Мне приснился сон, будто я – Гусеница. Мое длинное тело – запутанная вереница мыслей и образов. Я поднимаю голову к небесам, и звезды отражаются в моих глазах. Они живые, и я разговариваю с ними…а они со мной. Но только я опускаю голову, как звезды тут же пропадают…И я ползу куда-то, таща за собой длинную и запутанную вереницу мыслей и образов…

 

 

1

Сначала не было ничего. Потом появилось «пятно», точнее, ощущение того, что «пятно» есть. Несомненно, нечто, породившее это ощущение, появилось намного раньше. Даже раньше самого «пятна». Но еще раньше существовало то, что побудило это нечто проснуться…

Что же тогда погрузило все в этот глубокий вневременной сон…

 

Очертания «пятна» постепенно проявлялись, сплетая из нитей реальности образ, доступный восприятию. Но каждый раз призрачная пелена тускнела, не отпечатываясь в сознании, и растворялась, пропадая вовсе.

Следующий «контакт» происходил, когда нечто поднималось из глубин безвременья и жадно тянулось ощупать покровы жизни. Все повторялось бесчисленное количество раз, но одновременно создавалось впечатление непрерывности «контакта».

Наконец «пятно» начало обретать стабильную четкую форму.

Бездонная глубина заключилась в миндалевидные овалы глаз, обрамленные густыми пушистыми ресницами. Локоны темных волнистых волос ниспадали на лоб и виски, приводя в гармонию вечную вселенскую игру тени и света. Плавные и мягкие изгибы губ, наполненных жизненными соками, казалось, сливали воедино девственную чистоту и порочность плотских желаний. Плавный овал подбородка и высокие скулы придавали лицу черты неземного очарования.

Губы разомкнулись и родили звук…

Он ударил по барабанным перепонкам, словно морской прибой гулко бьет о неприступную твердь скалы. Я дрогнул и прорвался в неожиданно открывшийся безграничный мир звуков…

 

Каждая черточка, каждый изгиб и впадинка казались такими знакомыми. Словно этот прекрасный рельеф лежал глубоко в подсознании, еще до того, как вернулась возможность зрительного контакта.

Она произнесла что-то на незнакомом певучем языке. Я заставил веки опуститься и подняться, показывая, что слышу ее.

- Ты… - попытался произнести я, и тут же поморщился от невыносимой боли.

Ответа я не понял, но ее слова прозвучали так нежно и ласково, что я невольно ощутил себя в полной безопасности, и тут же почувствовал сильную усталость. Веки опустились, и я вновь погрузился в глубокий тревожный сон.

На этот раз в нем присутствовали сновидения…

 

2

 

Беспросветный серый туман клубился над землей. Трава пригибалась под ветром, смешиваясь с дымом, превращаясь вместе с ним в одну тягучую вязкую субстанцию.

Жуткая какофония звуков… Звон и лязг оружия, ржание испуганных лошадей, стоны раненных, рычание, вопли, дикие устрашающие боевые кличи индейцев, канонады выстрелов, сбивчивые команды офицеров. Все, что могло двигаться, бороться и сопротивляться издавало звуки, и лишь безмолвие убитых хранило потерявшуюся в мире тишину…

Люди, сотни людей слились в безликую массу, зараженную вирусом уничтожения, рубили, рвали на куски, убивали друг друга. Высвобожденная на волю ужасная разрушительная мощь заполнила и поглотила все вокруг. Словно открылась невидимая дверь, и эта мощь проникла в мое сознание, захватила его, превращаясь в четкую незыблемую реальность…

Перед глазами мелькнули пестрые лоскутья и перья, размалеванное, перекошенное ненавистью лицо ацтекского воина...

Наконечник копья вскользь черканул о кирасу, высекая из нее искры. Следующий выпад последовал в голову. Я разрубил копье и коротким скользящим ударом вспорол индейцу живот…

Стрела удалила в шлем, отскочила, еще одна впилась в незащищенное латами бедро. Тут же меня попытались свалить на землю, зацепив голень длинным крюком. Меч описал смертоносную дугу, и орудующий крюком с дикими воплями схватился за обрубок руки. Прежде чем индеец потерял сознание, я лишил его головы…

Меч взлетал, падал и снова взлетал, воспевая смерть, отыскивал себе все новые и новые жертвы…

Пот разъедал глаза и мешал смотреть. Чудовищный удар в спину чуть не сбил меня с ног, но я устоял, развернулся и рубанул с плеча, по украшенной лентами птичьих перьев голове ацтекского воина. В то же мгновение укол в бок между пластинами лат пронзил все тело острой болью. Взревев от ярости, я снова вскинул над головой обагренный кровью меч...

В этом месиве уже невозможно было отличить своих от чужих. Страх и ненависть затмили все мысли, чувства. И смерть повсюду собирала свою жатву, насыщаясь вдоволь. Сражение превратилось в жестокую бойню, в которой не осталось победителей. Лишь мертвецы, да корчащиеся в предсмертных муках раненые…

Земля, на которую мы пришли завоевателями, теперь была усеяна изрубленными обезображенными трупами, стала общей могилой. Друзья, боевые товарищи, мои солдаты и командиры, люди, связывавшие меня с Родиной, полегли костьми в земле, которую называли Раем. Все было кончено, но я еще продолжал стоять на ногах, хотя был уже одним из них…

Истекающий кровью и обессиленный я жаждал смерти. Стыдно и страшно умирать так… вдали от родного дома… не от полученного в бою меткого удара - от потери крови, от жажды и голода, рядом с медленно разлагающимися телами своих друзей… с мучительной мыслью о том, что вся жизнь была пустой и лишенной смысла. Все, чего я добивался, ради чего жил, во что верил… пустота… ничего не значит… Тогда что же я возьму с собой в вечность, кроме пустоты?

Стиснув зубы, я обломал торчащее из бедра древко стрелы - наконечник засел глубоко в мышце. От слабости в раненой ноге я упал на колено, и в этот момент заметил перед собой такого же полуживого, как и я индейца, заносящего над головой трофейный меч. На доли секунды я оказался быстрее. Точнее, по инерции движения, он сам угодил на острие меча, который я успел выставить перед собой. Насадился, как рыба на вертел, хрустнули кости, лопнули внутренности, в лицо мне брызнула теплая кровь. Сил не осталось даже на то, чтобы уклониться от выпадающего из его ослабевших рук меча. Только и успел заметить, что с рукояти на меня смиренно взирает распятый Христос…

 

Ну, вот и конец… Аминь… Я лежу оглушенный, но через какое-то мгновение понимаю, что никто не собирается добивать меня, что больше никого не осталось.

Кровь клокочет в горле, захлебываясь, я выплевываю ее. Боже! Почему ты не позволил умереть как воину!? Грифы будут выклевывать мои глаза, а шакалы разрывать на куски внутренности. Всю жизнь я держал на устах твое Имя, и все мы, погибшие здесь, твои верные дети, несли на эту дикую землю твое Крестное Знамение, но ты слишком высоко, чтобы снисходить до мук простых смертных, правда? Теперь и я умираю словно последнее ничтожество. Так будь же ты проклят!

 

Я вскочил, тяжело дыша. Меня окружал мрак. Какой страшный и реальный сон… Словно воспоминание пережитого. Где я? Кто я такой? И что, в конце концов, происходит?

От резкого движения в глазах потемнело. Тело пронзила боль, заставила упасть и скорчиться в муках. Я ощутил под руками сочащуюся сквозь повязки горячую и липкую кровь. Тут же послышались быстро приближающиеся шаги и голос, в котором прозвучали ноты испуга и удивления. Уже знакомый голос девушки.

Я стиснул зубы, едва сдерживая стон. Наконец, не в силах противостоять боли, закричал и потерял сознание.

 

3

 

- …все идет к единому, но разными путями. Даже в камне спит душа. Камень снится себе камнем. В отличие от человека, он не может присниться себе кем-то другим. Но если бы вдруг, в каком-то кошмарном сне ему привиделось, что он легкое птичье перышко, он сразу бы потерял вес, и смог обмануть ветер. Это бы и стало настоящим безумием и концом света. В сущности, это и есть конец света старого, за которым неизбежно следует новое начало. Мир претерпевает изменения в сознании. Момент смены восприятия и нового осознания всегда кажется хаосом, в котором теряется всякое представление о стабильности. Но камни – это только камни…

- Да, и им не снятся кошмары.

- Например, как тебе?

- Давно я не слышал этот голос! – воскликнул я.

- Да уж, целую вечность пытался к тебе достучаться, но ты был так сильно занят своими играми. К тому же, силы, обступившие тебя в последнее время, входили со мной в явный диссонанс.

Сине-фиолетовая дымка смягчала четкость его очертаний, поэтому я мог видеть его по своему желанию в разных обличиях. Стоило представить себе, например, большую черную пантеру с лоснящейся бархатистой шкурой, или сухого, умудренного опытом старика, с веселой сеточкой морщин вокруг глаз, в бездонной глубине которых затаилась тайная печаль, и он тут же послушно принимал эти образы, легко материализуя любые формы, отраженные вовне сквозь призму моего сознания.

- Почему же именно сейчас? – спросил я.

Мне показалось, что этот прямой вопрос слегка обидел его, но я знал, что мне это только показалось.

- Ты готов к этому.

- Так просто?

- Когда ждешь гостей, оставляешь дверь открытой, ведь правда? Твоя дверь была заперта очень долгое время. Точнее, в доме, который ты выстроил для своих игр, вообще не было двери. Ты совсем забыл о том, что в доме обязательно должна быть дверь. Да просто даже для того, чтобы выскочить из него, когда он начнет рушиться! С твоей стороны это было очень не предусмотрительно, – он улыбнулся и, уловив мою мысль, добавил: - Не мне судить тебя, ты же все знаешь сам. Или время таки оставило на тебе свой отпечаток?

- Наверное, я чувствую себя камнем, который…

- …обманул ветер, - закончил он. – Иллюзия, державшая тебя в плену, рухнула. Твое сознание свернулось, исчерпав само себя на данный момент. Проще говоря, твой карточный домик, без окон и без дверей, сложился и накрыл тебя с головой. Берегись! Сейчас ты на пороге создания очередной иллюзии, а ты большой мастер иллюзий! И эта точка вне времени и пространства, когда старый мир рухнул, а новый еще не построен, и есть точка нашей с тобой встречи.

- Эта точка и есть настоящая реальность? – спросил я, на что он от души рассмеялся.

- Поразительная способность к выживанию и трансформированию эманаций в затвердевающую, мало подвижную материю! – наконец, изрек он.

- Так что же тогда реальность?

- Все и Ничто.

- Ты всегда умел загонять меня в тупик! – с досадой бросил я, на что он опять рассмеялся.

- Как можно загнать в тупик строителя тупиков, знающего все выходы?!

- Ты говоришь так, будто я…

Он лишь пожал плечами.

- Великий Лабиринт, бесконечная череда тоннелей, галерей, комнат и поворотов, среди которых в беспорядке затеряны тупиковые ветви. На разных уровнях, в разных измерениях он простирается, заключая в себя все сущее. И если в его плане и есть выход, как ты думаешь, куда он может вести?

Я невольно поежился, чувствуя, что еще не окреп для подобных абстракций.

- Извини, забыл твое имя, – произнес я.

- У меня нет имени. А если даже и есть, все равно ты не смог бы его произнести, – ответил он.

- Ну, хорошо, как мне тогда называть тебя?

- Еще во времена Соломона ты называл меня Ах-Хи Дроган. Для удобства можешь пользоваться этим глупым именем, хотя и оно далеко от истинной сущности…

Фиолетовое сияние померкло, краями просочились золотистые нитевидные прожилки.

- Ладно, тебе пора… - голос его дрогнул, теряя четкость, - …помни – для тебя лучше видеть кошмары, чем быть камнем…

 

4

 

Живые нежно-розовые искорки играли на зелено-голубых с белыми прожилками волнах. Утренний бриз доносил с океана запахи соли и водорослей, которые наполняли тело живительной свежестью. Ветер ласково трепал волосы, а сердце окуналось в бездонную и беспричинную любовь к существованию. Небо, едва подернутое прозрачной дымкой облаков, являло из своего лона новое светило. Серые остроконечные стражи, хранившие воспоминания еще о временах сотворения мира, в глубоком сокровенном молчании приветствовали рождающийся из пучины вод огненный шар. Их вершины вытянулись в смиренном ожидании благословенного прикосновения теплых живительных лучей. Все вокруг просыпалось. Колесо жизни запустило новый круг. Крики птиц, стрекот насекомых в высокой траве. Почему я никогда не замечал этой красоты раньше?

Скользнув с замшелого камня на землю, я уткнулся лицом в траву, вдыхая свежий аромат земли и зелени, влажной от росы. Роса – это слезы. Перед пробуждением плачут все… даже камни…

Паутинка в траве, прямо перед моим носом… Где-то в углу затаился паучок, поджав под брюшко свои мохнатые лапки. Всматриваясь в хитро сплетенные узоры паутины, я невольно задумался о крохотном насекомом, создавшем такой завораживающий и сложный рисунок. Иной раз мог бы и раздавить его, не заметив, а теперь, упав в траву, оказался в его власти...

Сакральная мандала паутины заключала в себе множество таинственных символов и знаков… Лабиринт… Как легко запутаться в нем, заблудиться, остановиться, прилипнуть и остаться навечно, в миг превратившись в добычу паучка – некого Разума, сотворившего смертоносную сеть…

Увидев в малом огромное, я будто ступил одной ногой на край бездны, и, похолодев, отшатнулся назад. В следующий миг я вновь увидел лишь паутину в траве, и вздохнул с облегчением. Но где-то в глубине души всколыхнулся зародыш сомнения.

Не заметил, как она подошла, присела рядом, коснулась теплой ладонью моего плеча. Она двигалась грациозно и бесшумно, ступала почти не приминая травы, словно плыла над землей.

- Красиво! – повернулся я, и как бы обнял все вокруг, чтобы помочь ей понять смысл своих слов.

- Это… мир… – отозвалась она, сияя улыбкой.

Я изумленно посмотрел на нее. Не так давно она научилась произносить односложные фразы на моем языке, к чему я пока никак не мог привыкнуть. Она оказалась хорошей ученицей и схватывала все на лету. Хотя иногда мне казалось, что она понимает меня и без слов, а эти занятия необходимы только для того, чтобы я научился лучше понимать ее. Она была всем, что я знал в этом мире. Иногда, правда, ко мне еще приходил старый индеец, с морщинистым, словно кора векового дерева, лицом. Он всегда появлялся неожиданно, неизвестно откуда и исчезал не менее загадочно.

Я ничего не помнил о своем прошлом, знал только, что они скрывают меня от своих сородичей в скалистом гроте, откуда постоянно слышался шум океана.

Так же мне удалось выведать, что в «долине смерти» произошла битва, в которой я вместе с чужаками сражался против их народа. По всем правилам я был для них врагом, поэтому мотивы ее поступков оставались для меня непонятными, хотя глубоко в душе я был благодарен ей за то, что она вытащила меня, смертельно раненного, с поля брани и вернула к жизни. Я понимал, что никогда не смогу отплатить ей тем же. Я даже не знал, кто я на самом деле, какое место занимаю в этом странном, беспорядочном хороводе событий. Словно несся куда-то с бешеной скоростью и вдруг разбился о возникшую на пути стену, потерял и цель, и ориентиры, и все, что когда-то было мной…

Иногда, глядя в ее необычные, лучащиеся таинственным светом глаза, я сознавал, что, возможно, нашел намного большее, чем потерял. Ее умиротворенность и искренняя радость любому проявлению жизни передавались мне, и я вдруг начинал воспринимать мир в необыкновенных сочетаниях красок и звуков, мир подвижный, дышащий, шепчущий свои тайны на ухо чутко прислушивающегося к его пульсу.

- Пойдем, – произнесла она, мгновенно оказалась на ногах и поманила рукой.

Я тяжело поднялся вслед за ней. Раны давали о себе знать, но все-таки я уже мог ходить, опираясь на обструганную палку.

В противоположной побережью стороне возвышались голые хребты утесов, в которых гулко рокотали пенящиеся воды реки. К ним мы и направились. Обходимые потоками воды островки плодородной земли, пестревшие росянками, маленькими мимозами и папоротниками ярко выделялись на фоне безотрадных скал. Над рекой клубящимся облаком повис густой пар.

Девушка скользнула в расщелину, скрытую ветвями деревьев, и у меня невольно создалось впечатление, будто она исчезла, испарилась самым таинственным образом. Не то, чтобы меня это удивило, просто я вновь ощутил свою невыносимую неуклюжесть, болезненную физическую неприспособленность к ее легкому и спонтанному миру. Мое тело было здесь чем-то инородным - темницей, оковами. Так хотелось выскочить из него и заскользить плавно и свободно, лавируя в потоках горячего воздуха…

Она выглянула, по-прежнему призывая меня следовать за собой. Я улыбнулся в ответ, вздохнул, когда она снова исчезла, кое-как доковылял до расщелины, протиснулся внутрь и очутился в небольшой пещере с куполообразным сводом.

Она разводила костер. Хворост тихо принялся, затрещал, охваченный язычками пламени. Отблески отразились на неровных стенах и заплясали бликами на груде железа, сваленной в углу пещеры. Я сделал несколько шагов, ноги мои подкосились, и я упал на колени. Дрожащей влажной ладонью я коснулся холодной поверхности нагрудника лат, и прикосновение пробудило затерянные в небытие воспоминания. Нагрудник был выпуклый и остроконечный, специально для меня выкованный из цельного листа железа лучшим оружейником столицы. Рядом валялись помятые оплечья с остроконечными гребнями, которые не раз защищали в бою мой шлем от вражеских пик, алебард и копий…

Разгребая сваленные в кучу набедренники, наколенники и налядвенники, я с дрожью в руках извлек на свет, покрытый гравировкой и позолотой, морион с плоским навершьем и высоким гребнем. Одна львиная головка с маленьким кольцом в пасти, служившая шляпкой заклепки внутренней оправы, была сколота. Через нее вдоль всего шлема проходила глубокая вмятина. Именно в это место пришелся последний удар Иисуса…

- Что это?! Зачем тебе все это?! – вырвался из моей груди стон боли и отчаянья.

- Твое, - невозмутимо кивнула она.

Я вздрогнул от звука ее голоса и стиснул виски руками, пытаясь придти в себя.

- Никто не знает. Я прятать, – уверенно добавила она.

- Но как ты одна смогла притащить сюда такую тяжесть?

- Я захотела! – улыбнулась она.

В отблесках пламени ее улыбка показалась мне угрожающе зловещей.

- А может, тебе кто-то помогал?

И вдруг я, словно опомнившись, отшвырнул от себя морион. Железо упало на каменный пол - эхо удара гулко отозвалось в сводах пещеры.

- Зачем? – я посмотрел ей в глаза. - Зачем я тебе нужен? Для какого кровавого жертвоприношения ты выхаживаешь и выкармливаешь меня?!

Она молчала. Ничего не изменилось в ее лице. Не дрогнул ни один мускул. Я обхватил руками голову и застонал. Затем резким движением кинулся к ней, пытаясь схватить, но она без всяких усилий выскользнула из моих рук, а я согнулся пополам и упал, корчась от острого приступа боли в потревоженных ранах.

- Ты готовишь для меня какую-то пытку. Жестокую, безжалостную… Молчи! Я не верю ни одному твоему слову! Ведьма! – но лишь своды пещеры бессмысленным хаотичным гулом вторили моим безумным крикам.

 

Моя голова покоилась на ее коленях. Она нежно гладила мои волосы. Обессиленный, с закатившимися глазами охрипшим голосом я продолжал надрываться криком.

- Ты ведьма! Что же ты медлишь?! Привела меня сюда… Так давай, не тяни, не мучай! Убей, пока можешь, пока я беспомощен, как младенец! Иначе… Иначе я убью тебя! Что ты молчишь? Не притворяйся, будто не понимаешь, я не верю тебе! Сделай это, сверши свою ужасную месть, пока я в твоих руках! Да! Это были твои братья! Да, я убивал и мучил их, отрубал руки, поджаривал живьем на огне, резал на куски! А знаешь, что еще я делал? Заливал их открытые раны расплавленным свинцом, наматывал кишки на столбы, вбитые в землю, и заставлял бегать вокруг и молиться о быстрой смерти! Да, я не знал жалости и милосердия к не принимающим имя Его! Так покарай же меня! Не тяни…

В горячечном бреду я не слышал собственных воплей. В той яме, куда меня засосало, было невыносимо холодно и страшно. В какой-то момент нить сознания прервалась, и меня поглотила абсолютная темнота.

 

Теплые язычки пламени плясали так близко, что, протяни руку - и обожжешься, но почему-то, все равно было невыносимо холодно. Покрытый липким холодным потом, я трясся в лихорадке.

Она лежала рядом, прижавшись ко мне, согревая своим телом, отдавая мне свое тепло.

- Прости, я обидел тебя… - голос мой прозвучал хрипло и болезненно, отчего я возненавидел себя еще больше.

- Не ты – это «он», - тихо произнесла она.

- Кто? – вопрос повис в воздухе, превращая секунды ожидания ответа в вечность.

- Он вернется! – наконец сказала она. – Но ты его прогони!

- Кто - «он»?

Девушка произнесла слово, значение которого я так и не смог понять.

- Понимаешь… семечко, - попыталась объяснить она, - семечко внутри, снаружи шелуха… Когда шелуха остается без семечка… она ищет другое…

- Семечко – это я?

- Ты или другой… - она неопределенно развела руками.

- А ты сама?

- Я – нет! – твердо ответила девушка и тут же мягко улыбнулась. – Я сильная!

- Вот как, и в чем же твоя сила?

- Нет страха! – произнесла она. – И ты сильный, сильнее меня. Не сейчас… потом… Как тебе понять… ты другой, но «он» - тоже ты…

Внезапно мне непреодолимо захотелось прижаться к ней, уткнуться носом в ее чистые мягкие волосы, вдыхать ее аромат, слиться с ней воедино…

 

5

 

Из пещеры, где на веки остались покоиться бесполезные громоздкие доспехи (я знал, что никогда больше не вернусь туда), я прихватил с собой лишь небольшую пухлую книжицу в толстом кожаном переплете, которую нашел в вещевом мешке.

Пролистав слипшиеся пожелтевшие страницы, я обнаружил, что когда-то они были моим походным дневником, и возможно скрывали в себе множество ответов на мои бесчисленные вопросы, и главный среди них - кто же я?

На обратном пути в скалистый грот я спросил у девушки, как ее зовут.

- К`Очиль, - ответила она, не скрывая своей радости по поводу того, что я, наконец-то, захотел это узнать.

Действительно, почему же я раньше не спрашивал ее об этом. Стало как-то неловко, и всю дорогу я не открыл больше рта.

 

Вечером, лежа на медвежьей шкуре, когда девушка оставила меня одного, я пододвинул ближе огарок свечи, и занялся изучением содержания книжицы. Но сначала острой палочкой нацарапал на земле несколько слов и сравнил подчерк. Без сомнения, все написанное в дневнике принадлежало моей руке.

Страницы были изрядно повреждены водой, грязью и засохшей кровью. К величайшему сожалению очень многое уже не подлежало прочтению. Остались лишь бессвязные обрывки текста, но даже то малое, что еще можно было разобрать, несомненно, вызывало огромный интерес.

Первая страница исправно сохранила мое собственное имя – Берналь Диас. Дата под ним слилась в одно густое чернильное пятно, отправляя события, описанные в дневнике, в темную бездну безвременья. Первая треть листов буквально слиплась от крови. Следующее, на что я наткнулся, было, прерывающееся поврежденными местами текста, описание некой крепости Веракрус…

«…избрали мы управителей города, алькальдов и резидентов, на рынке водрузили позорный столб, а за городом построили виселицу, так было положено начало новому городу…»

Далее попадались короткие, несвязанные друг с другом обрывки записей:

« Никогда еще индейцы не видели лошадей, и показалось им, что конь и всадник – одно существо, могучее и беспощадное…

…всюду возвышались башни и храмы, могучие строения из камня - то на земле, то на воде…

…никогда ни о чем подобном не мечтали мы даже во сне…

…при нашем приближении он поднялся и сейчас же склонились спины, и самые высшие касики схватили его под руки и как бы снесли на землю, а над ним возвышался балдахин, ослепительно сверкающий золотом и драгоценными каменьями, от которого нельзя было оторвать глаз…

…казнь военачальников подействовала! Молва об этой неслыханной расправе быстро распространилась по всей Новой Испании. Прибрежные племена вновь покорились нам и послушно исполняли все приказы из Веракруса…

…да и где это было слыхано, чтобы четыреста воинов в одна тысяча четырехстах часах от родины, сперва уничтожили свои корабли – единственное средство их спасения, затем двинулись бы в громадную укрепленную столицу врага, хорошо зная, что именно там он готовит им верную смерть; затем пленили бы местного властителя, выхватив его из собственного дворца, охраняемого тысячами людей; затем публично казнили бы его генералов, а самого его продержали бы в цепях! Великое чудо!…»

Погрузившись в чтение, я не заметил, как чуть не подпалил волосы огнем свечи. Протер уставшие глаза, перевернул несколько испорченных страниц и наткнулся на следующий, довольно содержательный отрывок:

«…когда мы пришли в Мехико на помощь Альварадо, нас было до тысячи трехсот человек, сюда входило девяносто семь всадников, восемьдесят арбалетчиков и столько же мушкетеров, тлашкаланцев было с нами более двух тысяч человек, и было у нас много пушек. Наше вторичное вступление в Мехико произошло в Иванов день одна тысяча пятьсот двадцатого года, а наше отступление – десятого июля. Памятное сражение у Отумбы последовало четырнадцатого того же месяца. Теперь же я должен приступить к горькому повествованию о великих наших потерях как в Мехико, при переходе через плотины и мосты, так и в других сражениях – у Отумбы и по дорогам…

…за пять дней мы потеряли восемьсот восемьдесят человек, включая в это число семьдесят два солдата, убитых вместе с пятью кастильскими женщинами в селении Тустепека; в то же время мы потеряли тысячу двести тлашкаланцев. Наконец в дороге убит был Хуан де Алькантара с тремя товарищами, везшими причитающуюся им долю золота в Веракрус. Да, коль хорошо вдуматься, мало нам было радости от этого золота! Если из войска Наваэса пало больше людей, чем из войска Кортеса, то это потому, что первые пустились в путь, нагруженные золотом, что мешало им плавать и выбираться из траншей…»

Из глубины памяти начали всплывать картины, такие же отрывочные, как и плохо сохранившийся текст дневника. В какой-то момент возникало непонятное двойственное ощущение того, что, вспоминая свое прошлое, я словно со стороны наблюдаю историю очень знакомого, но совершенно чужого мне человека.

Сердце сжималось от ужаса вероломств и жестоких кровопролитий, творимых «той» личностью, душа содрогалась от осознания, что эти деяния когда-то принадлежали мне… Неужели алчность, жажда власти и самоутверждения, облаченные в развивающиеся одеяния свободы, справедливости и фанатичной религиозной веры, смогли так ослепить меня, отвернуть от Господа, от самого себя, затмить разум, лишить мудрости сердца… Но, если я сейчас так отчетливо видел былое как сон, как опьянение, то кто же тогда был тем, живущим в этом сне и признающим его единственную реальность? Нашел ли я себя теперь, узнав собственное имя и происхождение, свою историю, или запутался еще больше…

Волны вопросов нахлынули, грозясь затопить маленький островок сознания, безнадежно затерявшийся в безграничном океане бытия.

Я заснул, когда огарок свечи уже давно догорел, а ночные тени тайком пробрались под полог и погрузили все в кромешную тьму.

 

6

 

Мне приснился дом моего детства в провинции Эстремадура.

Стоял обычный знойный день, когда делать особенно нечего, да и не особенно хочется. Собаки лежат по обочинам дороги, лениво уткнувшись носами в пыль, птицы прячутся в тени развесистых крон, а мы с соседским мальчишкой Эрнандо убегаем играть в прохладный сарай на заднем дворе.

Он был на год-два старше меня. Упрямый, настырный и кипучий, как лава извергающегося вулкана, маленький Эрнандо заслужил авторитет у всех ребят в округе. С самого детства нас с ним связывало нечто незримое. Казалось, он никогда не обращал на меня внимания всерьез, но в то же время всегда был рядом, когда требовалась помощь, заменяя мне старшего брата, которого у меня никогда не было. Я рос один, потому что, как говорил отец, наша разорившаяся дворянская семья не могла позволить себе лишних ртов.

Что-то всегда одновременно пугало и привлекало меня в Эрнандо. Я тянулся к нему, но никогда не чувствовал себя при этом спокойно. Он не рассказывал о моих проказах отцу, всегда выступал на моей стороне, когда дело шло к драке. От этого моя преданность ему росла год от года. Не заметно для себя я все больше и больше попадал под его влияние.

- Если ты настоящий идальго, Берналь, - таинственно произнес Эрнандо, - ты поможешь мне в одном богоугодном деле!

Сердце мое затрепетало в радостном предчувствии. Сейчас мы снова будем играть в «войну деревянных мечей» или прятаться от «дикарей – людоедов» в густых зарослях бурьяна, представляя себя затерянными в загадочных мрачных джунглях.

Мы забежали в старый заброшенный сарай, в котором иногда искали будто бы спрятанные там сокровища пиратов. Солнечные лучи пробивались сквозь дырявую крышу. От досок пола поднимался затхлый запах гнилого сена.

Неожиданно Эрнандо сунул мне в руки большой кухонный нож для разделки мяса.

- Откуда это у тебя? – удивился я.

- Держи. Стащил у толстухи на кухне сегодня утром. Меня никто не заметил! – не скрывая гордости, похвастался он.

- Здорово! – Я покрутил в руке нож – мне он казался настоящим мечом. – Идальго Берналь!

- На этот раз ты должен доказать, что ты настоящий воин, не имеющий жалости к побежденным! - торжественным тоном провозгласил Эрнандо.

- Ух ты, все как будто по-настоящему! – восхищенно воскликнул я, польщенный оказанной мне честью.

- А все и есть по-настоящему… - холодно произнес он и указал на деревянный ящик, лежавший на земле у наших ног.

- В этом гробу лежит предатель! Он отказался принять веру в Господа нашего Иисуса Христа! – возвестил свой приговор Эрнандо. – Вы, храбрый идальго, дон Берналь Диас, мечом правосудия, вверенным в ваши руки, должны покарать несчастного, предавшего нашего Господа, а также предавшего Великого короля дона Карла, ну и весь испанский народ! Сейчас предатель лежит в гробу живой, но через минуту Ваш меч превратит его в обезглавленный труп!

Восхищенный блеск моих глаз сменился испугом и удивлением, когда Эрнандо извлек из ящика дворового котенка, который жалобно пищал, нелепо пытаясь освободиться.

- Приступайте, дон Диас, - приказал Эрнандо, швыряя бедное животное на стол прямо передо мной.

Я нерешительно переступил с ноги на ногу, сжимая вспотевшими ладонями столовый нож, и вопросительно посмотрел на друга. Сейчас он рассмеется, признается, что не собирался заставлять меня убивать ножом животное, просто хотел подшутить надо мной, и уже к вечеру все забудется... Но взгляд Эрнандо оставался серьезным и непреклонным.

- Но, Эрнандо, это же всего-навсего котенок! – наверное, мой голос прозвучал слабо и жалобно, потому что в ответ Эрнандо сверкнул черными пронизывающими глазами и презрительно усмехнулся.

- Лично я уже покарал одного неверного. Его останки покоятся в углу сарая. Можешь посмотреть. Тебе же осталось добить последнего! – зло прошипел он, ввергая меня в еще большее оцепенение. Мне захотелось убежать, но Эрнандо одним взглядом удерживал меня на месте.

Конечно, мы не раз топили котят в пруду, когда кошка приносила большой приплод, но мне это никогда не доставляло удовольствия, и было вызвано только необходимостью. Тем более я не мог понять бессмысленного убийства, даже если этого требовали правила игры. Но этого хотел Эрнандо. А я во всем хотел походить на него…

- Я не могу понять, при чем здесь король Карл, испанский народ и Господь Бог? Эта игра перестает мне нравиться! – сделал я робкую попытку к отступлению.

- Ты не храбрый идальго, а дерьмо собачье! Отруби ему голову! – заорал не на шутку взбешенный Эрнандо.

- Не могу! – взмолился я в надежде, что он остынет. Я знал, что в глубине его души нет зла, но когда дело касалось священной для него чести, он словно переставал быть самим собой и превращался в истинное чудовище. – Кому это нужно?!

- Тебе, болван! Какой же ты воин, если не пролил крови своих врагов?!

- Нет, Эрнандо, это плохая игра! Я не хочу быть воином, убивающим котят…

- Жалкий слизняк! Трус! Что стоит жизнь какого-то ничтожества по сравнению с честью и самоуважением идальго! Ты ни на что вообще не способен, если не можешь сделать даже этого!

Обида и гнев вскипели в моей душе. Я закричал в бессилии. Слезы брызнули из глаз. Сквозь их пелену я взглянул на Эрнандо, но вместо худощавого мальчишки с растрепанными темными волосами, вдруг увидел перед собой крепкого мужчину в кирасе и шлеме, украшенном плюмажем из перьев. Жесткие усы торчали в стороны, придавая усталому обветренному лицу хищный вид. Только глаза все так же ясно блестели из-под черных бровей.

- Давай, Берналь! Бей! Господь направляет твою руку! – не знающим возражения тоном выкрикнул Эрнандо Кортес.

Я ударил на выдохе, морщась от сочного хруста ломающихся костей и стука металла о дерево…

Но вместо кухонного ножа в руках вдруг оказался меч… из-под него выкатилась окровавленная человеческая голова…

 

Солнечные лучи пробивались сквозь полог. На губах остался соленый привкус слез. Почему-то вспомнилась утренняя роса на траве, паутина и Лабиринт…

Новый день начинается с рождения, как новая жизнь. Хочется криком возвестить всему миру о том, что ты очнулся от сна, появился снова. Непреодолимо хочется завопить во всю глотку, вылиться в этом крике, опустошая бренную оболочку тела, впитаться в землю, отдавая ей свою боль, смешаться с ее соками…

Крик комом застрял в горле, когда я почувствовал рядом чье-то присутствие. В углу безмолвный и недвижимый сидел старый индеец - морщинистые веки опущены, глаза пристально смотрят сквозь узкие щелки…

Мне вдруг показалось, что его тело давно окаменело, и за ним, словно за ширмой, кто-то прячется, подглядывает за мной в этот странный прищур.

Неопределенное время длился немой диалог наших глаз. Неожиданно старик индеец заговорил. Ясно и отчетливо. Каждое его слово было мне понятным, хотя никогда ранее я не слышал от него ни единого членораздельного звука, и тем более был уверен, что он не знает моего языка.

А говорил он поистине странные вещи…

- В год шестой Кан, в день одиннадцатый Мулук месяца Сак произошло страшное землетрясение и продолжалось оно до тринадцатого Чуэн. Место рождения священных мистерий, Землю Куи, родину богов трясло дважды, и за одну ночь она исчезла в пучине океана, унося с собой на дно шестьдесят четыре миллиона жителей. Это произошло более восьми тысяч лет назад. Великий народ наших предков был погребен в небытии.

Индеец тяжело вздохнул и замер, снова превращаясь в каменное изваяние.

Я ничего не мог сообразить, просто лежал, не в силах пошевелиться. Сказанные стариком слова глубоко отпечатались в моем сознании, но смысл их прятался за окутавшей меня пеленой какого-то отупения. Я почти физически ощутил ее. Может быть, эта пелена была всегда, и только сейчас мне удалось признать ее существование? Паутина… Я словно опутан липкой незримой паутиной… и где-то в ней должен сидеть паук… Эта мысль привела меня в ужас. Скорее на свет! Прочь от навязчивых мыслей! Но старик вдруг снова заговорил, и я остался лежать, прикованный к месту звуком его голоса.

- Бабочке не суждено было родиться, - продолжал индеец, - гусеница поверила в то, что она только гусеница и съела сама себя внутри кокона. Мы – остатки расы ушедших богов – несем на себе отпечаток судьбы Великого народа. Каждый спит в своем коконе, каждый должен проснуться, но не каждый готов... Твой народ сделал выбор спать в коконе и жить в сновидениях. Мой народ забыл то, что постигло его предков, и совершил, по сути, тот же выбор… Печально наблюдать всеобщее безумие, охватившее потомков Великой расы…

Старик замолчал и поднялся на ноги, собираясь уходить. Я же не мог вымолвить ни слова, охваченный странным оцепенением.

- Каждый из нас может по своему желанию проснуться внутри своего кокона… Помни об этом! – произнес он и резко откинул полог.

Солнечный свет ударил мне в глаза, заставляя невольно зажмуриться. Я тут же открыл их, но старика индейца уже не было рядом. Лишь покачивающееся полотно полога служило свидетельством его недавнего присутствия.

 

 

7

 

Мир свернулся, превращаясь в комок, подкативший к горлу. Перехватило дыхание, на глазах выступили слезы. Я не понимал, что происходит, и от этого чувство горькой обиды тоски и овладели мной. Словно зародыш в лоне матери, предчувствующий скорое расставание, сжимающийся в приступе безмолвного крика протеста и боли, я колыхался в черных бездонных глубинах Космоса.

Да и был ли и я по-настоящему кому-то нужен? Отец никогда не принимал меня таким, каким я был на самом деле, всегда видел во мне кого-то другого. А я только и делал, что обманывал себя, сначала веря в то, что он любит меня, потом убедив себя, что его любовь мне далеко безразлична. Мать? Конечно, я всегда ощущал ее любовь, которую она посылала мне с небес, но в жизни так не хватало ее понимающего всепрощающего взгляда, ее нежной и ласковой руки… Она была слишком хороша для этого мира, поэтому и оставила нас так рано. Этого я никогда не говорил отцу, который после смерти матери совсем замкнулся в себе, что окончательно прервало внутренний контакт между нами.

Друг Эрнандо... Все-таки, по-своему, я любил его. Может, как идола, как кумира… Эх, Эрнандо, это ты растоптал и уничтожил мою жизнь. Ты ослепил меня своим успехом и силой… и оставил умирать одного на чужбине… Я всегда хотел походить на тебя, потому что отец мечтал видеть меня таким – уверенно шагающим к своим целям, в ореоле славы и могущества….

А какие цели у меня были? Думая о них, я понимаю, что это твои цели! Ты покорял цивилизации, уничтожал культуры, вершил судьбы целых народов. А я самозабвенно следовал за тобой. Точнее, не я, а Кортес в моей душе. Ты и есть тот самый паук в паутине моего сознания!

- Так кто же тогда сплел паутину? – раздался голос ниоткуда, и слева от себя я заметил концентрирующееся фиолетовое свечение.

- Только что ты сказал, что Кортес находится в твоем сознании – значит, ты сам и создал его?

- Я ничего не говорил, – недовольно буркнул я в ответ.

- Кто-то испортил твою жизнь? Так спроси себя, как ты позволил ему сделать это?

- Не моя в том вина, что судьба свела меня с Эрнандо!

- Вина значит не твоя…

- Иногда возникает что-то, мешающее жить… - я немного подумал и добавил, - случайности…

- Случайности?! – воскликнул Дроган и, как мне показалось, подпрыгнул на месте, или, может быть, я просто моргнул, и его фиолетовое сияние чуть дернулось, - ты думаешь, в этом тесном мире есть место случайностям?

- Ну ладно, - сдался я, - за Кортесом я пошел, сделав сознательный выбор, но отца же родного не я себе не выбирал! И к смерти матери тоже не причастен. И, вообще, в жизни много того, что от меня вовсе не зависит!

- Как же ты запутался, - вздохнул Дроган после долгой паузы, - смотри внимательно…

В воздухе прямо передо мной материализовалась светящаяся паутина.

- Допустим, паутина состоит из нитей разной толщины, - произнес Дроган изменившимся голосом. Я посмотрел на него и неожиданно для себя узнал в его новом облике своего учителя, который когда-то в детстве приходил в поместье обучать меня разным наукам. – Одни нити в ней такие толстые, что сразу бросаются в глаза, их присутствие объективно и неоспоримо, - продолжал он гнусавым учительским тоном, - другие потоньше - можно увидеть, если чуть напрячь зрение. Но есть такие тонкие, которые даже не заметишь, если только не будешь знать, что они существуют. Сейчас эти тончайшие нити исчезнут, и что получится?

В воздухе в хаотичном беспорядке повисли разорванные клочья паутины, точнее, того, что от нее осталось.

- Это и есть разорванная видимая картина мира, без учета, так называемых «случайных факторов», вызванная галлюциногенным, опьяняющим воздействием социума на человека, – подвел он итог.

- Недостающие звенья, которые мы просто не видим, - тупо пробормотал я, глядя на учителя.

- Верно, мой мальчик, если ты чего-то не видишь - не значит, что этого не существует. Молодец, сегодня ты заслужил похвалу!

Я нервно тряхнул головой, и образ учителя растаял в воздухе - сущность Дрогана снова скрылась в туманной фиолетовой дымке.

- Не столько не видишь, сколько не хочешь видеть, ибо в этом твое блаженство… - саркастически усмехнулся он. – Можно легко свалить вину на какой-нибудь «случайный фактор», оправдать себя, переложить ответственность…

Его камни летели в мой огород, и я уже лежал, придавленный этими камнями.

- Только приняв полную ответственность за свою жизнь, можно избавиться от «случайностей», ставящих палки в колеса жизни, - продолжал он, - а ведь эти «случайности» кто-то создает…

- …я… - раздался выдох из моей придавленной груди.

- Вот это уже лучше. Слепые брожения во тьме приведут только к тому, что когда-нибудь расшибешь голову о первую попавшуюся на пути стену. Поэтому, проходящему Лабиринт нужен свет…

- …я все понял… - прохрипел я, с ужасом чувствуя, как под натиском каменных глыб хрустнули кости грудной клетки.

Дроган, наконец, обратил на меня внимание, но даже не удосужился протянуть руку, чтобы помочь, лишь покачал головой и сказал:

- А говоришь, понял!

И тут мое сознание прояснилось. Откуда здесь взялись камни? Я даже не заметил, когда и как они появились. Я воспринял их появление как должное, как реальность. Я впустил их в свое сознание. А может, я сам создал их, а потом просто позволил им быть… Более того, я позволил им постепенно раздавливать свою грудную клетку! Но ведь я не мог хотеть этого… или… Я словно разделился натрое. Был «я» - который позволил камням быть. «Я» - который не хотел быть раздавленным. И, наконец, «я» - решающий, которому из этих противоборствующих «я» отдать предпочтение.

Это произошло как вспышка мгновенного осознания. Камни исчезли. Я вдохнул полной грудью и восхищенно посмотрел на Дрогана – он только пожал плечами:

- Это и есть свобода выбора, хотя, по сути, и она иллюзорна. Ну, теперь-то ты можешь точно сказать, кто ты есть?!

- Я – воля, совершающая выбор!

- А тот, кто исполняет этот выбор? Тот, кто мешает исполнению выбора?! Это все тоже ты. «Я» поистине многомерно и безгранично.

- Значит, все зависит от моего желания?!

- Возможно. Но будь осторожен.

- Тогда я хочу… - произнес я, и задумался.

То, что я уже пожелал однажды, сбылось, превратившись в кошмар, за которым незамедлительно последовала жестокая расплата. Ослепленный и опьяненный желаниями я превратился в безвольного раба собственных страстей, и, в конце концов, полностью потерял самого себя… а когда колесо жизни завершило свой оборот, осталось только щемящее чувство потери…

Из самой глубины сердца возникло желание увидеть мать… почувствовать ее тепло, узнать ее запах, коснуться ее кожи, ощутить на лице прикосновение ее волос…

Какой приятный аромат морской воды и полевых цветов издавало ее тело. Я вдыхал его, словно целебный эликсир, и все сомнения и тревоги сразу же уносились прочь, оставляя мир в его первозданной чистоте. Как легка была ее нежная ладонь, которая гладила мои волосы. Она словно накрывала собой всего меня, огромная и бездонная, как небо. Я прижимался лицом к ее животу и чувствовал, как пульсирует теплая кровь под тонким шелковистым покровом ее кожи, как безмолвно зовут соки, вскормившие плоть от плоти. Хотелось схватиться, зажмурить глаза и никогда не отпускать, зная, что даже если мир вокруг рухнет, ты останешься рядом с ней в безопасности…

 

Голова моя покоилась на обнаженном животе К`Очиль. Проснувшись, я невольно вздрогнул, и она тут же отозвалась, успокаивающе поглаживая мои волосы. Я прижался к ней сильнее, ощущая сладкую негу во всем теле. К`Очиль казалась такой родной и реальной, что не хотелось даже думать о том, как она оказались в моей постели.

- Ты плакал во сне, как ребенок… - сказала она, ласково улыбаясь.

От звука ее голоса мне вдруг стало очень хорошо и спокойно. Я позволил себе полностью отдаться приятному чувству безмятежности. Вдохнул запах морской воды и полевых цветов, издаваемый ее кожей, закрыл глаза, улыбнулся и заснул.

 

Проснулся я уже один. Откинул полог и глубоко вдохнул свежий ночной воздух. Вдалеке на фоне скал поблескивало одинокое пламя костра.

 

8

 

Язычки огня жадно поедали ночную тьму. Тишина. Только хворост потрескивал в костре, да ночные цикады старались перепеть далекий рокочущий гул реки. С иссиня-черного неба равнодушно смотрели звезды, такие близкие, и одновременно далекие.

Старик индеец прикрыл глаза, глубоко затянулся и передал мне длинную, причудливо изогнутую, покрытую резным орнаментом, трубку. Его сухие, узловатые руки напоминали корни вековых деревьев, да и сам он словно врос в землю.

Я взял трубку, втянул в себя густой едкий дым, чувствуя, как мысли и образы в голове начинают плавно закручиваться в клубы, и, перестав замечать минуты, погрузился в бесконечно текущий поток времени…

 

Индеец уже давно замер, не подавая признаков жизни. Мне представилось, будто я сижу у костра в одиночестве, а старик на самом деле – торчащий из земли одинокий замшелый камень.

- Лабиринт… – прошептал я, вторя своим мыслям.

Индеец покачнулся, не открывая глаз, губы его зашевелились словно в полусне:

- Ты уже готов видеть. Закрой глаза.

Я повиновался - на веках отразился яркий отсвет пламени.

- Говори о том, что видишь.

- Танец огня…

- Да-а-а, - протянул индеец, - мир погибает в огне и возрождается в огне - этому не было начала и не будет конца… Огонь – дух Лабиринта, Тьма – его мать, а создания Света и Тьмы, потерявшие спасительную нить – его вечные пленники…

- Я больше не хочу оставаться пленником Лабиринта! – на душе сразу же стало легче оттого, что, наконец, удалось выразить нечто, мучавшее меня все это время. – Я хочу найти выход!

- Да будет так, – прошептал он. - Не забывай, нить в твоих руках.

Я невольно взглянул на свои руки и с удивлением обнаружил, что крепко сжимаю в ладонях тонкие прозрачные нити, они устремлялись вдаль и терялись в непроглядной тьме. Вдруг что-то сильно потянуло меня туда, в темноту…

В этот момент земля дрогнула от нарастающего страшного гула, свет звезд померк, и ветер с оглушительным свистом обрушился на землю, ломая деревья и переворачивая камни. Костер искрами разметало в стороны. Я в ужасе вскочил на ноги, но яростный порыв ветра опрокинул меня на спину.

- Что происходит?! – попытался я перекричать ветер.

- Беги! Дикий Охотник идет за тобой! Когда ты стал видеть, то сам стал видимым, а он не любит, когда смертные видят его… - с этими словами старик превратился в большого белого орла, взмахнул крыльями, и взмыл вверх. Порыв ветра подбросил его, перевернул в воздухе, но сильные крылья справились с неистовствующей стихией. Вскоре я потерял его из виду.

Издалека донесся невыразимо скорбный вой, от которого меня охватила холодная дрожь. Вой приближался, и я бросился бежать. С неба сыпались искры, будто кто-то щелкал огромным хлыстом, сбивая звезды. Я знал, что это Дикий Охотник. Он гнался за мной, чтобы забрать свое – то, что осталось во мне, и отчасти принадлежало ему...

Я задыхался от бега, едва передвигая ноги, но неудержимая сила продолжала нести меня прочь от леденящего душу кошмара. Вой становился все громче, и я уже слышал за спиной злобное рычание дьявольских тварей.

Прилипшие к ладоням нити опутали тело, затрудняя движения. Еще немного и впереди появятся спасительные расщелины в скалах у реки. Еще немного…

 

Собрав силы для последнего рывка, я проскользнул в узкую каменную щель и упал на спину, чувствуя, как разрываются легкие, ноют старые раны и бешено пульсирует кровь в висках.

Рядом раздался лязг клыков. Одному из адских псов удалось протиснуться следом за мной. Он ободрал бока о камни, и шкура на них свисала окровавленными клочьями.

Сердце едва не разорвалось, когда тварь прижала меня лапами к земле и склонила надо мной морду. Пес высунул язык и обрызгал меня горячей слюной. Я со страхом и отвращением взглянул в его получеловеческое лицо.

- Что с тобой стало, Эрнандо?! – вскричал я, с трудом узнавая в безобразной твари своего друга Кортеса.

- Пойдем с нами, Берналь! – прорычал он. – Я замолвлю за тебя словечко кому нужно, и тебе разрешат остаться.

- Нет! – задыхаясь от ужаса, закричал я. – Ты больше не человек! Посмотри на себя! - Брось юродствовать! Ты - точно такой же, ты один из нас, и всегда знал это. Забыл, что участвуешь вместе с нами в Дикой Охоте, жалкий щенок?!

- В кого ты превратился, Эрнандо, в исчадие ада?!

- Что я слышу? Взгляни-ка лучше на себя!

Он еще ниже опустил свою уродливую морду и обдал меня горячим зловонным дыханием. В его огромных выпученных глазах я увидел отражение своей оскаленной пасти… Нервная дрожь пробежала по моей холке…

- Эрнандо, это же безумие! Пока еще не поздно все изменить! – взмолился я, не на шутку испугавшись.

В глазах адской твари на мгновение промелькнуло что-то человеческое.

- Ничего нельзя изменить, мой друг Берналь… - грустно прохрипел он. - От Дикого Охотника не возможно так просто убежать. Да и у меня не осталось на это сил. Я уже не могу по-другому… А сейчас, я перегрызу твою трусливую глотку! – Глаза его сверкнули зловещим адским пламенем.

Я судорожно перекрестился.

- Думаешь, поможет? – уродливо усмехнулся он. – Если бы ты хоть немного верил в то, в чем ищешь защиты…

Острые как бритва клыки сомкнулись на моем горле. Но Эрнандо не собирался убивать меня быстро, он хотел насладиться моими мучениями, растянуть удовольствие от самого процесса. Болевой шок вывел меня из оцепенения, и я совершил единственное, что мог сделать для своего спасения. Как только тварь ослабила захват, я резко отстранился от мерзкой пасти чудовища, и обмотал псиную шею нитями в своих руках, затягивая на ней удушающие кольца. Нити оказались необычайно прочными, они глубоко врезались в мохнатую шею твари. Задыхаясь, она захрипела, и клочья кровавой пены повисли на обнаженных клыках. Глаза адского пса вылезли из орбит, большой красный язык вывалился из пасти. Тело несколько раз конвульсивно дернулось, потом напряглось и ослабло. В последнее мгновение глаза Кортеса приняли осмысленное выражение. Мне показалось, что в них промелькнуло удивление и еще что-то… Благодарность?

Тварь повалилась на бок и испустила зловонный дух.

В ту же секунду скала содрогнулась от могучего удара. Сверху на меня посыпались камни и песок. Дикий Охотник негодовал - убили его пса, одного из лучших.

От следующего страшного удара каменная твердь разошлась, образуя проход в стене. Я проскользнул в него. За спиной обрушился камнепад, заваливая выход. Осталось только идти вперед, в неизвестность, натыкаясь в кромешной тьме на выпирающие из стен камни.

Идти было трудно. Что-то сильно стесняло движения. Вот бы сейчас факел! Ведь так можно и голову расшибить… Я остановился как вкопанный. Надо успокоиться и вернуть душевное равновесие. Что же вообще происходит? Где реальность, а где мои кошмары? Где сны, а где галлюциногенные состояния, вызванные курением странной травы со стариком индейцем? Чем были мои встречи вне пространства и времени с Дроганом? Насколько реален мир чувств и ощущений, созданный моей неосознанной любовью к К`Очиль? Где границы всех этих состояний, и чем они созданы?

Вопросы… вопросы… вопросы… Я почувствовал, как сильно устал от них, и вдруг все представилось таким неважным и пустым. Вопросы куда-то исчезли, вместе с ними растворился и я, а то, что осталось, потянулось к К`Очиль…

 

Мы снова лежали на медвежьей шкуре. Я нежно обнимал ее, а она доверчиво прижималась щекой к моей обнаженной груди.

- Я вернулся, К`Очиль, чтобы сказать, что люблю тебя, – произнес я.

- Знай - я с тобой, что бы ни произошло, – сказала она.

- Это хорошо… - я улыбнулся и закрыл глаза, наслаждаясь мгновениями, растягивая их в вечность.

- К`Очиль, мне надо идти. Я бы никогда не оставил тебя, но… меня тянет назад в Лабиринт. Я должен кое-что завершить…

- Я знаю. Иди, – ответила она, не поднимая глаз.

Прежде чем уйти, мне захотелось проститься еще с одним человеком. Внутренним намерением я потянулся к старому индейцу…

 

Старик сидел молча, слушая потрескивание хвороста в костре, пение цикад, и курил трубку.

- Прощай, вождь, я буду помнить тебя! – произнес я.

Индеец засмеялся. Никогда еще я не видел его смеющимся.

- Бегство не может продолжаться бесконечно, – наконец сказал он. – Ты нашел свой путь, на нем много ловушек, и так же, как все другие пути, он ведет в никуда. Ступай, но никогда не прощайся!

 

9

 

Картина с индейцем и сиянием костра в ночи растаяла в воздухе как мираж. Я снова продвигался в темноте, ощупывая пальцами холодную стену скалы. Откуда-то пришло знание, что где-то рядом должен быть свет. Поверхность стены круто свернула влево, и я увидел факел. Он лежал на широком плоском выступе каменной стены и манил к себе необычным фиолетовым сиянием.

Я смог, наконец, разглядеть то, что мешало мне передвигаться. Это были нити, исходившие из моих ладоней. Они облепили все тело тонкой паутиной. Попытки освободиться привели лишь к тому, что я запутался еще сильнее. Бросив бесполезное занятие, я двинулся дальше, совершая неловкие движения, частично ограничиваемые липкими путами. Недолго думая, свернул в появившееся справа ответвление. Сделав несколько шагов, повернул налево и, оказавшись на развилке, решил держаться левой стороны. Дорога пошла под большим наклоном вниз, я хотел вернуться назад, но, пройдя достаточное расстояние, не обнаружил ни одного ответвления. Наверное, я был невнимателен и пропустил какой-то поворот, хотя все это показалось мне довольно странным…

В пещере стоял затхлый запах сырости. Я старался не думать о жутких существах, населявших подземные тоннели, чтобы не материализовывать свои страхи. Но чем дальше я уходил в неизвестность, тем сложнее мне это удавалось. Сияние факела оставалось единственным, что вселяло в меня хоть какую-то уверенность и надежду. Фиолетовый оттенок пламени казался до боли знакомым, и хотелось думать, что в самый трудный момент ангел хранитель не оставил меня…

Что-то пронеслось мимо, едва коснувшись моего лица. Свет факела дрогнул. Сердце учащенно забилось, готовое выпрыгнуть наружу. Я затаил дыхание, вслушиваясь в темноту тоннеля. Тишина. Напряженная вибрирующая тишина, бьющая по барабанным перепонкам, окружала меня. Со всех сторон темнота словно наблюдала за мной, ожидая моих действий. Чувствуя, как волосы шевелятся на голове, как холодный липкий пот стекает по позвоночнику, я двинулся дальше.

Ответвление в сторону, небольшой подъем, опять вниз и влево. Вскоре я совсем запутался в поворотах и ответвлениях и шел наугад, забыв о направлении. Острый сколотый камень, выступающий из стены, кусок кристаллической породы, преломляющий частицы света, отбрасываемого факелом, огромный солевой нарост неправильной конической формы, свисающий с потолка, все это я уже видел раньше… Иногда казалось, будто я вновь попадаю на одни и те же участки пути, словно двигаюсь по каким-то, замысловато переплетенным между собой, кругам.

 

Я потерялся во времени, научился не думать о кошмарах тьмы, привык к постоянному страху повстречаться со злобной тварью, поджидающей меня за каждым следующим поворотом. С удивлением я замечал, что ко всему можно привыкнуть. Даже блуждая так, в потемках переплетений коридоров, можно найти для себя что-то удобное, завораживающее и даже успокаивающее. Можно вообразить себя стражем подземного Лабиринта и патрулировать хитросплетения его поворотов, или бродить по каменным коридорам в поисках заблудших душ. Можно не обращать внимания и совсем забыть о нитях, все сильнее и сильнее опутывающих бессмысленно блуждающую плотскую оболочку. В конце концов, можно привыкнуть видеть в темноте, и сияние факела будет только резать глаза…

Можно превратиться в тень… Такую же как остальные. Я видел, как они носятся по темным тоннелям Лабиринта, заключенные в каменную темницу стен, забывшие о выходе в процессе его поиска, потерянные в своем мнимом ощущении свободы. Они не ведают, что их свобода существует только в границах Лабиринта, потому, что сами они – создания Лабиринта. А может быть – Создатели? Но все равно, они обречены на бесцельные скитания лишь до тех пор, пока не будут настигнуты Пожирателем Теней, питающимся эманациями их душ. Но даже об этом можно не думать, ведь это случится когда-то потом, если вообще случится. Всегда кажется, что «потом» от «сейчас» отделяет целая вечность, и не хочется верить в то, что это тревожно звучащее «потом» вообще когда-нибудь наступит.

Сложно поверить, что за границами каменных коридоров Лабиринта может существовать что-то еще. Хочется верить в нечто более совершенное и прекрасное, но уже не мыслишь себя без стен и затхлого запаха сырости, который со временем становится родным и знакомым.

В поисках выхода попадаешь в новый виток соединяющихся тоннелей и коридоров, понимая, что и по этому кругу проходил уже не один раз. Стараешься сохранить в памяти причудливую мозаику трещин на стене, ведь хочется верить, что эти переплетающиеся узоры – ни что иное, как сакральные письмена богов, которые скрывают в себе какую-то тайну, и, с благоговением касаясь их, словно приближаешься к выходу. Но трудно признаться себе в том, что, сворачивая в ближайший проход, каждый раз в глубине души надеешься, что выход не там, а где-то далеко впереди. И когда-нибудь обязательно придешь к нему, но только не сейчас… не сегодня… От понимания этого, становится страшно…

 

Но приходит время, когда движения теряют былую свободу и силу. Сковывающие тело нити не позволяют ступить шага. Каждое малейшее движение дается с огромным трудом. Становится все труднее и труднее убегать. И тогда Пожиратель Теней начинает дышать тебе в спину…

 

Я упал, окончательно запутавшись в нитях. Теперь они плотно облепляли все мое тело, превратившись в сплошной слой пленки, полностью изолировавшей меня от внешнего мира. Хаотичные переплетения нитей кокона отчетливо напоминали ходы Лабиринта…

Неужели все так и закончится? Одно бессмысленное, никому не нужное мгновение жизни гусеницы, заснувшей в коконе. Кокон станет ее вечной темницей, потому что она вовремя не успеет сформировать четкое намеренье трансформироваться в более совершенное и прекрасное существо.

Воздуха внутри не хватало, и дышать становилось все труднее и труднее. Сознание начало медленно покидать меня. В самое последнее мгновение я всем своим существом возжелал проснуться.

 

 

10

 

Глубокий вдох наполнил легкие свежим соленым воздухом.

Мир изменился, в нем снова стало много света... и надежды.

Я попытался содрать с головы налипшую паутину кокона, мне это удалось с трудом -казалось, она отходит вместе с кожей и волосами - но затвердевший обрывок кокона в руках оказался помятым морионом со сколотой львиной головкой. Волосы под шлемом слиплись от спекшейся крови, поэтому, снимая его, я и испытывал сильную боль. Но что была боль по сравнению с тем светом, который переполнял меня теперь изнутри. Вместе с Лабиринтом исчезла и душная клетка моего сознания. Теперь я воспринимал мир четко, с поразительной легкостью и пониманием.

Я освободился от тяжелой кирасы, скинул с себя все доспехи и одежду - любая защита казалась бессмысленной тяжестью. Опершись на древко сломанного копья, поднялся на ноги, и окинул взглядом долину, сплошь усеянную трупами. Грифы, пировавшие мертвечиной, настороженно повернули ко мне свои безобразные лысые головы. Вскоре я перестал их интересовать. Рана в моем боку была смертельна, но все же я еще не их добыча.

С трудом передвигая ноги, я направился в сторону океана. Несмотря на боль и слабость во всем теле, на душе было удивительно легко и спокойно.

С побережья дул теплый бриз. Приятно ощущать его кожей.

У самого берега на волнах колыхалась индейская пирога.

Я забрался в нее. Весел не было. Но зачем мне весла?

Отправляясь в последний путь, я лежал на дне пироги с закрытыми глазами и улыбкой на устах, сливаясь со всем миром в прощальном танце.

Так какой же из всех «я» - настоящий? Было ли пережитое мной горячечным предсмертным бредом? В Лабиринте много загадок, да и у самого Лабиринта бесчисленное множество теней и отражений. Даже когда вырываешься из него, неизбежно попадаешь в его продолжение. Только вот в каком из продолжений окажешься – зависит от тебя.

Все существование – путь в Лабиринте, по сути, путь в никуда. Единственный ключ ко всем загадкам Лабиринта – осознанность, стирание всякой личности и превращение в Ничто, которое и есть Все - перманентная матрица Лабиринта.

Как сложно понять умом то, что находится вне ума. Да и какое все это имеет значение, когда точно знаешь, что откуда-то уходя, всегда куда-то приходишь…

Я вдохнул полной грудью и медленно выдохнул, мысли улетучились, ничем не сдерживаемые.

Пирогу давно отнесло от берега, и она мерно покачивалась на волнах, которые уносили меня в открытый океан.

Волны нежно терлись о бока пироги и пели колыбельную о том, что, когда сердце переполнено доверием, благодарностью и любовью, в нем не остается места страху…

 

 

11

 

 

Я сразу же узнал запах, этот смешанный аромат соленой морской воды и весенних полевых цветов, издаваемый мягкой и теплой кожей ее тела, с которым меня связывала живая пульсирующая пуповина…

Звучала медленная спокойная музыка, и кто-то читал тихим задумчивым голосом:

« Не забывайте, что я вернусь к вам.

Еще мгновение, и моя страсть соберет песок и пену

для другого тела.

Еще мгновение, минута покоя на ветру, и другая женщина

родит меня »

 

 

___________________