ГЛАВА VII

 

ШИЗОФРЕНИЯ

 

Бумажные стены, залепившие мне глаза, рассыпались, и я оказался в ярко освещённой комнате с белыми стенами, а именно в кабинете профессора Псыхкрщухгадова Каллистрата Модестовича. Профессор маленький, толстенький, лысенький в больших очках и с инициалами на груди. Несмотря на то, что лицо его прямо сияло добродушием, излучая вполне безобидную улыбку, вызвало оно у меня крайнее недоверие.

Закрывая рукой глаза от яркого света, не дожидаясь приглашения, я сел и, организовав наиболее серьёзную мину на своём лице, достал из кармана всё туже ещё неостывшую чашку кофе.

– Как дела профессор – поинтересовался я, сдувая чёрный пар.

– Неплохо, неплохо – чрезвычайно мягким голосом ответил врач, расхаживая у меня за спиной, – но сейчас гораздо важней разобраться как у вас дела.

– Извините, доктор, здесь ничем я вам помочь не могу. У меня предписание держать эту информацию под строжайшим секретом.

– И не надо! Не надо мне помогать. Я и сам извлеку из вас всё, что мне захочется без особого труда – с последними словами голос профессора понизился и наполнился злобой.

– В таком случае я отказываюсь отвечать на какие-либо ваши вопросы – спрятав кофе обратно в карман, ответил я.

– Отлично!.. Ребята! – позвал профессор санитаров – отведите господина в его апартаменты.

Двое шкафообразных в белых халатах, не заставив себя ждать, появились за моей спиной, подхватили под руки и повели по длинным коридорам больницы. Коридоры были наполнены голосами и смехом сумасшедших (наверно они же преследовали меня в третьей главе).

Во втором коридоре человек – слепой, уткнувшийся носом в атлас по анатомии с изображёнными там вывернутыми наизнанку человеческими телами. На лице его холодная улыбка. И только когда он перелистывал страницу, она перерастала в искривлённый оскал, и из его груди вырывался непродолжительный смех.

В пятом – человек в зелёных тапочках плакал, склонившись над погибшим в неравном бою с уборщицей тараканом. Уборщица – полная женщина в синей униформе в резиновых перчатках жёлтого цвета и со шваброй в руках спала в конце коридора, сидя на стуле с порванной обивкой.

Проходя по седьмому, навстречу молоденькая медсестра с соблазнительной улыбкой глаз…

Привели. Палата седьмая, второй этаж. Установилась тишина; все во внимании. Встречает профессор всё с той же улыбкой, но уже почему-то высокий, широкоплечий и без очков; на груди «П. К. М.».

– Располагайтесь, – указывая на одну из шести кроватей стоящих в палате, приказал доктор – Пока наслаждайтесь атмосферой больницы, а вечером операция. Готовьтесь!

– Всегда готов! – ответил я в спины уходящих служителей отечественной психиатрии.

Первой моей мыслью была идея организовать подпольную организацию для борьбы с режимом больницы; но, обратив внимание на крест надгробной плиты, раздавившей кровать соседа справа, и на даты, выгравированные на плите, я решил с этим не торопиться, и подумать о чём ни будь более актуальном. Второй была – поменяться с кем ни будь местами (подальше от креста); но, глядя на сочувствующие лица больных, я понял, что это мне тоже не удастся…

Странное чувство нахлынуло на меня – некое подозрение, что не только все окружающие сумасшедшие включая доктора, но и я сам начинаю сходить с ума. Я с ужасом обнаружил, что забыл своё имя. В ответ на мой ужас сосед слева с пониманием посмотрел на меня, запихивая в рот последнее печенье:

– Ничего, все забывают. Если же отказываются, их ловят и сюда, а здесь забывают! – он посмотрел на номер на пижаме и добавил – Будьте проще: есть же цифры! Один, восемь – восемнадцать! – протягивая руку, посоветовал больной.

– Двадцать семь – смущённо ответил я.

В палате оказались ещё: второй – дряхлый старик, внимательно разглядывающий белую стену; пятнадцатый – замученное существо с выбитыми зубами, сидящее в углу, (глядя на него, я почему-то подумал, что он всю свою жизнь провёл в кресле стоматолога); также девятый со своей тенью, активно общающиеся друг с другом и занимающие одну кровать на двоих.

– Давай куда ни будь сходим сегодня, – предложил девятый своей тени.

– Давай. Только куда? – с ложным безразличием ответила тень, подняв взгляд к потолку.

– Можно спустится в подвал, попугать крыс. Я видел сегодня одну в коридоре на первом. Она нахалка ещё мне пальцем пригрозила.

– Правильно! Крыс! А то они у меня всё печенье позавчера сожрали! – ввязался в разговор восемнадцатый.

– Не хочу крыс! – возразила тень – Пойдём лучше на третий к операционной. Я слышала, сегодня доктор оперирует; так мы в замочную скважину по очереди смотреть будем.

– Нашли, на что смотреть – удивился старик – В дырку на скальпель профессора?! Вот на стены! Это я понимаю!.. Вы думаете, что они все одинаковы: стены и стены. Ха… ничего подобного! Стены как люди… Ведь мы живём в мире стен и не замечаем, что они уникальны. У каждой свой характер, свои проблемы. Они чувствуют также как мы…

Старик отвернулся обратно к стене. Все замолчали. Восемнадцатый достал новую пачку печенья. Предложил мне. Я отказался в пользу крыс, на что он обиделся…

Я сел на кровать и принялся разглядывать червей копошащихся под плитой. Их настроение было явно приподнято хорошей новостью, что ожидается прибавка к жалованию в виде свежего трупа.

«Какое универсальное учреждение» – подумал я: «Тут тебе и психушка и морг, а ещё профессор оперированием увлекается… Интересно, кулинарией здесь никто не промышляет… и вообще столовая здесь есть?.. Чего я отказался от печенья?..».

Мои мечты о еде прервали двое санитаров ворвавшихся в палату:

– Двадцать семь, вас ждет профессор – завлекающим голосом сообщили мне.

От этих слов мне стало немного жутко, но делать было нечего: меня уже несли, заковав цепями, на третий этаж.

Принесли, приковали к операционному столу – не пошевелиться. Сердце моё испугано съёжилось, почувствовав неладное. Надо мной маниакальная улыбка глаз профессора в белом наморднике, ещё чья-то, за дверью девятый с тенью.

Яркий свет в глаза. Через них страх кричащей пустотой пробрался в мою голову. Биение сердца. В руках профессора сверкнул скальпель. Опустился мне на грудь. Кожа поддалась его агрессивной стали, и ещё живая кровь вырвалась на свободу. Сердце, изъятие которого было целью профессора, занервничало, забегало и спряталось под правым лёгким. Профессор крайне удивился не найдя его у левого, но поиски его не закончились. Перепахав со скальпелем всё моё тело, Каллистрат Модестович, скверно ругаясь под аккомпанемент поющего женского голоса, всё же поймал измученный, уставший орган где-то у левого запястья. Роковое движение скальпеля, и свет, заливший мне глаза, погас. Всё стихло и наполнилось тьмой…

Открыл глаза. Всё в чёрной паутине, но это уже просто ночь в палате. Справа возвышается крест, вместе с плывущим воздухом перемещается мне в ноги, затем исчезает, снова справа. Сквозь паутину на потолке переливаются синие и розовые круги, вызывая тошноту.

Попытка привести мысли в порядок и понять, что же произошло, привела меня в ужас: «Сердце! Я не чувствую его биения! Его нет!». От шока я перестал дышать, и тошнота прошла. Круги почернели и слились с паутиной. Крест продолжал свой ритуал.

За дверью нарастающий глухой и тяжёлый стук, напомнивший биение моего сердца, мимо палаты. Вместо него – звонкий тонких каблучков. Дверь открылась, и на фоне зелёно-красного пьянящего тумана, врывающегося в палату, возникла обнажённая женщина с горящими кровью глазами, ещё утром бывшая обычной медсестрой.

В мгновенье, оказавшись возле меня, она сдёрнула одеяло, отбросив его на крест, вращающийся уже вокруг меня вместе со стенами, потолком, решётками окон. Она улыбнулась, оскалив острые кошачьи зубы, и, сковав мои руки холодом своих, села мне на живот. Ледяными лезвиями её ногти вонзились в мои запястья. Боль заставила меня сделать вдох и наполнить грудь едким туманом. Воздух мелкими пузырьками, вспенивая кровь, начал выходить из разорванных лёгких. Я попытался закричать, но из горла вместо крика вырвалась уже мёртвая кровь. Её глаза надо мной перевались цветами огня. Её губы льдом опустились на мою грудь. Язык жадно слизывал кипящую кровь. Зубы пивались в плоть, разрывая её на части.

Вдруг хищницу испугала огненный мотылёк, влетевший в приоткрытую дверь и севший на моё плечо. Из её груди вырвалось змеиное шипение. Она отскочила от огненного цветка и, обратившись большой летучей мышью, метнулась к окну, задев одеяло, которое начало сползать на пол, оголяя крест. Испугавшись его, вампир разбилась о стекло окна в жёлтую пыль. Мотылёк перелетел с моего плеча на гранитную плиту, поджигая крыльями жёлтый дым, опускающийся на крест. Видя как он начинает тлеть, я решил спрятаться и не нашёл ничего лучше того, чтобы лечь под кровать, в надежде, что меня там никто не найдёт.

И вот я уже лежал на холодном полу, покрытом квадратами линолеума. Воздух уже полностью вышел из моей груди, но делать новый вдох я опасался. Из чёрной сети пружин кровати торчали ржавые шипы. Казалось, они опускались на меня, царапая лицо. Это чувство подогревал треск горящего креста. Запахло пеплом, запахло Адом…