I.

- Ну, Иван Ахванасиевич, россказуй, як ты воював у билых?

Перед комиссией по раскулачиванию стоял невысокий статный казак лет тридцати с небольшим, одетый в парадную черкеску. На ногах сверкали новые яловые сапоги. Он нарочито спокойно смотрел на Митьку Селинова, ленивого казака, который два года назад нанимался к нему табунщиком. Тот недавно вступил в большевистскую партию и теперь распоряжался судьбами станичников.

- Як воював? – медленно повторил вопрос Иван. - Оружию справляв.

- З зеленым козакував тэж?

- Тэж… - ответил Иван и язвительно добавил, - оружию справляв.

- Имие, - Митька посмотрел в замусоленную бумажку и с трудом по слогам разбирая написанное, прочитал, - дюжину конэй, четыре коровы, дэвьять свынэй…

Вдруг он прекратил читать и, наливаясь гневом, заорал:

- Если б ты, кулацька харя, ны воював у красных, то щас я б тэбэ вбыв.

И уже, взяв себя в руки, более сдержанно обратился к секретарю, с синими от чернильного карандаша губами и языком, Тимке Сердюку. Тот корпел над длинным списком зажиточных казаков станицы.

- Пыши: роскулачить усих Кулешей. Усих, - повторил он с нажимом.

II

 

Девочка – подросток со смышлеными серыми глазами, опушенными черными густыми ресницами, сидела за ручной швейной машинкой и сосредоточено строчила ситцевую рубаху. Хлопчик лет восьми крутился возле юной швеи и смешил её историями, которые сам же выдумывал:

- А старуха як схватэ йёго за бороду: це не моя кудэля, ны моя! – закончил он очередную байку. Наташа засмеялась. Федька, довольный, что рассмешил сестрицу, вдруг пристально посмотрел на нее и спросил:

- Наташка, ты такая взрослая, а что ты ни ходишь на вечер с девчатами?

- А то ты не знаешь? Папаша не пускает. Говорит, что надо подрасти.

- А вот и нет. Слышал, как батько матери говорил: «Ты её хоть раз

отпустишь, завтра ж засватают», - и, передразнивая отца, грубым голосом закончил, - яка гарна дивчина пыднялась.

Наташа ничего на это не ответила. Она закончила последнюю строчку и, обрезав нитки, вывернула рубаху на лицо:

- А ну, Хведька, примеряй.

Мальчик надел обновку и глянул в большое зеркало, которое стояло в проеме между двух узких окон комнаты:

- Гарно! Все, что ты делаешь, гарно. И сама, ты вон какая.

Наташа бросила взгляд в зеркало: на неё смотрела небольшого роста ладная девушка с чёрными стрелками бровей и ярким решительным ртом. Тонкую девичью талию подчеркивала синяя в горошек кофта с басочками поверх широкой накрахмаленной синей юбки.

- Скидай рубаху, а то вымажешь, - прикрикнула она на брата, а сама, перекинув длинную косу за спину, еще раз краешком глаза взглянула в зеркало и уселась за работу.

Наташу не пускали гулять – это правда. Батько и мать не хотели и боялись её замужества. Жаль им расставаться с дочкой. Работала она много, весело и как-то без натуги, играючи. Без Наталкиных рук мать не управится: казаков полон дом. Обстирай, обшей, накорми. В поле – что косить, что снопы вязать – первая. И с конями управляется не хуже хлопца.

- Ой, Павло, еще бы годика три Наташка посидела дома.

- Так ты ж смотри за ней, не выпускай на улицу.

Но сколько не держи дивчину, и на нее найдется парубок. Пришли как-то звать подружки Наташу на праздничную вечеринку. У тетки Ольги, её матери, сто причин, чтоб не отпустить девчонку: и работы видимо – невидимо, и вечеринка в нехорошей хате, и евангелие ей читать старикам надо. А дядька Павло тоже ни в какую.

- Мала ще…, - твердит.

Пришлось Наташе последнее средство, пустить – слезы. Она редко плакала, но знала, что перед её слезами мать и отец не устоят.

- Иди, - сжалился батько, - только не ночуй там.

А как не ночевать? Весь смысл этих вечеринок и был в том, что в доме оставались на ночь только девчата и хлопцы. Они играли, танцевали, пели, перебрасывались тайными словечками, колечками. И это на виду у всех. И, главное, нужно было так провести ночь, чтобы не уронить себя в глазах остальных, чтобы не перейти грань дозволенного. Жутко интересно!

Надо ли говорить, что Наталка оказалась на высоте. И одета она была со вкусом: шерстяное платье с белым воротником из кружев ручной работы (сама плела!) – совсем как боярышня, на ногах – ботиночки со шнурками. И к некоторым откровенным шуткам относилась сдержанно, только так приподнимет стрелочку брови и усмехнется одними губами… А запела «як бьецця сэрдэнько» и пленила с десяток парубков. И ей понравился один… Молчу. Потому что он с другого конца станицы. И его, конечно, побили местные хлопцы, не дожидаясь утра. А на другой день бедному «батькови» пришлось «шукать» по огороду гарбузы. Их преподносили, в полном согласии с дочерью, Мишке Ковтышнему, Гришке Зоре, Андрею Мерефянскому, Прошке Дидко.

- Кажись все, от женихов отбились. А что ты там, на вечере, такое делала? – поинтересовался отец.

- Ничего. Заспивала раз…

- Надо было тебе сказать, чтоб рот не раскрывала, - вмешалась в разговор мать.

- Поздно. Женихи уже под окнами стоят, - растерянно пробурчал отец и раздраженно добавил, - давайте управляться и будем вечерять.

Отец с хлопцами пошел на скотный двор. Наталка убирала со стола. Мать суетилась у печки. Старики, Прокофий и Настасья помалкивали на лавке, ждали ужина. Мать полюбопытствовала у Наташи:

- Так никто тебе сегодня не приглянулся?

- Нет, - ответила девушка, но не очень уверенно.

- Ну, и черт с ними, еще богато женихов будет.

Вдруг на улице раздался цокот копыт. Женщины выглянули в окно. Перед их воротами остановилась тачанка, на ней сидели совершенно незнакомые люди: два казака, старуха и чернявая казачка лет сорока пяти. А на высоком кауром жеребце красовался, словно на картинке, чернобровый парубок лет семнадцати, как две капли воды похожий на пожилую женщину. Ольга глянула на дочь. Её щёки пылали. Сквозь опущенные ресницы блестели радостные глаза.

- Он? – вопросительно шепнула мать.

- Он, - утвердительно кивнула головой девушка.

Дело принимало серьезный оборот. Наташа укрылась в спальне, мать пригласила сватов в хату, а сама побежала за мужем.

Сватанье вели тётка отца и дядька жениха Степан Кулеш, основательный мужчина, единственный из гостей знакомый Павлу. Встречались на круге. Степан представил своих родичей – Афанасия и Прасковью Кулешей – зажиточных казаков, владельцев мельницы и табуна скаковых лошадей. Павло и Ольга тоже не из бедных. Старый Прокофий Клюй удовлетворенно крякнул: «Ровня!»

Сваты друг другу понравились, что редко бывает. Гостям захотелось посмотреть невесту, так ли она хороша, как описывал Иван. А что додельница, узнали ещё утром, как только Иван уговорил сватать Наталью. Справилась о том младшая сестра Ивана Дашка. Узнала, что девушка шьет, вышивает, косит, со скотиной управляется. А ведь ещё пятнадцати нет!

Мать позвала Наташу. Сваты ахнули:

- До чего же маленькая! Ноженьки, как у ребёнка. Но гарна, гарна.

Молодых на время выпроводили..

Наташа стояла в саду под грушей. Солнечные блики вечерней зари осветили её пышные пепельные волосы, и она стала похожа на царицу в короне.

Иван заробел, но всё же спросил:

- Так ты не рассердилась, что я так зараз пришел со сватами?

- Наташа молчала, потупив голову. Иван продолжал:

- Мне как сказали, что сватать пошли Мерефянские, да Дидки, да Зори. Ну, думаю, заберут у меня Наталку. Пристал к родычам: сватайте за меня. А как ты начала давать гарбузы, наши разозлились: «Шо вона и нам гарбуза дасть?» Наталка, сердечко моё, скажи люб я тебе или нет? Но хоть кивни головою, пойдешь за меня? Наталья несмело подняла на Ивана серые лучистые глаза.

- Голубочка, - Иван от радости нежно подхватил её, и как пушинку посадил на ветку груши. Наташа по-детски рассмеялась и спрыгнула прямо в руки казака.

- Что это такое? – смутил их суровый голос Ольги. - Не засватана ещё, уже вешаешься. А ну – бегом в хату. Вас там ждут.

Весельчак Афанасий, отец Ивана, встретил невесту вопросом:

- Ну, что, Наташка, пойдёшь за нашего Ивана или гарбуза дашь?

- Да, пойду – ответила Наташа и испугалась даже своей смелости.

- А ты, Ванька, будешь любить жинку?

- Так как же её не любить?

- Я свою дочку неволить не буду, — улыбнулся Павел,— выбрала себе суженого, пусть живут.

Тётка будущего свёкра достала из сумки буханку хлеба:

- Мои ж вы голубчики! Становитесь рядком! Да головы, головы

наклоните. И она разломила над головами Ивана и Натальи хлеб:

- Вот теперь вы жених и невеста. Теперь мирком да ладком и за

свадебку, — поклонилась она хозяевам. Батьки встали и ударили по рукам.

- Ну, мать, доставай из печки, что есть. А вы, сваточки, садитесь на покутю. Выпьем за молодых, за их жизнь семейную. Чтоб любили друг друга.

- И чтоб всего было в достатке, — добавил сват.

На спас Наталье исполнилось пятнадцать лет, а на Покров сыграли свадьбу. Веселье было многолюдное, шумное. Больше двадцати тачанок и бедарок везли гостей из церкви. За деньгами дело не стало. Стол был богатый, еда обильная. А уж горилка мерилась ведрами. Помиловались молодые недолго. Через четыре месяца началась война с Германией. Ивана на фронт не взяли, по молодости. Но как только исполнилось восемнадцать, послали его в оружейную школу, в Ориенбаум. Наталья жила у свекров, радуя их трудолюбием.

На теплый Алексей она родила сына. Назвали в честь святого. Радости было много. Новоявленные деды, Афанасий и Павел, не просыхали с неделю, отмечали рождение внука Лёшки. Афанасий был рыбак, рыбак по призванию. У Кулешей рыба не переводилась. Каждый день рыба жареная или уха, а еще рыба сушеная, вяленая, соленая, копченая. Полез Афанасий на горище пополнить запас сушеной рыбки, а там уже половины нет. Замечал он раньше, что убывала рыбка. Проська говорила, что это бесовщина - домовой ли, горищный? Афоня тоже думал, что больше некому. Поздним вечером сидели сваты вечеряли, никак не могли расстаться. Кулеш рассказал свату о своих подозрениях на счет пропажи рыбки. Гость уговорил его посмотреть, так ли это, и, сорвавшись с места, бросился к лестнице, Афоня следом.

- Серники захвати, - крикнул Павел уже сверху.

На горище было темно и пыльно. Несколько раз чихнув, сваты затаились, не отходя далеко от лаза. Было страшновато. Тонкие черточки лунного света проникали в щели и перечеркивали пространство над потолком горища. Приглядевшись, сваты заметили замысловатые черные тени, которые метались перед их глазами. Казаки испуганно перекрестились:

- Свят, свят, свят! Изыди нечистая сила!

А нечистая сила устремилась к ним и уже касалась их ног. У казаков язык отнялся от страха, и появились мысли о скором конце. Наконец, Павел выдавил: - Серник запали! Афанасий трясущимися руками зажег спичку, и они увидели обыкновенных серых крыс, которые резво подпрыгивали вверх, хватая острыми зубами рыбу и, оторвав её от веревки, уносили в свои норы.

- Вот какая нечистая сила! – рассмеялись сваты, и потом часто вспоминали, закусывая горилку рыбкой, какого страху натерпелись, обмывая рождение первого внука.

Иван тем временем стал оружейником и вернулся в родную станицу. Несколько дней он купался в счастье, гунькая годовалого сына. На пятый день пришла повестка. Ивана призвали в действующую армию. Пока казак воевал с германцем, молодичка родила ему второго сына - плод недолгой побывки мужа.В ожидании его она управлялась по дому и по хозяйству, нянчилась с детьми и пела.

Это у неё осталось на всю её долгую жизнь. Я вообще не представляю бабушку без казачьих песен, которые у неё были на все случаи. Она словно предугадывала повод для песни и моментально, как фокусник, выхватывала из памяти мелодию и слова. А мы, внуки, заворожённо слушали, многого не понимая, но это неважно. Бабушкины песни будили в нас волнующие чувства сопричастности к мужественному и гордому племени казаков. Спина у Натальи Павловны выпрямлялась, глаза сверкали фанатичным блеском, и голос по-молодому звенел.

Вон Лешка уже бегает по двору.

- Ой, божечки! Полез в будку к Жучке! – Наташа всполошилась, выскочив из хаты, бросилась к сыну. Вытащив его из будки, хлопнув пару раз по мягкому месту и тут же, прижав к себе, расцеловала в румяные щёчки.

Подошла баба Прося, перехватила внука:

- Иди, батька зовёт.

С некоторых пор Наталья заняла в доме особое место. С ней стали считаться свёкры и девери, спрашивали её мнение при принятии хозяйственных решений. Наталка думала, что это потому, что она стала матерью и у неё уже своих двое сыновей. Как-то спросила об этом свекра.

- Нет, - усмехнулся он. - В тебе, Наташка, стержень есть. Ваньке повезло.

Отречение императора от престола и поражение в войне вывело казаков из состояния законности, порядка, послушания. Никто ничего не понимал. Некоторые казаки возвращались домой. По станице полезли слухи, что то один казак, то другой ушли в белую, правильную армию, которая за царя. Наташа молилась Богу и надеялась, что Иван тоже там, со всеми, и вскоре, может быть, заглянет в родной курень.

И Господь услышал её мольбу. После разгрома казачьи сотни красными, Иван оказался возле своей станицы. Путь для отступления был один – до дому. Пока ехал к нему, все казалось, что конь скачет медленно, что сам добежал бы быстрее. А Наталка, увидев у ворот чернявого бородатого всадника, приняла его за вестника мужниной смерти и стала оседать, как подкошенная. Но Иван не дал ей упасть. Соскочив с коня, он подхватил жену на руки и внес в дом. Потом Наташа долго тихо плакала у него на груди, постепенно успокаиваясь и возвращаясь к настроению «умницы-разумницы». Приласкав и обиходив мужа, она твердо заявила:

- Все, больше ты никуда не поедешь. Ничего по степи скакать – детей сиротить. Затем Наташа собрала амуницию мужа, ружье, шашку, сложила в старый мешок и бросила в дальний колодец. Она ожидала, что муж станет возражать ей, а он, молча, ушёл на печку за занавеску, затаившись от посторонних. Но кто-то что-то видел, кто-то кому-то сказал и, когда в станице появились махновцы с разбитыми пулеметами, они потребовали Ивана-оружейника. Наталья квочкой растопырилась на пороге и, загородив дверь в дом, заголосила:

- Не пущу! Не отдам на смерть.

Однако, оттолкнув её в сторону, махновцы ворвались в хату и поволокли Ивана, но не на смерть, а чинить и латать пулеметы и старую пушку времен воины двенадцатого года. Оружейных дел мастеров к тому времени оставались единицы, а надобность в них была большая. Без работы Иван не оставался ни на день. Ему были противны идеалы, проповедуемые анархистами, и хотелось только одного – домой. Семь месяцев махновцы таскали оружейника по степи, но как-то после очередной трепки, которую задали бандитам красные, Ивану удалось бежать. Когда он тайно вернулся в станицу, жена исправно рожала третьего сына. Тут уж Иван сам дал себе слово никогда не покидать свою Наташку и снова сел за занавеску.

А красные всё ближе подходили к станице. Однажды Иван увидел в окно, как к их хате свернули двое: пожилой красноармеец и, наверное, комиссар, потому что на нём были кожаная тужурка и галифе с кожаным задом. Иван полез на печку, а шестнадцатилетний Афоня, пришедший за продуктами (они с братом Василием и отцом укрывали за рекой табун и семейное добро), застыл в оцепенении. Комиссар в шутку нацелил наган мальчишке в лоб и не успел даже слова сказать, как Афоня упал, парализованный страхом. Иван, увидев неподвижно лежащего брата, выскочил из укрытия и бросился к нему.

--Что с ним? — удивился комиссар.

Иван бил брата по щекам, щекотал, стараясь привести его в чувство. Красноармеец, однако, пощупал руку парнишки, посмотрел глаза и прошептал:

--Готов. От страха он. Так бывает.

Комиссар, не глядя Ивану в глаза, то ли спросил, то ли подтвердил:

--Иван Кулеш?

Тот не понимающе кивнул головой.

--Мы за тобой. Собирайся!

--Дозвольте брата похоронить.

--Некогда, — резко оборвал Ивана кожаный, — без тебя похоронят. Наташа, вернувшись с поля, обнаружила лежащего на полу мёртвого Афанасия и горько зарыдала, то ли по деверю, то ли по исчезнувшему Ивану.

В отчаянии она бросилась на улицу, к соседям. Ей сказали, что мужа увели красные. В Красной армии Иван служил до конца Гражданской войны и вернулся в командирском звании.

А потом началась другая жизнь. Дружный крестьянский труд и довольство. От их брака появились ещё три дочери. И это была радость. Пережили и много горя: раскулачивание и вынужденное бегство из родной станицы, голод, смерть сыновей, войну, нужду. Но в горе и в радости больше никогда не расставались, Кулеш Иван Афанасьевич и Наталья Павловна.