Раскувыркино детство раскувыркино детство саманное жаркое в южном городе с местным гортанным наречием с перепевом фонтанов с тенистыми парками и с таким нескончаемым праздником - вечером здесь прохлада приходит под утро но с криками разудалых торговцев сбегает испуганно – кисли-и-ё молёкё-о – проплывет над арыками – жарен-ни буршлакы-ы – как ошметки от ругани а еще как-то к нам завернул дядя Боречка после третьей отсидки случайной по мелочи он рубашку в полоску зачем-то звал бобочкой приводил с собой женщин – не брови а стрелочки брал гитару и пел со степенным достоинством про бульварную грязь и про туфельки белые через несколько лет сообщили что в поезде " Нарьян-Мар – Туапсе" обнаружено тело и в полосатой рубашке в нагрудном карманчике на любительской фотке со мною в обнимочку дорогой дядя Боречка машет стаканчиком с недопитым вином – вот таким был тот снимочек ракувыркино детство потуги стиляжные зачесаться под Пресли и мылом пригладить их непослушные волосы и пока влажные красоваться на улице с корешом Владиком – сами шили клеша с разноцветными клиньями твист и шейк танцевали не хуже чем полечку и учились дымить – уходили за линию где когда-то сидел и курил дядя Боречка…. Пчелиный город 1 а поскольку пчелиный город остался бесхозным по причине внезапной болезни сварливого деда неполных 14 лет округлили в понятие "возраст" и отправили в горы сидеть до скончания лета и жужжащий народец возвел на престол халифата инородное тело – не крылья а только лопатки под ковбойской рубашкой с заплатками старшего брата и двух тощих собак привязали у старой палатки и крутили хвостами жару лопоухие слуги и просили защиты когда завывали шакалы прижимаясь всей шкурой к ногам и дрожали в испуге а дождавшись рассвета валились на землю устало где расшитый парчою халат и тюрбан золоченный? о халиф-повелитель прости недостойных но надо обходить свое царство с горящей дозорной свечою и сжигать темноту в закоулках ночного Багдада правоверные жители города спите спокойно драгоценные камни как звезды сверкают над вами то Сезам отворил свои двери и льется в ладони несказанного света струя отражаясь горами все спокойно в Багдаде на час и на целое лето быстротечна лишь только прохлада в минуту восхода всемогущего солнца – привет трудовому народу что уже зажужжал и купается в золоте света 2 плато обрывает каньон там на дне беспрестанный поток размывает время на золотинки песка и галечника как похотливо пчела сосет прозрачный цветок не обращая внимания на этого мальчика что стоит по пояс в сухой шелестящей траве возле глиняного клыка обветшавшего мавзолея мусульманский забытый Аллахом погост а за ним чуть правей дорога в горный кишлак нет не так – чуть левее да левее ты вспомнил – там грелась на солнце змея обитатель и сторож могил смертоносная эфа из-под ног улетала и билась в осколки чужая земля пробивая насквозь запоздавшее эхо он лежит в темноте широко распахнув глаза и не знает что ты наблюдаешь за ним отсюда если даже хотел – что бы мог ты ему сказать разве только погладить копну перезревшего в солнце овсюга что спадает на лоб – разве ты повелитель судьбы и готов изменить с этой точки отсчета движенье в мир холодных ночей и враждебной глухой ворожбы непомерной тоски и бесцельного круговращенья на заснеженных улочках маленького городка в ожиданье конца позабыв ожиданье начала пресыщение гонит пчелу из увядших объятий цветка но еще золотится песок на речных перекатах провала… ахеец слышно как дышит кротовая ночь в розовых пальцах полуслепые глаза укрывая от горечи света памяти знаешь наверное глупо пытаться думать что ты еще жив и помятой газетой хрипло шуршать и отыскивать старые даты перебирая осколки прошедшего тусклую смальту и составляя узоры придумывать то что когда-то не было вовсе а просто приснилось как маленький мальчик с острова Мальта нет-нет еще раньше – с Итаки вышедший в море вослед за героями чтобы выпить бессмертия чашу бедняге циклопу выбив моргало в кутийной бессмысленной драке нет не бессмертьем а скорбью поила Гекаба и проклинала убийц до последней свинцовой минуты мрак Геллеспонта похож на российский декабрь – темен и страшен и дна не увидеть укутай щеки и нос в меховое удушье напрасно холод забвенья пробьется и выстудит вызвенит душу зря моя Клото ты ладишь колечико-прясло ножницы в быстрых руках у Атропос послушно перерезают железную нить и сорвутся каплями в Лету и канут ахейские души только один все плывет но и он не захочет вернуться – в брошенном доме зимой и тоскливо и скушно Дружеский визит лейтенанта французского флота в город Санкт-Петербург Литейный лето лейтенант литавры латы литургия и совершают променад в аллеях женщины нагие сплетенье лент алеет над и Летним садом и Канавкой и был бы рад маркиз де Сад сесть мотыльком на голый зад – притих проколотый булавкой латунь жары литье воды летящий лоскуток сирени оставив мокрые следы санкт-петербургские сирены нас увлекают пеньем в ад им подпоют кларнет и флейта а лейтенант вернется в Нант и отстегнет свой аксельбант и вспомнит вечером у рейда: Литейный лето Летний сад литавры латы литургия не лейте в рюмки лейте-нант вина с названьем ностальгия... новоселье на вашем потолке живут соседи с той стороны и ходят взад-вперед вам кажется что это крыша едет а может быть совсем наоборот - вы сами едете куда-то сидя в кресле в квартире перевернутой вверх дном и путевой обходчик ноги свесил и машет вам в окошко сапогом мир опрокинутый истерзанный весною и гулким воркованьем голубей с ожившим запахом травы и перегноя в котором затаился скарабей с водой вверху и небом под ногами с абсурдным построеньем плоскостей где мечется покинутая вами измятая бессонницей постель причудливый таинственный прозрачный по фазе сдвинутый наискосок и вбок весь этот мир придуман однозначно для тех кто обживает потолок. Брусника Под Выборгом брусничная поляна, и дождь, и больше никого вокруг. И эта горечь ягоды – как странно, что я люблю ее, да только недосуг опять уехать по финляндской ветке, смотреть в окно, пытаясь протереть туман с той стороны и точками-тире писать письмо задумчивой соседке… Эл – танго Елене Элтанг прощальное па Эл - танго паскутини сегмадени аккордеоновый всхлип на танц-площадке перрона тени танцующих пар невесомы словно перо на маленькой шляпке-вуали из Баден-Бадена но то ли не сыгран ансамбль то ли время украдено оборван мотив и шипит только пар из-под поезда как патефон отыгравший пластинку не выключен поздно иголку менять как не вернуть и не выклянчить того чего не было вовсе но все-таки боязно что и не будет его никогда – нет печальнее повести…… пьян проводник божеле заграничного вылакав лыка не вяжет танцуя фуражка заломлена Боже, Helen! – он бормочет хватая соломинку ветром несомую не сомневаясь что было так – тесно прижавшись щекою к щеке сваво милага она напевала слегка утомленное - томное платье разрезы и нитка жемчужная блёская как потемнело в глазах и мелькают полосками столбики там за стеклом и поехала комната сузив пространство свое до купе до вагонного ты тогда мне призналась, что нет любви……. * паскутини сегмадени – последнее воскресенье (лит.), название танго. . Кловка. Снова в памяти прочерк, но, впрочем, иногда, если долго ворочаться ночью, то привидится дедушкина калитка и колонка напротив, где гроздья воды разлетаются брызгами с нижней губы, холодя заскорузлые цыпки на босых ногах. И проулок цыганский, заросший калиной, с индюком красноглазым и вечно сопливым – пробежаться бы тем переулком но как… Иногда очень хочется снова увидеть, как летит над рекою торжественный лебедь, кто-то: «ангел», – сказал, а ты не поверил, потому что учили, что ангелов нет, не поверил, но видел, как долго кружилась белоснежным пером в летнем небе снежинка, излучая таинственный свет. Долго-долго светилось вечернее небо, освещая причал, где зарезали Глеба, и Смядынская бухта окрасила берег алым цветом сгоревшей звезды. На развалинах церкви цвело твое детство, ощущая все время тепло от соседства всепрощающей странницы – лебеды. Лебеда да полынь, да цветы полевые, дед и бабушка смотрят в тебя, как живые, но опять исчезают в полуночной мгле. С высоты опускаются, медленно кружат, белоснежные перья и падают в лужи – светлые пятна на темной земле. еще раз про любовь «Аркадий Семеныч, уснувший в метро, Был грубо разбужен…» Д. Коломенский Александр Сергеевич, только не Пушкин, а Лезин, снова влезет в автобус, который уже за углом, и поедет в контору чертить железяку в разрезе, отрываясь в клозет – покурить, насладиться теплом. В кабинете сквозит и приказ экономить ресурсы, тетя Вера с АХО отобрала электрокамин, и метет за окном, где студентка четвертого курса, опоздав в институт, удрученно вошла в магазин. Александр Сергеевич любит бродить на обеде вдоль торговых рядов – ему хочется что-то купить, он в начале пути и конечно пока еще беден, экономит во всем и мечтает немного скопить, оскопляя желанья, позывы здорового тела, существует, как все, отложив свою жизнь на потом, и столкнувшись с девчонкой в дверях обувного отдела, проскользнет деловито, не думая вовсе о том, что такие глаза не бывают и даже не снятся, что под этой куртенкой скрывается рай мусульман, Александр Сергеич, вернувшись с обеда, слоняться будет снова у кульмана, руку засунув в карман. За окошком кружит, заметая следы и пороги, засыпая лицо лепестками от розы ветров, молодой инженер не увидит, как стройные ноги постучат друг о друга и сгинут в провале метро. Александр Сергеевич Лезин стихов не напишет, и его не застрелит однажды заезжий Дантес. Александр Сергеич, зажатый в автобусе, дышит в ледяное стекло и мысленно чертит разрез. Кто же грубо разбудит его задремавшие чувства и вернет в магазин, и заставит всмотреться в глаза. Александр Сергеич – проснись! – ты рожден для искусства, а не только чертить и в разбитый автобус влезать. Александр Сергеевич… эх, он заснул, он не слышит и значит без него, вы простите, придется закончить рассказ, как студентка с годами безмерно толстеет и плачет – ей никто не читает стихов про любовь, кроме нас. * * * ... так заглотив свинцовую блесну – рывком оборваны ласкающие стебли мерцающих глубин – ночная рыба тускнеет глазом меркнет перламутр напрасно губы ловят крик беззвучный – песок и дрожь и шелестенье пены а губы зверя раненного в сердце рождают рык разбухший от тоски хрустит валежник запах перегноя отчаянный бросок и тишина не бей крылом испуганная птица перебирая клювом рокот-клекот твоих сородичей далекий пересвист угас в закате ветерок залива копти ночной светильник в облаках качанье ветки каменный ручей наполнил русло зябкой чернотою а человек вздыхая по привычке не замечает что вдыхает страх и спичкой чиркает и поджигает небо и плавит воздух лопается пленка и запах от сгоревшего пера волнует ноздри умирающего зверя и сохнут жабры в стелющемся дыме трещит костер и небо все темнеет а за углом рвут старые газеты и пьют дешевое вино и ночь измажет сажей пальцы и ладони перебирающие камешки судьбы а на губах у человека слово похожее на влажный поцелуй... обманет да обманет обманет конечно обманет с такими надо ухо держать востро и холодные пальцы скрестить в кармане плаща согласившись зайти в бистро в ресторанчик с теплым вином в подвальчик на двадцать самое большее на тридцать посадочных мест смотреть как светится жидкость вливаясь в бокальчик и на то как он ест слушать из книг позаимствованные комплименты скептически улыбаясь все именно так и представляла себе спросить документы а если и вправду покажет чудак все это уже было было было темными вечерами закрыв глаза и сердце вот так же прерывисто билось и твердила себе нельзя позволять прижиматься горячим коленом прикасаться к запястьям как бы невзначай выстукивать на столешнице Миллера Глена небрежно отстегивать на чай смотреть на вырез деловито прищурясь словно арбуз выбирая на вырез и ругать себя ах какую дурость я сотворила зачем он вылез обнимая сразу озябшие плечи ведет за собой уверенно по-хозяйски вжимая губы в ушную раковину и все шепчет все шепчет выдыхая смесь Мальборо с Токайским… Эпоха Сун «когда-нибудь и нам наскучит ночь…» Елена Скульская опять болезненно упущенное время кусается в затылок мы устали ловить мгновенья выдирая жала и обрывая крылышек слюду пытаясь задержаться в промежутке между ударами часов но ты в китайский веер распустила пальцы привыкшие за что-либо цепляться и обломился стержень равновесья в непрочном механизме пустоты когда-нибудь и нам наскучит ночь расколотый орех синильной черноты горчит печалью незачем пытаться в чернильной комнате искать мы не китайцы пришедшие сюда из поднебесной чернильного кота когда его там нет откуда же тогда кошачий свет в глазах твоих нефритовых я вспомнил стихи эпохи сун монаха хуэйань что означает темная обитель Помни, что жизнь перемен полна - никогда не действуй вслепую а мы слепые питер брейгель старший стараемся еще помочь друг - другу вцепившись в плечи и неся проклятья в могильный бархат абсолютной темноты крича в колодец выпитого эха бессмысленные вязкие слова уже не веря ожиданью перемен... Осень в Эдеме несметно яблок уродилось в этот год в заброшенных садах Эдема но нет ни Евы ни Адама презрев завет вкусить запретный плод греховным соком наполнять цветок из вожделенных губ – губительное да земной любви позора и стыда забрав с собой покинули чертог и Бог задумчив сумрачен и тих и черту говорит зевая: мне скучно бес в пустых аллеях рая как в сельской психбольнице на двоих мне скучно без … Я все перекрестил вверху внизу и справа – слева но сам не верю что вначале было Слово еще до Бога Господи прости! а черт играл с огнем устроил пал наушничал кому-то яму рыл мол ангел Серафим не шестикрыл а шестипал но быстро надоел и сам в нее попал и в том Господь его благословил и снова тишина гелениум осенний цветет холодным светом осиянный приманивая пчел шмелей и ос откуда столько их сегодня собралось обманутых в своей слепой надежде что лето не прошло что будут как и прежде цветы одаривать нектаром и пыльцой скатилось яблоко ударилось в крыльцо но эхо не отозвалось… верхом на теленке голые ноги внезапной жары плавятся на асфальте церковным воском под вечер с неба посыпятся комары или падшие ангелы как на картине Босха триптих ВОЗ СЕНА мир это стог каждый выдергивает из него сколько может и если все это придумал Бог а не Иероним Ван Акен то для чего же свет этот знойный ярость и кровь и уже не люди бредут а монстры все ускоряя шаг и познавших любовь изгоняет из рая мечом своим острым архангел в красном плаще и в аду тот же цвет пламенеющий в лаковой пленке в тысяча четыреста девяносто четвертом году я проезжал здесь верхом на теленке ангел-хранитель маленький черненький ангел-хранитель застыл на пороге внимательно смотрит как я собираюсь и ловит мой взгляд куда я зачем почему без него а вдруг – навсегда оставшись одним в опустевшей квартире он жалобно плачет волнуя соседей потом засыпает устав от печали но долго дрожат его темные веки у ангелов-хранителей жизнь коротка потому что маленькое сердце не в силах выдержать долго эту обжигающую боль разлуки и тяжесть бесконечного ожидания но как же волнуется это сердечко когда что-то щелкнет в замке распахнется тяжелая дверь он вернулся вернулся хранимый в пути беззаветной любовью отрываясь от пола взлетит маленькое тельце навстречу долгожданным объятьям и черные крылья взметнутся над головой ангела-хранителя чем-то напоминая уши английского кокер-спаниеля сучья песнь пялишься в ночь палишь глаза пока та палицей тупости не оглоушит между ушей не бросит в забвение очнешься снова услышишь – толчет ведьма в ступе сто тягомотин мотаясь метет в углах веником пыльцу снов заметая в совок добавляя в варево чугунок ворчит воркует паром пырхает в нем кипит земля – когда-то была государева а теперь ничейна дырявится рыхлая попытаешься найти придумать и себе занятие – на пяльцах - кольцах растягивать ожидание пальцами хрустя повторять грусть - печаль - заклятия вышивать крестиками эту темень зная уже заранее что она скажет тебе волчица карга волоокая: блядовит ты парень только замерз поди Ледовит - кияном на простыне ишь а под боком-то нет никого простынешь пропадешь один бормочи темь-мгла заговаривай обормота в оборот бери привораживай пои чертовым зельем разве так уж важно где ты с кем и кто ты вчера была пьянка сегодня похмелье жабь грудная высосет за ночь все сомнения блеклый свет заставит приподняться выйти на гулявы улицы по сучьему велению – сидит уже поджидает чтобы вместе выть с ней Отче наш Отче наш запуганный и старый снова постучался у окна мы сходили сдали стеклотару и купили хлеба и вина и вкушая кровь и плоть Христовы слушали ночную тишину раздвигая тучи над Ростовом чтобы лучше видели луну над Смоленском сыпанули снегом засветили окна Воркуты а потом мой гость дымя казбеком закемарил сидя у плиты за стеной капризничал ребенок но потом затих видать устал и уже светился из потемок пятый день Великого поста недопитое вино и полгорбушки пачка старомодных папирос Отче наш седой и в конопушках и – что делать? – вечный наш вопрос | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
