Тамара была молодой цветущей женщиной едва перешагнувшей за сорок. Она все время улыбалась – я не помню, чтобы у нее когда-нибудь было хмурое или потерянное лицо. А ведь жизнь ее совсем не баловала: в двадцать три она вышла замуж, родила сына, но вскоре разошлась и до тридцати восьми воспитывала Кирилла одна.

Я познакомился с ней именно в эту пору ее жизни. Несмотря на семейные проблемы, она как всегда была жизнерадостной и озаряла всех, кто к ней приближался, открытой обезоруживающей улыбкой. Она преподавала в педагогическом институте, училась в заочной аспирантуре. Любимейшей темой ее разговоров были рассказы о сыне. Она могла говорить о нем часами, постоянно находя всё новые и новые повороты темы.

Благодаря ее частым рассказам, я представлял ее сына тихим домашним ребенком с прекрасными манерами и развитой речью. Он отлично учился, много читал, любил искусство, играл на нескольких музыкальных инструментах.

Кирилла я видел дважды: лет в двенадцать и в день окончания школы. В первую встречу это был тихий незаметный подросток, невысокого расточка, с тонкими руками и шеей. Он смотрел на мир как-то затравленно, как будто ждал от него подвоха. В 17 предо мной предстал рослый красивый парень с юношеским пушком над верхней губой. Однако и в этот раз робкая улыбка и взгляд обращенный не на собеседника, а куда-то вглубь выдавал скрытую тревогу.

Когда Кириллу было четырнадцать, Тамара во второй раз вышла замуж. Ее нового мужа я тоже очень хорошо знал, он был из тех, о ком говорят «мухи не обидит». Будучи на шесть лет младше Томы, он выглядел старше лет на десять. Рядом с улыбчивой, вечно юной Тамарой его строгая серьезность смотрелась как умудренность опытом, а ранняя седина еще больше придавала солидности.

Это была замечательная пара. Я часто встречал их во время прогулок на бульваре или на набережной. Рядом с Сергеем Тамара сияла еще ослепительней.

Вскоре у них появилась дочка, и они стали прогуливаться втроем.

Анастасия, так звали девочку, быстро перетянула на себя значительную часть Тамариных разговоров. Тома с удовольствием рассказывала всем знакомым, как она удивительно быстро развивается: в девять месяцев Анастасия уверенно пошла, в год заговорила, в три она уже играла на пианино, удивительно точно пела, занималась английским.

Несмотря на появление второго ребенка, любовь Томы к сыну нисколько не угасла. Она продолжала им восхищаться и даже мужу говорила: «Вот я-то своего вырастила, теперь ты вырасти свою».

Помню радость Тамары, когда ее сын поступил на медицинский факультет. У нее сразу появилась новая неисчерпаемая тема для разговоров. Если мы вдруг оказывались рядом в общественном транспорте или на вечеринке за одним столом, после нескольких светских фраз о погоде и экономической ситуации в стране она начинала подробно рассказывать об экзаменах и зачетах, сложных медицинских предметах и блестящих успехах сына. Одно ее заботило – Кирилл никак не входил в контакт с девушками, да и с ребятами общался не особенно успешно. Эту «диковатость» сына Тома объясняла невоспитанностью и развязностью современной молодежи.

– Ну, с кем ему дружить, – бывало жаловалась она, – Я ему говорю: «Кирилл, тебе бы с девушкой хорошей познакомиться». А он мне: «Мам, ну где ты видела хороших?» И правда, посмотришь на современных девиц – хуже парней, грубые, вульгарные, матом ругаются...

В последний раз мы встретились с Тамарой на улице. Столкнулись случайно. Было начало июня, и солнце светило вовсю. Тамара была в легком платье, подчеркивающим молодое цветущее тело сорокалетней женщины. Она как всегда улыбалась.

– Привет, Тома!

– Привет

– Как дела, как дети?

– Дети растут. Кирилл сидит дома готовится к экзамену, у него завтра анатомия, а там столько названий всяких мышц, нервов, косточек и все надо знать наизусть. Настасья с отцом гуляют, сейчас, наверное, уже дома.

– Привет мужу.

– Спасибо, обязательно передам.

Перед тем как расстаться я взглянул в ее глаза. В них плескалось такое полное и спокойное женское счастье, что я невольно залюбовался. Она как всегда одарила на прощанье лучезарной улыбкой. Этот взгляд и эта улыбка стояли передо мной еще несколько минут, пока я шел к остановке.

Свидетелем дальнейших событий жизни этой женщины я не был, но представляю их так ярко, как будто они происходили на моих глазах.

Тамара поднялась на четвертый этаж и позвонила. Открыл Кирилл, он был как будто чем-то встревожен.

– Анастасия с отцом не пришли? – спросила она.

– Нет, – ответил Кирилл и отвел глаза.

– Странно, куда это они запропастились, ужинать пора. Ты уже ужинал?

– Нет, тебя ждал.

– Ну что, будем ужинать или наших пропащих подождем?

– Давай подождем, если хочешь, я пока могу сделать тебе массаж.

– Правильно, сделай, а то я сегодня набегалась – аж поясница отваливается.

Ложась на диван, она заметила топор, стоящий рядом с телевизором.

– А что топор здесь делает?

– Отец зачем-то доставал, да ты ложись, я потом уберу.

Она легла и расслабилась. Умелые руки сына помяли трапециевидную мышцу, пробежались по спине, помяли поясницу, сразу стало так хорошо и приятно…

Удара топора она даже не почувствовала, просто вдруг все исчезло и наступило небытие.

Только потом я узнал, что когда мы с Томой разговаривали на улице, ее муж и дочь были уже мертвы. Они лежали в спальне на кровати, накрытые несколькими одеялами, чтобы скрыть очертания их тел.

Расправившись со всей семьей, Кирилл умело, применив все знания анатомии, которую назавтра ему предстояло сдавать, расчленил трупы и упаковал их в специально заготовленные для этого полиэтиленовые мешки.

Потом пошел к своему отцу и рассказал все, что случилось. Отец привел его в милицию за руку. Юноша был как обычно тих и спокоен. Когда в дежурной части отец сообщил о преступлении, присутствующие подумали, что это глупый розыгрыш. Съездили проверить и вернулись с бледными лицами и полными немого ужаса глазами. Даже на бывалых "оперов" зрелище произвело неизгладимое впечатление.

Тамару, Сергея и Анастасию собрали по частям, омыли, одели. В гробу Тома лежала все с той же безмятежной улыбкой, с какой жила.

Кирилла обследовали и нашли у него глубокую психическую болезнь. Якобы убить всю семью у него требовали «голоса», которые настаивали: «Это самый важный экзамен в твоей жизни, и ты обязан его сдать».

Итак, все объяснилось. Погудев несколько дней о жуткой новости, город успокоился и зажил своей прежней жизнью.

Остались от всего этого только холмик на кладбище да большой деревянный крест с тремя именами. И еще несчастный мальчик, сгинувший где-то в полных страха и безумия недрах психиатрической лечебницы.

И все таки, когда я вспоминаю эту историю, я понимаю, что что-то здесь не так. Болезнь многое может объяснить, но она никогда не объяснит чудовищной жестокости преступления, никогда не объяснит, почему эта жестокость была направлена именно на свою семью, почему, в конце концов, первым человеком, к которому пошел после преступления Кирилл, был его отец, с которым он и виделся-то раз в год. Надо представить, что пережил и перечувствовал этот мальчик, прежде чем решился на такое. Что он чувствует и переживает сейчас, когда случаются краткие минуты просветления в его помраченном мозгу. Я не могу этого представить, потому что, когда я пытаюсь это сделать, передо мной раскрывается нечто такое, чего я не в состоянии вынести.

Я только помню глаза Тамары за пять минут до смерти и бесконечное счастье, разлитое в этих глазах.