На каменистом пустынном пляже было чисто, пустынно и легко.

Море искрило ярким отблеском и тянуло… притягивало… втягивало в себя. А вода обманчиво обнимала вначале и тут же дарила все ощущения майской своей свежести, ощущения уже совершенного.

Мы вдвоем лежим на низких топчанах.

- А сможешь топ-лесс? – спрашиваю я, заглядывая из-под очков в ее прикрытые глаза. – Практически никого нет. А, с верхних этажей корпуса, пусть смотрят и мне завидуют.

Ее реакция была спокойной: после минутного замешательства расстегивает застежку и ложится лицом навстречу солнцу и лукавый взгляд в мою сторону.

Все остальное нахождение на пляже проходило под чувством эротической лени и неги. И ягодки молодой клубники, которыми я ее кормил, и дольки грейпфрута, каждая их которых скармливалась друг другу, как сочный запретный плод. И, стихи молодого Пастернака, почему-то ложившиеся в рифму к чувству внутри…

 

Душистою веткою мАшучи,

Впивая впотьмах это благо,

Бежала на чашечку с чашечки

Грозой одуренная влага.

 

На чашечку с чашечки скатываясь,

Скользнула по двум, - и в обеих

Огромною каплей агатовою

Повисла, сверкает, робеет.

 

Пусть ветер, по таволге веющий,

Ту капельку мучит и плющит.

Цела, не дробится, - их две еще

Целующихся и пьющих.

 

Смеются и вырваться силятся

И выпрямиться, как прежде,

Да капле из рылец не вылиться

И не разлучатся, хоть режьте.

 

А солнце билось в грудь своим легким мощным кулаком и истошно взывало о помощи перед каждой новой ее позой.