В суматохе рабочего дня в очередной раз хватаю, почти не умолкающую в течение дня телефонную трубку, и звонкий девичий голосок, без всякого предисловия, громко и радостно сообщает:

- Мама, это я. Я пришла.

В голове вихрем проносит естественный вопрос, “кого ей надо?”

Возможно, я и ушла с головой в работу, оставив для семьи несколько часов в неделю, но не до такой же степени, чтобы забыть, что у меня взрослый сын, а не дочь. А если случается, что мне звонит невестка, то я ее узнаю по паузе, которую она выдерживает, прежде чем заговорить. Она как бы раздумывает, какие слова сегодня сказать первыми “Мама, это я” или “Здравствуй, это я”. Фразы у нее меняются в зависимости от того, как в данный момент она ко мне относится: любит меня или сердится на меня.

У двоих других сотрудниц – тоже сыновья, кстати, еще не женатые.

Не успеваю сделать экспресс-анализ семейного положения всех сотрудниц, как одна из них, увидев мой недоуменный взгляд и поднятую телефонную трубку, почти подбегает ко мне c вопро-сительно-извинительным взглядом:

- Кого-то к телефону?

И почти сразу же утвердительное:

- Это меня.

Молча передаю ей трубку. Действительно ее.

- Таня, Танечка, ты пришла? - Ее голос звучит еще радостнее, чем на том конце провода.

- Подожди, я сейчас выйду к тебе.

А потом фраза уже обращенная ко мне:

- Я не надолго отлучусь, можно? Дочка пришла.

Конечно, идите, милая Галина Анатольевна.

Мы так давно работаем вместе, и как говорят о нас иностранцы, что мы, русские, пытаемся на работе жить, а они только работать, вот поэтому я знаю о ней достаточно, чтоб понять, как дороги для нее эти слова, произнесенные торопливым девичьим голоском в телефонную трубку.

Я помню эту женщину еще девушкой. Она была слишком самостоятельной и умела выполнять любую работу - женскую и мужскую, поэтому и замуж не торопилась, и мужа ждала под стать себе. Но, видя, как уходят годы, а принца все нет, решилась на брак с разведенным мужчиной. И вроде бы не плохо все складывалось – муж закончил институт, получил двухкомнатную квартиру, она родила ему сынишку.

Да вот только двое детей (мальчик и девочка) ее мужа, оставленные с матерью после развода, все чаще и чаще стали заглядывать на огонек в Галинину квартиру. Плохо им было с родной матерью. Из трехкомнатной, их квартира по-тихоньку превратилась в двухкомнатную, где поздно за полночь распивались спиртные напитки и звучали пьяные голоса.

И тогда услышали мы от нашей Гали:

- Девчонки, я, наверное, возьму детей пока к себе. Ведь им еще только по десять лет. Жалко их.

А потом уже робкая надежда на почти несбыточное:

- Может получиться разменять квартиру их матери. Выделят им долю, когда-нибудь.

 

Но это “когда-нибудь” не случилось до сих пор. Все пятеро продолжают ютиться в квартире, выделенной государством на семью из трех человек, в которой сейчас на каждого ее жителя приходится меньше шести метров. А в квартире их матери-кукушки, стали проживать, вернувшиеся из мест заключения ее братья. Сама же мать (если ее еще можно называть таким высоким словом) пошла скитаться по белу свету в поисках приключений на свою голову. Временами ее можно встретить на рынке в пальто, которое Галина передала ей с детьми, чтоб не замерзла.

Не все гладко складывалось с приходом детей в семью. Мальчику всегда казалось, что ему должны все предоставить на блюдечке с голубой каемочкой. Но не было в этой семье средств на дорогие вещи, а было только тепло большой души хрупкой женщины. И сколько вечеров она провела в разговорах с мальчишкой, пытаясь объяснить ему, в чем состоят ценности жизни, так как она понимала их сама.

С девочкой проблем было меньше, и мама Галя была первой, кому она открывала свои девичьи секреты. Но, постоянно режущее ухо, сухое - “тетя Галя”, от ребенка, которого не просто растила, а вкладывала в него часть своей души, в глубине этой души на самом ее донышке затаилось тихой грустью.

Муж воспитание детей полностью переложил на плечи этой женщины, привыкшей за все нести ответственность. Сколько раз мы слушали ее рассказы о проделках детей, и в заключении обя-зательно излюбленная фраза ее мужа: ”Это ты их так набаловала”, которая даже нас заставляла удивленно поднимать брови.

А если ко всему добавить, что рядом рос и родной сын, желанный ребенок от позднего брака. Ребенок, которому хотелось отдать все. А делать этого нельзя, потому что надо делить на троих.

Многое выпало на долю этой всегда приветливой и услужливой женщины. Ей пришлось ле-жать на больничной постели, где висела зашифрованная врачами, но давно уже расшифрованная больными, табличка, с таким страшным названием - “рак” и запрещать себе даже думать о том, что те четверо, оставленные в квартире, могут в один день осиротеть. И, наверное, этот запрет помог ей справиться даже с этой ужасной болезнью и вернуться на работу.

И на наше женское:

- Галя, тебе теперь самой помощь нужна и питание хорошее, а ты чужих детей при живой матери кормишь”.

Галя только и сказала:

- Мне уже жалко своих трудов. Да и они теперь почти взрослые.

А потом тихонько добавила:

- Да я и привыкла.

 

Мы вместе с ней переживали времена инфляции, когда приходилось ходить на работу, но не получать зарплату. Тогда руководители нашего предприятия удивленно разводили руками: ”Нет денег. Ну что вы хотите”. А мы ничего для себя не хотели, нам надо было кормить детей. Мы просто не имели право прийти домой с пустыми сумками.

И это продолжалось не один месяц, и не два. Нам делали иногда небольшие подачки, в сумме ста или пятидесяти рублей, на которые можно было купить лишь хлеб. Но получали мы их с большими очередями в кассу, где самые нетерпеливые с “матом”, в прямом смысле этого слова, лезли по головам, чтобы быть первыми. Так мы жили больше четырех лет.

Нет, это не были времена революции или Великой Отечественной войны – это были времена перестройки, эти было в первой половине девяностых.

Сейчас мальчику и девочке уже по девятнадцать лет.

Мальчик до сих пор не назвал ее мамой.

А девочка ….

Хорошо, что девочки раньше взрослеют.