Сидели мы вечером с Максимом и в нарды играли. Максим, по своему обыкновению, курил, я, по своему обыкновению, выигрывала. Было тихо и спокойно: тихо горел и потрескивал камин, звучала спокойная музыка, мы с Максимом молчали - между нами протянулась прозрачная, но плотная нить любви и гармонии…

 

Тут - стук в дверь. И громогласный такой, скажу вам, стук.

Я смотрю на часы - два ночи. Кто бы это мог быть? Хотя, ни я, ни мой любимый ровным счетом не удивились такому позднему стуку. Наш дом, как в народе говорят, проходной двор. Всегда битком набит гостями, друзьями, родственниками, соседями, в общем, заходи, кто хочет…

Максим пошел открывать. Я чуть задержалась, слегка изумляясь, что визитер не воспользовался дверным звонком. Чего стучать, когда нажать на кнопку можно? Не в деревне живем…

Из прихожей послышались громкие голоса. Я вышла в холл.

Их было трое. Одна из них - наша старая приятельница, актриса и певица, Светка Котельникова. Пьяная. В хлам..

- Привет, - она повисла у меня на шее, - Вы еще не знаете, кого я к вам привела! Это наша история.

 

Прогибаясь под тяжестью Светки, я посмотрела на нашу историю. Она состояла из двух человек - полной женщины лет сорока двух, напоминающей Крупскую в юности, и высокого красавца со светлыми набриолиненными волосами. Красавец напоминал гомосексуалиста.

Максим пытался помочь еле державшейся на ногах даме снять пальто, молодой человек пытался раздеться сам, но не очень успешно, поскольку, по-видимому, пили они все втроем вместе и долго.

- Наташа! - Светка каким-то незаметным движением отстранила меня и рухнула на пол, - Наташа, ты только посмотри на них! Что ты на это скажешь?

Что я могла сказать? Когда на пол по очереди попАдали и Крупская, и красавец, мы с Максимом молча переглянулись, словно по команде, перетащили всех троих, по очереди, в комнату, рассадили по креслам и диванам.

Я предложила чаю.

- Какой чай в такую ночь? - возмущенно проговорила Крупская. - Только водка!

- Что за ночь? - тихо поинтересовалась я у Светки.

Она поглядела на меня своими огромными глазами:

- Ну ты даешь… Это же наша история.

- Это я уже слышала…

- Слышала, да не поняла! - Светка вытянула вперед руку и указала на даму, которая бесцеремонно развалилась в кресле. Она даже не развалилась, а расплылась по нему, напоминая старинный разноцветный коврик. - Это же Роза Рогова! Художница века! Как же ты не знаешь?

- Рогова? - отозвался Максим, - Я знаком с вашей живописью. Насколько я помню, вы предпочитаете обнаженную женскую натуру?

- Предпочитаю, - Рогова извлекла из рукава блузки веер, манерно раскрыла его и стала обмахиваться, прикрыв глаза.

 

Я промолчала. Почему-то в этот "особенный" вечер мне не очень хотелось говорить. Да и с творчеством Розы Роговой я знакома, к стыду своему, не была. Может, из-за того, что меня, в отличие от Максима, больше интересовала мужская натура.

Я перевела взгляд на блондина. Он сидел на поручне кресла, в котором все больше и больше расплывалась художница века, раскачивался и смотрел в неопределенном направлении. Он был, несомненно, очень молод. Моложе меня. Лет двадцать, не больше. Несовершеннолетний, в американском понятии, человек. А в нашем понятии? В нашем - без понятия. Тьфу ты, черт. Хотелось спать. И в голову лезли пустые мысли.

 

Светка перехватила мой взгляд, тоже посмотрела на юношу.

- А это - Евгений Онегин. - она многозначительно кивнула нам с Максимом и добавила, - В образе.

Молодой человек интуитивно поднялся с поручня и поклонился.

- Он тоже - наша история? - спросила я.

Рогова открыла глаза.

- Вы что же, голубушка, с творчеством Пушкина не знакомы?

- Ладно, отвянь от нее, Роза, - заступилась за меня Котельникова, - Она, думаю, читала не меньше нашего. Драматург она. Начинающий, но подающий успехи.

- И что же, издавались? - поинтересовалась художница.

- Ставилась. В Молодежном театре. - спокойно ответила я. - "Молчание Парижа" - вы не слышали? В прошлом сезоне.

- В прошлом сезоне мы с Онегиным жили в Париже. А вот о Молодежном театре я даже и не слышала. Это что-то из нового? Абсурдизм какой-нибудь? Терпеть не могу. - она снова прикрыла глаза, - Онегин, иди за водкой.

- Не хочу, - вальяжно проговорил красавец, - Роза, я устал. Поехали к тебе, в тряпочки зароемся…

- Представляете, вчера, он прокусил мне палец! - Рогова потрепала Онегина по затылку, - Мальчишка.

- Это страсть, - оправдался тот и принялся целовать ее полные руки.

 

Меня начинали раздражать наши гости. И Рогова, с ее надменностью в степени наглости. И Онегин, подобострастный кузнечик на плече исторически важной особы. И даже Светка, которая их привела. Хотя, конечно, нет. Светку я любила. Талантливая, добрая. Пьющая только.

- Онегин! - стряхнула Рогова кузнечика со своих исторических пальцев, - Иди за водкой.

Видно было, что бедный пушкинский герой уже не может никуда идти. Он хотел встать. Вернее, чтобы его подняли, одели, увезли, там зарыли в тряпочки, и тогда он, видимо, был готов из благодарности прокусывать пальцы всем, кто об этом попросит...

- Не хочу… - простонал пьяный юноша.

Роза открыла глаза и мрачно зыркнула на него:

- Евгений!

Тут ситуацию разрядил Максим:

- Я, конечно, не Ленский, - сказал он, - Но компанию в походе за напитками составить могу.

Тут Онегина как подменили, он соскочил с кресла, одним прыжком переместился к стулу, на котором сидел Максим, и, по-гусарски, коротко поклонившись, радостно отчеканил:

- Я готов.

- Понятное дело, - расхохоталась Крупская-Рогова. - Вы, милочек, с Онегиным поосторожнее. Он - педик!

 

Меня передернуло. Я не ханжа, но не люблю грубых формулировок. Хотя, конечно, богемная эстетика безгранична. Особенно, в сфере художников. Об ориентации Онегина Рогова могла бы и не говорить. Кому это интересно? Мне, например, нисколько. Это вообще неинтересно. Это грустно и немного противно.

Я поглядела вслед уходящему за водкой красавцу. Вот, человек. Кто он? Он красив и молод. Возможно, глуп, а, может, и умен. Скорее, хитер. Живет в образе. Откуда этот образ? Он молод и красив, поэтому его все любят. Все. И мужчины, и женщины, и даже Рогова, предпочитающая женскую натуру. Назвался Евгением Онегиным, и живет. Его кормят, поят, ему позволяют кусать руки и целовать ноги. А он даже не знает что такое - позволять. Он привык. Он ЗНАЕТ, что его все любят. Я ухмыльнулась в мыслях. Почему это все? С чего я взяла, что все? Мне, например, он не нравился. Значит, не все… Вот Рогова. Она вообще может любить? Обломок истории. Скала, начиненная талантом, грубой эстетикой и тягой к странным отношениям. Зачем ей, начинающей увядать, даме, этот юнец? Она тщеславна, все, что она говорит и делает - пропитано тщеславием. И Онегин - маленький кусочек этого тщеславия. Молодой, свежий, страстный. А главное - закрывающий на все глаза. Ему все равно, кто его кормит и зарывает в тряпочки… (Привязалась я к этим тряпочкам…)И поэтому стареющая некрасивая женщина может расслабиться, не думать о внешности, возрасте, поведении, и думать только о своем творчестве… Так. Я пришла к тому, что образ нашего гостя полезен для других и трагичен для него самого. А с чего я начинала?..

 

Мои глубокомысленные размышления прервала Роза:

- Девочка, а вы отчего такая смуглая? Загорали?

- Ноябрь… - проговорила сквозь дремоту Светка, видимо таким абстрактным путем дала понять, что нынче не позагораешь как следует.

- У меня такая кожа. Пигментация.

- Да что вы говорите! - Рогова поднялась с кресла и поплыла по воздуху, напрямую в мою сторону. - Какая интересная фактура. А волосы светлые - свои?

- Парик. - зачем-то съязвила я.

- Да, я тоже не люблю косноязычия, - ничуть не смутилась художница, - Позвольте повторить вопрос - светлый цвет волос натуральный?

- Натуральный.

- Светусик! - воскликнула Рогова, разбудив заснувшую Котельникову, - Ты погляди, какая фактура!

Она вцепилась в мою руку и стала внимательно изучать.

- Рогова, отстань от девушки, - зевнула Светка.

- Да я не пристаю. - художница привела потными пальцами по моему предплечью…- Тут фактура.

- У тебя везде фактура. - махнула рукой Светка, - Отстань от нее.

Роза послушно встала и вернулась к себе в кресло.

- Муаровая кожа. - напоследок констатировала она.

В это время послышались голоса, и в комнату вошел Максим в сопровождении Онегина.

- О! Водка! - затряслась в экзальтации Рогова, - Онегин , у вас с молодым человеком все получилось?

Онегин грустно улыбнулся и отрицательно замотал головой.

- Ну. иди, мальчик мой, я тебя утешу! - засмеялась художница, и Онегин, словно песик, сел возле ее кресла, положил голову к ней на колени, а она стала трепать его за уши.

Всем стало весело, даже мне. Мы отметили встречу. Максим пытался развлекать гостей. Рассказывал какие-то истории, анекдоты. Рогова с Онегиным оказались благодарными слушателями, радостно и открыто реагировали на все шутки, попеременно делали нам комплементы, причем Онегин все больше - Максиму, а Рогова - мне.

Светка оказалась в стороне, поэтому отрешенно смотрела в таинство занавешенного окна и слушала музыку.

 

- Там у вас аквариум, в передней, - внезапно проговорил Онегин, - В нем рыбок нет. Почему?

Мы с Максимом переглянулись.

- Онегин у нас известный юннат! - весело сообщила художница.

Я поглядела на юношу. Он ждал ответа на свой вопрос, и я поняла, что его очень волнует в данную секунду отсутствие рыбок в нашем аквариуме. Может, это было связано с чем-то личным.

- Вы знаете, - сказала я, - Мы еще не успели их завести.

- Я знаю, каких рыбок вам нужно завести, - серьезно сообщил Онегин.

- Пираний. - Максим краем глаза скользнул по Роговой.

- Что вы, что вы, - замахал руками Онегин, - Ни в коем случае! Только рыба-фонарик!

Он замолчал, а потом добавил, растягивая слова:

- Они такие глубоководные…

- Ой, Онегин, ой не могу! - рассмеялась Рогова, - Правда, он милый? Душка!

Она поцеловала своего питомца в лоб.

Мне опять стало противно, и я выпила водки.

Тут же я почему-то представила рыбок-фонариков….Они всплыли в моем сознании, выпуская из широких ртов большие воздушные пузыри, у каждого во лбу сияла маленькая новогодняя лампочка. А самая большая из них была с головой Онегина, и, махнув небольшим хвостиком, она невзначай нырнула в самую глубину. Я поморщилась. Онегин в глубине моего сознания никак не планировался.

 

Тут раздался громогласный призыв Роговой:

- Внимание!

Я прервала очередную свою мысленную цепочку и поглядела на художницу. Она стояла на подлокотнике кресла, поддерживаемая раскрасневшимся Онегиным, и, подняв руку вверх, неожиданно запела:

Костюмчик новенький, колесики со скрипом

Я на тюремную квартиру променял…

Пела она безобразно, не попадая ни на единую ноту. Тут ее поддержала Светка, стараясь перекрикивать. Котельникову было слушать приятно. Даже пьяную. Даже в контексте подобной песни.

- Максим, - кокетливо проговорила Светка, - А ты чего это гитару не берешь?

Онегин отпустил Рогову, которая незамедлительно рухнула куда-то за пределы видимости, и переместился в сторону Максима:

- А вы играете на гитаре? - подобострастно восхитился он, наклонившись к моему возлюбленному так близко, что я похолодела от напряжения.

Затем я вспомнила про несчастную Розу и, отпустив ситуацию с Онегиным на самотек, пошла поднимать историческую леди. Заглянув за кресло, я обнаружила Рогову сидящей на полу и тихо поскуливающей. Она плакала!

- Вы ушиблись? - я протянула ей руку.

- Ах, - взмахнула наклеенными ресницами та, - Я не ушиблась. Я сломалась.

Она ухватилась за мои пальцы. Я напряглась, и поняла, что поднять ее килограммы не смогу. Чтобы не причинять страдалице лишнее беспокойство, я разжала пальцы и села на пол. Рядом с ней.

- Ты, деточка, не знаешь. - всхлипывала пьяная художница, - У меня дочь такая, как ты. Может, чуть младше. Да, наверняка, младше. Ах…

- Вам плохо? - зачем-то поинтересовалась я очевидным фактом.

- Нет, бл…, хорошо. - она поглядела на меня мутными глазами.

И тут я увидела перед собой несчастного, обреченного, обесточенного человека. Я увидела сорокапятилетнюю женщину, у которой когда-то, может очень давно, была сломана судьба, было много потрясений, издевательств и унизительных ситуаций. Она поняла это.

- Да… - развела руками Рогова на мое бессловесное озарение, - Так вот… Налейте мне водки, господа.

Я принесла ей водки. Она выпила и велела всем уйти. Видимо, она уже плохо соображала, что вижу ее только я.

 

Вернувшись в компанию и оставив Розу наедине с собой, я застала Максима играющего на гитаре, Онегина, сидящего у него в ногах и Светку, поющую что-то из Розенбаума.

Онегин протянул руку и провел ею по ноге Максима. Тот остановился и слегка отстранил юношу этой самой ногой:

- А вот это нельзя.

- Почему? - обиженно округлил глаза Онегин.

- Слышь, Онегин! - выкрикнула Светка. - Напился - будь человеком. Тут нормальные люди живут. Я тебя к нормальным людям привела. Иди, сядь на место.

Он как-то печально посмотрел на нее, но потом послушно поднялся и сел в кресло, с которого совсем недавно неудачно взлетела Рогова. Я удивленно поняла, что в данную минуту этот красивый "фонарик" и не вспоминает про свою покровительницу. Он был так ошарашен словом "нельзя", что, казалось, слышит его впервые. Или, быть может, давно не слышал…

 

- Вы, ребята, не обижайтесь. - Светка курила одну за одной, - Роза действительно потрясающий человек. Но у нее сложная жизнь. И была, и есть, и, наверное, будет. Знаете, я уважаю ее. Она ведь в тюрьме сидела. В юности. За антисоветчину. Да. Потом за границей долго жила, бедствовала… Я, знаете, какой тост сегодня за нее подняла?

Светка встала:

- Я сказала: "Роза, когда ты умрешь, я приду к тебе на могилу." Мы все когда-нибудь умрем…

- Сволочь ты, Котельникова, - раздалось из-за кресла. - Люблю тебя…

- Роза, поехали… - простонал обиженный на всех Онегин.

- Подними меня, котик мой...

Он нырнул за кресло, долго возился, наконец, поставил Рогову на ноги.

В "полете" она потеряла ресницы с одного глаза и рассадила губу.

- У вас кровь. - сказала я, - Давайте, я продезинфицирую.

- Это не смертельно. Я сама продезинфицирую. Онегин, водки.

Странно. Я смотрела на нее и не узнавала. Еще мгновение назад эта женщина представала предо мной слабым, несчастным существом. Теперь же она снова была той же надменной, тщеславной и безумной Роговой, которой явилась с самого начала.

- За жизнь! - громко сказала она и выпила.

Вскоре они ушли.

Напоследок Светка выдала тираду о том, что на историю нельзя обижаться, с ней нельзя спорить, и, главное, ее невозможно судить. Потому что ее можно только изучать.

 

В ту ночь Максим, уставший от шумных гостей, очень быстро уснул, а я, не смотря на выпитое, долго ворочалась и думала о том, что, наверное, Котельникова как никогда права. История. Как она создается? При жизни. И остается после смерти, перетекая в новые жизни, где понятие "после смерти" еще абсолютно абстрактно. Как для меня сейчас. Как для Максима. А для Роговой? Быть может, для нее это понятие вполне конкретно и осязаемо. Она знает прикосновение смерти, и поэтому, наперекор всему, живет искрометно, падая, и поднимаясь вновь. И Онегин знает, что такое смерть. Скорее всего, он и не рождался вовсе. Он - вымышленный герой вымышленной жизни. Образ, запечатленный поэтом. Подпруга истории. Мостик между разными течениями… Изучать… Я уже засыпала…. Как жаль, что они, наверняка, ничего не будут помнить, и вряд ли придут снова… Я бы хотела…

 

Разбудило утро…

 

Через неделю, под вечер, посыльный принес к нам домой большой ящик и, ничего не сказав, удалился. Максим разрезал бечевку, приподнял крышку, и мы увидели, что в ящике лежат два предмета, завернутых в холст.

Максим осторожно достал один из них и развернул. Это был маленький переносной аквариум, в котором плескалась экзотическая рыба. Очень красивая и шустрая. На круглом боку аквариума красовалась надпись " Рыба-фонарик".

- Ты представляешь? - обернулся Максим.

- Да… - я тоже была приятно удивлена.

Максим развернул второй предмет, и присвистнул.

Картина с изображением запечатленной женской натурой. Натура была обнажена и возлежала на шелковистой зеленой травке, на фоне какого-то водоема. И натурой этой была… я. Лицо, руки, ноги,… вся фигура… Как фотография… " Р. Рогова" - красовался вензель в углу полотна. Но как она это сделала? Как угадала? В тот вечер я была в брюках, в плотном свитере…

- Ты у меня просто красавица, - улыбнулся Максим и перевернул картину.

На обратной стороне значилась надпись " Девушка с муаровой кожей".

- Вот история, - покачал головой Максим.

- НАША история, - поправила его я, чмокнула в щеку и, окрыленная, побежала к печатной машинке писать рассказ под названием "ДВА ПРЕДМЕТА, ЗАВЕРНУТЫЕ В ХОЛСТ…"