Мой первый культпоход в немецкий театр совпал с премьерой «Евгения Онегина» на местной сцене. Я, конечно, был наслышан о новаторстве современной режиссуры, но то, что увидел и услышал, намного превзошло самые смелые ожидания. Знал, что не обойдётся и без «развесистой клюквы», вот она и «расцвела» в спектакле очень бурно. Сильно подозревал, что немцы думают о нас не очень хорошо, но судя по опере, русские в их представлении – дикари, не знакомые с проявлениями цивилизаци. Хотя, давайте начнём обо всём по порядку. Первой ошибкой создателей постановки было двухъязычие, так как около 70% происходившего на сцене звучало на языке оригинала, а остальная часть – в немецком переводе. Для не-русскоязычного большинства в самом верху сцены был размещён маленький экран, где высвечивался перевод, но для того чтобы его прочитать, следовало полностью отвлечься от событий на сцене и смотреть только наверх. Декораций на сцене не было вообще (?!), зато половину пространства сцены занимало зеркало. Это была неплохая режиссёрская находка. Во-первых, создавалось ощущение объёма, во-вторых за счёт зеркала количество участников спектакля заметно увеличивалось, кроме этого, мне, сидящему в ложе сбоку, не надо было наклоняться с балкона, рискуя упасть на головы зрителей партера. В первой сцене, как известно, 4 действующих лица – две сестры Ларины – Татьяна и Ольга, их матушка и няня. Но исполнители выглядели одинаково, во всяком случае, если бы они не пели, то трудно было бы разобраться, где няня, а где – Татьяна, так как возраст участников оперы был примерно равным. Ольгу отличала очень грузная походка, что абсолютно шло вразрез с её словами, что она «шаловлива, как дитя». Это «дитя» передвигалось по сцене с таким грохотом, что ей могла бы позавидовать целая кавалерия. Очень «интересно» была решена и сцена письма Татьяны – один их центральных эпизодов оперы. Как я уже отметил, мебели не было, даже кровати(!). Её с успехом заменил матрас, на котором Татьяна и пыталась что-то писать. Но так как текст письма был исполнен немецкой певицей по-русски, то вместо того чтобы его писать, Татьяна читала уже по написанному тексту. А в середине сцены она вдруг вспомнила, что на дворе ночь, сняла платье, под которым появилось подобие ночной сорочки. Ленский больше походил на Пьера Безухова, он был в очках и с косичкой. Его друг Онегин напомнил мне руководителя одесской комик–группы «Маски-шоу» Георгия Делиева, но при ближайшем рассмотрении в бинокль оказался более похожим на Марчелло Мастрояни в ранней молодости. Он был одет менее изысканно, чем Ленский, но особенно портили его вид нечищенные сапоги. А самым неожиданным персонажем оперы стал Трике – фигура случайная и эпизодическая, хотя в аугсбургской постановке ему была уготована чуть ли не решающая роль. Начну с его описания. Если вы помните, то у Пушкина Трике – в рыжем парике. Наш француз был абсолютно лысым, зато с серьгой. Кроме знаменитых куплетов, он по «совместительству» был секундантом Онегина (!) на дуэли и свидетелем последнего разговора между Татьяной и Евгением. Сцена дуэли заслуживает более детального описания. Как известно, дело происходило зимой. Вначале соперники вышли в верхней одежде, но по ходу действия им стало почему-то жарко, поэтому они скинули сюртуки на сцену. Но этого постановщику спектакля показалось мало, так как последовал небольшой стриптиз, в результате которого противники расстегнули рубашки, демонстрируя поражённой публике грудные клетки, а уже потом стали сходиться. Онегин подошёл вплотную к Ленскому и выстрелил в упор. Раздался залп, Владимир, дёргаясь в конвульсиях, упал замертво, а Евгений с неподдельным интересом посмотрел на бездыханное тело друга и полу-вопросительно пропел: «Tot?“*. Присутствие на сцене Трике в роли секунданта придало этому трагическому эпизоду характер фарса, так как нельзя было без смеха смотреть на лысого француза. Единственным положительным и не вызывающим многочисленные вопросы героем был Гремин. Несмотря на то, что почти всю партию он исполнял на русском языке (в отличие от немецких коллег без акцента, так как это был русский актёр), публика прибывала в восторге от него. Кстати, несколько слов о ней. Я был несколько разочарован, так как надеялся увидеть хорошо одетых людей, пришедших на встречу с прекрасным. Внешний вид зрителей был далёк от праздничного, за исключением нескольких дам, одетых со вкусом и полным пониманием того, куда и зачем они пришли. Оркестр был немногочисленным, что не мешало ему временами полностью заглушать солистов. Голоса, за исключением Гремина, были весьма средними. Но больше всего меня поразила убогость в оформлении сцены. Зато пол использовался на «полную катушку», особенно Татьяной, которая буквально ползала по нему. Онегин также несколько раз раз там «отметился». Финал оперы был решён нестандартно, впрочем, меня удивить было уже нечем, Как я уже указывал, в сцене объяснения Татьяны и Онегина присутствовал Трике, который примостился в углу сцены. Это также не способствовало серьёзному восприятию происходившего, хотя он и ничего не делал. Но после знаменитых слов моего тёзки «О, жалкий жребий мой!», Трике с гадкой ухмылкой протянул Евгению пистолет, чтобы у зрителей не оставалось сомнений, в том, что он пойдёт вслед за другом Владимиром. Таким образом, режиссёр трактовал слова о том, что «Онегин – лишний человек», -буквально. В оправдание постановщиков оперы могу лишь сказать, что присутствовал на втором спектакле, а все заядлые театралы прекрасно знают, что по всем законам театра 2-е представление – всегда провальное. Эта мысль меня согревает, но я не уверен, что в обозримом будущем отважусь снова пойти на нечто подобное, даже если немцы в

очередной раз замахнутся на Петра нашего Чайковского...

 

---------------------------------------------------

*(нем)- мёртвый