Новогодний праздник был в полном разгаре. На огромном столе стояли пустые и полупустые бутылки. Голоса гостей и музыка слились в один всепоглощающий рёв. Они смеялись, шутили, кто-то что-то доказывал, орал во весь голос. По столу довольно быстро перемещались тарелки, звонко стучали ложки и вилки; вино шипело в бокалах, выбрасывая искры в потолок.

Позабытый всеми телевизор, стараясь изо всех сил, показывал всё новые и новые картины; большая искусственная ёлка перемигивалась красными и зелёными гирляндами в углу, где её никто не видел. На стене за ёлкой висел покосившийся картонный Дед-Мороз, приколотый кнопками к обоям. Всё было, как всегда. Будто не прекращался этот праздник, начавшийся невесть когда. Словно не уходили те люди, которые пришли сюда сегодня. Из года в год мы сидели за этим столом, ломящимся от еды, бутылок и посуды и смотрели одинаково пресный «Голубой огонёк». Николай Басков уже несколько минут фальшиво тянет одну и ту же ноту; лихо вытанцовывает Алсу с голеньким животиком, Алла Пугачёва с Филиппом Кикоровым – бесконечные Дед-Мороз и Снегурочка, а мы – их вечные зрители.

Неожиданно мой взгляд упал на ребёнка. Это был мальчик лет пяти. Кажется, он был моим племянником. Или дядей. Он сидел на самом краешке дивана, отвернувшись от всех, и вытирал кулачком слёзы, скопившиеся в глазах. Но делал он это так тихо и незаметно, что со стороны могло бы показаться, что он просто смотрит в окно. Бедное бесправное детство! И почему взрослые думают, что могут решать за детей (я чуть было не написал: «за нас, детей»)…

Глядя на этого мальчика, я невольно вспомнил своё детство. Вспомнил с каким волнующим трепетом ждал я этого праздника, как помогал родителям наряжать новогоднюю ёлку – настоящую, живую ёлку, ещё пахнущую лесом и зимней свежестью, чьи ветви колются взаправду и кажется, что она ещё живёт… Я прекрасно помню, как осторожно подавал маме блестящие шары, в которых расплывалось моё лицо, а в особенности нос. Почему-то теперь я вижу в этих шарах только детское лицо, как на старых фотографиях. Представить, что я сейчас смотрю на своё отражение в ёлочной игрушке, я не могу. И этот шорох дождя, шелест гирлянд, праздничное настроение, жившее в нас задолго до 31-го декабря… Куда всё это делось? Вместо них пришло усталое волнение совсем другого характера – успеть получить зарплату до праздников, успеть купить шампанское и поменять валюту, потому что в самый канун первое подорожает, а второе подешевеет. Я волнуюсь не о том, что мне подарят, а о том, хватит ли мне денег на то, чтобы принять всех гостей, и о том, кого не стоит приглашать. Тогда, в далёкой стране детства, засыпая в половине первого, я чувствовал, как замирает сердце, и представлял себе, какой подарок меня будет ждать под ёлкой. Теперь я ухожу спать часов в восемь утра, после чего просыпаюсь вечером первого совершенно разбитый. Подарки я беру деньгами. Мне теперь и в голову не придёт заглянуть под ёлку, чтобы посмотреть что там лежит. Я знаю, что никто для меня их туда не положит…

Оглядев ещё раз этих людей, которые так весело проводили время и так по-светски разговаривали, я понял, что они мне все чужие. Между собой-то они все свои, но мне они чужие. Я никогда не смогу начать жить миром их грёз, а им не понять меня. Я почувствовал себя чужим у себя дома. Чужим и ненужным, как тот мальчик лет пяти на краю дивана. Я мог бы подойти к нему и успокоить, но что я ему скажу? Для него я такой же взрослый, как и все они. Я такой же чужой ему, как и все. Да и стоит ли? Ведь пройдёт ещё лет шесть, и он уже будет сидеть за столом наравне со всеми и бойко обсуждать исламских террористов, законы, вступающие в силу с Нового года и то, где выгоднее сбыть валюту. В нём тоже не останется ничего детского, и он перестанет верить в Деда Мороза. Если он вообще в него когда-то верил.

Не в силах больше на это смотреть, я просто встал из-за стола и вышел в соседнюю комнату. Там было почти темно. Всё освещал лишь большой серый квадрат окна. Я не стал зажигать свет. Так было лучше. В темноте все предметы казались более родными и понятными. Я сел на диван, держа в руке бокал шампанского, и откинулся на мягкую спинку. Хорошо-о-о…. Из-за двери доносились приглушённые крики гостей. Никто из них не заметил, что я вышел. Им не было до меня дела.

Я приподнял шершавую белую штору, которой было занавешено окно. Оно выходило во двор, поэтому было особенно тихим. На улице шёл снег. В рыжеватых лучах фонарей и разноцветных квадратах окон он тоже казался разноцветным, как звёздное небо. Это было необычайно завораживающее зрелище! Сотни разноцветных снежинок и хлопьев валили с тёмно-синего неба на землю, которая уже была плотно укрыта таким же разноцветным снегом. Каждая снежинка носила свой неповторимый цвет и форму. Желая приблизиться ко всему этому, я распахнул дверь на балкон и вышел в этот блистающий мир.

Как не странно, мне не было холодно. Я стоял в одной рубашке и смотрел на неожиданно преобразившийся мир. Я снова вспомнил своё детство, свечи на настоящей ёлке. Что-то во мне осталось от того мальчишки, который просыпаясь утром, ещё босой, бежал смотреть что лежит под ёлкой; который доставал своими маленькими ладошками душистый, усыпанный ёлочными иголками, свёрток и страшно волнуясь, разворачивал шуршащую бумагу…

Внезапно в двух шагах от меня пролетел человек. Это было очень необычно. Что тут необычного спросите вы? С кем не бывает? Я тоже так думал! Если бы он пролетел сверху вниз в строго заданном направлении, я, пожалуй, удивился бы меньше. Но он, можно сказать, проплыл. Причём слева направо. Он был совершенно обычным человеком в зелёном свитере и в джинсах. Только он летел. Едва он скрылся, как показался другой. Раздвигая руками, потоки снежного града, по воздуху плыл довольно пожилой человек в очках и с большой чёрной бородой. Виду него был вполне приличный. Он плыл деловито, старательно. Сразу за ним показалась пара: мальчик с девочкой лет четырнадцати, плыли снизу вверх. Видно они гуляли, и, увидев разноцветный снег, тоже решили полетать. Они радостно улыбались снегу, небу и друг-другу. В их улыбках читалась такая искренность, что я не раздумывая встал на табуретку. Чем чёрт не шутит?

Оставаясь одной ногой на табуретке, я встал на бетонные перилла. В небе летали сотни людей. Они были совершенно невозмутимы, как будто это было их основным занятием. Старушки в пуховых платках, старички с палочками и в роговых очках; молодые люди и девушки, одетые по-своему пёстро, плыли в разных направлениях. Они не сталкивались, не падали, а методично летели, изредка переговариваясь друг с другом, пронзая потоки искрящегося снега.

Я почувствовал необычайную лёгкость. Ноги сами стали отрываться от земли. Я понял, что уже очень скоро могу обходиться без табуретки и перилл. Оттолкнувшись от них, я вдруг почувствовал, как кто-то очень крепко держит меня за рукав. Я оглянулся.

Сзади меня в комнате и на балконе собрались все. Они смотрели на меня со смешанным чувством ужаса и удивления. Они не ожидали от меня такого. Я беспомощно взмахнул руками в небо, но в нём не было уже ни души. А с неба падал обыкновенный белый снег…

2001