Утро установилось так резко, как бывает после хорошего вечернего прогула. Этим и занимался прошедшим вечером Петр. И возможным было бы еще некоторый сон, если бы, не серый гусь ( из крупных) с самого утра не вылезшим был с гусятника и не начавший неутихаемое кашлянье. Такой вот кашель, не смог удержать Петра в ложе и достаточная хозяйственность также. Когда же одегшиийся в спортивки хозяин прибежал к занедугшему, тот уже лежал на животике длинно растянув шею и слегка слышно кашлял не прикрывая клюв. Петр обсмотрел гуся, поднял его на руки со свисающей шеей к низу, и было уже начал крайне расстраиваться так как гусь был из крупных, и тут такое. Но тот вдруг кашлянул особенно громко и выразительно, и выкашлял прямо под ноги хозяину бумажный сверток. Затем, он поднял шею, проморгался, раскрыл крылья и вырвавшись из рук схватившего по гусячи скача двинулся обратно к сарайчикам, так, будто он совершенно здоров и уверен в себе гусе.

Петр развернул выкашлянное. Промокшая бумага нарисовала на себе не большую, но даволи витиеватую карту. Началом, которой была обозначена калитка собственного дома Петра а финишем, крест обтыкан со всех сторон стрелочками. И может быть отсутствие вчерашнего вечернего прогула, отмахнуло бы из головы проказливую мысль отправиться в любопытнейшее шествие по карте, но этого не сталось. Романтически откровенное настроение Петра, готовое ощутить его рыцарем как минимум и магом как максимум, просто таки вытиснуло его из своих обязательных хозяйских планов, довольствуясь лишь, накормлением, кур, ципак, двух коров и одного теленочка, троих поросят, гусей, старожилу жулика, качек, породистых кролей и эксперимент этого сезона- парочку индюшек. Именно последних Петр насыщал особенски скрупулезно, обзывая их заразами и сволочами, т.к. достались они ему с помощью большого числа сбережений. Когда же, прирученные все стали, вскормлены, вдохновленный Петр, назул кеды и порадную бобку зачесал чуб назад, воинственно глянул на себя в зерколо и двинулся вперед с картой, ногой отворив и затворив калитку.

Дорога предстояла как возможно прямохая, понятная и нехитрая. Сперва через посадку, потом несколько километров через поле, потом лесок и наконец к лугу. Это было не сложно для Петра, такого уходчивого. По дороге он встретил обиндюшенное поле, которое галдило и некоторые из его составляющего даже желали погнаться за ходящим и прикусить. По дороге, Петру встретились два ужика, один долготой в ладошку, другой длительностью неизмеримой, так как был взволновон всем телом. Они прорезали перед ходоком дорогу и скрылись в камнях. По дороге, Петр увидал скелет собаки, совершенно непонятной породы, так как совершенно пустой. По дороге, Петр наткнулся на старую свою тетрадь по арифметике, с колом за контрольную, которую он давнеша зафугачил идя дамой со школы, безпринцыпным стрекозой. По дороге, Петр повстречал одно из чудес света, оно было по счету тридцать первым, но он его так и не выценил, из-за того что оставался все-таки провинциальной невежей. Когда солнце наросло на самую макушку идущего, дорога, как будто растянулась, и шедший не знал уже правельным ли он делал, что повелся на гусиные фокусы. И начал был шульгать и сохнуть во рту. И если б не внезапно вылетевшая грозовая тучка, не великих размеров, то Петр, может быть вообще бы свернул от описанной дороги, снова во свои хозяйства. А так ему пришлось шагать побыстрее дальше, так как следом, высматриваться стал огромный дуб, под которым легко возможно было упрятать от дождя свою петровскую плешь. Так и случилось, что напавший дождь, заставил, был, Петра, стрелой помчаться к дубу, и там, поразмыслить о том, как бы немного переждать стихию.

Дуб сам по себе размеров больших, был еще громаднее, чем казался когда из далека. Петру было уже за сорок. А дубу небыло.

Петр уселся под деревом и задумался. Ему ведь было уже о чем задуматься. Ему вспомнились разные его службы и ковы, мелочные его подвиги и большие достижение в облости земледелия. Небо задернулось темно серой камкой. Петру было о чем задуматься, ему было давнеша за сорок.

Он опустил глаза на свои руки, они были работниками. В зацепках, прогрубелые и черных дряпах, с лапатными мазолями и седыми волосами. Ими он поднялся к губам. крупным и сухим, тесным для лица и синиватым. Потом к глазам серым и впавшим. Им было далеко за пятьдесят. Петр влажил их в кондовые длани и рассказал о чем-то своем. Петр знал не многое. И вот теперь зажалел что все забывал. Ливень усилиливался.

Петр, решил вспоминать еще больше, и вдруг припомнил о карте. Она вдруг теперь оказалась серебренной и резной. И крестик ее цели был теперь дубом. Карта пропала прямо в руках вспоминавшего, а тот только покачал на такое головой. Такой, пустой. Ее он и поднял выше обычного. Ею он и увидел как прямо на него смотрит его родной брат Иван в солдатской кепке и черными очами. Брат был не во весь рост, только до середины пояса. Его портрет мастерски был изображен на листе дуба. Петр встал. Обернувшись глянул на него его сосед, по также как и брат, и молодая девушка Мира, и городской парень Мига, и ленивый Трактор, баба Кристина, Нина, знахарь Борсогский, фельдшер Сергей и сын Вячеслав. Все они были там, на листьях. И смотрели на Петра. Там были все, кого только знал Петр, все до единого, все возможные лица видимые им когда либо. Подул сильный ветер, и листья задергались на ветках, лица, качали головами и в ужасе разевали рты. Петр испугался. Все они смотрели на него. И почему то вдруг, совершенно непонятно для Петра, стали стариться, кривясь и мучаясь. Петр, заплакал. Это страшное видения для такого как он. Когда, все облики стали стары и дряхлы, листья стали осыпаться, прямо на Петра. Они все сыпались и сыпались, хватаясь за Петра старческими пальцами и попахивая древностью. Петр был рад, он вспомнил всех. Прощайте! Говорил он знакомым лицам и дрожал. Вскоре дождь окончивался.