Венера

Впервые я услышал это загадочное имя на конюшне, в голодном 1945 году, сразу после окончания войны. Мы жили тогда в эвакуации в Саратовской области, в совхозе. Мама работала дояркой, а отца, только что вернувшегося с фронта, где он был тяжело ранен в ногу и прихрамывал после лечения в госпитале, поставили конюхом. Мне было 7 лет, а брату Вите - десять. Конечно, мы многие часы пропадали на конном дворе, помогали, как могли, отцу и пленному мадьяру Шандору, который работал шорником - чинил сбрую, делал очень красивые уздечки с чеканкой. Шандор часто рассказывал нам о своей семье, о родине, иногда напевал свои необычно для нас звучащие песни. Русских слов он знал немного и говорил с таким невероятным акцентом и путал ударения, что мы падали от хохота, но все-таки понимали его. В плен он попал под Сталинградом.

Воспоминания о военном времени у меня связаны, прежде всего, с постоянным чувством голода. Эвакуируясь под бомбежкой из Луги в июле 1941 года с первым эшелоном оборудования завода "Красный тигель", где мама работала формовщицей, а отец -слесарем, мы не сумели захватить с собою продуктов и одежды. Мать, кроме меня с Витей, захватила только чемодан самых необходимых вещей, рассчитывая, что все остальное привезет нам отец со вторым эшелоном. Он остался вместе с бригадой готовить к отправке этот эшелон.

Но начались тяжелые бои под Лугой, заводских рабочих "сняли с брони", и в отряде защитников города из них стали срочно готовить истребителей танков. Отца и его товарищей учили маскироваться и забрасывать танки гранатами и бутылками с горючей смесью. Так война надолго разлучила нас с отцом, и много-много лиха пришлось хлебнуть нашей великой труженице маме, чтобы уберечь нас в то трудное время.

Мы, как и другие семьи, голодали. Из КЭЧи от шефов в совхоз привозили, как большой подарок, крошки сухарей и выдавали семьям, где были маленькие дети и кормящие матери. Вначале такой хлебный корм был по килограмму на ребенка в месяц. Я тогда думал, что КЭЧ - это какой-то склад или магазин. Но в начале лета первого послевоенного года в совхоз из КЭЧи пригнали лошадей. В войну лошадей в совхозе почти не было - все они были мобилизованы - и работали в основном на быках. От отца я тогда и

 

узнал, что КЭЧ - это конно-эксплуатационная часть, готовящая лошадей для кавалерии и для других нужд Красной Армии.

Лошади (десятка четыре) представляли собой своеобразный зоопарк. Они были совершенно невиданных нами мастей, величины и осанки. Но главное - многие из них побывали на фронте.

Огромный гнедой, с великолепной выправкой и выучкой конь Орел глядел на мир отрешенно, глазами полными воспоминаний, наверное, о потерянном друге-хозяине, которого он не смог вынести из боя. Он даже вздыхал и кашлял по-человечески. Конь был страшно истощен - хребет, как поставленная на ребро доска, обозначился по всей его спине. На шее, к груди, тянулся широкий грубый шрам с точечками по краям, как шнуровка на ботинках. Мы сообразили, что это были проколы для шнурка, которым стягивали края огромной раны. Мужики говорили, что конь побывал "в запале", и он обречен.

Полной противоположностью Орлу был Кабыздох - так сразу же прозвали маленького монгольского коня. Его абсолютно невозможно было использовать в упряжке, поэтому он всегда оставался в конюшне, на подхвате, детишкам на радость. Ездить на нем верхом было для нас огромным удовольствием, особенно, когда надо было разыскать и пригнать на базу быков.

Венера была из породы тяжеловозов. Окрас ее чалой масти слагался из трех оттенков - сероватого, коричневатого и красноватого. В войну лошадь служила в артиллерии и потеряла глаз. Вдобавок у нее приключилась какая-то болезнь кожи - вся спина и бока были покрыты отвратительной коростой, которая при движении лопалась. Тогда по плечам лошади тянулись потеки липкой крови, и мухи жадно кружились над нею. Особенно сильно досаждали они ей в жаркую погоду, поэтому мы реже других лошадей выводили Венеру из стойла. Но лошадь была вполне справная, сильная - такие позарез нужны были в хозяйстве. По совету ветеринара мы с отцом стали регулярно смазывать спину Венеры дегтем. Она только вздрагивала, когда ей было больно, и ласково трогала нас теплыми губами. С одеждой у нас было совсем плохо, все лето мы бегали без рубах, и эти теплые прикосновения лошади в холодке конюшни были очень приятны.

Вскоре короста с Венеры стала отпадать, под ней появился мягкий, блестящий волос. Лошадь преобразилась, ожила. Какое счастье было, когда нам разрешили ездить на ней верхом, а потом и запрягать! Стоило вывести ее из конюшни, как она безошибочно определяла, в какие сани или телегу ее запрягут, подходила с нужной стороны и сама вставала в оглобли. Поднимешь тяжелый хомут - и Венера, ловко продев в него голову, проталкивает его на свою мощную шею. Все это делалось без суеты, красиво. И так же красиво, с удовольствием, Венера принималась за работу, чаще всего самую тяжелую и важную.

------------------------------------------- ----------------------------

После возвращения в Лугу, когда я уже учился в пятом классе, на каникулах нас повезли в Ленинград, на экскурсию в Эрмитаж. На Дворцовой площади, около Эрмитажа, нас поразила огромная очередь исстрадавшихся за войну ленинградцев, в большинстве своем очень скромно одетых, на фоне которых и наши неказистые одежки не слишком бросались в глаза. Очередь в музей не иссякала в течение всего дня. Пускали бесплатно, через определенный интервал. Школьников, тем более приезжих, пропускали без очереди.

В раздевалке нам дали большие тапочки, мы надели их поверх своей обуви и отправились в реальное путешествие по стране чудес. Да, все было чудом! Идеальная чистота, блеск золота и хрусталя, невероятное количество редчайших работ известных, а еще чаще неизвестных мастеров всех времен. После руин Луги, где многие семьи маялись, живя в сохранившихся подвалах, а некоторые и в землянках, полуразвалин Гатчинского дворца, мимо которых мы проехали по пути в Ленинград, музей оставил неизгладимое впечатление. Нам думалось: как же удалось сохранить эти национальные сокровища в такое неимоверно тяжелое для страны время?!

В зале древней живописи я долго, так что дружки стали подшучивать надо мной, стоял перед большой картиной "Рождение Афродиты". Перед группой изумленных крестьянок острова Кипр из морской пены, в море света, поднялась прекрасная Женщина, и люди застыли перед ее красотой. Я уже хорошо знал этот сюжет из прочитанного, но картина, великолепие музея подняли в сердце волну воспоминаний. Я вспомнил наши мытарства в эвакуации, изможденную тяжелой работой маму, безногих, изуродованных инвалидов, которых было так много в первые послевоенные годы. Я вспомнил Венеру - прекрасную лошадь из моего голодного босоногого детства.

 

Я уже знал, что Венерой древние римляне называли богиню любви и красоты, а у древних греков она звалась Афродитой. Что знаменитая скульптура "Венера Милосская", работа ваятеля - грека Александра, - это сама Афродита с острова Мелос.

Много позже, во время учебы в сельскохозяйственном институте в городе Пушкине, я неоднократно бывал в Эрмитаже, Русском музее, музеях Москвы. Изображения "Спящей Венеры" разными художниками, чаще всего, не вызывали у меня чувства гармонии, не совпадали с тем, самым первым, сильным впечатлением от картины "Рождение Афродиты". Это были какие-то простоватые, дородные матроны, как бы нарочно приземленные художниками. Но постепенно я понял, что в этих образах художники выражают главное и трудное предназначение богини - давать и оберегать жизнь и радость. И тогда мне стало ясно, почему неизвестный мне человек дал лошади-тяжеловозу имя Венера. Очевидно, он был художником, художником в душе. И это качество присуще всем мастерам своего дела на земле.

 

март 2011