ОСТАНОВИСЬ, МГНОВЕНИЕ!

 

Слава Богу, мир не без добрых людей! А то бы сроду Лебедев не узнал, что жена ему изменяет. Так бы и помер в неведении. Но нет, есть у нас заботливые граждане, которые и видят, и слышат все, что другим недоступно. Вот от такого доброжелателя однажды поутру и принял Лебедев всю сию голую правду, как говорится, с рук на руки и под расписочку. Принять-то принял, вот только не сразу понял, а что с этим теперь делать, - слишком неожиданной оказалась она для Лебедева, все равно, что половником по лбу: вроде бы больно сразу, но не сразу ясно отчего. А когда Лебедев все осознал, то сначала запаниковал, а затем впал в глубокое уныние. А осознал Лебедев, что впервые в жизни ему придется самостоятельно принять какое-то решение, чего доселе он не делал, поскольку все решения сначала принимала за него мама, а затем жена. А еще он понял: решение это будет непростым, и даже очень непростым, а самое страшное – решение-то решением, но ведь его придется воплощать в жизнь. Просто кошмар какой-то! Вот если бы родился он, Лебедев, в рыцарские времена, то во имя своей Прекрасной Дамы непременно вызвал мерзавца на поединок и пронзил копьем подлое сердце, в семнадцатом заколол шпагой, в девятнадцатом застрелил на дуэли, но на дворе двадцать первый, и как же быть? Нанять киллера? Как-то неудобно, не совсем прилично, полагал Лебедев, вот так втихаря пальнуть в спину, да еще и чужими руками. Можно, конечно, набить морду, но… страдающий излишним весом и полным отсутствием даже намека на наличие мышц, Лебедев не способен был на такой поступок; да и вообще, он и мухи убить не мог – это вызывало в его душе глубокий протест по случаю незаконно учиненного насилия над ни в чем неповинной тварью, все ж таки Божьей.

И Лебедев затосковал. Он тосковал в метро по дороге на работу, непосредственно на рабочем месте, в машине на обратном пути, когда личный шофер Вики забирал его, и вечерами дома перед телевизором. В общем, с утра и до вечера. И деться от этой тоски было некуда. А ночами впервые в жизни его стала мучить бессонница. Он подолгу смотрел в потолок, в то время как ничего не подозревающая жена мирно сопела на подушке рядом, и все думал, думал, думал. А думы его были тяжки непосильно. Думал Лебедев о том, что если завтра, скажем за завтраком, нет, лучше за ужином (а то потом как после этого работать!), мило улыбаясь, сказать Вике, мол, все знаю, простить не могу, то, что делать дальше? Собирать вещи и уходить? Куда? Конечно к маме. А мама-то его, безусловно, ждет не дождется. «Ага, - скажет она, - говорила я тебе, не пара нам эта девка, не послушал!» И будет ликовать. Затем объяснит, что соль – это белая смерть, а сахар – сладкая, жареного есть нельзя, мясо для печени вредно, а пить надо только негазированную воду; что лето надо проводить на даче, обкапывая вновь посаженные кусты, а ложиться не позднее 10. После ужина мама будет рассказывать, какие невежественные люди окружают ее на работе, прямо-таки подлецы и негодяи, но она, мама, непременно с ними расправится (в этом Лебедев никогда не сомневался); а все остальное время посвящать его, Лебедева, воспитанию. От этих мыслей Лебедева начинало мутить, и он решил пока ничего не предпринимать. А вдруг да обойдется?

А Вика тем временем вела себя как ни в чем не бывало. Ее рабочий день был ненормированным, поэтому проследить где, с кем, и когда она бывала, не мог никто, и, пользуясь этим, Вика продолжала скрывать от Лебедева то, о чем он уже давно знал. Более того, она стала нежнее и приветливее, приносила подарочки, целовала в щечку и даже… даже пекла по воскресеньям пироги, изображая нормальную семейную жизнь. Смотрите, какая заботливая! Сроду такого не было! Но именно этот факт и доконал Лебедева окончательно. Он понял, что его жалеют, не просто понял - увидел в отражении Викиных глаз, как он ничтожен.

А Вика и в самом деле его жалела. «Ну, куда он пойдет, - размышляла она, - куда денется». Ведь нельзя же взять и вытолкнуть его на улицу. Нет, конечно, можно купить Лебедеву квартиру и изредка навещать, ну чтобы он не окислился окончательно, а иногда приносить воскресные пироги. Бросить Лебедева на произвол судьбы в лице свекрови она не могла, Вика вообще была человеком сердечным и жалостливым, и поступить так даже с бывшим мужем никогда бы себе не позволила. К тому же в ней говорил здоровый практицизм, поскольку своего нового кавалера она хоть и знала давно и хорошо как коллегу по работе, но как мужчину и кандидата в мужья не очень. А Лебедев, смешной и немного занудный, устраивал ее по все параметрам: он слова не мог сказать супротив Викиного, выполнял всю работу по дому, в то время как она «сидела» в Интернете, бегал в магазин, покупал билеты в театр и каким-то неведомым чутьем угадывал все ее желания и прихоти. Причем делал это искренне и с душой – это она знала точно. А вот Вадим, хоть и был собою хорош: весьма примечателен внешне и вроде бы не глуп - но своей независимой позицией несколько ее отпугивал. К тому же она была начальником, а он подчиненным, от нее зависела его зарплата и продвижение по службе, и это наводило на определенные мысли, которые она, как человек умный, сбрасывать со счетов не могла. В общем, Вика находилась в сомнениях, и в каком направлении они разрешатся, не знал никто.

А Лебедев тосковал все больше. Впервые он серьезно задумался: а не ошибка ли его брак? Безусловно, когда Лебедев выбирал супругу (хотя кто кого выбирал, под большим вопросом), не последнюю роль сыграло нестерпимое желание вырваться из-под опеки матери, жить с которой после смерти отца стало совершенно невыносимо, но все же основным было не это, и даже не то, что Вика красива и умна, - Лебедев любил эту женщину, причем какой-то особенной любовью. Увидев Вику впервые, он мгновенно понял, что эта худенькая и очень своенравная девушка – та самая, единственная и неповторимая, ради которой и собственной головы не жалко. Причем, это навсегда. Надо сказать, что скромный и застенчивый, Лебедев и не мечтал, что Вика обратит на него внимание, более того – станет законной супругой. Для него это действительно стало чудом, Божьим даром. И он, словно в благодарность, отдавал ей всего себя, что называется, со всеми потрохами, при этом ничего не требуя взамен. И вот теперь он вынужден расплачиваться за свои чувства, за искренность и преданность.

Нет, надо что-то делать, делать что-то надо, но что? Как-то объясниться? Однако объясняться с ним, справедливо полагал Лебедев, а уж тем более оправдываться, Вика не будет, а то еще обругает сходу, да и пошлет… не к какой-то там матери, а к его собственной, что значительно страшнее. Лебедев жутко боялся объяснения, потому что заранее знал результат – он уже проиграл битву, даже не выйдя на поле боя. В общем, светлого будущего у Лебедева не предвиделось.

День и ночь думал он над сложившейся ситуацией, и впервые в жизни вдруг понял, что жизнь, это не только пироги и пиво, как говорят англичане, а действие, ежедневное действие и борьба, все время борьба, не на жизнь, а на смерть. А к борьбе он был не готов, и оттого было ему безумно страшно. А еще он понял, что все эти годы и не жил вовсе, а просто выполнял чужую волю, как механизм, который все время кто-то заводил, а теперь вот завести забыли, и он встал. Вот так просто ржаветь Лебедеву не хотелось, потому что настал момент, когда механизм должен был заработать сам. А это оказалось болезненно и трудно. И даже невозможно.

Переполненный чувствами и противоречиями, Лебедев стал выпивать, и это какое-то время спасало, но недолго. Когда же алкогольные пары уходили, на душе становилось еще муторнее, а потом дорогие французские вина и вовсе перестали спасать от невыносимой тоски. Да и Вика ругалась.

И вдруг с какого-то момента, Лебедев даже не смог уловить его точно, страх исчез. Это было так странно, так непривычно – ничего не бояться: ни мамы, ни Вики, ни отсутствия будущего; ему стало совершенно безразлично, что станет с его жизнью, бросит его жена или нет, выгонят с работы или оставят, потому что внутренний конфликт в душе Лебедева давным-давно перерос просто измену. Теперь это был конфликт неудовлетворенного собой человека; человека, который прожил 34 года, и, как выяснилось, совершенно напрасно. Возможно, это была обычная депрессия, кризис среднего возраста, очередное изменение жизненных ценностей, когда необходимо принять решение, то есть сделать то, на что Лебедев не был способен. Бессонные ночи так измучили его, что он похудел и осунулся, и в один прекрасный день ясно почувствовал совершенное бессилие перед обстоятельствами, свою невозможность хоть как-то повлиять на ход событий. Он был слаб, настолько слаб, что даже и предположить не мог. И ему стало за себя невозможно стыдно. Будущего не было, прошлого тоже, оставалось тихо плыть по течению, дожидаясь, когда же волна выбросит тебя на какой-нибудь бережок, где, глядишь, и подберет кто-нибудь, пригреет и приголубит, причешет, умоет, накормит, пожалеет. И забудет все Лебедев, как страшный сон, и начнет он жизнь свою сначала. Вот только начало будет таким, как было, а значит и на другой конец рассчитывать не стоит. Что-то изменилось в мировоззрении Лебедева. Как-то он внезапно повзрослел и постарел одновременно, словно этап, который у других людей длиться долгие годы, уложился у него в какие-то несколько дней, изменившие его до неузнаваемости.

В отличие от Лебедева Вика мыслила логически просто и ясно. Как-то сидя в своем кабинете, она крутилась на стуле и размышляла над сложившейся ситуацией. Отношения с Вадимом дошли до определенного рубежа, когда нужно было принимать какое-то решение. А принимать решение просто так, с бухты-барахты, она не могла. Не такой она была женщиной. Ей нужен был анализ. Ее математический ум требовал непременного доказательства теоремы, потому как жизненные аксиомы она отметала как антинаучные. И вот сидит Вика, смотрит в окошко и думу думает. Что-то последнее время стало ее не устраивать. То ли пелена с глаз упала, то ли обстоятельства изменились, да только галантность Вадима как-то незаметно превратилась в навязчивость, он стал потихоньку ее раздражать, пробуждая незнакомое доселе чувство сопротивления. Дело в том, что раньше сопротивлялись ей, а здесь приходилось сопротивляться самой. Он стал слишком много от нее требовать, и в какой-то момент она ясно ощутила, что он вовсе не тот, каким она его себе придумала. Он был намного обычнее, чем показалось в первое мгновение. И Вика серьезно задумалась, а стоит ли менять шило на мыло. В конце концов, Лебедева она знала давно и хорошо, во всяком случае, так ей казалось, могла почти безошибочно предугадать все его шаги, на что муж способен, а на что нет. И эта уверенность была ей не просто приятна. Такому типу женщин, как она, это было необходимо, потому как любая недоговоренность и неопределенность раздражали ее. А тут еще в последнее время с Лебедевым стало твориться что-то невообразимое, что никак не укладывалось в привычный образ, и на какое-то мгновение она даже допустила мысль, что он обо всем догадывается, но тут же отбросила ее, как недостойную. Нет, это просто невозможно. У Лебедева на голове можно назначать свидание, он и то ничего не заметит, а она вела себя обдуманно и осторожно, не допуская ошибок. Разумеется, не потому, что опасалась разоблачений со стороны Лебедева, а потому что вообще все на свете делала хорошо. А вдруг у него тоже есть любовница, подумала она и рассмеялась. Эта мысль показалась ей настолько абсурдной, насколько это вообще возможно.

Затянувшийся роман с Вадимом в одночасье стал Вике неприятен и даже в тягость, и она наконец-то призналась себе в этом. Теперь от мысли, что все это придется рвать, выслушивать обиды, оправдываться, как в первом классе, а значит тратить время на пустяки, рождало в душе чувство тоски и раздражения. А что именно так и будет, она не сомневалась, поскольку с недавних пор в Вадиме вдруг проснулась ревность – он ревновал ее к собственному мужу. Идиот. Он стал напорист и требователен, теперь ему хотелось больше встреч наедине, больше внимания, больше слов. И на этом фоне все роднее и роднее становился Лебедев, который никогда ничего не просил, за что все и получал. И наконец-то Вика призналась себе, что то чувство, которое в течение последних 14 лет связывало ее с Лебедевым, больше чем просто привычка, а, может быть, называется любовь, только она об этом не задумывалась. И когда Вика сделала столь потрясающее открытие, душа ее наполнилась небывалой нежностью и женственностью.

Переполненная этой вновь обретенной нежностью, Вика подумала, а отчего собственно она так много времени проводит на работе, а не в семье, и почему все праздники предпочитает праздновать в коллективе, вместо того, чтобы устроить пир горой дома, наедине с мужем. А тут еще Новый Год как всегда неожиданно оказался на пороге. И Вика настояла, чего ранее не было никогда, чтобы Лебедев присутствовал на корпоративной вечеринке, которую она, как руководитель фирмы, устраивала своим сотрудникам. «Издевается», - с тоской подумал Лебедев, но на вечер все-таки пошел. Должен он был, просто обязан, лицом к лицу встретиться со своим врагом, так сказать, глаза в глаза. По случаю вечера Вика купила ему новый костюм, и аккуратно отглаженный, он висел на плечиках, дожидаясь, когда хозяин, наконец, выйдет из ванной. А в ванной Лебедев сидел ровно 2 часа. Он мылся, тщательно брился, всячески приводил себя в порядок. Но когда вышел, надел костюм и посмотрел на себя в зеркало, то впал в еще более сильное уныние: да, что ты с этой рожей сделаешь, тут никакой костюм не поможет! Запустить бы в это зеркало чем-нибудь, что б только себя не видеть. Снял Лебедев новый костюм и бросил на кресло. И пошел в старых потертых джинсах, в которых у мамы на даче картошку копал.

А Викин хахаль оказался как раз напротив Лебедева, будто специально. Сидит, глазами сверкает, дырявит Лебедева. Весь ухоженный, подтянутый, надушенный, улыбка как у Кевина Костнера, футболка на груди вот-вот от мышц треснет, сидит, весь сияет, ясное дело почему. А Вика-то, Вика-то хороша, хоть на него и не смотрит, но Лебедева не проведешь. Лебедев все сечет, все примечает, все видит, все чувствует: стоит ему только отвернуться, как они наверняка тут же перемигиваются, знаками обмениваются, смеются над ним, над Лебедевым, потешаются, мол, вот он какой весь неуклюжий, толстый, гадкий. А может, здесь все уже знают, и все над ним смеются? Конечно, он по глазам видит. Одни насмешники кругом. Ну что ж, смотрите, смотрите, какой я, некрасивый, нестройный, не то, что ваш Вадим - Голливуд, да и только. Да разве ж от такого красавца, как Вадим, добровольно откажешься?! Это какой дурой надо быть. Нет, проиграл ты, Лебедев, этот бой, проиграл. И нет у тебя никаких шансов вернуть Вику назад. И вдруг Лебедев увидел, что ни Вадима, ни Вики нет, а затем обнаружил их на балконе. Они стояли на ветру и о чем-то говорили, говорили как-то быстро, словно спешили, наверное, действительно спешили, это ему, Лебедеву, спешить некуда. И странное дело, ничего не дрогнуло в душе Лебедева, ничего не шевельнулось, только сердце вдруг закололо, наверное, слишком много выпил шампанского.

«Что-то ты какой-то не такой? – вопрошала в машине Вика. – А почему ты костюм новый не одел?» - неожиданно удивилась она, внимательно глядя на мужа, и взяла Лебедева за руки. «Наконец-то заметила», - тоскливо усмехнулся Лебедев, и от прикосновения Викиных рук, а особенно от упоминания о костюме, его передернуло так, словно на электрическом стуле включили рубильник. «Такой замечательный был вечер», - продолжала Вика, положив на плечо мужа голову. «Ясное дело, замечательный», - угрюмо думал Лебедев, напрягая отсутствующие мышцы. И медленно, медленно его измученная душа заполнялась какой-то новой, неведомой пустотой, от которой внутри становилось холодно. И все стоял перед глазами Вадим, такой красивый и видный, с голливудской улыбкой на губах, не чета ему, Лебедеву. А за окнами машины мелькала новогодними огнями Москва, обещая совсем скоро много новой радости и нового счастья, вот только кому?

Пронеслись, промелькнули новогодние праздники, растаяли в рождественских огнях, в пении церковного хора, в запахе ладана и свежей ели. Но только не было в них радости, не было нового счастья, не было ничего, что ждала Вика. И все беспокойнее становилось у нее на душе, потому что она чувствовала: происходит что-то неподвластное ее уму, ее мысли, а как с этим жить, она не знала, потому что не понимала, что это. Настойчивость Вадима стала ее просто бесить. Неужели он не понимает, что все кончено, что бесполезно звонить, а говорить не то чтобы не о чем, а просто незачем. Она сделала для него все, что могла, перевела в хорошую фирму к старому приятелю на такую же должность, с такой же зарплатой. Но он все приходил и приходил в офис и требовал каких-то разбирательств. А ведь она хотела по-хорошему, без скандалов, как взрослые люди. А эти его звонки домой просто возмутительны. Он совершенно не считается с тем, что там муж, который ее любит, и что за бред, что такого, как Лебедев, любить невозможно. Ну, если она любит, значит все-таки возможно, а на остальных ей просто наплевать, что они там себе мыслят о ней и ее муже.

В тот день, это был вторник, а вторники Вика ненавидела больше всего на свете, потому что все дурные события происходили с ней именно по вторникам, поэтому уже заранее она приходила в офис в дрянном настроении; так вот в этот самый злосчастный вторник Вадим нагло, без предупреждения заявился к ней в офис и потребовал каких-то объяснений, хотя она уже давно ему все объяснила, еще тогда, на балконе, на новогоднем вечере. Ей совершенно не хотелось заново переливать из пустого в порожнее, и она сорвалась, нагрубила, нахамила, накричала, и даже запустила вслед дыроколом. А этот наглец еще посмел ухмыляться, делать намеки, что «тайное иногда становится явным», и предположил, что она, Вика, к нему приползет. Ха! Вот уж воистину, как она в нем ошибалась! Да он ее совершенно не знал и даже не попытался узнать. И не любил ни сколько! Он только любовался собой, упиваясь победой над надменной начальницей, а теперь хочет доказать, себе любимому, естественно, что таких, как он, не бросают, вот и звонит, и является без приглашения. Знает она таких! В этом и заключается месть – вернуть и тут же бросить. Вот уж не выйдет! Не на такую нарвался.

Но когда дверь захлопнулась, оставив ее наедине с тишиной опустевшего офиса, Вика облегченно вздохнула, и ей стало даже хорошо, хорошо оттого, что, все наконец-то завершилось. А может быть, именно эта незавершенность затянувшегося романа и тревожила ее мысли в последнее время, пугая Вику какой-то неопределенностью, может быть, именно она и вносила дисгармонию в ее душу? Ну, конечно! Но теперь все кончено! Теперь к Лебедеву, быстрее, скорее. Она схватила сумку и выбежала на улицу. Ей хотелось дышать, дышать этим новым воздухом новой жизни, которую она чуть было не потеряла, но теперь обрела заново. И она подумала о детях. «А почему, собственно, у нас нет детей?». Конечно, нам непременно нужны дети, милые, хорошенькие, пухленькие, не один, по крайней мере, двое, девочка и мальчик. И она представила себе мальчика в матросском костюмчике, и девочку в голубом платьице в кружевных рюшках, она видела такое в Лондоне, вот они все вместе идут куда-то, например, в зоопарк, или на елку. Нет, конечно, она женщина деловая, ей детьми заниматься некогда, но ведь на это есть Лебедев. Из него получится прекрасный отец. А уж она, Вика, обеспечит семью по полной программе, чтобы никто и ни в чем не нуждался.

И окрыленная Вика мчалась по городу в своем служебном «Мерседесе», скорее, скорее к Лебедеву. Вот сейчас она придет и обязательно скажет, как сильно любит его, как хочет иметь от него детей, и как он ей нужен, вот такой, добрый и немножко наивный, смешной и очень нежный, единственный и неповторимый. Только теперь, в сравнении с Вадимом, она, наконец, ясно поняла, насколько Лебедев устраивает ее, и нежная признательность к любящему, почти боготворившему ее Лебедеву, обдала Вику горячей волной. Ответная любовь к мужу переполняла Вику, и ей немедленно захотелось отблагодарить его за все. «Родной мой, - думала она, - тебя что-то сильно беспокоит в последнее время, но я развею все твои сомнения! Что же, черт возьми, так медленно переключаются светофоры?! И водитель на ходу спит!»

Теперь мысли Лебедева перестали бродить, они уже давно созрели, как хорошее молодое вино. Он понял все, понял всю свою бездарность, ненужность и безысходность, он стал себе невыносимо противен. И если от мамы и Вики он вполне мог где-нибудь спрятаться, то спрятаться от себя оказалось совершенно невозможно. Все его попытки найти хоть какой-то компромисс, развалились, так и не обретя конкретных форм. Одно он хорошо усвоил, что ничтожен и ни на что не способен, а раз так, то Вика его бросит непременно, а если она его бросит, в чем он не сомневался, то и решать что-либо уже не имело смысла.

И впервые в жизни в его мозг вкралась мысль о смерти, такая простая, и когда-то такая далекая. Он понял, что это самое легкое и изящное решение всех проблем, и, возможно, – единственное. Теперь он точно знал, что никто никогда не воспринимал его всерьез, он был всего лишь тряпкой, о которую вытирали ноги, но поскольку тряпка оказалась мягкой и в целом неплохой, на помойку ее пока еще не выбросили. Конечно, быть тряпкой неприятно, это вам каждая собака скажет, а еще неприятнее не осознавать это и вдруг прозреть, что собственно и произошло с Лебедевым. Он уже не верил, что его вообще кто-то может любить, что он может быть кому-то дорог. Он ничтожен, к сожалению, это все. Оглядевшись по сторонам, он с тоской заметил, что вокруг никого нет, кому бы он мог рассказать о случившемся, спросить совета, вымолить помощь. Он жил все это время только для одного человека, которому теперь оказался не нужен. Он давно наблюдал за Викой, и понял, что в ней, как и в нем, идет борьба, и, естественно, борьба эта не принесет ему ничего хорошего. И все прошлые события подтверждали это, особенно новогодний вечер, когда Вика и Вадим разговаривали на балконе, пусть недолго, но по глазам Вики Лебедев понял, что она приняла какое-то очень важное решение, он слишком хорошо знал это выражение ее глаз, этот странный блеск, который появлялся всегда, когда Вика предпринимала что-то очень и очень серьезное. Значит, развязка близка, не сегодня, так завтра. Стоит ли ждать, стоит ли тянуть время, если оно все равно необратимо убегает вперед? А впереди была ночь, долгая и бессонная, и Вика, как бывало часто в последнее время, задерживалась. И хорошо. Пусть ее не будет подольше.

Лебедев вышел на балкон и первый раз в жизни закурил. Кроме астматического приступа кашля это ничего не дало, тем самым, лишив последней отрады. Он бросил сигарету и увидел, как она, словно падающая звезда, очертила круг и исчезла где-то внизу. С высоты 11 этажа без очков он не различал внизу никаких предметов, там не горели фонари, и была только темнота, густая и глубокая, словно инопланетный океан, и ему даже представилось, как он прыгает в этот океан, погружаясь в мягкие теплые волны. И сердце заколотилось как сумасшедшее, словно пытаясь отбить ритмы, отмеренные ему природой, простучать их все разом, если уж велено замолчать навсегда. Но потом он увидел свое тело, бесформенную груду костей внизу, на асфальте в луже крови. Его передернуло от ужаса, и он резко отступил к стене, почти вжался в нее, ощущая, как промерзшие кирпичи остужают разгорячившуюся кровь. Этот холод словно отрезвил его, и Лебедев скривился в безумной усмешке – он снова был жалок, ему опять страшно. Всю жизнь страшно. Вчера, сегодня, завтра. Тогда он снова шагнул к периллам, но очень медленно и осторожно, будто их вовсе не существовало, и, перегнувшись, посмотрел вниз. На сей раз ему показалось, будто внизу кто-то ходит, и он стал внимательно вглядываться, пытаясь разобрать, кто это, человек или, быть может, собака, и вдруг ясно осознал: там никого нет и быть не может, потому что это бездна, без дна, где нет ни мыслей, ни тревог, ни отчаяния, а только покой и тот самый выход, который он так тщетно искал в последнее время. От страшного нервного напряжения в глазах слегка потемнело, и тогда, даже не поняв толком, что случилась, как бы на грани осознанного и бессознательного, Лебедев вдруг легко оттолкнулся и перекинулся через балкон, словно бы ему кто-то помог. И понесло, закружило, потащило вниз, в бездонную пропасть, конец всего и начало начал одновременно. Но он тут же испугался, и стал судорожно хватать руками воздух, пытаясь дотянуться до балкона, дотянуться и забраться назад, в теплую комнату, где слишком громко работает телевизор, а на кухне уже, наверное, закипел…

А Вика спешила. Конечно, она опять задержалась, но она все обязательно объяснит Лебедеву, и если надо - даже оправдается перед ним. Мысленно она уже рассказывала ему, что заехала в супермаркет, чтобы купить шампанское, торт и черную икру, ведь Лебедев ее очень любит. Ну вот, наконец-то доехали. «До свидания, утром, как обычно в 8.00, не опаздывайте, обговорим завтра, все завтра, а то меня муж ждет, волнуется…» Чертов лифт, опять сломался, ну ничего, сегодня у нее словно крылья за спиной, ведь дома ее ждет Лебедев, любимый и единственный, желанный и ненаглядный; наверняка он уже приготовил ужин и согрел чай – она видела на кухне свет, а может, даже налил в ванну воду и теперь сидит, смотрит на часы, беспокоится. Как обычно. Не волнуйся, милый, я уже рядом, совсем, совсем близко.

И от этих мыслей стало ей тепло и светло, а главное легко, и именно сейчас, может быть вдруг, а, может, нет, она поняла, что по-настоящему счастлива, как никогда.