Прожив на белом свете чуть более четверти века, я почти никуда не выезжала за пределы родного города, предпочитая даже отпуск проводить в домашних стенах. Не то чтобы на странствия не тянуло, нет, просто паническая боязнь неудобств, которые неизменно сопутствуют разного рода переездам, каждый раз перевешивала на чаше весов все возможные преимущества, и мой энтузиазм моментально угасал.

Так бы, наверное, продолжалось и дальше, но вот как-то раз послало меня начальство в командировку, да не куда-нибудь, а на самый что ни на есть крайний север. Обычно от подобных предложений я отказывалась под любыми удобными предлогами, но в данном случае мне просто не дали времени на размышления: в пятницу вечером телефонный звонок начальственным голосом оповестил, что в понедельник я вылетаю в составе комплексной комиссии на проверку деятельности обособленных подразделений. Приказ подписан, билеты куплены, гостиница забронирована, в общем, обо всем уже позаботились. Мое согласие как-то само собой презюмировалось.

Отбрыкиваться было крайне неприлично, тем более что от успеха мероприятия во многом зависело назначение на престижную должность, и я выразила живейшую готовность к предстоящей поездке, с тайным страхом ожидая упомянутых выше неудобств.

Действительность превзошла все мои опасения. Если театр неизменно начинается с вешалки, то любые путешествия – с зала ожидания на вокзале или в аэропорту, а точнее – с курьезных ситуаций, в которые так легко угодить. Разумеется, я угодила, сразу и со всего размаху, как в коровью лепешку.

 

Эпизод I: аэропорт “Красноярск”

Вся страна усиленно борется с терроризмом, о чем гордо вещает объявление, косо прилепленное к стене кусочками скотча. Разумеется, сотрудники аэропорта не могут остаться в стороне от нового веяния, и в сонной, размеренной жизни пассажиров укрепляется зловещее слово: “спецконтроль”.

Мы, шестеро командировочных, прибыв за два часа до вылета, дружно ставим сумки и коробки в угол и мучаемся в ожидании. Мужчинам хорошо: они могут устроить себе пару-тройку перекуров, а нам, слабым женщинам, да еще к тому же приверженцам здорового образа жизни, занять себя абсолютно нечем. Все сплетни пересказаны, косточки коллегам и их родственникам перемыты, глянцевый “Glamour” просмотрен на два раза: скукотища, одним словом.

В принципе, против борьбы мы ничего не имеем: дело это нужное, если с умом подойти, без самодеятельности и излишнего рвения. Но раздражение мало-помалу нарастает, и мой страх перед предстоящим полетом улетучивается.

Постояв в сторонке чуть больше часа, мы вливаемся в общую очередь. Вслед за другими пассажирами демонстрируем в развернутом виде паспорта, потом снимаем обувь, верхнюю одежду, шапки и даже пиджаки. Натягиваем голубые полиэтиленовые “подследники”, вещи складываем в пластиковые “тазики” и вместе с сумками ставим на ленту “транспортера”. Все по-солдатски, в каком-то бешеном темпе. Сзади уже напирают нетерпеливые сограждане, которым позарез нужно как можно быстрее просочиться в помещение, получившее в народе меткое прозвище “отстойник”, чтобы мариноваться там в аккурат до вылета.

Потом мы проходим через рамку детектора, где над нами колдуют, выделывая замысловатые пассы, натасканные на выявление подозрительных элементов сотрудницы. Одной из них чем-то не понравился мой упругий живот, с таким трудом подтянутый до надлежащего уровня диетами и колготками “Sanpellegrino”. Вообразив, видимо, что под одеждой у меня запрятан пояс шахидки, она вежливо, но настойчиво просит пройти в комнату личного досмотра.

Ладно, я все понимаю и без возражений следую за ней. Члены нашей группы, не успевшие пройти в “отстойник”, провожают меня непонимающе тревожными взглядами, но ничего поделать не могут.

Сотрудница снова ощупывает меня, теперь уже с пристрастием: не зря же проделаны лишние телодвижения. Я стою и не жужжу: работа есть работа, она у каждого своя. Кому-то надо заниматься и этим весьма специфическим и, если честно, малоприятным делом.

Нащупав пачку банкнот, спрятанных в кармашке, пришитом изнутри к плавкам, сотрудница просит показать, что там. Показываю, глупо улыбаясь, чтобы скрыть неловкость. Она проверяет, нет ли в пачке неучтенной валюты, потом кивает, даже не оценив комизм ситуации.

Я убираю деньги в кармашек, второпях забыв заколоть его булавкой, нервно застегиваю джинсы, сломав при этом ноготь, выхожу и принимаюсь собирать свои вещи. Чувствую, что лицо горит от стыда и досады на свою “совковую” глупость, и на ходу сочиняю мало-мальски сносное объяснение для коллег…

 

Эпизод II: аэропорт “Алыкель” (Норильск)

И снова спецконтроль. До боли знакомая процедура уже кажется родной и не вызывает раздражения. Я поднимаюсь по лестнице, снимаю верхнюю одежду, разуваюсь, прохожу процедуру “ощупывания”, одеваюсь, обуваюсь и не нахожу среди груды вещей свою дорожную сумку. Охваченная паникой, решаю обратиться за помощью к парню в милицейской форме, контролирующему движение ленты “транспортера”, и тут замечаю пропажу под его столом. Тычу пальцем и пытаюсь объясниться.

А он мне:

- Значит, сумка Ваша? Так?

Я киваю в ответ и слышу резкое:

- Оружие показываем!

Чувствую легкий холодок в груди. Оружие? О чем это он? Неужели о столовом ноже с зубчиками на лезвии, в фольгу завернутом и абсолютно безопасном? Куда же я его утром засунула? Собиралась-то впопыхах… Куда же… Вот незадача… Не вытряхивать же все вещи из-за такой ерунды…

- Живей, давайте!

- Покажите, где он, - говорю, стараясь, чтобы голос не дрожал, - и я достану. Без проблем.

Он внимательно вглядывается в экран монитора, потом молча пододвигает ко мне сумку и указывает на боковой карман.

Я расстегиваю замок, шарю в кармане, достаю сверток, и, пошуршав фольгой, извлекаю столовый нож. Потом мы с парнем вместе смотрим на него. Я жду, буквально затаив дыхание. Биение сердца гулко отдается в ушах. Парень с нажимом проводит большим пальцем по лезвию, разглядывает и, не обнаружив крови, спрашивает более доброжелательно:

- Багаж сдаете?

- Нет.

- Ручной кладью?

- Да.

- Холодное оружие в салон проносить запрещается.

- Угу, - переминаясь с ноги на ногу, подтверждаю я свою осведомленность.

- Ладно, - наконец, разрешает парень. – Проходите.

Воздержавшись от комментариев, я заворачиваю нож в фольгу, машинально засовываю его в карман дубленки, подхватываю сумку и стремглав бегу в “отстойник”…

 

Эпизод III: аэропорт п. Горный (Тура)

Наконец-то, после двухчасовой задержки объявляют посадку на рейс. Народ наперегонки несется к самолету, чтобы поскорей побросать в его чрево багаж и успеть занять места подальше от моторов. АН-24, для тех, то не знает, обладает определенной спецификой, в частности, отсутствием багажного отделения. Нашим мужчинам, к слову, при посадке в Красноярске пришлось самим грузить колеса для “уазика” и еще целую кучу коробок с запчастями и расходными материалами для оргтехники. Слава Богу, хоть возвращаемся налегке.

Заполнившие салон пассажиры уже предвкушают скорую встречу с родными, однако крылатая птица взлетать почему-то не торопится. Вокруг нее снуют какие-то люди, попинывают шасси, дергают за шланги, постукивают и что-то подкручивают.

Сгущается туман, быстро темнеет, и видимости дальше десяти метров практически нет. Температура за бортом резко снижается: декабрь, как никак. В салоне теплее, но не намного. От дыхания в воздухе зависают еле заметные клочковатые облачка. Ноги постепенно примерзают к полу. Пассажиры натягивают снятые было варежки, шапки, застегиваются на все пуговицы и поднимают воротники.

Я поочередно отогреваю за пазухой руки, отмерзшие после получасовой фотосессии на сорокаградусном морозе. Опухшие и покрасневшие пальцы, утратившие чувствительность, едва шевелятся. Одно утешает: снимки выйдут – просто прелесть! Снежная сказка на долгую память.

В салоне то и дело включается и выключается свет. Под нервные всплески иллюминации пилоты пробегают по салону туда и обратно, как в рекламе ирисок “Меллер”, с той единственной разницей, что парашютов за их спинами пока не наблюдается. Пока…

А нашей командировочной группе все нипочем. Нам весело. Мы просто давимся от смеха. Хохочем буквально над каждой мелочью, на весь салон комментируя действия пилотов. Наверное, это истерика. Массовый психоз от переутомления и недосыпания.

От продолжительного смеха у меня сводит челюсти, на глаза наворачиваются слезы, но остановиться нет сил. Да и желания – тоже. Не знаю, как остальные, а я за едкими шуточками пытаюсь скрыть смятение: там, в заснеженной Туре, меня угораздило увлечься совершенно неподходящим мужчиной, тем более коллегой, без всякой надежды на взаимность. И что делать с этим увлечением дальше – ума не приложу. Не дура ведь, понимаю, что субординация и условности учреждения, которому нет дела до чьих-то наивных чувств, развитию отношений не способствуют.

Смешки затихают, и устанавливается зыбкая тишина, но тут то-то из наших девчонок громко просит пассажиров одолжить варежки, чтобы согреть промерзшие ноги. Салон сотрясает хохот. Кажется, благодаря нам нездоровое возбуждение охватывает практически всех. Большие меховые рукавицы, передаваемые из рук в руки, путешествуют по всему салону и, наконец, достигают цели.

Замерзшая страдалица, скорчив гримаску, снимает унты и демонстрирует благодарным зрителям процедуру “обувания” в рукавицы, вызвав новый взрыв хохота.

Отсмеявшись, я роюсь в авоське, набитой снедью, не съеденной за неделю, опускаю спинку расположенного впереди сидения, и мы с соседкой, расстелив газетку, раскладываем на ней нехитрый харч. Режем колбаску, сальце, хлеб, размазываем остатки паштета. Потом, передав остальным нашим по цепочке продукты, довольные, уплетаем все это за обе щеки, не замечая, что нашей “птичке” наконец-то удается подняться в воздух...