Матильда (Мария) Феликсовна Кшесинская. (Кржзинская)

 

1 сентября 1872 года. Лигово, под Петербургом. - 6 декабря 1971 г. Париж.

 

Ее танец был естественным, как дыхание. Живым, капризным, пленительным, теплым - таким же, как и она сама. Ошеломляющим, притягивающим помимо воли, властным, энергичным. В ее танце было все то, что было - в ней. Танец был ее жизнью.

И даже свое собственное страдание, свои глубокие личные переживания она умела, стремилась, могла переплавлять в древнее искусство танца, в неповторимое движение рук, плавный изгиб спины, гордый поворот головы, стремительный, тонкий по рисунку арабеск, незабываемые 32 фуэте, изящный атитюд. На Кшесинскую, легенду русского балета, приму Императорской сцены в "Эсмеральде" приходили смотреть толпы людей. Рукоплескали все. Не только блестящие ложи и первые ряды кресел, но и - галерка. Кшесинская была "эпохой" балета. Ее жизнь сама по себе вместила едва ли не целую эпоху - ведь она не дожила до ста лет нескольких месяцев!

Но человеческая память - неблагодарна. Из всей ее длинной, блестящей жизни, полной интересных событий, явлений, людей, особенного, непередаваемого шарма, загадки, тайны, трудностей, отчаяния, поражений и побед, предательства и любви, славы и забвения, мы знаем - понаслышке, и помним - слегка - лишь тот отрезок пути балерины, когда ее имя было овеяно шепотом скандальных легенд и соединено их же затейливым шлейфом с "порфироносной" фамилией Романовых.

 

"Кшесинская - любовница Последнего Императора", Кшесинская - "большеглазая "Фея Оленьего парка"; Кшесинская не слишком разборчивая особа, продавшая себя за бриллианты и место примы русского балета в руки сразу трех любовников царской крови - вот тот образ, который часто предстает сегодня со страниц многочисленных статей в журналах и газетах, а порою - присутствует весьма фривольно и в исторических монографиях и модных романах! Не буду ни с кем и ни с чем спорить. Каждая точка зрения имеет право на существование. Но помимо всех этих точек зрения, за одними и теми же фактами, поданными "под разными соусами" существует, живет и властно привлекает к себе неоспоримость прошлого, "живая жизнь"…

Наша героиня сплела ее, эту жизнь, в изящный рисунок нескольких замысловатых и грациозных па. Будто танец. Вот он, этот рисунок, тщательно изображенный словами и превращенный временем в биографию совершенно незаурядной женщины: Матильды Феликсовны Кшесинской. Читайте…

 

Па первое. "Утро" танца. Предания детства.

Малечка Кшесинская выросла в артистической семье, где все, включая ее старших братьев и сестер, были, так или иначе, вовлечены в атмосферу искусства, взращены ею, и совершенно себя без нее не мыслили!

 

Брат баловницы Малечки, Юзя, (Йозеф) ее сестра Юлия, отец - Феликс Янович, матушка - Юлия Доминская, по первому браку - Леде, дед, Ян Кшесинский (Кржзинский - Нечуй) - все они служили в "храме искусства", все подчиняли себя, так или иначе строгим законам сцены.

 

Ян Кшесинский "златогласный словик" (золотоголосый соловей - польск. - автор) Варшавского оперного, помимо необычайно мягкого голоса удивительного тембра, еще и виртуозно играл на скрипке, и как-то ему случилось выступать в одном концерте с великим маэстро Паганини. Потом, в результате какого-то несчастного случая, он потерял голос и, перестав петь, перешел на драматическую сцену, став, как сказано в некрологе о нем "великим польским актером на драматических и комических ролях".

 

Малечка немного помнила седого красавца - дедушку, он умер, когда ей было четыре годика, а ему - сто шесть лет! Не исключено, что именно от него она услышала легенду о роде графов Красинских, которую ей потом удалось воплотить в жизнь и сделать правдой. Согласно этому рассказу, юный граф Войцех Красинский бежал вместе со своим преданным гувернером из Варшавы во Францию, от рук убийц - родственников, зарившихся на его огромное наследство.

Во Франции, чтобы выжить, он сменил фамилию на Кшесинский. Фамилия эта и сохранилась навсегда в анналах театрального, балетного, и оперного искусства.

 

Адама - Владиуша - Феликса Кшесинского, внука Войцеха, естественно, никто уже графом не называл. Да это было и не нужно, ибо у талантливого танцовщика, ученика Мориса ПеонА было свое, собственное имя, которым он гордился по праву. Матильда Феликсовна позднее писала об отце и его партнерше по сцене Вирджинии Цукки, итальянской балерине: "Думаю, что при всей перемене взглядов, технике, требований балетного искусства они и теперь имели бы такой же успех и считались бы такими же первоклассными артистами, которые могли бы быть примером для тех, кто на сцене переигрывает и не переживает своей роли всем сердцем и душой" (М. Кшесинская. Воспоминания.)

 

Маленькая, изящная, очень темпераментная Малечка унаследовала от отца несравненную драгоценность для артиста, то с чего начинается талант: способность проживать свои роли, открывать сердце чувствам и переживаниям, а не просто их проигрывать! У нее была очень богатая мимика драматической актрисы и легкость, чеканность балетной техники. Она прилежно училась у знаменитого итальянца Чеккети, у старейшего педагога Императорского балетного училища Льва Иванова, балерины - педагога Екатерины Вазем, всесильного балетмейстера - хореографа Мариуса Петипа, у своих подруг балерин, у партнера по сцене Николая Легата.

 

У всех, у кого только можно было научиться. Узнавать что - то новое она не уставала никогда!

Театр обожала с детства, могла часами наблюдать за тем, как устанавливают и меняют декорации, зажигают люстры, репетируют спектакли. Маленькою девочкой однажды забралась под театральное кресло, в надежде просидеть там до вечера и увидеть на сцене появление Царь - девицы из "Конька - горбунка". Отец, забывший о дочери в пылу репетиции и спектакля, вспомнил о ней почти дома. Когда он вернулся за "пропажей", Малечку искали всей труппой. Нашли, раскрасневшуюся, чихавшую от пыли, но довольную донельзя: она увидела, как устанавливают рабочие на сцене морской грот с переливающейся раковиной - жемчужиной, готовят пол для безукоризненного танца артистов. Все эти таинства сцены заворожили девочку, она взахлеб рассказывала о них матери, а та, увидев ее блестящие глазки и румянец на щеках, как-то забыла отругать проказницу!

 

Училась в театральном училище Маля очень легко, ведь азы балетного искусства давно и с радостью постигла дома, да и то, что нравилось, для нее было только радостью, а не тяжким трудом. Она была кокетлива от природы, улыбчива - с притягательными ямочками на щеках и очень тщеславна: ей нравилось хорошо приготовить урок, чтоб учителя ее похвалили.

 

Много занималась она и дома. Танцевала под звуки рояля, когда играли отец и мать, играла в шутливые костюмированные переодевания с сестрой, которую очень любила. Отец, Феликс Иванович (Янович) был мастером на все руки, и однажды смастерил детям деревянную модель настоящего театра. Там можно было разыгрывать спектакли деревянными куклами, менять занавес и декорации. Малечка и Юлия очень любили заниматься своими домашними представлениями.

 

Лето семья Кшесинских обычно проводила на даче, в имении Красницы под Петербургом. Имение было небольшим, но уютным, с отлично налаженным хозяйством.

 

Матильда Феликсовна с восторгом вспоминала потом о тех днях, хотя ничего особенного в жизни семьи не было - обычный сезон дачников: сборы грибов и ягод, летние пикники, составление букетов, купание в речке, прогулки на велосипеде или в экипаже, обеды и ужины с большим количеством гостей: отец был хлебосолом и очень любил сам что-нибудь готовить к столу; некоторые его секреты кулинарного чудодейства, так и остались нераскрытыми для любимой дочери. Она говорила, что талант развлекать и принимать гостей своих - ими неизменно был полон дом Кшесинской, где бы она не жила! - тоже достался ей от отца.

 

Там же, в июльском мареве вечеров, наполненных густым и пряным запахом свежескошенной травы, попробовала себя впервые Малечка Кшесинская и в качестве юной кокетки, разбив интереса ради сердце чьего то жениха, и расстроив намеченную было свадьбу. Жених потерял голову и слал отчаянные любовные письма, а большеглазая прелестница смеялась, пожимала плечами, и бросала пылкие признанья в огонь.

 

Истинная Женщина проснулась в ней рано, может быть, благодаря всеобщему теплому обожанию в семье, а, может быть, просто - чему то властному, яркому, дремавшему в ней с рождения!

 

Все это выплескивалось через край в живости движений, теплоте смеха, особом блеске глаз огромных глаз и - неизменно - в характере танца, куда она вкладывала всю себя: яркую и заметную, как искорку пламени на большой и академично - холодной сцене Александринского театра: ученицы Императорского Мариинского театрального училища часто выступали в больших спектаклях в еще совсем юном возрасте - такова была сила традиций!

 

Кшесинская сразу выдвинулась в число первейших учениц и вскоре затмила всех. Схватывала все с легкостью, занималась много, упорно, но всем казалось - шутя. Слишком легко. Порхала по сцене бабочкой, молниеносно выполняя сложнейшие пор - де - бра, заноски, плие, выворот коленей... "Брызги шампанского", а не танец! Партнеры по сцене - танцовщики - ее любили: она была легкой, маленькой, изящной - такое кокетливое "перышко" можно было ловить, не опасаясь досадного промаха, а вечная улыбка немного хмельно кружила голову, только выгодно оттеняя блеск адажио или томного па - де - де, или строгий рисунок пятой позиции. (Специальная постановка ног в балете, поза требующая высокого технического уровня исполнителя. - автор.)

 

30 августа 1881, через год после поступления в училище, Матильда Кшесинская уже танцевала в большой сцене балета Минкуса "Дон Кихот", и затем часто получала небольшие роли в спектаклях, исполняя их всегда с присущим ей живым, кокетливым блеском. Ее хвалили и неизменно выделяли среди учениц. Публика уже начинала узнавать ее и встречать теплыми аплодисментами.

Но к моменту окончания училища она как то внезапно охладела к учению, разочаровалась в себе, поскольку ей постоянно казалось, что все, чему учили казенных воспитанниц, она, как вольная ученица, уже давно знала, и стремиться ей было как бы и - не к чему!

 

Вот как она сама говорила обо всем этом позднее: "Я не имела веры в значение того, что здесь делалось, и не получала настоящего внутреннего удовлетворения от своего танца.

 

У меня было даже сомнение в правильности выбранной мной карьеры. Не знаю, к чему это привело бы, если бы появление на нашей сцене Вирджинии Цукки (Дзукки - в др. варианте - автор.) сразу не изменило бы моего настроения, открыв мне смысл и значение нашего искусства… Она, ее танец, - вспоминала Кшесинская, - произвели на меня впечатление потрясающее! Мне казалось, что я впервые начала понимать, как надо танцевать, чтобы иметь право называться артисткой.

 

Цукки обладала изумительной мимикой. Всем движениям классического танца она придавала необычайное очарование, удивительную прелесть движений и захватывала зал.

Я сразу ожила и поняла, к чему надо стремиться, какою артисткой надо быть,… жадно следя за нею полудетскими восхищенными глазами!" - вспоминала Кшесинская на склоне лет, уже будучи профессором известной балетной студии в Париже.

 

Цукки, видя восхищение юной Кшесинской, ободрила ее теплыми словами, и подарила ей на память цветок.

Кшесинская трепетно хранила его в баночке со спиртом, считая своеобразным "талисманом", и потеряла лишь в суматохе бесконечных переездов после октябрьского переворота.

 

23 марта 1890 года, через десять лет после того, как Малечка Кшесинская впервые ступила на порог Императорского театрального училища, состоялся выпускной экзамен, бывший целой Вехою в ее жизни!

Она танцевала па - де - де из балета "Тщетная предосторожность" с воспитанником Рахмановым.

 

Выпускной спектакль - концерт прошел на "ура", в присутствии всей Императорской фамилии и Двора, Кшесинская была премирована похвальным листом за отличные успехи в учебе и танце, но самым ошеломляющим впечатлением было для нее то, что Император Александр Третий, выделив ее среди всех остальных учениц, тепло поздравил и сказал фразу, которая стала на долгие годы для Кшесинской не то девизом, не то наказом, не то - творческим кредо, а, может быть, всем сразу: "Будьте славою и украшением нашего балета!"

 

Удивленная донельзя, взволнованная, Малечка нашла в себе силы лишь на низкий реверанс и поцелуй руки у Императрицы.

 

А далее был ужин в кругу воспитанников и всей императорской фамилии, старшие члены которой, по очереди сменяли друг друга, чтобы в равной степени оказать внимание всем выпускникам.

Матильду, в виде исключения, в этот раз посадили за стол - у нее не было постоянного места, как у приходящей ученицы. И рядом не с кем-нибудь, а самим Наследником престола, юным Цесаревичем Николаем Александровичем, а Государь - отец шутливо погрозил пальцем: "Только не флиртуйте слишком!", но молодым людям было не до наказов и шуток.

 

Особенно - Малечке. Она то и дело вспыхивала, как маков цвет, и очень волновалась, отвечая на вопросы Цесаревича, и все время думая: " не допустила ли она какого-нибудь промаха в этикете?!" Наследник российского престола с интересом расспрашивал ее о порядках в училище: вправду ли они так строги, о секретах театральных декораций, о том, из каких кружек она дома пьет чай... А она боялась смотреть ему прямо в глаза, чувствуя, что что-то странное надвигается на нее, охватывает, словно волна... Что это было? Любовь? Она еще не сознавала, еще не понимала до конца....

 

Но это было То, что она помнила до конца своих дней и ради возврата этого она, не скупясь, отдала бы многое из своей жизни позднее!

 

Па второе. Юность танца. Роман с Цесаревичем.

 

Роман этот - был. Что бы там не говорили сегодняшние историки - "отбеливатели", усердно желающие добавить лишний нимб к облику царственного мученика Николая Второго, и во чтобы то не стало доказать "непорочность" отношений с прелестной прима - балериной императорских театров!

Но в самом этом романе, достаточно мучительном и горьком для Матильды Кшесинской, как ни странно, очень мало было пошлого и обыденного, того, что теперь усердно муссируется на страницах романов и различных исторических изданий.

Да, Матильда Кшесинская стала для Николая Александровича первою женщиной и первым чувственным опытом! Они оба пошли на поводу у своего пыла. Но этот любовный танец был очень медленным. Случайные встречи в парке, прогулки на набережной, первый, успешный сезон Кшесинской в Красносельском театре, аплодисменты, цветы, разговоры с Наследником и другими офицерами гвардии у окна грим - уборной. Изящные подарки, цветы, письма на крышке рояля.

 

Разлуки: Наследник уезжал то в кругосветное путешествие, то в Данию, то на маневры полка, то в Спалу и Беловежье. Они виделись редко, оттого их встречи и разговоры были особенно наполненными. Не только физическою страстью. Но и каким то очень бережным отношением друг к другу. В изящном кружеве своих воспоминаний Матильда Феликсовна с такою теплотою и тактом пишет о Наследнике престола, что сердцем веришь в правду написанных строк, хотя и не сохранилось шкатулки с письмами и записками - сожжены были в огне перед каким то очередным обыском или арестом ее доверенными лицами.

 

"Я влюбилась в Наследника с первой нашей встречи. После летнего сезона в Красном селе, когда я могла встретиться и говорить с ним, мое чувство заполнило всю мою душу, и я только о нем и могла думать. Мне казалось, что он, хоть и не влюблен в меня, но все же чувствует ко мне влечение, и я невольно отдавалась мечтам.

Мои разговоры с Наследником, доверие, которое он мне оказывал, делясь со мною своими мыслями и переживаниями, остаются для меня драгоценными воспоминаниями. Наследник был очень образован, великолепно владел языками и обладал исключительной памятью, в особенности, на лица и на все, что он читал... Чувство долга и достоинства было в нем развито чрезвычайно высоко, и он никогда не допускал, чтобы кто - либо переступал грань, отделявшую его от других. Он был добрый и простой в обращении. Все и всегда были им очарованы, а его исключительные глаза и улыбка покоряли сердца. Одна из поразительных черт его характера было умение владеть собою, и скрывать свои внутренние переживания в самые драматические моменты жизни. Внешнее спокойствие никогда не покидало его!" - с восхищением пишет Кшесинская.

 

Николай Александрович был настолько сдержан, что трудно было догадаться о его романе с Кшесинской даже по скупым записям в дневнике, но тем не менее вездесущие петербургские сплетники знали вскоре все и вся, описывали в своих ежедневных журналах самые фантастические и самые фривольные подробности романа цесаревича "с актрискою".

Чего стоит одна лишь запись в дневнике театрального критика и издателя Суворина, весьма далекого от придворных петербургских кругов: " Наследник посещает Кшесинскую и е*** ее! ( Прошу прощения, но так процитирован дневник А. Суворина в статье А. Боханова, доктора исторических наук "Великолепная Матильда"! - автор) Что же говорить о кругах, особо приближенных ко Двору, о театральном завистливом закулисье! Стало известно о " царственном романе" и родителям "маленькой К***" (так звал Кшесинскую Цесаревич - автор.)

 

Малечка, воспитанная в семье, где царила любовь и уважение друг другу, и на первый план всегда выходили не личные страсти, а служение сцене, искусству и долгу, прекрасно понимала, какой удар нанесет гордой щепетильности родителей, которые привыкли видеть ее послушной дочерью. Слегка шаловливой, капризной, но - послушной и никогда не выходившей за рамки приличий.

 

(Многие вспоминали позже необыкновенное, "придворное" изящество манер, теплоту и тактичность поведения Кшесинской, несмотря на легенды о ее взбалмошности суперзвезды балета, последнее - редко подтверждалось! - автор) А тут вдруг - любовница, содержанка!

 

Для отца балерины, гордого своими дворянскими корнями, понятием "чести артиста" это был огромный удар. Он спросил дочь при откровенном разговоре, "отдаю ли я себе отчет в том, что никогда не смогу выйти замуж за Наследника, и что в скором времени должна буду с ним расстаться? Я ответила, - вспоминает Кшесинская, - что все отлично сознаю, но что я всей душой люблю Ники, что не хочу задумываться о том, что меня ожидает, а хочу лишь воспользоваться счастьем, хотя бы и временным, которое выпало на мою долю..."

 

Феликс Янович, скрепя сердце, дал согласие на проживание своевольной дочери отдельно, и вскоре она переселилась вместе с сестрой Юлией в маленький, прелестный особняк на Английской набережной 18, который купил для нее Цесаревич. Их встречи продолжались, но вряд ли Кшесинская приносила свою энергию в жертву лишь любовному пылу... Ее талант расцветал. Она впервые в театральном сезоне 1892 - 93 годов получила роли в больших балетах, по прежнему много времени уделяла занятиям у станка, с виртуозом итальянской балетной техники - маэстро Чекетти.

 

У Мариуса Петипа, легендарного хореографа, она рискнула попросить главную партию в любимом ею балете "Эсмеральда". Тот в ответ строго прищурился и спросил: "- А ты любиль?

Я ему восторженно ответила, что влюблена и люблю. Тогда он задал второй вопрос:

- А ты страдаль? -

Этот вопрос мне показался странным, и я тотчас ответила:

- Конечно, нет.

Тогда он мне сказал то, что потом я и вспоминала часто. Он объяснил, что только испытав страдания любви можно по настоящему понять и исполнить роль Эсмеральды. Как горько я потом вспоминала его слова, когда выстрадала право танцевать Эсмеральду и она стала моей лучшей ролью!" - писала балерина позднее.

 

Страдания балерины и Женщины были впереди, а пока она с упоением танцевала…

 

В сезоне 1892 - 93 года, Кшесинская получила ее первый большой балет "Калькабрино" Минкуса (в хореографии Мариуса Петипа)

1 ноября 1892 года состоялось первое представление. В одной из рецензий на этот балет было написано следующее: "Несмотря на то, что танцы в этом спектакле изобилуют такими трудностями, которые следует признать последним словом современной техники, юная балерина справилась блестящим образом со своей задачей и произвела на зрителей самое лучшее впечатление. Многочисленная публика, совершенно наполнившая залу Мариинского театра, горячо приветствовала госпожу Кшесинскую… Большая сцена первого акта, трудное адажио во втором акте, наконец, все многочисленные танцы, которыми наполнен этот балет, были исполнены нашей балериной с редким апломбом, настоящим артистическим брио и тою законченностью, которой трудно даже ожидать от артистки, так недавно покинувшей театральную школу!"

А парижский журнал "Le Monde Artiste" писал на своих страницах: "Новая звезда, мадемуазель Кшесинская, дебютировавшая в качестве прима - балерины (высшее звание в балетной "табели о рангах", присваивается обычно после балерины и солистки. В театре не может быть двух прима - балерин, только - одна! Заметно, как стремительно - звездна была карьера Кшесинской: через год после окончания училища уже - прима. Роман романом, но каторжный труд у балетного станка не заменить никакими царственными связями! - автор), выступила блистательно! Этот успех очень обрадовал русских, поскольку был одержан воспитанницей русской национальной школы, взявшей от итальянской лишь необходимые элементы для модернизации классического танца. Молодая прима - балерина имеет все: физическое обаяние, безупречную технику, законченность исполнения и идеальную легкость. Если к этому ей удастся прибавить усовершенствованную мимику, это будет готовая актриса!"

 

Она стала ею, пережив первое большое горе в своей жизни - расставание с Возлюбленным. Оно было закономерно. Неизбежно. Она знала об этом, но все равно - лукавила с самой собою. След этого лукавства остался и на страницах мемуаров.

 

Матильда Феликсовна утверждала, что цесаревич Николай был искренне влюблен лишь в нее одну, а женился на принцессе Аликс Гессенской только по чувству долга и настоянию родных! Это было не так. Принцессу Аликс - Луизу - Викторию - Беатрис Гессен - Дармштадскую, любимую внучку королевы Виктории Английской, цесаревич знал с 12-тилетнего возраста. И любил давно. Как любят недостижимую мечту, идеал, призрак. Он не надеялся, что гордая и сдержанная "камея" Аликс - Санни, как звали ее дома, станет когда-нибудь его избранницей: она была страстной протестанткой и отказывалась менять веру. Призрачная мечта была далеко, и страстные, чувственные порывы юности воплотились в маленькой, подвижной, энергичной, смеющейся, блистательной Малечке Кшесинской. По человечески все так просто и так понятно. И лукавство дамское - простительно. Оно - от отчаяния. От потери большой любви.

 

Матильда Феликсовна, очень страдая сердцем, тем не менее, мудро отступила в тень, отпустила Возлюбленного, едва услышала об окончательной помолвке его с принцессой Аликс. Она была умна. Она понимала многое. И знала, что, отпустив любовь, останется самым теплым воспоминанием в сердце Наследника. Так и вышло. Крошечная, гордая "полячка Маля" знала секреты Жизни наизусть. И любила ее, Жизнь, как никто!

 

Кстати, перечитывая сотни документов и материалов, посвященных истории династии Романовых и жизни Последней Царской Четы, я ни в одних воспоминаниях и дневниках, (за исключением воспоминаний Юлии Дэн и Анны Вырубовой), не встречала столь умного и высокотактичного отзыва о Последней Императрице, который дала Кшесинская в своих мемуарах. Вот он:

 

"Мнения могут расходиться насчет роли сыгранной Императрицей во время царствования, но я должна сказать, что в ней Наследник нашел себе жену, целиком воспринявшую русскую веру, принципы и устои царской власти, женщину умную, сердечную, больших душевных качеств и долга. В тяжелые дни испытаний и заключения она была его верной спутницей и опорой, и вместе с ним, со смирением и редким достоинством встретила смерть..."

 

До конца своих дней Матильда Феликсовна хранила свято брошь, подаренную ей Государем - в виде сапфировой змеи, свернувшейся кольцом. Эту брошь, в качестве юбилейного подарка (десятилетие службы на сцене Императорского театра) Государь выбирал для знаменитой балерины вместе с Императрицей. Многозначительный подарок, ибо змея символизирует мудрость, сапфир - память.

 

Па третье. Зрелость танца. Интриганка или слишком - Женщина?

 

Они расстались без слез и сцен. Вскоре после помолвки Цесаревича. В апреле - мае 1894 года, по возвращении его из Кобурга. Последняя встреча была на Волконском шоссе.

 

Кшесинская писала о ней: "Как всегда бывает, когда хочется многое сказать, говоришь совсем не то, что собиралась говорить, и много осталось недоговоренного. Да и что сказать друг другу на прощание, когда к тому же еще знаешь, что изменить уже ничего нельзя, не в наших силах!"

Да. Изменить было ничего нельзя. Гордой полячке пришлось брать себя в руки, и она сделала это. 28 июля 1894 года, по случаю свадьбы сестры Цесаревича, Великой княжны Ксении Александровны в Петергофе был назначен парадный спектакль: балет М. Петипа " Пробуждение Флоры".

Матильда Кшесинская с блеском танцует в нем главную партию.

 

У нее огромное количество поклонников. И среди них заметно выделяется Великий князь Сергей Михайлович, дядя Наследника, главный инспектор артиллерии. Он покупает для балерины роскошную дачу в Стрельне, оборудует ее мини - электростанцией - редкость по тем временам необычайная. Осыпает Кшесинскую драгоценностями, подарками, платя за каждый ее каприз. Молва немедленно соединяет их скандальными узами гражданского брака, но "блистательная пани" смотрит на все сквозь опущенные ресницы, к подаркам - равнодушна... Дни напролет проводит в комнате для занятий.

 

В феврале 1895 года, вскоре после свадьбы императора Николая, прима неожиданно уезжает в Монте-Карло, Она дает четыре спектакля в монакском театре "Казино". Газеты и журналы Европы полны самых сочувственных и заинтересованных отзывов о "маленькой русской".

 

В июне 1895 года Кшесинская едет в Варшаву танцевать с отцом, и своими постоянными партнерами - танцовщиками Бекефи и Легатом.

 

В Варшаве ее ожидал полный триумф. Она покорила зрителей соединением классической манеры танца с изяществом и сдержанным пылом, присущим лишь ей одной. После первого тура мазурки с Кшесинским - старшим зал взорвался овациями.

"Газета Польска" писала 4 июня 1895 года о прима - балерине петербургского театра: "Она вполне оправдала свою славу знаменитой танцовщицы. Ее танец разнообразен, как блеск бриллианта: то он отличается легкостью и мягкостью, то дышит огнем и страстью; в то же время он всегда грациозен и восхищает зрителя замечательною гармонией всех движений. Мы еще не видели чардаша в таком чудесном исполнении, какое дает нам госпожа Кшесинская..."

 

Подобных рецензий за два с лишним десятилетия служения на сцене Императорского театра Матильда Феликсовна собрала немало. В десятилетний бенефис, в феврале 1900 года, поклонники вместе с ценными подарками преподнесли ей в дар изящно оформленные альбомы с ее фотографиями и всеми статьями из газет, когда - либо написанными о ней! Этим трогательным знаком внимания актриса гордилась более, чем роскошью драгоценностей. Рецензии о работе своей балетной студии в Париже и отзывы о спектаклях учениц: Марго Фонтейн, Алисии Марковой, Марфы Шаляпиной она вклеивала в альбомы сама... Продолжала традицию. Но это было позже, уже - после России.

 

В разгар лета 1895 года балерина вернулась из гастрольного турне, все еще храня в сердце боль расставания. На людях она старалась казаться веселой, беззаботной, но "оставаясь одна, с собой, я глубоко и тяжело переживала столь дорогое мне прошлое, мою первую любовь".

 

Историки много и усердно пишут и говорят о том, какие отношения связывали знаменитую артистку с Великим князем Сергеем Михайловичем: платонические или не очень, дотошно, с пристрастием рассматривают счета оплаченных драгоценностей и меблировки, беззастенчиво копаются в частных письмах, строят далеко идущие предположения о каких то интригах Кшесинской против Дирекции Императорских театров…

А она сама говорит обо всем этом мало, неизменно добавляя только, что "Сергей Михайлович относился к ней замечательно и больше выступал в роли покровителя и друга, чем возлюбленного". А новые роли и премьеры интересовали Кшесинскую сильнее, чем придворные интриги.

Хотя, надо заметить, что она умела отстаивать свое положение прима - балерины в театре должным образом!

Так, по ее упорному настоянию, Дриго и Петипа специально придумали для нее партию Желтой жемчужины в балете "Жемчужина", который был поставлен на сцене во время коронационных торжеств.

Ни композитор, ни балетмейстер, конечно, ни разу не пожалели об этом! Партия "лишней" Желтой жемчужины стала подлинным украшением всего балета. Но злые языки за кулисами шипели, что "всесильная Малечка" прибегла к "Высочайшему покровительству", настрочив записку бывшему Возлюбленному.

Как то странно думать, что Матильда Феликсовна, обладая врожденным чувством такта и светскости, - это видно с первых страниц ее книги - дама, безупречно воспитанная, стала бы беспокоить подобными "театральными пустяками" человека, который только недавно стал Императором России, да еще в момент коронационных торжеств! Сложно представить, что она могла написать в этой записке. "Мне не дают партии в балете!"?! Смешно.

 

Другое дело, что с помощью своего неотразимого дара убеждения, и того обаяния, которое было присуще ей, она умела и могла убедить кого угодно и в чем угодно, а ее страстная заинтересованность в том деле, которому она служила, покоряли всех и вся! В ней было слишком много пленительного, женского, неожиданного. Много пыла и искренности, да и - таланта, чтобы кто - то мог перед нею устоять!

 

Здесь примером может быть история, которую рассказала сама Матильда Феликсовна о своих гастролях в Париже, в "Гранд - опера", в 1908 - 09 годах. Кшесинская стремилась выступить перед парижской публикой во всей красе, и мечтала вставить в свой спектакль "Корриган" вариацию из технически трудного и любимого ею балета Ц. Пуни " Дочь фараона", а это было делом непростым, поскольку в Опера считалось недопустимым вставлять в балет одного композитора музыку другого.

 

Но Кшесинская, единожды задавшись целью, никогда не отступала от намеченного плана. Она решила поговорить с Мессаже - вторым директором Опера. "Я начала разговор с того, - вспоминает балерина, - что стала рассказывать, как мне скучно завтра опять репетировать все то же самое, и что мне не в чем блеснуть и показать себя. Мессаже спросил меня, почему же я не вставлю в балет что - либо, на что я ответила, что я не могу этого сделать без его разрешения и после маленькой паузы добавила, что, если он позволит, то я завтра же начну репетировать свою вариацию. Массаже сразу дал согласие и разрешение, и на следующий день я, радостная, принесла на репетицию свою музыку и потом в балете "Корриган", я уже танцевала свою вариацию". Этот вставной номер имел такой небывалый успех, что Кшесинской пришлось бисировать, а это было в "Опера" "исключительным случаем"!

 

Она и сама была "исключительным случаем" балета. Пользуясь своим положением прима - балерины и влиянием на Дирекцию она лично могла составлять свой репертуар, имела в театре партии, какие только хотела, но, заметив необыкновенный талант Анны Павловой, и чутьем угадав ее блестящее будущее, настояла на том, чтобы знаменитый Петипа уделял молодой артистке больше внимания. Специально для Павловой им был поставлен балет "Жизель", что стало крупнейшим событием в истории русского искусства вообще!

Тамаре Красавиной, выпускнице Императорского училища, Кшесинская - прима подарила свой костюм для первого выступления на сцене. Вацлаву Нижинскому, будущей "незакатной звезде" русского балета, оказала честь, выбрав его своим партнером и оттачивала с ним вместе мастерство поддержек и па - де - бра, адажио и жете - а - турнан. Уроки свои она давала шутя, заразительно смеясь, а иногда заставляла крайне самолюбивого и вспыльчивого Нижинского, мучительно краснея, ревновать к тем овациям, которые часто раздавались в ее адрес во время их блестящих выступлений дуэтом!

 

Очень трогательно читать о подарке Нижинского " пани Малечке" чудотворной иконы Божией Матери в серебряном окладе, которой она безмерно дорожила, и которой позже благословляла своих родных и знакомых, считая, что икона эта обладает бесценной силой спасения. Перед нею она часто молилась и в эмиграции. Узнав, уже за границей, что Нижинский во время приступов своей опасной болезни - воспаления мозга, часто звал ее по имени, Кшесинская разрыдалась неудержимо, что с нею бывало крайне редко. Она до конца дней своих сохранила убеждение, что если бы смогла в те страшные дни быть рядом "с Вацликом", то болезнь, навсегда отнявшая у него память, могла бы принять совсем другой оборот. Было ли это убеждение наивным?.. Кто может знать? Кшесинскую всегда называли "слишком Женщиной" и на сцене и в жизни!

 

Па четвертое. Блеск танца. Любовь и материнство.

 

Бог и природа одарили Кшесинскую щедрым и теплым сердцем. Не ее вина, что она столь часто страдала от предубеждений против нее, от интриг и насмешек. Блистательная, гордая, уверенная внешне, Кшесинская, на самом деле, очень тяжело душевно переживала не только свои личные драмы, но и драмы на сцене. К примеру, уход с поста Директора Императорских театров князя С. М. Волконского, которого она очень всегда уважала и ценила, считая его тонким знатоком театрального искусства и балета, но которому не смогла в какой то момент объяснить свою непричастность к скандальным происшествиям и слухам в театре.

Суть неприятности с князем Волконским состояла в том, что прима Кшесинская была оштрафована дирекцией за "недопустимое поведение": сменила костюм, заказанный к очередному спектаклю дирекцией на свой собственный, поскольку в заказанном ей было неудобно танцевать. Она обжаловала решение администрации о штрафе, дело получило широкую огласку, было раздуто до невероятных размеров бюрократами и сплетниками, и, чтобы прекратить шум скандала, Волконскому, корректно, но жестко, предложено было уйти с поста директора. А, может быть, он ушел - сам, посчитав Кшесинскую капризной особой?

Неизвестно. Известно доподлинно одно: князь Сергей Михайлович Волконский, в Париже, в 1929 году, возобновив знакомство с Кшесинской, души в ней не чаял, принял горячее участие в обустройстве ее балетной студии, читал лекции ее ученицам, и написал прекрасную статью о Кшесинской, как педагоге балета.

 

Матильда же Феликсовна неизменно отзывалась о блестящей натуре Волконского только в восхищенных тонах, и до самой смерти жалела о том "досадном, нелепом случае со штрафом!"

 

Сожалела она позднее и о своем разрыве с С. Дягилевым, что помешало ей, как звезде балета, выступать в его "Русских сезонах". У Дягилева блистала Павлова. А Кшесинская организовала свое собственное турне, и выступала с неменьшим успехом, несколько притушенном овациями журналов и газет в адрес дягилевских "Seazon la Russe" Кшесинская не завидовала. Она лишена была этого чувства. Как всякий

самодостаточный человек, знающий цену себе и своему таланту.

Признавалась лишь в сожалении о том, что не смогла удержать отношений на ровной ноте, что часто страдала от предубежденности своих товарок по сцене, вынудивших ее в конце концов, покинуть Мариинский театр и стать "артисткой по контракту". Не сожалела она только об одном: рождении сына Владимира 18 июня 1902 года. Этому предшествовала история любви, столь удивительная, и столь захватившая Кшесинскую, что грешно ей было жалеть обо всем, что потом случилось, хотя это едва не поставило креста на всей ее светской и балетной карьере.

 

В феврале 1900 года, через несколько дней после бенефиса, Кшесинская устроила у себя дома парадный обед. Присутствовало несколько особ Дома Романовых, в их числе Великий князь Андрей Владимирович, кузен Государя, человек весьма незаурядный и тонко образованный. Он давно интересовался Кшесинской, посещал все ее спектакли, бывал на ее приемах - она при всей загруженности в театре и гастролях давала дома вечера и обеды, - но о чувствах как то не приходилось говорить, а может, - не считал нужным?..

 

Во время обеда они сидели рядом, и от какого то неловкого движения (сказалось тщательно скрываемое волнение?) бокал с вином в руках Андрея Владимировича треснул, и все его содержимое оказалось на шикарном платье артистки. Она сумела как то быстро замять неловкость, шуткой и оживленным разговором. Так весь вечер и протанцевала и проговорила с незадачливым кавалером, украсившим ее платье из Парижа "винною розой". А под конец вечера поняла, что влюбилась.

Это так и бывает. Просто. Неожиданно. Властно. Порой - навсегда. Так было и с Кшесинской.

 

Есть точная дата того дня, когда они стали близки. Они всю свою жизнь вдвоем - более тридцати лет - помнили ее, эту дату, и отмечали, как годовщину встречи. Я не буду приводить ее здесь, хотя она мне известна доподлинно. Скажу только, что всю оставшуюся жизнь, все свои дальнейшие взлеты и падения, скитания и жизнь на чужбине, в эмиграции, когда надо было завоевывать "право на бытие" - заново, отгоняя от себя огромную душевную боль, а то и элементарное чувство голода и страха; жизнь, связанную с Андреем Владимировичем Романовым, вплоть до его кончины, Матильда Феликсовна называла "романтической сказкой". Стоит только вдуматься в эти слова и все становится ясно.

 

Обнаружив во время совместной заграничной поездки с Андреем Владимировичем по Италии и Франции, что она - беременна, Матильда Феликсовна долго не могла сказать возлюбленному об этом. Ей надо было принять сложное решение, бросить вызов обществу и, быть может, проститься с балетом навсегда.

Она приняла решение. Танцевала столь долго, сколько это было возможно. Ушла со сцены, когда до родов оставалось только три месяца.

( "По моей фигуре это совершенно не было заметно!" - мимоходом кокетливо отметила она в воспоминаниях. Истинная женщина!).

Отказала Великому князю Сергею Михайловичу в пылком предложении руки и сердца и усыновлении будущего ребенка. Дитя долгое время оставалось незаконнорожденным.

 

Лишь по достижении им десятилетнего возраста Матильда Феликсовна решилась просить Государя Императора о присвоении сыну родовой фамилии "Красинский", для чего она специально ездила в Варшаву и искала документы в польских архивах. Нашла мимолетное упоминание в знаменитом "Польском гербовнике". Прошение Кшесинской было удовлетворено, но Владимир был записан в паспорт с отчеством "Сергеевич", так как родители его в законном браке не состояли.

Отчество свое он сменил лишь после венчания родителей во Франции, уже в эмиграции, прибавив к фамилии: "Красинский" и титул "князя Романовского".

Он обожал свою мать и вовсе не потому, что имел, как избалованный мальчик "царских кровей", все, что ему хотелось, даже моторную лодку и игрушечное авто, и собственный же игрушечный домик о двух комнатах, с серебром, посудой и бельем!

 

Вовсе нет. Его мать, которую он всю жизнь звал "милой Мусенькой", была тем человеком, которого вообще - трудно не полюбить!

 

Она вечно двигалась, куда то бежала, что то сажала в саду, над чем то шутила с гостями, перебирала блестящие костюмы, строила потрясающие домики из спичек и карт, разыгрывала для сына театральные представления с помощью его любимых игрушек - обезьянок из мягкой ткани всех видов и мастей, учила его правильно ходить в вечернем детском смокинге и садиться на высокий стул с прямой спинкой, не горбясь, и так терпеливо объясняла, почему гербера не может стоять в одном вазоне с лилией…

 

А потом наступал вечер, его сажали в экипаж или авто и везли в театр, где на сцене выступала его мамочка - Мусенька, так непохожая на себя домашнюю - легкая, воздушная, словно фея или сильфида. Он гордился ею. Несказанно.

 

В 1914 году, вскоре после начала войны, она танцевала главную и самую потрясающую свою партию в балете "Эсмеральда", увлекая зрителей великолепной техникой танца и блистательной игрой драматической актрисы, особенно в момент танца перед невестой Феба и в сцене прощания перед казнью.

 

Зал рукоплескал невероятно, несмотря на военное время и присутствие в зале самого Императора! Кшесинской поднесли огромную корзину цветов, а когда одна из светских дам громко выразила неудовольствие "безумною тратою денег в военное время", первым голосом, раздавшимся в защиту Кшесинской, был голос ее 12 - летнего сына: "Она это заслужила!" Кшесинская, которой потом передали реплику Володи, была потрясена, и с тех пор стала воспринимать его, как взрослого человека, понимающего и ценящего, то что она делает на сцене! Она считала себя неважною матерью, так как часто отсутствовала и много ездила на гастроли, но у Володи Красинского было на этот счет совершенно другое мнение! Вот строки из письма, отправленного им матери во время ее тяжелой болезни 29 сентября 1930 года из Лагэ (юг Франции), где он жил в то время:

"…Я только что горячо молился у чудотворной иконы за вас обоих (имеется в виду А.В. Романов - автор), и за себя, за нас всех. Я твердо верю, что Богородица услышит мою молитву и пошлет нам спасение... и выздоровление тебе, дорогая моя Мусенька. Это письмо и конверт я окропил святою водою. Мусенька моя, ты поправишься сразу и совершенно!! Крещу мысленно и благословляю тебя, моя Мусенька…"

 

Такая вера сына и его нежное внимание, как то успокоили смятение, царящее тогда в душе Матильды Феликсовны, она смогла собраться с силами, и победить свой серьезный недуг. ( Ей тогда окончательно утвердили диагноз злокачественной опухоли бедра, что ставило крест теперь уже на ее карьере педагога балета! - автор.) Через две недели она продолжила уроки танцев в своей студии, превозмогая себя и режущую боль в бедре. Опухоль, подчинясь железной воле артистки, прошла бесследно, а Матильда Феликсовна прожила после этого еще благополучно почти сорок лет…

 

Владимир Андреевич Красинский, князь Романовский, несомненно, знал эту стальную несгибаемость характера в своей "маленькой маме - Мале" и уважал ее безмерно!

 

В знак почтения к матери, он завещал себя похоронить в одной ограде с нею и отцом, но места на кладбище Сент-Женевьев-де Буа было так мало, что князя Романовского погребли не только в одной ограде, но и в одной могиле с великой балериной. Это случилось, через три с небольшим года после ее смерти, в 1974 году.

Он сумел - таки успокоить ее старость, и она умерла у него на руках, о чем всегда мечтала.

 

Па пятое. Стремительное фуэте: война, революция, эмиграция.

 

В месяц объявления войны Кшесинская много танцевала в театре. А воздух предгрозового августа 1914 года чувствовала, как никто, зная все предстоящие и прошедшие события почти "из первых рук". У нее в гримерной толпились то и дело знакомые прапорщики и офицеры, уезжающие на фронт и приходящие проститься: многие знали ее еще по сезонным спектаклям в Красном Селе.

Особенно много у нее было знакомых в лейб-гвардии Уланском Ея Величества Императрицы Александры Феодоровны полку. Многих из них она еще встретила на койках своего собственного лазарета, который открыла вскоре после начала войны. За два дня до ее официального объявления она танцевала в театре, в присутствии Государя свой блестящий номер - "Русскую": на мотивы народной песни "Ой, полным - полна коробушка". Каким - то седьмым или девятым чувством она знала, что танцует для Него и видит Его - в последний раз. Когда зал взорвался от овации, Кшесинская повернулась в сторону ложи, где сидел Император, и замерла в низком - низком поклоне. Минутная тишина изумленного зала снова взорвалась от аплодисментов. Первым начал аплодировать Государь. Кшесинской пришлось бисировать. Когда она заканчивала номер, то почти ничего не могла видеть от слез…

 

Она ездила с концертами и по линии фронта (под Минском) и по госпиталям. Принимала участие во всех благотворительных концертах в пользу раненных и сирот.

 

Оборудовав по последнему слову тогдашней медицины и науки два образцовых госпиталя - лазарета в Стрельне получила теплое благодарственное письмо и памятный жетон от Великой

Княжны Ольги Николаевны, старшей дочери Императора, чем бесконечно гордилась. Раненные и медперсонал любили ее, потому что хоть она и не ухаживала за ними и не перевязывала ран - поскольку не умела делать этого профессионально - но заботилась о болящих не меньше сестер и врачей: то везла их партиями по десять человек к себе на дачу, в Стрельну, то устраивала для раненных и врачей поездку в театр, то украшала палаты цветами, то писала под диктовку письма, а то, сбросив туфли прямо на полу, без пуантов, на пальцах в одних тонких чулках танцевала для раненных то венский вальс, то Русскую...

При прощании с нею (в разгар войны раненных стали переводить вглубь страны, в тыл, а столичные лазареты закрывали) солдаты, крестя ее, клали ей земные поклоны, на которые она, растроганная, не знала, чем отвечать, кроме искренних слез.

 

Уже после октябрьского вихря, во время жизни в Кисловодске, чудом избежав ареста, Матильда Феликсовна, пытаясь отблагодарить одного из красноармейцев за полученное предупреждение об очередном "рейде ВЧК", смутно узнала в "нечаянном благодетеле" одного из пациентов ее лазарета... Но он прятал глаза. И она решила, что ей показалось.

 

Ее последняя гастрольная поездка была по Тифлису, где публика восторженно носила ее на руках, а провожая - осыпала подарками среди которых были и две корзины чудных фруктов и даже мешок сушеной мушмулы (виноград изюмного сорта - автор) Позже она вспоминала эту поездку, как призрак ушедшей жизни, райский мираж. Хотя и ехала Кшесинская в своем собственном комфортабельном вагоне, доставшемся ей по распоряжению начальника Николаевской железной дороги, дыхание войны ощущалось и чувствовалось везде и во всем: подолгу стояли на путях, не хватало продуктов, а то и дров для отапливания. Но Матильда Феликсовна не унывала. Она вообще не умела этого делать.

 

23 февраля 1917 года, в субботу, за пару дней до переворота, Кшесинская давала свой последний большой прием в Петербурге на 24 человека. Через два дня ее прекрасный и поместительный дом, в котором была масса золотых изделий Фаберже, антикварных вещей и редкостей, был полностью разграблен, а сама она вместе с сыном, его воспитателем и двумя артистами труппы, очень преданными ей, должна была бежать из своего дома и скрываться у знакомых и друзей. Она жила то у своей давней подруги Лилии Лихачевой, то в квартире П. Владимирова, на Офицерской улице. Ушла Кшесинская из дому в чем была: черное пальто и платок на голове, в руках чемоданчик с драгоценностями, а под мышкой - любимый фокс Джиби. Башмаки и носильные вещи ей позже украдкой принесла ее горничная и костюмерша Людмила Румянцева, много лет преданно служившая ей, и умершая в ее доме за границей в 1951 году.

 

Продукты Матильде Феликсовне приносил ее бывший дворецкий Арнольд, оставшийся жить в ее доме на правах швейцарского подданного.

Он щадил свою маленькую госпожу и не рассказывал ей о разграблении усадьбы, принося в карманах пальто, то блюда из севрского сервиза "лимож", то серебряную бутоньерку, то щетку для волос, то золотую ложку. Матильда Феликсовна улыбалась, благодарила, и только огромные глаза ее наполнялись какою то неизбывною печалью, в них тихо, постепенно гас чарующий, теплый свет. Она понимала, что теряет все невозвратно. Не сдавалась. Упрямилась. Пыталась вернуть свой конфискованный незаконно дом, но подобравшие власть карбонари всех мастей и разные революционные комитеты - она плохо разбиралась в их направленности - не спешили читать ее жалобы и выслушивать прославленную артистку, они нимало не церемонясь, однажды за ее спиной громко выразили удивление, что "больно уж знаменитая балетная тщедушна, да мала ростом, а не прихлопнуть ли ее восвояси?" У Кшесинской похолодело сердце, она с болью глянула еще раз на заплеванные и загаженные окурками мраморные лестницы своего дворца и ушла, мгновенно поняв, что пути назад ей нет. Нужно было уберечь ту, единственную драгоценность, что у нее еще оставалась - сына.

 

13 июля 1917 года Матильда Феликсовна выехала из Петрограда - Петербурга и за несколько дней добралась до почти незатронутого революцией Кисловодска, куда ее звал Андрей Владимирович почти в каждом письме. На поездку по России и беспрепятственное проживание в любом месте она получила разрешение от Министерства юстиции Временного правительства. Впрочем, от дальнейших бедствий Кшесинскую это никак не спасло.

 

На Николаевском вокзале в тот июльский четверг ее провожал Великий Князь Сергей Михайлович, человек преданно и глубоко ее любивший. Кшесинская, не могущая разделить чувства по сердцу, но беспредельно уважающая его, как друга, тяжело расставалась с ним, едва не рыдала: опять чувствовала, "что это - моя последняя с ним встреча"...

 

В 1921 году, приехав в Париж, следователь Николай Соколов, проводивший по поручению адмирала Колчака, расследование убийства Императора и его Семьи, а также убийство членов семьи Романовых в Алапаевске, попросил встречи с Великим Князем Андреем Владимировичем, чтобы показать ему материалы расследований. На эту встречу Андрей Владимирович пришел с женою - Матильдой Феликсовной Кшесинской. Именно здесь Матильда Феликсовна получила из рук Соколова свой медальон, который когда то подарила Великому Князю Сергею Михайловичу на память. Медальон нашли на дне шахты под Алапаевском, куда было сброшено тело застреленного Великого князя.

Он, единственный из всей группы Романовского семейства, был сброшен в страшную шахту мертвым, потому что оказал сопротивление конвойным. Остальных "уронили" на дно - заживо.

 

Когда умирают те, что вдалеке от тебя, те, кого любишь, уже не остается надежды на возврат тебя прошлой, прежней: моложе, ярче, сильнее. Призрачными силуэтами реют вокруг лишь едва осязаемые воспоминания, как дуновение ветра, как рябь на воде, как облако, растаявшее в небе... Там, в Кисловодске, ходя в одной юбке из черного бархата с протершимися коленями, недосыпая и недоедая, пряча остатки драгоценностей, невымененных на муку и сахар, в ножки кровати и банку помады; трясясь за участь сына, узнав о происхождении которого тотчас не пожалели бы шальные комиссары девяти граммов свинца; мучительно думая о ежеминутной вероятности гибели для Андрея Владимировича, скрывавшегося в горах вместе с братом Борисом, Матильда Феликсовна еще надеялась на Чудо, на вероятность его, на возможность Спасения, хотя бы малую!

 

Встреча с Николаем Соколовым в Париже эти надежды разбила. И, может быть, именно тогда, в ту первую ночь после разговора с полковником, учтиво показывающим потрясенной княгине Романовской - Красинской страшные реликвии Ипатьевского дома и шахты под Алапаевском: пуговицы от одежды и пряжки башмаков, зубные коронки, медальоны и погнутые броши, ей и приснился тот странный сон, который она потом уже видела часто, и от которого просыпалась вся в слезах:

Неизвестный голос говорил ей во сне: "Они идут, они идут!

Кто?! - удивлялась она голосу.

-Царская семья!

Но как же?! - сомневалась она, готовясь к торжественной встрече. Ведь они погибли! Все до единого!

- Погибли! - грустно подтверждал голос, - Но их души идут!"

 

И тут раздавалось пение хора, словно на пасхальной заутрене, распахивались двери, она склонялась в глубоком поклоне, сгибая дрожащие колени, и все пыталась уловить взгляд Того, кто двигался навстречу ей, озаряя светом теплой улыбки.

Все ближе, ближе. Знакомые серые глаза, с грустным и мягким выражением, не то ребенка, не то мудреца - старца... Сердце радостно откликалось, уста раскрывались в преддверии ликующего восклицания, но толчок в грудь обрывал все, и она просыпалась в холодном поту... Любовь не могла вернуться. Она обратилась в мучительный и сладостный сон. Жизнь не могла остановить текущее вперед время. Надо было учиться жить заново.

И она смогла научиться. Кто же еще бы смог, если не она, несравненная Кшесинская, несгибаемая Малечка?

 

 

Па шестое. Завершение танца. Талант учительства или жизнь продолжается.

 

Жизнь подарила ей редкую возможность перевоплощения, со - переживания и переживания чувств других людей, роли которых она играла на сцене. Эсмеральда, Лиза в "Тщетной предосторожности", дочь Фараона, Жизель, Раймонда, Никия в "Баядерке" …. Не перечислить всего!

 

Жизнь и ее саму, без грима и пуантов, испытывала во многих "ролях", может быть, не совсем привычных ей: в роли любовницы, не ставшей женой, в роли матери, не давшей своей фамилии сыну, в роли интриганки, не строившей интриг, в роли друга, но не - возлюбленной...

 

В длинной, причудливой биографии балерины и Женщины было очень много обликов, много ролей, с которыми она блестяще справлялась! Мимолетных, неуловимых, или же, наоборот, - крупно и резко очерченных. Среди них - последняя, самая яркая, заметная: роль Мэтра, Педагога, Наставника...

 

Ей то и посвящена заключительная глава нашего повествования, последнее па изящного танца жизни Матильды Феликсовны Кшесинской. Ибо, может быть, именно здесь, в самом прекрасном, зрелом периоде своей жизни она, как Человек и Личность, выразилась наиболее полно.

 

Думается, что Матильда Феликсовна ушла с головой в преподавательскую деятельность не только потому, что у нее к 1929 году было не очень много средств и нужно было на что то жить дальше, хотя и это, безусловно, - немаловажно. Она ушла в "мэтры" еще и потому, что не хотела вспоминать прошлое.

 

Ее измученная потерями душа жаждала чего то нового. Танцевать у Дягилева она отказалась, хотя ей было в то время, в 1920 году, только сорок восемь лет и она находилась в хорошей форме. Но с тех пор, "как Императорские театры перестали существовать, - писала Кшесинская, я не испытывала желания выступать и танцевать!"

Приехав во Францию 26 февраля 1920 года, Кшесинская с А. В. Романовым и сыном жили сначала довольно уединенно на вилле "Алам", в Кап де Ай.

 

Вилла эта, знаменитая, очень изящно и со вкусом обставленная, была куплена еще до революции, и соседствовала с изящными и богатыми особняками княгинь и князей романовской крови и разных титулованных особ со всего света.

 

Среди светских знакомых Матильды Феликсовны были: Великая герцогиня Лейхтенбергская Анастасия Михайловна, кузина бывшего Государя, князь Никита Сергеевич Трубецкой с женою Любовью Михайловной Егоровой, тоже бывшей балериной Императорских театров; даже блистательная "морганатическая вдова" легендарного Александра Второго - княгиня Екатерина Михайловна Юрьевская, правда, вскоре умершая. Бывшая императрица Франции Евгения Монтихо приглашала Великого князя Андрея и его супругу "княгиню Малечку" к себе на парадное чаепитие, и была очарована маленькой светской дамой, похожей на саксонскую изящную статуэтку, с неотразимой улыбкой!

 

Представлялась Матильда Феликсовна и разным вдовствующим королевам: румынской, бельгийской, датской, устраивала у себя дома светские пикники, вечера танцев и даже вечера - девишники для бывших подруг по сцене: Павловой, Трефиловой. Занималась с Верой Немчиновой, молодой солисткой очередных "Русских сезонов" Дягилева постановкой танцев из "Лебединого озера" - по личной просьбе Сергея Петровича.

( Тот давно и благополучно забыл о разногласиях, а великодушная Кшесинская - и подавно!)

 

Играла в рулетку с Анной Павловой в казино Монте-Карло. Там Кшесинскую хорошо знали и называли "Мадам Семнадцать", потому что она часто ставила на это число. За эти годы - девять лет, что она "негромко" прожила на вилле "Алам", с любящими ее людьми, она стала женой А. В. Романова - 30 января 1921, а в ноябре 1925 года - приняла православие. Шаг этот был серьезно и глубоко обдуманным. Матильда Феликсовна очень дорожила своей маленькой дружной семьей и хотела быть единой с нею во всем, даже и в вере. Такова нехитрая внешняя канва ее жизни "после России". А внутри? Что было внутри?

 

В 1929 году, после череды долгих, мучительных раздумий, Кшесинская решается, наконец, ехать в Париж, чтобы подыскать помещение для студии и жилье семье. Долгие поиски увенчались успехом. Был снят уютный дом в 16 арондиссмане (район, округ - автор), под названием: вилла " Молитор".

На оборудование студии у Матильды Феликсовны, при поддержке ее добрых друзей и знакомых ушло более двух месяцев. Освящение студии митрополитом Евлогием состоялось 26 марта 1929 года, почти через девять лет после того, как Кшесинская покинула пределы России.

 

Она очень переживала, состоится ли как педагог, наберет ли необходимое количество учениц?! Но уже 6 апреля дала свой первый урок. Он прошел удачно, и Матильда Феликсовна с облегчением и удивлением поняла, что может преподавать!

 

Через несколько месяцев после переезда в Париж и открытия студии, Кшесинская получила потрясшую ее весть о внезапной кончине в Венеции С. П. Дягилева. Это произошло 19 августа 1929 года. Ему было всего 57 лет.

В последнее время он часто посещал Кшесинскую и они долго и оживленно обсуждали планы на будущее. В Париже совсем недавно (весною, с мая по июнь) прошел с громадным успехом в театре Сары Бернар очередной "Русский сезон" Дягилева, с участием С. Лифаря и Карсавиной! В его смерть Матильде Феликсовне верилось с трудом, но тем не менее, она опять поняла, что рассчитывать может лишь на себя. Но самое удивительное, что она рассчитывала очень беспроигрышно!

 

В. Вульф, знаменитый сегодняшний театровед и историк, считает, что М. Ф. Кшесинская была неважным преподавателем, и ее выручал непотускневший за годы ореол знаменитого имени.

 

Спорить трудно, но, прочитав в списке учениц имена знаменитых звезд мирового балета: Марго Фонтейн и Алисии Марковой, тоже создавших целые эпохи в истории танца, начинаешь сомневаться в бесспорности утверждения Вульфа. Нам трудно судить, каков был танец самой Кшесинской - остались только восхищенные слова, но многие видели и знают теперь, каков был танец той же блистательной Фонтейн (в паре с ошеломляющим Рудольфом Нуриевым!) вобравшей в себя то лучшее, что могла ей дать "русская госпожа профессор"!

 

Техника Фонтейн была блестяще - безукоризненна, драматизм исполнения характерных ролей ("Жизель" Никия в "Баядерке") был таков, что зрителей в зале пробирал озноб!

Но, пожалуй, самое главное, чему научила "мадам Красинска" несгибаемую и несравненную Марго - умение видеть свет будущей звезды и помогать ее рождению. Не будь Фонтейн, кто знает, родился бы в мире и на сцене тот Нуриев, которого мы все теперь знаем?

 

Впрочем, история Нуриева и Фонтейн столь необыкновенна, что может вылиться в тему совершенно другой статьи и другой жизненной канвы. Пока же - не будем отвлекаться. Лучше вернемся к страницам биографии Матильды Феликсовны - педагога. Они - не менее блестящи, чем путь ее, как артистки.

 

Князь Сергей Михайлович Волконский писал о балетной студии Кшесинской и методах ее преподавания в своей статье: "Только тот, кто бывал в студии княгини Красинской, кто присутствовал на уроках, может оценить степень той воспитательной работы, которую вкладывает она в свое дело. Больше всего поражало меня параллельное развитие техники и индивидуального о