ДИАЛЕКТИЧЕСКИЙ КОНФУЗ

 

 

1

 

- Серёга! Серёга! Да проснись же ты! Вставай!..

Сергей Длинных крепко жмурился, яростно натягивал одеяло на голову, беспомощно поджимал под себя маслатые ноги, пытаясь таким образом ухватить последний штрих ускользающего, будоражащего молодую плоть, сна. Кто будил, уже догадался. Только Карпов, Игорёша, только он мог подступиться к Сергею нагло, бесцеремонно в самое сладкое, предрассветное время. Отшвырнув одеяло, Длинных разъярённо подскочил на кровати, немилосердно-оглушительно рявкнул всеми сочленениями панцирной металлической сетки. «Чего тебе? – зашипел он, яростно протирая одной рукой глаза, другой поправляя неприлично оттопыренные, черные, сатиновые, до колен, трусы, - ну что? Что случилось!?» - переспросил он, всматриваясь в белое, синюшного оттенка, лицо Игоря. Затем оценивающе перевел взгляд на лампочку ночного освещения мертвенно-синего окраса и опять на физиономию Игоря… Нет, цвет лица друга вполне естественен нечеловеческой гримасой ужаса и растерянности. Глаза, расширенные до огромности, днём с карей поволокой, сейчас безобразно пучились. Губы мелко подрагивали, кривясь в попытке выдавить какой-то членораздельный звук сквозь искажённую судорожной болью щель.

Поняв, что боевой товарищ вряд ли сможет его просветить в данный момент о столь паническом своём состоянии, Длинных насунул на босу ногу яловые сапоги вида вкривь усевшей гармоники и, приобняв Игоря , осторожно застучал подошвами по дощатому, мастиковому полу казармы в сторону сушильной комнаты.

-Ну что ты, Игорёша… Успокойся, всё нормально. Прибери эмоции, ты же лётчик… Ну-ка! Изложи, что там у тебя за катаклизм? Кстати, почему отсутствовал на вечерней поверке? – вспомнив это, Длинных возмущенно повысил голос, - и вообще… Где шлялся столь длительное время, не поставив друзей в известность? Добро, что Бобон нахрюкался до состояния… потому несанкционированная утечка нескольких бойцов из вверенного ему воспитательного подразделения не отражена в подательной, ежевечерней записке расхода-прихода личного состава контролирующим карательным органам!..

Придвинув к батарее отопления кряжистую, густой зелени табуретку, усадил на неё Игоря:

-Давай! Оттаивай! - Сожалеюще посмотрел на друга и, глубоко вздохнув, отправился в умывальную комнату. Сунул руку под раковину, вытащил синюю эмалированную кружку, посмотрел её на свет, дунул, включил воду, подождал холодной, попил и осторожно прошёл через тёмный коридор в сушилку, - глони… смой страхи и метания, - подал воду.

Игорь сделал несколько судорожных глотков, поперхнулся, закашлялся, отбросив кружку, затряс головой. Потом глубоко, с присвистом вдохнул, выдохнул, похлопал себя по щекам.

Длинных, почёсывая мускулистую, широкую грудь, с интересом следил за дружком. Игорёша не отличался сверхнормативной храбростью и стойкостью, особенно в критических ситуациях. В панику и мелкую эмоциональную истерику мог впасть от любого неожиданного, грубоватого внушения. И не дай бог, подстерегли местные парни, а помятость, вроде, наблюдается. Тут уж всё понятно… Но к несомненным достоинствам Игоря можно было отнести его стремительную адаптированность к стрессам. Вот и сейчас, бледность быстро сходила с его смуглых, нежных, как у девицы, щёк. Яркий румянец наползал откуда-то от ушей; орлиный нос с чувственным вырезом ноздрей, побурев, остро повис над тонкими, тёмными усиками, ничуть не прибавившими мужественности их обладателю. Глаза осмысленно - влажно заблестели

Сергей подступил к другу:

-Ну что? Дышишь?! Во, чудо в перьях! Что случилось? Местные тряханули? – наклонился, - Лёшка где? Он с тобой? Или сам по себе?

Карпов сердито рванул плечами:

-Я и говорю… Лёшку выручать надо!

-…ха-ха! Он говорит! – оглушительно-возмущённо хлопнул себя по животу ладонями Длинных, - вы посмотрите на него! Он говорит… Чучело! Глянь на себя, у тебя «блемкера» чуть на затылок не выскочили от страха. Минута тебе: что!? где!? когда?! И вперёд! И с песней!

Игорь захныкал:

-Ты не поверишь… Тут такое случилось… Я даже представить не могу, как к Лёшке подобраться.

Сергей удовлетворённо стукнул друга по плечу:

-Не твои заботы, главное – жив-здоров. Ты только ситуацию быстренько разъясни. Мы этих Пугачёвских фраеров с асфальтом смешаем. Обнаглели… Сучку вчера фингал подвесили – кла…ссный фонарь. Хватит на них смотреть, за нами хлопцы придут… Чтоб нас добром вспоминали. «…После…дний год мы на поршня…х!…» - запел он неожиданно красивым голосом их, курсовую, прощальную песню. Тут же прихлопнул себе ладошкой рот, - не томи, друже, исповедуйся!

-Ага! Исповедуйся!.. Тебя бы так…

Игорь встал с табуретки. Ростом он был на полголовы выше Сергея, но много уже в плечах, голенаст и нескладно, хищно ловок. Великолепная разболтанная координация позволяла Карпову преуспевать в игровых видах спорта. И если б не его импозантная эмоциональная уязвимость… Небрежно брошенная колкость по поводу внешности или манеры игры в доли секунды доводила Игоря до полной атрофии. Зная его слабинку, недобросовестные болельщики противника частенько этим пользовались. Во время матча вся команда работала на Игоря, и если он впадал в панику, вся команда и валилась. Потом стоило больших трудов наладить игру. По этой причине в баталию, на площадку или поле, Игорь, в основном, вступал для развития успеха или, когда команда безнадёжно проигрывала. Часто случалось, что восторженный свист болельщиков или безоговорочная поддержка неимоверно вдохновляла Карпова. Птицей носился по полю, успевая везде.

Сейчас же Длинных сердито смотрел на друга. Между собой товарищи звали его «Карась». Как ни странно, кличка вроде шутливая, карп и карась, рыба одного вида. Но снисходительно-шутливое прозвище очень точно характеризовало скрытую, глубинную сущность внутреннего мира Игоря. Чуть что – в ил… Какая опасность, проблемы, глядь, Игоря и след простыл. Вот потому Сергей не очень любезно посматривал на товарища. Но тот неожиданно встряхнулся долговязым телом, прокашлялся, мужественно построжал лицом. Длинных подобрался. Шмыгнув побуревшим носом, Игорь заговорил:

-Седьмое ноября вот-вот. Нас с Лёшкой послали флаг вешать на трубу, на котельную.

-Ну, Лёшка… Тут ясно. Ты-то для чего?

-Как положено: страховать кому-то нужно.

-Понятно, - Серёга скептически надул губы.

-Да не в этом дело… - занервничал Игорь. Пережитое опять подступило к нему. Бледность наползла на лицо, оттеснив мужественность и красноту к ушам и дальше, к затылку. Глаза обморочно замигали… Не на шутку испугавшись, Длинных закричал:

-Что ты, чёрт долговязый, мямлишь? Что?! Лёшка упал?!.. Разбился?!

Игорь замотал головой, показал грязным пальцем на потолок:

-Он там…

-Где там? На трубе?!..

-…там, выше… - Карпов согласно вскинул острый подбородок.

-Он – что? На трубе так и сидит?!

Игорь удивлённо уставился на разъярённого Сергея, - Я ж тебе объясняю: он, в этом… в их доме, в чуме… в кибитке сидит…

Окончательно сбитый с толку Длинных заметался по сушильной комнате. Среднего роста, плотно сбитый, с мощным торсом борца, тем не менее обладал завидной скоростной выносливостью. Всем видам спорта предпочитал бег на средние дистанции. Сухие, жилистые ноги и широченная грудь способствовали в своё удовольствие бегать от четырёхсот метров до десяти километров. И фамилия Длинных предполагала не ростовую индивидуальность, а вот такую, беговую наследственную направленность организма, и, по-видимому, не только Сергея, но и далёких его предков, которые, вероятно, без отдыха и пищи умели преодолевать огромные расстояния.

Сергей не на шутку разволновался. В таком паническом состоянии друга он видел впервые. Получить от Игоря хоть какие-то разъяснения по поводу случившегося не представлялось возможным. Тот сидел, выпучено тараща глаза, и что-то задушено мычал. Длинных вздохнул, поддёрнул спадающие трусы и, показав Игорю кулак, вышел из комнаты. В сушилке было душно и жарко. Сергей стряхнул бисеринки пота, осмотрелся: освещенная тусклым, синим светом, обширная казарма безмятежно, уютно посапывала. Сергей повернулся, потопал по коридору, подошёл к дневальному, мирно дремавшему на полу у дежурной тумбочки. Эй! Емеля, хватит дрыхать! Чем Бобон занят?

Курсант Емельянов приоткрыл припухшие глаза.

-…А…а. Это ты, Маршачина? Зайди, в каптерке сидит. Андрей сбегал, принёс ему пузырёк , только-только. Поспеши, а то уколется, опять под стол завалится…

Сергей, стараясь не громыхать сапогами, подошёл к каптёрке. Приложил ухо к двери, покачал головой, почесал всклоченную макушку, переступил с ноги на ногу. Вдруг, из-за двери раздался сильный, надтреснутый голос:

-Заходи! Чего топчешься! Заходи!

Длинных потянул за ручку, всунул в приоткрывшуюся щель голову, сморщил нос. Шибануло таким ядрёным перегаром, что он закашлялся.

-Ну чего морщишься? Раскашлялся… Дверь прикрой.

Капитан Борисов, начальник по строевой, эскадрильи, находился в состоянии, даже отдалённо не напоминавшем образ респектабельного, строевого офицера. Тайно и явно не подходил на роль воспитателя и идейного вдохновителя будущих высоко сознательных патриотов, безоглядных защитников Родины, для которых до некоторого времени все патриотические и героические качества, в основном, определялись внешней атрибутикой как формы одежды, так и чисто личностными качествами: лёгкость общения, достойный юмор, пристойное поведение. Ребят пока прельщала лощёная щеголеватость, выправка офицера. Для них бесспорным постулатом являлось соответствие тела и души, то есть формы и содержащегося в ней…

Таким воссоздался в их неискушённом жизнью умишке образ настоящего офицера. И, конечно, ребята первое время страдали! Страдали искренне и оскорблённо от осознания невероятной раздвоенности своих идеалов. Внешне их капитан мог претендовать только на карикатурное образное пособие: «Каким не должен быть офицер», - и висеть в плакатном изображении на строевом плацу.

Но как ни странно, вот это, почти потерявшее человеческий облик, существо, являлось для курсантов четвёртого, а значит, выпускного курса – уже сами с усами – примером тайного обожания и даже подражания в не совсем уставных поступках. Все другие эскадрильи завидовали им чуть не чёрной завистью. Ну, а как же: их воспитатели всего лишь училищные, то есть «инкубаторские петушки». Ну, а капитан Бобон – забываясь, так и в глаза называли, - он лыс и обрюзг пусть, пусть пьёт до детских неожиданностей, и жена изменяет… Но! Но!.. За его обвисшими, широкими плечами – жизнь!!! И какая!!!

Несколько лет летал в Африке. Папуасам оружие возил, от колонизаторов помогал освобождаться. Гуманитарную помощь тоже возил. На какой-то праздник, революционный, разнесли гости из далёких джунглей вертолёт на сувениры и амулеты до последней заклёпки. Лётчиков лианами повязали и в непроходимые дебри попрятали – для улучшения генофонда. Знаменитый путешественник, поляк – Пильчевский?.. – за сотню зеркал выменял, но не всех: некоторых успели скушать, тоже на праздник. У капитана ничего не откушано, но запойно трясёт его ровно пять раз в год: то ли лихорадка, то ли ещё какие страсти над ним изгаляются. А может, с острова Свободы привёз. Как ни говори, с рук самого Фиделя и пил, и ел, но больше пил. Вообще-то вспоминает своё героическое прошлое капитан только коротко, типа: ел, пил, спал, летал… На ушах все стояли… И вас поставлю. Сам стоял… Вот и пойми! Если б не жена… может, и изменяет со всеми подряд, чтоб о муже рассказывать. Честь бережёт… В районе Индонезии наша большая подлодка наскочила на камни, разворотила всё, в том числе и реактор. Капитан Бобон снял экипаж, облучившись при этом до последнего волоска, до последнего спиртомазоида… В последнем случае полученные проблемы сказались не только на личной жизни. Служебные ступеньки одна за другой, вдруг, стали выскальзывать из-под ног ещё не старого, чуть за тридцать, капитана. Может поэтому, а может по другому, супругу Бобона ребята люто ненавидели, считая её закопёрщицей всех бед, свалившихся на их капитана, горячо уважаемого и любимого, А может, виделась этим мальцам за героической жизнью командира другая сторона, совсем не обязательная для визуального изучения, пугающая своей низменной обыденностью и совсем не геройским внешним видом.

Но в данную минуту Серёга думал о другом, успев, правда, представить Бобона молодым, красивым. В крайнем случае, жена у него – хоть сейчас на обложку любого модного журнала. А такая краля – и ежу понятно – за какого-нибудь мухомора не выскочила бы, будь он хоть какой чин. Сейчас же он обозревал картину, которая растрогала бы и более искушённый организм в плане: «Советский офицер на рабочем месте в ночной, неурочный час…» Посреди заваленного бумагами, огрызками яблок, корками хлеба, ярко-красными раковыми усатыми, пучеглазыми головами, одиноко высилась чуть початая бутылка водки. Капитан тяжело вздохнул: «Ну, чего высунулся?» Оглянул непонимающим, удивлённым взглядом стол, что-то вспоминая, нахмурил брови, потом, вдруг, схватил одной рукой бутылку, другой во весь мах, с каким-то сладострастным ухарством смел содержимое на пол, в кучу уже валяющегося там мусора. Бутылку опять поставил, достал из ящика стола пару сочных, ярко-красных яблок и синюю эмалированную кружку, как и та, из которой только что Длинных поил Карпова. Не глядя на Сергея, пробурчал:

-Заходи… выпить хочешь?

Длинных шагнул к столу:

-Нет, товарищ капитан, я по другому…

-Чего «по другому»? – лысая голова угрожающе качнулась вниз, к столу, - запомни, как там тебя друзья кличут… Маршак! – командир внимательно, трезво посмотрел на Сергея, - пишешь чего? нет? – вздохнул, - хоть пиши… хоть пляши… - обхватил бутылку неожиданно для его рыхлой комплекции, сильными, худощавыми пальцами. Тонкие, длинные, они намертво прикипели, побелев от напряжения, к стеклу.

Сергей растерянно топтался на месте, отмечая и трезвый, обречённый взгляд уставших, оплывших глаз, и сильную руку с изящными, красивыми пальцами, и засаленный, расстёгнутый китель, открывающий жирную грудь в седой волосне…

-Ну чего тебе? К девчонке хочешь? Иди… - Бобон пьяно качнулся на стуле.

-Нет, я по другому…

-Что ты заладил: «по другому… по другому». Говори, не съем, - капитан приосанился. Насупившись, побагровев до кончиков пуховых волосиков, безвольно и беззащитно топорщившихся за ушами, с трудом набулькал в кружку водки, - я тебе повторяю, - он, вдруг, совсем осовел, грузно накренился, - запомни, в армии нет понятия «НЕТ», если предлагает вышестоящий чин. В данном случае Я… твой непосредственный командир. Какой бы абсурд и не изрёк. Протянул кружку Сергею, - пей!

Длинных принял посуду, удручённо заглянул внутрь.

-На, возьми, - капитан протянул ему яблоко. Устало выпрямился, тяжело откинулся на спинку самодельного высокого кресла с крепкими, резными подлокотниками. Изготовил кресло по чертежам Бобона каптёрщик, курсант Олег Богоев. Лётчик получился из него не очень, но руки имел золотые, а душа просила полёта. Наверное, не того полёта она хотела, не понял Олег её, свою душу, поступив в лётное училище.

-Пей, не нюхай! Молодой, отоспишься. Успеешь… Последний экзамен – и всё, мальчики! – чуть подумав, добавил, - пора, пора… Да! разлетитесь, как пёрышки. Понесёт вас по судьбе… помнёт, побьёт, поломает…

Глаза командира притягивали непонятной, глубокой, всезнающей синевой. От постоянного пьянства или чего-то другого, они поблекли, белки покрылись сетчатой краснотой. Но глубокий, неподвижный зрачок почему-то до боли затаённо-зорок и понятлив. Смотрит из далёкой, всезнающей недоступности, смотрит покровительственно, сожалеюще. И не портит того взгляда опухшая до безобразия, расплывшаяся рожа…

Длинных крякнул, выдохнул и одним глотком опрокинул в себя вонючее, противное содержимое кружки. Куснул яблоко. Капитан подержал бутылку над столом, чуть бултыхнул, поднёс к губам, как бы балуясь. Отсосал несколько глотков, громко чмокнув, оторвал стекло от губ, грохнул об стол.

-Ну говори. Что там?

-Друг у меня приболел, сто грамм бы ему…

Борисов подвинул кружку, налил её до краёв. Протянул оставшееся в бутылке Сергею:

-Скачи, Маршачок. Лечи друга. Скачи… - опустил голову на стол. Сильные пальцы беспомощно раскинулись по грязному сукну…

Сергей облегчённо юркнул за дверь. Перевёл дух, прислушался. Тихо за дверью, тихо в казарме. Осторожно прошаркал мимо посапывающего Емельянова. Дневальный совсем сполз на пол, фуражка далеко откатилась, лежала у самого порога входной двери.

В сушилке Игоря не оказалось. «Вот чёрт…» - расстроился Длинных. Но тут же следом влетел растрепанный Карпов:

-Ты где бродишь? Ты что, Лёшку спасать срочно! Немедленно спасать! – кричал он, размахивая руками, - совсем ты отупел от этого своего спорта.

-Ну-ну, отупел, отупел, - Сергей схватил друга за шею, поднёс бутылку к его рту, - выпей, полудурье, не ори! Лучше расскажи толком.

Игорь непонимающе посмотрел на то, что совал ему под нос Сергей. Потом лихорадочно облапил посуду вместе с пальцами Длинных и, давясь, вылил водку в себя.

-На яблочко, погрызи, баламошка.

-Пошёл ты!.. - отдуваясь и морщась, Игорь вытер заслезившиеся глаза, - … стою я внизу, Лёшка этот флаг долбанный сунул за пазуху и полез. Снизу, вроде, невысоко. Лезет он, за скобы цепляется; потом, вижу, у него голова пропала, потом туловище исчезло, и ноги, и сапоги за ними, и трубы дальше нет…

-Ну, Карась! Ты совсем сбрендил, точно тебе по кумполу Пугачёвские врезали. Чего ты несёшь?

-Ну я же говорю, что никто не поверит… - опять замахал руками Игорь.

-Замри! - стукнул его по затылку Сергей, дальше что?

-Что? что? Я туда-сюда, нет никого. Небо ясное. Ни тумана, ни облачка. Солнце светит, - Игорь яростно всхлипнул, - тебя нет! Полез я. Высоко… Страшно!

Длинных заворожёно слушал друга. Тот заёрзал на табуретке:

…- ну вот. И вдруг – труба так и осталась на месте, и скобы целы до одной: я за них цеплялся, - вылезаю на какой-то земляной бугор. Трава кругом высокая. Лёшки нет. Флаг привязан, болтается на штыре. Ветер сильный, а у нас тихо. Попробовал назад спуститься – пожалуйста, никто не держит. Лёшку жалко, хоть и страшно. Вылез, осмотрелся. Лёшка уже снизу бежит, за ним на конях скачут человек десять, может и больше, визжат, орут, копьями машут. Я даже подумал, что кино снимают. К ним навстречу стал спускаться. Интересно же…

-Ну, ну! – понукал Игоря Длинных, - дальше что?

-Убегай! – кричит, - по трубе! Вниз! Быстрей!… - Игорь судорожно сглотнул. – Не успел! Аркан набросили и потащили – по-настоящему!

Только сейчас Сергей обратил внимание на плачевное состояние формы, да и лица Игоря. В пыли, в грязи, во многих местах порвана. В полумраке особенно не обратил внимания, да и считал, что в драке и не так можно уделаться, лишь бы кости были на месте.

-Чего замолчал? – подбадривал Игоря Сергей, давай основное и быстрей!

Игорь с надеждой посмотрел на Длинных:

-На аркане тащили, поперёк туловища затянули, чуть не задохнулся. Лёшка шустрый: подпрыгнет и бегом, а я так и волокся, хорошо хоть трава… Вроде, цел. С километр волокли. Остановились, к ним ещё целая тьма подскакала. Осматривать нас стали. Меня!.. Ходят кругом, щупают. Все маленькие, раскоряченные, вонючие. Галдят без умолку. Шибздики, до моего плеча ни один не дорос. Я на Лёшку глянул, ну, смех!.. Игорь криво улыбнулся, - ну, копия, только повыше, поздоровей: скуластенький, глазёнки узконькие, ножки колесом… Один отвлёкся от меня, к Лёшке подошёл, как залопочет, и на колени. И лбом об землю. Эх! Классно! Руки вверх, к груди… Ну, умора!.. И другие, как по команде, в траву попадали. И пики свои побросали. На Закира смотрю, тот хмыкает: «Может, прорвёмся? Вроде, спутали меня с кем-то…» Не знаю, может и спутали… минут десять лбами долбились. Всю траву умяли. Мы с Лёшкой к бугру пятимся, они на коленях ползут. Место приметили: трубу не очень… - чёрная, а флаг далеко видать. Дерево рядом раздвоенное и каменюга здоровенный, белый.

Сергей возбуждённо подскочил:

-Так!… Замолчь! Всё понятно. Поднимаем эскадрилью, вскрываем ружпарк. Наша первая, за ним ещё три. Вот оторвёмся… Это вам не Куликово поле, сметём, как мух! Лёшка!?.. Живой!?

-Да живой, живой! Сидит с каким-то дедом. Совсем плох дедок. Шкур на нём – копна, всё мёрзнет, задыхается. Но жрёт… пьёт… беспрерывно. Девки голые перед ним прыгают. Мычит что-то… рухлядь монголо-татарская.

-Девки-то что? Совсем голые? Совсем без всего?

-Не…т, браслеты на ногах.

-Не может быть?!..

-Да ну тебя, Серёга! Там об этом и думать-то грешно.

-Ничего себе, грех! Девки голые… Одно другому не мешает. Я в жизни раздетой женщины не видел.

-И не захочешь. Мне чуть башку не отсекли.

-Как?! – застыл уже на пороге Сергей.

Игорь нервно задышал, облизнул сухие, растрескавшиеся губы:

-Пленных у них много, целую толпу привели. В рубахах до пят, не стриженые, бородатые.

-Наши, русские, наверное?

-Не знаю. Я пробовал их разговорить: моя твоя непонимая, бирюки. Я с ними стоял. Лёшку в кибитку повели, самая большая и богатая, кругом помельче; копья торчат, что-то на них наколото, не пригляделся сразу, потом чуть в обморок не упал – человеческие головы насажены. Глаза открыты, губы… - Карпов затряс шевелюрой, руками закрыл лицо.

-Ну, ну… Все, все, успокойся. Лёшка-то что?

-Я за ним хотел пойти, - Игорь задрал гимнастёрку. На правой стороне рёбер – огромный синяк и глубокая, кровоточащая царапина, - копьём, как даст один… Сволочь кривоногая! Еле увернулся. Чуть не проткнул. Чего Лёшка? Он идёт, а ему все почести башкой вниз отдают. Эти пленных давай щупать: за здоровых в драку, хилых на колени и саблей по шее. Кровь фонтаном, башка по земле прыгает, тело дёргается. Собаки бегают, кровь лижут… Кучу голов нарубили. Потом на пики надели и в частокол поставили. Тела за ноги утащили. Я прятался, убежать хотел, мужиков в длинных рубахах тормошил, подбивал кучей рвануть…

Сергей жалостливо, сочувственно смотрел на Игоря: вот уж досталось дружку…

-…Они смотрят на меня, как на дурака, молчат. Идут, на колени становятся. Ну, чисто, овцы. И меня схватили, может, посмотреть хотели? - Игорь возбуждённо сжал кулаки, - не очень они сильные. Я как начал их швырять… Вырвался, бежать хотел.

Сергей покачал головой:

-Куда б ты убежал?

-…Лёшка из шатра выскочил, тому, который в меня из лука целил, так врезал, что он ещё человек пять уронил. Заверещали, сволочи, на колени попадали; который в меня целил, я ему ногой хорошо поддел: скрючился, собака, - Игорь сладострастно двинул кулаком, корпусом, Лёшка уже приодетый: халат богатющий, шапка островерхая, - задумался, - а вроде нет. Но камней не видел, - опять задумался, - а может, были.

-Нашёл, о чём вспоминать…

-Не о девках же.

-Хоть и о девках…

-Насмотришься, сунься!..

-И сунусь!

Игорь захныкал:

-Да ничего я вначале не разглядел, у меня ноги, совсем как отнялись. Лёшка чуть не нёс. В кибитке он меня с собой посадил. Старик аж слюной подавился. Я сам понял, что к чему, у входа примостился. Халат дали. Так себе, коротковат до неприличия. А шапка и вообще!.. Линялая, ношеная, - задумался, - точно! У Лёшки с камнями, с драгоценными…

Сергей невольно хмыкнул:

-Девок ты не приметил, а что приодели не по моде - узрел! Ну, хватит! Короче! Почему ты тут, а Лёшки нет?

-Почему… почему? – Игорь вроде совсем успокоился. Встал с табуретки, подошёл к зеркалу, начал крутиться, придирчиво ощупывая, оглядывая себя, страдальчески вздыхая и морщась.

Поняв, что друг уже в норме, Длинных бесцеремонно рявкнул на него:

-Хватит оглаживаться! Дело говори!

-Что говорить? Лёшку пасут надёжней, чем наш «Стой, кто идёт» ядерную боеголовку. Закир побег мне устроил. Гнались до самой трубы, - Игорь осмотрел мятые, в потных потёртостях и конских волосах, брюки, - только пошил. Всё! Выкидывай!

-Мы их через неделю так и так выкинем, лейтенантскую форму оденем. Чего разнылся, нашёл время!

-На коне скакал, - повысил голос Игорь, - ну морока! первый раз в жизни! Как не разбился? – ковыльнул по комнате, - больно! А ты говоришь – женщины голые…

Сергей задумчиво прохаживался вдоль сушильных батарей. Игорь внимательно следил за ним. В способностях друга он не сомневался. Не существовало, кажется, ситуаций, где б Серёга спасовал. И сейчас что-нибудь придумает! Длинных остановился.

-Так! Диспозиция и состояние войск противника в деталях неясна. Только в общем. Ситуация вроде бы даже историческая. Кстати, ты сам какие наблюдающие выводы сделал? Книжонки исторические, приключенческие почитываешь. Так?! Ну что? Совет в Филях?!

-Ну, почитываю. А толку что? Тут войско требуется. В общем, ничего запутанного и невероятного нет… в свете фантастики и приключений, конечно.

-Всё, всё, Игорёша! Лекции на свободные темы отставить!

-…Я, как понял, они ждали! Ждали появления пропавшего в далёком детстве наследника. Как считают, взяли его на обучение и воспитание высшие силы, - Игорь поскрёб грязную щеку, - совпадение, конечно, невероятное. Их отряды по всем огромным пространствам мотались. В каком виде и как появится великий наследник, в известность их не поставили. Но что появится, знали точно. Звёзды им так нагадали! Аст-ро-ло-ги-я!

-Про тебя или меня не нагадали?

-Вроде, нет… Хотя, кто знает. Уж очень на мою персону неадекватно среагировали. Особенно двое «в штатском», советники какие-то. Сморщенные, злые, хоть и в возрасте, одеты довольно прилично. Шкуры богатые… Сволочи… Меня всё равно б прирезали.

-Ну, а Лёшка что?

-Что Лёшка? Осваивается с новой должностью. По их уже лопочет. Чуть что, за саблю хватается, у них это в порядке вещей. На лошади скачет. Он меня как бы обучать хотел. С километр, может, больше протащил. Потом кричит: «Давай вперёд, я их задержу!»

Сергей растерянно кашлянул:

-Смеялись над Закиром – «потомок Чингиз-Хана»…

Игорь опять сел к батарее:

-Он сам, оказывается, и есть Чингиз-Хан!

-Ещё чего придумаешь?!..

-Ничего не придумываю, Чемучином его зовут, это и есть Чингиз-Хан!

-Кто он там ни есть, а выручать Лёшку надо!

-Серёга! Нам никто не поверит!

-Почему? Я поверил?.. Поверят! Сколько там натикало? Та…к, пять часиков утра. Подъём в шесть тридцать. В нашем распоряжении полтора часа, чтоб всё это дело прокрутить. Давай-ка, дорогой, поднимай ребят!

Игорь вздохнул:«Давай!»

Они разбудили несколько человек из своего отделения, как они предположили, наиболее понятливых и цепких в смысле осознать глубину фантастического случая, способных и поверить, и немедленно приступить к решительным, энергичным действиям. В пять минут Сергей, демонстрируя помятую фигуру Игоря, объяснил суть и глобальность проблемы. Никто, конечно, не поверил. Сонно зевая и щурясь, недовольно бурча, ребята пытались разбежаться досматривать сны.

-Стоп, стоп… Ещё немного. Сейчас сами убедитесь. Давайте за мной к летней столовой.

Растрёпанная, раздражённая группа курсантов растерянно топталась у котельной, задирая головы, всматриваясь в уходящую в предрассветную, серую мглу, трубу.

-Смотрите! Где флаг!? Где трубы кусок? Дошло?! Рты закройте! Особо сомневающиеся могут убедиться на личном примере, это недолго: туда-назад. Ну, что? Верите? Тогда вперёд по эскадрильям! Лёшку Закира отбить нам у супостата надо, пока ему там башку не отсекли. Мы в оружейку. Бегом, Игорёша! На нас Родина и история любуются!!!

Курсанты замелькали по городку, громко щелкая коваными сапогами по асфальту. Заспанный Емельянов, дневальный по эскадрильи, растерянно наблюдал, как его дежурный, сержант Рыков, трясущимися руками отмыкает замки, выдёргивает засовы из шкафов оружейных пирамид. Длинных поднял руку:

-Так, хлопцы… Командую пока Я! Мы с Карасём первые идём. За нами двенадцатое отделение, потом одиннадцатое, и так до упора. Дальнейшие действия в зависимости от обстановки, сориентируемся на месте. Игорь в общих чертах знаком с раскладом сил. Думаю, проблем особых не предвидится.

Двухэтажное здание курсантской казармы, непривычно ярко освещенное в столь ранний, предрассветный час, гудело возбужденно и грозно. Полковой лётный городок, исходящий бодрящей ночной сыростью, наполнялся гамом и суетой. На пороге штаба полка растерянно застыли дежурный полка, майор Снегирёв, и помощник, лейтенант Леонов. В серой, причудливой мгле, выхваченные отсветом фонарей, несущиеся куда-то в одном направлении силуэты курсантов с оружием в руках, приводили их в леденящий душу трепет. Очнувшись от столбняка, майор забежал в дежурную комнату. Выскакивающим из дырочек телефонного диска, дрожащими пальцами, с трудом набрал номер начштаба. О случившемся членораздельно и внятно доложить ему, по видимому, не удалось, так как, положив осторожно трубку на рычаг, он застыл на несколько мгновений, машинально повторяя услышанные слова: «Нажрался, скотина… чертей ловишь… башку снесу!»

В свете фонаря он, вдруг, увидел карабкающуюся по трубе котельной у летней столовой, фигуру курсанта с автоматом за спиной. Снегирёв выскочил наружу, растерянно тряся головой. «Вот тебе и черти! Сам ты скот…» Леонов показал пальцем: «Смотри, что творится!» У столовой, на асфальтовой площадке, возбуждённо гудела вооружённая толпа курсантов человек в двести, и ещё подбегали. Дежурный ринулся к ним, расталкивая ребят попытался пробраться поближе к котельной, одновременно крича: «В чём дело?! Что за фокусы?! Кто дал команду?! Кто позволил! Разойтись!!! Немедленно разойтись!!! Оружие на место!!!»…

Курсанты, задрав головы, плотно сдвинулись. Безуспешно дёрнушись несколько раз, майор стал смотреть на карабкавшихся по скобам трубы ребят. Вот один из них, вдруг, начал постепенно исчезать. Снегирёв напряжённо прищурился. Курсант исчез совсем, за ним ещё один, уже третий начал втягиваться, пропадать в серой мгле. В следующее мгновение притихшая толпа изумлённо ахнула. На фоне светлеющего небосклона чётко выступила труба во всю проектную величину с обвисшим на штыре флагом и двумя только что исчезнувшими курсантами. Одного не было. Парни, прилипнув к скобам, растерянно озирались. Снизу закричали:

-Ну, что там? Где Серёга?

-Ребята!!! Всё так! Всё верно! Степь кругом!!! Серёга на месте!

Кто-то спросил:

-Ну, а вы что сидите? Лезьте туда, к нему!

-Куда лезть?! Куда?!..

Рядом стоящий курсант обречёно проговорил: «Закрылось окошко… пропали хлопцы!»

-Может, откроется? – невольно спросил Снегирёв.

-Может… Только где? Когда?

В то же время он увидел спешащих по асфальтовой дорожке от проходной старших офицеров. Бросился им навстречу. Оглушительно гаркнул: «Гарнизо…н! Смиррр…рно!» Замер, привычно бросив руку к козырьку фуражки.

-Заткнись! - командир учебного полка, подполковник Назаров, в нелепо, боком нахлобученной фуражке, в расстёгнутой, без галстука, рубашке, и, вроде, в туфлях без носков и шнурков, - и это успел заметить Снегирёв, - тяжело перевёл дух, - что случилось?

-По трубе котельной лезли два, нет, три курсанта и пропали.

-Ты что мелешь?

-Три пропали, два появились, - майор показал на спускавшихся ребят, - одного нет!

Назаров повернулся к рядом стоящему начальнику штаба:

-Срочно на освидетельствование! – подошёл, поправляя форму, к угрюмо молчавшей толпе курсантов, - в чём дело, молодые люди? Почему с оружием? Кто мне весь этот выкрутас достойно объяснит? Хотя нет… - комполка задумчиво застегнул рубашку на все пуговицы, вытащил из кармана брюк галстук, посмотрел на него, опять положил в карман, рубашку отстегнул на верхнюю пуговицу, - учебная, плановая тревога. Ясно?! Итоги потом. Сейчас отбой…

Повернулся и крупно зашагал в штаб, за ним дружной толпой засеменили офицеры, спешно приводя форму одежды в порядок, некоторые, без фуражек, приглаживали заспанные вихры, оглаживали ладонями лица.

Весь день, поодиночке, не отменив подготовку к последнему экзамену, вызывали курсантов в штаб, пред очи, пока ещё не самых высоких званий и должностей. Картина вырисовывалась вполне ясная и удручающе скандальная. Случилось то, чего и самый бредовый ум на взлёте вдохновения навряд ли смог бы нафантазировать…

Два дня упорно, неукоснительно искали пропавших курсантов. Облазили все злачные места небольшого Волжского городка. Опросили, кого можно, кого нужно: от постового милиционера до последнего бомжа и девицы лёгкого поведения, которым больше всего и пришлось доказывать свою непричастность к таинственному исчезновению ребят.

Под давлением неумолимых фактов полковые «бугры» с трудом, но вынуждены были, хоть и в обморочном испуге, смириться и признать факт исчезновения двух курсантов с верхушки котельной трубы в неизвестном направлении. Признать и доложить! Гарнизон в мгновение ока наводнили представители самых разных ведомств, от тайных явно до явных тайно, и пристойных, и в очень высоких должностях, окладах и званиях.

Действительная версия случившегося не только не устраивала высокую комиссию, но больше… Если хоть на гран они посмеют предположить в своих выводах реальность такого факта, – факта исчезновения «в никуда» двух курсантов – никому из них не видать не только будущих звёзд и званий, но на сто пятьдесят процентов лишатся и этих, которые, вроде, крепко, заслуженно – до дурного случая – олицетворяли служебную честь и моральное достоинство их обладателей. И не дай бог, в высоких умах мелькнет подозрение о кознях хитроумно-подлой разведки вероятного противника. Без труб любых размеров может остаться вся страна. А какие ужасные перспективы для четырёхсот курсантов и такого же количества обслуживающего персонала, начиная с дворников, и кончая командующим округом. Но могут и дальше метастазы двинуться… Психиатрическое освидетельствование в стране налажено, койко-единицы всегда в наличии. Страна огромная, а трубы дымят и дымят…

Но лучше бы этого избежать. И ведь можно было. Взять хотя бы помощника дежурного в ту ночь, лейтенанта Леонова… наотрез отказался от виденного, а значит, и от вероятного освидетельствования: спал, отдыхал на боевом посту во вред дисциплине, - предварительно припрятав подборку антологии научной фантастики.

Но ведь не все к научной и ненаучной фантастике относятся с должным юмором и пониманием. Хотя, если б Родина приказала… Но она вот не осознала, и проблем теперь на любой вкус, коснись хотя бы основ научного коммунизма: «бытие определяет сознание…» Попробуй, усомнись в этом диалектическом постулате, пожалуй, попрут в двадцать четыре часа, и не только из вооружённых сил. Справку с определёнными рекомендациями, и не только для личного устрашения, и не в свои руки, а заказной, а может, пневматической почтой, вперёд, в любое приглянувшееся место отправят. И потомки, вполне вероятно, не смогут её никогда нагнать и реабилитировать. Так и поскачет вперед, путеводной, жизнь освещающей, звездой. Поэтому каждый первый из выявленных очевидцев, не имеет значения, во что они хотели бы верить: в марксизм-ленинизм, в чёрта, в бога или собственный чих, - дали подписку о неразглашении каких-то данных, представляющих государственную тайну.

Объективным расследованием установили, что такого-то числа, энное число очевидцев из местного населения наблюдали опрокидывание лодки посреди полноводной, опасной своими неожиданными, тихими водоворотами, реки Большой Иргиз. В лодке находились два человека в курсантской форме. Выходной день. Лодка получена на лодочной станции, запрета кататься по водной глади, по гарнизону не проходило. В течение двух недель водолазы старательно перепахивали илистое дно реки. Тел не нашли. Всё протокольно и обоснованно завизировали местными представителями власти, и командованием полка. С доверительными соболезнованиями, по местам, лично вручено родителям извещение о халатной гибели их сыновей, принесены извинения и личные вещи курсантов Длинных Сергея и Закирова Алексея.

Как восприняли родители, лучше не вспоминать… На местном кладбище Волжского городка поставили скромненькие пирамидки со звёздочками. Два глазастых, бравых парня в лейтенантской форме смотрят на вас иронично и сурово. Мол, чего ж вы?..

…Ну, а чего ж?! Последний курс, пошили форму и сфоткались на офицерское удостоверение. Но последний экзамен сдать хлопцы не успели…

 

 

 

2

 

Игорь Карпов, по сути своей лирической натуры, не являлся пламенным борцом как за права личности, так и за права человека. Да и что он мог!? Один! Без друга и опоры – Серёги, без мудреца, Лёшки Закира. Ребята исчезли нелепо, фантастично. Койки убрали, личные вещи отправили родителям. Товарищи – сокурсники успели «на память» раздёргать конспект по ТРД Серёги, и Лёшкин дневничёк в листочках разбежался по огромной стране.

По православному обычаю помянули друзей: и девять дней, и сорок дней. Сдали последний экзамен. Присягнули коленопреклонённым поцелуем училищному знамени, тяжёлому в своей кровавой, налитой силой, рубиновой, бархатной стати. Долгожданный выпускной ужин. На несколько часов жарких, напутственных речей, и выстрелов, вспененных событием, батарей шампанского. За этой суетной, так жданной, праздничной колготнёй, отодвинулись, померкли события ночи под двадцатое октября тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года. Многим происшедшее казалось уже далёким, нереальным сном. Способствовало быстрому забвению незримое присутствие зоркого и нощного внимания очень нравственно-строгой структуры. Внимания за каждым помыслом, не говоря уж о словах, хоть и вскользь проступавших, о поступках, хоть и не совершённых. Но! Вдруг!.. Но зря! Зря! Большинство проклинало курсантскую, жеребячью солидарность… Так все быстро мудреют, когда на кон поставили служебные ценности! Смена кожи… или формы, то ли… ещё будет.

Накануне разъезда, курсанты, ещё не лейтенанты, сдали свою привычную, прикипевшую к характерам, и к телам, стиранную – перестиранную, местами латаную форму, старшинам, получили под роспись в пошивочной мастерской новую, с иголочки, лейтенантскую Приоделись, обмирая сердцем. Покрутились в очередь перед зеркалом, друг перед другом. И холодок отчуждения, одиночества, незаметно лёг на их, ещё не огрубевшие, не очерствевшие души. Лица насторожённо заострились, наивная припухлость взгляда скрылась в напряжённом, зорком прищуре. Что вошло в ребят с этим дорогим сукном? Почему ревниво трепыхнулось сердце при взгляде на ловко прильнувшую к телу друга новую форму?..

Пройдёт немало лет. Мужавшие мальчики незаметно перейдут в разряд возмужавших, умудрённых жизнью, мужей. При редких встречах старых товарищей, вдруг, засветятся восхищённой отвагой их глаза, развернутся тугие плечи в готовности сорваться по первому зову и помчаться на самый бредовый, фантастический клич. Возмужавшие, седые мальчики!!!

Далёкое, невероятное событие связало их всех невидимой, прочной нитью. Тот выпускной курс, может быть, не отличался завоеванием высоких должностей. Не хватали ребята больших звёзд на погоны. Да! Они не выпячивали грудь от осознания своего избранного предназначения. Офицеры эти умели другое: прикрыть товарища, когда имелась возможность отсидеться, ринуться в бой по велению сердца и души, когда само провидение было против. Рвануться и спасти… живое существо…

И майор, Карпов Игорь, курсантская кличка « Карась», звёзд с неба себе на погон не насыпал. Должность командира звена, с которой он собирался демобилизоваться, не позволяла ему задирать нос. Но несмотря на лиричность натуры, около двух лет экипаж майора Карпова являлся бессмысленным возмездием для караванов Афганских моджахедов, переправляющих оружие и продовольствие в горные кишлаки провинции Бамиан. Целым и невредимым вышел Игорь из этой передряги. Лишь седина густо усыпала медного отлива, плотную шевелюру. Обиды он не держал на более молодых и удачливых. Уже некоторые, вечерами, в матовом ореоле кабинетной настольной лампы, любовно сдували несуществующую пыль с брусчатого, мерцающего таинственным, вожделенным отсветом, с большой звездой, погона. В её отсвете виделся некоторым даже и пятиконечный, строгий ряд, за которым мерцал рубиновый закат – Маршальский жезл. Наверное, не очень хорошим солдатом предполагался Карпов, если совершенно не интересовался наличием этого жезла в предполагаемом заплечном рюкзаке.

Его постоянно, упорно преследовало чувство, что у того далёкого события должна быть хоть какая-то привязанность к современной действительности. Ведь время, в которое ребята попали, позволяет им дать весточку. Другое дело – он. Окошко в прошлое открылось, наверное, не для Карпова. Ему там место не уготовано.

Последние годы Игорь жил, преследуемый странными видениями. Только закроет глаза, забудется в лёгкой дрёме, и сразу же осязаемо чувство: прогорклость пропитанного дымом жилища, удушливый, тяжёлый до обморочного состояния кислый дух потных тел, прикрытых шкурами. Игорь задыхался, чихал, смахивая во сне рукой тысячи шерстинок, забивающих ему гортань.

Однажды сон показался ему до странности реальным. Открыв глаза, он долго лежал, всматриваясь в ночную темноту большого города. Гукнул вдалеке паровоз, пронзительно свистнул, окончательно отгоняя навеянные воспоминаниями видения. Странный сон, такой реальный. Может, он и есть – весточка, протяжённостью в восемь веков…

…Они с Серёгой на пологом, травяном холме. Трава пожухла, посерела, остро топорщилась под мелко моросящим, холодным дождиком. Они прячутся за нагромождением камней. Он, Игорь, выглядывает из-под огромного камня. Известняковый квадратный валун навис над ними, прикрывая от дождя. Всё видимое пространство степи заполнено мечущимися, с громкими криками и визгами, всадниками. Стремительно мчатся они вокруг холма, вот приостановились, и туча стрел перемешивает дождливый небосклон в воющую мглу. Сергей кричит ему: «Пригнись! Берегись! Не высовывайся!…» Потом они стреляют длинными, стегающими бичом по всадникам, очередями, сваливая их в плотный ковёр ворочающихся, дымящихся, стонущих тел. Автомат бьётся в руках, как живое существо, изрыгая лавину огня… Вот всё замирает. Сколько можно обозреть степь – она пуста. Кружатся вороны. Огромные чёрные птицы садятся, перескакивая, переваливаясь, не спеша бродят по телам, густо устлавшим ковыльную, мокрую степь. Издалека мчит к ним всадник на белом коне, что-то кричит. Вот он ближе, ближе. Смеющееся, бронзовое лицо. Лёшка! Падает им в объятья! «Спасибо, братушки, чуть мне секир-башка не сотворили. Не понравилось некоторым: грабить да разбойничать не даю. Порезали всех моих бойцов. Я уж и сам готов был на небеса взлететь. Слышу, затакало! Ага, думаю! Кричу этой темноте, мол, боженебесное возмездие на предателей и изменников наследника Великого Хана явилось. Хан-то сдох… По закону власть мне принадлежит, да какие тут законы... Раз – башки нет! Желающих, ой как много! Но теперь всё! Моя власть! Напугались насмерть! Своих и порезали, кто на измену подбивал. Во…он, - Лёшка махнул рукой в сторону заката. Тёмной стеной у далёкого горизонта колыхалось людское море, - вот как испугались! Близко не подходят! Я думаю, надолго».

Да… Вот такой сон. Сон, как явь. Игорь осторожно встал, стараясь не разбудить жену, прошёл на кухню, включил свет, открыл холодильник. Достал бутылку водки, налил стопку, выпил, долго вглядывался в окно. Мерцал зыбко-забыто далёкий огонёк. Может, кто-то костёр запалил, может, мучается тяжёлыми думами такой же бедолага, как он, в домике, на окраине города, не спит. Сам город накрыт непроницаемым пологом, наверное, туман наполз из поймы Волги. Только далёкая, забытая кем-то мерцающая искорка манит к себе таинственным, тревожным зовом.

Прикрыл глаза: Сергей! Лёшка! Сон? Явь?! Наверное, всё же, это его больное воображение пытается хоть как-то приглушить муки совести. Бросил, оставил друзей! Но так явственен голос Сергея, его объятия:

-Ну что, Игорёша! Наше место в этом времени! А ты уж давай, дуй к себе! Ещё в далёком детстве цыганка нагадала мне странную судьбу: путь воина! великого воина! Вот я и ринулся в лётное училище. Но и добавила: будет у меня друг, который затмит в веках своим величием всех, до него живущих, - Сергей обнял друзей, - ну, а про тебя, Игорёша, в небесах ничего не сказано, извини… Не журись! Подмигнём тебе из глубины, так сказать, веков! Не сумлевайся, моргнём!..

Лёшка поднял автомат Сергея, передёрнул затвор:

-Ну. Хоть бы один оставил, вдруг, пугнуть кого потребуется.

-Своим присутствием будет пугать. Повесишь в юрту на самом видном месте.

-У меня почти полрожка осталось, - Игорь подал свой автомат Сергею, - ребята, может и я останусь?

-И не думай, и не мечтай! Ты нам своей эмоциональной непредсказуемостью за сутки всю Орду развалишь.

Друзья крепко его обняли и, повернув в сторону вершины холма, подтолкнули к трубе.

Игорь вздохнул, налил ещё стопку. Чуть отпил, удивленно заметил, что руки его в грязи, в прилипших, уже высохших кусочках травы. Понюхал: запах дыма, пороховой гари. Явственный запах задышливой, кислой вони распространялся по комнате. «И в явь нам сон подвластно превратить… - пробурчал он под нос. – Или я уже давно пьян, или что-то мне пора понять! Может, на параллельных курсах во временной несуразности двигаются по вечности Он и Серёга? Он и Лёшка?!»…

 

 

 

3

 

 

Пришло время заняться мучившими его сомнениями. Дело к пенсии, времени будет предостаточно покопаться в истории, освоить археологию. Не боги горшки обжигают. Ну, это потом. А сейчас вспомнить азы общеобразования и сморщенного, чихающего одной волосатой ноздрёй Пал Палыча; другую он придерживал корявым, с прокуренным, жёлтым ногтём, пальцем. Поразмыслить в свете исторических знаний, внушённых этим ноздрятым Пал Палычем. Сдерживало Игоря неверие в свои силы, и явная достоверность невероятного. Хотя его всегда будоражили таинственностью даты, отступающие в своих значениях на несколько порядков от нынешних. Виделись ему за их робкой конфигурацией бескрайние просторы, дремучие, девственные леса, полноводные реки. И много другого таинственного и будоражащего ум и фантазию.

Невесомыми тенями проносятся бесчисленные табуны диких лошадей, тучные стада томятся в густо зеленеющей равнинной глади. Не видать ни дымка, ни выхлопа, - папиросы или бензинового двигателя. Не слыхать воя и грохота взрывающихся снарядов, треска автоматных очередей. А присутствие человека угадывается лишь по духу. Чужому, злому и несвободному… По запаху насилия и разрушения…

Как и любому человеку, считающему, что, кроме того, что он умеет думать, он умеет это делать, и созидательно, Игорю скоро потребовалась благодарная аудитория. Младший отпрыск, Сергей, внимал отцу вроде бы поверхностно, но и этого оказалось достаточно, чтоб разразился мелкий, негосударственный конфликт. Парень, уважающий историю не меньше главы семейства, получил по этому предмету вполне заслуженную двойку. Придя из школы и сердито бросив рюкзачок у входа, четырнадцатилетний акселерат грозно прошествовал к отцу и без предисловия вступил в монолог.

-Слушай, папан! Ты историю не твори! Она не выдумана, она – сама по себе! Она точна и безупречна по своей общей индивидуальности. Чьими-то домыслами её изменить невозможно. Исторический процесс – это устоявшийся диалектический процесс!

Игорь слушал сына, приоткрыв рот, и растерянно почёсывал седую шевелюру. А тот внушал и внушал отцу. Что историю, конечно, вершат люди. Но люди эти уже сами в истории, они уже в её памяти, которая раз вырублена топором, и менять её никто не имеет права. И что если каждый папа будет внушать своим чадам мысли, совсем отличные от мыслей, накопленных историческим процессом, и одобренных, и утверждённых как большими академиками, так и руководящей и направляющей ролью партии и правительства, то можно договориться до прямого вредительства не только семейной жизни и учебного процесса, но есть опасность, что это пойдёт и выше. И это замахнётся на понятие исторической неизбежности коммунизма… как в отдельно взятой стране, так и во всём цивилизованном мире…

Игорь покаянно схватился за грудь в районе сердца:

-Сынок! Я сейчас! В минуту! Слетаю к твоему ноздрятому, всё объясню!

Серёнька насмешливо посмотрел на отца. Хоть ростом они и сравнялись, но взгляд сына возвышался над отцом снисходительно и покровительственно.

-Не волнуйся, пап! Мы с ним пивка на дискотеке по паре врезали, раскумарились по чуть-чуть, о том, о сём попели… так что, папан! расти! На пенсию рановато собрался. Семью по соцминимуму ещё не обеспечил. «Жигулёнка» пора заменить… хоть на пятёрочку. А с лётной линяй; начштаба – самая для тебя ходовая должностишка, сын вздохнул, - какие-то вы все несовременные, доисторические, покровительственно похлопал отца по плечу, - всё ж, папаня, подсуетись маленько. Будь попроще, к народу поближе. А то какие-то Чемучины в курсантских погонах… - хмыкнул, - детектив на тему «А куда ты, курва, веник задевала…»

Игорь подскочил, грозно надвинулся на сына:

-…как же… а кому, а кто же?! Олух царя небесного, - прорвало его, - ты думаешь, кто историю творит? В кабинетах, раскумаренные? Под пивко? Нет и нет! Мы! И в том числе, без истории неискажённой, правдивой до последней цифирки, - заблудшие овцы в дебрях этого грёбаного диалектического социализма. Мозги запудрили: естественный отбор… дарвинизм… шовинизм… интернационализм, - расстроенно махнул рукой. – Поймёшь, когда вкривь врастёшь! Ладно, прав твой ноздрятый. Хоть мы её и творим, но не нам определять, где она – история, а где – партийно-диалектический процесс.

-Да он не ноздрятый, - сын удивлённо взирал на расстроенного отца, - Алексей Иваныч, двадцать четыре года, только что после института. Мужик, что надо, свой в доску.

-Я и вижу, что «свой».

-Нет, батя, - досадливо сморщился сын, - я тебе толковал-толковал, а ты всё о своём, - уже шагая в дверь, проговорил, - вы отцовские проблемы всё ж оперативней решайте.

-А вы?!.. – крикнул в захлопнувшуюся дверь Игорь. Вышел на балкон. Вечерело, многочисленные огоньки раскинувшегося вдоль реки города создавали иллюзию необъятности, оторванности и одиночества.

Объективная реальность? А всё же эта реальность для Игоря проста и очевидна. Под двухсотлетним игом монголотатар Русь себя не только сохранила, но и окрепла как экономически, так и духовно. Не порушилась ни вера, ни самобытный, чисто русский образ ведения хозяйствования. Укрепились западные и южные границы. Александр Невский, поклонившись татарам, смог разбить и шведов, и немцев. Имея единоличную власть, ярлык на царствование, объединил и укрепил русские земли. Иван Калита, Симеон Гордый продолжили собирание разрозненных земель под одно правление, правление московского княжества. И татары только способствовали этому.

Русская армия много переняла от кочевников. Их наместники обучали княжеских воинов всем премудростям современной, по тем временам, воинской науки. Дмитрий Донской превзошёл своих высоких учителей. Организовал войско и обучил так, что он в то давнее время намного превосходило по своей мощи, подвижности, тактическим приёмам все существующие. И литовцы, и немцы не смели и шагу шагнуть к границе Руси. Дальнобойные клееные луки позволяли поражать противника на далёких подступах к рукопашной схватке. Мощнейшие стенобитные машины в считанные дни рушили, полонили любую крепость. Пытались использовать в то время татары и греческий огонь, порох. Чтобы держать в повиновении такую огромную территорию и такое количество разноплеменного народа, требовался не просто ум, воля. А гениальный ум и воля, по своей мощи и глубине мышления намного превосходившие своё время… Хоть вот взять… с питием… кто на Руси-то впервые заборолся?.. Верно! Татаро-монголы!

Лёшка Закир учился легко, играючи. Последний экзамен – и золотая медаль ему была бы обеспечена. Небольшого роста, кривоног, нескладен, но жилист, силён неимоверно. Ум цепкий, быстрый. Поражал Лёшка своей не по возрасту житейской мудростью. Наверное, это мудрость далёкого, необычного времени… Кто предок? Кто потомок?

Ну, а Серёга - отчаянный храбрец! Прирождённый воин! Для него схватка, опасность – та среда, вне которой не смог бы выжить. Вечные разъезды на всякие соревнования в круговерти занятий основных. Подгонки многочисленных хвостов. Общественник, заводила. Организатор всяких встреч и вечеров. Казалось, ну не может нормальный человек в таком темпе существовать. Игорь улыбнулся. На голых женщин Серёга насмотрится от души. Дикая всё же кровь у Серёги. Лёшка по внешности, точно нерусь, но хладнокровен до удивления. Если ударит, чёрта с два поднимешься. Длинных горяч, стремителен, но отходчив. Лёшка всё же величина. Черт… интересно получается: русь татарская… или татары русские?..

Игорь немного постоял, глубоко повздыхал. Городской смог южным ветром сносило в сторону. С Волги тянуло прохладой, сырой прелью разлагающихся водорослей. Зашёл в комнату. Подошёл к секретеру, достал из кармана ключик, с которым никогда не расставался, отщёлкнул маленький, встроенный замочек. Выдвинул ящик, достал небольшую, пластмассовую коробочку. Хитроумное запорное приспособление не позволяло постороннему её открыть. Нажал на кнопочный выступ, откинулась крышка. На бархатном ложе покоилась массивная золотая пластинка. Игорь взял её в ладонь, подошёл к окну. Вот доказательство того, что всё: и сны его, и далёкий случай, - не бред уставшего ума.

Три года назад, вернувшись из Афгана, Карпов вдруг изменил привычный отпускной маршрут: на родину к жене, потом к своим. «Как хочешь, съезжу в городок, где выпускался, где летали последний курс…» Жена молча, понимающе согласилась. Она знала, о чём вздыхает по ночам её голенастый, беспокойный Игорёша. Не может простить себе, что на минуту замешкался, и Сергей исчез в предрассветном небе навсегда.

 

 

 

4

 

 

Городок почти не изменился за полтора десятка лет. Такой же тихий, пыльный и знойный лежит, млеет в асфальтовом мареве. Двухэтажные, основательные в своей подслеповатой купеческой дородности, кирпичные дома прикрыты сонной тенью старых тополей. Река лениво, глянцевито переливается в ворохе высоких берегов, отражая густой кустарниковый смог стылым зеркалом. Не поседел и памятник Чапаеву, сабля его также гордо вскинута лошадиным крупом в небесную синь.

В их курсантское время существовал ритуал: в ночь перед отъездом до ослепительного блеска надраивать достоинства Чапаевского маштака. И с утра всё зрелое население городка мавзолейной колонной лицезрело сверкающие, бронзовые огрузности – символы непростой, переходной эпохи.

Не сомкнувшие глаз в длинную ночь многочисленные наряды милиции, представительницы ВОХРА, добровольной народной дружины, караулов и часовых, с ужасом взирали на исходящее из-под вздыбленного хвоста благодатное сияние. Надо б спросить: как традиция? Жива?! Если так, значит, с юмором всё в порядке, а значит, и с народом, и страной тоже!

На несколько дней Игорю разрешили устроиться в гарнизонной гостинице. Добирался до городка Карпов двое суток, истомился по жаре до обморочной усталости. Уснул, рухнув на постель, не раздеваясь и даже не перекусив с дороги, тем более, не умывшись.

С утра следующего дня все пропущенные мероприятия он восстановил: и умылся, и перекусил, и переоделся. После завтрака в лётной столовой он подошёл к котельной, задрал голову. Всё также штырь на её конце дырявит высокую синеву. Кирпичное, белёное розовым, здание, поблекло. Унылой, закопчёной черноты не скрывала многократная побелка. Да и посеклась дождями, побилась зимними метелями, сдобная розоватость.

Из его выпуска никого не осталось: кого перевели по замене, кто демобилизовался, кто погиб. Поэтому расспрашивать о чём-то, напоминающем прошлое, не имело смысла. Игорь не спеша прошёл через проходную, направился в центр города. Там у церкви, позади ее, находился местный краеведческий музей. Ничего интересного в этом музее Игорь не обнаружил. Преобладали экспонаты, наиболее полно освещающие героическое революционное прошлое данной местности, в которой Чапай и бойцы Чапаевской дивизии творили судьбу не только свою и жителей окружающего ландшафта, но почти всей великой страны. Разнообразная, соответствующая моменту, атрибутика пылилась на стеллажах. Шпоры, сёдла, гильзы, шинели краснознамённых командиров, будёновки, приказы и письма. Кожух того самого пулемёта, из которого строчила то ли Анка, или по Василию Ивановичу – белобандит. Музей был гулко пуст от посетителей и очень засижен мухами. Игорь, отряхиваясь от невидимых тенет, шёл по берегу реки, потом поднялся на холм, далеко отступавший и от реки, и от города.

Долгие годы эта небольшая, заросшая по склонам травой, возвышенность, будоражила его покой. В накрепко запечатлённой памятью картине, сопка существовала в двух временных измерениях, которые он почему-то хотел слить воедино. И всегда казалось: попади он сюда, взойди на неё, - и всё! Вот тут ему и откроется! Может, и Сережку с Лёшкой встретит…

Он стоял на ковыльной, ветреной вершине. Успокаивал долгим подъёмом сбитое дыхание. Окинул взглядом окрестности. Тревожно прищурился. Но ни город, раскинувшийся вдоль реки, ни дороги, исчертившие долину, ни поля и лесопосадки, испятнавшие, изрезавшие её разляпанной зеленью до далёкого горизонта, не изменили того слепка, панорамы, которую он успел узреть и запомнить в те недолгие сутки, побывав в прошлом.

Вот оттуда бежал Лёшка Закир, вот тут торчала труба, тут он помчался к нему навстречу. Вот треугольная глыба, о которую он споткнулся. Лёшка успел его подхватить, тут их и повязали.

Игорь опустился на пожухлую, жёсткую стерню. Прислонился спиной к валуну. Вот туда их потащили, в сторону излучины реки, туда, где сейчас млеет в дрожащем, знойном мареве, город. Там расположена была ставка хана.

Ну, что он хочет найти? Без малого восемь веков пролетело… Восемь ли?.. Может, всего пятнадцать лет? Или миг?!

Холм, без сомненья, тот. И каменюга, который греет Игорю спину, тот. Пытаясь сесть поудобней, он зашарил рукой по земле, отбрасывая острые камешки. Зацепил что-то, торчащее из мусора. Присмотрелся, осторожно начал разрывать почву. В руках его оказался продолговатый кусок спрессованной грунтовой массы. Он постучал о валун этим куском. Грунт раскололся, осыпался, представив его взору рожок автомата.

Игоря зазнобило холодным, нервным нетерпением. Схватил острый обломок гранита, начал обламывая ногти, рыть под валуном. Спекшиеся, продолговатой формы, куски, откладывал в сторону. Разворотив землю вокруг треугольной глыбы и не найдя больше ничего, несколько минут сидел, успокаиваясь и разглядывая десять, притягивающих взгляд, кусков известняка. Потом, вздохнув, стал по одному их разбивать. Шесть пластмассовых, пустых рожков, детали автомата, ствольная коробка, затвор, сам автомат. Попробовал ковырнуть состав, покрывавший все находки, - тонкая, прозрачная плёнка даже не царапалась гранитом. «Ну, мудрецы!…» - он улыбнулся. Решил собрать оружие. Плёночка почти не мешала, но всё же затвор до конца вставить не удалось. Карпов взял в руки небольшую, тяжёлую пластину, стёр с неё пыль, выковырял из углублений спрессованную землю. В размер ладони, с одной стороны она была испещрена знаками, с другой, в чуть вогнутой части, был выгравирован рисунок. Игорь заворожённо рассматривал его. Это был вертолёт!.. Для непосвящённого, он, конечно, больше походил на птицу, изящными, стремительными формами, - на сокола.

Чуть наклонённые в сторону, в разлёт – лопасти-крылья. Блистера пилотов – глаза птицы. Расширенные когтистые лапы – шасси вертолёта. Хищный клюв в опущенной низко голове – авиационная пушка. Что означала пластина в те далёкие времена, Игорь знал: личный знак Чемучина, в истории Чингизхана – « Пейцаза».

Лёшка Закир… Серёга…! Игорь, не выдержав, упал на землю, заскрёб руками, вырывая с корнем чахлые былинки, забился в рыданиях. Он хотел к ним! Он хотел туда, где страшно далеко творили историю его друзья. Один на один, и день, и ночь, средь огромного, враждебного, дикого мира. Осознанно, упорно вершили такое важное, такое великое, что Игорю и не объять, и не понять, и не помыслить, и на себя не примерить тут, среди обыденной, пошлой суеты и серости. Жрать да спать, - вот и весь набор его помыслов. Афган?! Да, но уже история! И история постыдная, от которой неуютно и больно. Игорь встал, стряхнул с одежды пыль, соринки… Какая ни есть, у него своя история! Собрал найденное, вырыл поглубже ямку у основания камня, выложил её травой, надёргал, обрезая ладони, сухих, жёстких, обожжённых солнцем, былинок. Опустил шесть рожков, автомат, прикрыл травой и присыпал землёй. Постоял, как бы прощаясь с чем-то осязаемым, до боли живым и близким.

Прошло три года. Кроме супруги, Игорь никому не решился ни рассказать, ни, тем более, показать золотую пластинку. Единственное, что сделал, списал знаки и показал в Москве большому, знающему хорошо древние письмена, человеку. Тот долго и упорно листал книги, кряхтел, пыхтел, посматривая из-под очков на Карпова. В конце концов досадливо развёл руками: «Извините, не получается, хотя вроде и знакомые контуры, - подумал, - без сомнения, знакомые, и если позволите, пусть останется эта записочка у меня. Надеюсь, справимся, - посмотрел ещё раз на Игоря, - позванивайте!»

Игорь позванивал, но никак не давалось древнее письмо учёному мужу. Собственно, для Карпова Игоря, это уже и не являлось столь важным делом. Привет он получил, может, и от него весточка доберётся. Придут, посмотрят, - кто-то под валуном ковырялся. Кто любопытствовал? Конечно, Игорёша!!!…

 

 

© kolmak, 2007