- Подлый трус, выходи! – заорал хлюпик, потрясая тростинкой. – Выходи, подлый трус! Неча по пещерам смрадным, змеючина, прятаться!

Я, нехотя, развернулся. А то так и будет орать, скотина, и зад мне щепкой своей колоть. Копье богатырское – весьма приятная штука, когда пятки щекочет. А вот зад, извините, слишком мягкое место, чтоб в него иголками тыкать. У нас там, между прочим, дополнительные мозги. Так что часть тела ценная, надо беречь.

- Чего тебе надобно, мелочь? – хлюпик, то бишь богатырь по-ихнему, обиделся. Правда, по мере моего разворота лицами к гостю его обида, похоже, стала уступать место несколько иным эмоциям. Вот всегда так: сначала, «сезам откройся», а потом – «мамочки родные»!

Стоит только развернуться лицом к проблеме – как она пытается дать деру.

Ну лицами, лицами, чего уж там. Не будем забывать про братьев. Хотя правый вечно спит, а средний норовит перейти к активно-агрессивным действиям, когда я беру на себя нелегкую задачу дипломатических переговоров. Даже языки ихние, человеческие, выучил, из соображений мирной дипломатии. Мирные мы потому что. Спокойные. Правый за звездами наблюдает, средний вообще философ. А я вот левым уродился – специалист по связям с богатырской общественностью.

- Ну че, здесь обделаешься, или за кусты отъедешь?

- Аааааааа… аааааа… - отвечает.

- А меня Горыныч зовут, - знакомлюсь. – Ты фляжку-то развинти, полегчает.

И вправду, полегчало. Говорить начал по-человечески.

- Дык ты это весь?!

Это он меня спрашивает. Будто не видно.

- Вооо…

- Воблы у меня нет, - и чего они все сразу воблу просят?

- Воо… ого.

- Ага.

Помолчали. Правый глаз приоткрыл, средний слегка огнем пыхнул. Коня богатырского отнесло на пару верст в сторону. Но хлюпик не драпает отчего-то.

Слез с коня, под ракитовый куст уселся, и ну стонать-причитать, на белый свет, значит, плакаться:

- Головушка моя, - говорит, - горемычная!..

- Похмелье, что ль? – я не злой, я посочувствовать могу. – Голова-то чего болит? Рассолу у жены нет?

- Как же головушке не болеть – не кручиниться, - говорит хлюпик. – А пришла, видно моя окончательная погибель…

- Да не, мы тебя есть не будем, - успокаиваю. – Вегетарианцы мы. Траву едим.

И средний, в подтверждение, откусил верхушку ближайшего дуба и начал меланхолично пережевывать. Размышляя, я так полагаю, о бренности жизни и прочих высоких материях.

Богатырь сначала икнул, глаза на дуб выпучив, а потом призадумался, взвешивая в руке богатырский меч.

- Но лапой придавить, в случае чего, придавим, - предупредил я.

Хлюпик опять погрустнел.

- Что ж, змеюка, видно, судьба моя такая, помирать, выходит, так на так…

- Э-э, с чего это у тебя такие суицидальные настроения?

Богатырь не ответил.

- Чего помирать надумал, добрый молодец? – более доступно изъяснился я.

Добрый молодец приложился к фляжке:

- А что мне теперь делать, поганое змеевище? Князь сказал – кто голову твою в количестве трех ему доставит, за того он дочку, Василисушку, отдаст. А кто не привезет – тому он сам голову, заместо змеевой, откочерыжит. Ну, у всех богатырей дела нашлись, у кого с печенегами, у кого с тугаринами али другими супостатами, а меня матушка, говорят, в детстве из люльки роняла… тебя поехал воевать. Так что не ты, так князь меня, добра молодца, оприходует…

- Ишь ты! – хлюпика стало жалко. Я вообще всех жалею, которых из люльки. В наше время для таких были специальные учреждения. Но эти дикие заморыши до спецприютов для умственных инвалидов еще не додумались. Совсем отсталые. – А тебе обязательно свежие головы надобны?

- А какие есть? – подозрительно осведомился добрый молодец.

Я вздохнул и махнул хвостом – мол, пошли. Богатыря качнуло порывом ветра, но устоял. – Пошли, змеюка окаянная, - говорит. И никакой, естественно, благодарности.

… Дошли мы быстро. Конь богатырский, правда, доперся весь в мыле, но доперся. Тут, в общем-то, недалеко. За горкой в овражке. Ну это по нашему – в овражке, а по ихнему – в бездонной пропасти, глубочайшей расщелине.

- Бери, говорю. Сколько унесешь, столько и бери.

- Чаво брать-то? – не, он правда таки из люльки.

Я поколупал когтем, вытянул из земли одну черепушку, другую. Кости посыпались.

- Ты что, мародер, делаешь? – приоткрыл глаз правый. – Ты че, вандал, над предками глумишься?

- Да вот, - говорю, - человеку помочь надо. Авось отъе… отъедет от нас, горемычный. Подальше. Надо быть гуманными и человеколюбивыми.

- Я вегетарианец, забыл? – пыхнул огоньком правый. – Я человеков не люблю. Хотя готовить умею.

Но возражать перестал. Я еще наколупал костей и черепов – и правда, за прошедшие миллионолетия, с тех пор, что мы в последний раз навещали могилки своих родичей, их основательно позанесло песком и почвами.

- Это все мне?! – задохнулся богатырь.

- Тебе, тебе, - милостиво гаркнул средний. – Ты поспать нам дашь, или нет?!

- Возьми с десяток, скажи, что всех перебил, - говорю. – У одного, мол, три головы было, у другого – девять… Ну, сам придумай. На реке-Смородине, принял ты бой неравный, ну и все такое прочее… Пофантазируй. Небось, на охоту хаживал? Ну вот, по тому же алгоритму. Трепись – заливай, чем больше набалаболишь, тем сильней поверят. И правда, поспать дай! А то каждую тысячу лет кто-нибудь да припрется. Драконоборцы, блин…

Богатырь наш бочком-бочком, но дюжину голов прихватил, в мешок засунул, говорит:

- Если че, я еще сюда приходить буду, да?

- Да, - говорю, - Приходи, разоряй. Совести-то, небось, совсем не осталось. Рой могилы наших предков… а также друзей и возлюбленных. Вот они все… И та зараза, которая нам дважды отказала, потому что мол, уроды трехголовые… И тот трилобит – козел по-вашему – Йорик, который нас выродками называл… И все незабвенные учителя нашей дорогой школы! – я с удовольствием подцепил один из черепов и пнул от души. Потом кто-нибудь в море найдет – гадать будет. Мол, что травоядное сухопутное на дне делало, за тысячу верст от берега… Сочинят еще историю про погибший континент или цивилизацию. А это наш географ валяется, гы-гы-гы. Вот он бы посмеялся… - Короче, бери все, что хочешь, и других драконоборцев за трофеями приглашай – можешь даже картой торговать, богатым человеком станешь… Только нас больше не буди.

Богатырь поблагодарил за приглашение, обещал заходить. Увязал торбу с черепушками, к седлу приторочил – тюк, конечно, с два коня получился, боюсь, коняга сдохнет, пока допрет. Но богатырь, правда, тоже не дурак оказался – брал черепа поменьше, детишечьи. Йорика я, правда, ему не отдал. Из ностальгических соображений.

Молодец, прощаясь, полюбопытствовал:

- А че это все ваши померли, а вы тут одни остались?

- А, - махнул я лапой, - ты б еще спросил, хренов молодец, почему у нас по три головы. Экологический коллапс был.

- Че? – спросил богатырь.

- По твоему – экологический трындец.

Тут средний проснулся, слегка огоньком пыхнул, ну мужик и почапал, трофеи будущему тестю предъявлять.

А мы немножко покручинились, повспоминали прошлое, какие у нас развитая культура была, да как мы до звезд лететь совсем уж было собрались, да как наша матушка трехголового младенца из яйца высидела… Этого, мы, правда, не помним, но вот «Урод, урод!» от сверстников – такое не забывается. Особенно Йорик, подлец, старался.

Ну и где он теперь? Зато мы к разной гадости оказались невосприимчивы, и всех их пережили.

Я пнул знакомый череп и с легким злорадством, хотя и не без грусти, сказал:

- Эх, Йорик, Йорик…

 

Проснулись мы от ощутимого укола в зад. Кто-то опять колол наш филей щепкой, и я даже подумал, что это давешний богатырь вернулся. Блин, только прикорнешь…

- Ты снаряжение-то взял? – возбужденно бормотал один. Голос, ломкий и хрипловатый, принадлежал, по всей видимости, подростку. – Смотри, осторожно лезь, а то какой-нибудь сталагмит на голову рухнет…

- Я-то взял! Не склеротик, как некоторые… и куда ты пытаешься ногу поставить?..

Принесло идиотов на все наши головы.

- Что вам, отроки, надобно?! – рявкнул я, разворачиваясь к мелюзге лицом.

- Вооо…

- Воблы нет! И вообще, мал еще, воблу требовать!

- Воооо… фигасе Артек, Аю-Даг и дружба народов… – пробормотал один из пацанят, отползая подальше к синему морю.

- А говорил, спелеологи разведали, спелеологи разведали! – истерично вопил второй.

Я присмотрелся. Пригляделся. И даже принюхался.

- Эй, вы… Эй, вы, стоять, кому сказано! Стоять.

Я поднял лапу и приложил ей по челюсти сначала правого брата, потом среднего.

- Совсем сдурел, - пыхая жаром со сна, продрали глаза родственники.

- Глядите-ка… Во диво-то, а?

- Угу… - прищурился средний.

- Гм, - многозначительно высказался правый.

Подростки смотрели на нас, ничего не понимая.

- Милые дети! – я прокашлялся. Детишки закрылись локтями от налетевшего ветра с привкусом гари. – Скажите, мальчики, вас ничего в нас не смущает?

- Ну, - сказал тот, что слева, - смущает, конечно. Вон какая махина вымахала. Да еще и говорящая. Впрочем, треп прошел, летающего крокодила недавно видали. Дядя Вася и дядя Петя, конечно, и не такое с пол-литры увидят, но, полагаю, с точки зрения современной науки ничего странного в тебе, большое ископаемое, нет.

- Да? – я почесал лапой за ухом. – Ну, а то что я… мы… трехголовые?

- Ну и что? – спросил правый ребенок. – Вон у тети Мани четерехголовый близнец в прошлом месяце родился. Подумаешь! Нашел, чем хвастать.

- Мда, - я погладил подростка по голове. Подросток, конечно, присел от такой ласки. Потом погладил его по другой голове. Оглянулся вокруг. Спал я, оказывается, в зарослях папоротника. Рядом в небо тянулись какие-то хвощи. И вообще от местной буйной флоры чем-то родным повеяло… как в те незабвенные времена, когда мы пинали сволочь Йорика и бегали от дядюшки Тирранорекса.

- И что у вас, дети, тут случилось? – миролюбиво спросил я, чувствуя, как во мне просыпается жажда жизни. Спать не хотелось. В воздухе пахло неуловимо вкусным… точно, теми самыми сочными, горячими, бодрящими невидимыми лучами, пронзающими все вокруг!

Средний и правый тоже, видать, почуяли – облизнулись. Жизнь начинала налаживаться.

И народ здесь такой добрый, душевный! Уж здесь-то мы не будем чужими. Ну, подумаешь, большой такой летающий крокодил. Трехголовый. Ну и что?

- Полный… полный трындец у нас случился, - сказали ребенки. – Левый папа так говорит. А правый говорит, что коллапс.

- Экологический трындец? – обрадовался я и сожмурился от удовольствия. – Да, трындец – это по нашему!