*** А все предрешено. И если суждено, Приснятся на заре пророческие сны... И ветер-вертопрах вдруг распахнет окно, Когда душа и плоть вдвойне обнажены. И со стола слетят усталые листы, Где жаркие слова сплетаются в стихи, Где - на пределе чувств - все истины просты, А помыслы - чисты, как первые грехи. Лилит Был день шестой. Ты славно поработал, Все именуя средь Эдемских кущ. А за работу полагались льготы - И Бог был молод, мудр и всемогущ. Он обещал небесное блаженство, Покой и отдых на закате дня, И прилепить тебя навеки к женской Душе и плоти. Только про меня Забыл. А я была – еще до Евы! Ты оставался при своем ребре. Но нам двоим взошло созвездье Девы В том давнем, первозданном сентябре. И мы бродили по пустому саду, И звезды тихо падали в траву, И вкус у яблок был медово-сладок. Мне не приснилось - помню наяву, Как ты моих волос рукой касался. Пьянели от нектара мотыльки. Ты мне в глаза смотрел и отражался В них, словно в лунном зеркале реки. И мы с тобою в салочки играли: Я убегала - ты меня ловил. То вместе выше облаков взмывали, То вниз, на землю, падали без сил. И умирали, друг на друга глядя, И возвращались к жизни вновь и вновь. А в небесах, расшитых звездной гладью, Рождался свет по имени "Любовь". Еще бесплодно дерево Познанья Добра и Зла, и древа Жизни - нет. Тебя еще пока не одурманил Нагого тела нестерпимый свет. И мы, как дети, - юны и невинны - Пытались притяженье превозмочь. А то, что губы - пряны, пьяны, винны, То в этом виновата только ночь Да терпкий сок раздавленных черешен... Вокруг еще - Эдем, а не Содом. До Евы я - со мной ты не был грешен! Грех появился на Земле потом. Ева Мне имя - жизнь. Меня зовешь ты Евой. Обречена на сладкий райский сон. Евфрат - направо. Хиддекель - налево. Назад - Гихон, а впереди - Фисон. Разнообразья нету абсолютно: Все те же птицы, звери и цветы. В Раю - ужасно пусто и безлюдно, И очень скучно - только я и ты. Мне не с кем перемолвиться словечком, Уж я не говорю о паре слов! И Бог мне обещал, что будет вечной Вот эта пресловутая любовь? До гроба мне выслушивать Адама, Что снова Рай я плохо убрала? Ах, если б только были чемоданы - Немедленно бы их я собрала И прочь из Рая мчалась без оглядки, Хоть к черту на кулички - только прочь! Мне эти ваши райские порядки, Как в горле кость. Но некому помочь: Я одинока. Как я одинока! А муж - он, как всегда, объелся груш, И сон - послеобеденный, глубокий - Не доведи Господь - я не нарушь! Мне надоело пыль стирать с деревьев - Так громко называются они: Познанье! Жизнь! - Словам теперь не верю. Неужто так и будут мчаться дни, Как близнецы, похожи друг на друга? А клетка золотая - тоже плен! И тело, что сегодня так упруго, Когда-то превратится в прах и тлен... Но... кто это среди ветвей мелькает? И что за плод упал мне на ладонь? Какой он мягкий, сочный, прямо тает Под пальцами - его ты только тронь! Так, может, откусить? Совсем немного, Всего кусочек, капельку, чуть-чуть... Ну что ж, что обещанье дали Богу! Могу я в жизни, хоть разок, рискнуть Нарушить ход истории вселенской?! И пусть потом душа моя болит, Я поступлю по-своему - по-женски, Как чувство, а не логика велит. Адам Лунный демон, Лилит – белых лилий дурман окаянный, Почему твое имя приходит в рассветных стихах? С неба звезды слетают и бьются со звоном стеклянным. Ева спит, разметавшись во сне после ночи греха. В волосах ее пепельных – танец серебряных бликов. На припухшие губы ее в поцелуях моих Положу две черешенки, огненных два сердолика – Амулетами против укусов ревнивой змеи. Я люблю тебя, Лил, не познавшую искусов Рая! Но и Еву люблю. И любовь полуправдой гублю. Я за слабость свою ненавижу себя. Презираю. Проклинаю. Прощаю. И снова двух женщин люблю. Что же ты так суров к неразумному сыну, мой Боже? Отчего ты готов Древо Жизни сгубить на корню? Мне осталась на память змеиная мертвая кожа, Я под Древом Познанья сегодня ее схороню. Ревекка Любуется небо стыдливой луной молодою, Закатный румянец украсил суровые горы. Немало красавиц под вечер пришли за водою, И с ними Ревекка стоит у колодца Нахора. Нет девы прекрасней в земле плодородной Харрана! Ревекка – учтива, отзывчива, трудолюбива. У местных мужей кровоточат сердечные раны, Но, видимо, для чужеземца созрели оливы. Сверкают одежды ее неземной белизною, И стан ее тонок и гибок, как ветка омелы О, да! Исааку она будет славной женою, Ему сыновей нарожает – отважных и смелых. Так, может, безмерное бремя ей только приснилось, И сына предать не пришлось досточтимой Ревекке? Ах, сколько же солнц с той далекой поры закатилось, И сколько овечьих бубенчиков смолкло навеки! Но горькая память ей душу дотла выжигает... И вскрикнет Ревекка ночною испуганной птицей. А сын ее младший уже никогда не узнает, Как наземь скользила сквозь пальцы ее чечевица. Не смотри на него, Саломея! Не смотри! Не смотри на него, Саломея! Ты к нему подошла недозволенно близко. Он подослан к тебе искусителем Змеем, У него золотые глаза василиска. Отвернись! Не гляди на него, голубица! Сердце мне не терзай звоном диких тимпанов. Он твоей оглушающей страсти боится, Не танцуй для него танец похоти пьяной! Но седьмая вуаль лепестком облетела... Над толпой развращенной паришь ты нагая. Всем доступно твое совершенное тело. Прекрати! Не танцуй для него, дорогая! Это просто душой завладели суккубы. Он признать вожделенье свое не посмеет. Перестань же лобзать его мертвые губы, Умоляю: не надо смотреть, Саломея!.. Покаяние Очей восточных спелые маслины Пьянят сильней глумливого вина. Зовешься не Марией Магдалиной – За что же гложет вечная вина? Что ж голову ты посыпаешь пеплом В неровном свете призрачной свечи? Все так же белоснежен легкий пеплум. Семь бесов успокоились в ночи. Зачем же молишь ты об искупленье Своих вселенских и земных грехов? Упал рассвет, как грешник, на колени Под проповедь библейских петухов. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
