1. * * * Не выжить жажду – просто жить смешно ль... нелепо... мудро... Вчерашний сор не ворошить, не ворожить на утро, но как родившийся едва вдыхать сей мир и слушать, учиться заново словам, забыть, как ужас сушит. Читать и в пропасть между строк, и в бездну многоточий уметь упасть. А в оный срок, однажды... между прочим встав из-за старого стола, чтоб дня вдохнуть остаток, почувствовать, как два крыла восходят от лопаток. 2. Ожидание – это безотчётный отказ, оживает в теле шаман, и глядит испуганно глаз в океан потерянных стран, это непрерывность и рост, и закономерность волны, отражают капельки рос наводненье полной луны, и струится тёплая мгла – вьётся беспредельности вязь, и тончайшей грусти игла обретает странную власть... И сдаёшься. Кутаясь в плед, постигаешь пластику змей, но выводит взгляд силуэт в плоскости безмолвных дверей. 3. * * * Это пространство семью ключами замкнуто «на потом», здесь иступлённым дают молчание поровну с коньяком, это тот город, где воздух серый даже в ночи горчит, это тот омут, где чувство меры вымерло или спит. Если года (хоть трещи) ни с места – факт объясним вполне – значит, дружок, ты того же теста, что и пейзаж в окне. Что ж, попытайся одеться в кокон – бабочкой прорасти, кажется, найдена прочь дорога, и ты ушёл почти... Но это слой, где вчера и завтра порознь, как «да» и «нет», если надежда мелькнёт на завтрак, явится боль в обед. Так возлюби же свой дом – свой улей, дни, маяту ночей, рык перекрёстков, изгибы улиц имени палачей. 4. * * * Когда бы не сдавать себя внаём ни по частям, ни оптом, ни в рассрочку, то не пришлось бы каяться потом и заново сшивать себя из клочьев, и плакаться о том, что опоздал, как пассажир отставший на перроне, потративший немыслимый запал в очередях – за калачом в погоне. Когда бы не сдавать себя внаём для игрищ чужеродных, бесталанных, то не пришлось бы искажённым ртом, соизмеряя барыши и раны, вдруг восклицать: «Игра не стоит свеч»,- по правилам чужим играя снова, и жечь себя, и без остатка сжечь – безжалостно, бездарно, бестолково. Когда бы не сдавать себя внаём для обретенья благ, чинов и славы, то не пришлось бы постаревшим псом увидеть хвост ушедшего состава... А человек пройдёт пустой перрон, калач сжимая влажною рукою, и будет бормотать: «Какой-то сон... Ну, как могло произойти такое?..» 5. * * * Поверил теперь или нет? Становится время дороже лишь только с течением лет, и ценишь упрямей и строже удачи в течениях бед. Несомый потоками рек оценит сухую рубаху, а счастье прожить долгий век – поймёт обречённый на плаху, а сон – не смыкающий век. И вспомнишь забытых друзей в промозглом, промёрзшем вокзале, и встретившись с тенью своей, восполнишь их облик в деталях под грохот железных путей. Вот так обретают свой вес водою набухшие вёсла – и трудно, и больно, но в срез течения учат ремёслам на стыке земли и небес. Увидел теперь или нет, что поступь становится строгой лишь только с течением лет. Всё реже клянёшься ты Богом, но чаще выходишь на свет и веришь, что всякий узор поймёшь и оценишь наверно, но знаешь, чем цепче твой взор, тем реже берёт он на веру – потоки меняют свой сор. А хочется просто смотреть и плыть по пространству лучами, но утром вдруг радиосеть поймает тебя новостями, и страшно уже не успеть... 6. * * * Опять звенит сентябрьская листва, и августейший звездопад растаял... ...вновь поиски небесного тепла... ...игра без слов, и проигрыш без правил. Сегодня, возле парка, на углу я встретил осень, осень улыбалась, а я глядел, глядел в её золу и злился, что испытываю жалость. Под вечер я укрылся за стеной от ликованья ливня и от власти осенней меланхолии земной. В надвинувшихся сумерках напастей я слушаю: по венам век бурлит, ломая изнутри (не смог снаружи), изобретатель сей, увы, не спит, ищейкой ищет и вороной кружит. И я не сплю... Кто крепче?.. Белокож и синеок мой век, как я подлунен. Я на него?.. Он на меня похож?.. Мы до утра раскладываем руны, и эти знаки явно говорят, что осень не настала, не настанет, что грянет лето вместо октября, хотя всё это не стояло в плане, и что сегодня, после четырёх, деревья и трава зазеленеют, и я услышу то, что шепчет Бог в щебечущей листве аллеи. 7. * * * Пора озимых – в землю или оземь – застыть... замкнуться... спрятаться в пейзаж... Росток, взмолившийся о всплеске в осень – не по сезону жажда или блажь... Размеренно размешивая вехи, развоплощая войлок облаков, рассеивая ватные огрехи, он расставляет по краям листов поправки, дополняя из- реченья, тем уплотняя ремесло речей, втирая в русло млечного теченья светящийся реальности ручей. Его слова несёт поток, листая, сплетая отблеск звёзд и фонарей, когда, рыча, грядущий день верстает, пространство рассекающий, Борей. 8. Сентябрьский джаз. Ах, как руки свивались, как в танце безумном, лунный день бередил твою суть серебром, и, срываясь, летел в бездну голосом трубным, и дыханье рвалось, словно нож под ребром, а как ночь рассыпалась в рассвете холодном, а как горечь и счастье росли по часам, и то в небо душа, то ныряла в болото, то блуждала по жёлтым сентябрьским лесам, как влекли за собой лабиринты мгновений, где пытались года, нет, века уместить, и, нахлынув, топил сонм цветных наваждений, сердце билось, спешило и жаждало жить... Разливалась безмолвно по миру молитва, и в объятьях воды утомился огонь... И карабкался мир, вновь сползая по бритве, и лучи всех светил умещались в ладонь. 9. * * * Дверцы захлопнутся – не воротиться, в чёрного ворона не обратиться – значит по белому пеплу зимовья нам уходить из сегодня с Любовью, значит, настало то странное время, тот Перекрёсток Прощанья со всеми, где, соблюдая канон классицизма, Время и Место взирают сквозь призму наших эмоций на действия наши, дабы потом опустить на дно чаши, в некий момент ситуации спорной, камушек белый иль камушек чёрный. Нам ли гадать о раскладе пасьянса?.. Драматургию времён Ренессанса мы изучали по книгам и всуе, и оттого очень ярко рисует наша фантазия сцену развязки. Мы, улыбаясь, посмотрим с опаской: кто декорации свёл так умело – клетки для духа, капканы для тела... Право, согласен, обидно до боли – мы не избрали – нам выдали роли. Верно, не спорю – согласно заслугам. Мы сторожа-сторожилы друг друга – наши геройства и наши злодейства двигают Время и Место, и Действо. Так что не будем отныне страшиться, пусть совершается, пусть завершиться этот спектакль и его послесловье, только Любовь остаётся... С любовью и без оглядки, сквозь сон декораций выйдем под небо – ни век здесь слоняться, роли чужие просить воровато – эти подмостки сгорели когда-то... Лучше взгляни: млечность в темень колодца смотрит так пристально – не отшатнётся. Вспомни, тебе я нашёптывал фразу: «Ночь опрокинет хрустальную вазу, но запрокинет лицо в поднебесье», - месиво слов, а всё-таки песня... 10. Попытка прозрения. Мерещатся вещие старцы и карцер вчерашнего дня, и скалы слепящего кварца, и флюгер, кружащий меня, и с шумом ворвавшийся Вестник из леса Великих Вестей, и песни расшатанных лестниц, и месть незарытых костей. Но кажется, где-то, напротив – в болотах, рождающих сон, какой-то бесцветный, бесплотный прервал летаргический сон. Он смотрит... Он слушает сушу разбужен моею тоской, и вот, покидая подушки, своей безразмерной рукой он тянется, весь – расстоянье, сквозь зданья напротив – ко мне, вторгаясь в моё подсознанье, как холод в прожилки камней. Он весь образуется в руку, без звука, ладонь его – глаз, он пьёт мою старую скуку и требует новой – сейчас! Но вот пресыщается. С ленью теченьем уходит в песок... А Вестник растаял виденьем, а флюгер глядел на восток. 11. * * * Сначала ждешь, и день, и два, письма, звонка, визита, сплетни и пишешь на бумаге бредни, так трудно подбирать слова: «Тебя я вспоминал намедни...» И первый месяц по письму на каждый день и каждый вечер, и слепо веришь – скоро встреча, хотя и нет причин тому. Часы текут. День бесконечен. Потом проходит некий срок, и ты так долго был на грани, что видишь на узорах ткани, или взирая в потолок, лицо... глаза, как на экране. Всё реже письма, то ли связь почтовая в загул пустилась, иль может, что-нибудь случилась... Но нет конверта – всё не в масть. И ждёшь, надеясь лишь на милость. Потом напишут, что дела, болезни, непогода, время и что-то там ещё про бремя, да про эпоху... И со зла подумаешь, что всё зола. Мелькнёт ещё один виток, и удивишься, что однажды ты мог бы умереть от жажды, однако умереть не смог, и вот забыл в клубке дорог тепло, что источали руки, пьянящий аромат волос... Ты боль свою насквозь пророс – и в новый круг, а в этом круге Забвение – венец разлуки. 12. * * * День догорает изнутри – пустая кожура, танцуй, мелодия, пари до самого утра. Кто растолкует тайну слов и, раскрутив волчок, развяжет тысячи узлов там – за моим плечом?.. Танцуй, мелодия, прошу, а про меня забудь, я здесь волчонком посижу, послушаю чуть-чуть, а хочешь, притворюсь, что сплю, зажмурюсь, словно рысь? Но об одном тебя молю: когда усну, приснись... Из хаоса мотив плети – звучащий карнавал, я здесь, я рядом, я почти твоею частью стал. 13. * * * Чем ночь длинней, тем больше вероятность неспящему остаться одному, любой источник света – жизнь ему, так в темноте проявится всеядность. Зажжешь, к примеру, спичку, привыкая, по сторонам испуганно глядишь, отметишь, как в шкафу метнулась мышь, рванулись тени, спешно убегая от пламени за серые предметы, расширилась квартира – сотни миль... Найти светильник! Разбудить фитиль! И, словно слышит он, взываешь: «Где ты?» Светильник отвечает: «Я на полке...» Но чахнет спичка, пальцы опалив, путь затемнён, теряется призыв, идёшь на ощупь – осторожно, долго, коробку спичек шумно сотрясая, зажжёшь другую – озарится дом, и сумрак, очарованный огнём, отступит, над оконцем зависая. Ведь ночь длинна – она ещё в разгуле, и звёзд не видно – замурован свод... Теперь гляди, веди минутам счёт и утро жди, как смену в карауле. 14. Набросок. Она вошла... Теплом её дыханья (так греют руки) пробудился дом, и, ощутив своё существование под неуклюже брошенным плащом, вздохнуло кресло. Время потерялось, как лопасти в вращениях винта, и медленно пружиною сжималась готовая вернуться пустота. 15. * * * Есть серебро, поющее над бездной, и темечко младенца помнит звук, вибрации небесных струн отвесных и полноту раскинувшихся рук. Ведомые видением сквозь воды событий, убегающих в песок, искатели объезда или брода, нас беспокоят даты или срок... Поставит грусть печать свою на очи, а смех – морщинки жёсткости у рта, горб за спиной вернее напророчит чем гороскопы. Прошлое – всегда. А струны серебрятся и играют – вот вертикаль, творящая мотив, его услышишь, замерев у края, и вызубришь, когда придёт прилив, и уповая, как всегда, на случай, на счастье может или на беду, вновь будешь ждать таинственных созвучий, кляня свою земную глухоту. 16. * * * Я поставлю за твоё здравие свечку Господу, попрошу Его о самом простом: чтоб спалось сладко тебе и чтобы елось досыта, чтобы Ангелы берегли твой дом. И, наверное, за тридевять земель от города и церкви, где бьется, треща, свеча, полетит огонёк над простором холода и от холода нырнёт в твой очаг... 17. * * * 1. Всё оплачено плачем, и на чашах весны легковесны удачи, а утраты верны, потому что уж точно не забрать пустоты ни ледышкам барочным, ни потокам воды. Пей, расплавленный солнцем, этот воздух зимы, пей, от края до донца – поминаньем немым, потому что то явно, что ушло и уйдёт, но окажется главным – не вошедшее в счёт, и покажется точным произвольный ответ, и наметится точка, а за ней ещё две... 2. А в весеннем разгуле, раздражая курок, направление пули выверяет стрелок, может костью игральной завтра сбросят с доски – все полёты летальны, но в щедротах тоски тоже есть своё злато или зло ремесла, нам резцами утраты оголяют тела, и стоим мы нагие, как и создал Господь, первородной стихии обнажённая плоть. 18. * * * Кроме тебя и меня жили – спешили – были много людей на Земле, помню, - мне говорили... Но я не верил и почитал вымыслом жутким все эти россказни, все эти бредни, все шутки. Но до меня, до тебя тоже текли столетья – русла иссохших веков прячут отметки плети – даты, события тело наполнят ознобом... Сущность истории – горб?.. Или пляска за гробом?.. Где нас носило, скажи, словно по ветру крохи? Где же мы были с тобою все эти эпохи – в годы, где мир обретал то святых, то ублюдков? Если вдруг всё осознать, то лишишься рассудка – если понять то, что было, и где в это время мы пребывали, не выдержит темя, лотосом белым раскроется в небо – в пространство, соединившись с Любовью (читай: с постоянством), лишь осознать то, что было со мной и с тобою... Кто-то сказал: «Всё проходит». С бездонной сумою это вот самое «Всё», говорят, забирает с собою нас по частям – навсегда. Люди кличут Судьбою, то, что «проходит», и как у кого «Всё проходит». Вроде, похоже у всех, но по-разному вроде... Где же мы будем, скажи, не сейчас, а когда-то в час, когда стрелки без нас побегут циферблатом?.. 19. * * * Унесёт постук сердца обиды и страх – это всё, мой дружок, у тебя на устах, так скажи, с губ сорвётся – из сердца долой, пусть брюзжит серый ветер над чёрной золой, пусть поёт вертопрахом ни в такт, ни впопад, всё ни в счёт – всё прошло много жизней назад... | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
