муж.

- Нет, Лёвочка, ты не в курсе, - она встала, - он жив, не пьет и работает в Гидропарке на лодочной станции. Вот доктор подтвердит, он его видел и говорил. Доктор, скажите ему! - Но тот не отозвался, он уже ел, глядя по очереди, то на Берсенева, то на его жену. - Александр Иванович угрожал выкрасть меня из Павловки "вместе с забором", если меня туда закатают. Это доктор мне сам рассказал, когда поесть агитировал. Правда, доктор?

Берсеневы вопросительно смотрели на него.

- Не поддавайтесь на провокации, - посоветовал он им и продолжил работать вилкой.

- Иечка, а какую бумагу я подписал Римме Аркадьевне? - спросил вдруг Лев Александрович.

- Лучше испортить аппетит ты не мог, - тихо отозвалась на его вопрос мама, сидевшая во главе стола.

- Римма выходит замуж, её муж хочет присвоить Кирилла. А бумага - твой отказ от авторских прав на ребёнка, - бодро объяснила им девушка. Все улыбнулись, даже доктор.

- Откуда ты всё это знаешь? - всё никак не мог успокоиться муж.

- От туда же, где ничего не было.

Раздался телефонный звонок. Ия встала быстрее всех и пошла к аппарату. Очень быстро вернулась за Львом Александровичем:

- Ну, вот это Римма Аркадьевна. Тебя хочет, значит, ещё не уехала.

Все застыли, буквально, с открытым ртом. Ия села за стол и спокойно допила остывший чай.

Лёва вернулся после разговора, тяжело сел и смотрел на жену.

- Что? - спросила мама, вытирая салфеткой рот.

- Римма выходит замуж, ей нужна бумага с отказом от "авторских прав".

Все взрослые с ужасом смотрели на Ию, а она с удивлением смотрела на Льва Александровича.

Берсенев встретился с Риммой дома у Марты Игнатьевны, в её присутствии, подписал документы, угостил кофе с пирожными и расстался, не реагируя ни на какие приглашения бывшей жены.

 

 

После этой встречи ему предстояла другая, на которую он пригласил доктора, ему тоже было интересно с профессиональной точки зрения, что происходит с Ией. Вдруг статья научная получится, чем чёрт не шутит.

В Гидропарке на лодочной станции никого не было, кроме сурового дядьки затрапезного вида, который возился с некондиционными железками, собирая из двух механизмов один.

Лев Александрович попытался с ним поговорить, но безуспешно. Единственное, что они с доктором поняли, что такие работники, как они, ему и в сезон не нужны, а сейчас и подавно он не намерен тратить на них драгоценное рабочее время. Возвратившись с лодочной станции в лоно цивилизации, они перекусили возле метро и решили подышать воздухом, раз уж попали на природу и освободились так быстро. Долго думали, в какую сторону "двинуться", не хотели пачкать обувь и пошли на мостик через протоку и дальше, мимо спортивной площадки. Людей в парке почти не было. В 20-30 минутах ходьбы они заметили среди кустов странное сооружение: что-то среднее между палаткой и шалашом. Рядом с ним бегал пёс, "рагу из семи пород", косматый, чумазый, но весёлый. Он тявкнул на мужчин пару раз, но, оценив их внушительные размеры, отстал.

Когда они пошли по тропинке, оставив жилье позади, мужской, скрипучий голос окликнул их:

- Кого ищем, господа?

Они остановились, Берсенев оглянулся и стал приближаться к Робинзону, думая, что мужчина попросит сигарету или денег на водку.

- Ну, конечно, - изрёк человек, - Вы бы меня и на том свете нашли.

Узнав его, Лев Александрович не мог пошевелиться. Доктор тоже вернулся и стал рядом, на всякий случай, уж очень гнусный вид был у мужика.

- Убили её со своей Риммой Аркадьевной или в процессе? - спросил Александр Иванович Русак, болезненно-коричневый, грязный, отощавший, но вполне узнаваемый.

- Вы давно здесь живёте? - спросил доктор.

- Мы с Вами не знакомы, чтобы я Вам отвечал.

- Здравствуйте, Александр Иванович, - наконец сказал Лев Александрович, - не думал с Вами ещё когда-нибудь встретиться.

- Здравствуйте, господин директор. Вы с доктором, конечно, просто гуляете по Гидропарку в поисках природных материалов для поделок, - с сарказмом отозвался бывший физкультурник.

- Откуда Вы знаете, что он доктор?

- Только не говорите, что он член родительского комитета.

- Мне надо с Вами поговорить, Александр Иванович.

- Встретиться не думали, а поговорить надо. Очень логично, - он сочувственно посмотрел на директора.

- Может надо за водкой сходить? - предположил доктор.

Александр Иванович испепелил его взглядом:

- Вы бы пошли, погуляли от греха, место тихое, неровен час...

Доктор молча отошёл на некоторое расстояние в сторону метро и остановился.

Русак спросил:

- Она заболела?

- В некотором роде.

- Бабушка её давно умерла?

- Откуда Вы знаете? Хотя...- директор махнул рукой, - этому сейчас удивляться.

- Почему Вы искали меня здесь?

- Она сказала, что Вы работаете на лодочной станции.

- Меня летом возьмут, я уже договорился.

- У неё уже лето, - Лев Александрович опустил глаза. Александр Иванович подумал и спросил:

- А доктор - психиатр?

- Да, он мой приятель, - вздохнул Берсенев.

- На Фрунзе, 103 готовите спрятать?

- Дело не в этом. Она голодает, собралась тихо умереть.

- А причина - Римма из Иерусалима?

Берсенев утвердительно покачал головой.

- Это было сразу ясно. Ия не меняет часть себя на часть Вас. Она отдаёт себя и хочет вас взамен. Неравноценно, конечно, но, учитывая, что к Вам ещё мама золотая прилагается, может и ничего, - издевался Русак.

- Вам так нравится меня шпынять?

- Сами пришли. Скажите спасибо, что разговариваю. Мне от вас ничего не надо, - презрительно говорил ему физкультурник.

- Вы, действительно, не виделись с тех пор, после скверика? Она тогда винила себя в Вашей...- Лев Александрович остановился.

- В моей смерти, - подсказал Русак.

- Да, я думал...

- Напрасно винила. Сам виноват. Нельзя пробовать всё, что подсовывает тебе жизнь. Она это соблюдает, а я игнорировал... Напробовался до смерти. Мы с тех пор не виделись.

- Я не понимаю, откуда она знала про Вас, про Римму? - Лев Александрович растерянно потёр лоб.

- Что вообще случилось с ней?

- Она говорит, что тонула, а Вы её спасли.

- Есть время подготовиться. Это же было летом? - нагло улыбнулся Русак.

- Что Вы говорите, Александр Иванович?! - вспылил Берсенев.

- Вы мне напоминаете того священника из Стивенсона, который нашёл Алмаз Раджи и не знал, что с ним, таким большим и красивым, делать. Трепетал, трепетал и попался вору и жулику. Мораль: если тебе чужой алмаз не нужен, оставь его на чужой грядке среди поломанных роз.

- А счастье обладания?

- Извините, не знаю, не пробовал. Видел, но...

- Вот именно, - сказал Лев Александрович.

- Не нарывайтесь, господин директор! - рассердился "Пигмалион". - Ваш алмаз украден у меня, это я его нашёл, отшлифовал и в золотую коробочку положил.

- Это спорный вопрос, хотя, извините. Это такая ерунда в сравнении с тем, что происходит. Она голодает, не хочет есть. Даже маму мою не слушает. Придумала себе что-то и хочет тихо умереть. Что делать, чтобы она начала есть?

- Она живопись не забросила?

- Нет.

Русак сочувственно посмотрел на директора:

- Скажите ей, что до того, как умереть, она сначала ослепнет и сойдёт с ума.

- И всё? - удивился Берсенев.

- Ничего себе "и всё" для человека, который рисует. - Он свистнул собаке и пошёл к реке, не прощаясь со Львом Александровичем, который спросил у него:

- Ей сказать, что я Вас видел?

- Она уже знает, - ответил Робинзон, не оглядываясь. Потом он резко повернулся и крикнул доктору:

- Эй, Айболит, не вздумайте её в Кирилловку закатать.

- Выкрадете вместе с забором? - огрызнулся доктор.

- Какой умный мальчик в капусте попался, - обращаясь к собаке, бухтел Александр Иванович, удаляясь от них.

- Персонаж! - оценил его доктор, когда они возвращались к станции метро.

- Ты скажи, что к Римме с документом и плану твоего кабинета можно прибавить ещё и Русака в Гидропарке, - перечислял Берсенев.

- Знаешь, чего я боюсь больше всего?

Лев Александрович вопросительно посмотрел на него.

- Твоя жена портреты пишет? - хитро улыбаясь, спросил доктор.

- Если это будет "Портрет хромой няньки со шкарбаками", я тебе его не покажу, - пообещал муж.

- Лёва, ты настоящий друг.

- Ты, как врач, скажи мне, что с этим портретом делать?

- Мой совет, спрячь подальше.

 

 

Лев Александрович пришёл домой. Ия посмотрела на его ботинки и понесла их в ванную мыть.

- Ты с доктором гулял в лесу?

- Ты же знаешь, где я был.

- Догадываюсь. Проверял, не встречалась ли я после скверика?

- Иечка, родная моя, давай поедим, а? - предложил он ей с такой улыбкой, что отказаться было невозможно. Сидя на стуле, он протянул к ней руки, она подошла в его объятия и прижала к груди его красивую голову. - Я люблю тебя, моя голодная девочка. Ты мне веришь? - он поднял к ней глаза.

- С такого близкого расстояния это очевидно.

- Поешь со мной?

- Ты скажешь сейчас то, что меня убедит? Как это звучит?

- Ты сядь, - он посадил её к себе на колено.

- Неужели так страшно? - Он утвердительно покачал головой. - Ну, давай! Запах какой-нибудь ужасный, или боли? - она с интересом смотрела на него.

- Запах это что! Сначала ты ослепнешь и только потом...- грустно сказал он, прижал её к себе.

Она прислонилась щекой к его голове.

- Верь после этого в алкогольную деградацию. - Она вздохнула. Они оба помолчали, он подумал "Минута молчания" и развеселился.

- Надумала?

- Только я немного съем, а то будет, как с Голубятней.

Он встал и повёл её в кухню.

- С какой голубятней? Садись и рассказывай, а я буду готовить. - Он открыл холодильник, поставил что-то на огонь. Налил в чайник воду, тоже поставил греть и сел слушать.

- Моя подруга Голубятня голодала, чтобы похудеть. Не ест день, не ест два, не ест три. Железная воля. Спортсменка. Я тебе как-нибудь расскажу, как Голубятня выиграла соревнования в Риге. Напомнишь мне.

- Какие соревнования?

- По фехтованию

- Не отвлекайся, а то забудешь, - он чмокнул её в щёку и смотрел с радостью.

- Голод обостряет умственные способности, а не притупляет оные, Лев Александрович.

- Извините, если сможете. Стой, я не понял, Голубятня - это имя или фамилия?

- Это состояние души.

- Чьей?

- Вам явно необходимо поголодать, сэр. Не моей же! Так вот, на четвёртый день голубиной голодовки приходит сытый, свежий и бодрый Лурье на длинных ногах и говорит с энтузиазмом:

- Девчонки, пошли в "Чайку", у меня день рождения с утра случился.

Ну, пошли. Он взял шампанское.

- В "Чайке"?!

- Да.

- На углу Набережной?

- Угу.

- Господи, помилуй! Бедные дети. Ремеслуха17.

- Согласен с предыдущим оратором по все пунктам. Вот. Шампанское - это замечательно, но это всё на перемене, из мастерских на 20 минут выскочили. Еды нет, квашеная капуста мелкими дозами раскидана по тарелкам. Ладно, мы с Лурьём и Жорушкиным утром дома ели, а она на пустой желудок. Плюс квашеная капуста. До мастерской мы Голубятню довели под белы руки, но с сопряжениями были большие проблемы.

- С чем? - не понял Лев Александрович.

- Тася Викторовна никак не могла понять, почему Голубятня иголкой в дырочку попасть не может.

- В какую дырочку? Ничего не понимаю.

- Ты директор училища или кто?

- Уже не знаю, кто.

- Хоть бы поинтересовался, чем там чертёжники занимаются? Я твой светлый лик в нашей мастерской не видела никогда, ни на Подоле, ни на ТЭЦ. Лень было на 4 этаж подниматься? Мы тем временем сопряжениями занимались.

- С кем же ты там без меня сопрягалась? - он обнял её. - Если бы я знал, что ты там, я бы оттуда не выходил с утра до ночи.

- Я бы не получила красный диплом.

- Получила бы, - он поцеловал её, - не за черчение. Ты мой "Алмаз Раджи", лежащий среди роз, - улыбался он.

Она сама поцеловала Льва Александровича и сказала:

- Его утопили в Темзе, если верить Р.Л.Стивенсону.

Он вздохнул.

- Это была ошибка обладателя. Я тебя никому не покажу, и распиливать не буду, буду обладать тобой тайно.

- За не распиливание отдельное спасибо, родимушка.

- Садись, ешь, - позвал он её к столу. - Чем там с Голубятней твоей закончилось?

- На другой день она наелась пирожных в кафе "Пингвин", свежих, вкусных, штук 6 стрескала, разных, и получила панкреатит в бок. Чуть в больницу не попала.

- Я тебе пирожных не дам.

- Я и не хочу. Я хочу...- она сказала ему шёпотом конец фразы и смотрела в глаза.

- Опять не поедим, что ли?

- А что ты больше хочешь? - Вместо ответа он перебросил её через плечо и понёс в спальню.

- Угадай?!

 

 

 

1 "Третий радующийся" –лат.)

1 Сенполия - узамбарская фиалка.

2 Трамвай, у которого кабины вагоновожатого, находились с обеих сторон салона.

3 Почему бы нет? –фр.)

4 Дж.Вазари –1511-1574) - знаменитый биограф великих художников, автор книги "Жизнеописания самых знаменитых художников, скульпторов и архитекторов".

5 Стендаль "История живописи в Италии" –1817)

6 Один из крупнейших космодромов Советского Союза.

7 Смольный институт благородных девиц - первое в России женское среднее воспитательно-образовательное учреждение. В 1917 году в его здании находились революционные органы власти: ВЦИК и Петроградский совет.

8 Один из организаторов партизанского движения в период Великой Отечественной войны –1941-!945), дважды Герой Советского Союза.

9 Научно-исследовательский институт

10 Конструкторское бюро.

11 Чертежный станок с прибором

12 Анна Васильевна Корвин-Круковская, Жаклар –1843-1887) - русская революционерка и писательница, печатала рассказы в журнале Ф.М.Достоевского "Эпоха".

Её сестра - Софья Ковалевская –1850-1891) - русский математик, писатель и публицист, первая женщина - член - корреспондент Петербургской АН

13 Способ распространения запрещенной государством литературы. В данном случае, имеется в виду повесть М.Булгакова "Собачье сердце"

14 Цитата из стихотворения К.Симонова "Жди меня"

15 Уменьшительное от имени Марта

16 Адрес городской психиатрической больницы им.Павлова, расположенной рядом с Кирилловской церковью.

17 До ТУ и ПТУ профессиональным обучением занимались в ремесленных училищах.