Заметки о романе Евгения Москвина «Падение»

 

 

Когда читаешь этот текст возникает масса ассоциаций-воспоминаний. Кафка, Сигизмунд Кржижановский, Мариенгоф со своими «Циниками» и вошедший в ковчег Кобо Абэ... И лишь позже понимаешь, что не то... ассоации ложны, ибо они – внешние. Здесь – иная суть. Ибо в тексте не видна его цель..

Впрочем, понимание этого возникает не вдруг. Поначалу просто читаешь. Захваченный врасплох человекотрицающей философией героя романа. Даже не так: его отвращением к человечеству вообще и к конкретному человеку в частности. Это интересно и жутко, все равно что смотреть поздние фильмы Киры Муратовой. Но с той же маленькой, но принципиальной поправочкой: киромуратовские «Три смерти» или «Астенический синдром» - суть вещи высказанные до предела, завершенные, где ни штриха, ни жеста не убрать и не добавить – все сделано. А роман «Падение» ( пусть будет роман, если так угодно автору; хотя если убрать деление на главы – слишком короткие - текст ничего от этого не потерял бы и даже выглядел бы более цельным) – все же сырой продукт, требующий тщательной доработки тем более, что потенциально это чертовски сильная вещь.

Наиболее прописана «философская» составляющая романа, точнее сказать размышления героя по этому поводу. Сама «философия» «Нового Замысла» дана клочковато. Сюжетно такая подача обснована, но все же выглядит так, будто автор решил несколько облегчить себе жизнь и не углубляться в тему. Четко классифицировав мир живого, «философ смерти» не потрудился сделать тоже самое в отношении мира предметов. Между тем можно выделить минимум три категории: неживая природа, все умершее (и согласно данной философии, достигшее таким образом совершенства) и искусственные созданные человеком предметы.

Несколько странным (не Странным, а всего лишь странным) выглядит и общение героя с миром предметов. Так он беспокоится о том, чтобы не загружать надолго стол (ему это трудно переносить), но по полдня валяется в кровати. То ли кровать – предмет низшего сорта (о чем в тексте ни слова), то ли автор просто не подумал об этом. И уж совсем нелепо (хотя и по-своему эффектно) выглядит сцена на кладбище. Какие бы тараканы не бродили стадами в голове героя, ему, столь помешанному на всякой мертвечине, хорошо известно, что все умершее – гниет, и потому описанный вариант «внутригробной жизни» попросту невозможен (Возможный вариант описан у Достоевского в жутковатом рассказе «Бобок», где речь идет о недавно умерших, но такая уструпка реальности, наверное несколько не вписалась бы в конценцию о телепатическом общении предметов).

Но, повторюсь еще раз, именно филосософская составляющая прописана в романе лучше всего. Гораздо хуже дело обстоит с сюжетом и взамоотношениями героя с реальностью.

Скажем прямо, отношения у героя с реальностью никакие. Он почти безвылазно находится дома и, если не спит, то сочиняет свой философский труд. Если бы автор поселил своего героя, скажем, в современной Германии, это не вызывало бы возражений. Там получая, например, пособие по безработице можно неплохо прожить, особенно если учесть, что потребности героя сведены к минимуму. Но в России... Правда в тексте мимоходом упоминается о сбережениях героя (значит когда-то он серьезно работал?) и о том, что написав пару статей, он заработал себе на жизнь. Как журналист, некогда подрабатывавший к основному заработку такого рода промыслом, позволю себе усомниться, что в современной России можно на это прожить. Возражение, что в крупных городах приличные издания платят больше не принимается, поскольку там квартира обходится дороже.

Не менее сомнительна история выноса мертвеца из дома практически в открытую, хотя и ночью. Не ставлю под сомнение саму ситуацию убийства: в порыве гнева и слабый человек может разбить голову более сильному первым попавшимся под руку тяжелым предметом, тем более, что противник не ожидал нападения. Но потом... К тому убитый описан героем как человек высокий, стало быть он выше и крупнее убийцы...

К чему я это говорю? Вовсе не к тому, что каждый эпизод нужно подробно прописывать. Напротив, все, что непосредственно не работает на сюжет, можно смело опустить, но только так, чтобы пропущенное не вызывало сомнениий у читателя. Автор же как бы не считает нужным задумываться о взаимодействии героя с реальностью, но внимательный вдумчивый читатель (а лишь такой станет читать этот роман) задумается неприменно. И не поверит автору.

Теперь о самом печальном: о сюжете. Для меня, читателя, переломным стал момент, когда герой, вернувшись домой после убийства, обнаружил, что рукописи, которые он якобы отдал воображаемому собеседнику, преспокойно лежат под подушкой, и мимутной прозрении предположил, что у него шизофрения. Признаюсь, я затаил дыхание, ожидая интересного поворота событий. Но ничего не произошло. Автор предпочел более простой ход событий, что-то вроде пародии на «Преступление и наказание». Сначала появляется мнимый воображаемый «Порфирий Петрович», а затем и вполне реальный под прозаической фамилией Березов. (Кстати, совершенно непонятно, почему герой считает Березова хорошим следователем, для этого у него нет никаких оснований). Роман еще тянется некотрое время как бы по инерции и обрывается на мелодраматической сцене объяснения с врачом лечившим мать героя (к которой он так и не не соизволил приехать проститься), то есть кончается ничем.

Кто-то из критиков, современников Тургенева, кажется Писарев, заметил о романе «Отцы и дети», что Тургенев, не имея возможности показать жизнь Базарова, показал его смерть. В данном случае читатель не получает ни того, ни другого. Смерть героя просто объявлена в самом начале, но не показана (а такая возможность есть, стоит лишь ввести под занавес еще одного рассказчика). И она никак не мотивирована. Сердечный приступ просто является подобно Богу из машины в старых классицистких пьесах и, уничтожая, героя, ставит на истории... нет, не точку, но большой вопросительный знак. Зачем было все это написано? Ради описания паталогической философии? Или замысел все же был иным, более глубоким, чем удалось в реализации? Что на самом деле хотел показать автор жизнью своего страшного героя? Пока ответа нет... Но может быть автор еще даст его.

P.S.

К вопросу об идеальном мертвом обществе. Его великолепно и коротко описал Станислав Лем в одной из частей «Звездных дневников Йона Тихого». На некоей планете умная машина превращала местных жителей (они называли себя индиотами) в металлические диски и складывала из них прекрасный узор. Правда , это было написано в иную эпоху с иными идеями...