Струны

Рассказ

 

Гитара – вот все, что у меня осталось от Нее. Шесть металлических нот, всего шесть тихих звуков Ее голоса. Шесть ласковых слов Гитаристки.

И еще воспоминания. О Ней. О синих глазах, тонких пальцах, минорных аккордах. Когда Она брала в руки гитару, струны, казалось, сами подставляли под Ее пальцы металлические спинки и мурлыкали, как кошки. Ее губы. Ее голос.

И еще моя песня. Моя глупая песня для Нее. О Ней. Я написал стихи, но так и не придумал последнюю строчку. Она добавила музыку. И себя. Этого хватило, чтобы песня родилась и расправила крылья. Но ее давно никто не поет. С тех пор, как Она умерла.

 

* * *

 

Мой город глотает дым,

Я тихо бреду по лужам.

Седым

Небесам я наверно не нужен…

 

* * *

 

Сорок дней… Страшно – больше месяца прошло, а я как будто разговаривал с ней вчера. Как будто только что я сочинил для нее свою глупую песню.

Холодно. Пластмассовый стаканчик в дрожащей руке. Ветер ест глаза. Глоток безвкусной ледяной водки. Горечь, висящая в осеннем воздухе, обжигает куда сильнее.

Голые деревья кашляют и скрипят суставами, как недовольные старики. По ковру гнилых листьев, тихонько шурша когтями, подходит бесхвостая кладбищенская собака. Пригибая морду к земле, смотрит умными, все понимающими глазами, и я отрываю ей кусок от мягкой булки. Ботинки испачканы бледно-коричневой грязью. Собака бесшумно ест, отец Гитаристки с красными глазами наливает еще по одной.

Синие, как воспоминания о ее глазах, ленточки на кресте волнуются на ветру, словно маленькие ангельские крылышки. С фотографии на меня смотрит Она. Что-то внутри кровоточит, открылась какая-то глубокая рана, как будто кто-то неосторожно сорвал тонкую корочку запекшейся крови. Когда Она улыбалась, на левой щеке появлялась ямочка. На фотографии она улыбается. Где она сейчас?

- Берите, ребята, - говорит Ее мать, протягивая синий пакет с какой-то ерундой. – Она любит… любила сладкое. – И плачет в голос.

Да, она любила сладкое. Но в горло не лезет ничего. Пальцы слипаются от сахара, которым посыпана булка. Бросаю остаток собаке. Но она не ест, просто безразлично уходит. Вот кто настоящий ангел, молчаливый дух кладбища. Вокруг много надгробных камней. Они, кажется, выстроились полукругом и лица с портретов глядят с насмешкой. Идиоты, говорят они, мы-то знаем, как хорошо на той стороне, а вы, идиоты, цепляетесь за никому не нужную паршивую осень…

Хлопок. Я вздрагиваю, и ветер успокаивающе гладит по волосам. Это Ее брат приехал на белой "восьмерке". Вот он, скользит по догнивающим листьям. В руке у него что-то есть. Машина как будто светится на фоне окружающей лилово-коричневой осени. Подходит, здоровается со мной за руку. Его ладонь горячая и скользкая от пота. Он кладет на мокрую землю могилы Гитаристки букет цветов в прозрачном целлофане. Красные цветы, я не знаю какие, украшены тонким золотым "дождиком". Лучше бы украсить их гитарными струнами, думаю я, золотистыми, с бронзовой обмоткой. Она не была бы против.

- Как ты? – спрашивает Ее брат. Я почти член семьи, мы встречались с ней, страшно подумать, пять лет.

Над кладбищем нависает огромный серый орешник. Стая черных ворон рассаживается по веткам, одна делает полукруг над могилой. Я слежу за ней взглядом. Вороны, кажется, переговариваются шепотом, прислушиваясь к тихим вздохам мертвых.

- Держусь, - отвечаю я. И киваю, как бы незаметно, на рыдающую мать. Но он не замечает. Или не хочет заметить?

Он достает из кармана помятую пачку сигарет и зажигалку. Кажется, его зовут Андрей, вспоминаю я, а может и не так. Какая разница… В пачке только одна сигарета. Он берет ее белыми губами, а пачку сминает и выкидывает. Откуда-то явившаяся собака подходит и обнюхивает ее. Пачка притворяется осенним листом. Зажигалка не горит, гаснет на ветру. Брат кашляет и бросает сигарету в лужу. Она дрейфует, как бумажный кораблик. Похоже, ему действительно плохо без Нее.

Наверное, сейчас нужно думать только о Ней, вспоминать Ее, но именно сейчас не хочется. Все уходят к машинам, и я за ними.

 

* * *

 

И снова хватаю гриф

И пальцы кладу на струны,

Я жив…

 

* * *

 

- Не могу придумать последнюю строчку. Не идет что-то, - говорю я.

Она улыбается. У Нее в руках гитара. Желтый мед весеннего солнца падает из окна на волосы Гитаристки. Микроскопические пылинки плывут у Нее над головой.

- Не могу рифму подобрать к "струнам". Струны – гальюны…

Она смеется:

- Дурак… Не надо такого. Стихи ведь хорошие.

- Тебе нравится?

- А почему мне должно не нравиться?

- Ну… Мне кажется, ерунда это. – Сам уже не верю в то, что говорю.

- Нет-нет, это будет песня. И мы ее с тобой споем.

- Тогда надо придумать строчку. М-м-м… Струны – дюны…

- Уже лучше. Намного лучше.

У меня в голове вдруг проявляется, как на пленке, картинка – пустыня, зеленый островок посреди моря песка, яркого, как цвет ее волос.

- Я жив… Как верблюд у оазиса…

- В дюнах, - закончила за меня Она. – Только причем здесь верблюд.

Ее улыбка… Не могу ее забыть.

- Не знаю, - говорю я, - появился откуда-то. А как же… Путник? Нет. Как у источника в дюнах. Можно так оставить.

- Хорошо. – Она вдруг становится серьезнее. Гитаристка всегда относилась серьезно к своей музыке. – Я сочиню для тебя мелодию…

Она бьет по струнам и они благодарно поют. Ее пальцы бегут по грифу, аккорды пролетают сквозь меня, как мутные призраки, задевая когтями какие-то струны у меня в душе. Сколько их там? Четыре, как у скрипки? Шесть? Семь? Три? Или я похож на барабан?

Когда она берет баррэ, солнечный луч вспыхивает на Ее ногте и целит мне в глаза. Она никогда не красила ногти и всегда стригла их до нужной длины. В детстве Она ходила в музыкальную школу. Помню, как я впервые увидел Ее. Она тащила футляр по размеру больше Нее самой.

Она играет… Играет не только на гитаре, но и на струнках, дрожащих у меня внутри. Она видит мою душу так же четко, как свой инструмент. Может, в чем-то я тоже был ее инструментом. Когда-то…

 

* * *

 

Среди ночи меня разбудил звенящий, как разбитый стакан, крик. Сев на кровати, я понял, что он звучит у меня в голове, постепенно затухая, отражаясь эхом от тонких стенок черепа. Темно. Только уличный фонарь осторожно выглядывает из-за идущей волнами занавески. Что-то скрипнуло, вдалеке прошуршал по асфальту одинокий автомобиль. Заглянул фарами в мою спальню.

Глаза медленно привыкали к свету. Вот стол. Вот стул. Матовый блик телевизора. Изогнутая тень цветка на окне. Никого. Тишина надавила на уши и опутала все вокруг.

Я встал и двинул на кухню, спотыкаясь о мебель, тумбочка, казалось, сама подставила мне подножку. Кран протекал. Металлическое кап-кап-кап било по усталому мозгу. Свет не включил – поберег глаза.

Я один. Совсем один, но я уже привык к этому. Без нее я везде один, даже в центре шумной вечеринки. Сегодня я хотя бы трезв и побрит, и мысли о суициде ушли. Даже как-то скучно без них.

Взял со стола холодную кружку, набрал воды. Кап, кап, кап… Выпил, шумно и жадно, как собака. Кружка стала скользкой и я поставил ее на место. Она прощально звякнула и умерла. Без меня она лишь мертвый кусок керамики. Прямо как я… без Гитаристки. В этом доме каждая вещь похожа на меня.

Я все-таки включил свет, поморгал покрасневшими веками. Зайдя в ванную, вгляделся в зеркало. Ну и рожа. Рожа улыбнулась, и сразу стало легче. Нет, для меня еще не все потеряно. Я буду жить дальше, сочиню еще немало песен и буду посвящать их другим женщинам. Потерял одну, найду другую. Жизнь продолжается, правда?

Тин-нь… В окружающей тишине одинокая нота прозвучала в полный голос и впилась, кажется, в самое сердце. Гитара? Похоже на то. Только сейчас я вспомнил, что проснувшись не увидел гитары, висевшей всегда на стене. Хотя было темно, я не вглядывался, она конечно висит там, на месте, на гвозде, который я вбил в прошлом году. Что за глупые мысли?

Я постоял еще полминуты, напрягая слух, но ничего не услышал, даже машин на улице. Все уснуло. Только я не спал в этом слепом мире, именно с теми, кто не спит по ночам, всегда происходит самое страшное. Я принялся смеяться над собой, но тут звук раздался снова.

Тин-нь… Уже сильнее, настойчивее. Ночной воздух дрожит, как поющая струна. Нет. Нет, показалось.

Бр-р-рым-м… Целый аккорд. Если напрягусь, узнаю даже, какой. Да… Но этого не может быть. Сердце, кажется, остановилось. Каждая мышца в моем теле похолодела и сжалась. Бр-р-рым-м…

Я побежал. Рванулся, как сумасшедший, навстречу звукам в тишине, лихорадочно зажигая свет в каждой комнате, везде, больше, больше света! В моей груди играл судорожный страх пополам с безумной надеждой. Я трясся, я дрожал, словно от дикого холода, я дышал, как загнанный конь.

Кто-то бренчит на гитаре у меня под окнами, на улице, подумал я, но ощущение, что я сошел с ума или сплю, не проходило. Только я не спал. Может быть, я сошел с ума.

Ввалившись в спальню и с размаху врезав по выключателю, я увидел. Увидел и замер.

 

* * *

 

Мой город глотает дым,

Я тихо бреду по лужам.

Седым

Небесам я наверно не нужен…

 

* * *

 

Гитара не висела на стене. Она лежала на кровати на расправленной, скомканной потной простыне и…

Играла. Струны вздрагивали, извивались, дергались и пели. Словно чьи-то пальцы оттягивали их и отпускали, творя мелодию. Только пальцев не было. Только воздух. Гитара играла сама. Сама по себе. Сама перебирала свои тонкие струны, наслаждалась звуками своего голоса.

Я хотел потрогать, но боялся подойти. Я улыбнулся. Я сплю, подумал я, такое бывает только во сне. Но это был не сон. Я это точно знаю. Гитара пела. Пела сама.

Я заворожено смотрел на нее, вглядывался в дрожание струн, не в силах сдвинуться с места. Рука замерла на выключателе. Я сглотнул, даже это движение далось мне с трудом.

Это была наша с Гитаристкой песня. Никогда раньше не думал, что музыка может внушать такой страх. Ужас был тяжелым и горячим, он навалился на меня сверху, сел на плечи и не давал шевелиться. Почему люди всегда так боятся призраков?

Минут через пять я все же решился подойти и дотронуться до гитары. Ноги затекли и ослабли. Гитара не прекращала играть, словно заводная музыкальная шкатулка. Я прикоснулся к приятно мурлычущему дереву, провел дрожащей рукой по лакированной деке. Струны звенели. Осмелев, я дерзко попытался приглушить их, но струны вырвались у меня из пальцев. Гитара не слушалась меня. Неудивительно, ведь это Ее гитара.

Я уже не боюсь, не боюсь привидений. Невидимые холодные пальцы, Ее пальцы, ласкают подушечками мою дрожащую, напряженную руку. Сердце стучит, как на первом свидании. Даже когда призрачная ладонь ложится мне на лоб, я только шумно выдыхаю.

 

* * *

 

И снова хватаю гриф

И пальцы кладу на струны,

Я жив,

Как у источника в дюнах.

 

В каких еще дюнах? Что за бред? Не важно. Теперь уже не важно…

 

* * *

 

С тех пор я часто беру гитару в руки и перебираю острые звонкие струны. Бью рукой, напеваю дурацкие песни. Мне необходимо хотя бы прикоснуться к инструменту, хотя бы раз в день. Иначе я умру. Я держусь за струны, как за последнюю ниточку, по которой ко мне притекает энергия. Я зависим. Гитара – наркотик для меня. Мне нужны струны, деревянные блестящие округлости, приятное дрожание резонанса, вкрадчивый голос гитары. Я общаюсь с ней, слушаю ее и отвечаю. Я не могу без музыки. Не могу без гитары.

В остальном я нормален. Ничем не отличаюсь от вас и ваших знакомых. И призраки больше не приходят ко мне.

Гитара – вот все, что у меня осталось от Нее. Шесть металлических нот, всего шесть тихих звуков Ее голоса. Шесть ласковых слов Гитаристки. И еще кусочек Ее души, который запутался в сети из шести гитарных струн.

 

11.04.2003